– Послушай, приятель, я занят, – мягко сказал кондуктор. – Куда тебе нужно, а?
– Я не знаю, – ответил мужчина, все еще находясь под впечатлением от только что произошедшего уникального в его жизни события. В его голове продолжали роиться героические фантазии, и он не был готов вернуться на землю. Позже он пойдет в полицию и расскажет свою неточную и сомнительную историю в деталях, которые поразят даже видавших виды полицейских.
Эббот тоже не знал, куда идти. Он не хотел возвращаться в квартиру, хотелось отвлечься. Ему хотелось, чтобы в его голове запустили очищающую программу, как поступают с перегруженными компьютерами.
Он взял такси и доехал до Эрл Корт. Там должна была быть выставка. Это было то, что нужно. Но, добравшись до места, Ричард обнаружил, что дверь закрыта, окна заколочены, все заперто и загорожено – одним словом, мертво, причем уже давно.
Он побрел по Олд Бромптон Роуд, затем по Лили Роуд и вышел к отелю "Вест Сентер", большому, современному зданию, выглядевшему на фоне викторианского квартала немного устрашающе. Там он нашел отличный способ отвлечься от всего, идеальную очищающую программу: конгресс шахматистов.
В шахматы в Англии обычно играют в почти нищенских условиях. Это не джентльменский вид спорта. Здесь условия были почти роскошные. Шахматистам были отданы три огромных зала. В одном проводился турнир гроссмейстеров, в другом – открытый турнир. В третьем были установлены демонстрационные доски, на которых отмечался ход партий гроссмейстеров с объяснениями и комментариями шахматных мастеров или ведущих игроков. В эту-то комнату и забрел Эббот. Он сел в кресло и вскоре был уже целиком поглощен созерцанием отсталых пешек, слабых квадратов, бесстрашия слона и других лабиринтов игры, которую Чэндлер называл вторым после рекламы способом выбрасывания на помойку человеческого интеллекта.
Он знал, что у чернокожей девушки дневное представление в пять часов, но, если успеть попасть в ее квартиру хотя бы без пятнадцати четыре или даже ровно в четыре, у них хватит времени... Даже если в полпятого... Она появляется только во втором акте; ей не имеет смысла приходить раньше пяти... Он вдруг заметил, что жена с ним разговаривает.
– Останься со мной, – сказала она, беря его руку. Ее голос был слабым, рука – влажной.
– Не бросай меня.
– Конечно, я тебя не брошу, – сказал он. – Конечно, нет. Просто мне нужно заглянуть на шахматный турнир. Ты знаешь, тот, что я открывал в Фулхэме на прошлой неделе.
– Не уходи.
– Но я обещал. И потом, это мой избирательный округ. Я вот что сделаю. Я схожу туда на полчаса и вернусь.
– Пожалуйста, не уходи.
Она вдруг ощутила внезапное предчувствие близкой смерти. Что-то было в комнате, она знала, что это было рядом. Она чувствовала присутствие смерти, хотя и не могла ее видеть, но знала, что уже скоро. Смерть пряталась за занавеской, и когда та двигалась, это было движение смерти. Конечно, она ее никогда не увидит, та себя никогда не покажет. Смерть будет ждать за занавеской, пока она уснет, и тогда выйдет и тихо унесет ее на крыльях темноты.
Но если она не будет спать, а будет держать руку мужа, разговаривать с ним, смерть не сможет выйти и забрать ее. Пока она не спит, смерть будет вынуждена прятаться за занавеской. Ей хотелось спать, но она цеплялась за сознание, удерживая за руку сидящего рядом супруга.
– Я быстро, обещаю.
– Она не может выйти, пока ты здесь.
– Кто не может выйти?
– Когда шторы шевелятся, это значит, она нервничает.
Ее мысли снова поплыли. Министр ободряюще похлопал ее по руке.
– Я вернусь сегодня же, – сказал он, осторожно вынимая свою руку из ее ладони.
По щекам умирающей женщины потекли слезы. Она была очень слаба, поэтому часто и легко плакала, и он не придал этому большого значения.
– Не уходи, – просяще повторила она. – Пожалуйста.
Министр припарковался на подземной парковке отеля, затем пошел на конгресс, где его встретили организаторы и повели осматривать помещение. Он несколько минут понаблюдал за турниром гроссмейстеров, затем прошел в демонстрационный зал и послушал комментарии экспертов, не понимая ни слова.
– Великолепно, – пафосно сказал организаторам. – Очень впечатляюще.
Эббот тоже был в этом зале, но не видел министра, а слуга парода не видел полевого агента. Да и вряд ли они могли друг друга узнать.
Затем министра пригласили в офис директора конгресса на бокал шампанского. По дороге он благодушно улыбнулся нескольким людям, которых, насколько он помнил, никогда раньше не встречал, и потрепал по голове лилипута, приняв его за ребенка.
В офисе директора политик был уже весел, свободно и умело болтал ни о чем и выпил два огромных бокала очень сухого и хорошего шампанского, которое существенно подняло его настроение. После приличествующей паузы и невнятного, сделанного из вежливости, протеста он согласился на третий и четвертый бокал.
Он бодро доехал до больницы. Если повезет, его жена, находясь под действием успокоительных, будет спать, и ему не придется снова сидеть в этой ужасной палате. Но ему не повезло (или, наоборот, повезло). Она не спала, она была мертва.
Это был шок. Он ждал, что это случится, вот уже несколько недель, но все равно смерть жены стало для него шоком. Большим шоком, чем он мог вообразить. Он почувствовал слабость и дрожь. Доктор предложил ему успокоительное, но он отказался (зная, что не стоит смешивать успокоительное с алкоголем) и поехал домой.
Квартира казалась пустой. Кроме него и ежедневно приходящей прислуги, там не было никого с тех пор, как его жена легла в больницу пять недель назад. Но теперь, когда он знал, что она уже никогда не вернется, пустота приобрела новое измерение. И, что странно, в квартире появилось эхо. Это было невозможно, нереально, иррационально. Везде лежали толстые ковры, а тяжелые шторы были задернуты. И, тем не менее, в его ушах звучало эхо.
Что ж, теперь он свободный человек, спустя двадцать лет. Министр посмотрел на свое отражение в настенном зеркале.
– Теперь ты свободный человек.
Но он не чувствовал себя свободным. Ему как-то странно не хватало ее присутствия. Впрочем, этого и следовало ожидать. Если у вас в течение двадцати лет была собака, то вам в любом случае будет ее не хватать. И он любил ее так, как мог любить кого угодно другого, отличного от него самого. На один смутный момент он даже пожалел, что был ей недостаточно хорошим мужем.
В десять он должен был забрать черную девушку из театра. Конечно, ему нужно быть осторожным. Если начнут болтать... Люди никогда не смогут понять его увлечение.
Итак, Николай Николаевич улыбался, слушал и издавал соответствующие игривому настроению звуки, одновременно недоумевая, когда же Нжала перейдет к делу. Нежметдинов хотя и был официально главой торговой делегации, о торговле знал немного, зато отлично разбирался в вооружении. А Нжала необходимо было именно оружие, которое он не мог достать больше нигде, например, новейшие ракеты "земля-воздух" и определенные виды тактического ядерного оружия.
Нжала как раз был в разгаре пограничного конфликта с одним из соседних государств, которое собирался нахально захватить. Его долгосрочный план заключался в том, чтобы поэтапно сожрать все сопредельные государства и сформировать Федерацию Государств Западной Африки с собой во главе. Это было частью еще более долговременного и амбициозного плана, согласно которому он собирался подчинить себе сначала центральную, а потом и южную Африку, пока, наконец, он не стал бы править всем континентом. И если бы русские существенно помогли ему с вооружением и специалистами, они получили бы не только плацдарм, но целый перманентно развивающийся базис в Африке, о которой всегда мечтали в своих самых смелых империалистических мечтах.
В дополнение к этому, влияние Китая в Танзании и где бы то ни было еще будет существенно подорвано. Другими словами, вся объединенная Африка будет неразрывно связана с Россией, и это, вкупе с ее влиянием на Ближнем Востоке, – Средиземное море уже фактически превратилось в Русское озеро, – сделает СССР самым влиятельным государством в мире.
Николай Николаевич, который все это уже слышал раньше, улыбнулся одной из своих печальных русских улыбок и заметил, что на пути к полному контролю над Ближним Востоком все еще есть преграды, одной из которых является Израиль.
Израиль. Жестом презрения Нжала отмел Израиль в сторону, потому что был уверен, что в один прекрасный день он будет благополучно сметен в море совместными силами объединенной Африки и Объединенной Арабской Республики.
Проблема, как справедливо заметил Николай Николаевич, была в том, что Объединенная Арабская Республика была от объединения еще очень далека, а черная Африка – еще дальше.
– Согласен, – ответил Нжала, – но помогите мне сейчас, и я положу этому начало. И через два-три года, посредством переговоров и приложения силы, я создам Западно-Африканскую Федерацию.
– Или будете мертвы.
Нжала пожал плечами.
– На этот риск вынуждены идти многие африканские демократические лидеры. Но в чем я нуждаюсь больше всего, кроме того, чтобы остаться живым, а это более чем вероятно, – это ваша помощь.
– И вы ее – получите в разумных количествах, пока не докажете, что способны претворить в жизнь все свои планы и сдержать свое слово. Последнее крайне важно.
– Конечно, я сдержу слово. В противном случае, вы разрушите мои планы. Мы зависим друг от друга, разве вы этого не понимаете?
– О, разумеется, мы это понимаем. Но понимаете ли это вы? – он грустно улыбнулся. – Или вы воображаете, что можете использовать нас до того момента, как вы крепко возьмете в свои руки власть, или, скажем, влияние над некой африканской федерацией, а затем бросить?
– Вы меня недооцениваете. Это было бы дешево и глупо. Мои долгосрочные интересы связаны с Советским Союзом. Это только некоторые арабские силы думают, что могут использовать Советский Союз временно – все взять, а в обмен дать чуть-чуть или вообще ничего.
Он сделал паузу, наклонился вперед и впился глазами в Николая Николаевича.
– Я же, напротив, полагаю, что наши интересы связаны неразрывно. Я верю, что вы можете мне помочь стать верховным правителем свободной демократической Африки. Я верю, что вы можете помочь мне удержать власть. Я верю в то, что не могу без вас обойтись. Я также верю в то, что и вам без меня не обойтись – разумеется, в том случае, если вы хотите включить Африку в сферу вашего влияния.
Николай Николаевич кивнул.
– Я внимательно слушал то, о чем вы говорили, мне нравится то, что вы говорите, но я не совсем уверен, что, вместе с тем, верю тому, что вы говорите.
Он поднял руку.
– Пожалуйста, не подумайте, что я хочу вам нагрубить. Иногда люди говорят что-то, во что на тот момент действительно верят. Однако позже, когда обстоятельства меняются, у них на уме уже совсем другое.
– Конечно, никто не может предугадать изменений, которые произойдут в будущем. Мы можем исходить исключительно из фактов, которые имеем на сегодняшний день. А эти факты указывают на союз интересов. Кроме того, от союза с вами я могу получить все, что мне нужно.
– На данный момент у вас, кажется, союз с Британией.
– Временный прием. Я просто продаю им нефть, пока мне это выгодно.
– Не говоря уже об уране.
– К сожалению, это было частью сделки. Однако наш договор заключен на три года. После этого они уже будут добывать свою нефть в море и не будут нуждаться в нашей. В любом случае, они ее не получат. Так же, как и наш уран.
Он улыбнулся, демонстрируя ряд больших белых зубов.
– И тогда мы полностью будем в вашем распоряжении.
Николай Николаевич понимал силу аргументов, но все еще сомневался. Русские всегда сомневаются, даже в самих себе. Они страдают от коллективной паранойи, которая делает их исключительными шахматистами, но в международной дипломатии ведет к чересчур завышенной осторожности и неадекватным реакциям.
Вместе с тем, у них была причина быть сверхосторожными с Нжала, который был не менее скользким, чем промасленный поросенок во влажных джунглях. У них не было сомнений, что он использует Советы, чтобы заполучить власть, а потом, оставаясь с ними вполне дружелюбным, попытается постепенно уменьшить их влияние. Нжала не нужны кандалы на ногах, когда он наконец добьется наивысшей власти. В эту игру русские уже неоднократно играли и в большинстве случаев выигрывали, но на этот раз у них был тяжелый соперник, который был экспертом по игре в разнообразные игры, преимущественно грязные.
Николай Николаевич сказал, что он отчитается перед Политбюро, и если все пройдет гладко, то команда русских военных специалистов навестит Нжала, когда тот вернется в Африку, чтобы обсудить его нужды и дать ему несколько советов.
После еще нескольких рюмок водки, фарисейских клятв в вечной дружбе, братской любви и полном доверии, русский уехал, а Нжала и Артур спустились в холл отеля на ужин, второй раз за все время пребывания в отеле. Их сопровождало с полдюжины агентов Особого отдела, которые расселись за соседними столами. Еще двое сели у двери.
У Нжала был с собой дешевый кожаный портфель, вроде тех, с какими ходят большинство начинающих бизнесменов.
Трое молодых людей с оливкового цвета кожей – они могли быть испанцами, кубинцами или арабами или даже итальянцами – вошли в отель, улыбаясь и разговаривая. Они были похожи на студентов. У каждого под мышкой были книги. У одного был портфель, точно такой же, как у Президента. Агенты Особого отдела попросили его открыть кейс. В нем был конверт, надписанный по-арабски. В конверте лежал браслет в форме цепочки из сцепленных рук, искусно сделанный из тяжелого золота.
– У моего брата день рождения, двадцать один год, – объяснил, улыбаясь, молодой человек.
Троица села за стол рядом с Нжала, но он их узнал и пригласил сесть за свой стол. Они ели, разговаривали и смеялись. Где-то через полчаса они ушли.
Вернувшись в пентхаус, Нжала открыл портфель и обнаружил, что взял тот, в котором был золотой браслет.
Он отдал конверт Артуру.
– Ты читаешь по-арабски. Что тут написано?
– Для нашего возлюбленного брата и покровителя, который сделал многое возможным, и да хранит его Аллах. Пусть его тень никогда не станет короче.
– Что же, – сказал Нжала, улыбаясь своей большой белозубой улыбкой, – должно быть, у меня сегодня счастливый день.
Это была красивая безделушка, а Нжала, как настоящий дикарь, обожал побрякушки. Он надел браслет на правое запястье и следующие несколько дней все время теребил его и восхищался им.
Глава 17
– Я не знаю, – ответил мужчина, все еще находясь под впечатлением от только что произошедшего уникального в его жизни события. В его голове продолжали роиться героические фантазии, и он не был готов вернуться на землю. Позже он пойдет в полицию и расскажет свою неточную и сомнительную историю в деталях, которые поразят даже видавших виды полицейских.
Эббот тоже не знал, куда идти. Он не хотел возвращаться в квартиру, хотелось отвлечься. Ему хотелось, чтобы в его голове запустили очищающую программу, как поступают с перегруженными компьютерами.
Он взял такси и доехал до Эрл Корт. Там должна была быть выставка. Это было то, что нужно. Но, добравшись до места, Ричард обнаружил, что дверь закрыта, окна заколочены, все заперто и загорожено – одним словом, мертво, причем уже давно.
Он побрел по Олд Бромптон Роуд, затем по Лили Роуд и вышел к отелю "Вест Сентер", большому, современному зданию, выглядевшему на фоне викторианского квартала немного устрашающе. Там он нашел отличный способ отвлечься от всего, идеальную очищающую программу: конгресс шахматистов.
В шахматы в Англии обычно играют в почти нищенских условиях. Это не джентльменский вид спорта. Здесь условия были почти роскошные. Шахматистам были отданы три огромных зала. В одном проводился турнир гроссмейстеров, в другом – открытый турнир. В третьем были установлены демонстрационные доски, на которых отмечался ход партий гроссмейстеров с объяснениями и комментариями шахматных мастеров или ведущих игроков. В эту-то комнату и забрел Эббот. Он сел в кресло и вскоре был уже целиком поглощен созерцанием отсталых пешек, слабых квадратов, бесстрашия слона и других лабиринтов игры, которую Чэндлер называл вторым после рекламы способом выбрасывания на помойку человеческого интеллекта.
* * *
Благодаря странному стечению обстоятельств, министр в этот день тоже оказался на съезде шахматистов. Сентиментальный порыв навестить умирающую жену быстро иссяк, как только он ее увидел. Через пару минут он уже пытался найти предлог, чтобы вырваться из комнаты с белыми стенами и больничным запахом цветов и смерти.Он знал, что у чернокожей девушки дневное представление в пять часов, но, если успеть попасть в ее квартиру хотя бы без пятнадцати четыре или даже ровно в четыре, у них хватит времени... Даже если в полпятого... Она появляется только во втором акте; ей не имеет смысла приходить раньше пяти... Он вдруг заметил, что жена с ним разговаривает.
– Останься со мной, – сказала она, беря его руку. Ее голос был слабым, рука – влажной.
– Не бросай меня.
– Конечно, я тебя не брошу, – сказал он. – Конечно, нет. Просто мне нужно заглянуть на шахматный турнир. Ты знаешь, тот, что я открывал в Фулхэме на прошлой неделе.
– Не уходи.
– Но я обещал. И потом, это мой избирательный округ. Я вот что сделаю. Я схожу туда на полчаса и вернусь.
– Пожалуйста, не уходи.
Она вдруг ощутила внезапное предчувствие близкой смерти. Что-то было в комнате, она знала, что это было рядом. Она чувствовала присутствие смерти, хотя и не могла ее видеть, но знала, что уже скоро. Смерть пряталась за занавеской, и когда та двигалась, это было движение смерти. Конечно, она ее никогда не увидит, та себя никогда не покажет. Смерть будет ждать за занавеской, пока она уснет, и тогда выйдет и тихо унесет ее на крыльях темноты.
Но если она не будет спать, а будет держать руку мужа, разговаривать с ним, смерть не сможет выйти и забрать ее. Пока она не спит, смерть будет вынуждена прятаться за занавеской. Ей хотелось спать, но она цеплялась за сознание, удерживая за руку сидящего рядом супруга.
– Я быстро, обещаю.
– Она не может выйти, пока ты здесь.
– Кто не может выйти?
– Когда шторы шевелятся, это значит, она нервничает.
Ее мысли снова поплыли. Министр ободряюще похлопал ее по руке.
– Я вернусь сегодня же, – сказал он, осторожно вынимая свою руку из ее ладони.
По щекам умирающей женщины потекли слезы. Она была очень слаба, поэтому часто и легко плакала, и он не придал этому большого значения.
– Не уходи, – просяще повторила она. – Пожалуйста.
* * *
Министр гнал по дороге на Фулхэм Роуд и приехал в квартиру около половины пятого. Он позвонил в звонок, потом постучал в дверь. Никто не ответил. Политик вздохнул. В общем-то, он и не думал застать свою пассию, но сейчас не знал, что делать. Ему следовало бы вернуться в больницу, но он не мог. Оправдав свой уход тем, что собирался посетить конгресс шахматистов, он решил, что отправится туда. Его не интересовали шахматы, он едва знал, как ходят фигуры, но это лучше, чем ехать в больницу.Министр припарковался на подземной парковке отеля, затем пошел на конгресс, где его встретили организаторы и повели осматривать помещение. Он несколько минут понаблюдал за турниром гроссмейстеров, затем прошел в демонстрационный зал и послушал комментарии экспертов, не понимая ни слова.
– Великолепно, – пафосно сказал организаторам. – Очень впечатляюще.
Эббот тоже был в этом зале, но не видел министра, а слуга парода не видел полевого агента. Да и вряд ли они могли друг друга узнать.
Затем министра пригласили в офис директора конгресса на бокал шампанского. По дороге он благодушно улыбнулся нескольким людям, которых, насколько он помнил, никогда раньше не встречал, и потрепал по голове лилипута, приняв его за ребенка.
В офисе директора политик был уже весел, свободно и умело болтал ни о чем и выпил два огромных бокала очень сухого и хорошего шампанского, которое существенно подняло его настроение. После приличествующей паузы и невнятного, сделанного из вежливости, протеста он согласился на третий и четвертый бокал.
Он бодро доехал до больницы. Если повезет, его жена, находясь под действием успокоительных, будет спать, и ему не придется снова сидеть в этой ужасной палате. Но ему не повезло (или, наоборот, повезло). Она не спала, она была мертва.
Это был шок. Он ждал, что это случится, вот уже несколько недель, но все равно смерть жены стало для него шоком. Большим шоком, чем он мог вообразить. Он почувствовал слабость и дрожь. Доктор предложил ему успокоительное, но он отказался (зная, что не стоит смешивать успокоительное с алкоголем) и поехал домой.
Квартира казалась пустой. Кроме него и ежедневно приходящей прислуги, там не было никого с тех пор, как его жена легла в больницу пять недель назад. Но теперь, когда он знал, что она уже никогда не вернется, пустота приобрела новое измерение. И, что странно, в квартире появилось эхо. Это было невозможно, нереально, иррационально. Везде лежали толстые ковры, а тяжелые шторы были задернуты. И, тем не менее, в его ушах звучало эхо.
Что ж, теперь он свободный человек, спустя двадцать лет. Министр посмотрел на свое отражение в настенном зеркале.
– Теперь ты свободный человек.
Но он не чувствовал себя свободным. Ему как-то странно не хватало ее присутствия. Впрочем, этого и следовало ожидать. Если у вас в течение двадцати лет была собака, то вам в любом случае будет ее не хватать. И он любил ее так, как мог любить кого угодно другого, отличного от него самого. На один смутный момент он даже пожалел, что был ей недостаточно хорошим мужем.
В десять он должен был забрать черную девушку из театра. Конечно, ему нужно быть осторожным. Если начнут болтать... Люди никогда не смогут понять его увлечение.
* * *
Главу русской торговой делегации Николая Николаевича Нежметдинова Нжала приветствовал с распростертыми объятиями и бутылкой водки, категорически отказавшись в первые полчаса обсуждать что-либо, кроме женщин и выпивки: двух, насколько он знал, самых близких сердцу Николая Николаевича предметов. Чего он не знал, так это того, что Николай Николаевич воспринимал эти две вещи как компенсацию за чрезмерную мировую скорбь в духе нелепых мыслителей типа Достоевского, и в то же время как часть этой самой скорби. Даже Нжала со своей проницательностью не мог понять эту очень русскую мысль.Итак, Николай Николаевич улыбался, слушал и издавал соответствующие игривому настроению звуки, одновременно недоумевая, когда же Нжала перейдет к делу. Нежметдинов хотя и был официально главой торговой делегации, о торговле знал немного, зато отлично разбирался в вооружении. А Нжала необходимо было именно оружие, которое он не мог достать больше нигде, например, новейшие ракеты "земля-воздух" и определенные виды тактического ядерного оружия.
Нжала как раз был в разгаре пограничного конфликта с одним из соседних государств, которое собирался нахально захватить. Его долгосрочный план заключался в том, чтобы поэтапно сожрать все сопредельные государства и сформировать Федерацию Государств Западной Африки с собой во главе. Это было частью еще более долговременного и амбициозного плана, согласно которому он собирался подчинить себе сначала центральную, а потом и южную Африку, пока, наконец, он не стал бы править всем континентом. И если бы русские существенно помогли ему с вооружением и специалистами, они получили бы не только плацдарм, но целый перманентно развивающийся базис в Африке, о которой всегда мечтали в своих самых смелых империалистических мечтах.
В дополнение к этому, влияние Китая в Танзании и где бы то ни было еще будет существенно подорвано. Другими словами, вся объединенная Африка будет неразрывно связана с Россией, и это, вкупе с ее влиянием на Ближнем Востоке, – Средиземное море уже фактически превратилось в Русское озеро, – сделает СССР самым влиятельным государством в мире.
Николай Николаевич, который все это уже слышал раньше, улыбнулся одной из своих печальных русских улыбок и заметил, что на пути к полному контролю над Ближним Востоком все еще есть преграды, одной из которых является Израиль.
Израиль. Жестом презрения Нжала отмел Израиль в сторону, потому что был уверен, что в один прекрасный день он будет благополучно сметен в море совместными силами объединенной Африки и Объединенной Арабской Республики.
Проблема, как справедливо заметил Николай Николаевич, была в том, что Объединенная Арабская Республика была от объединения еще очень далека, а черная Африка – еще дальше.
– Согласен, – ответил Нжала, – но помогите мне сейчас, и я положу этому начало. И через два-три года, посредством переговоров и приложения силы, я создам Западно-Африканскую Федерацию.
– Или будете мертвы.
Нжала пожал плечами.
– На этот риск вынуждены идти многие африканские демократические лидеры. Но в чем я нуждаюсь больше всего, кроме того, чтобы остаться живым, а это более чем вероятно, – это ваша помощь.
– И вы ее – получите в разумных количествах, пока не докажете, что способны претворить в жизнь все свои планы и сдержать свое слово. Последнее крайне важно.
– Конечно, я сдержу слово. В противном случае, вы разрушите мои планы. Мы зависим друг от друга, разве вы этого не понимаете?
– О, разумеется, мы это понимаем. Но понимаете ли это вы? – он грустно улыбнулся. – Или вы воображаете, что можете использовать нас до того момента, как вы крепко возьмете в свои руки власть, или, скажем, влияние над некой африканской федерацией, а затем бросить?
– Вы меня недооцениваете. Это было бы дешево и глупо. Мои долгосрочные интересы связаны с Советским Союзом. Это только некоторые арабские силы думают, что могут использовать Советский Союз временно – все взять, а в обмен дать чуть-чуть или вообще ничего.
Он сделал паузу, наклонился вперед и впился глазами в Николая Николаевича.
– Я же, напротив, полагаю, что наши интересы связаны неразрывно. Я верю, что вы можете мне помочь стать верховным правителем свободной демократической Африки. Я верю, что вы можете помочь мне удержать власть. Я верю в то, что не могу без вас обойтись. Я также верю в то, что и вам без меня не обойтись – разумеется, в том случае, если вы хотите включить Африку в сферу вашего влияния.
Николай Николаевич кивнул.
– Я внимательно слушал то, о чем вы говорили, мне нравится то, что вы говорите, но я не совсем уверен, что, вместе с тем, верю тому, что вы говорите.
Он поднял руку.
– Пожалуйста, не подумайте, что я хочу вам нагрубить. Иногда люди говорят что-то, во что на тот момент действительно верят. Однако позже, когда обстоятельства меняются, у них на уме уже совсем другое.
– Конечно, никто не может предугадать изменений, которые произойдут в будущем. Мы можем исходить исключительно из фактов, которые имеем на сегодняшний день. А эти факты указывают на союз интересов. Кроме того, от союза с вами я могу получить все, что мне нужно.
– На данный момент у вас, кажется, союз с Британией.
– Временный прием. Я просто продаю им нефть, пока мне это выгодно.
– Не говоря уже об уране.
– К сожалению, это было частью сделки. Однако наш договор заключен на три года. После этого они уже будут добывать свою нефть в море и не будут нуждаться в нашей. В любом случае, они ее не получат. Так же, как и наш уран.
Он улыбнулся, демонстрируя ряд больших белых зубов.
– И тогда мы полностью будем в вашем распоряжении.
Николай Николаевич понимал силу аргументов, но все еще сомневался. Русские всегда сомневаются, даже в самих себе. Они страдают от коллективной паранойи, которая делает их исключительными шахматистами, но в международной дипломатии ведет к чересчур завышенной осторожности и неадекватным реакциям.
Вместе с тем, у них была причина быть сверхосторожными с Нжала, который был не менее скользким, чем промасленный поросенок во влажных джунглях. У них не было сомнений, что он использует Советы, чтобы заполучить власть, а потом, оставаясь с ними вполне дружелюбным, попытается постепенно уменьшить их влияние. Нжала не нужны кандалы на ногах, когда он наконец добьется наивысшей власти. В эту игру русские уже неоднократно играли и в большинстве случаев выигрывали, но на этот раз у них был тяжелый соперник, который был экспертом по игре в разнообразные игры, преимущественно грязные.
Николай Николаевич сказал, что он отчитается перед Политбюро, и если все пройдет гладко, то команда русских военных специалистов навестит Нжала, когда тот вернется в Африку, чтобы обсудить его нужды и дать ему несколько советов.
После еще нескольких рюмок водки, фарисейских клятв в вечной дружбе, братской любви и полном доверии, русский уехал, а Нжала и Артур спустились в холл отеля на ужин, второй раз за все время пребывания в отеле. Их сопровождало с полдюжины агентов Особого отдела, которые расселись за соседними столами. Еще двое сели у двери.
У Нжала был с собой дешевый кожаный портфель, вроде тех, с какими ходят большинство начинающих бизнесменов.
Трое молодых людей с оливкового цвета кожей – они могли быть испанцами, кубинцами или арабами или даже итальянцами – вошли в отель, улыбаясь и разговаривая. Они были похожи на студентов. У каждого под мышкой были книги. У одного был портфель, точно такой же, как у Президента. Агенты Особого отдела попросили его открыть кейс. В нем был конверт, надписанный по-арабски. В конверте лежал браслет в форме цепочки из сцепленных рук, искусно сделанный из тяжелого золота.
– У моего брата день рождения, двадцать один год, – объяснил, улыбаясь, молодой человек.
Троица села за стол рядом с Нжала, но он их узнал и пригласил сесть за свой стол. Они ели, разговаривали и смеялись. Где-то через полчаса они ушли.
Вернувшись в пентхаус, Нжала открыл портфель и обнаружил, что взял тот, в котором был золотой браслет.
Он отдал конверт Артуру.
– Ты читаешь по-арабски. Что тут написано?
– Для нашего возлюбленного брата и покровителя, который сделал многое возможным, и да хранит его Аллах. Пусть его тень никогда не станет короче.
– Что же, – сказал Нжала, улыбаясь своей большой белозубой улыбкой, – должно быть, у меня сегодня счастливый день.
Это была красивая безделушка, а Нжала, как настоящий дикарь, обожал побрякушки. Он надел браслет на правое запястье и следующие несколько дней все время теребил его и восхищался им.
Глава 17
Понаблюдав часа три за шахматными баталиями, совершенно забывшись в анализе пожертвованной королевской пешки в австрийском гамбите против Пирка, Эббот вышел из отеля "Вест Сентер", поймал такси и поехал домой.
Элис обняла его и прижала к себе. Это было не просто автоматическое приветствие, это была потребность в контакте. Прикоснуться к нему, почувствовать его тело рядом со своим. Живое и теплое, оно утешало и обнадеживало ее, как весеннее солнце.
– Тебя долго не было, я уже начала волноваться.
Она внимательно на него посмотрела:
– С тобой все в порядке?
– Все нормально.
– Что-то случилось?
– Нет. Все к лучшему в этом лучшем из миров.
Он сказал это с такой горечью в голосе, что ей захотелось продолжать расспрашивать, но она решила этого не делать. Что-то в его манере заставило ее передумать.
– Я как раз собиралась ужинать.
– Давай пойдем в ресторан.
– В какой?
– В какой тебе хочется.
– Я знаю – пойдем чуда, куда ходили раньше. Этот итальянский ресторанчик на Кенсингтон Черч-стрит. Помнишь? И давай сядем наверху, в углу у окна. Как той ночью... последний раз, когда мы были там.
Он рассеянно кивнул.
– Конечно.
– Я закажу столик. На сколько? На девять?
– Десять.
– Это немного поздновато.
Он не ответил.
Она засомневалась.
– Ты в порядке?
– Все отлично. У тебя есть что-нибудь выпить?
– Только немного дешевого вина.
– Сойдет.
В течение следующего часа она пыталась его разговорить, спросила, нравится ли ему ее новое платье, он сказал "да" и продолжал сидеть, тихо уставившись в окно и потягивая красное вино.
Немногим раньше девяти он заказал такси.
– Но ведь до ресторана всего несколько минут езды.
– Мы не едем в ресторан. Пока.
Они сели в такси и объехали вокруг Гайд Парка в сгущающейся темноте. Эббот велел водителю остановиться возле Мраморной Арки и вышел, оставив Элис в такси. Он прошел по Парк Лэйн и оказался возле отеля Нжала. Он нашел место, откуда отлично просматривался парадный вход в отель, и стал ждать.
Через некоторое время к отелю подъехал черный даймлер-бенц в сопровождении двух полицейских машин и эскорта из мотоциклистов. Нжала и Артур в окружении агентов Особого отдела, среди которых были Шеппард и Клиффорд, вышли из отеля и сели в лимузин.
Нжала улыбался, смеялся, разговаривал, и вообще, казалось, пребывал в отличном расположении духа. Эббот увидел его только мельком. Ни о каком разумном выстреле, даже если бы у него была винтовка, и речи быть не могло – он бы точно убил или ранил кого-нибудь из окружающих.
Полицейские в форме перекрыли движение, и черный даймлер с эскортом уехали.
– До свидания, – мягко сказал Эббот. – Удачной охоты.
После этого он вернулся в такси, которое доставило их к ресторану на Кенсингтон Черч-стрит. Всю дорогу Элис держала его за руку.
Они обменялись рукопожатиями с Витторио и сели наверху за круглым столиком у окна. Сначала Эббот был немного рассеян, но после нескольких бокалов заказанного им кьянти он понемногу расслабился и даже стал чувственно-игриво посматривать на Элис.
Она не была красавицей, но каким-то неуловимым чувством ощущала себя красивой, или почти красивой, возможно оттого, что она знала, что Эббот смотрит на нее и ему нравится то, что он видит. Ее длинные волосы блестели в неярком приглушенном свете, а новое платье и вправду необычайно ей шло, подчеркивая нежные изгибы шеи, плеч и груди. Даже косоглазие нисколько не умаляло мягкости и ясности ее глаз, когда она поднимала их. По крайней мере, так казалось Эбботу. Он недоумевал, как он мог считать ее простушкой. Разумеется, свет и вино сыграли свою роль.
Многим мужчинам женщины нужны только для секса и развлечений или для удобства, а как люди они их не интересуют.
Эббот же, напротив, любил женщин за все те неприятности, которые они приносят. Не исключено, что это было лежащее в основе всего сострадание к женщинам, которое немедленно улавливалось этим безошибочным радаром, имеющимся в каждой из них.
Во время ужина Элис все время слегка прикасалась к нему, когда была такая возможность; передавая соль или жестикулируя, она касалась его пальцев, улыбаясь или желая привлечь его внимание, она касалась его руки, касалась его плеча, снимая воображаемую соринку с его пиджака. И, в конце концов, когда они закончили есть, она, наклонившись через стол, взяла его руку.
Ричард совсем расслабился. Сначала он решил, что это вино, впрочем, поначалу это оно и было. Но потом это была уже Она, Женщина, ее присутствие, ее жесты, движения ее рук, то, как она приглаживала волосы, расправляла на груди платье, ее серьезность, ее застенчивость, вызванная косоглазием, а более всего, ее женственность, которая, казалось, мягко и ненавязчиво заполнила все вокруг, пропитав даже воздух своим присутствием.
Нжала ненавидел летать, особенно ночью. Но еще больше он ненавидел вертолеты, которые считал шумными, хрупкими и ненадежными. Во время полета через черный мрак ночи и смерти, как ему это представлялось, он, засунув руку под рубашку, перебирал пальцами свои бусы вуду и отчаянно потел. Он смеялся и шутил, пытаясь скрыть свои страхи, но Артур прекрасно о них знал и улыбался про себя. Ему нравилось, когда Президент страдал, ведь это случалось так редко.
Вертолет плавно приземлился на лужайку позади Лейфилд Холла, освещенную ярким светом прожекторов, и попали в кольцо вооруженных людей с собаками.
Лейфилд Холл, мрачный викторианский особняк снаружи, внутри был исключительно комфортабелен и, как сказал бы риэлтор – великолепно отделан и устроен. Нжала особенно приятно удивило наличие центрального отопления и отсутствие сквозняков.
– Потрясающе, – сказал он Артуру. – Потрясающе. Англичане всегда были довольно примитивны в этом отношении. Должно быть, все это результат развития международного туризма. Культурный обмен. Рыба с жареной картошкой в Венеции, двойные стеклопакеты в Питерсфилде. Неудивительно, что они завоевали три четверти мира. Время рыбы и жареной картошки никогда не пройдет. Удивительно. Ты меня понимаешь, Артур?
– Отлично понимаю, Ваше Превосходительство.
Апартаменты Нжала на первом этаже понравились ему еще больше.
Они состояли из просторной гостиной с большим венецианским окном в западной стене, выходящим на боковую лужайку и летний домик. На фронтальной стене дома, выходящей на южную сторону, было два высоких окна, выходящих на большую поляну, по краю которой бежал ручей, за ним начинался смешанный лес из лиственных деревьев. Посреди поляны рос старый, высокий, раскидистый кедр, несший на себе печать возраста и элегантной меланхолии, так свойственной кедрам.
Прямо перед домом располагались посыпанная гравием подъездная аллея и двор, ограниченный частично рядом многочисленных ярких гортензий, частично – мрачно выглядящими рододендронами, росшими достаточно густо, чтобы скрыть в своих зарослях человека.
Пол комнаты был целиком покрыт белым ковром с положенными поверх него двумя длинными персидскими ковровыми дорожками. Она была обставлена удобной антикварной мебелью, среди которой был диван времен королевы Анны, пара стульев того же периода, с подлокотниками и гнутыми ножками, книжный шкаф с дверцами красного дерева и стоящий у западной степы великолепный чиппендейловский письменный стол красного дерева, который особенно понравился Нжала.
– Это мне нравится, – сказал он Артуру. – Тут я мог бы работать. Вообще, ему понравилась вся комната, даже картины на стенах, среди которых была акварель Котмана, впрочем, сами картины Нжала воспринимал не более, как украшение.
Из гостиной можно было попасть в большую спальню, где стояла кровать с пологом на четырех столбиках, и в маленькую уютную столовую, на случай, если Нжала захочет ужинать в одиночестве или в обществе женщины. Дверь из спальни вела в гардеробную, а оттуда – в ванную комнату и туалет.
Весь комплекс был изолированным, и попасть в него можно было только через тяжелые дубовые двойные двери гостиной. Возле дверей всегда дежурил вооруженный агент Особого отдела.
Далее по коридору располагались комнаты для тех гостей, которые не должны были спать с Нжала, а также комната для Артура и комната для Шеппарда, полагавшего себя последней линией защиты.
Нжала сидел за чиппендейловским столом в гостиной и потягивал светлый херес, пока Артур распаковывал привезенные с собой книги и расставлял их в книжном шкафу.
– Знаешь, Артур, мне кажется, настало время немного поработать над нашим убийцей. Как там его зовут?
– Его настоящее имя?
Артур пожал плечами.
– В паспорте было написано, что его фамилия Уилсон.
– Скажи в посольстве, чтобы они раскопали все, что у них на него есть. Скажи, чтобы протелеграфировали министру внутренних дел насчет его дела, затем позвони начальнику полиции, я сам с ним поговорю. Он знает больше, чем написано в любом деле, он сам проводил большинство допросов.
– Есть, Ваше Превосходительство.
Элис обняла его и прижала к себе. Это было не просто автоматическое приветствие, это была потребность в контакте. Прикоснуться к нему, почувствовать его тело рядом со своим. Живое и теплое, оно утешало и обнадеживало ее, как весеннее солнце.
– Тебя долго не было, я уже начала волноваться.
Она внимательно на него посмотрела:
– С тобой все в порядке?
– Все нормально.
– Что-то случилось?
– Нет. Все к лучшему в этом лучшем из миров.
Он сказал это с такой горечью в голосе, что ей захотелось продолжать расспрашивать, но она решила этого не делать. Что-то в его манере заставило ее передумать.
– Я как раз собиралась ужинать.
– Давай пойдем в ресторан.
– В какой?
– В какой тебе хочется.
– Я знаю – пойдем чуда, куда ходили раньше. Этот итальянский ресторанчик на Кенсингтон Черч-стрит. Помнишь? И давай сядем наверху, в углу у окна. Как той ночью... последний раз, когда мы были там.
Он рассеянно кивнул.
– Конечно.
– Я закажу столик. На сколько? На девять?
– Десять.
– Это немного поздновато.
Он не ответил.
Она засомневалась.
– Ты в порядке?
– Все отлично. У тебя есть что-нибудь выпить?
– Только немного дешевого вина.
– Сойдет.
В течение следующего часа она пыталась его разговорить, спросила, нравится ли ему ее новое платье, он сказал "да" и продолжал сидеть, тихо уставившись в окно и потягивая красное вино.
Немногим раньше девяти он заказал такси.
– Но ведь до ресторана всего несколько минут езды.
– Мы не едем в ресторан. Пока.
Они сели в такси и объехали вокруг Гайд Парка в сгущающейся темноте. Эббот велел водителю остановиться возле Мраморной Арки и вышел, оставив Элис в такси. Он прошел по Парк Лэйн и оказался возле отеля Нжала. Он нашел место, откуда отлично просматривался парадный вход в отель, и стал ждать.
Через некоторое время к отелю подъехал черный даймлер-бенц в сопровождении двух полицейских машин и эскорта из мотоциклистов. Нжала и Артур в окружении агентов Особого отдела, среди которых были Шеппард и Клиффорд, вышли из отеля и сели в лимузин.
Нжала улыбался, смеялся, разговаривал, и вообще, казалось, пребывал в отличном расположении духа. Эббот увидел его только мельком. Ни о каком разумном выстреле, даже если бы у него была винтовка, и речи быть не могло – он бы точно убил или ранил кого-нибудь из окружающих.
Полицейские в форме перекрыли движение, и черный даймлер с эскортом уехали.
– До свидания, – мягко сказал Эббот. – Удачной охоты.
После этого он вернулся в такси, которое доставило их к ресторану на Кенсингтон Черч-стрит. Всю дорогу Элис держала его за руку.
Они обменялись рукопожатиями с Витторио и сели наверху за круглым столиком у окна. Сначала Эббот был немного рассеян, но после нескольких бокалов заказанного им кьянти он понемногу расслабился и даже стал чувственно-игриво посматривать на Элис.
Она не была красавицей, но каким-то неуловимым чувством ощущала себя красивой, или почти красивой, возможно оттого, что она знала, что Эббот смотрит на нее и ему нравится то, что он видит. Ее длинные волосы блестели в неярком приглушенном свете, а новое платье и вправду необычайно ей шло, подчеркивая нежные изгибы шеи, плеч и груди. Даже косоглазие нисколько не умаляло мягкости и ясности ее глаз, когда она поднимала их. По крайней мере, так казалось Эбботу. Он недоумевал, как он мог считать ее простушкой. Разумеется, свет и вино сыграли свою роль.
Многим мужчинам женщины нужны только для секса и развлечений или для удобства, а как люди они их не интересуют.
Эббот же, напротив, любил женщин за все те неприятности, которые они приносят. Не исключено, что это было лежащее в основе всего сострадание к женщинам, которое немедленно улавливалось этим безошибочным радаром, имеющимся в каждой из них.
Во время ужина Элис все время слегка прикасалась к нему, когда была такая возможность; передавая соль или жестикулируя, она касалась его пальцев, улыбаясь или желая привлечь его внимание, она касалась его руки, касалась его плеча, снимая воображаемую соринку с его пиджака. И, в конце концов, когда они закончили есть, она, наклонившись через стол, взяла его руку.
Ричард совсем расслабился. Сначала он решил, что это вино, впрочем, поначалу это оно и было. Но потом это была уже Она, Женщина, ее присутствие, ее жесты, движения ее рук, то, как она приглаживала волосы, расправляла на груди платье, ее серьезность, ее застенчивость, вызванная косоглазием, а более всего, ее женственность, которая, казалось, мягко и ненавязчиво заполнила все вокруг, пропитав даже воздух своим присутствием.
* * *
К этому времени Нжала и Артур в сопровождении Шеппарда и вновь воинственно настроенного Клиффорда, взлетев с лондонского вертолетного аэродрома, благополучно долетели до Лейфилд Холла.Нжала ненавидел летать, особенно ночью. Но еще больше он ненавидел вертолеты, которые считал шумными, хрупкими и ненадежными. Во время полета через черный мрак ночи и смерти, как ему это представлялось, он, засунув руку под рубашку, перебирал пальцами свои бусы вуду и отчаянно потел. Он смеялся и шутил, пытаясь скрыть свои страхи, но Артур прекрасно о них знал и улыбался про себя. Ему нравилось, когда Президент страдал, ведь это случалось так редко.
Вертолет плавно приземлился на лужайку позади Лейфилд Холла, освещенную ярким светом прожекторов, и попали в кольцо вооруженных людей с собаками.
Лейфилд Холл, мрачный викторианский особняк снаружи, внутри был исключительно комфортабелен и, как сказал бы риэлтор – великолепно отделан и устроен. Нжала особенно приятно удивило наличие центрального отопления и отсутствие сквозняков.
– Потрясающе, – сказал он Артуру. – Потрясающе. Англичане всегда были довольно примитивны в этом отношении. Должно быть, все это результат развития международного туризма. Культурный обмен. Рыба с жареной картошкой в Венеции, двойные стеклопакеты в Питерсфилде. Неудивительно, что они завоевали три четверти мира. Время рыбы и жареной картошки никогда не пройдет. Удивительно. Ты меня понимаешь, Артур?
– Отлично понимаю, Ваше Превосходительство.
Апартаменты Нжала на первом этаже понравились ему еще больше.
Они состояли из просторной гостиной с большим венецианским окном в западной стене, выходящим на боковую лужайку и летний домик. На фронтальной стене дома, выходящей на южную сторону, было два высоких окна, выходящих на большую поляну, по краю которой бежал ручей, за ним начинался смешанный лес из лиственных деревьев. Посреди поляны рос старый, высокий, раскидистый кедр, несший на себе печать возраста и элегантной меланхолии, так свойственной кедрам.
Прямо перед домом располагались посыпанная гравием подъездная аллея и двор, ограниченный частично рядом многочисленных ярких гортензий, частично – мрачно выглядящими рододендронами, росшими достаточно густо, чтобы скрыть в своих зарослях человека.
Пол комнаты был целиком покрыт белым ковром с положенными поверх него двумя длинными персидскими ковровыми дорожками. Она была обставлена удобной антикварной мебелью, среди которой был диван времен королевы Анны, пара стульев того же периода, с подлокотниками и гнутыми ножками, книжный шкаф с дверцами красного дерева и стоящий у западной степы великолепный чиппендейловский письменный стол красного дерева, который особенно понравился Нжала.
– Это мне нравится, – сказал он Артуру. – Тут я мог бы работать. Вообще, ему понравилась вся комната, даже картины на стенах, среди которых была акварель Котмана, впрочем, сами картины Нжала воспринимал не более, как украшение.
Из гостиной можно было попасть в большую спальню, где стояла кровать с пологом на четырех столбиках, и в маленькую уютную столовую, на случай, если Нжала захочет ужинать в одиночестве или в обществе женщины. Дверь из спальни вела в гардеробную, а оттуда – в ванную комнату и туалет.
Весь комплекс был изолированным, и попасть в него можно было только через тяжелые дубовые двойные двери гостиной. Возле дверей всегда дежурил вооруженный агент Особого отдела.
Далее по коридору располагались комнаты для тех гостей, которые не должны были спать с Нжала, а также комната для Артура и комната для Шеппарда, полагавшего себя последней линией защиты.
Нжала сидел за чиппендейловским столом в гостиной и потягивал светлый херес, пока Артур распаковывал привезенные с собой книги и расставлял их в книжном шкафу.
– Знаешь, Артур, мне кажется, настало время немного поработать над нашим убийцей. Как там его зовут?
– Его настоящее имя?
Артур пожал плечами.
– В паспорте было написано, что его фамилия Уилсон.
– Скажи в посольстве, чтобы они раскопали все, что у них на него есть. Скажи, чтобы протелеграфировали министру внутренних дел насчет его дела, затем позвони начальнику полиции, я сам с ним поговорю. Он знает больше, чем написано в любом деле, он сам проводил большинство допросов.
– Есть, Ваше Превосходительство.