– Может? Ты имеешь в виду, что он сумасшедший или что?
– Нет, не это. Послушай, Джоан, я не могу тебе всего объяснить, это секретная информация. Просто дай мне знать, если он свяжется с тобой. Честно, это для его же блага.
Это звучало не слишком убедительно, и Смит это знал. Снова никакого ответа.
– Ты ведь веришь мне, Джоан?
– Я верю тебе.
– И еще кое-что. Эти ребята из Особого отдела, они хотят осмотреть квартиру. Если ты не возражаешь.
– Разве имеет какое-то значение, возражаю ли я?
– Это простая формальность. Ты ведь знаешь, что такое полицейские, – извиняясь добавил он.
– Нет, – ответила она. – Не знаю.
– Ну...
– Они думают, что Ричард здесь прячется. Поэтому?
– Им просто нужно удостовериться, что это не так.
– И тогда я – как это говорится? Буду вне подозрений?
– Могу я сказать им, что все улажено?
– Скажи им, чтобы поторапливались. Я хочу вернуться в постель.
Раздался щелчок. Она повесила трубку.
– В начале разговора леди была пьяна, но, постепенно трезвея, становилась все более сообразительной.
– Ты думаешь, ей что-нибудь известно об Эбботе?
– Не знаю. Она сбивает меня с толку. Психопаты и алкоголики все такие.
Она вернулась в гостиную и наполовину задернула шторы на окне. Это был сигнал Ричарду, что обыск закончен и все чисто. Потом, решив, что заслужила награду, она налила себе виски.
Гвардейцы Его Превосходительства маршировали по грунтовой дороге и вразнобой фальшиво пели. Вдруг командовавший взводом сержант увидел в зарослях у дороги большого серого попугая и лихорадочно принялся в него палить. Солдаты немедленно последовали примеру командира. Целый и невредимый, попугай улетел, визгливо вереща. Хохоча, они расстреляли магазины в придорожные кусты, после чего неровным строем, вразнобой зашагали прочь, больше похожие не на солдат, а на толпу черных клоунов.
Шальная пуля ранила Киро в живот. Так это и случилось. Гвардейцы не смогли убить попугая, они бы даже в лошадь не попали, держа ее под уздцы, не попали бы никуда, если бы целились. Но они ранили Киро. Они без проблем его подстрелили.
– Нам не следовало прятаться, – сказал Эббот. – Нам нужно было дать им возможность в нас целиться. Тогда бы придурки попали в попугая.
Он отнес Киро к ручью, промыл рану и осмотрел ее.
– Тебе нужна помощь, – сказал он. – Я пойду в деревню.
– Нет, – ответил Киро на своем примитивном английском, которому его научил Эббот. – Они испугаться. Послать за солдатами. Тогда два умереть. Так один умереть.
– Ты не умрешь, – возразил Эббот, стараясь, чтоб его голос звучал убедительно.
Киро покачал головой.
– Умереть до рассвета, – без выражения произнес он.
И он умер. Всю ночь Эббот обнимал друга, пытаясь согреть. Он старался не заснуть, но, должно быть, задремал перед самым рассветом. Проснулся он от холода, исходящего от мертвого тела.
Глава 4
Глава 5
– Нет, не это. Послушай, Джоан, я не могу тебе всего объяснить, это секретная информация. Просто дай мне знать, если он свяжется с тобой. Честно, это для его же блага.
Это звучало не слишком убедительно, и Смит это знал. Снова никакого ответа.
– Ты ведь веришь мне, Джоан?
– Я верю тебе.
– И еще кое-что. Эти ребята из Особого отдела, они хотят осмотреть квартиру. Если ты не возражаешь.
– Разве имеет какое-то значение, возражаю ли я?
– Это простая формальность. Ты ведь знаешь, что такое полицейские, – извиняясь добавил он.
– Нет, – ответила она. – Не знаю.
– Ну...
– Они думают, что Ричард здесь прячется. Поэтому?
– Им просто нужно удостовериться, что это не так.
– И тогда я – как это говорится? Буду вне подозрений?
– Могу я сказать им, что все улажено?
– Скажи им, чтобы поторапливались. Я хочу вернуться в постель.
Раздался щелчок. Она повесила трубку.
– В начале разговора леди была пьяна, но, постепенно трезвея, становилась все более сообразительной.
– Ты думаешь, ей что-нибудь известно об Эбботе?
– Не знаю. Она сбивает меня с толку. Психопаты и алкоголики все такие.
* * *
Двое сотрудников Особого отдела быстро и эффективно обыскали квартиру. Они держались вежливо и даже извинились за беспокойство, когда она провожала их к двери. Плоские настороженные лица агентов казались одинаковыми, впрочем, может быть, просто из-за схожего выражения туповато-детской сосредоточенности. У обоих были большие ноги. Это ее удивило.Она вернулась в гостиную и наполовину задернула шторы на окне. Это был сигнал Ричарду, что обыск закончен и все чисто. Потом, решив, что заслужила награду, она налила себе виски.
* * *
Это произошло, когда беглецы, сидели в укрытии у грунтовой дороги, пережидая, пока по ней пройдет взвод пьяных солдат. Дорога вела к деревне, где солдаты расспрашивали людей о двоих сбежавших заключенных. Крестьяне ничего им не рассказали просто потому, что им было нечего сказать. Солдат это разозлило, они закололи штыками старейшину, изнасиловали двух женщин, не успевших спрятаться, и в хлам напились маисового пива.Гвардейцы Его Превосходительства маршировали по грунтовой дороге и вразнобой фальшиво пели. Вдруг командовавший взводом сержант увидел в зарослях у дороги большого серого попугая и лихорадочно принялся в него палить. Солдаты немедленно последовали примеру командира. Целый и невредимый, попугай улетел, визгливо вереща. Хохоча, они расстреляли магазины в придорожные кусты, после чего неровным строем, вразнобой зашагали прочь, больше похожие не на солдат, а на толпу черных клоунов.
Шальная пуля ранила Киро в живот. Так это и случилось. Гвардейцы не смогли убить попугая, они бы даже в лошадь не попали, держа ее под уздцы, не попали бы никуда, если бы целились. Но они ранили Киро. Они без проблем его подстрелили.
– Нам не следовало прятаться, – сказал Эббот. – Нам нужно было дать им возможность в нас целиться. Тогда бы придурки попали в попугая.
Он отнес Киро к ручью, промыл рану и осмотрел ее.
– Тебе нужна помощь, – сказал он. – Я пойду в деревню.
– Нет, – ответил Киро на своем примитивном английском, которому его научил Эббот. – Они испугаться. Послать за солдатами. Тогда два умереть. Так один умереть.
– Ты не умрешь, – возразил Эббот, стараясь, чтоб его голос звучал убедительно.
Киро покачал головой.
– Умереть до рассвета, – без выражения произнес он.
И он умер. Всю ночь Эббот обнимал друга, пытаясь согреть. Он старался не заснуть, но, должно быть, задремал перед самым рассветом. Проснулся он от холода, исходящего от мертвого тела.
Глава 4
Элис Кэмпбелл была одной из тех, кто был той ночью разбужен телефонным звонком Фрэнка Смита, который вкратце рассказал ей про Эббота и попросил через полчаса приехать в офис начальника Департамента.
Она сказала, что будет. Смит знал, что она согласится, поэтому и позвонил. Его личная секретарша, адмиральская дочка, проводила выходные с очередным мужчиной ее мечты, и, Фрэнк был абсолютно уверен, ругалась бы как заправский докер, если бы ее потревожили в такой час. Остальные старшие секретарши были либо замужем, либо жили за городом, поэтому выбор, естественно, пал на Элис. Он знал, что Элис будет одна. Она всегда была одна.
Это была простая тихая девушка. Стесняясь легкого врожденного косоглазия, она всегда держала голову опущенной, избегая смотреть людям в глаза. Это придавало ей робкий, застенчивый вид. При этом у нее была очень хорошая фигура, и Смит нередко ловил себя на том, что испытывает желание, сталкиваясь с ней в коридоре или наблюдая за ней, идущей через столовую с подносом.
Элис было около тридцати, но Смит всегда воспринимал ее как молодую девушку. В ней было что-то от незамужней женщины.
Она обычно влюблялась в своих начальников, хотя те никогда об этом не знали, и выражала свою любовь тем, что заботилась о них, прикрывала при необходимости, старалась быть полезной и внимательной, а иногда дарила им маленькие баночки домашнего варенья. Они воспринимали эту заботу как должное, возвращали баночки от варенья и никогда ее не замечали.
Эббот был исключением. Он ее заметил. Ее прикомандировали к Ричарду (в Департаменте, бывшем полувоенной организацией, любили такие слова), когда он перед поездкой в Африку в течение нескольких месяцев занимался бумажной работой. Брак Эббота только что распался, он был свободен и несколько раз приглашал ее (и не только ее) в ресторан. Тогда он и не думал о том, чтобы ее соблазнить. Отношения были простыми и приятными, и ему хотелось такими их и сохранить. Эббот знал, что некоторые сотрудники Департамента спали со своими, а иногда и с чужими секретаршами, но сам никогда этого не делал, не столько из принципиальных соображений, сколько по причине отсутствия возможности. Будучи действующим полевым агентом, большую часть времени он проводил за границей.
В свою очередь, Элис, как и полагалось, влюбилась в него, как влюблялась во всех своих начальников, хотя никогда прежде ее любовь не носила сексуального оттенка. На этот раз все было по-другому. Возможно, потому, что он проявлял к ней внимание, приглашал поужинать, говорил с ней об искусстве и политике, обращался с ней как с женщиной, а не как с предметом офисной мебели. Не то чтобы его поведение когда-либо выходило за рамки того, что ее мать по-пуритански называла приличным. Тем не менее, ее собственные чувства, наоборот, становились все менее и менее приличными. Девушка смотрела на его руки и думала о том, каково это – почувствовать их прикосновение. Они были сухими и теплыми, с длинными пальцами и выглядели очень живыми. Мысль об этих руках, прикасающихся к ее телу, возбуждала ее, отчего она нередко испытывала легкое неудобство. Она пыталась гнать прочь эту идею, но та возвращалась снова в самые неподходящие моменты, застигая Элис врасплох, – в офисе, в столовой, на лестнице, когда, вместо этого, ей следовало внимательно слушать то, о чем ей говорили.
Затем Ричард внезапно пропал на неделю. Сказал, что едет на конференцию. Она заметила, что Фрэнк Смит и начальник отсутствовали одновременно, без сомнения, уехав на одну и ту же "конференцию" в одно из загородных поместий, принадлежащих Департаменту. Затем Эббот вернулся, замкнутый и беспокойный, и она поняла, что пропал и тот маленький интерес, который он поначалу к ней испытывал. Он вовсе перестал ее замечать.
Элис впала в тихое отчаяние. Каждый раз, когда мужчина увлекался ею, что и так случалось достаточно редко, что-нибудь обязательно шло не так. Если все было нормально, то он просто уставал от нее. Только в двух случаях ее отношения шли дальше стадии целомудренных ласк. И оба раза мужчины бросали ее сразу после того, как переспали с ней, достигнув своей незамысловатой цели, взяв планку или поставив галочку.
"Если ты будешь спать с мужчиной, он в конце концов устанет от тебя", – говорила ее мать. "А если нет, то он устанет от тебя еще раньше", – всегда хотелось ей ответить, но она никогда не решалась. Ее мать, вдова из Бэкенхема, была бы шокирована. Хотя она и не одобряла того, что дочь одна снимала квартиру в районе Ноттинг Хилл Гейт, который, по мнению суровой родительницы, был лишь немногим лучше Сохо, "квадратной мили порока", как окрестил этот район ее любимый таблоид.
Итак, то, что Эббот потерял к ней интерес, было до боли знакомым и неизбежным развитием событий. Это случалось со всеми.
Затем, в один прекрасный день, когда надежда была уже совсем потеряна, Ричард, на минуту прервав диктовку очередной загадочной внутриофисной докладной записки, предложил ей поужинать вместе, и, не дожидаясь ответа, продолжил диктовку.
Они, как обычно, отправились в итальянский ресторанчик на Кенсингтон Черч-стрит, как обычно, пожали руку Витторио и сели за свой обычный столик наверху. Больше в этом вечере не было ничего обычного. Во время еды Эббот почти все время молчал и много пил. Когда закончилась первая бутылка кьянти, он немедленно заказал вторую и третью.
После ужина он сказал:
– Поехали ко мне, выпьем кофе.
Они никогда не пили кофе у него. Элис вообще никогда у него не была. Они всегда заходили на кофе к ней. Это была традиция, и теперь ее обуревали мрачные предчувствия: она чувствовала себя, как героиня романа перед неизбежным изнасилованием. Вместе с этим, ее разрывало от любопытства.
Всю дорогу в такси до его дома он крепко и нежно сжимал ее руку, чего никогда прежде не делал, и это заставило трепетать все ее тело.
Эббот жил в большом многоквартирном доме эпохи короля Эдварда на Бэйсуотер Роуд. В большой, просторной квартире царил беспорядок: повсюду – на полу, на столе, – лежали книги, на спинках стульев висела одежда, и ни одна вещь не лежала на месте. Высокие окна квартиры с одной стороны выходили на тихую площадь, с другой на такую же тихую улицу. И площадь, и улица были засажены платанами.
Темнело, и они стояли у одного из окон, глядя вниз на платаны вокруг площади. Элис казалось, что они выглядят старыми и печальными в желтом свете уличных фонарей.
Она искоса взглянула на Эббота. Он стоял не двигаясь и, казалось, не дыша, смотрел вниз на площадь. В его неподвижности было что-то животное, и это ее нервировало.
– Так как насчет кофе? – спросила она, ее слова отозвались эхом в большой полутемной комнате.
Он повернулся и обнял ее. Это было так неожиданно, что в первый момент она испугалась и попробовала сопротивляться, но потом расслабилась и прижалась к нему.
Вскоре Ричард отвел ее в спальню, окна которой тоже выходили на площадь, где они разделись в свете сумерек. Она не поднимала глаз, отчасти вследствие привычки, отчасти из скромности, хотя знала, что он смотрит на нее. Элис понимала, что обладает почти совершенной фигурой, и это заставило ее покраснеть от удовольствия.
В постели она удивила его своей пылкостью и той особой женской чувственностью, находящейся почти за пределами чувств и уж точно, не выразимой словами. Почему-то ему казалось, что она должна быть сдержанной и неловкой.
Ей же казалось, что все, что связано с ним, – замечательно, потому что она была влюблена, и потому – в раю, а в раю нельзя ничего сделать неправильно.
– Не правда ли, это чудесно? – счастливо прошептала она, теряясь в сплетении гладких конечностей и скользящих тел.
Позже он встал, сварил сладкий черный кофе с ромом, который они пили при мягком, приглушенном свете торшера.
Затем она положила голову на грудь Ричарду и, ни о чем не думая, наслаждалась теплотой и близостью мужского тела, пока он лежал, уставившись в потолок.
Потом они снова занялись любовью, время от времени улыбаясь друг другу. Время остановилось, и в конце концов заснули в объятьях друг друга.
Элис встала около пяти, поглядывая на спящего мужчину, оделась при тусклом свете начинавшегося за окном рассвета. Затем на цыпочках, держа в руках туфли, обошла квартиру, впитывая в себя атмосферу, запоминая детали, вспоминая мужчину, с которым провела ночь любви. В эти минуты она чувствовала себя счастливее, чем когда-либо раньше и, вполне возможно, вообще в жизни.
Она вернулась в спальню и нежно прикоснулась губами к его лбу. Он пошевелился, что-то неразборчиво пробормотал и снова заснул. Она постояла над ним улыбаясь, затем надела туфли и вышла на мокрую от утреннего дождя улицу.
На Бэйсуотер Роуд она взяла такси. По дороге домой обдумывала множество роившихся в голове дел на утро. Покормить канарейку, принять ванну, позавтракать, постирать, сходить в магазин. А кроме того, выбрать подходящее платье, чтобы хорошо выглядеть для Него, когда Ричард придет в офис этим утром.
Но Эббот не появился в офисе ни в этот день, ни в один из следующих. Сначала Элис решила, что он уехал на очередную загадочную конференцию. Тем не менее, она чувствовала себя обманутой, брошенной, почти преданной, потому что он ни слова не сказал ей об этом. Хотя, если уж думать об этом, то он вообще крайне мало говорил с ней о чем бы то ни было.
Весь день в офисе она ждала звонка, потом весь вечер дома не отходила от телефона, и аж подпрыгнула, когда наконец раздался телефонный звонок. Это звонила из Бэкснхема ее мать, которой внезапно захотелось поболтать. Изобретя какой-то не слишком правдоподобный предлог, она быстро избавилась от нее, пообещав позвонить на следующий день, и снова села ждать. Но телефон больше не звонил.
Так продолжалось еще два дня. Потом Элис позвонила сама. Никто не ответил. В конце недели она поехала туда, постучала в дверь. Дверь никто не открыл. Она постучала громче. По-прежнему тихо. Весь дом казался пустым и безлюдным. Шторы на окнах квартиры Эббота были задернуты, как будто кто-то только что умер.
"Так оной есть, – подумала она – Это я умерла. Маленькая, несчастная".
Спустя какое-то время Фрэнк Смит сказал ей, что Эббот уехал в Западную Африку. Через пару месяцев пришло донесение, что он был арестован за шпионаж и терроризм. Ей хотелось знать, что за задание он выполнял, но в Департаменте было не принято задавать подобные вопросы. Да и кроме того, если долго и терпеливо ждать, ответ всегда придет сам.
Она ждала два года, и наконец получила ответ. Два долгих года. Некоторые годы тянутся дольше, чем другие. Эти два казались нескончаемыми. И очень одинокими.
Поначалу она все время думала о нем, но со временем это случалось все реже и реже, боль отступала, хотя даже в те моменты, когда мысли о Ричарде не тревожили ее, она все время ощущала присутствие этой тупой боли. Но в конце концов и это прошло, оставив ей лишь мертвую область вокруг сердца. Чувство легкого оцепенения, не то чтобы совсем неприятного, но переводящего весь мир в спокойные и однотонные оттенки серого.
Сейчас внезапно, после единственного телефонного звонка, все вдруг снова вернулось. Она чувствовала злость и горечь. "Я ненавижу его", – думала она, торопливо одеваясь в своей крошечной ванной.
Она услышала, как к дому подъехало вызванное ею такси, спустилась вниз и вышла в холодную ночь под моросящий по-прежнему дождь.
Она сказала, что будет. Смит знал, что она согласится, поэтому и позвонил. Его личная секретарша, адмиральская дочка, проводила выходные с очередным мужчиной ее мечты, и, Фрэнк был абсолютно уверен, ругалась бы как заправский докер, если бы ее потревожили в такой час. Остальные старшие секретарши были либо замужем, либо жили за городом, поэтому выбор, естественно, пал на Элис. Он знал, что Элис будет одна. Она всегда была одна.
Это была простая тихая девушка. Стесняясь легкого врожденного косоглазия, она всегда держала голову опущенной, избегая смотреть людям в глаза. Это придавало ей робкий, застенчивый вид. При этом у нее была очень хорошая фигура, и Смит нередко ловил себя на том, что испытывает желание, сталкиваясь с ней в коридоре или наблюдая за ней, идущей через столовую с подносом.
Элис было около тридцати, но Смит всегда воспринимал ее как молодую девушку. В ней было что-то от незамужней женщины.
Она обычно влюблялась в своих начальников, хотя те никогда об этом не знали, и выражала свою любовь тем, что заботилась о них, прикрывала при необходимости, старалась быть полезной и внимательной, а иногда дарила им маленькие баночки домашнего варенья. Они воспринимали эту заботу как должное, возвращали баночки от варенья и никогда ее не замечали.
Эббот был исключением. Он ее заметил. Ее прикомандировали к Ричарду (в Департаменте, бывшем полувоенной организацией, любили такие слова), когда он перед поездкой в Африку в течение нескольких месяцев занимался бумажной работой. Брак Эббота только что распался, он был свободен и несколько раз приглашал ее (и не только ее) в ресторан. Тогда он и не думал о том, чтобы ее соблазнить. Отношения были простыми и приятными, и ему хотелось такими их и сохранить. Эббот знал, что некоторые сотрудники Департамента спали со своими, а иногда и с чужими секретаршами, но сам никогда этого не делал, не столько из принципиальных соображений, сколько по причине отсутствия возможности. Будучи действующим полевым агентом, большую часть времени он проводил за границей.
В свою очередь, Элис, как и полагалось, влюбилась в него, как влюблялась во всех своих начальников, хотя никогда прежде ее любовь не носила сексуального оттенка. На этот раз все было по-другому. Возможно, потому, что он проявлял к ней внимание, приглашал поужинать, говорил с ней об искусстве и политике, обращался с ней как с женщиной, а не как с предметом офисной мебели. Не то чтобы его поведение когда-либо выходило за рамки того, что ее мать по-пуритански называла приличным. Тем не менее, ее собственные чувства, наоборот, становились все менее и менее приличными. Девушка смотрела на его руки и думала о том, каково это – почувствовать их прикосновение. Они были сухими и теплыми, с длинными пальцами и выглядели очень живыми. Мысль об этих руках, прикасающихся к ее телу, возбуждала ее, отчего она нередко испытывала легкое неудобство. Она пыталась гнать прочь эту идею, но та возвращалась снова в самые неподходящие моменты, застигая Элис врасплох, – в офисе, в столовой, на лестнице, когда, вместо этого, ей следовало внимательно слушать то, о чем ей говорили.
Затем Ричард внезапно пропал на неделю. Сказал, что едет на конференцию. Она заметила, что Фрэнк Смит и начальник отсутствовали одновременно, без сомнения, уехав на одну и ту же "конференцию" в одно из загородных поместий, принадлежащих Департаменту. Затем Эббот вернулся, замкнутый и беспокойный, и она поняла, что пропал и тот маленький интерес, который он поначалу к ней испытывал. Он вовсе перестал ее замечать.
Элис впала в тихое отчаяние. Каждый раз, когда мужчина увлекался ею, что и так случалось достаточно редко, что-нибудь обязательно шло не так. Если все было нормально, то он просто уставал от нее. Только в двух случаях ее отношения шли дальше стадии целомудренных ласк. И оба раза мужчины бросали ее сразу после того, как переспали с ней, достигнув своей незамысловатой цели, взяв планку или поставив галочку.
"Если ты будешь спать с мужчиной, он в конце концов устанет от тебя", – говорила ее мать. "А если нет, то он устанет от тебя еще раньше", – всегда хотелось ей ответить, но она никогда не решалась. Ее мать, вдова из Бэкенхема, была бы шокирована. Хотя она и не одобряла того, что дочь одна снимала квартиру в районе Ноттинг Хилл Гейт, который, по мнению суровой родительницы, был лишь немногим лучше Сохо, "квадратной мили порока", как окрестил этот район ее любимый таблоид.
Итак, то, что Эббот потерял к ней интерес, было до боли знакомым и неизбежным развитием событий. Это случалось со всеми.
Затем, в один прекрасный день, когда надежда была уже совсем потеряна, Ричард, на минуту прервав диктовку очередной загадочной внутриофисной докладной записки, предложил ей поужинать вместе, и, не дожидаясь ответа, продолжил диктовку.
Они, как обычно, отправились в итальянский ресторанчик на Кенсингтон Черч-стрит, как обычно, пожали руку Витторио и сели за свой обычный столик наверху. Больше в этом вечере не было ничего обычного. Во время еды Эббот почти все время молчал и много пил. Когда закончилась первая бутылка кьянти, он немедленно заказал вторую и третью.
После ужина он сказал:
– Поехали ко мне, выпьем кофе.
Они никогда не пили кофе у него. Элис вообще никогда у него не была. Они всегда заходили на кофе к ней. Это была традиция, и теперь ее обуревали мрачные предчувствия: она чувствовала себя, как героиня романа перед неизбежным изнасилованием. Вместе с этим, ее разрывало от любопытства.
Всю дорогу в такси до его дома он крепко и нежно сжимал ее руку, чего никогда прежде не делал, и это заставило трепетать все ее тело.
Эббот жил в большом многоквартирном доме эпохи короля Эдварда на Бэйсуотер Роуд. В большой, просторной квартире царил беспорядок: повсюду – на полу, на столе, – лежали книги, на спинках стульев висела одежда, и ни одна вещь не лежала на месте. Высокие окна квартиры с одной стороны выходили на тихую площадь, с другой на такую же тихую улицу. И площадь, и улица были засажены платанами.
Темнело, и они стояли у одного из окон, глядя вниз на платаны вокруг площади. Элис казалось, что они выглядят старыми и печальными в желтом свете уличных фонарей.
Она искоса взглянула на Эббота. Он стоял не двигаясь и, казалось, не дыша, смотрел вниз на площадь. В его неподвижности было что-то животное, и это ее нервировало.
– Так как насчет кофе? – спросила она, ее слова отозвались эхом в большой полутемной комнате.
Он повернулся и обнял ее. Это было так неожиданно, что в первый момент она испугалась и попробовала сопротивляться, но потом расслабилась и прижалась к нему.
Вскоре Ричард отвел ее в спальню, окна которой тоже выходили на площадь, где они разделись в свете сумерек. Она не поднимала глаз, отчасти вследствие привычки, отчасти из скромности, хотя знала, что он смотрит на нее. Элис понимала, что обладает почти совершенной фигурой, и это заставило ее покраснеть от удовольствия.
В постели она удивила его своей пылкостью и той особой женской чувственностью, находящейся почти за пределами чувств и уж точно, не выразимой словами. Почему-то ему казалось, что она должна быть сдержанной и неловкой.
Ей же казалось, что все, что связано с ним, – замечательно, потому что она была влюблена, и потому – в раю, а в раю нельзя ничего сделать неправильно.
– Не правда ли, это чудесно? – счастливо прошептала она, теряясь в сплетении гладких конечностей и скользящих тел.
Позже он встал, сварил сладкий черный кофе с ромом, который они пили при мягком, приглушенном свете торшера.
Затем она положила голову на грудь Ричарду и, ни о чем не думая, наслаждалась теплотой и близостью мужского тела, пока он лежал, уставившись в потолок.
Потом они снова занялись любовью, время от времени улыбаясь друг другу. Время остановилось, и в конце концов заснули в объятьях друг друга.
Элис встала около пяти, поглядывая на спящего мужчину, оделась при тусклом свете начинавшегося за окном рассвета. Затем на цыпочках, держа в руках туфли, обошла квартиру, впитывая в себя атмосферу, запоминая детали, вспоминая мужчину, с которым провела ночь любви. В эти минуты она чувствовала себя счастливее, чем когда-либо раньше и, вполне возможно, вообще в жизни.
Она вернулась в спальню и нежно прикоснулась губами к его лбу. Он пошевелился, что-то неразборчиво пробормотал и снова заснул. Она постояла над ним улыбаясь, затем надела туфли и вышла на мокрую от утреннего дождя улицу.
На Бэйсуотер Роуд она взяла такси. По дороге домой обдумывала множество роившихся в голове дел на утро. Покормить канарейку, принять ванну, позавтракать, постирать, сходить в магазин. А кроме того, выбрать подходящее платье, чтобы хорошо выглядеть для Него, когда Ричард придет в офис этим утром.
Но Эббот не появился в офисе ни в этот день, ни в один из следующих. Сначала Элис решила, что он уехал на очередную загадочную конференцию. Тем не менее, она чувствовала себя обманутой, брошенной, почти преданной, потому что он ни слова не сказал ей об этом. Хотя, если уж думать об этом, то он вообще крайне мало говорил с ней о чем бы то ни было.
Весь день в офисе она ждала звонка, потом весь вечер дома не отходила от телефона, и аж подпрыгнула, когда наконец раздался телефонный звонок. Это звонила из Бэкснхема ее мать, которой внезапно захотелось поболтать. Изобретя какой-то не слишком правдоподобный предлог, она быстро избавилась от нее, пообещав позвонить на следующий день, и снова села ждать. Но телефон больше не звонил.
Так продолжалось еще два дня. Потом Элис позвонила сама. Никто не ответил. В конце недели она поехала туда, постучала в дверь. Дверь никто не открыл. Она постучала громче. По-прежнему тихо. Весь дом казался пустым и безлюдным. Шторы на окнах квартиры Эббота были задернуты, как будто кто-то только что умер.
"Так оной есть, – подумала она – Это я умерла. Маленькая, несчастная".
Спустя какое-то время Фрэнк Смит сказал ей, что Эббот уехал в Западную Африку. Через пару месяцев пришло донесение, что он был арестован за шпионаж и терроризм. Ей хотелось знать, что за задание он выполнял, но в Департаменте было не принято задавать подобные вопросы. Да и кроме того, если долго и терпеливо ждать, ответ всегда придет сам.
Она ждала два года, и наконец получила ответ. Два долгих года. Некоторые годы тянутся дольше, чем другие. Эти два казались нескончаемыми. И очень одинокими.
Поначалу она все время думала о нем, но со временем это случалось все реже и реже, боль отступала, хотя даже в те моменты, когда мысли о Ричарде не тревожили ее, она все время ощущала присутствие этой тупой боли. Но в конце концов и это прошло, оставив ей лишь мертвую область вокруг сердца. Чувство легкого оцепенения, не то чтобы совсем неприятного, но переводящего весь мир в спокойные и однотонные оттенки серого.
Сейчас внезапно, после единственного телефонного звонка, все вдруг снова вернулось. Она чувствовала злость и горечь. "Я ненавижу его", – думала она, торопливо одеваясь в своей крошечной ванной.
Она услышала, как к дому подъехало вызванное ею такси, спустилась вниз и вышла в холодную ночь под моросящий по-прежнему дождь.
Глава 5
Не прошло и получаса, как все, за исключением министра, собрались в кабинете начальника Департамента. Среди них были Армстронг, постоянный младший секретарь Министерства иностранных дел[3]; Блэйк, женоподобный офицер связи из штаба Си Ай Эс; старший суперинтендант Шеппард из Особого отдела; бригадный генерал Бакли из бывшей МИ-5; и, естественно, Элис, Фрэнк и начальник Департамента. Элис уже сделала кофе, и начальник разбавлял свой дешевым обжигающим коньяком, чьим-то рождественским подарком, от которого он с тех пор медленно и печально пытался избавиться. Он ненавидел выбрасывать вещи. Фрэнк Смит раздавал сахар в стиле голодных послевоенных лет.
Кабинет был просторным и удобным, но еще не до конца прогрелся, поэтому все были рады согревающей чашке кофе с коньяком.
– С его побега прошло не меньше десяти недель, – сказал Армстронг. – Чем он занимался все это время?
– Старался выжить, я полагаю, – ответил Блэйк.
"Дурацкий ответ, – подумал Армстронг. – Вполне в духе Си Ай Эс. Если б он не выжил, вряд ли он был бы сейчас в Англии и посылал идиотские телеграммы посреди ночи".
Армстронг не доверял людям из разведки. Они без отчета тратили бюджетные деньги и создавали неприятности. Что ж, теперь неприятности случились в самом курятнике. Он чуть не улыбнулся. Ему нравилось наблюдать за тем, как другие люди оказывались по уши в дерьме, как он это определял.
– И от него не было ни слуху ни духу до этого момента? – спросил генерал Бакли.
– Поэтому мы все и думали, что он мертв, – ответил начальник Департамента.
– Я представляю себе, что такое эта часть мира, – заметил Блэйк. – Здоровому человеку необходимо не меньше недели, чтобы пробраться сквозь джунгли. Скорее, даже две, если, как вы говорите, ему приходилось все время прятаться.
– Да и вряд ли он в хорошей форме после двух лет в одной из кишащих насекомыми тюрем Нжала. Я слышал, у них там жестокие нравы.
Блэйк кивнул:
– Такие же жестокие, как у русских. Но не такие изощренные и продуманные в отношении промывания мозгов. Он был один?
– Насколько мы знаем, он сбежал с одним черным, – ответил начальник Департамента, – но того подстрелили. Местные жители нашли его тело неподалеку от своей деревни.
– А Эббот?
Начальник пожал плечами:
– В нескольких километрах оттуда, в реке нашли еще одно тело. Белый мужчина, наполовину съеденный крокодилами и поэтому непригодный для опознания. Очевидно, полиция Нжала нашла на трупе что-то такое, что заставило их думать, что это Эббот.
– Создается впечатление, что Эббот нашел это тело раньше них, – заметил Бакли.
– Должно быть, он парень не промах, – сказал Блэйк.
– Так оно и есть, – вдруг произнес Фрэнк Смит. – Не промах. Сахар, мистер Блэйк?
– Где, черт побери, министр? – поинтересовался начальник Департамента.
– Должно быть, никак не может выбраться из теплой постели, – сказал Армстронг.
Эта реплика вызвала несколько понимающих улыбок. Сексуальные подвиги министра были обычным предметом сплетен и шуток среди посвященных.
– Мы знаем, кто у нас объект преференций в настоящий момент? – спросил кто-то.
– Моя разведка доложила мне, – шутливо ответил Армстронг, – что это длинноногая негритяночка с чувством ритма не хуже, чем у тамтама.
– Угу, – добавил Блэйк, ненавидевший оставаться в стороне, когда дело касалось внутренних сплетен, – рта, говорят, не закрывает и способна заглотить жезл регулировщика.
Последовавший за его словами смех убедил Блэйка, что в стороне он не остался, и это доставило ему огромное удовольствие.
Элис, не поднимая головы, сосредоточенно точила и без того остро заточенный карандаш.
Из всех присутствующих не смеялся только старший суперинтендант Шеппард, бесстрастно уставившийся в окно и погруженный в свои мысли.
"Ублюдки, – думал он, – траханые ублюдки из высшего общества. Тратят время на хихиканье и сплетни, как какие-то глупые бабы, когда на свободе разгуливает убийца". Он недолюбливал людей из разведки, полагая, что они властолюбивы, сексуально озабочены и слишком много зарабатывают. Примерно то же самое он думал о политиках и высших чиновниках. Единственные, к кому он хорошо относился, – это были другие полицейские. В сущности, он был небольшого ума в том, что не касалось его работы, которая по большей части состояла в выбивании информации из людей.
– Что вы думаете об Эбботе? – спросил его Бакли.
– Думаю, он сумасшедший.
– Да ну! – вдруг снова неожиданно вмешался Смит.
– Было бы неудивительно, если бы он помешался после всего того, через что ему пришлось пройти, – мягко произнес начальник Департамента, бросая на Смита успокаивающий взгляд.
Смит не любил полицейских.
В этот момент появился министр, одетый так, будто бы только что из оперы, – не то чтобы кто-то хотя на мгновение поверил в то, что он был в театре.
– Прошу простить меня за опоздание, – мягко сказал он. – Никак не мог уйти с одного приема.
– Приема для двоих, – театральным шепотом, но без сомнения, достигшим бы ушей публики на балконе, произнес кто-то.
Министр был коренастым мужчиной средних лет. Его вечерний наряд сидел на нем несколько мешковато и по-клоунски, впрочем, в его жизни случались и более нелепые вещи. У него было лицо профессионального политика: всегда готовое к улыбке, но ничего не упускающее. Он был сыном шахтера и очень этим хвастался, хотя спускался под землю всего один раз с инспекцией, уже будучи членом парламента. Когда-то он был способным мальчиком, его образование оплатили и он получил стипендию. Он далеко пошел, и пошел бы еще дальше. Но вместе с этим он сделал все, чтобы не потерять свой йоркширский акцент, который давал ему возможность говорить так, как говорит народ. При необходимости он мог легко переключиться на притворную йоркширскую манеру.
Теперь политик говорил мягко, почти без следа провинциального акцента или чрезмерной изысканности.
– Кофе с коньяком для министра, Элис, – распорядился начальник Департамента.
– Просто коньяк, пожалуйста.
– Боюсь, это не самая лучшая марка. И у нас нет содовой.
– Мне не нужна содовая.
Он сделал глоток и поставил стакан.
– Откуда это у вас?
– Подарок.
– Это в подарок? – переспросил министр. – Думаю, я все же не откажусь от кофе.
Когда Элис дала ему кофе, он вылил в чашку остатки коньяка и залпом, как лекарство, выпил содержимое.
– Нет, спасибо, – остановил он Элис, когда она собралась налить ему еще. Он слегка извиняясь улыбнулся ей. – Мне это было просто необходимо, – добавил он.
Девушка с любопытством посмотрела на него. Он был одним из тех мужчин, которых ее мать называла французским словом roue – распутник. Но слова "рабочий класс" и "распутник" как-то не складывались у нее в голове в единое целое. В ее представлении roues были утонченными представителями высшего класса с маленькими подбородками, влажными губами, смешно произносящими букву "р" на французский манер.
– Итак, – сказал министр, – что там за слухи про покушение?
– Ах да... – начал начальник.
– Скажу вам откровенно, я нахожу это столь же отвратительным и безбожным, сколь и невероятным. Во-первых, я что, действительно должен поверить в то, что британское правительство планировало убийство? Убийство? Чернокожего?
Суля по его тону, можно было подумать, что все было бы не так ужасно, если б это был хотя бы белый человек.
– Я имею в виду, что убийство – это ведь, как они говорят, не наш метод? Разве не так? Мы действуем политическими средствами.
Начальник Департамента выжидал, не будучи уверенным в том, был ли вопрос риторическим, или министр просто собирался пуститься в свои обычные политические разглагольствования.
– Разве не так? – повторил министр.
Начальник, который тоже умел быть мягким, ответил:
– Ну, конечно, так, господин министр. Конечно, так. Как правило, нет, то есть... Мм, не записывай это, Элис, это не для стенограммы.
Элис отложила карандаш и блокнот.
– Но иногда, господин министр, к счастью, крайне редко, в интересах безопасности государства и международного благополучия и даже в целях поддержания и укрепления мира, становится необходимым... ну, как бы это сказать, удалить противника, устранить, убрать его.
– Но этот парень, он же наш друг. Очень хороший друг.
– Да, – ответил начальник, – сейчас он наш друг. Но два года назад... – Он кивнул Армстронгу, который продолжил:
– Была угроза войны. Еще одного Конго, еще одной Биафры, только потенциально еще более страшной.
– В каком смысле?
– Это поставило бы под угрозу все наше финансовое положение в этом регионе. У нас и нашего бизнеса там завязаны большие деньги.
– Хм, – сказал министр и кивнул, парень из рабочих предместий, он отлично понимал всю важность денежного вопроса.
– А кроме того, – продолжал Армстронг, – это в большой степени открыло бы дорогу туда русским. Помимо человеческих потерь. В основном местных жителей, разумеется.
– Ну, нет худа без добра, – заметил министр, демонстрируя вкус к иронии высшего класса. – А при чем здесь Нжала?
– Он угрожал начать войну.
– Войну? Один?
– При поддержке Советов. Это привлекло бы американцев, потом всех остальных, и один Бог знает, во что бы это все вылилось.
– Ситуация действительно была угрожающей, – добавил начальник. – Поэтому было принято решение пойти на такой... экстренный шаг.
– Кем принято? – резко спросил министр.
– Вашим ведомством, – последовал мягкий, как бархат, обволакивающий и липкий как масло, ответ.
– Я не был министром два года назад.
– А, – сказал начальник, – тогда, должно быть, так, посмотрим, это было как раз перед предпоследней перестановкой. В таком случае...
– Не важно, – прервал его министр. – Это в любом случае прошло бы через Кабинет министров. Итак, вы послали агента?
– Ричарда Эббота. Нашего лучшего профессионала.
– Который провалился.
Кабинет был просторным и удобным, но еще не до конца прогрелся, поэтому все были рады согревающей чашке кофе с коньяком.
– С его побега прошло не меньше десяти недель, – сказал Армстронг. – Чем он занимался все это время?
– Старался выжить, я полагаю, – ответил Блэйк.
"Дурацкий ответ, – подумал Армстронг. – Вполне в духе Си Ай Эс. Если б он не выжил, вряд ли он был бы сейчас в Англии и посылал идиотские телеграммы посреди ночи".
Армстронг не доверял людям из разведки. Они без отчета тратили бюджетные деньги и создавали неприятности. Что ж, теперь неприятности случились в самом курятнике. Он чуть не улыбнулся. Ему нравилось наблюдать за тем, как другие люди оказывались по уши в дерьме, как он это определял.
– И от него не было ни слуху ни духу до этого момента? – спросил генерал Бакли.
– Поэтому мы все и думали, что он мертв, – ответил начальник Департамента.
– Я представляю себе, что такое эта часть мира, – заметил Блэйк. – Здоровому человеку необходимо не меньше недели, чтобы пробраться сквозь джунгли. Скорее, даже две, если, как вы говорите, ему приходилось все время прятаться.
– Да и вряд ли он в хорошей форме после двух лет в одной из кишащих насекомыми тюрем Нжала. Я слышал, у них там жестокие нравы.
Блэйк кивнул:
– Такие же жестокие, как у русских. Но не такие изощренные и продуманные в отношении промывания мозгов. Он был один?
– Насколько мы знаем, он сбежал с одним черным, – ответил начальник Департамента, – но того подстрелили. Местные жители нашли его тело неподалеку от своей деревни.
– А Эббот?
Начальник пожал плечами:
– В нескольких километрах оттуда, в реке нашли еще одно тело. Белый мужчина, наполовину съеденный крокодилами и поэтому непригодный для опознания. Очевидно, полиция Нжала нашла на трупе что-то такое, что заставило их думать, что это Эббот.
– Создается впечатление, что Эббот нашел это тело раньше них, – заметил Бакли.
– Должно быть, он парень не промах, – сказал Блэйк.
– Так оно и есть, – вдруг произнес Фрэнк Смит. – Не промах. Сахар, мистер Блэйк?
– Где, черт побери, министр? – поинтересовался начальник Департамента.
– Должно быть, никак не может выбраться из теплой постели, – сказал Армстронг.
Эта реплика вызвала несколько понимающих улыбок. Сексуальные подвиги министра были обычным предметом сплетен и шуток среди посвященных.
– Мы знаем, кто у нас объект преференций в настоящий момент? – спросил кто-то.
– Моя разведка доложила мне, – шутливо ответил Армстронг, – что это длинноногая негритяночка с чувством ритма не хуже, чем у тамтама.
– Угу, – добавил Блэйк, ненавидевший оставаться в стороне, когда дело касалось внутренних сплетен, – рта, говорят, не закрывает и способна заглотить жезл регулировщика.
Последовавший за его словами смех убедил Блэйка, что в стороне он не остался, и это доставило ему огромное удовольствие.
Элис, не поднимая головы, сосредоточенно точила и без того остро заточенный карандаш.
Из всех присутствующих не смеялся только старший суперинтендант Шеппард, бесстрастно уставившийся в окно и погруженный в свои мысли.
"Ублюдки, – думал он, – траханые ублюдки из высшего общества. Тратят время на хихиканье и сплетни, как какие-то глупые бабы, когда на свободе разгуливает убийца". Он недолюбливал людей из разведки, полагая, что они властолюбивы, сексуально озабочены и слишком много зарабатывают. Примерно то же самое он думал о политиках и высших чиновниках. Единственные, к кому он хорошо относился, – это были другие полицейские. В сущности, он был небольшого ума в том, что не касалось его работы, которая по большей части состояла в выбивании информации из людей.
– Что вы думаете об Эбботе? – спросил его Бакли.
– Думаю, он сумасшедший.
– Да ну! – вдруг снова неожиданно вмешался Смит.
– Было бы неудивительно, если бы он помешался после всего того, через что ему пришлось пройти, – мягко произнес начальник Департамента, бросая на Смита успокаивающий взгляд.
Смит не любил полицейских.
В этот момент появился министр, одетый так, будто бы только что из оперы, – не то чтобы кто-то хотя на мгновение поверил в то, что он был в театре.
– Прошу простить меня за опоздание, – мягко сказал он. – Никак не мог уйти с одного приема.
– Приема для двоих, – театральным шепотом, но без сомнения, достигшим бы ушей публики на балконе, произнес кто-то.
Министр был коренастым мужчиной средних лет. Его вечерний наряд сидел на нем несколько мешковато и по-клоунски, впрочем, в его жизни случались и более нелепые вещи. У него было лицо профессионального политика: всегда готовое к улыбке, но ничего не упускающее. Он был сыном шахтера и очень этим хвастался, хотя спускался под землю всего один раз с инспекцией, уже будучи членом парламента. Когда-то он был способным мальчиком, его образование оплатили и он получил стипендию. Он далеко пошел, и пошел бы еще дальше. Но вместе с этим он сделал все, чтобы не потерять свой йоркширский акцент, который давал ему возможность говорить так, как говорит народ. При необходимости он мог легко переключиться на притворную йоркширскую манеру.
Теперь политик говорил мягко, почти без следа провинциального акцента или чрезмерной изысканности.
– Кофе с коньяком для министра, Элис, – распорядился начальник Департамента.
– Просто коньяк, пожалуйста.
– Боюсь, это не самая лучшая марка. И у нас нет содовой.
– Мне не нужна содовая.
Он сделал глоток и поставил стакан.
– Откуда это у вас?
– Подарок.
– Это в подарок? – переспросил министр. – Думаю, я все же не откажусь от кофе.
Когда Элис дала ему кофе, он вылил в чашку остатки коньяка и залпом, как лекарство, выпил содержимое.
– Нет, спасибо, – остановил он Элис, когда она собралась налить ему еще. Он слегка извиняясь улыбнулся ей. – Мне это было просто необходимо, – добавил он.
Девушка с любопытством посмотрела на него. Он был одним из тех мужчин, которых ее мать называла французским словом roue – распутник. Но слова "рабочий класс" и "распутник" как-то не складывались у нее в голове в единое целое. В ее представлении roues были утонченными представителями высшего класса с маленькими подбородками, влажными губами, смешно произносящими букву "р" на французский манер.
– Итак, – сказал министр, – что там за слухи про покушение?
– Ах да... – начал начальник.
– Скажу вам откровенно, я нахожу это столь же отвратительным и безбожным, сколь и невероятным. Во-первых, я что, действительно должен поверить в то, что британское правительство планировало убийство? Убийство? Чернокожего?
Суля по его тону, можно было подумать, что все было бы не так ужасно, если б это был хотя бы белый человек.
– Я имею в виду, что убийство – это ведь, как они говорят, не наш метод? Разве не так? Мы действуем политическими средствами.
Начальник Департамента выжидал, не будучи уверенным в том, был ли вопрос риторическим, или министр просто собирался пуститься в свои обычные политические разглагольствования.
– Разве не так? – повторил министр.
Начальник, который тоже умел быть мягким, ответил:
– Ну, конечно, так, господин министр. Конечно, так. Как правило, нет, то есть... Мм, не записывай это, Элис, это не для стенограммы.
Элис отложила карандаш и блокнот.
– Но иногда, господин министр, к счастью, крайне редко, в интересах безопасности государства и международного благополучия и даже в целях поддержания и укрепления мира, становится необходимым... ну, как бы это сказать, удалить противника, устранить, убрать его.
– Но этот парень, он же наш друг. Очень хороший друг.
– Да, – ответил начальник, – сейчас он наш друг. Но два года назад... – Он кивнул Армстронгу, который продолжил:
– Была угроза войны. Еще одного Конго, еще одной Биафры, только потенциально еще более страшной.
– В каком смысле?
– Это поставило бы под угрозу все наше финансовое положение в этом регионе. У нас и нашего бизнеса там завязаны большие деньги.
– Хм, – сказал министр и кивнул, парень из рабочих предместий, он отлично понимал всю важность денежного вопроса.
– А кроме того, – продолжал Армстронг, – это в большой степени открыло бы дорогу туда русским. Помимо человеческих потерь. В основном местных жителей, разумеется.
– Ну, нет худа без добра, – заметил министр, демонстрируя вкус к иронии высшего класса. – А при чем здесь Нжала?
– Он угрожал начать войну.
– Войну? Один?
– При поддержке Советов. Это привлекло бы американцев, потом всех остальных, и один Бог знает, во что бы это все вылилось.
– Ситуация действительно была угрожающей, – добавил начальник. – Поэтому было принято решение пойти на такой... экстренный шаг.
– Кем принято? – резко спросил министр.
– Вашим ведомством, – последовал мягкий, как бархат, обволакивающий и липкий как масло, ответ.
– Я не был министром два года назад.
– А, – сказал начальник, – тогда, должно быть, так, посмотрим, это было как раз перед предпоследней перестановкой. В таком случае...
– Не важно, – прервал его министр. – Это в любом случае прошло бы через Кабинет министров. Итак, вы послали агента?
– Ричарда Эббота. Нашего лучшего профессионала.
– Который провалился.