– Дайте ж в руки мне гармонь, чтоб сыграть страданье. Парень девушку домой провожал с гулянья. Шли они рука в руке, шли они до дому, а пришли они к реке, к берегу крутому.
– От колхозного вольного края свой привет мы тебе принесли, здравствуй, наша столица родная, здравствуй сердце советской земли!
– В степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном курган. Лежит под курганом, заросшим бурьяном, матрос Железняк, партизан. Веселые песни поет Украина, счастливая юность цветет. Подсолнух высокий, и в небе далекий над степью кружит самолет.
– По земле грохочут танки, самолеты петли вьют, о буденновской тачанке в небе летчики поют. И врагу поныне снится дождь свинцовый и густой, боевая колесница, пулеметчик молодой.
– Много песен над Волгой звенело, да напев был у песен не тот: прежде песни тоска наша пела, а теперь наша радость поет. Разорвали мы серые тучи, над страною весна расцвела, и, как Волга, рекою могучей наша вольная жизнь потекла. Красавица народная, как море, полноводная, как Родина, свободная, широка, глубока, сильна! Наше счастье, как май, молодое, нашу силу нельзя сокрушить, под счастливой советской звездою хорошо и работать и жить. Пусть враги, как голодные волки, у границ оставляют следы, не видать им красавицы Волги и не пить им из Волги воды!
– Идем, идем, веселые подруги! Страна, как мать, зовет и любит нас. Везде нужны заботливые руки и наш хозяйский, теплый женский глаз. Расти, страна, где волею единой народы все слились в один народ, цвети, страна, где женщина с мужчиной в одних рядах, свободная, идет! А ну-ка, девушки! А ну, красавицы! Пускай поет о нас страна, и звонкой песнею пускай прославятся среди героев наши имена!
– А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер! Моря и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал. Кто привык за победу бороться, с нами вместе пускай запоет: «Кто весел – тот смеется, кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот всегда найдет!» Спой нам, ветер, про славу и смелость, про ученых, героев, бойцов, чтоб сердце загорелось, чтоб каждому хотелось догнать и перегнать отцов.
– Я девчонка молодая, что мне делать, как мне быть? Оттого я и страдаю, что не знаю, как любить: крепко любишь – избалуешь, мало любишь – отпугнешь, беспокойный – ты ревнуешь, а спокойный – нехорош. Видно, вкус мой изменился, что поделать мне с собой! Карий глаз вчера приснился, а сегодня – голубой. Трудно в маленьких влюбляться, как их будешь обожать: целоваться – нагибаться, провожать – в карман сажать. Если Волга разольется, трудно Волгу переплыть. Если милый не смеется, трудно милого любить. Без луны на небе мутно, а при ней мороз сильней. Без любви на свете трудно, а любить еще трудней.
– Отдыхаем – воду пьем, заседаем – воду льем. И выходит – без воды и ни туды и ни сюды!
– Лейся, песня, на просторе, не скучай, не плачь, жена. Штурмовать далеко море посылает нас страна. Курс на берег невидимый, бьется сердце корабля. Вспоминаю о любимой у послушного руля.
– Но однажды капитан был в одной из дальних стран и влюбился, как простой мальчуган. Раз пятнадцать он краснел, заикался и бледнел, но ни разу улыбнуться не посмел. Он мрачнел, он худел, и никто ему по-дружески не спел: «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля. Капитан, капитан, подтянитесь, только смелым покоряются моря!»
– На закате ходит парень возле дома моего. Поморгает мне глазами и не скажет ничего. И кто его знает, чего он моргает.
– Все стало вокруг голубым и зеленым, в ручьях забурлила, запела вода. Вся жизнь потекла по весенним законам, теперь от любви не уйти никуда. Любовь от себя никого не отпустит: над каждым окошком поют соловьи. Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви.
– Чайка смело пролетела над седой волной, окунулась и вернулась, вьется надо мной. Милый в море, на просторе, в голубом краю, передай-ка, птица-чайка, весточку мою. Знай, мой сокол: ты далеко, но любовь – со мной, будь спокоен, милый воин, мой моряк родной.
– Знойная ночь перепутала все стежки-дорожки. Задорно звенят на зеленом овсе серебряные сережки. Над тихой гречихой, над гривой овса девичью разлуку поют голоса. Девчонке-подружке семнадцатый год, дружок у девчонки уходит во флот. Сирень цветет. Не плачь – придет. Твой милый, подружка вернется.
– Уходили, расставаясь, покидая тихий край. Ты мне что-нибудь, родная, на прощанье пожелай.
– Нам песня строить и жить помогает, она, как друг, и зовет и ведет, и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет. И если враг нашу радость живую отнять захочет в упорном бою, тогда мы песню споем боевую и встанем грудью за Родину свою.
– Под солнцем горячим, под ночью слепою немало пришлось нам пройти. Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути! Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались, как нас обнимала гроза? Тогда нам обоим сквозь дым улыбались ее голубые глаза…
– Если в край наш спокойный хлынут новые войны проливным пулеметным дождем, по дорогам знакомым за любимым наркомом мы коней боевых поведем!
– Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза, я тебя провожала и слезы сдержала, и были сухими глаза. Ты в жаркое дело спокойно и смело иди, не боясь ничего! Если ранили друга – сумеет подруга врагам отомстить за него! Если ранили друга – перевяжет подруга горячие раны его.
– Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой. За далекой за Нарвской заставой парень идет молодой. Далека ты, путь – дорога. Выйди, милая моя! Мы простимся с тобой у порога, и, быть может, навсегда.
– Пусть он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поет, пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережет.
– Пройдет товарищ все фронты и войны, не зная сна, не зная тишины. Любимый город может спать спокойно, и видеть сны, и зеленеть среди весны.
– Ой, вы, кони, вы, кони стальные. Боевые друзья – трактора, веселее гудите, родные, – нам в поход отправляться пора! Мы с чудесным конем все поля обойдем – соберем, и посеем, и вспашем. Наша поступь тверда, и врагу никогда не гулять по республикам нашим. Наглый враг, ты нас лучше не трогай. Не балуйся у наших ворот, не пуглив, справедливый и строгий, наш хозяин советский народ!
Всех песен, отражавших кипучую, «как море полноводную», жизнь народа нашей страны сороковых годов, и не припомнить, и не перепеть.
Наступил грозный 1941-й…
В память врезалась картина суровой зимы сорок первого. Тогда я впервые увидел продрогших завоевателей, в пилотках, повязанных палаточными платками, кутающих посиневшие руки в рукавах своих летних шинелей, бредущих по взгорку со стороны Танеевки к нашему хутору Монастырский. Мы, местная детвора, прилипли к окнам хатенок, наблюдая за этим. Колонна прошла через хутор.
Скажу, что все время, которое мы провели в фашистской оккупации, никто, ни мы, детвора, ни дедушки и бабушки, ни наши мамы и тети не сомневались, что враг будет изгнан с нашей земли, победа будет за нашим народом и его армией. Даже тогда, когда фашисты были у самой Волги, в Сталинграде.
Жаркое лето сорок третьего. Мы с матерью жили в землянке на хуторе около деревни Быканово Обоянского района, у дедушки по матери Алексеева Емельяна Егоровича и бабушки Федоры Емельяновны. Хутор был расположен километрах в двух-трех от Симферопольского шоссе, недалеко от Обояни. Ожесточенные сражения за нашу землю шли недели две, не стихая ни днем, ни ночью. Особенно сильные воздушные и танковые бои велись на шоссе около Обояни. После того, когда они закончились, мы с мальчишками пошли на место прошедших сражений и удивились: так много подбитых танков и пушек нам никогда видеть не приходилось. Влезешь на башню одного из подбитого танка, посмотришь вдаль, и до самого горизонта видна покореженная техника, как будто ее специально сюда на смерть сгоняли.
И опять нахлынули слова любимых песен 1941–1945 гг.
– Грустные ивы склонились к пруду, месяц плывет над водой. Там, у границы, стоял на посту ночью боец молодой. В грозную ночь он не спал, не дремал, землю родную стерег. В чаще лесной он шаги услыхал и с автоматом залег. Черные тени в тумане росли. Туча на небе темна… Первый снаряд разорвался вдали, так началася война. Трудно держаться бойцу одному, трудно атаку отбить. Вот и пришлось на рассвете ему голову честно сложить.
– Споемте, друзья, ведь завтра в поход уйдем в предрассветный туман. Споем веселей, пусть нам подпоет седой боевой капитан. Прощай, любимый город! Уходим завтра в море. И ранней порой мелькнет за кормой знакомый платок голубой.
– Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силою темною, с проклятою ордой. Не смеют крылья черные над Родиной летать, поля ее просторные не смеет враг топтать! Пусть ярость благородная вскипает, как волна, идет война народная, священная война!
– Мы запомним суровую осень, скрежет танков и отблеск штыков. И в веках будут жить двадцать восемь самых храбрых твоих сынов. И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова, дорогая моя столица, золотая моя Москва!
– Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза. Ты сейчас далеко-далеко, между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко, а до смерти – четыре шага.
– И врага ненавистного крепче бьет паренек за советскую Родину, за родной огонек.
– Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают. В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь. И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
– На вольном, на синем, на тихом Дону походная песня звучала. Казак уходил на большую войну, невеста его провожала. Будь смелым, будь храбрым в жестоком бою, за русскую землю сражайся. И помни про Дон, про невесту свою, с победой домой возвращайся.
– Ты увидел бой, Днепр отец-река, мы в атаку шли под горой. Кто погиб за Днепр, будет жить века, коль сражался он, как герой. Из твоих стремнин ворог воду пьет, захлебнется он той водой. Славный день настал, мы идем вперед и увидимся вновь с тобой.
– Прощайте скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет. Мы вышли в открытое море, в суровый и дальний поход. Нелегкой походкой матросской идем мы навстречу врагам, а завтра с победой геройской к скалистым придем берегам. Хоть волны и стонут, и плачут, и плещут на борт корабля, но радостно встретит героев Рыбачий – родимая наша земля.
– За лесом пушки грохотали, клубился дым пороховой. Но мы столицу отстояли, спасли березу под Москвой. И с той поры на все угрозы мы неизменно говорим: «Родную русскую березу в обиду больше не дадим».
– И вот он снова прозвучал в лесу прифронтовом, и каждый слушал и молчал о чем-то дорогом. И каждый думал о своей, припомнив ту весну, и каждый знал: дорога к ней ведет через войну.
– О чем ты тоскуешь, товарищ моряк? Гармонь твоя стонет и плачет, и ленты повисли, как траурный флаг. Скажи нам, что все это значит? Друзья, свое горе я вам расскажу, от вас я скрываться не стану: незримую рану я в сердце ношу, кровавую, жгучую рану. Есть муки, которые смерти страшней, они мне на долю достались – над гордой и светлой любовью моей фашистские псы надругались. Рыдает и стонет по милой гармонь, она так любила трехрядку… Скорей бы услышать команду «Огонь!» и броситься в смертную схватку.
– Ой, туманы мои, растуманы, ой, родные леса и луга! Уходили в поход партизаны, уходили в поход на врага. Не уйдет чужеземец незваный, своего не увидит жилья. Ой, туманы мои, растуманы, ой родная сторонка моя!
– А смуглянка-молдавнка отвечала парню в лад: «Партизанский молдаванский собираем мы отряд. Нынче рано партизаны дом покинули родной, ждет тебя дорога к партизанам в лес густой». Раскудрявый клен зеленый, лист резной, здесь у клена мы расстанемся с тобой. Клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый резной.
– Шумел сурово Брянский лес, спускались синие туманы. И сосны слышали окрест, как шли на битву партизаны. В лесах врагам спасенья нет. Летят советские гранаты, и командир кричит им вслед: «Громи захватчиков, ребята!»
– Кто там улицей крадется, кто в такую ночь не спит? На ветру листовка бьется. Биржа-каторга горит. Это было в Краснодоне, в грозном зареве войны, комсомольское подполье поднялось за честь страны.
– Друзья-моряки подобрали героя, кипела вода штормовая. Он камень сжимал посиневшей рукою и тихо сказал умирая: «Когда покидал я родимый утес, с собою кусочек гранита унес, затем, чтоб вдали от крымской земли о ней мы забыть не могли.
– По врагу стреляю метко, и зовут меня в строю то ли «детка», то ли «дедка» за бородку за мою. Но повсюду боевому бородатому стрелку и привет, как молодому, и почет, как старику. Парень я молодой, а хожу то с бородой, я не беспокоюся, пусть растет до пояса. Вот когда закончим битву, будем стричься, наряжаться, с милкой целоваться!
– Вот солдаты идут стороной незнакомой, всех врагов разобьют и вернутся до дому. Где задумчивый сад и плакучая ива, где родные леса, где родные леса да широкая нива.
– За них родных, за нежных любимых таких, строчит пулеметчик за белый платочек, что был на плечах дорогих.
– От Москвы до Бреста нет такого места, где бы ни скитались мы в пыли, с «лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом сквозь огонь и стужу мы прошли. Без глотка, товарищ, песни не заваришь, так давай за дружеским столом выпьем за писавших, выпьем за снимавших, выпьем за шагавших под огнем.
– Полюбилась любовью такой, что вовек никогда не кончается. Вот вернется он с фронта домой и под вечер со мной повстречается. А тебя об одном попрошу – понапрасну мня не испытывай, я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай.
– А кругом сады белеют, а в садах бушует май, и такой на небе месяц, хоть иголки подбирай. За рекой гармонь играет, то зальется, то замрет. Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет.
– Услышь меня, хорошая, услышь меня, красивая – заря моя вечерняя, любовь неугасимая!
– Снова замерло все до рассвета – дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно – на улице где-то одинокая бродит гармонь.
– С той поры, как мы увиделись с тобой, в сердце радость я, как солнышко, ношу. По-другому и живу я и дышу с той поры, как мы увиделись с тобой. Милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, наша лодка, плыви. Сердцу хочется ласковой песни и хорошей, большой любви.
– А когда не будет Гитлера в помине, и когда к любимым мы придем опять, вспомним, как на запад шли по Украине. Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать – об огнях-пожарищах, о друзьях товарищах где-нибудь, когда-нибудь мы будем говорить. Вспомню я пехоту, и родную роту, и тебя за то, что дал мне закурить. Давай закурим по одной, давай закурим, товарищ мой!
– Что ты, Вася приуныл, голову повесил, ясны очи опустил, хмуришься, невесел? С прибауткой-шуткой в бой хаживал, дружочек. Что случилось вдруг с тобой, Вася-Василечек? Ой, милок, ой, Вася-Василек! Не к лицу бойцу кручина, места горю не давай. Если даже есть причина, никогда не унывай, места горю не давай, никогда не унывай!
– Боец средь дыма-пороха с тальяночкой дружил, и в лютой битве с ворогом медаль он заслужил. Пришло письмо летучее в заснеженную даль, что ждет, что в крайнем случае согласна на медаль. Играй, играй, рассказывай, тальяночка, сама о том, как черноглазая свела с ума.
– Ничего не говорила, только с нами до речки дошла. Посмотрела, как будто рублем подарила, посмотрела, как будто огнем обожгла. Первой роте сегодня ты ночью приснилась, а четвертая рота заснуть не могла.
– Пусть не легко до тебя дойти, я вернусь родная, жди и не грусти. С победой приеду, любовь твоя хранит меня в пути.
– Ведь завтра снова будет бой. Уж так назначено судьбой, чтоб нам уйти не долюбив, от наших жен, от наших нив. Но с каждым шагом в том бою нам ближе дом в родном краю. Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят, немного пусть поспят.
– Горит свечи огарочек, гремит недальний бой. Налей, дружок, по чарочке, по нашей, фронтовой. Не тратя время попусту, по-дружески да попросту поговорим с тобой. Который год красавицы гуляют без ребят. Без нас девчатам кажется, что месяц сажей мажется, а звезды не горят. Зачем им зорьки ранние, коль парни на войне, в Германии, в Германии, в далекой стороне. Лети, мечта солдатская к дивчине самой ласковой, что помнит обо мне. Горит свечи огарочек, гремит недальний бой. Налей, дружок, по чарочке, по нашей, фронтовой. Не тратя время попусту, по-дружески да попросту поговорим с тобой…
– Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты, а дорогою степною шли с войны домой советские солдаты.
– Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, куда нести печаль свою? Пошел солдат в глубоком горе на перекресток двух дорог, нашел солдат в широком поле травой заросший бугорок. Стоит солдат – и словно комья застряли в горле у него. Сказал солдат: «Встречай, Прасковья, героя мужа своего». Он пил солдат, слуга народа, и с болью в сердце говорил: «Я шел к тебе четыре года, я три державы покорил».
– День победы. Как он был от нас далек. Как в костре потухшем таял уголек. Пол-Европы пропахали, пол-земли, этот день мы приближали, как могли. Этот день Победы порохом пропах, это праздник со слезами на глазах, это праздник с сединою на висках. День Победы, день Победы, день Победы!
– Над тобою шумят, как знамена, годы наших великих побед. Солнцем славных боев озаренный, весь твой путь в наших песнях воспет. Несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед, тебе, любимая, родная армия, шлет наша Родина песню-привет!
Начало всех начал, которое позволило мне получить среднее образование, опыт взаимодействия с людьми, было положено в Волоконской средней школе Больше-Солдатского района.
Жил я тогда в Ширковской МТС, расположенной в бывшей усадьбе князя Баратынского. Представьте себе как бы «полуостров», окруженный с трех сторон глубокими и широкими (до километра) оврагами с относительно крутыми (до 40 градусов) склонами.
С одной стороны по дну оврага располагался перелесок, затем был сад, чуть ниже торфяное болото, из которого вытекала речушка, соединявшая свои струи с другой такой же безымянной речушкой, образуя уже речку, текшую влево в село Волоконск по дну более широкого оврага с одним относительно крутым и другим более пологим склонами.
С другой стороны в овраге тоже сначала шел перелесок, затем на противоположном «полуострову» склоне посаженный сосновый бор, который тянулся вплоть до самой низины, по которой протекала речка, поворачивая вслед за ней влево, в Волоконск.
Мыс «полуострова» по склонам и наверху был покрыт мелколесьем. За этими насаждениями располагался большой старый сад. И, наконец, в виде большого прямоугольника, в самом центре «полуострова» раскинулась территория МТС, окруженная вековыми дубами неимоверной высоты в полтора-два метра в диаметре. На этой площадке по периметру располагались дизельная электростанция, кузница, мастерские, включавшие в себя большой протяженностью метров сто-сто пятьдесят сарай, в котором ремонтировались тракторы, плуги, сеялки, автомобили и другая техника. Далее шли два-три дома, где жили несколько семей работников МТС, сельмаг. Затем поодаль располагалась нефтебаза. Перпендикулярно машинному сараю располагался склад запасных частей. Направо по часовой стрелке большой длинный жилой дом для нескольких семей директора МТС и его заместителя, главного агронома, старшего механика, и некоторых других работников. Еще раз направо, и прямоугольник замыкался административным зданием, в котором размещались директор, специалисты, бухгалтерия и красный уголок.
В центральной части прямоугольника располагалась площадка, на которой ровными рядами становили тракторы, автомобили, комбайны, плуги, культиваторы и сеялки.
Административное здание примыкало к уже упоминавшемуся саду на мысу. За жилым домом руководителей МТС тоже располагался большой старый сад.
Следует отметить, что более трети плодовых деревьев в садах было поломано или вырублено. Но удивлял подбор сортов. Помимо Антоновки и Белого налива, были чудесные Лимоновка и Красный воронец, разнообразные сорта вишни.
Что касается вековых дубов, то в 1943–1945 годах со многими из них пришлось расстаться. Они пошли на выжигание угля, без которого невозможно было управиться с ремонтом техники, так как каменного угля в годы войны не поступало.
Ранняя близость к технике делала со мной свое «черное» дело. Одежда моя почти не отличалась от трактористской, поскольку едва ли не все свободное время я проводил в ремонтных мастерских. За это от матери иногда влетало. Зато отец посвятил меня в тайны узлового ремонта тракторов. Я рано поехал за рулем на тракторе У-2 «Универсал» и на грузовой полуторке ГАЗ-АА. Летом я нередко неделю-вторую проводил в тракторном отряде со знакомыми механизаторам. Днем культивируем поля или занимаемся ремонтом, а ночью спим в шалаше на соломе, иногда под волчьи завывания. Эти волчьи концерты остались в памяти навсегда.
Вернемся к селу Волоконск и его средней школе. Чтобы попасть в него, нам, школьникам из МТС, требовалось пройти путь длиною около трех километров. Для этого надо было спуститься с «полуострова», пересечь низину и дальше продолжать путь в Волоконск по ней или по склону с сосновым лесом, повернув налево вслед за речкой, остававшейся по правую руку. Перед входом в село мы проходили мост через речку. После уроков шли обратно. И так весь учебный год с сентября по май-июнь, все десять лет. Ходили мы гурьбой, восемь-десять разновозрастных девчонок и мальчишек. Зимой иногда на лыжах, весной и осенью на велосипеде.
Поэтому, не случайно, я, впервые участвуя в 1953 г. в областных соревнованиях ДСО «Урожай», занял третье место в лыжной гонке и выполнил норму второго разряда, пробежав 10 км за 41 минуту.
Волоконская школа давала ее выпускникам надежную путевку в жизнь. Кроме учебы и физкультуры, мы занимались художественной самодеятельностью, участвовали в поддержании школьного сада и цветника, выпускали стенгазеты, отдавали много сил пионерской и комсомольской работе. Хорошо помню, как мне, комсомольскому секретарю школы, доводилось метельными дорогами водить вновь вступающих в комсомол ребят за 12 километров в райцентр для утверждения на бюро РК ВЛКСМ. Эта закалка пригодилась.
Как сейчас помню май сорок пятого года. Мы шли во вторую смену, ничего еще не зная, а навстречу нам шли ребята из первой, шумя и размахивая платками и сумками. По мере их приближения слышались радостные возгласы: «Война закончилась! Победа! Ура!».
Слова любимых песен школьных лет
– Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои. Где же вы теперь, друзья-однополчане, боевые спутники мои?
А фронтовики вместе с подрастающим поколением восстанавливали и строили новые села и города, пахали землю, растили хлеб, добывали руду, уголь, нефть и газ, варили чугун и сталь, делали машины, любили и растили детей, учились.
– Каким ты был, таким остался. Орел степной, казак лихой. Зачем, зачем ты снова повстречался, зачем нарушил мой покой? Свою судьбу с твоей судьбою пускай связать я не смогла, но я жила, жила одним тобою, я всю войну тебя ждала.
– Все, что нами пройдено, будет помнить Родина: милые, привольные советские края. Новыми надеждами молоды, как прежде, мы, потому что стариться нам некогда, друзья!
– Сюда мы ребятишками с пеналами и книжками входили и садились по рядам. Здесь десять классов пройдено, и здесь мы слово Родина впервые прочитали по складам.
– В стороне моей от края и до края снова слышатся напевы мирных лет. Краше моря и тебя, земля родная, для матроса ничего на свете нет.
– Ой, за волнами, бурей полными, моряка родимый дом, над крылечками дым колечками, и черемуха под окном. Ну, а главное, это славная, та, что всех милей собой, шлют улыбки ей волны зыбкие, ветер ластится штормовой! Синие очи далеких подруг! Ой, вы ночи, матросские ночи, только море да небо вокруг!
– Дождливым вечером, вечером, вечером, когда пилотам, скажем прямо, делать нечего, мы приземлимся за столом, поговорим о том, о сем и нашу песенку любимую споем. Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем, над милым порогом качну серебряным тебе крылом. Пускай судьба забросит нас далеко, пускай! Ты к сердцу только ни кого не допускай! Следить буду строго, мне сверху видно все – ты так и знай!
– От Волги до Дона – густые хлеба, судьба золотая, иная судьба. Сияют над степью огни городов, цветенье весенних вишневых садов.
– Где найдешь страну на свете краше Родины моей? Все края земли моей в расцвете, без конца простор полей! Светит солнышко на небе красное. Цветут сады, шумят поля. Россия вольная, страна прекрасная, советский край – моя земля!
– От колхозного вольного края свой привет мы тебе принесли, здравствуй, наша столица родная, здравствуй сердце советской земли!
– В степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном курган. Лежит под курганом, заросшим бурьяном, матрос Железняк, партизан. Веселые песни поет Украина, счастливая юность цветет. Подсолнух высокий, и в небе далекий над степью кружит самолет.
– По земле грохочут танки, самолеты петли вьют, о буденновской тачанке в небе летчики поют. И врагу поныне снится дождь свинцовый и густой, боевая колесница, пулеметчик молодой.
– Много песен над Волгой звенело, да напев был у песен не тот: прежде песни тоска наша пела, а теперь наша радость поет. Разорвали мы серые тучи, над страною весна расцвела, и, как Волга, рекою могучей наша вольная жизнь потекла. Красавица народная, как море, полноводная, как Родина, свободная, широка, глубока, сильна! Наше счастье, как май, молодое, нашу силу нельзя сокрушить, под счастливой советской звездою хорошо и работать и жить. Пусть враги, как голодные волки, у границ оставляют следы, не видать им красавицы Волги и не пить им из Волги воды!
– Идем, идем, веселые подруги! Страна, как мать, зовет и любит нас. Везде нужны заботливые руки и наш хозяйский, теплый женский глаз. Расти, страна, где волею единой народы все слились в один народ, цвети, страна, где женщина с мужчиной в одних рядах, свободная, идет! А ну-ка, девушки! А ну, красавицы! Пускай поет о нас страна, и звонкой песнею пускай прославятся среди героев наши имена!
– А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер! Моря и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал. Кто привык за победу бороться, с нами вместе пускай запоет: «Кто весел – тот смеется, кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот всегда найдет!» Спой нам, ветер, про славу и смелость, про ученых, героев, бойцов, чтоб сердце загорелось, чтоб каждому хотелось догнать и перегнать отцов.
– Я девчонка молодая, что мне делать, как мне быть? Оттого я и страдаю, что не знаю, как любить: крепко любишь – избалуешь, мало любишь – отпугнешь, беспокойный – ты ревнуешь, а спокойный – нехорош. Видно, вкус мой изменился, что поделать мне с собой! Карий глаз вчера приснился, а сегодня – голубой. Трудно в маленьких влюбляться, как их будешь обожать: целоваться – нагибаться, провожать – в карман сажать. Если Волга разольется, трудно Волгу переплыть. Если милый не смеется, трудно милого любить. Без луны на небе мутно, а при ней мороз сильней. Без любви на свете трудно, а любить еще трудней.
– Отдыхаем – воду пьем, заседаем – воду льем. И выходит – без воды и ни туды и ни сюды!
– Лейся, песня, на просторе, не скучай, не плачь, жена. Штурмовать далеко море посылает нас страна. Курс на берег невидимый, бьется сердце корабля. Вспоминаю о любимой у послушного руля.
– Но однажды капитан был в одной из дальних стран и влюбился, как простой мальчуган. Раз пятнадцать он краснел, заикался и бледнел, но ни разу улыбнуться не посмел. Он мрачнел, он худел, и никто ему по-дружески не спел: «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля. Капитан, капитан, подтянитесь, только смелым покоряются моря!»
– На закате ходит парень возле дома моего. Поморгает мне глазами и не скажет ничего. И кто его знает, чего он моргает.
– Все стало вокруг голубым и зеленым, в ручьях забурлила, запела вода. Вся жизнь потекла по весенним законам, теперь от любви не уйти никуда. Любовь от себя никого не отпустит: над каждым окошком поют соловьи. Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви.
– Чайка смело пролетела над седой волной, окунулась и вернулась, вьется надо мной. Милый в море, на просторе, в голубом краю, передай-ка, птица-чайка, весточку мою. Знай, мой сокол: ты далеко, но любовь – со мной, будь спокоен, милый воин, мой моряк родной.
– Знойная ночь перепутала все стежки-дорожки. Задорно звенят на зеленом овсе серебряные сережки. Над тихой гречихой, над гривой овса девичью разлуку поют голоса. Девчонке-подружке семнадцатый год, дружок у девчонки уходит во флот. Сирень цветет. Не плачь – придет. Твой милый, подружка вернется.
– Уходили, расставаясь, покидая тихий край. Ты мне что-нибудь, родная, на прощанье пожелай.
– Нам песня строить и жить помогает, она, как друг, и зовет и ведет, и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет. И если враг нашу радость живую отнять захочет в упорном бою, тогда мы песню споем боевую и встанем грудью за Родину свою.
– Под солнцем горячим, под ночью слепою немало пришлось нам пройти. Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути! Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались, как нас обнимала гроза? Тогда нам обоим сквозь дым улыбались ее голубые глаза…
– Если в край наш спокойный хлынут новые войны проливным пулеметным дождем, по дорогам знакомым за любимым наркомом мы коней боевых поведем!
– Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза, я тебя провожала и слезы сдержала, и были сухими глаза. Ты в жаркое дело спокойно и смело иди, не боясь ничего! Если ранили друга – сумеет подруга врагам отомстить за него! Если ранили друга – перевяжет подруга горячие раны его.
– Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой. За далекой за Нарвской заставой парень идет молодой. Далека ты, путь – дорога. Выйди, милая моя! Мы простимся с тобой у порога, и, быть может, навсегда.
– Пусть он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поет, пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережет.
– Пройдет товарищ все фронты и войны, не зная сна, не зная тишины. Любимый город может спать спокойно, и видеть сны, и зеленеть среди весны.
– Ой, вы, кони, вы, кони стальные. Боевые друзья – трактора, веселее гудите, родные, – нам в поход отправляться пора! Мы с чудесным конем все поля обойдем – соберем, и посеем, и вспашем. Наша поступь тверда, и врагу никогда не гулять по республикам нашим. Наглый враг, ты нас лучше не трогай. Не балуйся у наших ворот, не пуглив, справедливый и строгий, наш хозяин советский народ!
Всех песен, отражавших кипучую, «как море полноводную», жизнь народа нашей страны сороковых годов, и не припомнить, и не перепеть.
Наступил грозный 1941-й…
В память врезалась картина суровой зимы сорок первого. Тогда я впервые увидел продрогших завоевателей, в пилотках, повязанных палаточными платками, кутающих посиневшие руки в рукавах своих летних шинелей, бредущих по взгорку со стороны Танеевки к нашему хутору Монастырский. Мы, местная детвора, прилипли к окнам хатенок, наблюдая за этим. Колонна прошла через хутор.
Скажу, что все время, которое мы провели в фашистской оккупации, никто, ни мы, детвора, ни дедушки и бабушки, ни наши мамы и тети не сомневались, что враг будет изгнан с нашей земли, победа будет за нашим народом и его армией. Даже тогда, когда фашисты были у самой Волги, в Сталинграде.
Жаркое лето сорок третьего. Мы с матерью жили в землянке на хуторе около деревни Быканово Обоянского района, у дедушки по матери Алексеева Емельяна Егоровича и бабушки Федоры Емельяновны. Хутор был расположен километрах в двух-трех от Симферопольского шоссе, недалеко от Обояни. Ожесточенные сражения за нашу землю шли недели две, не стихая ни днем, ни ночью. Особенно сильные воздушные и танковые бои велись на шоссе около Обояни. После того, когда они закончились, мы с мальчишками пошли на место прошедших сражений и удивились: так много подбитых танков и пушек нам никогда видеть не приходилось. Влезешь на башню одного из подбитого танка, посмотришь вдаль, и до самого горизонта видна покореженная техника, как будто ее специально сюда на смерть сгоняли.
И опять нахлынули слова любимых песен 1941–1945 гг.
– Грустные ивы склонились к пруду, месяц плывет над водой. Там, у границы, стоял на посту ночью боец молодой. В грозную ночь он не спал, не дремал, землю родную стерег. В чаще лесной он шаги услыхал и с автоматом залег. Черные тени в тумане росли. Туча на небе темна… Первый снаряд разорвался вдали, так началася война. Трудно держаться бойцу одному, трудно атаку отбить. Вот и пришлось на рассвете ему голову честно сложить.
– Споемте, друзья, ведь завтра в поход уйдем в предрассветный туман. Споем веселей, пусть нам подпоет седой боевой капитан. Прощай, любимый город! Уходим завтра в море. И ранней порой мелькнет за кормой знакомый платок голубой.
– Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силою темною, с проклятою ордой. Не смеют крылья черные над Родиной летать, поля ее просторные не смеет враг топтать! Пусть ярость благородная вскипает, как волна, идет война народная, священная война!
– Мы запомним суровую осень, скрежет танков и отблеск штыков. И в веках будут жить двадцать восемь самых храбрых твоих сынов. И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова, дорогая моя столица, золотая моя Москва!
– Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза. Ты сейчас далеко-далеко, между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко, а до смерти – четыре шага.
– И врага ненавистного крепче бьет паренек за советскую Родину, за родной огонек.
– Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают. В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь. И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
– На вольном, на синем, на тихом Дону походная песня звучала. Казак уходил на большую войну, невеста его провожала. Будь смелым, будь храбрым в жестоком бою, за русскую землю сражайся. И помни про Дон, про невесту свою, с победой домой возвращайся.
– Ты увидел бой, Днепр отец-река, мы в атаку шли под горой. Кто погиб за Днепр, будет жить века, коль сражался он, как герой. Из твоих стремнин ворог воду пьет, захлебнется он той водой. Славный день настал, мы идем вперед и увидимся вновь с тобой.
– Прощайте скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет. Мы вышли в открытое море, в суровый и дальний поход. Нелегкой походкой матросской идем мы навстречу врагам, а завтра с победой геройской к скалистым придем берегам. Хоть волны и стонут, и плачут, и плещут на борт корабля, но радостно встретит героев Рыбачий – родимая наша земля.
– За лесом пушки грохотали, клубился дым пороховой. Но мы столицу отстояли, спасли березу под Москвой. И с той поры на все угрозы мы неизменно говорим: «Родную русскую березу в обиду больше не дадим».
– И вот он снова прозвучал в лесу прифронтовом, и каждый слушал и молчал о чем-то дорогом. И каждый думал о своей, припомнив ту весну, и каждый знал: дорога к ней ведет через войну.
– О чем ты тоскуешь, товарищ моряк? Гармонь твоя стонет и плачет, и ленты повисли, как траурный флаг. Скажи нам, что все это значит? Друзья, свое горе я вам расскажу, от вас я скрываться не стану: незримую рану я в сердце ношу, кровавую, жгучую рану. Есть муки, которые смерти страшней, они мне на долю достались – над гордой и светлой любовью моей фашистские псы надругались. Рыдает и стонет по милой гармонь, она так любила трехрядку… Скорей бы услышать команду «Огонь!» и броситься в смертную схватку.
– Ой, туманы мои, растуманы, ой, родные леса и луга! Уходили в поход партизаны, уходили в поход на врага. Не уйдет чужеземец незваный, своего не увидит жилья. Ой, туманы мои, растуманы, ой родная сторонка моя!
– А смуглянка-молдавнка отвечала парню в лад: «Партизанский молдаванский собираем мы отряд. Нынче рано партизаны дом покинули родной, ждет тебя дорога к партизанам в лес густой». Раскудрявый клен зеленый, лист резной, здесь у клена мы расстанемся с тобой. Клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый резной.
– Шумел сурово Брянский лес, спускались синие туманы. И сосны слышали окрест, как шли на битву партизаны. В лесах врагам спасенья нет. Летят советские гранаты, и командир кричит им вслед: «Громи захватчиков, ребята!»
– Кто там улицей крадется, кто в такую ночь не спит? На ветру листовка бьется. Биржа-каторга горит. Это было в Краснодоне, в грозном зареве войны, комсомольское подполье поднялось за честь страны.
– Друзья-моряки подобрали героя, кипела вода штормовая. Он камень сжимал посиневшей рукою и тихо сказал умирая: «Когда покидал я родимый утес, с собою кусочек гранита унес, затем, чтоб вдали от крымской земли о ней мы забыть не могли.
– По врагу стреляю метко, и зовут меня в строю то ли «детка», то ли «дедка» за бородку за мою. Но повсюду боевому бородатому стрелку и привет, как молодому, и почет, как старику. Парень я молодой, а хожу то с бородой, я не беспокоюся, пусть растет до пояса. Вот когда закончим битву, будем стричься, наряжаться, с милкой целоваться!
– Вот солдаты идут стороной незнакомой, всех врагов разобьют и вернутся до дому. Где задумчивый сад и плакучая ива, где родные леса, где родные леса да широкая нива.
– За них родных, за нежных любимых таких, строчит пулеметчик за белый платочек, что был на плечах дорогих.
– От Москвы до Бреста нет такого места, где бы ни скитались мы в пыли, с «лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом сквозь огонь и стужу мы прошли. Без глотка, товарищ, песни не заваришь, так давай за дружеским столом выпьем за писавших, выпьем за снимавших, выпьем за шагавших под огнем.
– Полюбилась любовью такой, что вовек никогда не кончается. Вот вернется он с фронта домой и под вечер со мной повстречается. А тебя об одном попрошу – понапрасну мня не испытывай, я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай.
– А кругом сады белеют, а в садах бушует май, и такой на небе месяц, хоть иголки подбирай. За рекой гармонь играет, то зальется, то замрет. Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет.
– Услышь меня, хорошая, услышь меня, красивая – заря моя вечерняя, любовь неугасимая!
– Снова замерло все до рассвета – дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно – на улице где-то одинокая бродит гармонь.
– С той поры, как мы увиделись с тобой, в сердце радость я, как солнышко, ношу. По-другому и живу я и дышу с той поры, как мы увиделись с тобой. Милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, наша лодка, плыви. Сердцу хочется ласковой песни и хорошей, большой любви.
– А когда не будет Гитлера в помине, и когда к любимым мы придем опять, вспомним, как на запад шли по Украине. Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать – об огнях-пожарищах, о друзьях товарищах где-нибудь, когда-нибудь мы будем говорить. Вспомню я пехоту, и родную роту, и тебя за то, что дал мне закурить. Давай закурим по одной, давай закурим, товарищ мой!
– Что ты, Вася приуныл, голову повесил, ясны очи опустил, хмуришься, невесел? С прибауткой-шуткой в бой хаживал, дружочек. Что случилось вдруг с тобой, Вася-Василечек? Ой, милок, ой, Вася-Василек! Не к лицу бойцу кручина, места горю не давай. Если даже есть причина, никогда не унывай, места горю не давай, никогда не унывай!
– Боец средь дыма-пороха с тальяночкой дружил, и в лютой битве с ворогом медаль он заслужил. Пришло письмо летучее в заснеженную даль, что ждет, что в крайнем случае согласна на медаль. Играй, играй, рассказывай, тальяночка, сама о том, как черноглазая свела с ума.
– Ничего не говорила, только с нами до речки дошла. Посмотрела, как будто рублем подарила, посмотрела, как будто огнем обожгла. Первой роте сегодня ты ночью приснилась, а четвертая рота заснуть не могла.
– Пусть не легко до тебя дойти, я вернусь родная, жди и не грусти. С победой приеду, любовь твоя хранит меня в пути.
– Ведь завтра снова будет бой. Уж так назначено судьбой, чтоб нам уйти не долюбив, от наших жен, от наших нив. Но с каждым шагом в том бою нам ближе дом в родном краю. Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят, немного пусть поспят.
– Горит свечи огарочек, гремит недальний бой. Налей, дружок, по чарочке, по нашей, фронтовой. Не тратя время попусту, по-дружески да попросту поговорим с тобой. Который год красавицы гуляют без ребят. Без нас девчатам кажется, что месяц сажей мажется, а звезды не горят. Зачем им зорьки ранние, коль парни на войне, в Германии, в Германии, в далекой стороне. Лети, мечта солдатская к дивчине самой ласковой, что помнит обо мне. Горит свечи огарочек, гремит недальний бой. Налей, дружок, по чарочке, по нашей, фронтовой. Не тратя время попусту, по-дружески да попросту поговорим с тобой…
– Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты, а дорогою степною шли с войны домой советские солдаты.
– Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, куда нести печаль свою? Пошел солдат в глубоком горе на перекресток двух дорог, нашел солдат в широком поле травой заросший бугорок. Стоит солдат – и словно комья застряли в горле у него. Сказал солдат: «Встречай, Прасковья, героя мужа своего». Он пил солдат, слуга народа, и с болью в сердце говорил: «Я шел к тебе четыре года, я три державы покорил».
– День победы. Как он был от нас далек. Как в костре потухшем таял уголек. Пол-Европы пропахали, пол-земли, этот день мы приближали, как могли. Этот день Победы порохом пропах, это праздник со слезами на глазах, это праздник с сединою на висках. День Победы, день Победы, день Победы!
– Над тобою шумят, как знамена, годы наших великих побед. Солнцем славных боев озаренный, весь твой путь в наших песнях воспет. Несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед, тебе, любимая, родная армия, шлет наша Родина песню-привет!
3. Волоконская средняя школа (1944–1954 гг.).
Послевоенная жизнь. Вот уже минуло 67 лет, а кажется, что вчера это было.Начало всех начал, которое позволило мне получить среднее образование, опыт взаимодействия с людьми, было положено в Волоконской средней школе Больше-Солдатского района.
Жил я тогда в Ширковской МТС, расположенной в бывшей усадьбе князя Баратынского. Представьте себе как бы «полуостров», окруженный с трех сторон глубокими и широкими (до километра) оврагами с относительно крутыми (до 40 градусов) склонами.
С одной стороны по дну оврага располагался перелесок, затем был сад, чуть ниже торфяное болото, из которого вытекала речушка, соединявшая свои струи с другой такой же безымянной речушкой, образуя уже речку, текшую влево в село Волоконск по дну более широкого оврага с одним относительно крутым и другим более пологим склонами.
С другой стороны в овраге тоже сначала шел перелесок, затем на противоположном «полуострову» склоне посаженный сосновый бор, который тянулся вплоть до самой низины, по которой протекала речка, поворачивая вслед за ней влево, в Волоконск.
Мыс «полуострова» по склонам и наверху был покрыт мелколесьем. За этими насаждениями располагался большой старый сад. И, наконец, в виде большого прямоугольника, в самом центре «полуострова» раскинулась территория МТС, окруженная вековыми дубами неимоверной высоты в полтора-два метра в диаметре. На этой площадке по периметру располагались дизельная электростанция, кузница, мастерские, включавшие в себя большой протяженностью метров сто-сто пятьдесят сарай, в котором ремонтировались тракторы, плуги, сеялки, автомобили и другая техника. Далее шли два-три дома, где жили несколько семей работников МТС, сельмаг. Затем поодаль располагалась нефтебаза. Перпендикулярно машинному сараю располагался склад запасных частей. Направо по часовой стрелке большой длинный жилой дом для нескольких семей директора МТС и его заместителя, главного агронома, старшего механика, и некоторых других работников. Еще раз направо, и прямоугольник замыкался административным зданием, в котором размещались директор, специалисты, бухгалтерия и красный уголок.
В центральной части прямоугольника располагалась площадка, на которой ровными рядами становили тракторы, автомобили, комбайны, плуги, культиваторы и сеялки.
Административное здание примыкало к уже упоминавшемуся саду на мысу. За жилым домом руководителей МТС тоже располагался большой старый сад.
Следует отметить, что более трети плодовых деревьев в садах было поломано или вырублено. Но удивлял подбор сортов. Помимо Антоновки и Белого налива, были чудесные Лимоновка и Красный воронец, разнообразные сорта вишни.
Что касается вековых дубов, то в 1943–1945 годах со многими из них пришлось расстаться. Они пошли на выжигание угля, без которого невозможно было управиться с ремонтом техники, так как каменного угля в годы войны не поступало.
Ранняя близость к технике делала со мной свое «черное» дело. Одежда моя почти не отличалась от трактористской, поскольку едва ли не все свободное время я проводил в ремонтных мастерских. За это от матери иногда влетало. Зато отец посвятил меня в тайны узлового ремонта тракторов. Я рано поехал за рулем на тракторе У-2 «Универсал» и на грузовой полуторке ГАЗ-АА. Летом я нередко неделю-вторую проводил в тракторном отряде со знакомыми механизаторам. Днем культивируем поля или занимаемся ремонтом, а ночью спим в шалаше на соломе, иногда под волчьи завывания. Эти волчьи концерты остались в памяти навсегда.
Вернемся к селу Волоконск и его средней школе. Чтобы попасть в него, нам, школьникам из МТС, требовалось пройти путь длиною около трех километров. Для этого надо было спуститься с «полуострова», пересечь низину и дальше продолжать путь в Волоконск по ней или по склону с сосновым лесом, повернув налево вслед за речкой, остававшейся по правую руку. Перед входом в село мы проходили мост через речку. После уроков шли обратно. И так весь учебный год с сентября по май-июнь, все десять лет. Ходили мы гурьбой, восемь-десять разновозрастных девчонок и мальчишек. Зимой иногда на лыжах, весной и осенью на велосипеде.
Поэтому, не случайно, я, впервые участвуя в 1953 г. в областных соревнованиях ДСО «Урожай», занял третье место в лыжной гонке и выполнил норму второго разряда, пробежав 10 км за 41 минуту.
Волоконская школа давала ее выпускникам надежную путевку в жизнь. Кроме учебы и физкультуры, мы занимались художественной самодеятельностью, участвовали в поддержании школьного сада и цветника, выпускали стенгазеты, отдавали много сил пионерской и комсомольской работе. Хорошо помню, как мне, комсомольскому секретарю школы, доводилось метельными дорогами водить вновь вступающих в комсомол ребят за 12 километров в райцентр для утверждения на бюро РК ВЛКСМ. Эта закалка пригодилась.
Как сейчас помню май сорок пятого года. Мы шли во вторую смену, ничего еще не зная, а навстречу нам шли ребята из первой, шумя и размахивая платками и сумками. По мере их приближения слышались радостные возгласы: «Война закончилась! Победа! Ура!».
Слова любимых песен школьных лет
– Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои. Где же вы теперь, друзья-однополчане, боевые спутники мои?
А фронтовики вместе с подрастающим поколением восстанавливали и строили новые села и города, пахали землю, растили хлеб, добывали руду, уголь, нефть и газ, варили чугун и сталь, делали машины, любили и растили детей, учились.
– Каким ты был, таким остался. Орел степной, казак лихой. Зачем, зачем ты снова повстречался, зачем нарушил мой покой? Свою судьбу с твоей судьбою пускай связать я не смогла, но я жила, жила одним тобою, я всю войну тебя ждала.
– Все, что нами пройдено, будет помнить Родина: милые, привольные советские края. Новыми надеждами молоды, как прежде, мы, потому что стариться нам некогда, друзья!
– Сюда мы ребятишками с пеналами и книжками входили и садились по рядам. Здесь десять классов пройдено, и здесь мы слово Родина впервые прочитали по складам.
– В стороне моей от края и до края снова слышатся напевы мирных лет. Краше моря и тебя, земля родная, для матроса ничего на свете нет.
– Ой, за волнами, бурей полными, моряка родимый дом, над крылечками дым колечками, и черемуха под окном. Ну, а главное, это славная, та, что всех милей собой, шлют улыбки ей волны зыбкие, ветер ластится штормовой! Синие очи далеких подруг! Ой, вы ночи, матросские ночи, только море да небо вокруг!
– Дождливым вечером, вечером, вечером, когда пилотам, скажем прямо, делать нечего, мы приземлимся за столом, поговорим о том, о сем и нашу песенку любимую споем. Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем, над милым порогом качну серебряным тебе крылом. Пускай судьба забросит нас далеко, пускай! Ты к сердцу только ни кого не допускай! Следить буду строго, мне сверху видно все – ты так и знай!
– От Волги до Дона – густые хлеба, судьба золотая, иная судьба. Сияют над степью огни городов, цветенье весенних вишневых садов.
– Где найдешь страну на свете краше Родины моей? Все края земли моей в расцвете, без конца простор полей! Светит солнышко на небе красное. Цветут сады, шумят поля. Россия вольная, страна прекрасная, советский край – моя земля!