Амнуэль Песах. Чисто научное убийство

   — Я получил по почте пакет, не торопясь, произнес адвокат, внутри которого находился запечатанный конверт, адресованный компании «Говард и Вильямс».
   — Говард…
   — Мистер Майкл Говард был адвокатом семьи Чендлер и моим компаньоном, пояснил Вильямс. Он скончался два года назад.
   — Вы вскрыли письмо?
   — Нет, с достоинством ответил адвокат, потому что на конверте было написано «Вскрыть в случае предъявления имущественных претензий». Ниже стояла подпись мистера Патрика Чендлера и дата — 23 мая 1931 года.
   — Дед умер зимой тридцать второго, сдерживая слезы, произнесла Диана.
   — Что вы сделали с письмом? — поинтересовался Пуаро.
   — Я нашел в делах, оставшихся после мистера Говарда, бумаги, касавшиеся семьи Чендлер, и сличил почерки. Надпись на конверте, безусловно, была сделана рукой покойного Патрика Чендлера.
   — Завещание, вырвалось у Дианы.
   — После этого, продолжал адвокат, я положил письмо в сейф и достал его оттуда лишь сегодня по письменному указанию прокурора Мак-Кензи. Меня посетил инспектор Драммонд…
   — В конверте действительно было завещание покойного Патрика Чендлера? — нетерпеливо спросил Пуаро.
   — Да, кивнул адвокат и, увидев напряженные лица присутствующих (даже Каролина наклонилась вперед, стараясь не пропустить ни слова), добавил: — В двух словах могу сказать, что Патрик Чендлер завещал все свои деньги падчерице старшего сына, мисс Диане Мейберли.
   — Мне? — воскликнула девушка, прижав руки к груди.
   — О, Диана… — сказала Каролина. Патрик был так добр к тебе…
   — Глупости! — отрезал Хью, пристально глядя на адвоката. Не было этого в завещании! Вы лжете!
   Адвокат спокойным движением открыл портфель, лежавший у него на коленях, достал с десяток бумаг и начал медленно перебирать их в поисках нужной.
   — Да вот она, вы ее держите в правой руке! — Хью вскочил на ноги и попытался выхватить бумагу.
   — Позвольте, мистер Чендлер, сказал Пуаро, откуда вам известно, что это именно та бумага? Вы видели ее прежде?
   Хью не слышал вопроса, все его внимание было приковано к бумаге, которую он, наконец, сумел вырвать из пальцев адвоката. Он повертел лист в руках и отшвырнул в сторону.
   — Вы! — крикнул он. Где завещание? Это чистый лист!
   — Спокойнее, мистер Чендлер, раздался еще один голос, и в гостиной появился инспектор Драммонд. Завещание Патрика Чендлера, которое вы послали адвокату, находится в сейфе, где ему и положено быть. Дайте-ка ваши руки, я арестую вас по подозрению в убийстве мистера Райса и разбойных нападениях.
   Хью издал громкий крик и бросился к двери, но инспектор встал на его пути, и неизвестно, кто одержал бы верх в потасовке. Но два констебля, ввалившиеся в гостиную, скрутили Хью Чендлера, продолжавшего изрыгать проклятия.
   — Спасибо, мистер Вильямс, вежливо сказал Пуаро, пожимая адвокату руку. Сам Гаррик не сыграл бы лучше.

XIII

   На следующее утро, после завтрака, во время которого Пуаро с аппетитом съел тосты и крутое яйцо, а женщины не ели ничего, поскольку внимание их сосредоточилось на Чарлзе, умявшем огромную порцию омлета, все собрались в гостиной. Утро выдалось сумрачным, шел дождь, Пуаро сел поближе к камину и прервал очередное восклицание Чарлза «О Господи, Хью!» словами:
   — Разве вы так уж удивлены поступком брата?
   Чарлз Чендлер сложил на груди свои мускулистые руки.
   — Нет, месье Пуаро, сказал он, подумав. Нет, не удивлен. И знаете, что я вам скажу? Все было против меня, и мне действительно начало казаться, что я мог вставать во сне и учинять все эти кошмары!
   — На это и рассчитывал Хью, кивнул Пуаро. Он допускал, что вы, сломленный и ничего не понимающий, могли признать свою вину. В любом случае, вас ожидала или веревка, или психиатрическая лечебница до конца дней…
   Чарлз содрогнулся.
   — О, мистер Пуаро, воскликнула Каролина, взяв мужа за руку, что же происходило на самом деле? Вы — великий человек!
   — Не мне судить, Пуаро с достоинством провел пальцами по своим великолепным усам. Напротив, я считаю, что с самого начала проявил непростительное легкомыслие. Я правильно определил, что следующее преступление может привести к убийству. Но, предвидя следствия, я не мог определить мотив. К тому же, поговорив с людьми, я так и не нашел никакой связи между пятью пострадавшими. Я не мог самому себе ответить на вопрос: были это действия безумца или разумного человека? Но, когда я узнал о связи миссис Пембридж с Патриком Чендлером, все встало на свои места. Стало понятно, почему именно этот случай оказался исключением из правила. И стало очевидно, что действовал Чарлз Чендлер в полном сознании.
   — Вы сказали — Чарлз? — воскликнула Диана.
   — В то время у меня еще не было оснований для того, чтобы думать иначе. Но когда я понял, что в доме миссис Пембридж искали и, скорее всего, нашли некую вещь, я понял, что преступником не мог быть ваш муж, миссис Каролина. Ибо тогда все последующие действия, и уж тем более — убийство, становились бессмысленными.
   — Почему же? — возразил Чарлз. Если я, по-вашему, не хотел показать, что интересовался именно домом миссис Пембридж, то должен был бы совершить еще один-два налета, чтобы запутать картину, верно ведь?
   — Нет, неверно, сказал Пуаро. Допустим, что это действительно были вы, и что вы искали документ, предполагая, что в нем закреплены ваши права на наследство. В противном случае этот документ вам был бы просто не нужен. Но, если так, то, найдя его, вы обязаны были предать документ гласности — иначе для чего было рисковать?
   — Ну… безусловно, протянул Чарлз.
   — Далее. Если вы действовали в здравом уме и твердой памяти, зачем нужно было учинять вообще эти разгромы? Разве вы не могли, воспользовавшись отсутствием миссис Пембридж, в полной тишине войти, как это и было сделано, и потихоньку обшарить дом? А потом предъявить найденный документ? И никому бы в голову не пришло, что вы получили его не совсем законным путем.
   — Да… пожалуй, согласился Чарлз.
   — Все события можно было уложить в совершенно иную схему, и я думал о ней, но она выглядела противоречивой, потому что не объясняла двух последних событий. Я имею в виду предположение, что некто намеренно изображал буйный нрав и подбрасывал улики, компрометирующие Чарлза Чендлера. Этот некто сам был заинтересован в чем-то, имевшемся в доме миссис Пембридж. Если некто искал завещание Патрика Чендлера, то логично было предположить, что это один из вас троих. Одно время я даже подозревал мисс Диану!
   — Меня? — воскликнула девушка.
   — Ну, месье, это просто глупо, покачал головой Чарлз. Так разгромить помещение не могла бы слабая женщина…
   — Вы полагаете? — улыбнулся Пуаро. По сути, я обнаружил только один предмет, который мисс Диана или миссис Каролина не смогли бы самостоятельно перевернуть. Это — диван в гостиной Клейтонов. Мысль о возможной виновности мисс Дианы мелькнула у меня именно тогда, когда я понял, что диван перевернула миссис Клейтон, потратив немало усилий, она хотела изобразить разгром большим, чем он был на самом деле. Нет, мистер Чендлер, разбрасывать бумаги и кастрюли, устраивая при этом грандиозный шум, могла бы и слабая женщина.
   — Так вы что же, осведомился Чарлз, могли предъявить обвинение Диане?
   — О! — поднял руки Пуаро. Я недолго пребывал в заблуждении. Мисс Диана не могла этого сделать по другой причине. Вы же видите, мистер Чендлер, как к вам относится ваша падчерица. Как к родному отцу, верно? А тот, кто устраивал эти налеты, вел дело к обвинению в убийстве! Вот, что мне нужно было понять с самого начала. Я искал мотив. Я его нашел — преступник искал завещание, которое хранила миссис Пембридж. Но целью, истинной целью, и я должен был это видеть, ведь цепочка была ясна с самого начала, истинной целью было убийство! Убийство ставило точку. Преступнику нужно было не просто списать на Чарлза Чендлера налеты, ему нужно было, чтобы Чарлза Чендлера обвинили в убийстве!
   — Когда я, наконец, понял эту деталь, стало очевидно, кто преступник, закончил Пуаро, торжествующим взглядом оглядев слушавших его с варажением ужаса на лицах Каролину, Диану и Чарлза. Ибо только одному человеку было выгодно навсегда убрать Чарлза со своего пути.
   — Не понимаю, прошептала Диана.
   — Но это очевидно! Что могло содержаться в завещании Патрика Чендлера? Наверняка там не шла речь о миссис Этель, иначе Патрик не стал бы хранить бумаги у любовницы. И вряд ли в завещании говорилось о мисс Диане или миссис Каролине, эти женщины были ему, по сути, чужими, хотя, как я понял, он хорошо к ним относился. Значит, скорее всего, завещание было составлено в пользу сыновей. Или одного сына. Следовательно, в завещании были заинтересованы либо вы, мистер Чендлер, либо ваш брат Хью. Как я уже говорил, ваши действия были неразумны и нелогичны. Значит, оставалось одно — предположить, что завещание искал ваш брат Хью, который остро нуждался в деньгах, особенно в последнее время, когда он наделал огромное количество долгов.
   — Каким-то образом Хью узнал о завещании отца, продолжал Пуаро. Возможно, просто догадался путем логических умозаключений, умом он не обделен. Он понимал, что, если завещание составлено в вашу пользу, Чарлз, то ему так и не избавиться от роли нахлебника. Если деньги были оставлены обоим сыновьям, то придется отдать вам половину, что тоже не казалось Хью правильным. Но если старший брат совершает преступление, например, убийство, если он признается недееспособным или вовсе… Вы понимаете? Тогда единственным наследником остается он, Хью Чендлер. Вот почему ему было совершенно недостаточно обнаружить бумагу! Ему нужно было, чтобы вас, Чарлз, обвинили не только в буйном поведении, но непременно в гораздо более тяжком преступлении — убийстве! На месте мистера Райса мог оказаться кто-то другой, но кто-то непременно был бы убит, и безумца Чарлза Чендлера упекли бы в желтый дом или послали на виселицу. А потом Хью является к адвокату, предъявляет имущественные претензии, завещание, которое он самолично запечатал в пакет и отправил мистеру Вильямсу по почте, вскрывают и… Цель достигнута.
   — Ужасно, ужасно! — воскликнула Каролина. Родной брат! Значит, я была права, и Чарлз никогда не уходил от меня по ночам?
   — Как он мог это делать, если, как и вы, спал крепким сном? Хью давал снотворное вам обоим. Скорее всего, и мисс Диане тоже. В те ночи вам снились кошмары, и наутро вы не могли отделить сон от яви, а когда приходил инспектор Драммонд, Чарлз даже не мог с уверенностью утверждать, что не делал того, что ему приписывали…
   — А если бы Хью не попался, когда вы с мистером Вильямсом разыграли этот спектакль? — со страхом в голосе спросила Диана.
   — Он не мог не попасться, улыбнулся Пуаро. Сеть была прочной. Хью все эти дни жил в сильнейшем напряжении. Согласитесь, он не был прирожденным убийцей. И когда вдруг все пошло прахом… Хью — художественная натура. Он эмоционален, он умен, и поймать его на логических противоречиях было невозможно. Как тонко продумал он систему улик против собственного брата! Ни одного прямого доказательства. Он брал с собой ботинок Чарлза и пачкал его краской. Он ронял платок Чарлза. Он не подбрасывал орудие убийства в комнату брата, а ронял топорик неполеку от дома… Нет, господа, против такого человека, как Хью, могла сработать лишь эмоциональная ловушка…
   — Достаточно ли будет для присяжных одного только признания Хью? — глухим голосом спросил Чарлз.
   — Одного признания, конечно, мало, согласился Пуаро. Но теперь инспектору Драммонду нетрудно будет добыть и более надежные доказательства. Снотворное, например, которое Хью выписывал якобы для себя, несколько пачек были обнаружены при обыске в его комнате. Следы его пальцев — как ни старался, он все же оставил отпечаток на конверте…
   — Я так вам благодарна, мистер Пуаро! — воскликнула Диана.
   — Дорогая мисс, галантно ответил сыщик, я всего лишь поймал сетью быка Посейдона.

Часть третья
НЕСКОЛЬКО КАПЕЛЬ КРОВИ

Глава 1
Убийство на вилле

   У моего соседа Романа Бутлера, комиссара Тель-Авивской уголовной полиции, есть очень нехорошая черта: он не любит, когда ему мешают работать. В результате я обычно узнаю о его очередном деле из «Едиот ахронот», а репортеры, вы же знаете, люди свободные и независимые — что хотят, то и пишут. Приходится приглашать Романа на чашку кофе в неурочное время (в урочное его не застанешь дома) и выспрашивать подробности для моих исторических хроник. Роман, по его словам, не понимает, для чего в книге по истории государства Израиль нужны рассказы о расследованиях убийств. По-моему, это ясно: если в нормальном еврейском государстве должны быть свои воры, убийцы и проститутки (см. Собрание сочинений Бен-Гуриона), то описание деяних этих достопочтенных граждан есть непременная деталь истории.
   — И проституток тоже? — подозрительно спросил Роман, когда я впервые изложил ему свою точку зрения. Ты считаешь похождения какой-нибудь Орит на Тель-Барух достойным предметом исторических изысканий?
   — Естественно! — воскликнул я, воздев очи горе. Истории интересно все: от парадной речи президента Вейцмана до помады на губах этой твоей Орит. И кстати, добавил я, для правдивой истории государства просто необходимо описание трудных полицейских расследований. Для английских историографов будущего романы Агаты Кристи не менее важны, чем речи Уинстона Черчилля!
   — Понимаю, задумчиво сказал Роман. Ты хочешь присвоить лавры не только Черчилля, но и Кристи…
   Он так ничего и не понял. Неудивительно, что дело, которое можно распутать за сутки, тянется у него обычно неделю или даже месяц. Хаим Шуваль, подозреваемый по делу об убийстве в университете, просидел в камере предварительного заключения два дня, пока мое вмешательство не позволило разоблачить истинного убийцу и его подстрекателя! Вы думаете, Роман сказал мне «спасибо»? Нет, он заявил: «Песах, не вмешивайся, пожалуйста, иначе информации не жди!» Он называет «информацией» свой комментарий к статьям борзописцев из газет!
   Наверняка и убийство Иосифа Гольдфарба осталось бы нераскрытым, если бы в тот вечер Роман не изменил своим привычкам и не позвал меня к себе вместо того, чтобы подняться ко мне самому. И наверняка правосудие совершило бы жестокую ошибку, осудив невиновного.
   Впрочем, по порядку.

* * *

   Во вторник, в 21 час 32 минуты (вы же понимаете, как важна точность в описании следственных действий) Роман Бутлер позвонил мне и сказал, сдерживая зевоту:
   — Песах, у меня просто нет сил подниматься, чтобы выпить твой дряной кофе. Устал…
   — Это с тобой бывает частенько, вставил я.
   — Что?.. Спускайся ко мне, не возражаешь?
   — Какой детектив захватить? — спросил я, предвосхищая просьбу Романа.
   Он на секунду задумался и сказал с некоторым сомнением в голосе:
   — Тащи Эллери Квина, «Девять месяцев до убийства».
   — Двенадцать, сказал я и положил трубку, чтобы дать Роману время поразмыслить.
   — Что двенадцать? — спросил он, открыв мне дверь.
   — Сыщик, язвительно сказал я, мог бы и догадаться. Ты читаешь этот роман двенадцатый раз. Но собственный рекорд ты еще не побил. Ты брал у меня «Восточный экспресс» уже тридцать два раза.
   — Любой порядочный человек, заявил Роман, усаживая меня в кресло у журнального столика, давно подарил бы мне эту книгу, чтобы не портить переплет, доставая ее с полки.
   — Любой порядочный человек, парировал я, купил бы эту книгу в «Стемацком». И еще «Дело о пропавшем свидетеле» Гарднера, а также тот сборник романов Джо Алекса, который по твоей вине я на прошлой неделе отдал в переплет.
   — Сколько? — спросил Роман.
   — Что — сколько?
   — Сколько, нетерпеливо сказал Роман, я должен тебе за переплетные работы?
   — Чашку кофе покрепче и историю расследования — покруче.
   — Кофе — пожалуйста, а с расследованиями туго. Самое крутое из известных мне расследований описала Батья Гур в своем последнем романе «Убийство в театре».
   Я еще не успел купить эту книгу, хотя и читал рецензию в газете «Маарив».
   — Только не нужно пересказывать сюжет, сказал я. Самое дурное качество человека — это желание пересказать сюжет детектива, да еще и приврать при этом.
   — Не беспокойся, успокоил меня Роман. Я не читал этого романа и надеялся, что ты уже купил книгу и дашь мне ее, когда я расправлюсь с Квином.
   — Почему же ты утверждаешь, что расследование Батьи Гур — самое крутое? — удивился я.
   — Мне известно дело, которое Батья положила в основу книги. Правда, я не знаю, кто убийца…
   — То есть? Тебе известно дело, и ты не знаешь?..
   — Я знаю то, что происходило на самом деле, пояснил Роман.
   — Но Батья обычно полагает, что реальность слишком тривиальна, а реальные убийцы просто недостойны внимания писателей. Поэтому мне никогда не удается, читая ее роман и зная каждую деталь дела, которое Батья описывает, угадать, кому же она доверила убить человека. То это бывает главный свидетель, приятнейший человек, который в жизни и мухи бы не обидел. То вдруг оказывается, что убийца — тот, кто в реальной жизни был убит сам…
   — Это называется творческой фантазией, и не вам, полицейским, пытаться понять этот феномен. Писатель стоит выше жизненной правды.
   — Историк тоже?
   — Историк описывает факты, — сухо сказал я. А факты, да будет тебе известно, тоже выше жизненной правды.
   — Не понимаю, развел руками Роман. У вас, историков, изощренная логика. Рукопожатие Биби с Арафатом — это жизненная правда или исторический факт?
   Я не успел ответить — зазвонил телефон.
   У Романа Бутлера есть еще один существенный недостаток. Когда он ведет телефонный диалог со своими сотрудниками, по выражению его лица невозможно догадаться, о чем идет речь. Доклад оказался довольно длинным, и я успел продегустировать кофе, сваренный, естественно, не Романом, а его женой Леей: самому Роману никогда не удавалось добиться такого аромата, даже если он действовал строго по инструкции, опубликованной однажды в пятничном выпуске «Маарива».
   Комиссар сказал «хорошо» и положил трубку.
   — Что «хорошо»? — не удержался я от вопроса.
   — Да ничего хорошего, буркнул Роман, не успев согнать с лица маску сосредоточенного внимания. Извини, Песах, мне придется уйти. Дела.
   Он на минуту скрылся за дверью спальни, о чем-то переговорил с женой, уже лежавшей в постели, а когда опять появился в салоне, то увидел меня в той же позе и с чашкой недопитого кофе в руке.
   — Ты остаешься? — поинтересовался Роман. Учти, я могу задержаться на всю ночь.
   — Кого убили-то? — спросил я.
   — Завтра прочитаешь в газетах, отрезал Роман.
   Я молча допил кофе и поудобнее устроился в кресле. Кресло было глубоким, и для того, чтобы извлечь меня силой, Роману пришлось бы вызвать подкрепление.
   — Ну хорошо, вздохнул он. В двух словах: убит Иосиф Гольдфарб, известный хирург. Для тебя, Песах, ничего интересного — обычное ограбление, хозяин оказался дома и…
   Человек я, в общем, здоровый, и, честно говоря, не имею представления, на чье лечение моя больничная касса тратит те деньги, которые снимает с моего счета. Я не знал никакого иного Гольдфарба, кроме известного парламентского перебежчика. Насколько я помнил, тот Гольдфарб не имел никакого отношения к медицине.
   — Известный хирург, пробормотал я. Значит, журналисты уже в курсе. На место преступления они наверняка приедут раньше тебя. Ты полагаешь, что историк не имеет права увидеть то, что видит любой борзописец?
   — Если ты не спустишься к моей машине через девяносто секунд, сказал Роман, я уеду без тебя.
   Я успел за пятьдесят.

* * *

   Вилла Гольдфарба находилась в северо-западной части Герцлии-питуах, в километре от скоростной трассы Тель-Авив — Хайфа. Фешенебельный район, ничего не скажешь, вилла наверняка «тянула» на миллион. Впрочем, в темноте я мог и ошибиться — в сторону занижения, естественно, мне вообще трудно представить себе количество денег, большее, чем моя месячная зарплата.
   По дороге (Роман включил мигалку и сирену, и от нас шарахались даже панелевозы) я задал несколько наводящих вопросов и уяснил для начала, что Гольдфарб после очередного развода жил на вилле один, что материальных ценностей у него в одном лишь салоне было наверняка миллионов на пять, что именно взято, пока неизвестно, но что-то взято наверняка, это видно невооруженным глазом.
   — Чьим невооруженным глазом? — спросил я.
   — Инспектора Соломона, сказал Роман. Он производил первичный осмотр места преступления.
   Журналистов около виллы еще не было — видимо, они не рисковали ездить с такой скоростью, как Роман. А может, они попросту еще ничего не знали. Перед виллой стояли две полицейские машины, перегородив проезд, и регулировщик направлял проезжавший мимо транспорт в объезд, по улице Царей Израилевых. Инспектор Соломон оказался детиной под два метра, способным, по-моему, одним взглядом заставить любого злоумышленника самостоятельно надеть на себя наручники. Он тихо доложил Роману обстановку и повел комиссара к дому. Я поплелся следом, хотя меня и не звали.
   — Песах, сказал Роман, обернувшись, ни к чему не прикасайся, не высовывайся, не разговаривай, смотри глазами.
   К сожалению, я и не умею смотреть ничем иным, а глазами я видел лишь спину инспектора впереди и путь к возможному отступлению сзади. Пришлось сразу же нарушить инструкцию и высунуться, иначе я мог бы судить о ходе следственных действий лишь понаслышке.
   Салон меня поразил — нигде в Израиле я не видел прежде такой лепнины на потолке и такого количества картин на стенах. Я не специалист в живописи и могу сказать одно: рамы были очень дорогими. На холстах же изображались, в основном, пейзажи, выполненные в очень реалистической, я бы даже сказал, натуралистической манере — от снежных гор веяло холодом, а в лесу можно было заблудиться. Я сказал «в основном», потому что в четырех самых больших рамах пейзажи отсутствовали — взгляду открывались голые стены салона. Натурализм, граничивший с примитивизмом.
   — Взяты четыре работы фламандской школы, сказал Соломон, показав на пустые рамы. Это можно сказать точно, поскольку у меня есть список. Очень аккуратно сделано: полотна вынуты из рам, а не вырезаны.
   — Что еще исчезло — кроме картин? — спросил Роман.
   — Трудно сказать… Может, видеомагнитофон, видишь пустое место рядом с телевизором, вокруг пыль, а здесь чисто? Утром придут бывшая жена Гольдфарба и его племянник, им уже сообщили, обстановка им знакома, и можно будет более подробно…
   — Входная дверь была открыта?
   — Заперта. Ключ лежит на полке над телевизором.
   — В двери ключа не было?
   — Нет.
   — Покажи тело.
   Раздвигая локтями стены в узком коридоре, Соломон направился в комнату, служившую, судя по всему, кабинетом. У меня тоже есть кабинет, но, по сравнению с этим, мое рабочее место можно назвать складом для компьютера и книг. По размерам комната почти не уступала салону, на двух противоположных стенах был развешан целый арсенал холодного оружия, включая натуральный турецкий ятаган и явно ненатуральную секиру. Коллекция, если бы хозяин вздумал ее продать, наверняка тянула миллиона на два. Впрочем, лично я не дал бы за нее и шекеля — терпеть не могу острых предметов, о которые можно порезаться.
   — Ничего не взято, сказал Соломон, предвосхищая вопрос Романа.
   Честно говоря, я в этом усомнился — если хозяин был убит, то убийца мог выбрать любое орудие по вкусу. Вряд ли он потом повесил экспонат на место.
   Ошибку свою я понял после того, как разглядел, наконец, тело. Для этого мне пришлось еще раз нарушить запрет комиссара и протиснуться между стеной и инспектором Соломоном, загораживавшим от меня место преступления.
   Доктор Иосиф Гольдфарб лежал посреди кабинета, уткнувшись лицом в светлый ворсистый ковер. На левом боку его клетчатой рубашки расплывалось кровавое пятно. Любой дилетант, насмотревшийся американских боевиков, мог бы сказать без тени сомнения: в хирурга угодила пуля.

* * *

   Я сидел на стуле у двери и молча следил за «следственно-розыскными действиями». Вмешиваться во что бы то ни было и, тем более, высказывать свои соображения Роман запретил мне под страхом немедленного ареста. Когда в комнате находились сразу трое полицейских — к Бутлеру и Соломону прибавился еще эксперт-криминалист Леви, мое участие, естественно, выглядело излишним. Но слышно мне было хорошо, и я накапливал информацию для дальнейших умозаключений.
   Тело уже унесли, и вид кровавой раны в боку Гольдфарба не мешал размышлениям.
   — В момент убийства он стоял у окна, левым боком к двери, сказал Соломон, и смотрел в сторону вон той стены.
   — Это очевидно, буркнул Леви, разглядывая поднятый им с пола и приобщенный к возможным уликам сложенный носовой платок, на котором видны были несколько пятнышек крови.
   — Грабитель отпер дверь ключом, он, вероятно, не ожидал, что хозяин окажется на вилле, вошел и увидел Гольдфарба. Он выстрелил… Нет, он сначала подошел к Гольдфарбу…
   — Это очевидно, еще раз пробурчал Леви.
   — Что очевидно-то? — не выдержал я.
   Бутлер, переводивший взгляд с инспектора на эксперта, хмуро покосился в мою сторону, но все же изволил ответить:
   — Цепочка капель крови тянется от окна к месту, где лежало тело. Ясно, что рану Гольдфарб получил, когда стоял у окна. Он не мог стоять левым боком к окну, поскольку тогда не получил бы такую рану, и гильза не могла оказаться там, где мы ее нашли. Лицом к двери или к окну он тоже стоять не мог, иначе непонятно — почему он позволил убийце разгуливать по комнате. Значит, Гольдфарб стоял так, как сейчас стоит инспектор Соломон, убийца вошел, сделал четыре… нет, пять шагов и выстрелил.