Амнуэль Песах. Чисто научное убийство

   К коттеджу Уиплоу вела узкая подъездная аллея, по краям которой тополя стояли будто солдаты на плацу. Сам дом показался мне весьма неказистым и неприветливым — типичное строение, созданное не для того, чтобы украсить собой пейзаж, а с единственной целью дать кров его обитателям.
   Дождь все еще моросил и, похоже, конца этому не предвиделось. В полутемном холле нас встретила экономка, которую Говард назвал Мартой, и показала нам с Холмсом комнаты на втором этаже, оказавшиеся столь же неприветливыми, как и все в этом странном доме, наводившем на мысли о том, что хозяин был слишком занят делами, чтобы занимать ум устройством собственного быта.
   — Ужин готов, сэр, сообщила экономка, но Холмс сделал отрицательный жест.
   — Сначала, сказал он, мы осмотрим кабинет, и я кое о чем вас спрошу, Марта. А потом мы с доктором Ватсоном непременно отдадим должное ужину.
   Кабинет находился в левом крыле здания, массивная дверь с бронзовой ручкой в виде головы льва была чуть приоткрыта, и на ней ясно были видны следы взлома. Марта вошла первой, по указанию Говарда, и зажгла три газовых светильника, рассеявшие полумрак. Мы вошли следом, и Холмс направился к большому письменному столу красного дерева, сделав нам знак держаться в отдалении. Марта вышла в коридор, а мы с Говардом остались у двери.
   Кресло, в котором, видимо, сидел старый Уиплоу, когда пустил себе пулю в голову, было отодвинуто к книжному стеллажу, занимавшему всю боковую стену кабинета. Три больших окна выходили в сад. Рамы были закрыты, по стеклам снаружи стекали струйки дождя, а изнутри еще остались висеть полоски бумаги, которыми окна заклеивались на зиму.
   Холмс наклонился и что-то долго рассматривал на полу, а потом начал перебирать бумаги, лежавшие на зеленом сукне стола в полном беспорядке. Возможно, этот беспорядок был создан полицией, а возможно, самим хозяином, для которого в этом нагромождении книг, бумаг и тетрадей была одному ему известная система. Видимо, мысль Холмса совпала с моей, потому что он обратился к Говарду:
   — Полиция нарушила порядок, в котором лежали на столе бумаги. Вы не могли бы восстановить его хотя бы приблизительно?
   — Почему же приблизительно? — вдохновился Говард возможностью придти Холмсу на помощь. Я знаю место каждой бумаги и каждой книги.
   Он подошел к столу и в течение трех минут ловко переложил книги в правый угол, тетради, сложив стопкой, в левый, а разбросанные бумаги собрал горкой и водрузил на пюпитр возле большого чернильного прибора.
   — Предсмертное письмо, сказал Холмс, было написано на одном из этих листов?
   — Нет, листок был вырван из синего блокнота, который всегда лежал сверху. Отчим записывал здесь мысли, которые приходили ему в голову, с тем, чтобы впоследствии вернуться к ним более основательно.
   Холмс перелистал блокнот и спрятал себе в карман. Потом он подошел к среднему из окон и провел рукой по обрывку бумаги.
   — Окно, сказал он, открывали рывком, бумага разорвалась, а не была отлеплена.
   — Ну да, отозвался Говард. Мы распахнули все окна, хотя и было ужасно холодно. Дышать здесь было невозможно…
   — Хорошо, сказал Холмс после того, как осмотрел остальные два окна. Он отошел к двери, знаком попросив нас с Говардом выйти в коридор, и наклонился, чтобы рассмотреть замочную скважину. Ключ — массивный, с огромным кольцом, все еще торчал изнутри.
   Выйдя в коридор, Холмс притворил дверь.
   — Я бы хотел, если позволите, обратился он к Говарду, поговорить с вашей экономкой. Вы могли бы тем временем послать записку к мистеру Баренбойму с предупреждением, что мы с доктором Ватсоном будем у него завтра в одиннадцать утра.
   С Мартой мы разговаривали с столовой, где уже был накрыт ужин на три персоны.
   — Итак, дорогая Марта, сказал Холмс, начните с того момента, как вы услышали выстрел.
   — Но я не слышала никакого выстрела, мистер Холмс! Я очень устала за день и спала без задних ног. Впрочем… во сне мне почудилось, будто что-то упало… или хлопнуло… но ведь это мне могло просто присниться, правда?
   — Конечно, согласился Холмс. Скажите, Марта, мистер Уиплоу лег раньше вас?
   — Нет, он обычно допоздна работал в кабинете.
   — А мистер Патрик?
   — Мистер Патрик уже спал, он ложится рано.
   — Хорошо, Марта, а теперь расскажите, что вы сделали, когда почувствовали запах газа.
   — Ох, мистер Холмс, я просто едва с ума не сошла. Я вышла в коридор, с утра-то я была в кухне, а там свои запахи, а потом я отправилась прибраться и сообщить господам, что завтрак готов, и мне так, простите, шибануло в нос, что я подумала, вот сейчас умру… Я сначала решила, что ветер задул светильник в холле, там, знаете, такой сквозняк, когда открывается входная дверь, но вспомнила, что никто из дома не выходил, а свет в холле и не зажигал никто, господа еще не вставали, а я ведь ночую в каморке возле кухни… О чем это я? Да, запах шел из кабинета, точно, из кабинета, и я подергала дверь, но она была заперта изнутри, я задержала дыхание и наклонилась, чтобы посмотреть в замочную скважину, но ничего не увидела, потому что ключ торчал в замке, и тогда я очень перепугалась… Вы можете себе представить, мистер Холмс, я ведь знала, что старый хозяин засиживается в кабинете допоздна, а теперь этот запах… И я помчалась наверх, чтобы разбудить мистера Патрика, но он уже сам вышел из комнаты — он сказал, что услышал мой крик, я не помню, наверное, я действительно закричала, когда почувствовала запах… Он сразу понял, что могло случиться, и побежал за садовником Генри, а тот принес инструменты, и дверь взломали. Господи, я вообще плохо помню, что было потом…
   — Вы первая увидели мистера Уиплоу? — спросил Холмс, делая успокаивающий жест.
   — Мы увидели вместе… Хозяин сидел за столом в кресле, но голова была откинута назад… а на полу была кровь и лежал револьвер, он выпал из руки бедного мистера Джорджа… Мистер Патрик и Генри сразу бросились открывать окна, но рамы были заклеены, и им пришлось сильно дергать, а я не могла, мистер Холмс, я выбежала в коридор и… По-моему, я упала в обморок, виновато закончила свой рассказ Марта и развела руками.
   — Я понимаю, насколько вы были взволнованы, сказал Холмс, доставая из кармана синий блокнот, но, может быть, вы случайно запомнили… Этот блокнот лежал на своем обычном месте?
   Марта покачала головой.
   — Не помню…
   — Марта, — продолжал Холмс, ваш хозяин, мистер Патрик Говард, утверждает, что Джордж Уиплоу был не таким человеком, чтобы покончить с собой. Вы давно служите в этом доме…
   — Тридцать лет, сэр. Тридцать лет и еще полгода. Я знала и жену мистера Уиплоу, упокой Господь ее душу. Мистер Уиплоу был… — Марта всхлипнула, он всегда знал, чего хотел, и он был хорошим человеком. Он любил жизнь, да, хотя он и предпочитал одиночество после смерти жены, но он очень любил по вечерам бродить по саду и… О чем я? Нет, мистер Холмс, я не знаю, какие у него были причины сделать то, что он сделал. Это ведь противно воле Господа!
   — Хорошо, Марта, сказал Холмс, прервав монолог, который мог бы продолжаться еще долго. Можете идти и подавать ужин.
   Когда Марта вышла, Холмс обернулся ко мне:
   — Дорогой Ватсон, я вижу, вы хотите высказать свое мнение.
   — Холмс! — воскликнул я. Вам не кажется, что эти люди попросту пристрастны? Поверьте мне, как профессионалу: человек, бывает, кончает счеты с жизнью по таким поводам, которые со стороны кажутся совершенно нелепыми. Я действую вашим методом. Есть факты, которые невозможно отрицать. Первое: рана в виске, второе — револьвер, выпавший из руки мертвеца. Предсмертная записка. Наконец, комната, запертая изнутри. И газ. Скажите, зачем убийце, если на миг допустить, что это было убийство, зачем ему открывать газовый рожок? Между тем, если старый Уиплоу решил покончить с собой, все это естественно: он ведь мог опасаться, что рана окажется не смертельной, и тогда газ довершил бы начатое.
   На протяжении моей речи Холмс утвердительно кивал, показывая, что он полностью согласен с моими рассуждениями.
   — Вы правы, Ватсон, сказал Холмс. Я и сам знавал случаи, когда самоубийство выглядело нелепым, помните Крестона, преуспевающего адвоката, который пустил себе пулю в лоб в разгар блестящей карьеры? И лишь спустя год выяснилось, что причиной была любовная история… Вы правы. Но скажите мне, Ватсон, если Уиплоу решил покончить жизнь самоубийством, для чего ему было стреляться — ограничился бы тем, что пустил в комнату газ… При заклеенных окнах и запертой двери это была верная смерть.
   — А если бы кто-то из домочадцев, почувствовав запах, помешал задуманному?
   — Ночью? — с сомнением сказал Холмс. Впрочем, дорогой Ватсон, я не буду с вами спорить, ибо, вероятнее всего, вы правы. Думаю, что беседа с инспектором и с компаньоном Уиплоу поставит на место недостающие звенья. Похоже, добавил Холмс и покачал головой, что мы зря поддались уговорам Патрика Говарда. Сразу же после разговора с мистером Баренбоймом отправимся на вокзал. Дорогой мистер Говард, вы, надеюсь, позаботитесь о билетах?
   Я обернулся. Говард, видимо, вошел в столовую при последних словах Холмса и, услышав его просьбу, ответил:
   — Да, конечно, если вы полагаете…
   Сделав несколько шагов к столу, он поднял руки и воскликнул:
   — Но, что бы вы ни говорили, мистер Холмс, я не могу поверить! Он так любил жизнь!
   Фраза показалась мне произнесенной с излишней театральностью.
   — Дорогой мистер Говард, мягко сказал я, в жизни вашего отчима наверняка были события, о которых вы ничего не знали.
   — Я?! — вскричал Говард, но пыл его неожиданно угас, и он сказал так тихо, что мы с Холмсом едва расслышали: — Впрочем, может быть, может быть…
   Ужин прошел в тягостном молчании. Похоже, что Говард был разочарован, но разве можно требовать от сыщика, тем более такого, как Холмс, чтобы он делал выводы вопреки очевидным фактам?
   Ночью я спал плохо, дождь за окном усилился, и капли бились о стекло, будто птицы. Были и еще какие-то звуки, кто-то тихо шел по коридору, потом, мне показалась, то ли открылась, то ли закрылась дверь внизу, спросонья я подумал, что только сумасшедший способен гулять под дождем посреди ночи.
   Утро решило порадовать нас. Я проснулся от того, что солнечный луч заплясал у меня на переносице. Небо почти очистилось от туч, и, выглянув в окно, я не узнал вчерашнего пейзажа. Дождь всегда делает картину серой и мрачноватой, а сейчас деревья перед домом выглядели молодыми и стройными, а на ветвях я разглядел уже набухшие почки.
   Одевшись и приведя себя в порядок, я постучал к Холмсу и, услышав знакомое «Да!», раскрыл дверь.
 
   Холмс сидел в кресле у окна и курил трубку. Похоже было, что он уже давно встал и спозаранку размышлял над странной кончиной старого Уиплоу. Увидев на моем лице вопросительное выражение, Холмс покачал головой, давая понять, что никакие новые соображения не пришли ему на ум.
   Когда мы спустились к завтраку, Говард уже доедал свой тост. Он хмуро поздоровался и даже не пытался скрыть того, что чрезвычайно недоволен результатом визита великого сыщика. На его лице так и читалось: «я-то думал, что вы, мистер Холмс, оправдываете свою репутацию…» — Если у вас, мистер Говард, есть здесь дела, вежливо сказал Холмс, когда мы поднялись из-за стола, то я просил бы не провожать нас. Визиты, которые нам предстоят, простая формальность. Свое мнение я уже высказал и не думаю, что оно изменится.
   Говард прерывисто вздохнул. В глазах его вспыхнул и тут же погас огонек.
   Кучер Сэм отвез нас в Портсмут, и всю дорогу Холмс восторгался пейзажами Южной Англии, которые, по моему мнению, были унылой пародией на действительно замечательные пейзажи Уэльса или Нортумберленда. Я понял, что Холмс не желает говорить о деле Уиплоу.
   Инспектор Харпер оказался крепким мужчиной лет сорока, с широкими плечами и бычьей шеей. Он не производил впечатления умного человека, маленькие глазки смотрели пристально, но без всякого выражения.
   — Мистер Холмс! — воскликнул инспектор, едва мы переступили порог его кабинета. Я рад вас видеть!
   Радость эта, однако, никак не отразилась на лице Харпера, оставшемся столь же бесстрастным, как статуэтка короля Эдуарда V, стоявшая на столе.
   — Вы, конечно, не помните меня, где вам, знаменитостям, помнить простых полицейских, продолжал Харпер. Три года назад я работал в Олдершоте, и ваше участие в деле об убийстве девицы Логан было просто неоценимо!
   — Припоминаю, сказал Холмс, ее удавили бельевой веревкой, верно? Ватсон, это одна из тех историй, которые еще вами не описаны.
   Теперь и я вспомнил то дело, но, признаюсь, инспектор Харпер совершенно выпал из памяти. Если бы мне пришлось когда-нибудь приводить в порядок свои записи о деле Логан, я так бы и не вспомнил, кто из полицейских помогал Холмсу в расследовании.
   — Вас интересуют обстоятельства смерти мистера Уиплоу? — продолжал между тем инспектор. Я знаю, в Чичестере поговаривают, будто Уиплоу убили. Но это ведь всегда так — стоит кому-то отправиться в мир иной не в свой срок, и тут же начинаются пересуды. Люди есть люди. Дело-то ясное.
   — Я хотел бы, прервал Холмс речь инспектора, с вашего разрешения посмотреть на предсмертную записку.
   — О, я знаю, вы замечательный психолог, мистер Холмс! Текст может сказать вам многое. Почему Уиплоу решился на этот шаг? Я-то думаю, что он очень переживал из-за смерти жены, матери молодого мистера Патрика. Она уже три года как в могиле, пора бы придти в себя, но вам-то известно, как это иногда бывает… Будто и забыл, а вдруг накатывает, и так становится тошно, что хоть в петлю…
   Последнюю фразу инспектор произнес неожиданно упавшим голосом, и я подумал, что в его жизни тоже произошла трагедия, позволившая если не с одобрением, то с пониманием отнестись к поступку Уиплоу. Холмс бросил на инстектора быстрый взгляд и склонился над листком, вырванным из блокнота. Четким почерком на листке было написано всего две строчки: «Вина в этом только моя. Мне и отвечать. Всегда ваш, Джордж Уиплоу.» — Что скажете, Ватсон? — повернулся ко мне Холмс.
   Он передал мне листок, и я некоторое время изучал текст.
   — Джордж Уиплоу был основательным человеком, сказал я наконец.
   — Это верно, — пробормотал инспектор и вздохнул.
   — Он, вероятно, долго обдумывал эту фразу, продолжал я. Она короткая и, видимо, должна быть понятна близким — молодому Говарду и Баренбойму, компаньону мистера Уиплоу. Они должны бы знать, в чем именно вина Джорджа и за что он должен отвечать.
   — О, мистер Ватсон, сказал инспектор, я уже задавал обоим точно такой же вопрос, и коронер Пейнброк на дознании интересовался этим. Мистер Говард ничего не знает ни о какой вине покойного. А мистер Баренбойм утверждает, что это могло быть только дело о гибели «Святой Моники». Год назад корабль напоролся на рифы у западного берега Африки и затонул вместе с командой. Мистер Уиплоу считал, что в этом была его вина, потому что он поставил на «Монику» капитаном Брэда Толкина, а тот, знаете ли, любил выпить и… Мистер Баренбойм говорит, что старый Уиплоу очень переживал из-за той истории, хотя Ллойд выплатил страховку без разговоров.
   — Скажите, инспектор, ведь это вы осматривали место трагедии? — спросил Холмс.
   Инспектор наклонил голову.
   — И сержант Форбс, сказал он, чтобы восстановить справедливость.
   — Значит, только вы можете сказать мне, где именно лежал этот блокнот.
   Холмс положил на стол синий блокнот Уиплоу.
   — А! — воскликнул инспектор. Вы тоже считаете, что листок, на котором Уиплоу оставил предсмертные слова, был вырван из этого блокнота. Рад, что у нас возникли сходные мысли! Где он лежал, спрашиваете вы. На пюпитре, мистер Холмс. Среди бумаг, связанных с деятельностью компании.
   — Сверху или снизу?
   — Пожалуй, блокнот был между бумагами, сказал инспектор менее уверенно. Да, точно, сверху лежал договор о фрахте судов у «Вестерн пасифик».
   — Хорошо, сказал Холмс удовлетворенно. Рад был встретить вас, инспектор.
   — Вы сделали свои выводы, сэр? Я имею в виду, раскрыли ли вы причину самоубийства.
   Холмс спрятал в карман блокнот и поднялся.
   — После беседы с мистером Баренбоймом, сказал он, все станет ясно.
   Инспектор проводил нас до двери кабинета, рассыпаясь в комплиментах, адресованных, конечно, Холмсу, но кое-что перепало и мне.
   — Ватсон, сказал Холмс, когда мы с риском для жизни пересекли площадь Нельсона и оказались перед дверью в офис Южной пароходной компании, Ватсон, как вы думаете, кому адресовал Уиплоу обращение «Всегда ваш»?
   — Надо полагать, пасынку и компаньону, отозвался я. У старика, видимо, не было более близких людей.
   Холмс промолчал, но было ясно, что мой ответ его не удовлетворил. Мы вошли в сумрачный холл, и минуту спустя служащий ввел нас в кабинет мистера Соломона Баренбойма. Совладелец пароходной компании оказался крепким пятидесятилетним мужчиной выше среднего роста с выпяченной челюстью, делавшей его похожим на боксера-профессионала, и горбатым семитским носом. Судя по довольно тщедушному, несмотря на рост, сложению, Баренбойм никогда не выходил на ринг — разве что на деловой, где с противником приходилось боксировать не кулаками, но идеями и контрактами.
   — Я потрясен, сказал хозяин кабинета, когда мы уселись втроем около низкого столика, на котором не было ничего, кроме нескольких проспектов с изображениями парусников и пароходов.
   — Мы работали вместе больше двадцати лет, продолжал мистер Баренбойм. Смерть Джорджа была… Она была просто невозможна!
   — Должна существовать веская причина, сказал Холмс. Такой человек, как Джордж Уиплоу не мог свести счеты с жизнью без чрезвычайных оснований.
   — Да, да, пробормотал Баренбойм, я не вижу никаких оснований. Никаких, мистер Холмс.
   — Смерть жены, которую он любил?
   — Прошло три года, мистер Холмс! Джордж был в депрессии, верно. Но я считал, что он справился. Вот уже год, как Джордж перестал упоминать имя Энн в каждом разговоре… Я просто не могу поверить, мистер Холмс! Я… Когда пришел сержант и сказал, что Джордж найден мертвым, я был уверен, что его убили. Инспектор Харпер утверждает, что Джордж сделал это сам, и коронер присоединился к этому мнению. Они профессионалы, но ведь и професссионал может ошибиться… Мистер Холмс, вы тоже считаете, что… Джордж выстрелил в себя сам?
   — Все говорит именно об этом, кивнул Холмс. Инспектор Харпер знает свое дело, мистер Баренбойм. Думаю, что, если и существует какая-то иная причина для самоубийства Уиплоу, кроме смерти жены, то знать ее можете или вы, или мистер Говард.
   Баренбойм сделал отстраняющий жест рукой.
   — Мне иные причины неизвестны, сказал он резко. Что касается Патрика…
   Он оборвал фразу и принялся нервно перелистывать лежавшие на столе проспекты, будто искал там какое-то изображение.
   — Да, мягко проговорил Холмс, вы начали говорить о Патрике. Он может знать о причине самоубийства больше вас?
   Баренбойм справился с волнением и посмотрел Холмсу в глаза.
   — Не думаю, мистер Холмс. Патрик никогда особенно не любил отчима, и я его в этом не обвиняю. У Патрика своя цель в жизни. Жизнь Джорджа проходила здесь, в этих стенах, он не мыслил себя без своих кораблей, без фрахта, без споров с капитанами, без всей этой нервной суеты, что зовется морским бизнесом. А Патрик иной… Он добрый малый, но море для него — просто вода, где плавают пароходы и приносят прибыль, из которой и ему что-то перепадает.
   — Что же интересует его на самом деле? — спросил Холмс, разглядывая висевшие на стенах картины с изображением морских пейзажей и старинных галеонов. Похоже, его совершенно не интересовали интересы молодого Говарда, и вопрос он задал только для того, чтобы поддержать беседу.
   — Лошади, мистер Холмс! — воскликнул Баренбойм.
   — У него есть конюшни? — удивился Холмс. Признаться, я не заметил ни одной в Чичестере.
   — Он играет на скачках, мистер Холмс. Ипподром — его стихия. Жокеи — его лучшие друзья. Он честный человек, мистер Холмс, и он, насколько я знаю, никогда не попадал в истории, которые довольно часты в той среде. Но…
   Баренбойм помолчал. Молчал и Холмс, не сводя взгляда с картины, на которой были изображены, по-моему, сами владельцы Южной пароходной компании, стоявшие на борту какого-то судна.
   — Но я плохо представляю, продолжал Баренбойм, вздохнув, как пойдут дела компании, когда Патрик сядет вон в то кресло, где всегда сидел Джордж.
   — Патрик наследует отчиму? — осведомился Холмс.
   — Да, полностью.
   — И завещание вступает в силу немедленно? — это было скорее утверждение, чем вопрос.
   — Конечно, кивнул Баренбойм. Есть один нюанс, но он несуществен…
   — Да, да? Вы сказали о нюансе.
   — Патрик должен полностью войти в курс дел компании. Это естественное требование, оно оговорено в завещании Джорджа. Думаю, когда оба мы оправимся от этого страшного события… Патрику придется, конечно, меньше внимания уделять своим былым привязанностям.
   — А до того времени, когда вы сочтете, что молодой Говард готов занять место мистера Уиплоу…
   — До того времени финансами распоряжаюсь я. Впрочем, не думаю, что это продлится долго. Патрик сказал мне вчера, что с понедельника начнет вникать в дела. Он умный парень, мистер Холмс, и я думаю, что, действительно занявшись контрактами и спорными проблемами фрахта, Патрик со временем станет хорошим компаньоном.
   — Не сомневаюсь, подтвердил Холмс. Молодой Говард произвел на меня приятное впечатление. Немного эмоционален, но это привилегия молодости. По-моему, я так и не убедил его в том, что никто не мог убить мистера Уиплоу. Он остался при своем мнению вопреки очевидным фактам.
   Баренбойм нахмурился.
   — Вы говорите, что Патрик… — начал он с оттенком недоумения в голосе. Впрочем, конечно…
   — Вы хотели что-то сказать, мистер Баренбойм?
   — Нет, мистер Холмс. Я просто думаю, что нам обоим трудно смириться с мыслью, что Джорджа больше нет…
   — Вы не возражаете, мистер Баренбойм, сказал Холмс поднимаясь, если мы с доктором Ватсоном посетим вас еще раз сегодня вечером? В семь часов, если вы не против.
   — О, конечно… У вас есть какие-то вопросы?
   — Вопросы, мистер Баренбойм? Нет, но я надеюсь, что к вечеру у меня будут кое-какие ответы. Я имею в виду причину самоубийства мистера Уиплоу.
   Мы оставили Баренбойма в глубокой задумчивости.
   — Ватсон, сказал Холмс, когда мы вышли на шумную площадь, если не ошибаюсь, вон там видна вывеска почтового отделения? Пойдемте, мне нужно дать телеграмму.
   Мой друг быстро набросал текст, и я сумел лишь увидеть, что адресована телеграмма была инспектору Лестрейду, Скотланд-Ярд.
   — Думаю, что в течение дня поступит ответ от моего адресата, обратился Холмс к телеграфисту. Я зайду за ним к шести часам.
   — Хорошо, сэр. Мы работаем до семи.
   — А теперь, Ватсон, обратился ко мне Холмс, мы можем, наконец, исполнить давнюю мою мечту и побродить по набережной. Вам не кажется, что морской воздух благотворен для организма?
   — Ваше счастье, Холмс, заметил я, что нет обычного для Портсмута южного ветра. Иначе вы были бы иного мнения о достоинствах прогулки.
   Холмс рассмеялся и, взяв меня под руку, увлек к каменному парапету, над которым с дикими воплями кружились чайки.
   После вчерашнего дождя и довольно прохладного утра погода, пожалуй, действительно разгулялась. Солнце излучало мягкое весеннее тепло, а редкие облака не были способны уронить на землю ни единой капли влаги.
   — Чего вы ждете, Холмс? — не выдержал я, когда после двухчасовой прогулки по набережной мы заняли столик в ресторане. Если вам все ясно в деле Уиплоу, почему бы не вернуться в Лондон поездом в три сорок?
   — Мне все ясно в деле Уиплоу, дорогой Ватсон, ответил Холмс. И именно поэтому мы не можем пока вернуться в Лондон.
   — Я не понимаю вашего умозаключения!
   — Потерпите, Ватсон. Это куриное крылышко, по-моему, слишком жесткое, вы не находите?
   Крылышко было даже чересчур разваренным, но вступать в спор мне не хотелось.
   Я думал, что после обеда мы продолжим прогулку — надо же было как-то убить время до шести вечера! — но Холмс неожиданно для меня кликнул кэб.
   — Сколько возьмешь до Чичестера, приятель? — спросил он кэбмена.
   — Три шиллинга, сэр, ответил громила-кучер и, заметив недовольство на лице Холмса, добавил: — Мне еще обратно возвращаться, сэр, а дорога не близкая.
   — Поехали, Ватсон, сказал Холмс. Думаю, что другой кэбмен потребует четыре шиллинга и начнет жаловаться на плохое состояние дорог.
   — И будет прав, пробормотал я, вспоминая вчерашнюю тряску. Мы возвращаемся в имение Уиплоу, Холмс? Зачем?
   — По глупости, дорогой Ватсон. Я должен был еще вчера обо всем догадаться и задать садовнику Генри один-единственный вопрос. Если будете писать об этом деле, Ватсон, упомяните, что Холмс был слеп, как курица.
   — К тому же, — добавил он, я хочу и мистера Говарда пригласить на встречу в офисе Баренбойма. Ему наверняка будет любопытно услышать, о чем мы станем говорить.
   — Вы в чем-то подозреваете Баренбойма, Холмс? — наконец догадался я, сложив все прежние недоговорки и вспомнив заданные Холмсом вопросы.
   — А кого же еще, Ватсон? Кого же еще? Если бы не славный мистер Баренбойм, нам не довелось бы заняться этим делом!
   Произнеся эту загадочную фразу, Холмс погрузился в глубокое раздумье и молчал, пока мы не подъехали к тополиной аллее.
   — Любезный, обратился Холмс к кучеру, вот ваши три шиллинга, и вы можете заработать еще два, если подождете здесь полчаса. Возможно, нам придется возвращаться в Портсмут.