Амнуэль Песах. Чисто научное убийство

   — Почему пять? — не унимался я.
   — Потому что стреляли почти в упор, вмешался Леви, на рубашке убитого следы пороховой гари. Я другого не понимаю. Гольдфарб находился здесь, в кабинете. Убийца вошел в салон, так? Он полагал, что на вилле никого нет, и, действительно, в салоне он Гольдфарба не обнаружил. Зачем убийца направился в кабинет? Или — почему Гольдфарб не вышел в салон, когда услышал, как открывается дверь?
   — Гольдфарб мог и не слышать ничего, если убийца действовал тихо, предположил Соломон.
   — А зачем убийце входить к кабинет?
   — Ну, это понятно, сказал Роман. В отличие от гостя, хозяин не имел причины соблюдать тишину. Войдя в салон, уверенный в том, что вилла пуста, гость…
   — Кого ты называешь гостем — убийцу? — осведомился я.
   — Да называй его как хочешь, Песах, только не мешай… Так вот, этот человек услышал шум в кабинете и пошел посмотреть…
   — Вместо того, чтобы улизнуть?
   — Так сразу и улизнуть? Он хотел выяснить причину шума, дверь в кабинет была открыта, как сейчас, убийца мог заглянуть, а хозяин его увидел…
   — И тогда убийца подошел к Гольдфарбу быстрым шагом, выстрелил и вышел, продолжал инспектор Соломон. Гольдфарб успел сделать два-три шага к двери и упал посреди комнаты, прижав левую руку к ране.
   — А может, стреляли с улицы? — спросил я. Здесь низко.
   — Песах, раздраженно ответил Роман, ты же видишь, что стекло цело, а рама закрыта изнутри на задвижку. И гильзу нашли в комнате, а не снаружи.
   Естественно, я это видел, но, согласно канонам детективного жанра, обязан был рассмотреть все возможности, включая явно нелепые.
   — Покончив с хозяином, сказал инспектор Соломон, убийца вышел в салон и сделал то, зачем пришел — снял со стены картины, вынул полотна из рам, свернул их, а рамы повесил на место.
   — Зачем? — спросил эксперт. Вешать рамы — потеря времени.
   — Поймаем — спросим. Возможно, он любит порядок… Потом убийца ушел, заперев входную дверь. Нужно проверить всех родственников и приятелей Гольдфарба, а также прислугу — от кого-то ведь грабитель получил образец ключа…
   — Я закончил, сказал Леви, закрывая свой кейс. По-моему, он мог закончить еще полчаса назад, когда в комнату ввалились санитары с носилками, а перед тем следы затаптывали помощники самого же Леви, переставляя треножники с лампами. Насколько я мог судить, собранные экспертом до начала этого светопреставления улики поместились в три пакетика: это были гильза от пистолетного патрона, сигаретный пепел из пепельницы на письменном столе и платок, лежавший на полу и, скорее всего, выпавший из руки убитого. Эксперт снял, конечно, и отпечатки пальцев с ручек всех дверей, не пропустив, кажется, даже дверь в туалет. Резонно: грабитель ведь мог после вынужденного убийства почувствовать кое-какую нужду…
   — Поехали, Песах, сказал Роман, я завезу тебя домой по дороге в управление. Надеюсь, ты сумеешь заснуть, хотя и сомневаюсь, что тебе это удастся.
   — Надеюсь, что ты не заснешь, отпарировал я, пока не поймаешь этого негодяя.

Глава 2
Первые выводы

   Роман оказался прав — заснуть мне действительно не удалось, тем более, что, не желая будить Рину, я улегся в салоне на диване, вовсе не предназначенном для сна. Этот монстр итальянского производства хорош был для сидения перед телевизором в приятной компании, но лежать на нем можно было лишь вытянув ноги по стойке смирно. К тому же, постельное белье хранилось в шкафу, который стоял в спальне, куда я не хотел заходить. Пришлось лечь, не раздеваясь — я только сменил брюки на шорты, которые вытащил из корзины с грязным бельем. Диван возмущенно крякнул.
   По ассоциации мне вспомнился диван в салоне на вилле бедняги Гольдфарба. Вот где можно было сидеть, лежать, и даже ходить, если бы у хозяина возникло такое желание. Кстати, откуда у Гольдфарба такие большие деньги? Наверняка занимался не только медициной, но имел еще какой-то бизнес. Завтра… нет, уже сегодня спрошу Романа. Если он изволит ответить. Странно, что он вообще позволил мне присутствовать во время осмотра виллы. Наверное, чтобы потом не тратить время на описания: лучше один раз увидеть, чем…
   Ни за что он не взял бы меня с собой, если бы я не оказался случайным свидетелем его разговора по телефону. Вывод: нужно чаще приходить к Бутлерам, больше шансов поучаствовать в очередном расследовании. Очередном… Пока и первое только началось.
   Какие в этом деле зацепки? Как должен рассуждать Роман? С одной стороны, все совершенно ясно, с другой — полный мрак. Ясно, как и почему произошло убийство. Преступник вошел, увидел и убил. Картины оказались ценней человеческой жизни. Это как раз нормально, в нашем двадцатом веке не только картины стали ценней жизни. Чеченская нефть, например, во сколько литров нефти оценивается жизнь жителей Грозного?
   Вошел, увидел и убил. А потом снял картины и ушел. И нет никаких указаний, где искать преступника. Или преступников — наверняка грабитель был не один. Может, его ждала на улице машина? Может, снаружи дома стоял сообщник? Непременно должен был быть сообщник — кто мог гарантировать, что хозяин виллы не вернется неожиданно домой, и тогда преступник оказался бы в капкане, если бы не сообщник на улице… Но ведь преступник действительно оказался в капкане, и никакой сообщник не помог — подвела информация. Точнее, отсутствие информации о том, что Гольдфарб не выходил из дома…
   Может, сообщник, если он существовал на самом деле, даже оставил следы? Спросить Романа — искали ли его люди улики только внутри виллы, или снаружи тоже. Наверняка искали — если это пришло в голову мне, то и Роман об этом подумал…
   Что еще? Картины. Это большие деньги. Значит, нужно искать у коллекционеров — воры должны будут сделать попытку продать полотна, иначе для чего их брали? Или вывезут за границу? Найти коллекционера в Европе или США гораздо легче. Значит, Роман должен организовать особо тщательный досмотр в Бен-Гурионе. Правда, похитители наверняка не дураки и понимают, что такой досмотр обязательно будет организован. Следовательно, они, скорее всего, на время затаятся. На какое время? Месяц? Год? И следствие будет топтаться на месте, ожидая, когда таможенники подбросят главную улику? Роман должен продумать иной вариант — поиск среди местных перекупщиков художественных ценностей. Возможно, им что-то будет известно. А может, и нет. В конце концов, я рассуждаю, как дилетант, Роману преступный мир Тель-Авива знаком, я же его не знаю абсолютно. В своих рассуждениях я руководствуюсь здравым смыслом и логикой. И то, и другое, если говорить о преступнике, может быть существенно иным. Логику убийцы — пришел, увидел ненужного свидетеля, выстрелил — я все равно не могу понять, я принял этот ход событий как данность, поскольку существуют доказательства, но здравому смыслу и нормальной логике подобная цепочка действий противоречит. Попросту говоря, сам я на месте преступника, обнаружив, что хозяин виллы никуда не уходил, тихо смылся бы сам. Разобрался бы, почему произошел прокол, и попробовал бы в другой раз, убедившись точно, что помехи не будет…
   Что еще? Пистолет. Баллистическая экспертиза и исследование пули должны дать точные характеристики оружия. Насколько точные? Марка, калибр — и не более. По характеристикам пули и гильзы не определишь заводской номер пистолета и, следовательно, не узнаешь, кому он был продан. Это уже потом, когда убийцу поймают, а оружие найдут, тогда можно будет точно сказать, была ли пуля выпущена именно из этого пистолета, а не другого. Пока пистолет не найден, толку нет ни от пули, ни от гильзы.
   И еще: ключ. Откуда у грабителя ключ? Кто-то навел на виллу и помог получить копию ключа… Кто-то из домашних… Впрочем, Роман об этом уже говорил… А если кто-нибудь из родственников… Картины… Позарился…
   Когда мысли запутались, пришлось все же заснуть.
   Естественно, что во сне я понял, где ошибался, и естественно, что, проснувшись, я не мог вспомнить, что же я понял.

* * *

   Среди множества отрицательных качеств Романа Бутлера меня больше всего раздражает одно: начав расследование, он забывает информировать меня о продвижении дела. Я мог бы это понять, если бы комиссар с самого начала держал меня в неведении. На нет и суда нет. Но если уж ты привел человека на место преступления, то изволь продолжать эту линию поведения — давай факты! Весь вечер среды я хватал телефонную трубку после первого же звонка и каждые десять минут выглядывал в окно, проверяя, не появился ли на стоянке красный «фиат» Романа.
   — Когда ты за мной ухаживал, сказала Рина со справедливым раздражением в голосе, то не был столь же нетерпелив. Однажды ты опоздал на свидание, потому что, видишь ли, заработался в библиотеке.
   Этот трагический случай, говоривший о моей злостной невнимательности, Рина приводила в пример при каждом неудобном случае.
   — Да, отозвался я, в очередной раз выглянув в окно и не обнаружив машину, тот случай так тебя взволновал, что ты решила выйти за меня замуж, чтобы заняться моим перевоспитанием.
   Этот аргумент я высказал впервые, и Рина надолго замолкла, решая, рассердиться или, наоборот, воспринять как своеобразный комплимент.
   Впрочем, если быть совершенно точным, двадцать два года назад я опоздал на свидание вовсе не потому, что засиделся в библиотеке (в Ленинградской публичке был тогда санитарный день, и мне-то было это прекрасно известно), а по той простой причине, что Света, с которой я встречался, пока на горизонте не появилась Рина, неожиданно явилась ко мне домой и начала выяснять отношения с присущей ей агрессивностью. С тех пор я терпеть не могу выяснять отношения с женщинами — Рина это знает и пользуется этой моей слабостью, не подозревая о ее происхождении…
   В одиннадцать Рина удалилась в спальню, заявив, что если я вторую ночь проведу на диване, это будет расценено как злостное уклонение от выполнения супружеского долга.
   — О чем ты говоришь, Рина? — обиженно сказал я. Неужели ты думаешь, что мне нравится спать одетым и, к тому же, вытянувшись как покойник в гробу?..
   Роман вернулся домой в первом часу ночи. Я рассчитал, когда он сменит туфли на тапочки и форму на пижаму, и лишь после этого позволил себе набрать номер.
   — Настырный сосед хуже прокурора, буркнул Роман в трубку, не подозревая, что всего лишь перефразировал неизвестную ему, конечно, русскую пословицу. Роман знал о бывшей родине только то, что тамошние евреи сами не понимают, чего хотят. Сначала сделали революцию, потом создали лагеря, после этого строили социализм, а кончилось тем, что плюнули на это дело и вернулись к капитализму. На мои возражения, что не евреи определяли исторический путь России, Роман отвечал со скукой в голосе: «ну не медведи же. Если не евреи, то кто?» Евреи, как я понял, по мнению Романа, все еще оставались в России, а русские подались в Израиль.
   — Мне спуститься или ты поднимешься сам? — спросил я. Кофе я уже сварил.
   — Если ты варил его, начиная с семи часов, позевывая, сказал Роман, то пей сам.
   Бутлер ошибся — я начал готовить кофе в пять.
   — Спускайся, разрешил Роман, расценив мое молчание как попытку невооруженного сопротивления власти.

* * *

   — Песах, у меня нет сил рассказывать детали, глаза у Романа действительно слипались, и я ощутил себя следователем, который намеренно лишал задержанного сна, а потом вызвал его на допрос. Так что я тебе конспективно… По пунктам… А ты сам думай, раз уж у тебя бессонница.
   Меня это устраивало — не люблю, когда мне навязывают чье-то мнение.
   — Пуля из «Беретты», сказал Роман. Калибр девять миллиметров. Стреляли с расстояния пятнадцать-двадцать сантиметров. Картины из страны не вывозили. Все израильские коллекционеры живописи предупреждены. Дверь на виллу была открыта ключом, нет ни малейших следов взлома. Ждала ли грабителя на улице машина, установить пока не удалось. Погода стоит сухая, следов нет, а соседи ничего не видели и не знают. Но земля в палисаднике виллы была влажной после вечернего полива, и на ней обнаружены два следа от мужских ботинков сорок первого размера. Дорогая обувь, производство фирмы «Саламандер». Исследование окурков и пепла показало: курил только хозяин, гостей на вилле в тот вечер не было. На платке, найденном на полу в кабинете, несколько капель крови той же группы, что у Гольдфарба. Это естественно: хозяин наступил на платок, когда делал свои последние шаги… На вилле работала уборщица из русских олим и кухарка, старая марокканка, знавшая семью с детства… э-э… убитого. У обеих были ключи. Обе утверждают, что никогда и никому ключей не давали. Нет причин подозревать этих женщин: на их экземплярах ключей не обнаружено ни малейших следов того, что с них делали копии или слепки. Ключи были в свое время еще у бывшей жены Гольдфарба Эяль и у племянника Гая. Но, по их утверждению, они уже больше года назад вернули ключи Гольдфарбу. Эяль отдала сама после бракоразводного процесса и с тех пор бывшего мужа не видела и видеть не желала. А у племянника Гольдфарб ключи отобрал сам и вообще запретил ему появляться. Это, впрочем, к делу не относится — семейные дрязги. Факт: кроме тех ключей, что обнаружены возле телевизора в салоне, в секретере Гольдфарба в его кабинете оказались еще две связки ключей, Эяль и Гай признали в них свои. Вот и все пока. А теперь иди и выспись.
   — В общем, никаких зацепок? — спросил я, отступая к двери, но желая напоследок выцедить еще каплю информации.
   — Рутина, буркнул Роман. Терпеть не могу таких дел. Найти-то найдем, какие проблемы, но пока все просеешь…
   Роман был прав, конечно. Мне, как всегда, не повезло. Хотелось поучаствовать в таком расследовании, где важны логика и интуиция, хотелось создавать версии, а тут… Полицейская рутина, опросы, допросы…
   Во сне мне опять приснилась улика, которая ставила всю проблему с ног на голову. Я даже проснулся, обнаружив, что лежу почему-то не в своей постели, а на том же диване в салоне. Мне показалось на мгновение, что продолжается прошлая ночь. Естественно, я не поддался на провокацию подсознания, но и будить жену не стал, меня бы просто не поняли.
   А мысль, разумеется, ускользнула. Да и была ли она вообще?

Глава 3
Информация к размышлению

   Газеты посвятили убийству Гольдфарба большие статьи: «Едиот ахронот» дала разворот на второй и третьей полосах, а «Маарив» — подборку материалов на нескольких страницах. Ничего нового о трагедии на вилле в Герцлии я не узнал. Если бы репортеры удосужились обратиться ко мне за подробностями, я рассказал бы больше. Но зато личность Гольдфарба они осветили, как говорится, со всех сторон — даже тени не оставили. И Гольдфарба, и всех его родственников, и ближайших его коллег, и соседей, добрались даже до бывшего компаньона, который жил теперь в Австралии и Гольдфарба вспомнил только после того, как репортер показал фотографию двадцатилетней давности.
   Не знаю, чем могло помочь в расследовании дотошное копание в грязных вещах покойника. Но раз уж информация существовала, я считал своим долгом ее изучить хотя бы для того, чтобы вечером озадачить Романа неожиданным и точным вопросом.
   Следуя классической рекомендации Эркюля Пуаро, я прежде всего составил таблицу. В одной колонке — сведения о родственниках. Во второй — о коллегах по основной специальности: хирургии. В третьей — о мире бизнеса, где, как я и думал, Гольдфарб вовсе не был новичком. От Пуаро я отличался лишь тем, что изображал таблицу на компьютере и жалел маленького бельгийца, который вынужден был изводить бумагу.
   Потом, распечатав таблицу на принтере, я задал работу серым клеточкам, справедливо полагая, что у еврея их наверняка не меньше, чем у бельгийца.
   С богатством Гольдфарба все было ясно, никакого криминала. От отца ему досталась фирма по производству пластмассовых изделий, созданная еще в пятидесятые годы, когда пластмасса была такой же новинкой, как сейчас лазерные видеомагнитофоны. Желания посвятить жизнь пластмассам у молодого Гольдфарба не было, он стал хирургом по призванию. Образование получил очень даже неплохое: сначала Тель-Авивский университет, потом докторат и стажировка в Рокфеллеровском госпитале в Нью-Йорке. Ему даже предлагали остаться в Штатах (у репортера, по-моему, взыграл комплекс провинциала — слово «даже» он повторил трижды, естественно, не подряд, но в трех предложениях, описывавших, как молодого талантливого хирурга наперебой приглашали американские госпитали, где ощущался явный недобор специалистов). Но Гольдфарб предпочел вернуться, откликнувшись на предложение больницы «Ихилов». Возможно, он был патриотом, а может быть, просто американский образ жизни показался ему слишком суетливым или, точнее говоря, суетным. Впрочем, это я судил уже со своей колокольни — я был в Штатах всего-то один раз, провел две недели в Нью-Йорке и Чикаго, и вздохнул свободно лишь того, когда самолет брякнулся колесами на бетонное поле Бен-Гуриона, а пассажиры (и у них, видимо, возник такой же комплекс, что у меня) радостно зааплодировали…
   Что до фирмы, доставшейся ему по наследству, то Гольдфарб поступил достаточно мудро: взял на работу хорошего директора, а в компаньоны — отличного химика. С компаньоном, надо сказать, вышла промашка, тот делил прибыль явно непропорционально вложенному капиталу, а когда обман обнаружился, слинял то ли в Грецию, то ли в Турцию. После убийства журналисты нашли его аж в Австралии. Бывший компаньон успел поколесить по свету, и деньги, наработанные в фирме Гольдфарба, потратил давным-давно на собственные проекты, не только не принесшие прибыли, но попросту провалившиеся. Видимо, этот химик был, как водится, замечательным ученым, вообразившим, что законы коммерции столь же просты, как законы химии.
   Впрочем, это я загнул. Лично мне химические законы не давались никогда, и в этом смысле они ничем не отличались от законов коммерции, которые тоже казались мне непостижимыми. Во всяком случае, жили мы с Риной на зарплату, а иногда одалживались у сына Михаэля.
   С директором же Гольдфарбу повезло. Честный и талантливый администратор, можете себе представить? Сочетание этих качеств было преподнесено в газетах с таким недоумением, будто со времен Пушкина гений и злодейство стали просто синонимами. Репортер из «Маарива» так восхищался честностью и талантом коммерческого директора Леона Кантора, что лично у меня возникло подозрение: не хочет ли журналист таким ненавязчивым образом дать понять читателям, что рыльце у господина Кантора, конечно же, в пушку, но вот незадача: не пойман — не вор…
   Продолжая резать и не забывая после этого зашивать больных, хирург «Ихилова» Иосиф Гольдфарб приобрел известность, приумножал свой капитал и перед смертью «стоил» больше ста миллионов. То ли долларов, то ли шекелей — журналист из «Маарива» забыл указать единицу измерений, придя, видимо, в восторг от самого числа. Меня же оно привело в состояние легкого уныния, я-то ни разу в жизни не имел на счету суммы больше пятнадцати тысяч шекелей, да и это число мне удалось лицезреть на протяжении единственного дня, а потом пришлось выписать чек стоительному подрядчику, и мой минус стал его плюсом…
   Интервью с бывшей женой Гольдфарба не получилось ни у кого — за год, прошедший после развода, Эяль успела выйти за некоего бизнесмена, и новый ее муж решительно пресек все попытки журналистов нарушить семейную идиллию. В отместку бизнесмен-молодожен получил недвусмысленный намек в прессе, что именно по его вине распался замечательный брак Эяль и Иосифа. Все эти сплетни я прочитал по диагонали. Искусством новый муж Яэль не интересовался. Вряд ли он стал бы нанимать грабителей, чтобы заполучить в свою несуществующую коллекцию один-единственный подлинник пейзажа мало кому известного голландского художника Ван Страттена. Остальные три украденные картины, как выяснилось, и вовсе были копиями — отличными, мастерскими, неотличимыми от оригиналов, но все же копиями мастеров фламандской школы. Эксперты оценили стоимость пропавших картин в сто шестьдесят тысяч шекелей.
   Из других родственников покойного упоминания в газетах удостоился племянник Гай Шпринцак, молодой человек лет тридцати, сын покойной сестры Гольдфарба. Поскольку у самого хирурга-миллионера детей не было, интерес журналистов, естественно, сосредоточился вокруг личности самого вероятного наследника. Бывшая жена была не в счет: ее адвокат, видимо, по приказу нового мужа, сразу же заявил, что Эяль не претендует и не будет претендовать ни на один шекель из наследства Иосифа.
   «Она такая бескорыстная?» — спросил репортер.
   «Она практичная, был ответ. В брачном контракте содержался пункт о том, что в случае развода Иосиф выплатит Эяль полтора миллиона шекелей и будет платить ей по пять тысяч шекелей ежемесячно, включая выплату налога, до ее следующего возможного замужества. При этом из наследства Гольдфарба она не должна была претендовать ни на что, кроме недвижимости.» «А если бы Эяль вышла за бедняка? — не унимался репортер. Или не вышла бы замуж до конца дней своих?» «Кто? Эяль?» — удивился адвокат. Это и было его ответом. Поскольку на странице была помещена цветная фотография Эяль Гольдфарб, сделанная в дни ее первого замужества, даже мне стало ясно, что адвокат был полностью прав, выражая недоумение. Настоящая красавица, томный взгляд, тонкие руки, небрежная поза — серые клеточки подсказывали мне, что число любовников этой женщины никогда не опускалось ниже отметки «три». Почему — три? Наверное, это сказался комплекс папуасов Новой Гвинеи, для которых все, что больше двух — уже много.
   Что же до племянника Гая, то он, как положено, сидел шиву (примечание: шива — семидневный траур у евреев, в течение которого близкие родственники покойного не покидают дома, мужчины не бреются и т. д.) и сказал коротко: «не нужны мне эти миллионы, был бы дядя жив…» Корреспонденту «Маарива» фраза эта показалась достойной всяческой похвалы, но репортер из «Едиот ахронот» счел ее двусмысленной, поскольку слышал от соседей, что племянник не очень-то чтил своего дядю, а покойный миллионер племянника просто ненавидел и даже как-то сказал в сердцах: «убивал бы таких своими руками».
   «Гай ненавидел дядю?» — попытался уточнить репортер, полагая такой расклад более естественным.
   «Нет, это Иосиф терпеть не мог Гая», в голос утверждали соседи, знакомые и все прочие, кто хоть каким-то боком связан был с семейством Гольдфарбов.
   Я не успел задать вопрос «почему?» — ответ был опубликован в том же номере «Едиот ахронот». Гай не выносил вида денег. Не то, чтобы он их не любил. Наоборот, он любил деньги настолько, что желал иметь их в неограниченном количестве, чтобы немедленно потратить. Есть такой тип людей: покупая билет Лото, они с точностью до шекеля расписывают свои будущие покупки в случае выигрыша миллиона (квартира, машина, тур в Лондон…), а когда действительно выигрывают вожделенный миллион, тут же спускают его и буквально на следующий день не помнят, на что же, собственно, потрачены такие большие деньги.
   В отличие от дяди Иосифа, Гай не имел никаких талантов, кроме таланта неудачливого игрока. Когда жива была Мирьям, Гай тянул деньги из матери, пока не разорил ее вконец, а затем вынужден был зарабатывать деньги сам, поскольку дядя сразу сказал: «На глупости — ни шекеля.» Зарабатывать деньги Гай не умел. В ЦАХАЛе попытались обучить его профессии водителя, и единственное, что племянник Гольдфарба делал замечательно, — это водил собственную «хонду».
   В общем, если бы на моем месте был Эркюль Пуаро, то серые клеточки непременно потребовали бы обратить особое внимание на племянника — типичный, если вдуматься, случай: молодой повеса, игрок, денег вечно нет, а тут богатый дядя и наследство в миллионы шекелей… Дядя, к сожалению, молод, значит, нужно помочь ему…
   Чепуха. Во-первых, у племянника уже год, как не было ключа. Во-вторых, дядя убит был по чистой случайности. Брали картины, а тут… Нет, почему же? Гай мог снять с ключа копию давным-давно. И когда остался в очередной раз на мели, отправился к дяде — не убивать, конечно, а грабануть картины, о которых, естественно, прекрасно знал. И цены знал, и место, где висят. Не рассчитал, напоролся на дядю…
   Нет, не то. Напоролся на дядю — и убил? Посторонний грабитель поступил бы именно так, но племянник?.. И зачем Гаю идти на дядину виллу с пистолетом? Предполагал, что дело может закончиться пальбой?
   А может, он шел именно убивать, а картины прихватил либо для отвлечения внимания, либо действительно на продажу? Ну, это вообще бред — убивая, он рассчитывал на наследство, зачем было брать картины, которые и без того принадлежали ему по праву наследования? Впрочем, почему же бред — Гай прекрасно понимал, что станет первым подозреваемым, ибо от смерти дяди выигрывал прежде всего нелюбимый племянник. Значит, если Гай убил, он просто обязан был инсценировать что-нибудь вроде ограбления, чтобы навести полицию на ложный след.
   Навел? Не знаю, что думал о Гае Шпринцаке комиссар Бутлер, но меня инсценировка кражи картин со следа бы не сбила. Версию племянника я бы отработал до конца, хотя, если честно, был уверен, что след этот оказался бы таким же ложным, как и версия о проникновении в дом неизвестных грабителей.