Амнуэль Песах. Чисто научное убийство

   По газетным статьям, конечно, трудно судить о характере человека, но все же этот племянник вовсе не выглядел личностью, способной на убийство. Видел я таких, молодых, рисковых, любителей легких денег и женщин, игроков, вечно сидящих на мели, людей приятных и… трусливых. Максимум на что они способны — это подраться, да и то лишь, если выйдут из себя. Убить, да еще с заранее обдуманным намерением? Или ограбить? Не тот случай. Может, во времена Пуаро, да еще в Англии какой-нибудь сын лорда Бадмингтона… А мы живем в Израиле в конце века.
   Таблица моя, несмотря на наличие в ней четырех колонок, получилась довольно куцей. Серым клеточкам просто негде было разгуляться. А если Гольдфарб пал, как говорится, случайной жертвой грабителей, то о них я и вовсе ничего не узнал. Газетные статьи стали бы, возможно, неплохим подспорьем для комиссара Мегрэ с его психологическим методом, но лично мне пространные истории о жизни семьи Гольдфарбов не дали ничего, кроме головной боли.
   Серым клеточкам потребовался отдых, и во второй половине дня я все-таки заставил себя переключиться на иной вид деятельности — историю. Получив неожиданную пищу в виде дневников Моше Дантора, репатрианта, приехавшего в Палестину из Берлина в 1934 году, мои серые клеточки неустанно трудились до вечера, плоды их деятельности я записал в файл, а потом пришла с работы Рина, и мне пришлось тащиться на скучнейший ужин к родственникам. Серые клеточки потащились со мной и весь вечер донимали меня неожиданными догадками и умозаключениями, не имевшими никакого отношения к содержанию застольной беседы.
   Беседа лишь раз коснулась трагедии в Герцлии, и совершенно неожиданно для меня все пришли к единодушному выводу о том, что Гольдфарба убил, конечно же, один из его бывших пациентов, которому хирург в свое время то ли что-то не то пришил, то ли что-то лишнее вырезал. А, может, не самому убийце, а его любимой жене — женщина погибла на операционном столе, а озверевший муж…
   На мои робкие возражения (не было, господа, в блистательной карьере хирурга Гольдфарба таких трагических срывов, и уж тем более — в последнее время) родственники не обратили внимания — нормальная реакция людей, для которых собственная версия, как бы она ни была абсурдна, является единственно возможной…
   Домой мы вернулись за полночь, и Рина недвусмысленно дала понять, что, если я третий раз улягусь спать в салоне, это будет воспринято как попытка злостного саботажа. Собственно, я и не думал возражать. Но, с другой стороны, когда в шесть утра раздается телефонный звонок, лучше все-таки находиться вблизи от аппарата.
   — Если звонит Роман, сказала жена сквозь сон, передай: пусть больше не появляется в этой квартире.
   Я так и сказал.
   — Ну и хорошо, мирно отозвался комиссар на другом конце провода. Значит, поеду без тебя.
   — Куда? — немедленно спросил я, поняв, что перегнул палку.
   — Видишь ли, Песах, сказал Роман, я получил от прокурора разрешение на твой допуск к некоторым следственным действиям. В виде исключения — в качестве независимого эксперта. Но если ты предпочитаешь спать…
   — Я предпочитаю ехать, перебил я и отправился одеваться.
   — Кто-то утверждал, сказала Рина, поворачиваясь ко мне спиной, что история не любит торопливых.
   Я не стал оправдываться: что можно доказать человеку, серые клеточки которого спят крепким сном?

Глава 4
Правильный след?

   — Ты поставил мою семью на грань развода, заявил я Роману, когда он вывел машину со стоянки. Но я на этот риск пошел, потому что понимаю: полиция уже не может обойтись без историка.
   — Приступы мании величия у тебя случаются только ранним утром? — осведомился Роман. И куда мне ехать — на объект или в психушку?
   — На объект, сказал я. Что, собственно, произошло?
   — Нашли картины, сказал Роман. В полной сохранности.
   — Жаль, вырвалось у меня, и Роман недоуменно поднял брови. То есть, я хотел сказать, что, если дело закончилось, это, конечно, хорошо, но тогда зачем ты выволок меня из постели? Я-то думал, что мне будет над чем поломать голову.
   — Будет, пообещал Роман, сворачивая с Жаботинского на Ибн-Гвироль и включая сирену, потому что в центре города даже в этот ранний час движение было весьма оживленным. Сделав еще один поворот, он загнал машину в тупичок, где уже стоял полицейский автомобиль, и место оставалось только для пешехода не особенно крупных габаритов. То есть, для меня. Роману пришлось протискиваться боком. Кажется, он ушиб бедро, потому что, пока мы поднимались на второй этаж, шипел под нос нечто, не очень употребимое в приличном обществе.
   У двери в шестую квартиру стоял полицейский.
   — Привет, Реувен, бросил Роман на ходу, и мы вошли в холл.
   Сначала мне показалось, что я оказался на вилле Гольдфарба — мебель в салоне была в точности такой же. На стенах в том же порядке висели картины, перед ними стоял инспектор Соломон и рассматривал пейзажи с видом скучающего посетителя Лувра, так и не добравшегося до зала с «Джокондой».
   — Вот эти четыре полотна, сказал Роман, те самые, что исчезли с виллы Гольдфарба.
   — Диван вы специально перевезли сюда для создания достоверности? — спросил я, зная, естественно, каким будет ответ.
   — Эта квартира принадлежала Гольдфарбу, объяснил Роман то, что мне и так уже было ясно. Он купил ее почти год назад и скрыл покупку от родственников.
   — Не проинформировать — не значит скрыть, назидательно сказал я.
   — Согласен, Роман наклонил голову. Тем более, что к тому времени с женой он уже был в разводе, а племяннику отказал от дома. Нам тоже, как видишь, понадобилось некоторое время, чтобы обнаружить эту квартиру. Гольдфарб бывал здесь не часто. По словам соседей, приводил гостей, в основном, женщин.
   — Не предосудительно, заявил я. Будь у меня вторая квартира, я делал бы то же самое. Но у простого историка…
   — Ясно, Песах, прервал меня Роман. Рине я о твоих словах не скажу по той причине, что она обещала больше не пускать меня на порог. Поэтому — к делу. Что скажешь?
   — То же, что и ты. Гольдфарб, оборудуя квартиру, перенес сюда часть картин с виллы, а туда еще не успел приобрести новые. Следовательно, ограбления не было, версия провалилась, и все нужно начинать сначала.
 
   — Чему ты, естественно, очень рад, вздохнул Роман.
   — Есть один момент, продолжал он, в кабинете Гольдфарба за секретером стоят свернутые трубкой четыре полотна. Желаешь взглянуть?
   Мы прошли в кабинет. Картины уже не были свернуты, инспектор Соломон развернул их и разложил на полу. Специалист по истории вовсе не обязан разбираться в живописи, но даже на мой непросвещенный взгляд пейзажи, что висели сейчас в салоне, были шедеврами по сравнению с этой мазней. Я так и заявил.
   — Это не мазня, обиделся за хозяина Роман. Это тоже пейзажи, но выполнены современными израильскими художниками. Стоимость картин, кстати, ненамного ниже фламандских.
   Я пожал плечами:
   — О вкусах не спорят. Гольдфарб решил поменять картины — его дело. Или ты продолжаешь настаивать на версии ограбления? Тогда ты должен предположить, что грабители поступили не очень разумно, пряча награбленное на городской квартире Гольдфарба.
   — Чтобы ты не сотрясал воздух попусту, сказал Роман, поехали в управление, по дороге я тебе расскажу, как развивались события.
   Пробираясь к машине, комиссар ушиб себе другое бедро, и потому всю дорогу до управления полиции морщился и не реагировал на мои вопросы.

* * *

   Пойдя по ложному следу, следствие потеряло почти двое суток. Убийца — теперь уже было ясно, что речь идет именно о хладнокровном убийстве, а вовсе не о трагической случайности при попытке ограбления, так вот, убийца за эти сорок восемь часов вполне мог бы и покинуть Израиль.
   Расследование опять начиналось с нуля, и нужно было пересмотреть под новым углом зрения все улики. Чем Роман и занимался с девяти вечера, после встречи с адвокатом Авишаем, оформлявшим одиннадцать месяцев назад покупку квартиры. Как оказалось, Гольдфарб решил приобрести вторую квартиру сразу после развода. Он сам выбрал район в центральной части Тель-Авива и поручил поиск посреднической конторе «Адлан». В течение трех месяцев Гольдфарбу было предложено несколько вариантов, но его то не устраивал этаж, то цена, то улица, по его мнению, была слишком шумной. Наконец, приемлемый вариант был найден, и здесь у адвоката Авишая не оказалось никаких проблем — продавец и покупатель очень быстро обговорили условия, подписали договор, и Гольдфарб внес всю сумму одним чеком. Почему бы нет — деньги у него были.
   Никто теперь не мог утверждать этого наверняка, но все говорило о том, что городскую квартиру Гольдфарб хотел обставить по возможности точно так же, как и виллу в Герцлии. Купил такую же мягкую мебель в салон, поставил в кабинет такие же кресла, и даже картины повесил в таком же порядке. Ну что тут скажешь — причуда богача. Были бы у меня такие деньги, я бы… Впрочем, картины покупать я бы не стал, это точно.
   Во всяком случае, вовсе не с целью грабежа, как стало понятно, явился на виллу убийца. В таком случае, возможно, что это был человек, которого Гольдфарб хорошо знал? Человек, которому Гольдфарб открыл дверь, провел в кабинет, и здесь…
   Убийца мог войти сам — тогда у него был ключ, поскольку взлом исключался полностью. Тем более важно было разобраться со всеми, кто имел доступ на виллу в прошлом и настоящем.
   Что до мотива, то наиболее естественным, по мнению Романа, было предположение о том, что убийство как-то связано с бизнесом Гольдфарба. Или с наследством. Короче, во внимание принимался самый распространенный мотив — деньги.
   В список подозреваемых сразу же попали два новых лица: коммерческий директор фирмы по производству пластмасс Леон Кантор и главный бухгалтер Пинхас Абрамович. Оба пользовались неограниченным доверием Гольдфарба, оба вели дела фирмы больше десяти лет, оба обладали полной свободой действий и оба вполне могли надувать хозяина на десятки тысяч шекелей. Причем не ежегодно, а ежемесячно. Разве не разумно было предположить, что, сколько веревочке не виться…
   Короче, Гольдфарб мог узнать о махинациях, вызвать преступников на виллу для объяснений, а они — кто-то один или оба вместе…
   Понятно, да?
   Мне было понятно. Особенно изящным выглядело предположение о том, что, убив хозяина, Кантор и Абрамович продолжали вести прежний образ жизни, проливали слезы на похоронах и воображали, видимо, что полиция никогда не выйдет на их след.
   — Песах, сказал Роман в ответ на мои сомнения, они просто обязаны были вести себя как раньше. Или ты воображаешь, что у убийцы должен быть затравленный взгляд, неуверенная походка, а при слове «полиция» он должен вздрагивать и прятаться за ближайшим деревом?
   Мы вошли в кабинет Бутлера — узкий как христианский гроб, и я поспешно занял место в единственном крутящемся кресле. Глаза слипались, и я боялся, что мои серые клеточки спросонья могут упустить важный поворот в рассуждениях. Нужно было удвоить внимание, и я сделал это, надавив пальцами на виски.
   — Логичнее для убийцы было бы, сказал я, не искушать судьбу и смотаться в Штаты или Европу, тем более, что полиция дала такой шанс, запутавшись в четырех картинах как в соснах. Разве не ясно, что, едва только возникнет идея о финансовых махинациях, выйти на преступников не составит проблемы? У обоих наверняка есть оружие, которое будет подвергнуто экспертизе.
   — Уже, вставил Роман.
   — И нужно провести полную ревизию в фирме.
   — Начнется в девять, когда ревизоры приедут в офис.
   — И проверить алиби.
   — Ты думаешь, мы этого не сделали?
   — Так какие у них шансы?
   — Никаких, согласился Роман. Оба ожидают в приемной, и я намерен начать допрос с Кантора. Результаты экспертизы оружия будут мне доложены с минуты на минуту.
   Я удобнее устроился в кресле, а Роман щелкнул клавишей диктофона.

* * *

   Магнитофонная лента:
   «Можете ли вы сказать, где и с кем были во вторник с семи до девяти вечера?
   — Могу, но не скажу.
   — Вы понимаете, что речь идет о времени, когда был убит Гольдфарб, и ваши слова могут быть истолкованы вам во вред?
   — Какой вред? Вы думаете, что я ухлопал собственного хозяина? Я что, идиот? Если фирма перейдет к наследнику или будет продана, я наверняка лишусь работы, к которой привык и в которой знаю толк. За десять лет между Гольдфарбом и мной не возникло никаких разногласий…
   — Вы знакомы с Гольдфарбом десять лет?
   — Пятнадцать. Десять лет мы работаем вместе, семь лет из этих десяти я занимаю должность коммерческого директора фирмы. За эти годы оборот фирмы возрос в шесть раз, прибыль выросла втрое, и сейчас только мы среди всех израильских химических компаний работаем напрямую с «Хемикал индастриз», а эти господа не связываются с неперспективными фирмами, которые…
   — Вы были на вилле Гольдфарба во вторник?
   — Нет. Я был у Иосифа в понедельник, привозил на подпись бумаги, потому что у хозяина не было времени в тот день заехать в наш офис, у него была плановая операция в «Ихилове».
   — Вы открыли дверь своим ключом, или Гольдфарб открыл вам сам?
   — Откуда у меня свой ключ?! Я коммерческий директор, а не приходящая прислуга! Естественно, мне открыл Иосиф. И закрыл за мной, когда я уходил, тоже он. Живой и здоровый.
   — А во вторник вы с Гольдфарбом встречались?
   — Я уже говорил — нет.
   — Какого размера обувь вы носите?
   — Сорок третьего. Но, насколько мне известно, никто не бил Гольдфарба ногами.
   — Не нужно острить. Вас ни в чем не обвиняют, я провожу дознание и хочу знать некоторые факты. Почему бы вам ими не поделиться? Согласитесь, нежелание сотрудничать с полицией наводит на определенные мысли.
   — Ваши мысли, комиссар, меня не интересуют. В десять у меня встреча с поставщиком из Франции, а на двенадцать я приглашен на совещание в «Таасия авирит», у них для нашей фирмы крупный заказ. У меня просто нет времени, понимаете? Если я не приду на встречу, фирма может лишиться очень выгодного контракта. По вине полиции.
   — Это я понимаю. Не понимаю другого: почему вы не желаете сказать, где были во вторник? Если у вас алиби, я извинюсь перед вами, и все будет в порядке.
   — Почему у меня должно быть алиби? Я вовсе не обязан докладывать полиции о своих личных делах.»

* * *

   Возмущенную речь Кантора прервал звонок телефона.
   — Хорошо, сказал комиссар, выслушав чей-то доклад. Официальное заключение — на мой компьютерный адрес.
   Положив трубку, он помолчал, внимательно разглядывая заусеницу на собственном пальце.
   — Инспектор Соломон оформит ваши показания, сказал он наконец, и вы их подпишете. Потом можете быть свободны.
   — Шалом, буркнул Кантор и бросился к двери, будто спасаясь от пожара.
   — Следующий номер нашей программы — господин Абрамович? — бодро сказал я.
   Бутлер смотрел куда-то сквозь меня — я оценил глубину проникновения этого взгляда сантиметров в десять, скорее всего, Роман видел мою печень, и она ему не нравилась.
 
   — Я так и думал, что это была женщина, изрек он наконец.
   Вообще говоря, я действительно знал женщину, сидевшую у меня в печенках, но вряд ли Роман был настолько проницателен, чтобы догадаться об этом, да и думал он наверняка о другом.
   — Любовница? — спросил я.
   — Видимо… Соломон утверждает, что Кантор поехал в Ашдод после совещания, проходившего в директорате «Макса», и оставался у своей… э-э… знакомой весь вечер. Вернулся домой около полуночи, жене сказал, что ездил в Иерусалим на встречу. В общем, обычные мужские забавы. Скрывать ему совершенно нечего, или он думает, что я побегу докладывать его жене, с кем он проводит вечера? Вполне надежное алиби.
   — Он мог нанять убийцу, подсказал я. Тогда алиби у него действительно может быть железным.
   — А что до Абрамовича, продолжал Роман, пропуская мою подсказку мимо ушей, то с ним я буду говорить после того, как ревизоры дадут свое заключение. Видишь ли, его вообще не было в Израиле, когда убивали Гольдфарба. Он лишь вчера утром прилетел из Парижа.
   — Самые надежные алиби, назидательно сказал я, рассыпались, бывало, от малейшего прикосновения.
   — Да, конечно… Если ты не будешь меня перебивать, то узнаешь еще кое-что.
   Я промолчал, и Роман, ожидавший хоть какой-то реакции на свои слова, посмотрел на меня с подозрением.
   — Так вот, Песах, метрах в ста от виллы Гольдфарба живет Амитай Шилон.
   — Депутат кнессета или однофамилец?
   — Он самый. Вчера он был жутко, по его словам, занят — обсуждался очередной вотум недоверия. Поговорили всласть, вотум, как ты знаешь, провалили, но Шилон лишь сейчас, с утра пораньше, взяв в руки газету, узнал о гибели соседа. Он сразу позвонил в полицию и сказал о том, что видел в вечер убийства.
   — Он что-то видел?
   — Да, вечер он провел на своей вилле в компании друзей. Шилон утверждает, что примерно в восемь к вилле Гольдфарба подъезжала серебристая «хонда». Сколько времени она простояла перед входом, он не знает, но говорит, что через час машины уже не было. Ему даже показалось, что он узнал человека, который выходил из машины. Он не утверждает наверняка, но это мог быть Гай Шпринцак, племянник Гольдфарба.
   — Так проверьте, нетерпеливо сказал я.
   — Уже. У Гая действительно «хонда» серебристого цвета. Инспектор Соломон утверждает, что и размер обуви племянника соответствует следу, обнаруженному у виллы Гольдфарба.
   — Ну вот, с удовлетворением сказал я. Тут тебе и мотив, и возможность.
   Роман покачал головой:
   — Не вижу ни того, ни другого…
   — Ну как же! Парень вечно на мели и на дядюшкины деньги наверняка смотрит с вожделением, как отвергнутый жених на бывшую невесту. Дядя молод, умрет не скоро, а до той поры денег ему не видать. К тому же, Гольдфарб может жениться еще раз, и тогда наследство становится вовсе проблематичным. Это мотив. И возможность налицо. Он приезжает, Гольдфарб сам впускает племянника в дом, происходит ссора, племянник стреляет и уходит, заперев дверь.
   — Чем заперев?
   — Может, у него был еще один ключ кроме того, что отобрал Гольдфарб? А может, еще один ключ был у самого Гольдфарба, и Гай воспользовался им, когда уходил?
   — Логично… — протянул Роман, но восторга в его голосе я не услышал. Если говорить о мотиве, то в деньгах Шпринцак нуждался всегда. Почему он решил убить дядю именно сейчас?
   — Ничего он не решал. Насколько я мог понять его характер, читая газетные статьи, Гай Шпринцак не способен на хладнокровное преступление. Во время ссоры, случайно — может быть. Возможно, он приехал к дяде поговорить. Может — попросить денег. Слово за слово, повздорили, Шпринцак вышел из себя, достал пистолет…
   — Логично… — еще раз протянул Роман.
   — Тогда почему мы сидим и рассуждаем? — удивился я. Нужно срочно найти этого Шпринцака, пока он не удрал из страны!
   — Никуда он не денется, пожал плечами Роман. Сейчас он спит в своей квартире, обычно он не встает раньше одиннадцати. Хочешь послушать, о чем я буду с ним говорить?
   — Молча?
   — Конечно. Молчание у тебя, Песах, получается замечательно…

Глава 5
«Не верю», сказал Станиславский

   Гай Шпринцак, в отличие от дяди, жил в далеко не фешенебельном районе, на границе между Рамат-Ганом и Гиватаимом. Когда-то здесь действительно жили богатые, по тем временам, люди. Но со временем район застроился стандартными пятиэтажками, похожими не только друг на друга, но, видимо, и на своего создателя: такие же плоские и на тонких ножках-сваях. Архитектор, должно быть, полагал, что вот-вот Средиземное море выйдет из берегов и затопит район новостроек, превратив город в ближневосточную Венецию.
   Гаю принадлежала трехкомнатная квартира на втором этаже двухэтажного коттеджа, окруженного со всех сторон серыми монстрами. Пришла в голову странная мысль: если коттедж придется отсюда выносить, то для этого между домами просто нет места. Разве что боком…
   Мы поднялись вдвоем с Романом. Инспектор Соломон с оперативной группой ожидали в машине на повороте с улицы Катценельсон, готовые, получив от комиссара команду, немедленно явиться на помощь.
   Был десятый час утра, и я не сомневался, что Гая Шпринцака придется будить долго и громко. Возможно, с применением артиллерии, отчего среди мирного населения могли быть жертвы.
   Роман позвонил и, подождав немного, нажал на ручку двери. Массивная дверь упруго распахнулась. Мы посмотрели друг на друга, и обоим пришла в голову одна и та же мысль. Только этого не хватало, подумал я.
   Роман вошел в салон и сразу же направился в узкий коридор, который вел к двум небольшим спальням. Я замешкался, оглядываясь. Смотреть, вообще говоря, было не на что. Собственный вкус хозяина не угадывался: мебель была будто только сейчас перенесена с рекламной фотографии фирмы «Раитей Сэми». Телевизор, видеомагнитофон, все покрыто тонким слоем пыли — скорее всего, в квартире убирали не меньше недели назад. В раковине на кухне наверняка гора немытой посуды, но у меня не возникло желания проверить свое предположение.
   Я поспешил за Романом, который открыл дверь в одну из спален и остановился на пороге. Небритый Гай Шпринцак лежал на застеленной кровати, заложив руки за голову, и глядел в потолок взглядом человека, ожидающего увидеть на белой поверхности текст, разъясняющий смысл жизни. На Гае были старая зеленая майка с символами хайфского «Макаби» и огромные шорты — мне даже показалось сначала, что молодой Шпринцак за каким-то чертом нацепил на себя юбку.
   — Если на звонок не отвечают, медленно разлепляя губы, сказал Гай, значит, гостей не ждут.
   — У вас была открыта дверь, спокойно отозвался Роман. Любой мог войти и…
   — И сделать со мной то, что сделали с любимым дядей, закончил фразу Гай.
   — …и вынести мебельный гарнитур вместе с телевизором, не согласился Роман. А вы продолжали бы лежать на кровати и смотреть в потолок.
   Гай наконец перевел взгляд на нас — идея о том, что кто-то может позариться на рекламную продукцию «Раитей Сэми», ему в голову не приходила.
   — Послушайте, мирно продолжал Роман, у меня есть к вам несколько вопросов, связанных со следствием по делу об убийстве Гольдфарба. Я не хотел вас беспокоить вызовом в управление…
   — Я уже ответил на вопросы полиции, раздраженно заявил племянник, спустив ноги с кровати, но не собираясь вставать. А ваши помощники, комиссар, три часа тянули из меня сведения, как из простого жулика.
   — Работа такая, философски заметил Роман. Так что, сядем в салоне, или вы хотите, чтобы я стоял в дверях, как простой жулик?
   — В Штатах, раздумчиво сказал Гай, поднимаясь, наконец, на ноги, я спустил бы вас обоих с лестницы и написал жалобу вашему начальству по поводу превышения власти. А в Израиле азиатская демократия, полиция сначала вламывается, а потом начинает объяснять — почему.
   Роман в препирательства не пустился, к очевидному разочарованию Гая, и минуту спустя мы сидели втроем в креслах, достаточно жестких, чтобы не испытывать желания немедленно погрузиться в дремоту. Пожалуй, я начал понимать гипотетических грабителей, так и не покусившихся на продукцию «Раитей Сэми»: перетаскивать эти слоноподобные кресла — небольшое удовольствие, а сбыть их можно только через фирму «Товары — по каталогу».
   — Вопросов у меня немного, сказал Роман. Я выслушаю ответы, и если они будут интересны, потом придет инспектор Соломон и все запротоколирует.
   — Мы не знакомы, Гай кивнул в мою сторону, давая понять, что не намерен раскрывать душу при посторонних.
   — Песах Амнуэль, представил меня Роман. Привлечен к делу в качестве независимого эксперта… Итак, вопрос первый: где вы были вечером во вторник?
   — Я же отвечал! — возмутился Гай. И ваши сыщики это наверняка проверили! Мы играли в шеш-беш, на деньги, естественно, нас было четверо, и три человека подтвердили, что…
   — Три человека, сказал Роман, подтвердили, что вы были в компании до половины восьмого. Потом вас позвали к телефону, и вы уехали, сославшись на срочные дела. Вчера вам не задали вопроса о том, что это были за дела и куда вы поехали. Вчера ваше алиби никого не интересовало.
   — А сегодня интересует? — удивился Гай, на мой взгляд, совершенно естественным тоном.
   — Сегодня интересует. Итак…
   — Ну так мой ответ: я не знаю, кто меня вызвал.
   — То есть?
   — Мне показалось, что звонил Шай Нахмани, ну, я хотел одолжить у него денег, и он сказал, что подумает, проверит, позвони завтра, сказал он. Что проверять, он мне сто раз одалживал и знает, что я всегда возвращаю во-время! Просто показать себя хотел… А назавтра позвонил сам и сказал, что нужно встретиться. Я приехал, а Шай вдруг заявил, что знать ничего не знает, никуда мне не звонил и в долг больше не даст. Сволочь. Я не стал возвращаться обратно и поехал домой.
   — Чем вы можете объяснить, что вашу серебристую «хонду» видели около десяти вечера у виллы вашего дяди? Вас, кстати, видели тоже — вы выходили из машины.
   Взгляд Гая остановился и, как мне показалось, наполнился ужасом.
   — Меня? — переспросил он. На вилле? Да что мне там было делать?
   — Вот и я спрашиваю…
   — Не было меня там, Гай пришел в себя и решил, видимо, все отрицать. Обознались.
   Он потянулся к телефону и стал набирать номер.