Амнуэль Песах. Чисто научное убийство

   Глина на аллее не успела подсохнуть, и мои туфли, когда мы добрались до домика садовника, приобрели ужасный вид. Холмс постучал в маленькое окошко и, когда на пороге появился садовник, задал ему тихим голосом какой-то вопрос. Генри бросил на Холмса удивленный взгляд и что-то пробормотал. Я не расслышал ни слова, но, видимо, ответ полностью удовлетворил любознательность моего друга.
   — Пойдемте, Ватсон, сказал Холмс и, вместо того, чтобы продолжать путь к дому, направился обратно, к поджидавшему нас кэбу.
   — Холмс! — воскликнул я. Вы не заблудились?
   — Нет, Ватсон, ответил Холмс, не оборачиваясь. На этот раз я не заблуждаюсь, уверяю вас. Не стойте столбом, друг мой, садитесь, у нас еще много дел.
   Возвращаясь по аллее, я налепил немного дополнительной грязи на туфли, но, что хуже, запачкал и брюки — было бы совершенно неприлично появляться в таком виде не только в респектабельном офисе Баренбойма, но даже в полицейском участке, куда мы, судя по словам Холмса, отправились.
   — Мистер Холмс! — воскликнул инспектор Харпер, когда мой друг возник на пороге кабинета. Я уже получил телеграмму от инспектора Лестрейда, все будет сделано в лучшем виде, не сомневайтесь!
   — Я и не сомневаюсь, сдержанно отозвался Холмс. У меня к вам просьба, инспектор. Я бы хотел, чтобы при нашем разговоре с мистером Баренбоймом присутствовал и молодой Говард. Можно послать курьера с запиской, но не лучше ли будет, если бы этим занялся ваш человек?
   — Я отправлю сержанта, кивнул Харпер. Я чувствую, у вас есть что-то против Баренбойма? Признаться, этот старый лис обвел меня вокруг пальца. Теперь-то я понимаю: он не ответил толком ни на один мой вопрос.
   — До вечера, инспектор, сказал Холмс, и мы покинули участок.
   — Холмс, заявил я, если я не почищу обувь, вы не заставите меня войти в кабинет Баренбойма. Да и вам неплохо бы привести себя в порядок. И заодно поделиться своими соображениями. Убейте меня, Холмс, я не понимаю, как вы пришли к мысли, что Баренбойм замешан в этом странном деле! И как, черт побери, можно было убить человека в запертой комнате?
   — Зайдем вон в ту гостиницу, с золотым петухом на вывеске, предложил Холмс. У нас есть два часа времени, и коридорный начистит ваши туфли так, что вам не стыдно будет появиться в приемной премьер-министра.
   — Что до мистера Баренбойма, продолжал мой друг, когда мы оказались в тихом двухместном номере с окнами во двор, и коридорный унес наши туфли, утверждая, что ровно через полчаса все будет вычищено до блеска, что до мистера Баренбойма, то разве вам самому, Ватсон, не ясна его роль в этом убийстве?
   — Убийстве, Холмс? Еще час-другой назад вы сами были уверены и уверяли всех в том, что убить Уиплоу было невозможно!
   — Убийство, Ватсон, хладнокровное убийство, и я был слеп, когда утверждал обратное.
   — Значит, молодой Говард прав? — пробормотал я.
   — Безусловно, подтвердил Холмс. Потому-то я и хочу, чтобы он непременно присутствовал при нашем разговоре.
   — Почему же мы повернули назад от самого порога? — продолжал любопытствовать я.
   — Дорогой Ватсон, вы так беспокоились о своей обуви, что я просто не мог заставить вас прошагать еще полсотни метров по этой замечательной грязи!
   Ответ не показался мне убедительным, но я не стал настаивать.
   Мы покинули гостиницу в половине шестого и явились на почту как раз во-время, чтобы получить длинную телеграмму из Скотланд-Ярда.
   — Только что пришла, мистер Холмс, сказал знакомый уже нам служащий, окидывая моего друга любопытным взглядом.
   Холмс пробежал глазами текст и молча сунул телеграмму в карман, где уже лежал синий блокнот старого Уиплоу.
   Когда мы вошли в кабинет Баренбойма, на улице уже стемнело, и мне показалось, что здесь мрачновато — в мерцающем свете газовых рожков изображения кораблей на картинах производили впечатление пиратских галеонов с пушками, направленными вам прямо в глаза.
   Мистер Баренбойм усадил нас в те же кресла, в которых мы сидели днем, и я подумал, что Холмс, как всегда, прав: старик был взволнован сверх всякой меры. Он явно боялся предстоявшего разговора.
   Доложили о приходе Патрика Говарда, и молодой человек вошел в кабинет с возгласом:
   — Приятный вечер, господа, после вчерашней непогоды! Рад вас видеть, мистер Холмс, и вас, доктор Ватсон. Я в долгу перед вами, вы сбросили камень с моей души.
   — Дорогой Патрик, вздохнул Баренбойм, что бы ни сказал сейчас мистер Холмс, камень с моей души не упадет уже никогда.
   — Мистер Холмс, нетерпеливо сказал Говард. Вы, наверняка сумели объяснить причину этого загадочного самоубийства!
   — Это было не самоубийство, мистер Говард, сказал Холмс, — Джорджа Уиплоу убили.
   Я внимательно следил за реакцией Баренбойма, но даже я не ожидал того, что последовало за словами Холмса. Старик вскочил на ноги, схватился обеими руками за грудь, глаза его закатились, и он непременно упал бы на пол, если бы молодой Говард не успел подхватить его.
   — Мистер Холмс, вскричал Говард, усаживая Баренбойма в кресло, о чем вы говорите?
   Мне было от души жаль старика. Каковы бы ни были цели, которые он преследовал, убивая компаньона, это был человек, который внушал симпатию. Я знал, что Холмс сейчас все объяснит, и мне, как и Говарду, придется смириться с неизбежным, но все же чисто по-человечески я не мог не пожалеть старика, которому придется остаток жизни провести в тюрьме.
   Я пощупал у Баренбойма пульс и попросил Говарда открыть окно. Холодный вечерний воздух привел старика в чувство. Пульс был хороший, и я не опасался, что Баренбойма хватит удар. Старик был взволнован чрезвычайно, но уже пришел в себя.
   — Я так и думал, пролепетал он, глядя Холмсу в глаза, я был уверен, что Джордж не мог…
   — Господа, сказал Холмс несколько минут спустя, когда все вновь заняли свои места, и мистер Баренбойм, хотя и был бледен, но собран и готов внимательно слушать, это очень странное дело, хотя и очень простое. Я хочу задать вам по одному вопросу, а затем сообщу свое заключение. Мистер Баренбойм, обратился Холмс к старику, знал ли Джордж Уиплоу о том, что Патрик Говард тратит большие суммы на скачках?
   — Конечно, прошептал Баренбойм. Это было постоянной причиной для споров. Патрик много раз давал обещание…
   — Мистер Говард, повернулся Холмс к молодому человеку, сколько денег вы проиграли в прошлое воскресенье?
   Говард нахмурился, и мне показалось, что в глазах его сверкнула молния.
   — Мистер Холмс, сказал он сдержанно, не думаю, что это имеет какое-то значение.
   — Позвольте судить мне, холодно отозвался Холмс. Вы проиграли гораздо больше, чем могли заплатить, пользуясь теми суммами, которые выделял вам ваш отчим. И вы знали, что, явившись с просьбой о деньгах, тем более, что речь теперь шла о трехстах фунтов, вы не получите ни пенса!
   — У меня были деньги! — вскричал Говард, вскакивая на ноги. Я не собирался беспокоить Джорджа по такому нелепому поводу!
   — Естественно, согласился Холмс, ведь вы заранее знали результат.
   Он достал из кармана полученную им телеграмму.
   — Букмекер по фамилии Стивенс, которому вы оказались должны, дал вам недельный срок, чтобы расплатиться с долгом, сказал Холмс, заглянув в текст. Срок выплаты истекает через три дня. Будь жив ваш отчим, вам не на что было бы рассчитывать. Но Джордж Уиплоу неожиданно кончает с собой, и вы становитесь наследником. Но неожиданно выясняется, что ваше вступление в права оговорено условием. И вам не остается иного выхода, как обратиться с просьбой к компаньону Джорджа Уиплоу. Сколько он у вас просил, мистер Баренбойм?
   — Триста фунтов, мистер Холмс…
   — И вы отказали.
   — Это большая сумма, и я подозревал, для чего она нужна… Мне… Мне показалось подозрительным…
   — Вам показалось подозрительным, мистер Баренбойм, что Патрик пришел к вам с просьбой о деньгах, не дождавшись даже похорон отчима. Вы не видели прямой связи, ведь коронер утверждал, что Джордж Уиплоу покончил с собой, и были названы сугубо личные причины, но у вас оставались сомнения…
   — Конечно, мистер Холмс, у меня были сомнения! Я не верил, что полиция провела расследование достаточно тщательно. Они могли что-то упустить. Причину, о которой говорил на следствии инспектор Харпер, кто угодно мог бы счесть убедительной, но не я!
   — У вас возникли сомнения, и вы отказали Говарду.
   — Я не мог ему отказать, мистер Холмс, — покачал головой Баренбойм. Патрик — законный наследник. Но сомнения у меня действительно были… Я сказал, что готов буду продолжить этот разговор через неделю или две…
   — Но вам, мистер Патрик, повернулся Холмс к молодому Говарду, деньги нужны были немедленно, и оставался единственный способ их получить: убедить, наконец, мистера Баренбойма в том, что Джордж Уиплоу действительно покончил с собой. Полностью рассеять его сомнения, и тогда он даст вам нужную сумму.
   — Мистер Холмс, воскликнул Патрик, я приехал к вам, потому что верил в самоубийство отчима еще меньше, чем мистер Баренбойм! Я хотел, чтобы вы разобрались в этом деле…
   — Да полно, дорогой мистер Патрик, вы хотели иного! Вы полагали, что мои выводы подтвердят мнение коронера и полиции, а мой авторитет убедит, наконец, мистера Баренбойма в том, что у Джорджа Уиплоу были какие-то свои, ему не известные, причины для такого поступка. Вот чего вы добивались! Вы прекрасно знали, что Джордж Уиплоу не покончил с собой. Ведь это вы застрелили отчима.
   Говард вскочил, будто подброшенный пружиной.
   — Как вы смеете?!
   Он бросился на Холмса, и мне пришлось придти другу на помощь. Говард оказался сильным малым и сопротивлялся отчаянно. Пожалуй, он смог бы свалить меня с ног, но неожиданно я услышал знакомый голос:
   — Ай-ай-ай, мистер Говард, вам все равно не сладить с этими джентльменами.
   В дверях кабинета стоял Лестрейд, из-за его плеча выглядывал инспектор Харпер.
   — Отпустите-ка доктора Ватсона, молодой человек, продолжал Лестрейд, и дайте руки, я надену наручники…
   Странные звуки послышались за моей спиной. Я обернулся. Баренбойм опустил голову и обхватил ее руками. Плечи его сотрясались от рыданий.

* * *

   — Холмс, сказал я поздно вечером, когда мы уселись наконец у жарко натопленного камина, и мой друг раскурил свою трубку, Холмс, я не докучал вам вопросами. Я старался сам разобраться в этом деле, но все-таки не понял, как можно было убить человека в совершенно закрытой комнате! Вы сами утверждали, что это могло быть только самоубийство!
   — Утверждал, Ватсон, потому что на какое-то время Говард сумел и меня сбить с толка. О, Ватсон, он очень умен. Он мог бы натворить еще немало, но его сгубила гордыня. Он убил отчима из-за наследства. Но деньги ему нужны были срочно, а старый Баренбойм тянул, он подозревал, что Патрик каким-то образом замешан в смерти Джорджа. Баренбойм сомневался в самоубийстве друга, даже полициейское следствие его не убедило. И Говарду пришла в голову идея — если бы Шерлок Холмс подтвердил заключение коронера, у Баренбойма не было бы больше никаких оснований сомневаться. Он примирился бы с неизбежным.
   — Патрик хотел получить деньги, но он не мог убить Джорджа, и вы сами это доказали!
   Холмс покачал головой.
   — Вы говорите о закрытой комнате, Ватсон? Но откуда мы знаем, что она действительно была закрыта, и в нее невозможно было проникнуть? Только со слов самого Патрика! Когда мы вошли в кабинет, все три окна были лишь прикрыты.
   — Их распахнули Говард с садовником, а экономка стояла рядом и все видела. Два свидетеля, кроме Говарда, утверждают, что окна не только были заперты, но и заклеены на зиму бумагой.
   — Вот это-то, дорогой Ватсон, и сбило меня с толку вначале! У меня не было причин подозревать молодого Говарда, а свидетельства садовника и экономки придавали его словам еще больший вес. Но вот, что мне уже тогда бросилось в глаза. Ватсон, вы помните текст предсмертной записки?
   — Конечно, я пожал плечами. «Вина в этом только моя. Мне и отвечать. Всегда ваш, Джордж Уиплоу.» — В чем он видел свою вину, Ватсон? В смерти жены, как полагал инспектор Харпер? В трагической гибели команды «Святой Моники»?
   — Он мог считать себя в какой-то степени виновным, Холмс. Мне приходилось встречаться со случаями… Помните, я рассказывал вам о самоубийстве капитана Лонга? Это было в Бангалоре, и я сам производил вскрытие…
   — Да-да, нетерпеливо сказал Холмс. Лонг обвинял себя в том, что якобы по его преступной халатности погибли двое солдат.
   — Один из них был его племянником. В действительности вины Лонга в том не было, но он считал иначе и покончил с собой.
   — Ватсон, я мог бы согласиться с таким рассуждением, если бы не слова «Всегда ваш». Этими словами заканчивают деловые письма, а не предсмертные записки! Говард подтвердил мою мысль, сказав, что Уиплоу пользовался блокнотом для деловых записей. К кому могли быть на самом деле обращены слова записки? Внимательно прочитав блокнот, я обнаружил, что за неделю до трагедии на пароход «Королева Мэри» были погружены по ошибке триста тонн льна. Пришлось производить перегрузку, фирма потеряла около пятисот фунтов. Виноват был Уиплоу, он отдал неправильное распоряжение. А записку он писал, скорее всего капитану «Королевы Мэри» Диккенсу.
   — Где же остальной текст, Холмс?
   — Записка была на двух листках. Говард вырвал из блокнота оба. Первый унес и, надо полагать, уничтожил. А от второго аккуратно отрезал верхнюю часть, оставив только окончание. У Говарда была причина для убийства. Ему нужны были деньги. Дорогой Ватсон, он играл на скачках, и ему не везло. Старый Уиплоу знал об этой страсти пасынка и время от времени давал ему денег для покрытия долгов, но давал не всегда и наверняка грозил, что лишит наследства, если Патрик не перестанет заниматься глупостями. Возможно, он считал, что молодой человек внемлет наконец его увещеваниям и возьмется за ум. На самом деле Джордж Уиплоу сам рыл себе могилу. Однажды он отказал пасынку в деньгах, и тот решил, что настало время. Говард тщательно разработал все детали и наверняка вышел бы сухим из воды, если бы не обратился ко мне.
   — Действительно, Холмс, зачем он это сделал, ведь если Говард — убийца, его поступок просто нелеп!
   — Вы думаете? Дорогой Ватсон, сам Патрик полагал, что это поступок гения. Говард убил отчима и инсценировал самоубийство. Но старый Баренбойм не поверил. Никакая записка и никакие доказательства инспектора Харпера не могли убедить его в том, что Джордж покончил с собой. Баренбойм предполагал, что дело нечисто, и что Говард каким-то образом замешан. Поэтому, когда молодой человек пришел к Баренбойму и попросил денег в счет наследства, старик ему категорически отказал. Что должен был сделать Говард? Убить Баренбойма, как он убил Уиплоу? Этим он не добился бы ничего и лишь возбудил бы подозрения. Он сделал гениальный ход — обратился ко мне. Молодой Говард был уверен, что если я приду к Баренбойму и скажу «это было самоубийство», старик сменит гнев на милость. Баренбойм мог не доверять полиции, но как он мог не поверить самому Шерлоку Холмсу!
   — Это был огромный риск, Холмс, сказал я. Неужели Говард всерьез полагал, что вы примете на веру слова инспектора?
   — Разумеется, нет, Ватсон, сухо отозвался Холмс. Говард был убежден, что не оставил никаких следов, и никто, в том числе Шерлок Холмс, не сумеет найти против него ни одной улики. Я уже говорил вам, Ватсон: Говарда сгубила гордыня.
   — Когда мы приехали в имение, продолжал Холмс, раскурив трубку, я первым делом осмотрел кабинет. Дорогой Ватсон, я понимал, что, если Говард прав и произошло убийство, то найти следы будет почти невозможно, ведь прошло около двух суток, да, к тому же, непрерывно шел дождь, и искать следы, если они были, снаружи дома уже поздно. Я и в кабинете не обнаружил ничего странного. Окна были прикрыты, но неплотно, и сквозь щели в комнату попадали капли дождя, на полу образовались небольшие лужицы. Кресло, в котором сидел старый Уиплоу, полицейские сдвинули с места, но там, где оно раньше стояло, я обнаружил на полу следы смытой крови. Именно на том месте, куда и должна была накапать кровь, если Уиплоу стрелял себе в голову. Следы крови были и на спинке кресла. Все соответствовало описанию Говарда. В момент, когда раздался выстрел, комната была заперта изнутри. Экономка и Говард спали. Утром экономка почувствовала запах газа и бросилась звать на помощь. Говард и садовник взломали дверь, и что они увидели? Мертвого Уиплоу. В кабинете невозможно было дышать, и мужчины открыли окна, экономка видела, как разрывалась бумага, которой окна были оклеены на зиму. Никто, дорогой Ватсон, не мог ни войти в эту комнату, ни выйти из нее!
   — Именно это, заметил я, представляется мне неразрешимой загадкой.
   — Именно это, отозвался Холмс, и меня убедило в том, что не могло произойти ничего, кроме самоубийства. Я обнаружил блокнот, из которого был вырван лист с предсмертной запиской. Я внимательно изучил этот блокнот той же ночью и обнаружил записи, связанные с торговыми делами фирмы. Почему Уиплоу написал записку именно на листке из этого блокнота, ведь на столе лежали стопкой чистые листы! Утром я встал рано и до завтрака осмотрел землю под окном кабинета. Ничего, Ватсон. Следы, если они были, смыл дождь.
   — Разговор с инспектором Харпером, продолжал Холмс, дал мне нить, за которую я вначале не сумел ухватиться, потому что все еще размышлял над проблемой запертой комнаты и не видел никакого решения, хотя оно лежало у меня перед носом. Я отправил телеграмму Лестрейду, в которой уведомил инспектора, что занимаюсь делом Уиплоу, и для успешного решения задачи мне срочно нужны сведения о молодом Говарде. Я еще не подозревал его, но странный текст записки говорил, что это могло быть не предсмертное послание, а лишь его имитация. Если так, кто-то должен был находиться в комнате, чтобы этот листок положить на стол! И тогда этот «кто-то» мог и убить Уиплоу. Дорогой Ватсон, вы знаете мой метод. Решая задачу, вы исследуете и отбрасываете все варианты, и если остается один-единственный, то, как бы не был он неправдоподобен, именно он и окажется разгадкой тайны. Противоречие, Ватсон, было очевидно. Убийства быть не могло, поскольку комната была заперта изнутри. Но не могло быть и самоубийства, поскольку предсмертная записка оказалась подброшена.
   Тогда я еще раз обдумал рассказы Говарда, экономки и садовника. И понял наконец, насколько был слеп! Ватсон, вы ведь тоже слышали, что говорили эти люди. Только с их слов мы знаем, что все окна в кабинете были закрыты и оклеены.
   — Вы хотите сказать, Холмс, что они сговорились — все трое? — воскликнул я.
   — Конечно, нет, Ватсон. Вы еще не поняли? Представьте себе картину: мужчины врываются к комнату, зажимая себе носы, а экономка смотрит на них, стоя на пороге. Говард бросается к одному окну, садовник — к другому. Оба дергают за ручки, бумага разрывается, и в комнату устремляется холодный воздух. Но если одна из створок в это время была не закрыта и не заклеена, а всего лишь прикрыта, кто в суматохе обратил бы внимание на эту деталь, кроме того человека, который открывал именно эту раму? Никто.
   — Вы хотите сказать, Холмс…
   — Ватсон, это очевидно, и когда я это понял, то заставил вас еще раз отправиться со мной в Чичестер и всю дорогу мучиться вопросом, зачем мы это делаем. Я хотел задать вопрос садовнику Генри, и в мои планы вовсе не входила встреча с молодым Говардом. Я спросил: «Когда вы вбежали в кабинет, не показал ли вам хозяин, какое именно окно открыть?» Ответ оказался таким, как я ожидал. Патрик бросился к правому окну и знаком показал садовнику открывать левое. Вот и все, Ватсон. Мы вернулись в Портсмут, и я попросил инспектора Харпера придти на встречу к Баренбойму, захватив с собой констебля и пару наручников. Лестрейд, поняв из моей телеграммы, что дело нечисто, не только прислал ответ, но явился и сам, что делает честь его интуиции.
   — Погодите, Холмс, — сказал я, вы меня окончательно запутали. Допустим, Патрик Говард задумал убийство, вошел в кабинет, когда отчим просматривал бумаги, и выстрелил старику в голову. Потом вырвал из блокнота записку, оторвал конец и положил листок перед покойником. Револьвер он бросил на пол так, чтобы инспектор подумал, что оружие выпало из руки Уиплоу. Это все понятно. Я понимаю даже, как Говард ушел — через окно. Но есть еще две загадки. Одна — зачем он включил газовые рожки? Вторая — шел дождь, убийца наверняка оставил под окном следы, которые смыл дождь, но потом он вошел в дверь и наверняка наследил в холле…
   — Ватсон, все это очевидно, подумайте сами. Существовал только один способ убедить свидетелей, что окна были заперты изнутри. Войдя в комнату, нужно было сразу броситься открывать окна, не оставляя свидетелям возможности осмотреться и задуматься. Наполнить комнату газом — великолепная идея. Говард сделал вид, что с трудом разрывает бумагу, который были оклеены створки. На самом деле он открыл то окно, через которое вылез ночью и которое лишь прикрыл снаружи. Вот для чего ему нужно было оставлять включенным газовое освещение. А следы… Никто и не думал искать в холле следы преступления, а потом там натоптали полицейские, экономка после их ухода вымыла пол… К нашему приезду, Ватсон, о следах не могло быть и речи! На это убийца и рассчитывал.
   Холмс встал и, подойдя к камину, передвинул дрова, чтобы предоставить огню больше пищи. Пламя весело взметнулось вверх, и я протянул ноги к теплу.
   — Завтра в опере дают «Аиду», сказал я, переворачивая страницу «Таймс». Не хотите ли, Холмс, составить мне компанию?
   — Пожалуй, согласился Холмс. В финале этой оперы есть любопытная загадка. Героев замуровывают в склепе, и я каждый раз думаю: нет ли выхода и из этой запертой комнаты…

Часть вторая
ЧИСТО НАУЧНОЕ УБИЙСТВО

Глава 1
Смерть в университете

   Мой сосед Роман Бутлер, комиссар отдела по расследованию убийств тель-авивского округа, обычно приходит ко мне на чашку кофе по субботам, когда даже некоторые полицейские делают вид, что соблюдают традиции и потому не желают говорить о работе. Субботний кофе сопровождается вялым трепом о футболе (в котором Роман ничего не смыслит), политике (в которой, по мнению комиссара, ничего не смыслю я), прогнозах погоды (в которых не разбирается никто из нас) и, естественно, женщинах (тут уж мы оба большие специалисты).
   О своей работе Роман говорить не любит, не потому, что ему нечего рассказывать, а по причине моей излишней активности как слушателя.
   — То есть? — удивился я, когда Роман именно так ответил на мою просьбу поделиться впечатлениями.
   — Видишь ли, Песах, сказал Роман, аккуратно долив кофе до края чашки и отхлебнув глоток, ты не можешь просто слушать…
   — Развесив уши, вставил я.
   — Вот-вот, ты даже одной фразы не в состоянии дослушать до конца, не перебив и не сделав своих выводов, чаще всего необоснованных.
   — А ваши расследования, ехидно сказал я, настолько совершенны, что добавить к ним нечего. И мыслей своих у благодарных слушателей быть не должно. Почему ты, в таком случае, не любишь давать интервью? Журналисты смотрят тебе в рот и не дают советов…
   — И пишут в своих газетах то, что никогда не происходило в реальности, поморщился Роман. Ты хотя бы правдив в деталях, сказывается профессиональная выучка историка.
   — Ты противоречишь сам себе! — торжествующе отметил я. С одной стороны, ты полагаешь меня правдивым и, следовательно, достойным получения информации, а с другой, предпочитаешь этой информацией со мной не делиться, потому что я тут же начинаю искажать ее своими предположениями.
   — На противоречиях держится мир, философски отозвался Роман и рассказал историю о том, как Мордехай Вануну, застукав жену с любовником, убил обоих, а бедняге Роману пришлось потратить трое суток, в течение которых он дважды ел и ни разу не сомкнул глаз, но преступника нашел где бы вы думали? В крокодильем питомнике.
   — Он там работал крокодилом? — осведомился я.
   — Нет, сторожем, не понял намека Роман.
   — Очень поучительная история, согласился я, но тривиальна и для исторической науки, которую я в данный момент представляю, неинтересна.
   — Ты собираешься вместо новейшей истории Израиля заняться историей преступлений? — спросил Роман, наперед зная ответ.
   — Новейшей историей преступлений в государстве Израиль, поправил я. И в целях исторической достоверности почему бы тебе не разрешить…
   — Поучаствовать в раскрытии страшного убийства или…
   — Или в расследовании деятельности русской мафии, подхватил я, зная, что Роман терпеть не может разговоров о пресловутой русской мафии, которыми в те дни были заполнены первые страницы газет.
   — Непременно, сухо сказал Роман. Непременно разрешу. Но только в одном случае: если преступлению суждено будет войти в историю, и твое участие в расследовании как специалиста окажется необходимым.
   — Убийству Рабина, сказал я, суждено было, к сожалению, войти в историю, но тебя в те дни дома не было, и подробностей я не знаю до сих пор.
   — Весь Израиль знает, а Песах Амнуэль — нет? — вяло удивился Роман.
   — Что знает весь Израиль? — продолжал наступать я. Куда исчез телохранитель, который ехал вместе с премьером в больницу? Кто кричал «патроны холостые«? Был ли Рабин уже мертв, когда его довезли до «Ихилова»? Почему никто не удосужился освободить путь для автомобиля премьера? Почему…