Андреев Ю.А.. Мужчина и женщина

дурачились. Да вдруг она меня, законного мужа, ударом своего тазобедренного
сустава чуть со скамьи не сшибла, чтобы я незамедлительно очистил место
рядом с нею: как же, появился сам сиятельный ректор и очень внимательно
поглядел в ее сторону!..
И еще что вспомнилось: как встретились мы с нею после очередной ее
поездки в поле, и когда легли ночью в постель, вдруг она ноги таким образом
кверху задрала, какого в нашей с нею долгой практике не бывало. Я потом
понял; научили, хороший семинар она прошла...
И еще вступило в память, как Эмилия Иосифовна неодобрительно сказала
мне: "Мое дело, конечно, сторона, но мне очень не нравится, что в ваше
отсутствие мадам Томила надевает свое самое лучшее узорное белье, душится
самыми дорогими духами и уходит из дома надолго". И опять я отмахнулся от
всего: раз я был воспитан на мысли о единобрачии, значит, и она, думал, так
же мыслит...
Не буду дальше тянуть эту резину; короче говоря, заняла она важный,
пост заведующего кафедрой в свои-то молодые годы и ушла после ряда
хитроумных маневров в жены к самому парторгу всего Института. И дочку с
собой забрала, и остались мы вдвоем со старшим сыном. Не стану рассказывать,
как хитроумно в мое отсутствие устроила она развод, чтобы я узнал о нем лишь
месяц спустя, не буду говорить и о том, как вынудила она меня разменять
квартиру и оплатить этот обмен (хотя ушла в большое, благоустроенное жилье).
Таким вот оказался итог моих первых пятнадцати семейных лет. Я дал себе
слово никогда больше не встречаться с этой женщиной и сдержал его. Правда,
недавно я увидел ее случайно, на поминках общего давнего знакомого, и
ужаснулся. С трудом узнал я в безмерно толстой обрюзгшей старой даме е
клочками ярко крашенных хною волос на голове и с вытаращенными базедовыми
глазами ту молодую и энергичную Томилу, которая была первой моей любовью и
матерью моих любимых детей. И подумал я: да, трудно, тяжко достался мне этот
развод, будто жилы мне тогда перервали, но, значит, так было надо, чтобы
судьба увела меня от чудища, внешний облик которого сравнялся, наконец, с
его внутренней сущностью!.. Так впоследствии я произнес хвалу своей горькой
семейной участи.
Что же было после того? Я дал себе зарок - больше сердца своего ни в
чьи женские руки не отдавать! И снял я тормоза со своей машины, и понесся с
горочки без оглядки. Посудите сами: холостой, физически крепкий, материально
безбедный мужчина, непьющий, специалист-военный в возрасте до сорока - и это
при изобилии-то незамужних женщин и девушек вокруг. Но ведь и замужних,
недовольных своим положением хватало. Что тут началось, какое колесо
завертелось! Да ведь завращались вокруг меня действительно хорошие женщины,
в самом деле достойные любви, жаждущие нормального человеческого счастья. А
я никаких различий между ними не делал, может быть, по-своему мстил всему
женскому роду за Томилу и, образно говоря, поехал на упряжке сразу из
шестерых лошадей, да еще нередко менял по дороге коней одного на другого, а
точнее - одну на другую. И сплошь да рядом бывало тогда, что за одни сутки
встречался с двумя-тремя разными красавицами. Я был как оголтелый!
Продолжалось так месяц-два-три, полгода, и начал я чувствовать глубокое
внутреннее беспокойство. Нет, дело заключалось не в физической усталости -
достаточно было отоспаться или оказаться в дальней командировке (где,
впрочем, я тоже охулки на руку не клал), как спортивная форма, извините за
выражение, полностью восстанавливалась. Неудобство носило внутренний
характер: добрый человек, не желавший никому зла, я оказался источником и
генератором жестоких бед. Вокруг меня хлестала кровища, происходили аборты,
когда я хладнокровно заявлял трепещущей в ожидании своей судьбы женщине, что
мне ребенок не нужен, а она, впрочем, пусть поступает сама как ей
вздумается. Рушились чужие семьи, творились трагедии, и бывало, что гордые
дотоле женщины зимними морозными ночами сидели неподвижно на скамейке под
окнами моей квартиры или маялись на батарее в подъезде, но я не выходил и не
пускал их к себе, потому что они были в каком-то пустяке виноваты. Одна
молодая, прекрасная в первом чувстве женщина, двадцатипятилетняя машинистка
из моей же конторы, убежала от мучений безнадежной любви, когда поняла, что
я не женюсь на ней, в Норильск, но затем разорвала тамошний контракт и
возвратилась - на новые свидания и на новые муки. И т.д., и т.п.
Отчего усугублялось ощущение серьезного внутреннего неуюта? От
возрастающей тоски из-за тягостного внутреннего сходства всех этих столь
разных, внешне столь непохожих женщин - из-за их сходства в практически
нескрываемом эгоизме. Эгоизм этот, по-разному проявляемый, выражался в том,
чтобы заставить меня служить их интересам, их целям, чтобы впрячь меня в ту
упряжку, которая повлечет каждую из них к ее цели. Я нужен был лишь как
средство. О том, что у меня есть свои цели, свои задачи, свои планы, своя
жизнь, свои вкусы, наконец, своя индивидуальность, об этом не думала ни одна
из них: нет, если любишь, то делай и поступай так, как ей требуется, как ей
удобно... Я не мог не задуматься о том, что и для Томилы был лишь конем,
который, покладисто помахивая хвостом, волочил воз с семейной кладью туда,
куда ей было угодно. И все отпуска, и все культпоходы, и все гулевания
устраивались тогда, когда ей это казалось удобным. Практически всегда все
изначальные планы вынужден был перекраивать я. По доброте душевной я
полагал, что долг любящего мужчины в том и состоит, чтобы потакать желаниям
своей женщины, чтобы баловать ее. Да я и сейчас Так думаю. Но с одним
уточнением: настоящие супруги или подлинно увлеченные друг другом мужчина и
женщина должны взаимно потакать желаниям друг друга. Игра в одни ворота -
теперь-то я это знаю достоверно - точный признак душевной неразвитости и
эгоцентризма.
Короче говоря, именно те смутные чувства, о которых я сказал, и целый
ворох других причин, о которых, может быть, еще скажу, привели к тому, что
однажды, когда я, услыхал от очередной женщины нечто совсем непохожее на
речения остальных, я будто с налету о бетонный столб стукнулся и понял, что
вот, наконец- то, мне встретилась она.
Дарья была старше тех красавиц, что вращались вокруг меня, мы были
однолетки, но ее спортивная стать (альпинистки, скалолазки, горнолыжницы)
позволяла ей выглядеть моложе своих юных соперниц. Мы сошлись с нею быстро -
после соревнований по ночному ориентированию. В постели она была и
застенчива, и жадна одновременно - очень долго жила без мужчины. И вот
однажды, когда мы после жаркой ночи проснулись в ее маленькой ведомственной
комнатке, я услыхал то, что поразило меня, как гром небесный. Она спросила
своим низким, прекрасным голосом: "Ну, что ты тут с бабой развозжался? Дел у
тебя что ли нет? Сам ведь плакался, сколько еще не выполнил - накрутит тебе
начальство уши, смотри!" И это - вместо столь обычного и привычного:
"Миленький, ну, не уходи, ну, останься. Работа не волк... Ну, если ты меня
хоть чуточку любишь..." Так впервые встретился с женщиной, которая поставила
мои интересы вперед своих!
И это решило мою судьбу, хотя Дарья была, повторяю, старше всех других
претенденток, хотя у нее была - в отличие от других - дочка, хотя мастер-
технолог на аккумуляторном заводе она была, что называется, из иного круга,
хотя у нее не было своего жилья, а мы с сыном жили в однокомнатной квартире.
Зато у нее было понятие о том, что я - человек со своими делами и
обязанностями, которому надо помочь. Да, эта "малость" плюс душевное
угнетение от того зла, которое я творил вопреки своей натуре, решило нашу
судьбу.
Никакого особого объяснения у нас не было. Когда очередной раз они с
дочкой приехали к нам, чтобы всем вместе и с моим сыном ехать на выходные
дни на скалы, и Дарья разложила в кухне свою выпечку, я спросил у ее дочки:
- Светочка, пойдешь ко мне в дочки? - Пойду, - ответила она, потупясь и
жуя пирожок. - А вы меня возьмете в сынки, Дарья Антоновна? - спросил ее мой
сын. - А ты и так уже давно мой сынок, - мимоходом, между делами сказала
она, подталкивая ему через стол по-особому, как шестеренка, нарезанное
яблоко. - В общем, засиделись мы, поторапливайтесь, электричка ждать не
будет.
Назавтра они перевезли к нам пестрое свое женское барахлишко, и
послезавтра мы отправились в ближайшую школу записывать в шестой класс
Светлану, что было непросто без штампа о прописке. Но мы этого добились.
И Светочка спросила меня: - Дядя Егор, а почему Димка называет вас папа
и на ты, а мама говорит, что мне нельзя? - Почему нельзя? - возразил я, -
Только так и можно.
Так я обрел не только жену, но и дочку. И потекла наша жизнь как в
Ноевом ковчеге: двое взрослых в одной постели, подросток-сын на кровати в
другом углу и дочка с ушами-звукоуловителями на раздвижном кресле между
ними.
И Боже ж ты мой праведный, сколько проблем - бытовых и бытийных - сразу
возникло, и все их надо было решать! Иные из них не могли не насмешить: вот
Светочка заспорила с названным братом о том, что стульчак в уборной надо
держать опущенным, потому что женщинам так удобней, на что Дима резонно
отвечал, что в поднятом состоянии он удобнее для мужчин, и многое-многое
притиралось, шлифовалось и утрясалось.
Весело мы жили. Как-то Дарья, не щадя себя, приволокла арбуз величиной
с земной шар и весом в двенадцать килограммов. Одним махом мы сладили с ним
за ужином и на двери туалета прикололи бумагу и карандаш, чтобы каждый, кто
ночью встанет, расписывался. Каково же было возмущение Светочки, которая
спала всю ночь, как сурок, когда утром она обнаружила на бумаге четыре свои
росписи! - Это Димка подделал, это Димка! - шумела она. - Сам чуть в постель
не напрудил, а на меня свалил!
Димка, довольный, хохотал... А когда однажды со школьной вечеринки он
явился под хмельком, с каким удовольствием все члены семейства рисовали
обличительные дацзыбао, а потом развесили эти едкие карикатуры на стенах и в
коридоре! Но когда в другой раз он явился из школы с хорошим фингалом под
глазом и с грозным вызовом родителей в дневнике к директору, мы решительно
встали на его защиту. Дело в том, что, гордясь своей новой матерью, он отнес
в класс ее удивительное фото, где она, распластавшись подобно ящерице, гибко
движется вверх по вертикальной стене. Некий шутник из тех жлобов, что готовы
все осмеивать, положил фото на бок и заржал над разоблаченной, по его
мнению, фальсификацией: дескать, баба корячится на ровной площадке, ползет
слева направо. Дима сначала пытался объяснить, что вот внизу видно озеро,
которое не может стоять вертикально. Шутник, у которого мускулов было явно
больше, чем мозгов, ответил ему так гадко, что Дима врезал ему по зубам
раньше, чем успел что-либо осмыслить. Правда, и получил в ответ, но совесть
его была чиста, что я директору и попытался объяснить, причем успешно.
Детям мы выделили рабочие места для уроков, распределили свои домашние
обязанности, и во время веселых застолий шуточными репликами решались все
назревшие проблемы, высмеивались и снимались конфликты, и дети чувствовали
себя счастливыми в любящей полнокровной семье, где каждый из них имел и
заботливую мать, и справедливого отца. Об этом можно долго и увлекательно
рассказывать, вспоминая все новые подробности, но я сейчас пойду в иную
сторону: двинусь в страну по-настоящему драматическую. И страна эта, думаю,
имеет самое прямое отношение к преждевременной кончине Дарьи.
Она была веселой и прямой в отношениях с людьми на любом уровне. Так,
например, своим остроумием и чувством независимости она просто поразила у
нас на банкете нашего многодумного генерала, а уж тот умел разбираться в
людях!.. И при всей своей гордости и чувстве собственного достоинства она с
присущей ей добросовестностью отнеслась к счастливому изменению в ее женской
судьбе, к переходу из неопределенного состояния матери-одиночки в статус
сиятельной офицерской жены и матери немалого семейства. Не склонная к
выспренным словам, она лишь однажды прошептала, цепко прижимаясь ко мне всем
своим худеньким крепким телом и глядя в мои глаза горящими очами: "Ты - мой
идеал! Неужели это не сказка, что я - твоя супруга?"
Десятый ребенок в бедной восточно-сибирской семье, единственная
оставшаяся живой у матери, пережившая феерическую биографию, в которой было
и заведывание пушной факторией у самой кромки Ледовитого океана, и занятия
статистикой в Бурятии, и судоремонтные мастерские во Владивостоке, и
рыбоконсервный завод на острове Шикотан, и бесконечно многое другое было в
ее жизни. И при всем этом Дарью отмечала неукротимая тяга к культуре,
которая привела ее через всю страну в Питер и вопреки всем законодательным
препонам позволила закрепиться в нашем великом городе на Неве. На несколько
голов выше моих были ее познания в оперном искусстве и в серьезной музыке,
безупречным был слух и удивительным исполнение туристских и альпинистских
песен, которые так самозабвенно любила она распевать в компаниях своих
единоверцев по горным видам спорта.
Не высказываемая прежде даже самой себе, ее затаенная мечта об образе
жизни, наиболее соответствующем ее натуре, волею небес осуществилась. Общим
решением семейства она ушла из своего гальванического цеха -
высокооплачиваемого, но вредного для легких, и перешла на инструкторскую
работу в школу олимпийского резерва: и к дому ближе, и дело по душе, и
временем для семьи стало легче распоряжаться. Она очень серьезно принялась
обустраивать мой быт согласно своим представлениям о светской жизни: так
например, она завела в секретере зеркальный бар, куда стала раздобывать
разного рода бутылки - до сорока штук стояло их там (а с отражением в
зеркале - кошмар! - вдвое больше), и предметом ее высокого тщеславия было
поразить моих или своих сослуживцев удивительными напитками или коктейлями.
Я только посмеивался, понимая, из каких пластов предыдущей нищеты взрастали
подобные представления о "красивой" жизни.
Она была очень сдержана на высокие слова, но я знаю, что любовь ко мне
и преданность семье составляли суть ее существа. Через год совместной жизни,
когда она была в положении, случилась беда: ей сообщили, что со мной в
дальней командировке (она сразу поняла, что в Афганистане) случилось
несчастье, но сейчас уже все в порядке, самое главное - жив и можно не
беспокоиться... Когда я приехал, то застал ее в больнице: от нервного
потрясения случился выкидыш, двойню не сохранили. Я так и не узнал, кто
проявил подобную "заботу" обо мне.
Говорю об этом для того, чтобы еще и еще раз сказать: Дарья любила меня
самозабвенно, всей сильной и одинокой женской натурой, изжаждавшейся по
счастливой жизни. Она стремилась по необоримому чувству долга полностью
соответствовать представлениям об этой счастливой жизни.
И вот тут-то нас ожидал конфликт. Конфликт, который рос, усугублялся и
стал, в конце концов, непреодолимым. Счастье любви, полноты бытия, радости
обретенной семьи, чудесной женщины - верного спутника, безусловно, требовало
выхода, реализации накопившейся страсти. Не мог не стремиться к такой же
реализации и я: Но - в силу гордой скрытности своей души - Дарья не могла
беззаветно мне отдаваться в неспящей тишине, где двое чутких детей ловили
все ночные звуки, либо даже спали, но она боялась разбудить их - звоном
пружины в матрасе, стоном любви, криком страсти.
Мы ложились, я начинал ее ласкать, а она своими маленькими сильными
пальцами сжимала и блокировала мои руки. И еженощный возможный рай двух
обретших друг друга любящих людей оборачивался адом. В конце концов, я
засыпал, а она заснуть не могла, и глубокий внутренний невроз все сильнее
разрушал ее душу. И дело было, конечно же, как я понимаю сейчас, задним умом
крепок, не столько даже в физиологических стрессах, сколько в
катастрофическом столкновении психологического представления о долге
счастливой женщины, обязанной удоволить любимого мужа (не говоря уж о своем
естественном удовлетворении) в столкновении с невозможностью переступить
через нерушимое внутреннее табу женской и материнской стыдливости.
Потрясение это, ежесуточно повторяющееся, зашло так далеко, что
сломались какие-то тонкие механизмы ее радостной и активной до того
сексуальности. Дошло до того, что она все менее и менее могла уже
эмоционально раскрываться даже в самых удобных обстоятельствах, даже когда
мы оставались одни, даже в отдельном санаторном номере, где мы поселились в
первый же из совместных отпусков. Что-то сломалось в ее психологии или в
психике, и конфликт этот внутри ее сознания творил свое ужасающее,
разрушительное черное дело, проявляясь, конечно, и в конфликтах внешних.
Не стану развивать далее эту ситуацию во всех подробностях; дети
выросли, мы оставили Дмитрию свою однокомнатную квартиру, когда он женился.
Скажу здесь, что в свой срок устроил жилье Леночке, своей дочке от Томилы,
когда пришел ей срок выходить замуж, и первого внука принесла мне она. Я
купил нам двухкомнатную кооперативную квартиру (благо доходы тогда
позволяли), а затем к замужеству Светочки построили квартиру и ей. И вот,
два любящих друг друга человека, мы остались вдвоем, но спали уже в разных
комнатах, на разных кроватях и встречались на одной постели все реже и реже,
пока встречи эти не прекратились совсем.
Дарья, целостная натура, по-прежнему любила меня искренне, жила моей
работой и моими интересами, она неколебимо стояла на моей стороне во всех
служебных коллизиях, но уже не могла исправить случившегося с нею сбоя. Она
была очень умна, и как-то рассказала мне будто бы стороннюю историю о неких
знакомых ей супругах, которые в силу трудных обстоятельств не могли жить
совместно половой жизнью из-за болезни жены. Но ценя и уважая ее как
товарища, муж был настолько тактичен, что ни разу ни намеком, ни оговоркой
не показал жене, что у него кто-то есть на стороне...
Притчу эту я с благодарностью принял - тем более, что к этому времени
уже много лет вынужден был жить нелегкой двойной жизнью, честно говоря,
противной и разрушительной для моей души и для тела. Тем не менее в Москве,
куда довольно часто выезжал я в командировки, была у меня сначала одна, а
затем и другая жена, то есть были женщины, которые любили меня, ждали и
искренне хранили мне верность от праздника встречи до другого праздника.
Была у меня и сибирская жена, и киевская. Нет, я не был блудником, и здесь я
упоминаю об этих женщинах, а не о многотрудных своих производственных
заданиях, которые . отнимали главные силы и время, только для того, чтобы
сказать: во всех этих ситуациях я стремился отнюдь не к тому, чтобы
поматросить да и бросить, но именно к семейным отношениям, к
доверительности, к взаимной заботе. Привязанности мои были крепкими и
постоянными. Самое главное, больше пяти лет в Ленинграде была у меня вторая
жена - та самая машинистка, которая тихим голосом, покрывшись вся красными
пятнами, заявила после моей женитьбы, что покончит с собой, если я не буду с
нею встречаться. И мы жили с ней - много, радостно, с полнокровным чувством
людей, которые вопреки драматическим обстоятельствам близки душой и телом.
Был, правда, момент, когда она потребовала, чтобы я ушел к ней от Дарьи -
ведь я люблю ее. Я сказал, что люблю ее несомненно, но Дарью люблю всеми
силами души. "Так не бывает" жалобно заплакала она. "Возможно, в книгах и не
бывает, - возразил я, - но в жизни ведь так..." Со временем эти женщины
познакомились и стали дружны, но Дарья так и не узнала об этой темной
стороне моей Луны.
О Господи, как я хотел бы, чтобы мне ничего не приходилось скрывать от
богоданной и родной своей жены, но шли годы и двойственность усугублялась,
ибо не мог ее бросить, я все больше ценил ее острый ум, искренне любил
многообразие ее талантов, неуходящую красоту стати, обходительность, веселый
компанейский задор, и я перестал бы уважать себя, если бы бросил женщину в
возрасте, отдавшую мне все тепло своей души и силу разума, да вот беда -
замкнувшую свое тело.
Поскольку в своем развитии ситуация не удерживала меня от случайных
встреч, постольку начались сексуальные неудачи: в напряженных
обстоятельствах уже не редкость было столкнуться с осечкой. Да, по-прежнему
все хорошо и даже все лучше и богаче получалось у нас с Региной -
машинисткой, но годы шли, и я сам первый содействовал тому, чтобы она, в
конце концов, устроила с другим свою женскую судьбу, получила хотя бы
внешнюю видимость замужества. Мы перестали с нею встречаться, и я полагал
уже, что моя мужская биография, в общем, близка к унылому завершению: знать,
не судьба мне была найти такую свою половину, с которой я мог бы постоянно
испытывать радость действительно полного сближения.
И тут настигло меня страшное горе, которое буквально раздавило меня: в
составе женской команды ветеранок-альпинисток Дарья пошла на не очень
сложное восхождение в Заилийском Алатау, и их лагерь тридцатого марта, когда
снега подтаяли, был накрыт снежной лавиной. Их палатки стояли там, где
никогда, ни разу лавины не сходили: уж эти ветераны, мастера спорта знали
все тонкости коварных гор. Но, значит, не все...
Когда мне сообщили об этой беде, я побежал в лесопарк - я бежал и
кричал, и плакал, и выл, как дикий зверь. Я падал на землю, катался по ней и
снова кричал и плакал. Так закончились вторые пятнадцать лет моей семейной
жизни.
Наверно, этот эмоциональный выброс в парке спас мою душу от разрыва.
Мы, родственники, вылетели в район катастрофы: команды спасателей нигде
ничего не нашли, ни палатки, ни рюкзака... Так и закончилась ее незаурядная
жизнь, в которой были, надеюсь, и моменты счастья. Но я-то знал, что ни в
какие горы она тогда не пошла бы, если бы дома все было отлично. А отлично
не было из-за того, что я - мужчина - когда-то не смог понять тонкость и
сложность женской психологии, не было из-за того, что не сумел привести
молодую любимую жену в отдельную комнату. Нужно ли мне на хищницу Томилу
пенять, которая от жадности отняла у меня тогда квартиру? Бог ее покарал,
изуродовал, она свое возмездие и за это, и за многое другое получила. Но и я
получил! Только я был виновата том, что Дарья, уникальная, но хрупкая
женщина тогда сломалась навеки.
И вот - мне перевалило за полвека, дети разлетелись, жена погибла
страшной смертью, а я, старый осколок, демобилизованный из армии, удаленный
от профессии, которой отдал всю сознательную жизнь, остался один одинешенек,
пень пнем. Вот с таким-то жизненным и мужским опытом я оказался не у дел. В
таком вот душевном состоянии я и встретил Анастасию.

ГОВОРИТ НАСТЯ

КАК Я СТАЛА ЖРИЦЕЙ ЛЮБВИ (Авторская редакция заголовка: Как я в
возрасте старше тридцати лет впервые ощутила себя пылкой, любящей женщиной,
хотя предыдущие мужья правомерно считали меня в постели холодной, чуть ли не
фригидной)

Эпиграфы к главе

- Когда наша соседка миссис Джонс сменила мебель, мы тоже купили новый
гарнитур, - сказала Нэнси своему мужу Ричардсону. - Едва она обзавелась
новой моделью "Вольво", ты тотчас купил еще более новую модель "Ситроена". Я
уж не говорю, сколько нам стоила загородная вилла, которую пришлось
приобрести из-за нее. Бог с ними, с этими расходами, но что мы будем делать
сейчас? - А что, у нее новая покупка? - У нее новый муж.

"У женщин половое возбуждение стимулирует кровообращение за счет
прилива крови ("горят щеки"). У большинства из них, в отличии от мужчин,
начинается набухание и отвердевание сосков молочной железы. Здесь же (около
отвердевающих сосков? - авт. Разрядка моя) начинается напряжение- клитора"
Из статьи известного сексопатолога, кандидата медицинских наук в газете "Час
пик"

- В студенчестве - я в ЛЭТИ учился, - любви были робкие, платонические.
Опыт танцев ярче был. Но была любовь, как из прошлого века. К студентке
Тане. Я так боялся ее, что не знал, чего мне больше хочется встретить или
избежать. Она, конечно, полюбила другого. Тогда я понял, возвышенно-
несчастная любовь роняет человека. "Двойка тебе", - сказал я себе и больше в
безнадежные варианты не вступал. А Таня так и осталась для меня феей. - Но
бывают такие, которые женятся и по первой, и по второй, и по третьей... -
Поражаюсь, зачем люди много женятся? Там, где я живу, я создаю свое особое
поле. Менять обжитое тяжело, я знаю много людей, которые это сделали с
большой разрухой для своего "я".
Из интервью писателя В. Попова, опубликованного в газете "Час пик"

Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, То Бог в нас
пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас.
1-ое Иоанна 4: 12

Господи, да могла ли я когда-нибудь раньше и в мыслях держать, что вся
моя женская жизнь до встречи с Егором была не больше, чем туманом и
непробудным сном души и тела? Да думалось ли мне, что многоопытная мать
двоих детей, рожденных от двух законных мужей, женщина, познавшая в своей
тридцатилетней с лишним биографии до дюжины, наверное, других мужчин кроме
них, что я была не более, чем девственницей, чем нетронутой девушкой,
которая предполагать не смеет, какие огненные чувства, какие термоядерные
взрывы страсти, глубоко сокрытые в ней, созрели?
Когда началось со мной это потрясающее переворачивающее все естество
безумие, я вспомнила и передала Егору рассказ старого французского писателя