Андреев Ю.А.. Мужчина и женщина

столб - толщиной и длиной мало что не с детскую ногу, мое лоно сможет
вместить? Мелькнула и исчезла, потому что все мысли ушли, все вспыхнули
разом и сгорели: хочу! Хочу! И ничего другого. Огненное желание скрутило
меня и бросило вверх, как сухой лепесток в огне пожара. Да что же это
происходит? Что делается? Уже два года живем, почти ни одного дня не
пропускаем без близости, а безумная страсть все больше воспаляет меня - всю
целиком, и тело, и разум, и душу, и кости, и жилы - всю, всю! Это я -
холодная Артемида, это я - бесстрастная наложница всех предшествующих
мужчин, которые обладали моим телом? Да неужели сейчас здесь, в этой постели
одалиска, готовая безумствовать в своей страсти, - это та же женщина, что и
в прошлые годы?.. О, Егор, что же ты сделал со мной, на какие клавиши нажал,
какие клеммы подпаял, что я стала . счастливой, что я познала могущество
любовного пожара? О, спасибо тебе, люблю, люблю, люблю тебя!..
Он проснулся, судя по дыханию, и лежал молча, потом обнял меня без слов
и крепко прижал. Я уже не могла ждать!
- Скажи мне: сейчас я буду тебя е..! - Сейчас я буду тебя е..! - как
эхо шепотом повторил он...
Я ринулась на него - и уже ничего, даже смерть не смогла бы меня
остановить! О, как глубоко вошел этот нефритовый столб в мои ложесна - и что
было потом! Буря, ураган, крик, плач, царапание, слова, которые нельзя даже
представить себе! Сколько времени это продолжалось? Не знаю! Я была сверху,
потом снизу, потом я была спереди, потом была сзади, он крутил меня
по-всякому, я изгибалась сама, и наконец - страшное его рычание и могучие
толчки, как жгучие выбросы из шланга, который раз за разом заливал под
невероятным давлением мое нутро...
И хоть я почти ничего в этом огненном смерче не помню, все же нечто я
поняла: это свое совершенно измененное сознание, которое перенесло всю меня
в другое измерение, в мир совсем иных возможностей. О чем я говорю? Мне
приходилось читать и даже видеть по телевидению углеходцев, и наших, и
западноукраинских, и индийских: после костра остается большая груда пылающих
углей, и люди один за другим спокойно идут по ним, а потом показывают свои
розовые, необожженые ступни. Необожженные при температуре 800 C! А при
100 , как известно, кожа горит, как бумага. Углеходцы говорят, что все дело
в измененном состоянии сознания - в настрое, который в реальности позволяет
совершать то, что зовется чудом.
К чему это я? К тому, что во время экстаза я схватила его руки и
притянула к своим соскам: крепче, крепче! - кричала я. Он боялся причинить
мне боль, но я с такой силой сжала его ручищи, лежащие на моей груди, что
ему ничего другого не оставалось, как сдавить соски, будто они не живые.
Волна неземного восторга унесла меня ввысь - и раз, и другой, и третий!
- Еще! Еще! Еще! - оргазм следовал за оргазмом, один невероятнее
другого, а я вкладывала свои соски в его руки и требовала: Сильнее! Сильнее!
Дави!.. Но когда все это самадхическое - другого слова не нахожу - упоенье
завершилось, и мы, тихо прильнув друг к другу, отдыхали, он не смог
удержаться: с явной опаской осмотрел мою грудь - на ней не было ни-че-го,
никаких следов! Да и я чувствовала себя легко, опустошенно, сладко - ни
признака какой-либо боли, хотя стальные пальцы его таковы, что способны в
боевой схватке легко переломить предплечье или на спор согнуть кочергу.
Ни-че-го! Ни сле-да! Вот где - в ином мире, в ином состоянии была я в момент
своего безумства. А вернее - наивысшего взлета своей страсти.
Да, не думаю, чтобы хоть кто-либо мог увидеть даже отдаленно схожий
портрет той буйной одалиски, необузданной жрицы любви в озабоченной бытовыми
заботами домохозяйке или в вежливо-приветливой институтской "ученой
дамочке"!
Конечно, страсть и ее протуберанцы были максимально сильными
проявлениями моего нового замужнего состояния. Прежние загсовские
свидетельства как раз ни о чем глубоком не свидетельствовали, потому что я
душою своей в основном жила отдельно от бывших супругов: у них была своя
жизнь, свои интересы, у меня - своя. А теперь я была за-мужем, и его дела и
заботы стали моими собственными, потому что жгучий интерес вызывало у меня
буквально все, что имело отношение к этому человеку, который мощно втянул
меня в свою орбиту, как притягивает Земля Луну, или как Солнце держит на
вечной привязи и заставляет вращаться вокруг себя Землю.
Он уже не был офицером, а я никогда до того не была в роли офицерской
жены, но, кажется мне, я с готовностью и искренней радостью стала для него
именно такой женщиной, какой может быть офицерская жена в ее пределе, в
идеале этого слова. Когда он приходил усталый и озабоченный, я не
выворачивала на его голову зловонный горшок мелких и крупных неприятностей,
не вываливала на стол жалобы (а сколько бы их набралось!) на эти сдуревшие
цены, на непослушание детей, на коварство сослуживцев, нет! Я всегда помнила
старую русскую присказку: "Ты меня напои, накорми, в баньке помой, а потом и
выпытывай". И когда он оттаивал и приходил в себя, я с жадностью
расспрашивала его о новых поворотах его петлистого пути к концерну, так или
иначе оценивала его возможных попутчиков. "Слушай, Егорушка, - сказала я ему
однажды, - а давай-ка затеем настоящий званый обед для твоих новых друзей.
Надо же нам и себя показать, и людей посмотреть, какие они в домашней
обстановке!"
- И ты возьмешь всю эту возню на себя? - прищурился он. А я уловила его
мгновенную мысль: "А деньги?" - Не беспокойся, мое светло-коричневое платье,
ну то что в полоску, тебе не очень нравится, значит, принесем его на
заклание во имя дела.
Он не стал ничего говорить, только надолго припал губами к моей руке -
ведь он знал, сколько требовалось денег по новым ценам на одежду, которая на
детях, особенно на сыночке, буквально горела, а почти все его доходы (и
долги немалые) шли пока в счет будущих благ.
Этот Обед - почитай, царский по нынешним временам, со сменой блюд в
старом столовом сервизе, с суповником и хрустальными графинчиками, я знаю,
сподвижникам его очень даже запомнился. Не буду скрывать: сама себя я так
подготовила у парикмахерши и косметички, что каждый из прибывших мужчин не
сразу, кажется, понимал, куда и к кому он попал. Егор был на высоте, он
блистал в отличной сирийской рубахе и светлых брюках, и время от времени я
ловила на себе его веселый, восхищенный взгляд. Сначала высокое собрание
двигалось несколько замедленно, чувствовалась скованность: роскошный стол,
какая-то явно нездешнего происхождения хозяйка, но исподволь содержимое
хрустальных графинчиков развязало языки, а луковый суп - по последней
парижской моде - вызвал всеобщее одобрение, и пошло- поехало! Тост
воздвигался за тостом, и каждый второй был за фею, за богиню- хранительницу
этого дома, за невероятное везение Егора, которому судьба послала такую
необыкновенную красавицу и т.д., и т.п. Я позволила себе тоже поднять тост -
за счастье встречи с такими удивительными людьми, которые локоть-в-локоть,
плечо-в-плечо вместе с моим ненаглядным мужем двинулись на штурм незыблемой
твердыни, и теперь я вижу, что вражеская крепость доживает последние дни
перед неминуемой капитуляцией. Зазвенели бокалы, раздалось громкое "Ура!" -
и тут совсем не по сценарию в комнату ввалились раздираемые неумолимым
любопытством дети!
- Оля! Максим! А ну-ка назад, к бабуле! - вскричала я (специально
попросила маму прийти мне помочь в этот день). - Ничего мать, ничего, все в
порядке, - возразил Егор, и оба юных героя, почуяв слабину в нашей обороне,
шмыгнули к нему и тотчас водрузились у него на коленях, вызвав смех и
одобрение гостей. А я не могла не подумать в этот миг: уж очень хорошо они
все смотрелись у единой семейной тарелки! Насколько жизнь с ее экспромтами
талантливее, как драматург, чем мы...
Короче говоря, вечер этот удался на славу, хотя иные из гостей явно
перебрали горячительного к его концу. Уходя, каждый из них не только
целовался с Егором, но норовил облобызать ручки и щечки у меня, и я думаю,
нет, я знаю, что авторитет Егора как человека и руководителя в их глазах
обрел новые и очень важные для всех них аспекты. Не суровый бобыль, но
счастливый семьянин, хозяин удивительной красавицы, преданной i ему всецело,
как было принято в старину в русских -семьях! Это совсем, значит, иная
сердцевина у человека, это состояние человека счастливого, даже в чем-то
непонятного на фоне многочисленных несуразиц вокруг, да, это - лидер
несомненный, - так или примерно так складывалось у них в подкорке. А Егору
изнутри да и мне со стороны многое открылось в этих людях, мы поняли, на
кого можно полагаться без оглядки, а с кем надо ухо востро держать, и это
мое парадное платье полосатое, отнесенное в комиссионку, которого стоил тот
званый обед, помогло Егору впоследствии не раз и це два миновать серьезные
поломки на всевозможных ухабах жизненного пути.
Вечером, проводив гостей, мы с ним стали разбирать стол, носить в кухню
посуду, расставлять стулья. Он на мгновение остановил меня, посмотрел в
глаза и сказал: "Спасибо, тебе, Настеха" - и шутливо пободался лоб в лоб. И
больше ничего. Да нужны ли тут были слова? Вот ведь супружеская пара волков,
которую описал как-то Ф. Моэт, и вовсе ничего не говорила, отношений не
выясняла, а сколь счастливо они жили! Да, я хотела быть прекрасной
офицерской женой и это у меня получалось. Главное, что у него возникло и
окрепло чувство своего дома, той крепости, где он среди своих, безраздельно
преданных ему людей. Где у человека исчезает чувство одиночества, где он
может общаться с теми, с кем общаться легко и радостно. Где он защищен тем,
что его любят.
Мало ли литературы издается в помощь тем, кто хочет построить удачную
семью? Очень много, но я не уверена, что советами этих умных книг пользуются
многие. Я - пользовалась. "Знать, где упасть, соломки бы подстелить" -
известно давно, да все ли подстилают? Прочла, например, что супругам полезно
проводить взаимное тестирование: какие качества каждый больше всего ценит
друг в друге и какие, полагает, в нем больше ценит супруг. Сказано, сделано
- провели тестирование, выявили сходства и различия. Он поставил на первые
места качеств жены женственность, душевность, искренность, а я для мужа -
общие взгляды, физическое и эмоциональное влечение, его заботливость. Вроде
бы, и разные подходы, а, в общем, одни и те же взгляды. Вот тут, по-моему,
ядро проблемы. Люди должны быть близкими, схожими, но вряд ли одинаковыми.
"Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу", - красивая песня из
прежних времен, но неверная по мысли, потому что стратегия "Стань таким, как
я хочу", такая семейная политика приведет к ломке, затем - к унификации, а
потом к скуке. Если вообще обойдется без катастрофы. Если, к примеру, он
любит быть на людях, а я предпочитаю одиночество вдвоем, что же, его
переделать? Или наоборот? Я думаю, я глубоко уверена: люди могут быть
разными, у них заметно могут отличаться характеры и склонности, у них могут
быть несовпадения по очень широкой шкале мнений, но все будет в порядке,
если при всех этих различиях сходными будут их опорные установки! Если, к
примеру, для одного главная ценность - соблюдение человеческого достоинства,
а для другого - прибыль любой ценой, вряд ли они сойдутся надолго - даже при
сходстве характеров. Если для одного важно, понимают ли дома его душу,
считаются ли с ним, а для другого - это место, где можно ни с кем, кроме
себя, любимого, не считаться - вряд ли брак будет прочным даже при
сексуальном тяготении.
Короче говоря, не столько в теории, сколько на практике я стремилась к
тому, чтобы Егорушкиной душе было дома хорошо, радостно, комфортно. А он в
свою очередь, невзирая на свои перегрузки, искренне старался, чтобы я
чувствовала его заботу, не только участие в делах, но и конкретную помощь:
перечинил в доме всю инвалидную технику, которая заработала, как новая, взял
за обычай по воскресеньям натаскивать поддон картофеля и других тяжелых
грузов, избавил меня от полотерских подвигов и вытряхивания пыли из дорожек.
Предшествующая несуразная жизнь во супружестве не прошла для меня
даром: я ощущала всеми клеточками существа, что счастье надо строить, что
надо его растить и опекать, коль скоро выпала мне такая чудесная удача и
нашлась искомая половинка. Вот так в любви и мире, в совместных трудах я и
хотела прожить с ним в счастье и без конфликтов до конца дней своих.
Но есть мир идеальный, который мы строим в мечтах, а есть мир реальный.
Человек своим несовершенным разумом предполагает, а располагает-то
всеведущий, знающий тысячу причин Бог!.. Даже на необитаемом острове у
Робинзона с Пятницей не все получалось гладко, что уж говорить о городе, в
котором любой из нас сталкивается с десятками и сотнями людей, и у каждого
из них - свой собственный интерес и своя собственная шкала ценностей,
которая с вашей как раз и не совпадает. А, может быть, даже идет вразрез
вашим установкам, планам и желаниям.
Первый звонок из того мира, которому никакого дела не было до моих
планов и мечтаний - и звонок не слабый! - я получила вскоре после того, как
молодые люди приятной наружности доставили меня к подъезду моего института
на роскошном авто. Я как всегда опрометью выскочила после четвертой
академической пары, опять предвидя кислое объяснение с Олиной
воспитательницей, и побежала к трамвайной остановке.
- Девушка! Ну почему всегда такая спешка! Так ведь и мимо жизни
пробежать можно. И, обратите внимание, ничего в ней приятного не заметить...
Я оглянулась через плечо, сердце мое неприятно екнуло: сразу по
исполинскому росту я узнала того юнца спортивного сложения, который открывал
тогда мне дверцу машины, хотя он был совершенно по-иному одет - в какой-то
сногсшибательный темный плащ, ценой в пять или шесть моих месячных зарплат.
В руках он держал необъятный букет, который я сразу же мысленно окрестила
"Миллион алых роз".
Электрическим разрядом вспыхнула и зазмеилась в мозгу цепь молниеносных
ассоциаций, соображений, поисков выхода: я ведь хорошо представляла, какого
поля была эта ягода.
- Быстрее, быстрее, Александра Яковлевна съест меня за дочку. Ведь вы
хотите проводить меня, судя по букету? - Александра Яковлевна? Да мы ее сами
Съедим - с косточками и с хрящами! Это кто такая? - Быстрее, быстрее!
Воспитательница нашего детсадика. Если вы ее схарчите, мне только хуже
будет. - У леди есть дитя детсадовского возраста? - он приподнял брови. - О,
как тонко вы льстите, сэр! Профессионал - угодник! И детсадовского, да еще и
школьного, правда, 8 младшего. Вот наш трамвай, поспешим. - Минуточку, вот
наш трамвай, - он указал на припаркованную у тротуара темно-синюю
приземистую машину, правда, не ту, что была в прошлый раз. В ней никого не
было. - А, поехали! - махнула я рукой. Он открыл дверцы, ссыпал розы на
заднее сидение, попросил меня пристегнуться ("Не люблю излишнего внимания
ментов"). Сам сел за руль, но не торопился включать газ. - Току нет в вашем
трамвае? - подивилась я. - Толку нет в моем трамвае, - коротко ответил он,
продолжая недвижно сидеть, уставясь вперед. Вздохнул, повернулся ко мне и
протянул громадную ладонь: - Саша. - Настя.
Он не торопился выпускать мои пальцы, странно глядя мне в глаза. Его
взгляд был задумчив, не нагл.
- Поехали? - предложила я. - Поехали. - Он повернул ключ, нажал педаль.
Мы мягко покатили вперед. - Здесь. - Я подожду.
Кивнув головой, я вбежала в стеклянную дверь. Уходить через задний
выход не имело смысла: вышеозначенный Саша знал, где я работаю, и не та была
ситуация, чтобы демонстрировать страх. Да, но везти его еще и к своему
дому?.. Мелькнула мысль: да могу ли я Олечку подвергать испытанию? Эти люди
способны на что угодно... - Но я отогнала ее сразу, чтобы и оттенка страха
не генерировать, ввиду серьезного настроя Саши на мое излучение.
Мы вышли с Олечкой из стеклянных дверей, она вприпрыжку двигалась -
рука в моей руке. Саша вышел из машины, которая была ему едва до пояса. "Да,
фактура!" - подумалось мне. Он взял ребенка за бока и поднял выше своей
головы.
- Ой, - вырвалось у меня. - Мамочка, не бойся, какая ты маленькая! -
заболтала вверху ножками моя красотка. - Дядя, еще, еще!
Саша явно растерялся, хотя не подал вида. По-видимому, встреча
развивалась совсем не по тому сценарию, что он тщательно продумал.
- Еще разик и хватит! - строго скомандовала я. - Ты-то сытая, а Ежку
кто покормит, а Мурку? - Максимка покормит. Еще, еще! Он разок подкинул ее,
собирался еще, но я мягко вынула разбаловавшуюся дочку из могучих дланей и
засунула в салон, где она сразу же попкой запрыгала на мягком сиденье.
- Ребенка лучше назад, - сообщил Саша. - Да, и для безопасности, и для
спокойствия от ментов, - кротко согласилась я. Он проглотил шпильку
безответно:
- Куда едем? - Раз такая оказия, в магазин на Большом. - Поехали.
Олечкина головка сзади болталась между ними, ребенок звенел-чирикал
непрерывно, сообщая вперемежку то, что видел, что было сегодня, что будет
завтра.
Александр вдруг затормозил и припарковался в свободном месте у
тротуара. Я вопросительно поглядела на него. Он смотрел вперед. Потом
произнес негромко:
- Вот так и ехать бы всю жизнь - с тобой и с нею, - и замолчал. Я тоже
молчала. Оленька щебетала что-то о розах: ой, какие красивые и какие
колючие. Я поцеловала ее уколотый пальчик. - Ты даже не понимаешь, что
наделала тогда утром, - не торопясь размышлял он. - Что со мною сотворила.
"Ребята", - покачал он головой. - Знала бы ты, какие мы "ребята". С другой
планеты явилась? С другой звезды?
Я молчала.
- Мне ведь без тебя теперь никак, - вздохнул он. - А иначе ты думать не
умеешь? - жестко спросила я. Он поднял брови в немом вопросе. - У нас, на
моей планете прежде всего говорят не о себе, а о другом. - То есть? - А не
помешаю ли я тебе в твоей жизни? Не принесу ли тебе несчастье, - вот как
спрашивают у нас, на нашей звезде.
Он сидел, глубоко задумавшись. В его мире, под его звездой, такие
вопросы не существовали: "Я хочу!" - и весь сказ, а дальше - кто сколько
урвет. Но эта модель тут явно не проходила. Олечка продолжала щебетать.
- Дальше что скажешь? - угрюмо спросил он. - Я была всю жизнь
несчастна, была два раза замужем, двое детей от двух богатых мужей, с
которыми мне было до тошноты скучно. И вот сейчас судьба свела меня с таким
человеком, от которого тусклая душа моя изнутри зажглась. Ты думаешь, это я
тогда свет в вашу темную машину принесла? Нет, это был его свет, а я только
отразила его, как Луна!
Саша криво улыбнулся: - Познакомишь? - Возможно, - жестко ответила я. -
Если хорошо вести себя будешь. Ему помощь нужна будет - от добрых людей.
Поехали!
Он неопределенно покачал головой и нажал на газ. Мы отоварились в
магазине и поехали домой. Без. всякой опаски вела его по лестнице вверх
Олечка, в одной руке у него был благоухающий букет, в другой - рюкзак с
бутылками молока, хлебом и другими тяжестями. Я позвонила в дверь, открыла
гостившая у нас мама и не скрыла своего удивления.
- Бабуля, бабуля, это дядя Саша, он маме цветы подарил! - обрадовала ее
внучка. - Очень приятно, проходите, пожалуйста, у меня обед поспел. -
Спасибо, в другой раз, - галантно поклонился мой провожатый и, положив
цветы, на столик у зеркала, стал пятиться назад, помахав рукой девочке.
- Так телефончик твой, Саша, - напомнила я. На каменно улыбающемся лице
его разыгралась сложная гамма чувств: вряд ли ему хотелось открывать свои
координаты. Но, с другой стороны он не мог не оценить моей полной с ним
открытости и утаивать после этого свое местоположение было неприкрытым
жлобством: ему рассказали всю подноготную, его ввели в семью, а он насчет
адресочка жмется!..
- Нет у меня сейчас телефончика, - наконец, выдавил он из себя.
Корпоративная дисциплина возобладала - так оценила я его ответ, и он понял,
что я это поняла. Достаточно жалко улыбнулся: - Гуд найт, май леди!
Пламенный привет твоему красному солнышку. До лучших времен... - Повернулся
и исчез. Думаю, что навсегда. К сожалению, ибо душа его была еще жива для
поступков по совести.
Когда я все рассказала Егору, он только вздохнул и грустно покачал
головой:
- Господи, и сколько еще мотыльков будет лететь на мою лампочку!
Он как в воду глядел, но если бы летели мотыльки... Следующий "сигнал"
из мира был намного громче! Я сказала бы, это был колокол громкого боя, если
осмелиться подтрунивать над настоящей трагедией. Раздался он в виде серии
резких - один за другим - звонков в. прихожую довольно поздно, когда детей я
уже уложила и мыла в кухне посуду после ужина. У Егора был свой ключ, в
гости я никого не ожидала, что-то чужое и тревожное слышалось в этих
требовательных громких звуках.
- Кто? - Открой, Анастасия, это я. - Кто "я"? - Я, Николай. - Какой
Николай? - Ну, и память у тебя! Николай, тот самый. Или у тебя за это время
много Николаев перебывало?
Бог ты мой, "тот самый"! Отсидел и вернулся!.. Сколько же можно
уголовников на мою бедную голову посылать подряд?.. Я невольно
перекрестилась и открыла дверь. Да, это был далеко-далеко не супермен Саша:
передо мной в черном ватнике стоял худой, просто-таки тощий мужчина с
редкими волосенками неопределенного цвета на непокрытой голове. За плечами
висел полупустой повидавший виды "сидор" столетнего, наверно, возраста,
кирзовые сапоги были в несмываемой известке. Ничто в его подержанном облике
не напоминало образ того цветущего самонадеянного припарадненного юнца! Но
глаза! Его горящие фары я узнала сразу. Если они и изменились, то только в
сторону еще большей напряженности взгляда, едва ли не сумасшедшего.
- Ну, здравствуй, Анастасия. Давно я тебя не видал. Дозволь войти?
Я посторонилась:
- Давно и я тебя не видела. Лет пять, почитай? (Ох, нехорошо у меня
было на душе! Но я вспомнила, как бодро вела себя в той люкс-машине с
четырьмя "модерновыми" юношами, и решила настроиться на ту же волну.) Входи,
раздевайся, гостем будешь.
- Одну тысячу девятьсот двадцать шесть дней я тебя не видел. - Он
вошел, сбросил на пол рюкзачок, на него скинул ватник, рядом поставил сапоги
и остался в дырявых носках; не стиранных судя по запаху, наверно, последние
девятьсот двадцать шесть дней. Это его полное невнимание к тому, как я,
женщина, должна отреагировать на закисшую вонь, надо сказать, сразу породило
холодное, внутренне жесткое отношение к нему.
Я жестом пригласила его в гостиную, распахнула дверь и вошла первая. Он
проследовал за мной, оглядел обстановку, согласно покачал головой сам себе:
все дескать как было, так и осталось. Сел и продолжал молчать. Я стояла у
притолоки, скрестив руки на груди:
- Принести поесть? Чаю? - Садись.
Я села напротив него. Он вперил в меня свой сумасшедший взгляд:
- Ну так я не первый день у твоего дома ошиваюсь. Видел уже тебя. - Что
же не подошел?
Он помолчал, потом сообщил:
- Интересно мне было посмотреть, как тебя на супертачке подкатили.
Козел, оглобля саженная, цветов кубометр, где уж нам уж!.. Вот я и ждал, как
дальше все поворотится.
- Ну и что? - Ждал, ждал, не дождался. Решил узнать на месте. - Других
дел нет у тебя? - А нет! - он наклонился ко мне, сверля очами. - Нет у меня
кроме тебя других дел. Никаких. Пойдешь за меня? - О Боже, - вздохнула я. -
Да мне-то зачем? - Да хоть краешком глаза увидать тебе, как жил я на нарах,
- с неподдельной тоской промолвил он, - как от воровского закона отбивался,
как срок себе добавил, как в тайге вкалывал. И не было минуты, чтобы ты у
меня перед глазами не стояла. А ты - от борова ушла и к деду подалась. Эх,
ты!..
- К какому деду?!. - Да видел я старикана, который утром от тебя
выходил и в окно тебе крикнул, что сегодня снова будет попозже. Веселая у
тебя жизнь, как двор проходной: то один, то другой, то третий в гостях.
Не знаю, каких усилий мне стоило удержаться, да ведь явно болен он, и я
не сразу ответила: - Я замужем. За очень хорошим человеком. И тут началось
на моих глазах твориться нечто невероятное, будто пошел какой-то абсурдный
спектакль! Но самая большая странность его была в том, что я оказалась его
действующим лицом. Сознание мое как-то отстранение присутствовало при сем,
но было отключено от чувств, будто я здесь и не присутствую, будто я на все
это смотрю откуда-то со стороны, от потолка что ли: он выхватил из-за
резинки носка блистающую острую заточку и вонзил ее в стол:
- Убью! Убью гада! Один раз я за тебя отсидел, теперь могу и лечь! -
Тише, - как отсутствующая, как автомат произнесла я, - детей разбудишь. -
Страшный блеск лезвия в руках этого безумца парализовал мысль и волю.
- Что же ты со мной, лярва, делаешь! Я ведь только тобой и жил, тебя
каждую минуту вспоминал! Все преодолел, чтобы вернуться, а ты!..
- Я тебе ничего не обещала, - так же мертвенно произнесла я. - А как ты
смотрела на меня, когда меня уводили, не помнишь? Этот взгляд для меня как
икона был, как солнце всегда с неба светил! Понятно? Молчишь, сука, нечего
возразить!.. - Приди в себя, Николай... - Сама приди! Черт с тобой. Живи по
своей продажной совести. Не хочешь за меня идти, так проведи со мной одну
только ночь. Только одну! А я всю жизнь ее помнить буду. Одну за всю мою
переломанную жизнь. Неужто одна твоя ночь дороже всей моей человеческой
судьбы? "В себя приди!" - перекривил он меня гнусаво и захохотал. - А,
впрочем, я в тебя приду! Всем, кому угодно, можно, а я чем хуже?.. - он
направил нож на меня. - С ума сошел, опомнись! - Хватит мне, как бычку на
веревочке, ходить за тобой. Концы! Ну, снимай исподнее, раскидывай ноги,