Анфиногенов Артем. Мгновение - вечность

   Новые полевые погоны капитана, посаженные на китовый ус, отчего один погон прогибался ладьей, а другой выступал коромыслом, выдавали в нем штатского человека; общение с людьми фронтовой авиации оттачивало в ученом чувство хрониста: для историка иногда важно попасть в обстоятельства, сходные с отошедшими в прошлое. Он делал записи, сберегал черновики корреспонденции, отправляемых в газеты прямо с боевых аэродромов. "Летопись стойкости", "Летопись мужества" - такое напрашивалось название задуманной им монографии... если суждено ему выжить, если соберется с духом. Деловито, сухо, в стиле документа, составленного очевидцем, он ярчайшими фактами подтвердит пронесенные русской летописью через века глухие свидетельства о "крылатых всадниках", укреплявших русское войско всякий раз, когда над Отечеством нависала смертельная опасность. Советские летчики на фронтах Отечественной войны представали как новая могучая поросль "крылатых всадников", от века живущих в сознании народа. Достанет ли знаний, опыта, сил?..
   Недавно, на Северо-Западном фронте, в "предбаннике" армейского штаба, капитан повстречал рослого мужчину, одетого с импозантностью, какой ни прежде, ни потом в полевых условиях видеть ему не приходилось: в бобровой шапке с бархатным верхом, в шубе на рысьем меху с кисточками. "Знакомлюсь с командованием, собираю материал", - ронял гость, рассеянно скользя взглядом по тесной комнатке, где стучала машинка, велась телефонная ругань, кто-то кочегарил штыком в печке, кто-то посапывал на короткой лавке, с головой укрывшись шинелью. "Вам и карты в руки, Николай Николаевич, - почтительно внимал гостю темнолицый офицер в солдатской шинели, торчащей колом. - Авиация - ваша тема..." - "Да, я - старый аэропланщик... с двадцатых годов!" Историк понял, кто здесь находится в ожидании приема: "знаток авиации", автор нашумевшего перед войной опуса на оборонную тему. Хиромант за счет казны, составитель прогнозов, не несущий за них никакой ответственности. Хроника первого дня надвигавшейся войны, по его представлениям, должна была сложиться так: в 17.00 самолеты гитлеровской Германии пересекают границу СССР, в 19.29 последний германский самолет выдворяется за пределы нашего воздушного пространства, а к концу дня 55 процентов "мессершмиттов" и 96,5 процента бомбардировщиков "хеншель" уже уничтожены... "И хоть бы что ему, - подумал капитан, видя холеное, излучавшее бодрость и спокойствие лицо. - Глядит в глаза людям, встретившим 22 июня на границе, не боится, что его отсюда выставят взашей..." "Аэропланщик с двадцатых годов!" - громко повторил гость, обращаясь к полковнику, появившемуся в дверях, чтобы сопроводить товарища из Москвы к начальству. Прикрытый бобром и рысью, сопровождаемый полковником, он с теми же словами: "Аэропланщик!.." - раскинув руки для дружеских приветствий, вступил в комнату, где его ждали, зная, быть может, полномочия, каковыми москвич наделен. "Всеми, кроме полномочий совести", - вслед ему подумал капитан.
   А может быть, искал он сейчас название монографии, "Летопись военного неба"? Или шире: "Военное небо России"? С первого дня войны до последнего. Факты, факты, одни факты... Раскрытые так, чтобы выступил и вызвал мороз по коже и восхищение безмерный труд народа, чтобы стало видно всем, какой ценой оплачен перелом в ходе войны, перелом судьбы России к лучшему... И - память. Короткая память свойственна благодушию, а выгоды из нее извлекает бессовестность. Красной нитью: память не должна быть короткой...
   Встреча в "предбаннике" укрепила историка в том, что замысел его важен и нужен.
   Выступая сейчас в роли посредника между лидерами-бомбардировщиками и летчиками-истребителями, инструктор политотдела намеренно обходил такую специальную сторону дела, как боевые строи и порядки. Он полагал свое назначение в другом. Когда собираются на аэродромах разномастные группы молодого летающего народа, дух состязания, коренящийся в недрах авиационной жизни, рвется наружу, смущая пылкие души желанием отличиться, блеснуть мастерством, удивить товарищей. Этого следовало избежать. Скромность своих профессиональных познаний инструктор политотдела старался покрыть деликатностью обращения, пониманием интересов представленных сторон. Лидеры в гордыне как будто не заносились, истребители, чего особенно опасался "сват-капитан", против флагмана не задирались. Как и должно в серьезном деле, летчики не чинились, все шло складно. Инструктор, осмелев, спросил сержанта-истребителя: "Ваша задача?" - "Дойти до Ростова!" - "Способ контроля пути?" - "Контроль - пальчиком по карте", - несколько смешливо, как показалось инструктору, к удовольствию товарищей ответствовал сержант. Во всяком случае, все заулыбались, а сержант для пущей наглядности показал, как он, сантиметр за сантиметром, будет вместе с движением самолета продвигать свой
   ноготок с отросшими заусеницами по линии пути, нанесенной на карту. Инструктор ждал такого ответа, не раз слышанного от летчиков-сталинградцев, но остался им недоволен. Сержант мог бы высказаться серьезней и развернутой.
   Капитан Горов, отправленный со своими летчиками "на выселки", то есть в дальний конец аэродрома, очереди дальневосточников не знал, но все шло к тому, что вспомнят о них не скоро. "Как бы нас вообще не позабыли", - думал Алексей.
   Места в первом эшелоне, отбывавшем на Ростов, были по справедливости отданы истребителям-фронтовикам. В их порывистом старте проглянуло озорство. Поначалу, будто страшась покинуть оазис весенней пыли, "маленькие" кружили над ним, как на привязи, смиренно ожидая, пока лидер, согласно принятому здесь порядку, поднимется и впряжется в лямку. Кротость и послушание олицетворяли собою "маленькие". Но потом, выманив провожатого в небо, заручившись надежным поводырем, они вели себя, по мнению Горова, бесцеремонно и нахраписто. Третируя уставные порядки, не признавая благородной симметрии авиационного строя, фронтовики обкладывали "пешку" со всех сторон, охватывали ее пчелиным роем и - на Ростов!..
   "Мы вам покажем сбор, - думал Горов, хмурясь в ожидании своей минуты. Изобразим, как это делается!" Чувство единения с летчиками эскадрильи, пережитое в Москве, грело его. Москва позади, с Москвой он простился, как было задумано, другое близко - главное. Выскобленный безопаской, как на смотр, в хромовых, приспущенных сапожках, извлеченных из вещмешка вместо тяжеловатых по такой погоде унтов, в темно-синих галифе с голубым кантом и в меховой, не до конца застегнутой куртке, под которой светлел полосатый шарфик из вискозы, Горов своим молодцеватым, от головы до пят авиационным видом вписывался в интерьер весеннего аэродрома.
   Переменчивый в симпатиях, открывая бездны достоинств то в одном знакомом, то в другом, увлекаясь ими, презирая себя за неспособность быть таким, как другие, он в своем главном выборе, именуемом авиацией, был гордый однолюб. Сегодня, сейчас авиацию представлял не столичный ЦА, а этот базовый аэродром на тысячекилометровой трассе, где пели боевую песню моторы едва ли не всех авиазаводов, набравших силу в разгар войны. И капитан Алексей Горов, держась бок о бок с фронтовиками, смотрелся здесь как свой. Самолеты его эскадрильи помечены, пронумерованы мелом. Такая же маркировка, торопливое напутствие заводского двора, на машинах фронтовиков. Снег, ветер, весенние дожди смывают мел - в конце пути всех ждет единое тавро, именно: бортовые номера масляной краской, какие в боевых частях получает техника, штампуемая через трафаретку... Да, они следуют бок о бок одной дорогой, Амет-хан, правда, откололся, ушел, - ну так Амет-хан во всех смыслах вырвался на три корпуса вперед. Остальных летчиков запрет уравнял. И он, Горов, в самой их гуще. Принят ими. Принят, но не признан. Признание - как гражданство. Право на фронтовое гражданство он пока не получил. Признание - в бою. Не исключено, что сегодня же они пройдут до фронтовой площадки, а завтра... Очередность, которой здесь придерживаются, показывает отношение к нему, к его эскадрилье... Что делать! Грань, отделяющая его от фронтовиков, не перейдена. В их великое сообщество он еще не вошел.
   Надо терпеть!
   Выбритость щек подчеркивала худобу тронутого ранним загаром, освещенного внутренней лихорадкой лица. "ЯК" капитана, заправленный по пробку, выкатился из общего ряда вперед. "ЯКу" тоже не терпелось.
   Но время дальневосточников пока не подошло.
   Ростов сообщил: "Петр второй" с девяткой "маленьких" сел благополучно".
   - Интересно, - задавался во всеуслышание вопросом сержант Житников, какого лидера мы получим? Времени в обрез!
   Времени было с избытком - день впереди. Но тех, кто вместе с Горовым видел, как экипажи лидеров совсем недавно сговаривались здесь с истребителями, и слышал теперь их донесения из Ростова, долгое ожидание утомляло и расстраивало.
   - Представят, - говорили одни.
   - Не обязательно, - возражали знатоки превратностей авиационной жизни. Лидер есть лидер. Опытный летчик, опытный штурман, все средства связи на борту... Назначат - и все. "Идите!"
   Большинство считало так: на него возложено - пусть тянет. Наше дело за хвостом болтаться.
   "Приняты еще два "наряда", - докладывал Ростов.
   В донесения ворвался текст, вызвавший пересуды: "Шубочкин позабыл у хозяйки подушечку и бритвенный прибор..." Начальник связи, на слух распознав радиста, тут же пообещал "бандиту эфира" пять суток ареста. "Бандита эфира" дружно осуждали, вспоминая другие его прегрешения, но сама проделка, хохма, текст поданной им радиограммы как бы подтверждали надежность переброшенного воздушного моста.
   Трасса обжита, истребители Горова повеселели.
   - Житников, когда ориентировка считается потерянной полностью?
   - Когда летчик и штурман не узнают друг друга... Вообще-то пора бы ему объявиться! - Житникову не нравилась проволочка с выделением лидера. Как будто нарочно.
   - Можно подумать, - скривил губы Горов, еще более болезненно, чем сержант, воспринимая, как их, тыловиков, манежат, - что мы сами до Ростова не дойдем...
   - Действительно!
   - А коли так, - продолжал капитан, чувствуя в себе силы для пролета, Амет-хану разрешено, а ему, тыловой крысе, нет, - извольте обеспечить, как положено. По всем статьям! - добавил Горов с вызовом, не зная, правда, какие тут существуют правила, поскольку за чужим хвостом никогда не ходил, привык в ответственном, всегда сложном для истребителя навигационном деле полагаться на свое умение. - Заслужил, а не позволено, видишь как? - апеллировал он к сержанту, не вполне, впрочем, уверенно: выпустили Амета, но еще раньше выпустили Чиркавого. Запрет вызван неудачей такого зубра, как Чиркавый.
   Амет увлекал дальневосточника, провал Чиркавого страшил, в затянувшемся ожидании было что-то для него унизительное.
   Но "качать права", теснить кого-то локтями, ломать сложившийся порядок не в натуре Алексея.
   Скорей бы кончали жевать резину!
   "Терпеть, ждать своего часа", - говорил он себе. Ибо хуже "резины", хуже всякой волокиты, самое последнее дело перед вылетом - смена решений, чехарда "указивок".
   Он послал на КП сержанта.
   - Сгоняй, разведай, что они там колдуют... Житников исчез, а перед Горовым предстал Павел Гранищев.
   - Ну и загнали же вас! - начал Павел, пристроивший свой "ЯК" возле самого КП. - Мне так объясняли: "Бостона", трехногого американца - знаешь?" - "Только что принимал из Тегерана". - "Тогда дуй, никуда не сворачивая, мимо городошников, на выселки, до той "америки", а как в "Бостон" упрешься, спроси. Они там прячутся, носа не кажут..." И то правда: "Бостон" нашел, вас никто не знает...
   - Прошу представиться! - прервал его капитан.
   - Лейтенант Гранищев!
   - В чем дело? - Манера лейтенанта держать себя со старшим показалась Горову развязной.
   - По распоряжению полковника Челюскина подключен к вашей эскадрилье до Ростова, - доложился лейтенант. Вернее, уведомил Горова. Поставил его в известность, спокойно и независимо. Поскольку и капитан и его эскадрилья в загоне, "ютятся, носа не кажут", - кто здесь с ними считается?
   - Где полковник? - спросил Горов, глядя поверх головы лейтенанта, как бы намереваясь сейчас же лично во всем разобраться.
   - Был на КП... "Где девять, там и десять", - сказал полковник.
   - Но отвечать-то за вас мне, - резонно заметил Горов, угадывая в лейтенанте, в его залоснившейся куртке, в обшарпанном планшете с подвязанным на нитке карандашным огрызком фронтовика и испытывая удовольствие оттого, что ставит фронтовика на место. В Р., перед фактом запрета, все экипажи равны. Мне, а не полковнику, - повторил Горов.
   - А я отвечаю за перегонку "ЯКа"...
   - На здоровье! Пожалуйста! При чем тут капитан Горов?
   - Одиночку не пускают.
   - И меня не пускают, берут на поводок, как этого... К поводырю и обращайтесь!
   - Где Сусанин?
   - Фамилии не знаю... Сусанин? Не интересовался!
   - Кто ведет, тот и Сусанин, - пояснил Гранищев, коротко усмехнувшись. "Ну, товарищ капитан, - говорила его улыбка, - если вы и этого не знаете, тогда не удивляйтесь, что вас загнали под лавку..."
   Житников, на крыльях мчась из разведки, сиял.
   - Гвардия ведет! - еще издали прокричал он. - Гвардия ведет! - повторял сержант, усмиряя дыхание и ожидая, когда подойдут все летчики, чтобы выпалить главное:
   - Экипаж Героя Советского Союза, гвардии майора!..
   - Правда?
   - ОД сказал!
   - Того гвардии майора? Который Берлин бомбил?
   - И Кенигсберг! - с апломбом подтвердил Житников. - Его зовут Георгий Павлович.
   Известие импонировало каждому, кого принимал под свою опеку фронтовик-Герой, экипаж Героя. У них, бомбардировщиков, вся соль дела в экипаже, в его составе. Алексей Горов, когда шел в военкомат призываться, ни о чем другом, кроме "истребиловки", не думал. Летчик-истребитель - сам себе голова. И свинца принимает сполна один, и золота... А на бомбардировщике всю музыку создает экипаж. Скажем, на борту "пешки" - три человека, целый колхоз. Кто - холостяк, кто - женатик, одному нравятся блондинки, другому бы грибков на закусь - разные люди. А экипаж Георгия Павловича год воюет в одном составе, сплочен, един - боевая семья. И летчик и штурман - Герои.
   - Базируетесь в Ростове? - продолжил Горов объяснение, несколько смягчившись к лейтенанту Гранишеву, поскольку теперь и летчикам, и эскадрильи, и этому приблудышу должно быть ясно, как в Р. относятся к Горову. Замухрышку не дадут, вот как. Не Сусанина выделяют, а экипаж Героя, гвардии майора.
   - Под Ростовом.. Станция Верблюд. Садиться буду в Ростове,
   - Полк боевой? Действующий?
   - Сталинградский. Сталинградский, ордена Красного Знамени,,. А ваш?
   - Пока не знаю... Не прописан!.. Должность?
   - Командир звена.
   - Товарищ командир звена, ставлю вас замыкающим.
   - Есть, замыкающим! - без выражения отозвался Павел.
   Горов, по-своему поняв лейтенанта, счел нужным пояснить:
   - Замыкающий танцор на сцене самый ловкий, то же летчик в строю. Согласны?
   Гранищев ответить не успел. "Чиркавый!" - издали кричал представитель политотдела, спеша к заждавшимся дальневосточникам с радостной вестью: комэска Чиркавый, так неудачно стартовавший из Р., вступил в дело и за успешный воздушный бой получил благодарность лично от командующего товарища Новикова.
   - Маршала авиации Новикова, - немедленно уточнил Житников и, слегка вскинув голову, испытующе пройдясь по лицам товарищей, задержался на фронтовике-лейтенанте, с которым ночью под голой яблонькой слушал соловья. Слушал, не шевелясь, плохо различая лейтенанта, тоже замершего, испытывая желание открыть ему "формулу поколения"... Именно его, боевого летчика, призывал он сейчас по достоинству оценить удивительное, если вдуматься, сочетание слов: "маршал... авиации" - звание, коего первым из всех авиаторов Отечества удостоен их командующий товарищ Новиков А. А. "Герой - История" - в новом свете представал перед сержантом масштаб его формулы, равно применимой и к рядовому воздушному бойцу, и к высшему авиационному начальнику. Он жалел, что не открылся лейтенанту ночью. Грозный гул близкого сражения слышался Егору. Там неунывающий Афанасий Семенович уже заявил о себе. Чем черт не шутит, заявят о себе и другие.
   - Маршала авиации Новикова, - охотно принял поправку инструктор политотдела; подсказкой, нетерпеливо сделанной, и выражением очень молодого, в небе мужавшего лица сержант-дальневосточник - в отличие от летчика, объяснявшего способ счисления пути, - располагал к себе инструктора, внушал ему симпатию.
   - Наш Чиркавый! - объявил Житников, гордясь перед лейтенантом своим знакомством с удалым Афанасием Семеновичем.
   - С лидером мороки много, - отозвался наконец Павел на вопрос Горова. - То скорость его не устраивает, то строй, - повторил он слова Баранова. - Лучше на себя рассчитывать... Замыкающим так замыкающим!
   Козырнув капитану, улыбнулся Житникову и потопал к своему "ЯКу", заботливо пристроенному возле КП.
   - Наш Чиркавый, наш, - задумчиво повторял Горов. Мгновенный, истинно фронтовой перелом в судьбе истребителя, его новый быстрый взлет давал богатую пищу воображению.
   Мечтам, однако, предаваться было некогда, с КП последовала очередная вводная: вместо пятнадцатиминутной готовности - отбой.
   Что стряслось?
   Вот что: командиром лидера назначен не гвардии майор, а гвардии младший лейтенант.
   Не кавалер Золотой Звезды, а кавалер Красной Звезды.
   Гвардии младший лейтенант поведет... капитана!
   Горов был обескуражен.
   Сунув руки в нагрудные карманы не до конца застегнутой куртки, он отвернулся от летчиков, сильно вдавив каблук в сырую землю.
   Новость совершенно выбила его из колеи.
   Ему расхотелось встречаться с лидером.
   Он плохо себе представлял, как, собственно, все это произойдет. Кто кому будет докладывать? Капитан - гвардии младшему лейтенанту? Тянуться перед ним? "Есть", "слушаюсь", "так точно"?..
   Велев всем безотлучно находиться при самолетах, Горов сам пошел выяснять обстановку. Черт знает что!.. Амет-хана пропускают без звука, а их мурыжат, как будто они по маршруту никогда не ходили... Пример Амет-хана, снискавшего в боях такую славу, что теперь для него не существовало никаких преград, звал Алексея вперед, опыт травленого лиса Чиркавого, потерпевшего на пути в Ростов жестокое фиаско и чудом поднявшегося вновь, взывал к благоразумию. Он чувствовал себя между двумя фронтовиками на перепутье, чью сторону принять, не знал. Вид у капитана, когда он пришел на КП, был такой, что с ним посчитались. Вошли в его положение, стали объяснять: на самолете Героя - неисправность, забарахлил правый мотор. Другую "пешку", выделенную про запас, пришлось "вывешивать", поднимать на "козелки", - матчасть фронтовая, поношенная. Чтобы выдержать сроки, поставленные для перегонки свыше, задействовали полк, квартирующий в стороне от Р. Хуторяне отрядили экипаж, вчера прилетевший с Северо-Западного фронта. Да, трубили там одни, как бобики. Весна, пехота убирает вытаявшие трупы, а воздушный разведчик работает: надо знать, что готовит немец. Командир - гвардии младший лейтенант Дралкин, лучший разведчик части, произвел более пятидесяти боевых вылетов, дважды орденоносец... "Вчера прилетел, когда же он карты на Ростов поклеил? Маршрут изучил?" - "Разведчик в форме, торжества его не коснулись, то есть ни в одном глазу, что также приходилось учитывать..."
   Вместо Героя его и поставили.
   Пятьдесят боевых вылетов - цифра.
   Серьезная цифра!
   "Он будет здесь садиться?" - спросил Горов, вскинув голову, выжидая. "А какая в том необходимость? - ответили капитану. - Пока сядет, дозаправится, тары-бары, время уйдет. График перегонки жесткий, возможен повторный рейс. Так что арканьте лидера на кругу, берите его в шенкеля и - в дамки!.."
   Вслепую, понял Горов, не зная, хочет ли он все-таки встречаться с гвардии младшим лейтенантом Дралкиным. Или пусть уж он, лидер, всю полноту ответственности берет на себя?
   Вслепую... Не обговорив порядка сбора, роспуска, условных сигналов.
   Полная дальность, семьсот километров. Нет, так дело не пойдет!
   Маршрут надлежит обсудить с экипажем совместно. - "Штурман экипажа гвардии старший лейтенант, - дали справку Горову. - Водил полковую колонну. За последнюю разведку на Северо-Западном фронте получил "боевика", орден вручил командующий лично... Выдвинут на должность штурмана АЭ".
   Баланс: командир экипажа - младшой, штурман - старлей, сумма звездочек капитанская... Плюс фронтовой опыт. Богатый фронтовой опыт. Снова засомневался Горов.
   Какая-то неловкость в его встрече, объяснениях с гвардии младшим лейтенантом существует. Он перед ним - мальчик, которого не рискуют выпускать без няни...
   Настаивать на своем, качать права - не значит ли выглядеть смешным в глазах фронтовиков? Но все же с кем идем-то? Летчик, штурман - что за люди? На не кошенный с прошлого лета луг, изборожденный колесами куцекрылых, увесистых "пешек", Степан Кулев шлепал по лужам, по грязи, ругая штаб, у которого на все дыры одна затычка - штурман Кулев, ругая БАО, не сподобившийся обеспечить экипаж автомобилем; пехота на северо-западе заботилась о них лучше, да и свои, в полку, нельзя сказать чтобы встретили его радушно...
   Щедрый весенний свет бил Степану в глаза больно и сладко. Первая зелень, охватившая деревья, остро-свежая, трогательная на фоне черных, обгоревших бревенчатых стен, уцелевшие в рамах и помытые стекла, просыхавшие между домов тропки - все играло перед ним и виделось словно бы в легком хмелю. В раскрытые настежь окна неслись довоенные песенки Утесова и Юрьевой, дробь каблуков сопровождала "Шофера-душку". Хуторская краля, замеченная Степаном накануне, не без риска, полагаясь на милость отходчивых победителей, - райским голоском выводила русско-немецкие гибриды времен недавней оккупации: "Милая, варум унылая, варум с презрением так смотришь на меня", и, приглушив голос: "Я ждала тебя на штрассе, но варум ты не пришел", совсем тихо: "Война прима, война гут, жинка дома, муж капут..."
   Измызганный, по колена в грязи, Степан не замечал дороги; легко ему было, в нем тоже все пело: не кто другой, а он, так холодно здесь встреченный, отработал за полк на разведке, и он же, когда все голосят и пляшут, выделен лидером "маленьких". Объявленному перелету на Ростов он, естественно, воспротивился. Он не мог сказать, что рвется в Р., где его примут, обласкают, осыплют нежными словами. Он говорил: дайте отдышаться. Отоспаться, орден обмыть (орден обмыть никто не напрашивался - все разбились по своим компаниям...). Потом Степан сменил пластинку. Пилотяги как хотят, детей с ними не крестить, а начальству иногда нелишне открытым текстом дать понять, с кем оно имеет дело. Он напомнил, во-первых, как противился переводу в этот полк ("Вроде бы с повышением, верно? Другой бы сам побежал - я дважды отказывался. Тяжело. Из родной семьи да в чужую уходить тяжело..."). Коснулся, далее, невзгод, которые он терпел, условий работы, когда их одних оставили, бросили, как цуциков, вкалывать на разведку ("Погоды - мразь, снег и дождь, облачность триста метров, видимость ноль, Дралкин в облаках не очень... Откуда ей быть, слепой подготовке? Слепому полету Дралкина никто не учил, все самоуком... "Мессера" прижмут, загонят в облака, жить хочешь - держись, не вываливайся, подберут. А так крутит баранку, куда велено. Вся стратегия галсов (ввернул он) на мне..."). С командующим, правда, им повезло. Командующий - умница, светлая личность. Не то что пехотный полковник, просивший Кулева на "передке": наводчик, запроси, говорит, нашего воздушного разведчика, узнай, сидят немцы в передовой траншее или убрались оттуда, а наш разведчик "ПЕ-два" в это время гудит на шести тысячах... Командующий - голова, в авиации смыслит. "Какой у вас налет, товарищ лейтенант?.. С финской!.. А вот скажите, за сколько минут ваш "ПЕ-два" набирает высоту пять тысяч метров?.." Мало того, что ценит воздушную разведку ("Получаю весь театр действий, вижу всю картину вширь и вглубь"), он роль штурмана лучше иных авиаторов понимает, ему, штурману экипажа самолета-разведчика, отдает первую скрипку. "Мы вашими маршрутами довольны... Я почему поинтересовался, какой налет? - последний ваш фотопланшет немецкого аэродрома, прямо скажу, уникален..." Аэродром взяли на скорости двести сорок, панорама сложилась первый класс, "юнкерсы" выступают на снимке рельефно, как жуки, по три сантиметра каждый...
   Наконец, о перелете.
   Свое возвращение домой Степан обдумал и готовил тщательно.
   После топтания на "пятачке", на затвердевшей, месяцами не менявшейся линии фронта,где пересчитаны все воронки и гильзы, где протер он стиральной резинкой свою полетную карту до дыр, штурман вырвался на оперативный простор, и влекло его конечно же не в полк, приютившийся, как он знал, на хуторе, а в Р., где Дуся. Отбрехался бы. "Подгуляли компаса, вкралась ошибка..." Нашелся бы, что-нибудь наплел. Но посадка не в заданной точке, а в Р. лишала маршрут, загодя обдуманный, выверенный, на виду всей дивизии осуществленный, достоинства чистоты. За штурманом потянулся бы хвост: "Не чисто сработал Кулев". Давать повод для таких разговоров он не хотел. Не смел себе позволить. Его стремительное, после сборов, возвышение вызывает недовольство, встречается в штыки: люди завистливы. Полторы тысячи километров с севера на юг Степан отмахал как по нитке, вывел свою "сибирячку", сибирского завода "пешку" на КПМ1 тютелька в тютельку. Дралкин аж присвистнул: "Так в него и уперлись, в хутор!" Занявшись перегонкой "маленьких", он продолжит свое восхождение, утвердится в роли полкового выручалы, готового по первому зову лететь куда угодно, и тем самым заткнет недовольным глотки. А одновременно заполучит кое-что и у начальства. Выцарапает для себя кое-какие льготы... Вот на что направлены его развернутые разъяснения. Ведь он не один. Выбор, сделанный Дусей, ее постоянство, ее верность ему тоже не всем по душе, а полки базируются порознь... "Сколько орденов у твоего Амета?" - хотел он с ходу спросить Дусю, когда смолкли моторы и после долгого, напряженного маршрута самолет замер на этом пожухлом, брошенном, влажном лугу, расстилавшемся перед ним шелковистой гладью, наградой за решение, за точность кропотливой штурманской работы. Перелет на Дон был им выношен, он провел машину и сел не в Р., между прочим, ради нее, чего Дуся, к сожалению, не поймет. Не оценит. Профессиональные тонкости - не женского ума дело...