Страница:
Яновский хорошо изучил характер командира дивизиона. Он никогда, прямо с порога, не отвергал решения Арсеньева. Он задавал вопрос, вспоминал какую-нибудь деталь. Иногда одно вскользь брошенное слово комиссара меняло решение упрямого, самолюбивого командира части.
Так было и на этот раз.
— Николаев? Хорошо, — ответил, наконец, Яновский. — А Баканов? Справится он?
«Действительно, справится ли командир взвода Баканов, если батарее придётся действовать самостоятельно? — думал Арсеньев. — Этот добродушный силач — человек удивительной смелости. Иногда кажется, что он даже не храбр, а просто не понимает опасности. Басит потихоньку да делает не спеша своё дело и всегда успевает. Но сможет ли он самостоятельно командовать батареей в такой сложной обстановке? Пожалуй, действительно не следует отсылать комбата».
Яновского смущало и другое: Николаев — отличный артиллерист, лучший комбат в дивизионе — настоящий моряк. Он давно освоился на суше. Но все-таки не лучше ли послать на ответственнейшую задачу, которая может решить судьбу дивизиона, сухопутного командира-разведчика, уже привыкшего к путанице степных дорог, человека не менее смелого, чем Николаев?
Комиссар знал, на ком, в конце концов, остановится выбор, но вместо того, чтобы хоть чем-нибудь умалить достоинства Николаева — соратника Арсеньева по лидеру «Ростов», он похвалил другого моряка с лидера:
— А знаешь, Сергей Петрович, из мичмана Бодрова складывается толковый разведчик!
Это был хитрый ход.
— Да, Бодров — прирождённый разведчик, — согласился Арсеньев. — В случае чего он сможет заменить Земскова. Пошлём Земскова.
Именно этого хотел комиссар. Он кивнул головой:
— Вызывай Земскова. Я думаю, вам лучше устроиться в кабине боевой машины, чтобы можно было разобраться по карте.
В кабине было душно. Стекла подняли и завесили их снаружи плащ-палатками. Ярко горел аккумуляторный фонарь. Земсков разложил на коленях свою заслуженную карту.
Арсеньев долго смотрел на юношу, будто видел его впервые. Высокий лоб, синие спокойные глаза с длинными ресницами кажутся ещё светлее от густого загара. Между бровей легла глубокая бороздка. Слишком рано.
— Сколько вам лет, Земсков?
— Двадцать четыре.
Командиру дивизиона было на десять лет больше. Словно угадав его мысли, Земсков сказал вполголоса:
— Десять лет разницы — это пустяки.
Арсеньев не расслышал.
— Что вы говорите?
— Так, ничего, товарищ капитан-лейтенант. Стихи Багрицкого.
Арсеньев уже был занят картой. Мгновенная жалость к этому юноше, которого он посылал, может быть, на смерть, заслонилась настойчивой мыслью о снарядах. Их надо было добыть и привезти в дивизион во что бы то ни стало. Арсеньев обвёл карандашом небольшой лесок.
— Мы будем здесь. Вы — едете в Развильное. Кратчайший путь — через Песчанокопское. Надо проскочить посёлок с ходу — там немцы. Обратный путь выбирайте соответственно обстановке. На всякий случай подготовьте машины к взрыву. Кого возьмёте с собой? Да вы что, волнуетесь?
Земсков провёл ладонью по своему лицу:
— Нет, я спокоен, товарищ капитан-лейтенант. Возьму свою группу разведчиков на пулемётной машине, два автоматических орудия, отделение бронебойщиков с двумя ПТР, радиста, санинструктора.
— Бронебойщиков не дам. Одно автоматическое орудие по вашему выбору. Договоритесь о времени радиосвязи.
Он погасил фонарь. Разговор был окончен. Сборы заняли немного времени. Орудие Клименко выехало на шоссе, где стояла уже пулемётная машина Земскова. Кто-то тронул его за рукав. Земсков обернулся.
— Товарищ гвардии лейтенант, санинструктор Шубина прибыла в ваше распоряжение.
— Валяй в кузов, в наше распоряжение! — ответил из темноты Косотруб.
На девушке была надета через плечо толстая санитарная сумка. Выражение лица Людмилы нельзя было разобрать в темноте, только глаза блестели. Она подошла к Земскову вплотную, так, что он ощутил её дыхание на своём лице. Земсков вспомнил, как заглянул к ней в палатку ещё там — за Доном. Бойкая и развязная Людмила в присутствии Земскова обычно становилась какой-то скованной. У каменоломни под Ростовом, перевязывая Земскова, она была именно такой. Земсков решил тогда, что девушка просто напугана боем. Теперь она сама просилась на задание, с которого все они могли не вернуться.
— В какую машину мне садиться? — спросила Людмила.
— Да вы понимаете, куда я еду?
— Понимаю.
«Удивительная все-таки девушка, — подумал Земсков. — Что это: романтика или сознательная ненависть к врагу?»
Может быть, в другое время он нашёл бы более простое решение, но теперь Земскову некогда было думать об этом.
— Скажите Горичу, чтобы прислал ко мне другого санинструктора. Бегом! — Он смягчился и добавил: — Мы поедем с вами когда-нибудь в другой раз, если…
Она всхлипнула и прижалась щекой к его руке.
— Что вы, Людмила? Дайте сумку. Я решил обойтись вообще без санинструктора.
Подошли Арсеньев и Яновский. Из кустов выезжала машина.
— Дадим вам ещё одно орудие, — сказал комиссар. Он пожал руку Земскова. — Счастливо!
Из темноты послышался взволнованный голос Сомина:
— Товарищ лейтенант, первое орудие ПВО — ПТО к выходу готово.
Земсков обнял Сомина за плечи:
— Значит, снова вместе! Рад, что назначили именно тебя.
«Лучше бы послали другое орудие. Пропадёт парень вместе со мной!» — подумал он.
— Назначили! Сам напросился! — с ненавистью прошипел Лавриненко. Белкин толкнул его локтем в бок:
— Молчи, «преподобный»! Сейчас тебе капитан-лейтенант даст за разговорчики.
Долговязый лопоухий радист Нурьев, дожёвывая сухарь, вскарабкался в кузов и плюхнулся рядом с Косотрубом.
— Все? — спросил Арсеньев. — По машинам!
4. СКВОЗЬ ОГОНЬ
5. ВСТРЕЧА
Так было и на этот раз.
— Николаев? Хорошо, — ответил, наконец, Яновский. — А Баканов? Справится он?
«Действительно, справится ли командир взвода Баканов, если батарее придётся действовать самостоятельно? — думал Арсеньев. — Этот добродушный силач — человек удивительной смелости. Иногда кажется, что он даже не храбр, а просто не понимает опасности. Басит потихоньку да делает не спеша своё дело и всегда успевает. Но сможет ли он самостоятельно командовать батареей в такой сложной обстановке? Пожалуй, действительно не следует отсылать комбата».
Яновского смущало и другое: Николаев — отличный артиллерист, лучший комбат в дивизионе — настоящий моряк. Он давно освоился на суше. Но все-таки не лучше ли послать на ответственнейшую задачу, которая может решить судьбу дивизиона, сухопутного командира-разведчика, уже привыкшего к путанице степных дорог, человека не менее смелого, чем Николаев?
Комиссар знал, на ком, в конце концов, остановится выбор, но вместо того, чтобы хоть чем-нибудь умалить достоинства Николаева — соратника Арсеньева по лидеру «Ростов», он похвалил другого моряка с лидера:
— А знаешь, Сергей Петрович, из мичмана Бодрова складывается толковый разведчик!
Это был хитрый ход.
— Да, Бодров — прирождённый разведчик, — согласился Арсеньев. — В случае чего он сможет заменить Земскова. Пошлём Земскова.
Именно этого хотел комиссар. Он кивнул головой:
— Вызывай Земскова. Я думаю, вам лучше устроиться в кабине боевой машины, чтобы можно было разобраться по карте.
В кабине было душно. Стекла подняли и завесили их снаружи плащ-палатками. Ярко горел аккумуляторный фонарь. Земсков разложил на коленях свою заслуженную карту.
Арсеньев долго смотрел на юношу, будто видел его впервые. Высокий лоб, синие спокойные глаза с длинными ресницами кажутся ещё светлее от густого загара. Между бровей легла глубокая бороздка. Слишком рано.
— Сколько вам лет, Земсков?
— Двадцать четыре.
Командиру дивизиона было на десять лет больше. Словно угадав его мысли, Земсков сказал вполголоса:
— Десять лет разницы — это пустяки.
Арсеньев не расслышал.
— Что вы говорите?
— Так, ничего, товарищ капитан-лейтенант. Стихи Багрицкого.
Арсеньев уже был занят картой. Мгновенная жалость к этому юноше, которого он посылал, может быть, на смерть, заслонилась настойчивой мыслью о снарядах. Их надо было добыть и привезти в дивизион во что бы то ни стало. Арсеньев обвёл карандашом небольшой лесок.
— Мы будем здесь. Вы — едете в Развильное. Кратчайший путь — через Песчанокопское. Надо проскочить посёлок с ходу — там немцы. Обратный путь выбирайте соответственно обстановке. На всякий случай подготовьте машины к взрыву. Кого возьмёте с собой? Да вы что, волнуетесь?
Земсков провёл ладонью по своему лицу:
— Нет, я спокоен, товарищ капитан-лейтенант. Возьму свою группу разведчиков на пулемётной машине, два автоматических орудия, отделение бронебойщиков с двумя ПТР, радиста, санинструктора.
— Бронебойщиков не дам. Одно автоматическое орудие по вашему выбору. Договоритесь о времени радиосвязи.
Он погасил фонарь. Разговор был окончен. Сборы заняли немного времени. Орудие Клименко выехало на шоссе, где стояла уже пулемётная машина Земскова. Кто-то тронул его за рукав. Земсков обернулся.
— Товарищ гвардии лейтенант, санинструктор Шубина прибыла в ваше распоряжение.
— Валяй в кузов, в наше распоряжение! — ответил из темноты Косотруб.
На девушке была надета через плечо толстая санитарная сумка. Выражение лица Людмилы нельзя было разобрать в темноте, только глаза блестели. Она подошла к Земскову вплотную, так, что он ощутил её дыхание на своём лице. Земсков вспомнил, как заглянул к ней в палатку ещё там — за Доном. Бойкая и развязная Людмила в присутствии Земскова обычно становилась какой-то скованной. У каменоломни под Ростовом, перевязывая Земскова, она была именно такой. Земсков решил тогда, что девушка просто напугана боем. Теперь она сама просилась на задание, с которого все они могли не вернуться.
— В какую машину мне садиться? — спросила Людмила.
— Да вы понимаете, куда я еду?
— Понимаю.
«Удивительная все-таки девушка, — подумал Земсков. — Что это: романтика или сознательная ненависть к врагу?»
Может быть, в другое время он нашёл бы более простое решение, но теперь Земскову некогда было думать об этом.
— Скажите Горичу, чтобы прислал ко мне другого санинструктора. Бегом! — Он смягчился и добавил: — Мы поедем с вами когда-нибудь в другой раз, если…
Она всхлипнула и прижалась щекой к его руке.
— Что вы, Людмила? Дайте сумку. Я решил обойтись вообще без санинструктора.
Подошли Арсеньев и Яновский. Из кустов выезжала машина.
— Дадим вам ещё одно орудие, — сказал комиссар. Он пожал руку Земскова. — Счастливо!
Из темноты послышался взволнованный голос Сомина:
— Товарищ лейтенант, первое орудие ПВО — ПТО к выходу готово.
Земсков обнял Сомина за плечи:
— Значит, снова вместе! Рад, что назначили именно тебя.
«Лучше бы послали другое орудие. Пропадёт парень вместе со мной!» — подумал он.
— Назначили! Сам напросился! — с ненавистью прошипел Лавриненко. Белкин толкнул его локтем в бок:
— Молчи, «преподобный»! Сейчас тебе капитан-лейтенант даст за разговорчики.
Долговязый лопоухий радист Нурьев, дожёвывая сухарь, вскарабкался в кузов и плюхнулся рядом с Косотрубом.
— Все? — спросил Арсеньев. — По машинам!
4. СКВОЗЬ ОГОНЬ
Было ещё далеко до рассвета, когда сквозь шум мотора Косотруб различил какой-то рокот. Звуки доносились сзади. Дорога взбежала на бугор. Отсюда видна была цепочка двойных огоньков. Они двигались по тёмной степи, как светящаяся гусеница. Косотруб стукнул кулаком по кабине. Машина остановилась. Сомнения не было. По той же дороге вслед за маленьким отрядом Земскова шла колонна танков. Уходить от них вперёд — опасно. Можно наткнуться на боевое охранение. Земсков приказал съехать с дороги. Все три машины круто повернули влево и врезались в толщу подсолнечного поля. Оно шло под уклон к ручью. Остановились. Стало слышно, как плещет вода на перекате. Подсолнухи стояли вокруг плотной стеной, чуть шелестя шершавыми листьями. Раздвигая стебли, Косотруб и Журавлёв пошли напрямик к дороге. Притаившись у края поля, они наблюдали. Вот показалась головная машина. Танки шли с полным светом и открытыми люками. За танками, как обычно, показались грузовики с мотопехотой.
Несколько машин почему-то остановилось. Остальные объезжали их, двигаясь по обочине, в двух шагах от того места, где залегли разведчики. Из остановившихся машин высыпали солдаты. Они громко разговаривали, перекликались, звенели котелками. Журавлёв пополз доложить лейтенанту, что Косотруб будет ждать у дороги, пока немцы не уедут. Один из солдат, насвистывая, пошёл прямо на Косотруба. В свете фар было видно, как он расстёгивает штаны. Косотруб вытащил из ножен плоский штык. Дойдя до самых подсолнухов, солдат раздумал и вернулся назад. Он уселся прямо на дороге, не рискуя углубляться в тёмные заросли.
— Счастье его, — прошептал Косотруб, засовывая клинок в ножны.
Машины с немецкими солдатами оставались на шоссе до самого рассвета. Косотруб тоже оставался на своём посту. Солнце уже было высоко, когда подъехал открытый «мерседес» в сопровождении бронетранспортёра. В легковой машине сидели какие-то большие чины в чёрных фуражках.
У Косотруба даже зачесались ладони, так хотелось ему швырнуть противотанковую гранату, но он хорошо помнил слова лейтенанта: «Если ты выкинешь какой-нибудь номер — погубишь нас всех и дивизион!»
«Такие шикарные фрицы уходят!» — с сожалением подумал Валерка, провожая глазами «мерседес». За ним тронулись и остальные немецкие машины.
Ночная задержка грозила сорвать выполнение задания. Земсков торопился выехать на шоссе. Первая машина выползла из подсолнухов, когда над полем бреющим полётом прошли два «Мессершмитта-110».
— Орудие к бою! — закричал Сомин.
— Отставить! — приказал Земсков. — Быстро в подсолнухи! Первыми не стрелять.
И снова машины ломали подсолнухи, уходя по разным направлениям в глубь поля. Но «мессеры» уже заметили машины. Срезанные крупнокалиберным пулемётом, валились стебли. Пригнувшись, Сомин побежал по просеке, проложенной ещё ночью, нырнул в гущу, пополз, с трудом прокладывая себе путь. На залысине, где подсолнухи почему-то не росли, у сломанного сухого дерева, Сомин увидел яму. Самолёты зашли второй раз, поливая поле из пулемётов. Впервые Сомин был под огнём совершенно один. Ничего не видя, он бросился в яму, но зацепился за сук ремешком нагана и висел, пока сук не обломился. Где-то близко заработал счетверённый пулемёт Калины. Оба орудия молчали. Сомина охватил стыд: «Что подумает лейтенант? Только бы поскорее добраться до орудия!» — Он бросался в разные стороны, но видел только ненавистные шершавые стебли. Тяжёлые круги подсолнухов показывали ему свою зеленую изнанку. Наконец он выбрался на шоссе, где стояли все три машины. Самолёты уже улетели. В полуторке лежал раненый Калина. Один из бойцов из расчёта Клименко был убит.
— Где ж ты был? — накинулся на него Земсков. — Косотруб и Белкин тебя ищут. Мы думали, ты убит. Морду тебе надо набить! Раз они нас обстреляли — терять нечего. Надо было открывать огонь, а вы все разбежались к чёртовой матери!
Сомин никогда не слышал от Земскова ничего подобного. «Лучше бы в меня попала пуля!» — подумал он.
Лейтенант подавил вспышку гнева:
— Нельзя теряться! Рядом со мной ты — герой, а остался на минуту один — забыл обо всем.
Клименко уже получил свою порцию. Теперь он вместе с бойцами менял на машине пробитый скат. Было уже около двенадцати часов. Снова поехали вперёд. День выдался особенно жаркий. К металлическим частям машины невозможно было притронуться. Лейтенант торопил шофёра. Тяжёлые «зисы» едва поспевали за полуторкой. Но Земскову определённо не везло. Вероятно, те же «мессеры», что обстреляли его машины, подожгли хуторок, через который пролегала дорога. Иссушенные зноем домики, амбары и стога сена полыхали. Взвиваясь по обеим сторонам узкой дороги, языки пламени соединялись над ней, образуя огненную арку. Объехать её было невозможно, так как по бокам дороги шли глубокие канавы. Земсков решил проскочить сквозь огонь, несмотря на то, что его машины, накалённые солнцем, были загружены до предела боезапасом.
Лейтенант приказал облить водой кабины и борта машин, снарядные ящики, картонные пачки патронов. Воду вылили не только из анкерка, который везли с собой разведчики, но даже из всех фляжек.
— Ни черта из этого не будет, — ворчал Клименко, — лучше бы объехать полем. — Он подошёл к глубокой канаве и, скривив губы, покачал головой: — Н-да! Попытаться можно, если подкопать…
Машина Сомина стояла рядом. Лавриненко поливал себе голову из фляжки.
— Слышь, командир!.. Старший сержант Клименко правильно говорит. Подорвёмся мы там.
Сомин не стал ему отвечать.
— Все готовы? — спросил Земсков. — По машинам. Самый полный!
До горящего хутора оставалось метров пятьсот. Шофёр разведчиков сразу набрал скорость. Гришин нажимал изо всех сил, стараясь не отстать. Приоткрыв дверку, Земсков посмотрел назад. Он увидел, что машина Клименко сбавляет скорость и останавливается.
— Трусы! Вперёд! — закричал лейтенант. Огонь полыхнул ему в лицо. Отшатнувшись, он захлопнул дверцу. В стёклах кабин прыгало пламя. Те, кто был наверху, лежали плашмя, накрывшись мокрыми плащ-палатками. Когда горящий хутор остался позади, Земсков выглянул из кабины и увидел, что машины Клименко нет. Пришлось остановиться. Земсков дал бинокль Косотрубу и без слов указал на одинокий тополь. Матрос быстро вскарабкался на самую вершину. Он поднёс бинокль к глазам и вскрикнул.
— Что там такое? — спросил лейтенант. В ответ он услышал пушечные выстрелы и взрыв. Косотруб не слез, а скатился с тополя:
— Товарищ лейтенант, ходу скорее! Два танка. Прямое попадание. Взорвались наши!
— А танки?
— Пошли в обход через канаву. Ходу, товарищ лейтенант!
Земсков понял все. Клименко всегда был не в меру осторожен. Пока он искал безопасный проход, подошли танки.
До Песчанокопской было ещё далеко. В кузове стонал раненый. Иргаш придерживал его большую голову с бледными губами. Косотруб пытался натянуть плащ-палатку, как тент, но на быстром ходу это ему не удавалось.
Земсков развернул на коленях карту. Здесь поблизости был отмечен колодец. Значит, можно будет долить радиаторы, напоить раненого.
Но колодца, обозначенного на карте, не оказалось. Дорога шла на подъем. Колёса вязли в песке, как в снегу. Пришлось включить вторую скорость. Жара все усиливалась. Знойное марево стояло над степью. Горячая пыль обжигала рот, набивалась в глаза и под ногти. Гимнастёрки, пропитанные потом и пылью, покрылись бурой коркой. Такого же цвета были и лица бойцов. В ушах у них гудело, очертания предметов расплывались перед глазами, а от мысли, что воды нет, жажда мучила особенно сильно.
Но дело было даже и не в этом. Перегретые моторы начали задыхаться. Из открытых радиаторов валил пар. Особенно плохо было с «зисом» Сомина. Мотор клокотал на высоких нотах с присвистом, с перебоями. В нем появился подозрительный стук.
— Ещё минут пятнадцать такой езды — и поплавятся подшипники, — сказал Гришин. Сомин велел ему остановиться. Остановилась и передняя машина. Шофёры подняли капоты моторов, но нелепо было надеяться, что моторы остынут при такой жаре. Густая ржавая жижа бурлила на самом дне радиаторов.
Земсков приказал ехать дальше. Его шофёр нехотя сел за руль:
— Все равно скоро станем. Не мы, так «зис». И тогда уже дальше не поедем.
Лейтенант сел на подножку, обхватив лицо ладонями. Он думал о том, что при такой работе моторов прорваться через Песчанокопское все равно не удастся. «Зря командир понадеялся на меня. Дивизион, наверно, уже в бою. Последние снаряды на исходе. Пошли в ход гранаты. Моряки дерутся из последних сил, как на лидере „Ростов“. Может быть, комиссар приказал развернуть флаг. Он говорит людям: „Держитесь, братки, держитесь до вечера. Ночью Земсков доставит боезапас. Земсков не подведёт, не такой он человек! А я сижу здесь на дороге и жду, пока добрый дядя привезёт мне воду“.
Земсков встряхнул головой. Морская фуражка упала в пыль. «Моряк называется! Будь на моем месте Николаев или даже Рощин, он нашёл бы выход. Все равно поедем! Хоть пешком дойду и взорву снаряды, чтоб они не попали к немцам».
— Заводи моторы! — он поднялся и посмотрел на дорогу. На пригорке клубилось облачко пыли. Земсков подал команду «К бою!», велел разобрать гранаты. Разведчики залегли с автоматами по краям дороги. Сквозь стебельки чахлой выгоревшей травы Земсков видел, что облако пыли приближается. Оно двигалось очень медленно. Машина давно была бы здесь. «Что же это такое?» — недоумевал Земсков.
Облако пыли было поднято тремя крестьянскими телегами, нагруженными домашним скарбом. Это были беженцы. На передней телеге среди пропылённых красных подушек и дедовских сундуков сидели женщина с грудным ребёнком и девочка постарше. Старик с клочковатой бородой держал вожжи. Заморённые лошади еле передвигали ноги.
Когда телега поравнялась с машиной, Земсков положил руку на понурую шею лошади. Старик натянул вожжи.
Земсков сказал только одно слово:
— Воды!
— У нас нет воды, — ответил старик и шевельнул вожжами. Женщина, державшая на руках ребёнка, наклонилась к старику и зашептала на ухо:
— Надо им дать, отец. Смотри, какие они все измученные.
Старик замотал головой:
— Нет воды. Ате — вье!
Женщина передала ребёнка девчонке и вытащила из-под матраца двухведерную бутыль, оплетённую ивовыми прутьями.
— Вот это — все, сынок. На три семьи. Отлей себе полведерка.
Лейтенант бережно принял бутыль, подошёл к машине и тихо позвал:
— Калина, дружок, хочешь напиться?
— Умер Калина, — глухо отозвался Иргаш.
Земсков не проронил ни слова. Бойцы тянулись к нему с фляжками и котелками, но он отстранил их рукой и стал наливать воду в радиатор. Потом он направился к машине Сомина и вылил в радиатор всю воду до капли. Женщина только тихонько вскрикнула, а лейтенант сел в кабину и сказал: «Заводи!»
Он хотел закурить, но не смог, потому что чёрные с кровавыми трещинами губы не держали самокрутку.
Ожившие машины набирали скорость. Подъем кончился. Песок остался позади. Теперь дорога шла под уклон. Косотруб и Журавлёв легли грудью на крышу кабины, выставив вперёд автоматы. Уже видны были красные крыши, церковь и взорванная водокачка Песчанокопской.
— Давай, давай! Жми!
Стрелка спидометра приближалась к восьмидесяти. Телеграфные столбы проносились мгновенными призраками. Машины влетели в Песчанокопскую, как две торпеды.
На перекрёстке у стансовета стоял открытый «мерседес». Двое пассажиров в чёрных мундирах со шнурами не успели даже понять, что это мчится на них, громыхая по булыжнику. Раздался взрыв противотанковой гранаты.
Все-таки Валерка выполнил своё желание. Не раньше — так теперь! Вторую гранату швырнул в бронетранспортёр с охраной Журавлёв. Завеса пыли скрыла машины.
— Вот это дали по-морскому! — сказал Косотруб.
Зенитный пулемёт стрекотал всеми своими четырьмя стволами. Сзади слышалась беспорядочная стрельба из винтовок и автоматов, но, видно, бросок Косотруба наделал немало паники. Немцы были обескуражены.
«Кого это я шарахнул, интересно знать, — думал Валерка. — Не иначе — самого Гиммлера! Больно уж шикарная машина».
Проскочив посёлок навылет, полуторка и «зис» неслись по шоссе, не сбавляя хода. Только теперь началось преследование. На повороте дороги, когда пылевая завеса отошла в сторону, Земсков, высунувшись из кабины, увидел мотоциклистов. Танков и машин, за исключением бронетранспортёра, сопровождавшего Валеркиных «чинов», в посёлке, вероятно, не было.
Земсков закричал Сомину:
— Огонь из орудия!
Но разве мог Сомин его услышать? Пулемёт использовать было невозможно, потому что машина Сомина закрывала цель. Мотоциклисты приближались. Они уже были не дальше километра, когда Белкин начал освобождать от стопора ствол орудия. Его осенила мысль: «А что, если дать с ходу очередь снарядов! Стрелять с ходу вперёд по наземной цели невозможно — мешает кабина. Но ведь нам-то надо назад!» — Белкин прекрасно знал, что такая стрельба не предусмотрена ни одним наставлением, но ведь били же реактивные установки прямой наводкой по танкам. Это тоже не предусмотрено.
Отвернув стопор, Белкин кинулся к штурвалу горизонтальной наводки:
— А-ну, по местам!
— Сумасшедший! — взвизгнул Лавриненко. — Что ты делаешь?
Не сходя с места, Белкин закатил ему затрещину. Уговаривать было некогда.
— Нулевые установки! — крикнул он. Голос Белкина не допускал возражений. Приказ был выполнен немедленно.
Вертикальный наводчик Тютькин замешкался. Он не мог пролезть на своё место. Обычно медлительный Писарчук уже успел поставить на ноль барабанчики скорости и дальности цели. Он тяжело упал на пустующее сиденье наводчика и схватился за вертикальный штурвал.
Мотоциклисты шли тесной кучкой по ровной, как стрела, дороге. Белкин нажал педаль. Трассы снарядов пронеслись над головами преследователей. Тряска и пыль мешали прицелиться как следует. Сомин, услышав выстрелы своего орудия, распахнул дверку, но перебраться на таком ходу с подножки в высокий кузов было невозможно.
— Бери ниже, Писарчук! — закричал он, стоя на крыле. Заряжающий едва успевал втыкать в приёмник обоймы со снарядами. Белкин снова дал длинную очередь. Она ударила прямо в гущу. Сомин видел, как валились со своих машин мотоциклисты. Потом все скрылось в пыли.
Не доезжая до железнодорожной линии, идущей на Развильное, Земсков свернул на просёлочную дорогу. За деревьями сверкнула вода. Это был всего лишь обмелевший небольшой пруд, полузасыпанный мусором. Дорога огибала его полукольцом. Грязный водоём показался Земскову прекраснее петергофского озера. Машины остановились. Пить воду Земсков запретил. Бойцы смочили лица, долили радиаторы. Пулемёт и орудие стояли наготове. Никто не хвалил друг друга, не выражал восторга по поводу всего происшедшего. Люди были слишком взволнованы и утомлены. Только Сомин подошёл к Белкину и молча обнял его здоровой рукой.
Нурьев развернул рацию. В тринадцать часов была назначена вторая встреча в эфире с дивизионом. Первую встречу, в девять часов, Земсков пропустил. В то время его атаковали «мессершмитты».
На дороге по той стороне пруда показалась машина, за ней следующая, ещё одна — целая колонна. Сомин и Белкин бросились к орудию. Лейтенант отшвырнул котелок с водой, но не успел он подать команду «К бою!», как Иргаш закричал из кузова полуторки:
— Наши, наши!
По шоссе шли тяжело гружённые «зисы» с белыми якорями на дверках кабин. В первой машине ехал начальник боепитания дивизиона инженер-капитан Ропак, смирный седеющий человек с больной печенью, любитель преферанса и крепкого чая. Он терпеливо переносил тяготы походной жизни и аккуратно выполнял все, что от него требовалось. Накануне инженер-капитан сильно волновался из-за того, что выезд задержался на несколько часов по вине начальника артсклада.
Ропак не на шутку испугался, узнав от Земскова, что Песчанокопская, куда он преспокойно вёл десять грузовиков с реактивными снарядами, занята немцами. Он хотел тут же повернуть назад.
— Поймите вы, капитан! Мне приказано привести эти машины в дивизион, — возражал Земсков.
Ропак не соглашался. Он намерен был ехать только на восток или на юго-восток.
— Дивизион прорвётся, мы встретимся с ним где-нибудь тут, — он тыкал в карту Земскова пальцем, на котором блестело толстое обручальное кольцо, — и вы выполните приказ.
— Мы туда не доберёмся. — Земсков отнял у него карту. — После нашего прорыва через Песчанокопское за нами обязательно будет погоня. Нас будут искать по дороге на Развильное или южнее, а мы вот возьмём и поедем на северо-запад, навстречу дивизиону. Видите эту степную дорожку?
— Прямо к немцам? Вы понимаете, что вы говорите? Можете ехать куда угодно, а я отвечаю за секретные снаряды.
— Снаряды успеем взорвать в последний момент.
Ропак ничего не желал слушать.
— Лейтенант, я старше вас и по возрасту и по званию. Позвольте мне делать то, что я считаю нужным.
Земсков потерял терпенье. Каждая минута была дорога. Он отвёл капитана в сторону и сказал ему на ухо:
— Если вы не поедете немедленно, я вас расстреляю на месте.
— Да как вы смеете грозить мне?! Вы…
Ропак встретился глазами с лейтенантом и замолчал. Яростный взгляд светлых глаз, ввалившихся от усталости, напомнил ему Арсеньева в минуты гнева. Он понял, что этот юноша не замедлит выполнить своё намерение.
Ропак сгорбился, опустил голову и пошёл к своей машине.
— Делайте, как хотите, сейчас вы — старший!
— Нурьев! — позвал Земсков. — Есть связь с дивизионом?
Радист покачал головой, зажатой в наушники:
— Дивизион не отвечает.
Несколько машин почему-то остановилось. Остальные объезжали их, двигаясь по обочине, в двух шагах от того места, где залегли разведчики. Из остановившихся машин высыпали солдаты. Они громко разговаривали, перекликались, звенели котелками. Журавлёв пополз доложить лейтенанту, что Косотруб будет ждать у дороги, пока немцы не уедут. Один из солдат, насвистывая, пошёл прямо на Косотруба. В свете фар было видно, как он расстёгивает штаны. Косотруб вытащил из ножен плоский штык. Дойдя до самых подсолнухов, солдат раздумал и вернулся назад. Он уселся прямо на дороге, не рискуя углубляться в тёмные заросли.
— Счастье его, — прошептал Косотруб, засовывая клинок в ножны.
Машины с немецкими солдатами оставались на шоссе до самого рассвета. Косотруб тоже оставался на своём посту. Солнце уже было высоко, когда подъехал открытый «мерседес» в сопровождении бронетранспортёра. В легковой машине сидели какие-то большие чины в чёрных фуражках.
У Косотруба даже зачесались ладони, так хотелось ему швырнуть противотанковую гранату, но он хорошо помнил слова лейтенанта: «Если ты выкинешь какой-нибудь номер — погубишь нас всех и дивизион!»
«Такие шикарные фрицы уходят!» — с сожалением подумал Валерка, провожая глазами «мерседес». За ним тронулись и остальные немецкие машины.
Ночная задержка грозила сорвать выполнение задания. Земсков торопился выехать на шоссе. Первая машина выползла из подсолнухов, когда над полем бреющим полётом прошли два «Мессершмитта-110».
— Орудие к бою! — закричал Сомин.
— Отставить! — приказал Земсков. — Быстро в подсолнухи! Первыми не стрелять.
И снова машины ломали подсолнухи, уходя по разным направлениям в глубь поля. Но «мессеры» уже заметили машины. Срезанные крупнокалиберным пулемётом, валились стебли. Пригнувшись, Сомин побежал по просеке, проложенной ещё ночью, нырнул в гущу, пополз, с трудом прокладывая себе путь. На залысине, где подсолнухи почему-то не росли, у сломанного сухого дерева, Сомин увидел яму. Самолёты зашли второй раз, поливая поле из пулемётов. Впервые Сомин был под огнём совершенно один. Ничего не видя, он бросился в яму, но зацепился за сук ремешком нагана и висел, пока сук не обломился. Где-то близко заработал счетверённый пулемёт Калины. Оба орудия молчали. Сомина охватил стыд: «Что подумает лейтенант? Только бы поскорее добраться до орудия!» — Он бросался в разные стороны, но видел только ненавистные шершавые стебли. Тяжёлые круги подсолнухов показывали ему свою зеленую изнанку. Наконец он выбрался на шоссе, где стояли все три машины. Самолёты уже улетели. В полуторке лежал раненый Калина. Один из бойцов из расчёта Клименко был убит.
— Где ж ты был? — накинулся на него Земсков. — Косотруб и Белкин тебя ищут. Мы думали, ты убит. Морду тебе надо набить! Раз они нас обстреляли — терять нечего. Надо было открывать огонь, а вы все разбежались к чёртовой матери!
Сомин никогда не слышал от Земскова ничего подобного. «Лучше бы в меня попала пуля!» — подумал он.
Лейтенант подавил вспышку гнева:
— Нельзя теряться! Рядом со мной ты — герой, а остался на минуту один — забыл обо всем.
Клименко уже получил свою порцию. Теперь он вместе с бойцами менял на машине пробитый скат. Было уже около двенадцати часов. Снова поехали вперёд. День выдался особенно жаркий. К металлическим частям машины невозможно было притронуться. Лейтенант торопил шофёра. Тяжёлые «зисы» едва поспевали за полуторкой. Но Земскову определённо не везло. Вероятно, те же «мессеры», что обстреляли его машины, подожгли хуторок, через который пролегала дорога. Иссушенные зноем домики, амбары и стога сена полыхали. Взвиваясь по обеим сторонам узкой дороги, языки пламени соединялись над ней, образуя огненную арку. Объехать её было невозможно, так как по бокам дороги шли глубокие канавы. Земсков решил проскочить сквозь огонь, несмотря на то, что его машины, накалённые солнцем, были загружены до предела боезапасом.
Лейтенант приказал облить водой кабины и борта машин, снарядные ящики, картонные пачки патронов. Воду вылили не только из анкерка, который везли с собой разведчики, но даже из всех фляжек.
— Ни черта из этого не будет, — ворчал Клименко, — лучше бы объехать полем. — Он подошёл к глубокой канаве и, скривив губы, покачал головой: — Н-да! Попытаться можно, если подкопать…
Машина Сомина стояла рядом. Лавриненко поливал себе голову из фляжки.
— Слышь, командир!.. Старший сержант Клименко правильно говорит. Подорвёмся мы там.
Сомин не стал ему отвечать.
— Все готовы? — спросил Земсков. — По машинам. Самый полный!
До горящего хутора оставалось метров пятьсот. Шофёр разведчиков сразу набрал скорость. Гришин нажимал изо всех сил, стараясь не отстать. Приоткрыв дверку, Земсков посмотрел назад. Он увидел, что машина Клименко сбавляет скорость и останавливается.
— Трусы! Вперёд! — закричал лейтенант. Огонь полыхнул ему в лицо. Отшатнувшись, он захлопнул дверцу. В стёклах кабин прыгало пламя. Те, кто был наверху, лежали плашмя, накрывшись мокрыми плащ-палатками. Когда горящий хутор остался позади, Земсков выглянул из кабины и увидел, что машины Клименко нет. Пришлось остановиться. Земсков дал бинокль Косотрубу и без слов указал на одинокий тополь. Матрос быстро вскарабкался на самую вершину. Он поднёс бинокль к глазам и вскрикнул.
— Что там такое? — спросил лейтенант. В ответ он услышал пушечные выстрелы и взрыв. Косотруб не слез, а скатился с тополя:
— Товарищ лейтенант, ходу скорее! Два танка. Прямое попадание. Взорвались наши!
— А танки?
— Пошли в обход через канаву. Ходу, товарищ лейтенант!
Земсков понял все. Клименко всегда был не в меру осторожен. Пока он искал безопасный проход, подошли танки.
До Песчанокопской было ещё далеко. В кузове стонал раненый. Иргаш придерживал его большую голову с бледными губами. Косотруб пытался натянуть плащ-палатку, как тент, но на быстром ходу это ему не удавалось.
Земсков развернул на коленях карту. Здесь поблизости был отмечен колодец. Значит, можно будет долить радиаторы, напоить раненого.
Но колодца, обозначенного на карте, не оказалось. Дорога шла на подъем. Колёса вязли в песке, как в снегу. Пришлось включить вторую скорость. Жара все усиливалась. Знойное марево стояло над степью. Горячая пыль обжигала рот, набивалась в глаза и под ногти. Гимнастёрки, пропитанные потом и пылью, покрылись бурой коркой. Такого же цвета были и лица бойцов. В ушах у них гудело, очертания предметов расплывались перед глазами, а от мысли, что воды нет, жажда мучила особенно сильно.
Но дело было даже и не в этом. Перегретые моторы начали задыхаться. Из открытых радиаторов валил пар. Особенно плохо было с «зисом» Сомина. Мотор клокотал на высоких нотах с присвистом, с перебоями. В нем появился подозрительный стук.
— Ещё минут пятнадцать такой езды — и поплавятся подшипники, — сказал Гришин. Сомин велел ему остановиться. Остановилась и передняя машина. Шофёры подняли капоты моторов, но нелепо было надеяться, что моторы остынут при такой жаре. Густая ржавая жижа бурлила на самом дне радиаторов.
Земсков приказал ехать дальше. Его шофёр нехотя сел за руль:
— Все равно скоро станем. Не мы, так «зис». И тогда уже дальше не поедем.
Лейтенант сел на подножку, обхватив лицо ладонями. Он думал о том, что при такой работе моторов прорваться через Песчанокопское все равно не удастся. «Зря командир понадеялся на меня. Дивизион, наверно, уже в бою. Последние снаряды на исходе. Пошли в ход гранаты. Моряки дерутся из последних сил, как на лидере „Ростов“. Может быть, комиссар приказал развернуть флаг. Он говорит людям: „Держитесь, братки, держитесь до вечера. Ночью Земсков доставит боезапас. Земсков не подведёт, не такой он человек! А я сижу здесь на дороге и жду, пока добрый дядя привезёт мне воду“.
Земсков встряхнул головой. Морская фуражка упала в пыль. «Моряк называется! Будь на моем месте Николаев или даже Рощин, он нашёл бы выход. Все равно поедем! Хоть пешком дойду и взорву снаряды, чтоб они не попали к немцам».
— Заводи моторы! — он поднялся и посмотрел на дорогу. На пригорке клубилось облачко пыли. Земсков подал команду «К бою!», велел разобрать гранаты. Разведчики залегли с автоматами по краям дороги. Сквозь стебельки чахлой выгоревшей травы Земсков видел, что облако пыли приближается. Оно двигалось очень медленно. Машина давно была бы здесь. «Что же это такое?» — недоумевал Земсков.
Облако пыли было поднято тремя крестьянскими телегами, нагруженными домашним скарбом. Это были беженцы. На передней телеге среди пропылённых красных подушек и дедовских сундуков сидели женщина с грудным ребёнком и девочка постарше. Старик с клочковатой бородой держал вожжи. Заморённые лошади еле передвигали ноги.
Когда телега поравнялась с машиной, Земсков положил руку на понурую шею лошади. Старик натянул вожжи.
Земсков сказал только одно слово:
— Воды!
— У нас нет воды, — ответил старик и шевельнул вожжами. Женщина, державшая на руках ребёнка, наклонилась к старику и зашептала на ухо:
— Надо им дать, отец. Смотри, какие они все измученные.
Старик замотал головой:
— Нет воды. Ате — вье!
Женщина передала ребёнка девчонке и вытащила из-под матраца двухведерную бутыль, оплетённую ивовыми прутьями.
— Вот это — все, сынок. На три семьи. Отлей себе полведерка.
Лейтенант бережно принял бутыль, подошёл к машине и тихо позвал:
— Калина, дружок, хочешь напиться?
— Умер Калина, — глухо отозвался Иргаш.
Земсков не проронил ни слова. Бойцы тянулись к нему с фляжками и котелками, но он отстранил их рукой и стал наливать воду в радиатор. Потом он направился к машине Сомина и вылил в радиатор всю воду до капли. Женщина только тихонько вскрикнула, а лейтенант сел в кабину и сказал: «Заводи!»
Он хотел закурить, но не смог, потому что чёрные с кровавыми трещинами губы не держали самокрутку.
Ожившие машины набирали скорость. Подъем кончился. Песок остался позади. Теперь дорога шла под уклон. Косотруб и Журавлёв легли грудью на крышу кабины, выставив вперёд автоматы. Уже видны были красные крыши, церковь и взорванная водокачка Песчанокопской.
— Давай, давай! Жми!
Стрелка спидометра приближалась к восьмидесяти. Телеграфные столбы проносились мгновенными призраками. Машины влетели в Песчанокопскую, как две торпеды.
На перекрёстке у стансовета стоял открытый «мерседес». Двое пассажиров в чёрных мундирах со шнурами не успели даже понять, что это мчится на них, громыхая по булыжнику. Раздался взрыв противотанковой гранаты.
Все-таки Валерка выполнил своё желание. Не раньше — так теперь! Вторую гранату швырнул в бронетранспортёр с охраной Журавлёв. Завеса пыли скрыла машины.
— Вот это дали по-морскому! — сказал Косотруб.
Зенитный пулемёт стрекотал всеми своими четырьмя стволами. Сзади слышалась беспорядочная стрельба из винтовок и автоматов, но, видно, бросок Косотруба наделал немало паники. Немцы были обескуражены.
«Кого это я шарахнул, интересно знать, — думал Валерка. — Не иначе — самого Гиммлера! Больно уж шикарная машина».
Проскочив посёлок навылет, полуторка и «зис» неслись по шоссе, не сбавляя хода. Только теперь началось преследование. На повороте дороги, когда пылевая завеса отошла в сторону, Земсков, высунувшись из кабины, увидел мотоциклистов. Танков и машин, за исключением бронетранспортёра, сопровождавшего Валеркиных «чинов», в посёлке, вероятно, не было.
Земсков закричал Сомину:
— Огонь из орудия!
Но разве мог Сомин его услышать? Пулемёт использовать было невозможно, потому что машина Сомина закрывала цель. Мотоциклисты приближались. Они уже были не дальше километра, когда Белкин начал освобождать от стопора ствол орудия. Его осенила мысль: «А что, если дать с ходу очередь снарядов! Стрелять с ходу вперёд по наземной цели невозможно — мешает кабина. Но ведь нам-то надо назад!» — Белкин прекрасно знал, что такая стрельба не предусмотрена ни одним наставлением, но ведь били же реактивные установки прямой наводкой по танкам. Это тоже не предусмотрено.
Отвернув стопор, Белкин кинулся к штурвалу горизонтальной наводки:
— А-ну, по местам!
— Сумасшедший! — взвизгнул Лавриненко. — Что ты делаешь?
Не сходя с места, Белкин закатил ему затрещину. Уговаривать было некогда.
— Нулевые установки! — крикнул он. Голос Белкина не допускал возражений. Приказ был выполнен немедленно.
Вертикальный наводчик Тютькин замешкался. Он не мог пролезть на своё место. Обычно медлительный Писарчук уже успел поставить на ноль барабанчики скорости и дальности цели. Он тяжело упал на пустующее сиденье наводчика и схватился за вертикальный штурвал.
Мотоциклисты шли тесной кучкой по ровной, как стрела, дороге. Белкин нажал педаль. Трассы снарядов пронеслись над головами преследователей. Тряска и пыль мешали прицелиться как следует. Сомин, услышав выстрелы своего орудия, распахнул дверку, но перебраться на таком ходу с подножки в высокий кузов было невозможно.
— Бери ниже, Писарчук! — закричал он, стоя на крыле. Заряжающий едва успевал втыкать в приёмник обоймы со снарядами. Белкин снова дал длинную очередь. Она ударила прямо в гущу. Сомин видел, как валились со своих машин мотоциклисты. Потом все скрылось в пыли.
Не доезжая до железнодорожной линии, идущей на Развильное, Земсков свернул на просёлочную дорогу. За деревьями сверкнула вода. Это был всего лишь обмелевший небольшой пруд, полузасыпанный мусором. Дорога огибала его полукольцом. Грязный водоём показался Земскову прекраснее петергофского озера. Машины остановились. Пить воду Земсков запретил. Бойцы смочили лица, долили радиаторы. Пулемёт и орудие стояли наготове. Никто не хвалил друг друга, не выражал восторга по поводу всего происшедшего. Люди были слишком взволнованы и утомлены. Только Сомин подошёл к Белкину и молча обнял его здоровой рукой.
Нурьев развернул рацию. В тринадцать часов была назначена вторая встреча в эфире с дивизионом. Первую встречу, в девять часов, Земсков пропустил. В то время его атаковали «мессершмитты».
На дороге по той стороне пруда показалась машина, за ней следующая, ещё одна — целая колонна. Сомин и Белкин бросились к орудию. Лейтенант отшвырнул котелок с водой, но не успел он подать команду «К бою!», как Иргаш закричал из кузова полуторки:
— Наши, наши!
По шоссе шли тяжело гружённые «зисы» с белыми якорями на дверках кабин. В первой машине ехал начальник боепитания дивизиона инженер-капитан Ропак, смирный седеющий человек с больной печенью, любитель преферанса и крепкого чая. Он терпеливо переносил тяготы походной жизни и аккуратно выполнял все, что от него требовалось. Накануне инженер-капитан сильно волновался из-за того, что выезд задержался на несколько часов по вине начальника артсклада.
Ропак не на шутку испугался, узнав от Земскова, что Песчанокопская, куда он преспокойно вёл десять грузовиков с реактивными снарядами, занята немцами. Он хотел тут же повернуть назад.
— Поймите вы, капитан! Мне приказано привести эти машины в дивизион, — возражал Земсков.
Ропак не соглашался. Он намерен был ехать только на восток или на юго-восток.
— Дивизион прорвётся, мы встретимся с ним где-нибудь тут, — он тыкал в карту Земскова пальцем, на котором блестело толстое обручальное кольцо, — и вы выполните приказ.
— Мы туда не доберёмся. — Земсков отнял у него карту. — После нашего прорыва через Песчанокопское за нами обязательно будет погоня. Нас будут искать по дороге на Развильное или южнее, а мы вот возьмём и поедем на северо-запад, навстречу дивизиону. Видите эту степную дорожку?
— Прямо к немцам? Вы понимаете, что вы говорите? Можете ехать куда угодно, а я отвечаю за секретные снаряды.
— Снаряды успеем взорвать в последний момент.
Ропак ничего не желал слушать.
— Лейтенант, я старше вас и по возрасту и по званию. Позвольте мне делать то, что я считаю нужным.
Земсков потерял терпенье. Каждая минута была дорога. Он отвёл капитана в сторону и сказал ему на ухо:
— Если вы не поедете немедленно, я вас расстреляю на месте.
— Да как вы смеете грозить мне?! Вы…
Ропак встретился глазами с лейтенантом и замолчал. Яростный взгляд светлых глаз, ввалившихся от усталости, напомнил ему Арсеньева в минуты гнева. Он понял, что этот юноша не замедлит выполнить своё намерение.
Ропак сгорбился, опустил голову и пошёл к своей машине.
— Делайте, как хотите, сейчас вы — старший!
— Нурьев! — позвал Земсков. — Есть связь с дивизионом?
Радист покачал головой, зажатой в наушники:
— Дивизион не отвечает.
5. ВСТРЕЧА
Дивизион не мог ответить, потому что в это время он был в бою. Ещё ночью, вскоре после отъезда Земскова, Арсеньев послал Николаева и Бодрова с радистом на наблюдательный пункт.
Наблюдательный пункт был выбран удачно. Он находился километра на полтора впереди и чуть правее посадки, где замаскировались боевые машины первой и второй батарей. Третью батарею старшего лейтенанта Пономарёва Арсеньев отвёл назад, чтобы иметь резерв.
Ночью на наблюдательном пункте услышали гул движущихся танков. Но сколько ни всматривались Николаев и Бодров, они ничего не могли разобрать во мраке, который стал особенно густым, когда догорел пожар в станице.
Вскоре шум прекратился. В станице время от времени взлетали ракеты. Вероятно, немцы боялись ночной атаки.
Наблюдательный пункт был выбран удачно. Он находился километра на полтора впереди и чуть правее посадки, где замаскировались боевые машины первой и второй батарей. Третью батарею старшего лейтенанта Пономарёва Арсеньев отвёл назад, чтобы иметь резерв.
Ночью на наблюдательном пункте услышали гул движущихся танков. Но сколько ни всматривались Николаев и Бодров, они ничего не могли разобрать во мраке, который стал особенно густым, когда догорел пожар в станице.
Вскоре шум прекратился. В станице время от времени взлетали ракеты. Вероятно, немцы боялись ночной атаки.