Страница:
К счастью, луна скрылась за облаками. Сомин оглянулся назад. Там тоже промелькнули трассирующие пули. Оставаться на месте было нельзя. Ехать — тоже некуда. Артиллеристы соскочили с машин. Никто не говорил ни слова.
«Они испуганы, — думал Сомин, — и верно — плохо. Куда сейчас деваться?» Он представил себе, как его бойцы прячутся по кустам, а на дороге горят обе машины. Так будет, если он немедленно, сию же минуту не примет решения. «Плохо без командира. Был бы хоть какой-нибудь лейтенант, пусть тот же Рощин или Баканов… Сейчас невидимые автоматчики подойдут спереди и сзади, перестреляют нас всех, как цыплят, или попадём в плен, чего доброго!»
— Товарищ младший лейтенант, чего мы ждём?
Этот вопрос Омелина вывел Сомина из оцепенения.
— Не ваше дело! Выполняйте приказание! — в душе Сомин был благодарен Омелину за то, что тот напомнил ему о его звании. «Я — младший лейтенант, какого мне ещё надо командира? Я сам отвечаю за людей».
— Какое приказание? — уже раздражённо спросил Омелин. — Ты ничего не приказывал.
Сомин вставил в гранату детонатор:
— Приказываю: Омелину с десятью бойцами занять оборону позади машины. Тютькин, Писарчук, Белкин — за мной! Остальным оставаться на машинах. Или нет: Белкин — останется тут. Отвечаешь за машину. Лавриненко — со мной.
Вчетвером они пошли вперёд, держа в руках взведённые гранаты. Лавриненко все время икал. Машины, черневшие позади, казались теперь Сомину надёжными, как родной дом. Удаляться от них не хотелось, но, странное дело, с тех пор как Сомин принял решение, он успокоился. Даже когда снова застрочили автоматы, Сомин не растерялся. По его приказанию бойцы легли в канаву. И тут Сомина осенило: «Что же я делаю, дурак! Полез вперёд с тремя винтовками, когда у меня есть пушки. В Песчанокопской прорвались, а тут не прорвёмся?»
Он позвал своих бойцов, и они возвратились к орудию.
— Фу, мы думали — уже не вернётесь! — с облегчением вздохнул Белкин, когда Сомин подошёл к орудию. Теперь Сомин не терял времени:
— Орудия к бою! Видишь, Белкин, то большое дерево? Дай-ка туда очередь, деления на два правее. Садись сам за штурвал. Омелин! Развернуть орудие назад. В случае надобности открывайте огонь с ходу самостоятельно. Борта не опускать. Приготовились?
Короткая очередь снарядов ударила по кустам.
— Ещё очередь! Теперь вперёд!
Машины рванулись вперёд. Они беспрепятственно проехали километра полтора. Автоматные трассы мелькали далеко сзади. Сомин уже не терял присутствия духа. Остановившись, он снова обстрелял тёмные кусты, из которых вылетали малиновые многоточия.
Впереди, за поворотом шоссе, послышался ровный гул мотора. Какая-то машина приближалась на большой скорости. Белкин с тремя бойцами был немедленно выслан вперёд, чтобы забросать врага гранатами, если не удастся поразить его из орудий. Тонкие стволы автоматических пушек повернулись и застыли, готовые открыть огонь, как только машины покажутся из-за поворота, но стрелять не пришлось. Гул мотора затих. Издали донёсся громкий командирский окрик:
— Не стрелять!
Сомин узнал голос Земскова. Но каким образом Земсков появился со стороны Невинномысска? Ведь он остался в дивизионе под Армавиром!
Из-за поворота выехала полуторка. Это действительно был Земсков. Сомин бросился навстречу своему бывшему командиру, однако Земсков меньше всего был расположен к дружеским восторгам.
— Шляпа! — сказал он. — Где вас носило? Зачем свернули с шоссе?
Оказалось, что вскоре после отъезда Сомина из части было получено сообщение о сдаче Армавира. Радиосвязь с Николаевым установить не удалось, и Арсеньев послал за первой батареей разведку. Разведчики проехали по шоссе в то время, когда Сомин блуждал по просёлочным дорогам. Они осторожно перебрались вброд через речушку около взорванного моста и благополучно доехали до Невинномысска. Теперь первая батарея возвращалась вслед за машиной разведки. Сомин рассказал Земскову обо всем, что с ним произошло. Он ждал похвалы или, по крайней мере, сочувствия, но Земсков остался недоволен своим учеником: не заметил брода и поехал в обход, заблудился среди просёлочных дорог, потерял много времени зря. Хорошо, что в конце концов принял верное решение.
— Ладно, в другой раз будешь умнее. А сейчас задача гораздо более сложная. Мы ведь отрезаны от дивизиона.
Теперь Сомин уже ничего не боялся. Вместе с Земсковым, да ещё с батареей Николаева в придачу, он готов был ввязаться в бой хоть с целой дивизией.
— Напрасно радуешься, Володя, — Земсков зажёг фонарик и, прикрывая его ладонью, принялся рассматривать карту. Подошла батарея Николаева.
— Прошу любить и жаловать! — весело сказал комбат. — Ни одного снаряда нет. С чем будем пробиваться? Одна надежда на твои пушчонки, сержант Сомин.
— Не сержант, а младший лейтенант, — поправил Земсков.
— Младший лейтенант? Запомним. Если останемся живы, с тебя пол-литра, морячило!
— Какой я моряк? — грустно ответил Сомин. — Вот, старший лейтенант ругает. Говорит, плохо действовал…
— Земсков — старший лейтенант? — обрадовался Николаев. — Вот здорово! С тебя — литр — не меньше. А ты, Сомин, не отказывайся, когда называют моряком. Значит, заслужил. А ну, поехали, братцы.
У Николаева было на редкость хорошее настроение. Ему удалось взорвать переправу, когда на неё вступили немецкие танки. Подразделения пехоты, уже перебравшиеся на левый берег, он смел огнём прямой наводкой и ещё успел положить удачный залп по противоположному берегу, где скопились машины и танки.
— Я думаю, поедем просёлками, где плутал Сомин, — предложил Земсков. — Как считаешь, Павел Иванович?
Николаев согласился:
— Только смотри, Володя, опять не напутай!
Звезды уже начали меркнуть, когда они выехали к тому месту, где Сомин свернул с шоссе. На дорогах пыль стояла стеной. Немецкие части густым потоком шли на станицу Лабинскую, минуя Армавир.
Остановившись за кустами, моряки долго следили за движением колонны врага. В нескольких метрах от них, лязгая гусеницами, ползли танки. За танками прошли понтоны и орудия, потом потянулись грузовики с пехотой. Все это тонуло в непроницаемой пыли, из которой временами доносились отдельные выкрики по-немецки.
Когда шоссе опустело, Николаев кивнул Земскову:
— Пора!
Полуторка разведчиков рывком выскочила на дорогу и нырнула в пылевую завесу, поднятую прошедшей колонной. Следом двинулись остальные машины. Они догнали немецкую колонну и пристроились к ней вплотную. Это был единственный выход. До Лабинской оставалось километров шестьдесят. Немцы ехали быстро, а моряки не отрывались от них ни на шаг. Иногда у дороги мелькали цветные фонарики патрульных, но никому из них не приходило в голову, что вместе с немецкой колонной на Лабинскую движется одиннадцать русских машин.
Только раз, когда колонна почему-то остановилась, какой-то унтер-офицер, чихая и отплёвываясь от пыли, приблизился к машине Шацкого. Видимо, этот немец ехал впереди и теперь воспользовался остановкой, чтобы повидать своего приятеля. Огромный «студебеккер» под чехлом немец принял за понтон. Он никогда в жизни не видел «катюш».
— Oh! Pontonen![1]
Шацкий приоткрыл дверцу. Немец заметил на ней белый якорь:
— Kriegsmarine![2]
Шацкий не стал тратить времени на объяснения. От удара здоровенного кулака кочегара любознательный унтер-офицер, не пикнув, растянулся в пыли. Ему тут же заткнули рот паклей, которой протирают спарки, скрутили руки и ноги морскими ремнями. Дальнейший путь он проделал под чехлом боевой машины.
Уже светало, когда голова немецкой колонны втянулась в Лабинскую. Не доезжая нескольких километров до станицы, моряки оторвались от колонны и свернули налево по просёлочной дороге. Благодатная пыль скрыла этот манёвр.
«Только бы найти переправу через реку Лабу!» — думал Земсков. Никаких мостов, судя по карте, здесь не было. Броды на топографических картах обычно не отмечаются. Но все-таки разведчики обнаружили брод. Его нашёл Журавлёв, который заметил посреди реки телегу. Вероятно, её обстрелял самолёт. Впереди телеги лежали трупы лошадей, не полностью покрытые водой. Полуторка Земскова осторожно переехала через реку. Вслед за ней прошли остальные машины. Уже будучи на левом берегу, моряки услышали на севере залпы реактивных установок. Через полчаса Земсков, ехавший впереди, наткнулся на огневую позицию одного из дивизионов гвардейского полка подполковника Могилевского.
— Ваши — севернее, — сообщил командир батареи. Он с изумлением смотрел на покрытых пылью, обросших, весёлых моряков и никак не мог поверить, что они шли полсотни километров в хвосте немецкой колонны.
3. В МАЙКОПЕ
«Они испуганы, — думал Сомин, — и верно — плохо. Куда сейчас деваться?» Он представил себе, как его бойцы прячутся по кустам, а на дороге горят обе машины. Так будет, если он немедленно, сию же минуту не примет решения. «Плохо без командира. Был бы хоть какой-нибудь лейтенант, пусть тот же Рощин или Баканов… Сейчас невидимые автоматчики подойдут спереди и сзади, перестреляют нас всех, как цыплят, или попадём в плен, чего доброго!»
— Товарищ младший лейтенант, чего мы ждём?
Этот вопрос Омелина вывел Сомина из оцепенения.
— Не ваше дело! Выполняйте приказание! — в душе Сомин был благодарен Омелину за то, что тот напомнил ему о его звании. «Я — младший лейтенант, какого мне ещё надо командира? Я сам отвечаю за людей».
— Какое приказание? — уже раздражённо спросил Омелин. — Ты ничего не приказывал.
Сомин вставил в гранату детонатор:
— Приказываю: Омелину с десятью бойцами занять оборону позади машины. Тютькин, Писарчук, Белкин — за мной! Остальным оставаться на машинах. Или нет: Белкин — останется тут. Отвечаешь за машину. Лавриненко — со мной.
Вчетвером они пошли вперёд, держа в руках взведённые гранаты. Лавриненко все время икал. Машины, черневшие позади, казались теперь Сомину надёжными, как родной дом. Удаляться от них не хотелось, но, странное дело, с тех пор как Сомин принял решение, он успокоился. Даже когда снова застрочили автоматы, Сомин не растерялся. По его приказанию бойцы легли в канаву. И тут Сомина осенило: «Что же я делаю, дурак! Полез вперёд с тремя винтовками, когда у меня есть пушки. В Песчанокопской прорвались, а тут не прорвёмся?»
Он позвал своих бойцов, и они возвратились к орудию.
— Фу, мы думали — уже не вернётесь! — с облегчением вздохнул Белкин, когда Сомин подошёл к орудию. Теперь Сомин не терял времени:
— Орудия к бою! Видишь, Белкин, то большое дерево? Дай-ка туда очередь, деления на два правее. Садись сам за штурвал. Омелин! Развернуть орудие назад. В случае надобности открывайте огонь с ходу самостоятельно. Борта не опускать. Приготовились?
Короткая очередь снарядов ударила по кустам.
— Ещё очередь! Теперь вперёд!
Машины рванулись вперёд. Они беспрепятственно проехали километра полтора. Автоматные трассы мелькали далеко сзади. Сомин уже не терял присутствия духа. Остановившись, он снова обстрелял тёмные кусты, из которых вылетали малиновые многоточия.
Впереди, за поворотом шоссе, послышался ровный гул мотора. Какая-то машина приближалась на большой скорости. Белкин с тремя бойцами был немедленно выслан вперёд, чтобы забросать врага гранатами, если не удастся поразить его из орудий. Тонкие стволы автоматических пушек повернулись и застыли, готовые открыть огонь, как только машины покажутся из-за поворота, но стрелять не пришлось. Гул мотора затих. Издали донёсся громкий командирский окрик:
— Не стрелять!
Сомин узнал голос Земскова. Но каким образом Земсков появился со стороны Невинномысска? Ведь он остался в дивизионе под Армавиром!
Из-за поворота выехала полуторка. Это действительно был Земсков. Сомин бросился навстречу своему бывшему командиру, однако Земсков меньше всего был расположен к дружеским восторгам.
— Шляпа! — сказал он. — Где вас носило? Зачем свернули с шоссе?
Оказалось, что вскоре после отъезда Сомина из части было получено сообщение о сдаче Армавира. Радиосвязь с Николаевым установить не удалось, и Арсеньев послал за первой батареей разведку. Разведчики проехали по шоссе в то время, когда Сомин блуждал по просёлочным дорогам. Они осторожно перебрались вброд через речушку около взорванного моста и благополучно доехали до Невинномысска. Теперь первая батарея возвращалась вслед за машиной разведки. Сомин рассказал Земскову обо всем, что с ним произошло. Он ждал похвалы или, по крайней мере, сочувствия, но Земсков остался недоволен своим учеником: не заметил брода и поехал в обход, заблудился среди просёлочных дорог, потерял много времени зря. Хорошо, что в конце концов принял верное решение.
— Ладно, в другой раз будешь умнее. А сейчас задача гораздо более сложная. Мы ведь отрезаны от дивизиона.
Теперь Сомин уже ничего не боялся. Вместе с Земсковым, да ещё с батареей Николаева в придачу, он готов был ввязаться в бой хоть с целой дивизией.
— Напрасно радуешься, Володя, — Земсков зажёг фонарик и, прикрывая его ладонью, принялся рассматривать карту. Подошла батарея Николаева.
— Прошу любить и жаловать! — весело сказал комбат. — Ни одного снаряда нет. С чем будем пробиваться? Одна надежда на твои пушчонки, сержант Сомин.
— Не сержант, а младший лейтенант, — поправил Земсков.
— Младший лейтенант? Запомним. Если останемся живы, с тебя пол-литра, морячило!
— Какой я моряк? — грустно ответил Сомин. — Вот, старший лейтенант ругает. Говорит, плохо действовал…
— Земсков — старший лейтенант? — обрадовался Николаев. — Вот здорово! С тебя — литр — не меньше. А ты, Сомин, не отказывайся, когда называют моряком. Значит, заслужил. А ну, поехали, братцы.
У Николаева было на редкость хорошее настроение. Ему удалось взорвать переправу, когда на неё вступили немецкие танки. Подразделения пехоты, уже перебравшиеся на левый берег, он смел огнём прямой наводкой и ещё успел положить удачный залп по противоположному берегу, где скопились машины и танки.
— Я думаю, поедем просёлками, где плутал Сомин, — предложил Земсков. — Как считаешь, Павел Иванович?
Николаев согласился:
— Только смотри, Володя, опять не напутай!
Звезды уже начали меркнуть, когда они выехали к тому месту, где Сомин свернул с шоссе. На дорогах пыль стояла стеной. Немецкие части густым потоком шли на станицу Лабинскую, минуя Армавир.
Остановившись за кустами, моряки долго следили за движением колонны врага. В нескольких метрах от них, лязгая гусеницами, ползли танки. За танками прошли понтоны и орудия, потом потянулись грузовики с пехотой. Все это тонуло в непроницаемой пыли, из которой временами доносились отдельные выкрики по-немецки.
Когда шоссе опустело, Николаев кивнул Земскову:
— Пора!
Полуторка разведчиков рывком выскочила на дорогу и нырнула в пылевую завесу, поднятую прошедшей колонной. Следом двинулись остальные машины. Они догнали немецкую колонну и пристроились к ней вплотную. Это был единственный выход. До Лабинской оставалось километров шестьдесят. Немцы ехали быстро, а моряки не отрывались от них ни на шаг. Иногда у дороги мелькали цветные фонарики патрульных, но никому из них не приходило в голову, что вместе с немецкой колонной на Лабинскую движется одиннадцать русских машин.
Только раз, когда колонна почему-то остановилась, какой-то унтер-офицер, чихая и отплёвываясь от пыли, приблизился к машине Шацкого. Видимо, этот немец ехал впереди и теперь воспользовался остановкой, чтобы повидать своего приятеля. Огромный «студебеккер» под чехлом немец принял за понтон. Он никогда в жизни не видел «катюш».
— Oh! Pontonen![1]
Шацкий приоткрыл дверцу. Немец заметил на ней белый якорь:
— Kriegsmarine![2]
Шацкий не стал тратить времени на объяснения. От удара здоровенного кулака кочегара любознательный унтер-офицер, не пикнув, растянулся в пыли. Ему тут же заткнули рот паклей, которой протирают спарки, скрутили руки и ноги морскими ремнями. Дальнейший путь он проделал под чехлом боевой машины.
Уже светало, когда голова немецкой колонны втянулась в Лабинскую. Не доезжая нескольких километров до станицы, моряки оторвались от колонны и свернули налево по просёлочной дороге. Благодатная пыль скрыла этот манёвр.
«Только бы найти переправу через реку Лабу!» — думал Земсков. Никаких мостов, судя по карте, здесь не было. Броды на топографических картах обычно не отмечаются. Но все-таки разведчики обнаружили брод. Его нашёл Журавлёв, который заметил посреди реки телегу. Вероятно, её обстрелял самолёт. Впереди телеги лежали трупы лошадей, не полностью покрытые водой. Полуторка Земскова осторожно переехала через реку. Вслед за ней прошли остальные машины. Уже будучи на левом берегу, моряки услышали на севере залпы реактивных установок. Через полчаса Земсков, ехавший впереди, наткнулся на огневую позицию одного из дивизионов гвардейского полка подполковника Могилевского.
— Ваши — севернее, — сообщил командир батареи. Он с изумлением смотрел на покрытых пылью, обросших, весёлых моряков и никак не мог поверить, что они шли полсотни километров в хвосте немецкой колонны.
3. В МАЙКОПЕ
Река Белая, впадающая в Кубань, течёт параллельно Лабе, километров на пятьдесят западнее. Здесь начинаются предгорья Кавказа. Кончилась степь. Её сменили холмы и долины, поросшие лесом. Вдали поднимаются к небу цепи гор.
Дивизион занял позиции на восточной окраине Майкопа. Это чем-то напоминало положение под Ростовом. За спиной — город, дальше — река. Впереди — степь и вражеские танки. Но сходство было чисто внешнее. Разница заключалась в том, что паники и давки теперь быть не могло. И хотя Майкоп защищало совсем не много войск (главные силы уже отошли в предгорья Кавказа), можно было не сомневаться, что и здесь враг понесёт немалый ущерб.
Яновский внимательно присматривался к бойцам. Он ходил из одного подразделения в другое, заводил беседы с матросами, для которых приход комиссара всегда был радостным событием. Яновский видел, что люди измотаны до предела. Беспрерывные бои, утомительные ночные марши, постоянное напряжение не снизили боеспособность дивизиона, но многие держались, как говорится, на нервах. Яновский и сам чувствовал себя крайне утомлённым. Ему уже давно не приходилось спать больше двух — трех часов подряд. Он похудел, загорел, щеки впали. Впрочем, на себе самом он не замечал ничего. Ему просто некогда было обращать на себя внимание. «Теперь уже скоро, — думал он, — скоро конец отступления».
— Посмотри на наших матросов, — сказал он Арсеньеву, когда они приехали на первую батарею.
— А что? Все, как обычно…
— Нет, ты посмотри, какие они стали злые. Люди не хотят больше отступать.
Командир и комиссар незаметно подошли к боевой установке и прислушались. С другой стороны машины шёл разговор.
— Понимаешь, какая география? Не думал я, что у нас столько рек: Дон, Кубань, Лаба, вот теперь — Белая. А что после Белой?
— Дальше — Чёрное, — хмуро ответил Шацкий, — Чёрное море.
— Думаешь, дойдём до моря? А потом — крабов кормить?
Ответа не последовало. В третий раз за день налетели самолёты. Когда бомбёжка кончилась, Арсеньев с Яновским поехали на другую огневую позицию. События разворачивались быстро. Дивизион, израсходовав боезапас, двинулся через город к мосту. Уже на той стороне обнаружили, что нет санитарной машины. Стали припоминать, кто видел эту машину последний. Сотник говорил, что автобус шёл за его батареей. Пономарёву казалось, будто он видел санитарную машину в центре города. То же самое утверждали бойцы его батареи. Точно никто ничего не знал.
— Надо искать! — решил Яновский. — Опять придётся послать Земскова.
Разведчики выехали немедленно. Они долго ждали у моста. Проехать было невозможно, так как из города все время шли на левый берег автомашины и артиллерия. Наконец мост опустел. Земсков хотел уже трогаться, но в городе началась стрельба. В беспорядочное хлопанье винтовочных выстрелов врезалась пулемётная очередь. Сапёры вставляли длинные бикфордовы шнуры в ящики с толом, подвешенные под мостом. Земсков разыскал их командира. Худенький лейтенант в непомерно большой пилотке и кирзовых сапогах с широченными голенищами сидел на брёвнах у самого берега и чистил огурец перочинным ножом.
— Когда будете взрывать? — спросил Земсков.
— А тебе чего? — он мельком взглянул на Земскова, не прекращая своего занятия. — Когда прикажут, тогда и подорвём.
— Успею на часок в город?
— С тёщей забыл попрощаться? — Лейтенант швырнул кожуру в реку.
— Я вас серьёзно спрашиваю!
Лейтенант разрезал пополам огурец, аккуратно посолил его из тряпочки, лежавшей рядом, и протянул одну половинку.
— На! Не торопись.
Земсков понял, что у этого невозмутимого человека ничего не узнаешь. Он вернулся к машине.
— Ждите меня на дороге за тем леском. Если к заходу солнца не вернусь — поезжайте в дивизион. Косотруб, возьми гранаты. Пойдёшь со мной.
Они перешли через мост. Город казался вымершим. Где-то прогрохотала по булыжнику телега. Разведчики пересекли рыночную площадь. Низко над их головами бреющим полётом просвистели «мессеры». Издали доносился рокот автомобильных моторов.
— Тяжело гружённые идут! — заметил Косотруб. — Наверно, отходит ещё какая-нибудь часть.
Сильный взрыв заглушил его слова.
— Мост!
— Точно — мост, товарищ старший лейтенант. Подорвал-таки огуречник!
Теперь они были отрезаны в Майкопе, но санитарную машину все-таки надо было найти. Земсков и Косотруб направились по разным улицам, условившись встретиться на рыночной площади через полчаса, а если это не удастся — добираться в часть каждый самостоятельно.
Земсков пошёл по Советской. Шум моторов приблизился. Из-за угла показался танк с длинным орудийным стволом и белым крестом на башне. Земсков, не раздумывая, прыгнул в окно полуподвального этажа. На полу валялись осколки стекла. Распахнутый шкаф зиял желтизной своего пустого нутра. В ящичке у железной кровати кошка облизывала котёнка. Она тревожно взглянула на Земскова и, ухватив своё чадо за шиворот, полезла под кровать.
Земсков выглянул в окно, прикрываясь обрывком занавески. По улице шли бронетранспортёры с высокими серо-зелёными бортами. Из-за бортов видны были каски. Ни одного лица — только каски в несколько рядов. Геометрически правильные линии — ряд за рядом, как на параде. Одна машина за другой, такие же похожие друг на друга, как стальные каски. Пять… восемь… десять… тринадцать… Ветхий домишко сотрясался. Дребезжали стекла. Земсков сбился со счета. Что-то коснулось его ног. Земсков обернулся. Кошка тёрлась о его сапоги. Даже ей невыносимо было одиночество и монотонное тяжёлое гудение за окном.
Сквозь тёмный коридор и кухню Земсков вышел во двор, перелез через невысокий забор и оказался на другой улице. Крадучись вдоль стен, он прошёл ещё два квартала. По этой самой улице двигался к реке дивизион. Санитарная машина могла быть где-нибудь поблизости. Никого не встретив, Земсков добрался до конца улицы. Она выходила на пустырь, где была последняя огневая позиция второй и третьей батарей. «Но, может быть, санитарная машина следовала за батареей Николаева? Неужели Горич угодил к немцам?»
За рекой разгоралась перестрелка. Земсков узнал «по голосу» 76-миллиметровые пушки. Потом заревели гвардейские реактивные установки. Разрывы доносились с берега. «Наши ударили! Как бы не попасть под огонь дивизиона!» Земсков вздрогнул от этой мысли. Из города, занятого врагом, можно выбраться, но если попадёшь под залп «катюши»… Однако где может быть «санитарка»?
Первая батарея шла по Советской улице, той самой, где Земсков встретил бронетранспортёры. Он решил вернуться туда. Советская была пуста. Бронетранспортёры прошли к реке.
Земсков добрался до базарной площади, обошёл киоск, у которого была назначена встреча с Косотрубом. Валерка, конечно, уже ушёл. Не может быть, чтобы он не оставил никакого знака, если он побывал здесь. Так и есть! На стене ларька начерчена мелом стрела, указывающая на юг. И под ней размашисто: «Косотруб». Все ясно. Косотруб пошёл вдоль берега реки вверх по течению — отыскивать брод. У Земскова отлегло от сердца. «Значит, жив! Однако где же, черт подери, эта „санитарка“? Надо обследовать северный сектор, выстрелы доносились оттуда ещё до взрыва моста. Но как ходить по городу в форме?»
Земсков поднялся на крылечко со свежими тесовыми ступеньками, приложил ухо к двери. В комнате слышался приглушённый разговор. Земсков тихонько постучал. Голоса стихли. Он стукнул сильнее и услышал испуганный женский голос:
— Кто там?
«Выдадут ещё, чего доброго, от страха», — подумал Земсков, но ответил:
— Свои. Советский командир.
За дверью снова зашептались. По улице шли немцы. Их голоса были слышны издалека.
Земсков вынул пистолет, прижал губы к замочной скважине и сказал негромко, но отчётливо.
— Если не откроете — я пропал. Идут немцы.
Дверь тихо распахнулась вовнутрь. В глубине комнаты стояла женщина с ребёнком на руках. Земсков сделал шаг вперёд и закрыл дверь. За нею, прижавшись к стене, стоял немолодой мужчина в нательной рубахе с поднятым топором в руках.
Земсков сунул пистолет в кобуру. Человек опустил топор. Крупная капля скатилась по его лбу.
— Ф-фу! Я думал, какой-нибудь предатель привёл немцев.
— Скорей дайте гражданскую одежду. Здесь в городе осталась наша санитарная машина. Я должен разыскать людей.
Земсков расстегнул гимнастёрку. Мужчина в нательной рубахе подозрительно посмотрел на него:
— А может, хочешь спрятаться? Дезертир?
Такого вопроса Земсков не ожидал. И действительно, как доказать этому человеку, что он не дезертир?
— Хорошо! Вы мне не верите? Там по тротуару идут немцы. Я сейчас выйду и перестреляю их сколько успею. Когда вернутся наши, передайте им мои документы, — он вынул из кармана партбилет и удостоверение личности.
Хозяин неторопливо взял документы и пошёл к окну, потому что уже темнело. Женщина загородила ему дорогу:
— Не подымай штору! Сумасшедший! Зажги спичку.
— И то верно! — При свете спички он прочёл: «Отдельный гвардейский миномётный дивизион моряков. Лейтенант Земсков Андрей Алексеевич. Командир батареи ПВО — ПТО». Так… А ну, подойди поближе. По фотографии похоже, только это не доказательство, что ты не дезертир…
— А вы-то кто такой? Может быть, специально задерживаете, чтобы дождаться немцев!
— Ну, не сердись, парень. Верю. Держи свои документы. Катя, дай ему мою рубаху и брюки. Будем знакомы. Дорохов! — он протянул руку. — Какую машину разыскиваешь?
— Санитарную, с белым якорем на дверке.
— Видел. Потому и поверил тебе сразу, только хотел испытать. Машина эта стояла направо за углом, у скверика. Видимо, повреждена. Пошли — помогу.
Женщина схватила его за руку:
— Куда ты, горе моё?!
Он ласково отстранил её:
— Терпи, Катенька. Ещё не то будет. Сама знаешь…
Когда совсем стемнело, Земсков в полосатой рубашке, надетой поверх гимнастёрки, и в брюках навыпуск вышел вслед за Дороховым. У сквера, в переулке, действительно стояла санитарная машина. Она была пуста. Дорохов быстро разобрался: — Бензобак пробит. Вот ещё дырки от пуль. Ясно — бросили. А много было людей?
— Четверо: военфельдшер, санитар, девушка-сестра и шофёр.
Земсков внимательно осмотрел все вокруг машины, поднял с тротуара бинт в бумажной обёртке, потом прошёл несколько шагов налево, вернулся, пошёл направо. Под ногой у него хрустнуло стекло. Земсков нагнулся: разбитый пузырёк! Он опустился на колени, понюхал землю и ощутил слабый запах иода. Видимо, убегая из машины, люди захватили с собой медикаменты. Может быть, обронили ещё что-нибудь? Дальше никаких следов не было.
— Погоди, парень! — сказал Дорохов, остановившись у низкого окна, выходящего на тротуар. Он тихонько постучал. Приоткрылась ставня.
— Стрельцова, это я — Дорохов.
Их немедленно впустили. Посыпались вопросы:
— Товарищ Дорохов, вы здесь?
— Корней Иванович, как же вы остались?
Дорохов отрубил:
— Остался, как видите. Так надо. Сейчас речь о том, чтобы помочь товарищу командиру.
При мигающем свете керосиновой лампочки без стекла Земсков увидел целую семью: двух женщин, старика со старухой, внучат. Негромкая размеренная речь Дорохова сразу внесла спокойствие. Одна из женщин рассказала, что мимо их окна час назад пробежала девушка с санитарной сумкой.
— Вот что! — сказал Дорохов. — Надо бы вам пройти по соседям, в сторону улицы Фурманова. Может быть, кто ещё видел этих людей. А мы пока подождём у вас. Не боитесь?
— Боимся, — честно ответила женщина постарше, но тут же стала надевать платок. Она вернулась минут через десять: — Нашла! Вашу девушку увела Сидоркина, что работает завмагом «Культтовары».
Земсков и Дорохов пошли к Сидоркиной, но Людмилы там не оказалось. Заведующая магазином подтвердила, что действительно она увела к себе высокую девушку с якорьком на рукаве гимнастёрки.
— А где она сейчас? — спросил Земсков.
— У Прохоровых в сарае, на чердаке.
Дорохов попрощался с Земсковым:
— Теперь ты — на пути, а мне не стоит особенно много шататься по городу. Как думаешь выбираться?
— Выберусь, товарищ Дорохов. Пойду вверх по реке. Там меня ждёт наш матрос.
Дорохов неожиданно обнял Земскова и хлопнул его ладонью по спине:
— Счастливо, парень! Главное, возвращайтесь поскорее — вы все. Насовсем!
Земсков проводил глазами смелого человека, которого все здесь знали. Кто он такой? Может быть, через некоторое время мы услышим о партизанском отряде в районе Майкопа, а может, погибнет сегодня же ночью, как тысячи безвестных героев.
Сарайчик Прохоровых находился за огородом, среди зарослей бузины и лопуха. В дом заходить не стали. Земсков сорвал с дверей сарая повешенный для пущей верности хозяевами жестяной замочек. В темноте он нащупал лестницу. Сидоркина караулила у ворот.
Когда под ногами Земскова заскрипели хлипкие ступеньки, сверху раздался срывающийся голос:
— Стой! Ребята, гранаты к бою!
— Людмила, это я — Земсков!
Он схватился руками за раму чердачного люка, подтянулся и влез наверх. Людмила бросилась к нему:
— Земсков, Андрей! — Она обхватила его за шею и громко заплакала, всхлипывая и вытирая слезы о дороховскую полосатую рубашку.
— Кто здесь с вами?
— Никого. Это я так, чтоб испугались. Я — одна.
— А где Горич? Где все?
Оказалось, что санитарная машина задержалась, так как Горича позвали оказать помощь командиру танкистов. Вместе с Юрой ушёл санитар. Людмила и шофёр ждали долго, потом поехали к мосту, но дорога была забита машинами, и шофёр решил объехать пробку переулками. Внезапно началась стрельба. Несколько пуль попало в машину. Когда взорвали мост, шофёр бросился бежать, а Людмила осталась. У неё не было никакого оружия, кроме ампутационного ножа. Этот длинный хромированный нож и сейчас торчал за голенищем брезентового сапожка.
Первое время Людмила не очень боялась, но когда по соседней улице прошли немецкие танки, она растерялась, схватила что попало из медикаментов и побежала в переулок. На её глазах фашисты закололи широкими штыками шофёра санитарной машины, который пытался спрятаться в газетном киоске. Людмила не могла двинуться с места. Окаменев, она стояла под аркой ворот. Какая-то женщина отвела девушку к себе домой, а когда стемнело, её спрятали на этом чердаке.
Свою гимнастёрку Людмила зарыла в сене. Она не сообразила, что бриджи и сапоги тоже доказывают её принадлежность к армии.
— Все ясно, — сказал Земсков, выслушав короткий рассказ.
Густой запах свежего сена наполнял узкое пространство между потолком и толевой крышей. Еле слышно доносились далёкие выстрелы. Сидоркина вошла в сарай и зашептала, задрав голову кверху:
— Сидите там. На улице полно немцев. Утром вам принесут поесть.
— Спасибо, товарищ, — ответил Земсков, — большое вам спасибо! Утром нас уже не будет.
Женщина ушла, а они уселись на сене у слухового окна, из которого видны были тёмные сады и огни пожаров. Людмила все ещё дрожала. Земсков обнял её одной рукой за плечи:
— Ну, чего дрожишь, глупая? Я всегда думал — ты храбрая. А на самом деле — трусишка.
— Я — не трусишка. С тобой я ничего не боюсь. Людей жалко…
Больше никто из них не говорил ни слова. Так сидели они у слухового окна, следя за бликами пожаров на чёрных кронах деревьев, прислушиваясь к неясным шумам этой душной, тревожной ночи.
Людмила уснула. Она дышала ровно и глубоко. Земсков ощущал каждый её вздох под тонкой тканью полосатой тельняшки. Закинутая голова девушки лежала на его плече.
Постепенно затих шум моторов. Выстрелы глухо доносились издалека. Вероятно, немецкое наступление передвинулось за реку Белую. Пришло время отправляться в путь.
Земскову жалко было будить Людмилу. Лицо спящей девушки показалось ему не просто красивым — это он замечал и раньше, — а каким-то очень родным, словно он знал её много лет. Он осторожно провёл рукой по густым, жёстким от пыли волосам. Людмила открыла глаза.
— Надо идти? — она быстро встала, вытащила из-под вороха сена свою измятую гимнастёрку.
Земсков высунулся через окошечко. Все спокойно. Ветер несёт облака. Луна то зарывается в них, то снова обнажается изогнутым серебристым мечом. Ни одно окошко не светится. Ни звука шагов, ни человеческого голоса.
— Пошли, Людмила.
Она не двигалась с места.
— Боишься?
— Скажи, Андрей, мы можем не дойти? Правда?
— Все может быть.
— У меня к тебе просьба…
— Какая? — он положил по гранате в карманы гражданских брюк, вынул пистолет, проверил его. — Какая просьба?
— Поцелуй меня.
Дивизион занял позиции на восточной окраине Майкопа. Это чем-то напоминало положение под Ростовом. За спиной — город, дальше — река. Впереди — степь и вражеские танки. Но сходство было чисто внешнее. Разница заключалась в том, что паники и давки теперь быть не могло. И хотя Майкоп защищало совсем не много войск (главные силы уже отошли в предгорья Кавказа), можно было не сомневаться, что и здесь враг понесёт немалый ущерб.
Яновский внимательно присматривался к бойцам. Он ходил из одного подразделения в другое, заводил беседы с матросами, для которых приход комиссара всегда был радостным событием. Яновский видел, что люди измотаны до предела. Беспрерывные бои, утомительные ночные марши, постоянное напряжение не снизили боеспособность дивизиона, но многие держались, как говорится, на нервах. Яновский и сам чувствовал себя крайне утомлённым. Ему уже давно не приходилось спать больше двух — трех часов подряд. Он похудел, загорел, щеки впали. Впрочем, на себе самом он не замечал ничего. Ему просто некогда было обращать на себя внимание. «Теперь уже скоро, — думал он, — скоро конец отступления».
— Посмотри на наших матросов, — сказал он Арсеньеву, когда они приехали на первую батарею.
— А что? Все, как обычно…
— Нет, ты посмотри, какие они стали злые. Люди не хотят больше отступать.
Командир и комиссар незаметно подошли к боевой установке и прислушались. С другой стороны машины шёл разговор.
— Понимаешь, какая география? Не думал я, что у нас столько рек: Дон, Кубань, Лаба, вот теперь — Белая. А что после Белой?
— Дальше — Чёрное, — хмуро ответил Шацкий, — Чёрное море.
— Думаешь, дойдём до моря? А потом — крабов кормить?
Ответа не последовало. В третий раз за день налетели самолёты. Когда бомбёжка кончилась, Арсеньев с Яновским поехали на другую огневую позицию. События разворачивались быстро. Дивизион, израсходовав боезапас, двинулся через город к мосту. Уже на той стороне обнаружили, что нет санитарной машины. Стали припоминать, кто видел эту машину последний. Сотник говорил, что автобус шёл за его батареей. Пономарёву казалось, будто он видел санитарную машину в центре города. То же самое утверждали бойцы его батареи. Точно никто ничего не знал.
— Надо искать! — решил Яновский. — Опять придётся послать Земскова.
Разведчики выехали немедленно. Они долго ждали у моста. Проехать было невозможно, так как из города все время шли на левый берег автомашины и артиллерия. Наконец мост опустел. Земсков хотел уже трогаться, но в городе началась стрельба. В беспорядочное хлопанье винтовочных выстрелов врезалась пулемётная очередь. Сапёры вставляли длинные бикфордовы шнуры в ящики с толом, подвешенные под мостом. Земсков разыскал их командира. Худенький лейтенант в непомерно большой пилотке и кирзовых сапогах с широченными голенищами сидел на брёвнах у самого берега и чистил огурец перочинным ножом.
— Когда будете взрывать? — спросил Земсков.
— А тебе чего? — он мельком взглянул на Земскова, не прекращая своего занятия. — Когда прикажут, тогда и подорвём.
— Успею на часок в город?
— С тёщей забыл попрощаться? — Лейтенант швырнул кожуру в реку.
— Я вас серьёзно спрашиваю!
Лейтенант разрезал пополам огурец, аккуратно посолил его из тряпочки, лежавшей рядом, и протянул одну половинку.
— На! Не торопись.
Земсков понял, что у этого невозмутимого человека ничего не узнаешь. Он вернулся к машине.
— Ждите меня на дороге за тем леском. Если к заходу солнца не вернусь — поезжайте в дивизион. Косотруб, возьми гранаты. Пойдёшь со мной.
Они перешли через мост. Город казался вымершим. Где-то прогрохотала по булыжнику телега. Разведчики пересекли рыночную площадь. Низко над их головами бреющим полётом просвистели «мессеры». Издали доносился рокот автомобильных моторов.
— Тяжело гружённые идут! — заметил Косотруб. — Наверно, отходит ещё какая-нибудь часть.
Сильный взрыв заглушил его слова.
— Мост!
— Точно — мост, товарищ старший лейтенант. Подорвал-таки огуречник!
Теперь они были отрезаны в Майкопе, но санитарную машину все-таки надо было найти. Земсков и Косотруб направились по разным улицам, условившись встретиться на рыночной площади через полчаса, а если это не удастся — добираться в часть каждый самостоятельно.
Земсков пошёл по Советской. Шум моторов приблизился. Из-за угла показался танк с длинным орудийным стволом и белым крестом на башне. Земсков, не раздумывая, прыгнул в окно полуподвального этажа. На полу валялись осколки стекла. Распахнутый шкаф зиял желтизной своего пустого нутра. В ящичке у железной кровати кошка облизывала котёнка. Она тревожно взглянула на Земскова и, ухватив своё чадо за шиворот, полезла под кровать.
Земсков выглянул в окно, прикрываясь обрывком занавески. По улице шли бронетранспортёры с высокими серо-зелёными бортами. Из-за бортов видны были каски. Ни одного лица — только каски в несколько рядов. Геометрически правильные линии — ряд за рядом, как на параде. Одна машина за другой, такие же похожие друг на друга, как стальные каски. Пять… восемь… десять… тринадцать… Ветхий домишко сотрясался. Дребезжали стекла. Земсков сбился со счета. Что-то коснулось его ног. Земсков обернулся. Кошка тёрлась о его сапоги. Даже ей невыносимо было одиночество и монотонное тяжёлое гудение за окном.
Сквозь тёмный коридор и кухню Земсков вышел во двор, перелез через невысокий забор и оказался на другой улице. Крадучись вдоль стен, он прошёл ещё два квартала. По этой самой улице двигался к реке дивизион. Санитарная машина могла быть где-нибудь поблизости. Никого не встретив, Земсков добрался до конца улицы. Она выходила на пустырь, где была последняя огневая позиция второй и третьей батарей. «Но, может быть, санитарная машина следовала за батареей Николаева? Неужели Горич угодил к немцам?»
За рекой разгоралась перестрелка. Земсков узнал «по голосу» 76-миллиметровые пушки. Потом заревели гвардейские реактивные установки. Разрывы доносились с берега. «Наши ударили! Как бы не попасть под огонь дивизиона!» Земсков вздрогнул от этой мысли. Из города, занятого врагом, можно выбраться, но если попадёшь под залп «катюши»… Однако где может быть «санитарка»?
Первая батарея шла по Советской улице, той самой, где Земсков встретил бронетранспортёры. Он решил вернуться туда. Советская была пуста. Бронетранспортёры прошли к реке.
Земсков добрался до базарной площади, обошёл киоск, у которого была назначена встреча с Косотрубом. Валерка, конечно, уже ушёл. Не может быть, чтобы он не оставил никакого знака, если он побывал здесь. Так и есть! На стене ларька начерчена мелом стрела, указывающая на юг. И под ней размашисто: «Косотруб». Все ясно. Косотруб пошёл вдоль берега реки вверх по течению — отыскивать брод. У Земскова отлегло от сердца. «Значит, жив! Однако где же, черт подери, эта „санитарка“? Надо обследовать северный сектор, выстрелы доносились оттуда ещё до взрыва моста. Но как ходить по городу в форме?»
Земсков поднялся на крылечко со свежими тесовыми ступеньками, приложил ухо к двери. В комнате слышался приглушённый разговор. Земсков тихонько постучал. Голоса стихли. Он стукнул сильнее и услышал испуганный женский голос:
— Кто там?
«Выдадут ещё, чего доброго, от страха», — подумал Земсков, но ответил:
— Свои. Советский командир.
За дверью снова зашептались. По улице шли немцы. Их голоса были слышны издалека.
Земсков вынул пистолет, прижал губы к замочной скважине и сказал негромко, но отчётливо.
— Если не откроете — я пропал. Идут немцы.
Дверь тихо распахнулась вовнутрь. В глубине комнаты стояла женщина с ребёнком на руках. Земсков сделал шаг вперёд и закрыл дверь. За нею, прижавшись к стене, стоял немолодой мужчина в нательной рубахе с поднятым топором в руках.
Земсков сунул пистолет в кобуру. Человек опустил топор. Крупная капля скатилась по его лбу.
— Ф-фу! Я думал, какой-нибудь предатель привёл немцев.
— Скорей дайте гражданскую одежду. Здесь в городе осталась наша санитарная машина. Я должен разыскать людей.
Земсков расстегнул гимнастёрку. Мужчина в нательной рубахе подозрительно посмотрел на него:
— А может, хочешь спрятаться? Дезертир?
Такого вопроса Земсков не ожидал. И действительно, как доказать этому человеку, что он не дезертир?
— Хорошо! Вы мне не верите? Там по тротуару идут немцы. Я сейчас выйду и перестреляю их сколько успею. Когда вернутся наши, передайте им мои документы, — он вынул из кармана партбилет и удостоверение личности.
Хозяин неторопливо взял документы и пошёл к окну, потому что уже темнело. Женщина загородила ему дорогу:
— Не подымай штору! Сумасшедший! Зажги спичку.
— И то верно! — При свете спички он прочёл: «Отдельный гвардейский миномётный дивизион моряков. Лейтенант Земсков Андрей Алексеевич. Командир батареи ПВО — ПТО». Так… А ну, подойди поближе. По фотографии похоже, только это не доказательство, что ты не дезертир…
— А вы-то кто такой? Может быть, специально задерживаете, чтобы дождаться немцев!
— Ну, не сердись, парень. Верю. Держи свои документы. Катя, дай ему мою рубаху и брюки. Будем знакомы. Дорохов! — он протянул руку. — Какую машину разыскиваешь?
— Санитарную, с белым якорем на дверке.
— Видел. Потому и поверил тебе сразу, только хотел испытать. Машина эта стояла направо за углом, у скверика. Видимо, повреждена. Пошли — помогу.
Женщина схватила его за руку:
— Куда ты, горе моё?!
Он ласково отстранил её:
— Терпи, Катенька. Ещё не то будет. Сама знаешь…
Когда совсем стемнело, Земсков в полосатой рубашке, надетой поверх гимнастёрки, и в брюках навыпуск вышел вслед за Дороховым. У сквера, в переулке, действительно стояла санитарная машина. Она была пуста. Дорохов быстро разобрался: — Бензобак пробит. Вот ещё дырки от пуль. Ясно — бросили. А много было людей?
— Четверо: военфельдшер, санитар, девушка-сестра и шофёр.
Земсков внимательно осмотрел все вокруг машины, поднял с тротуара бинт в бумажной обёртке, потом прошёл несколько шагов налево, вернулся, пошёл направо. Под ногой у него хрустнуло стекло. Земсков нагнулся: разбитый пузырёк! Он опустился на колени, понюхал землю и ощутил слабый запах иода. Видимо, убегая из машины, люди захватили с собой медикаменты. Может быть, обронили ещё что-нибудь? Дальше никаких следов не было.
— Погоди, парень! — сказал Дорохов, остановившись у низкого окна, выходящего на тротуар. Он тихонько постучал. Приоткрылась ставня.
— Стрельцова, это я — Дорохов.
Их немедленно впустили. Посыпались вопросы:
— Товарищ Дорохов, вы здесь?
— Корней Иванович, как же вы остались?
Дорохов отрубил:
— Остался, как видите. Так надо. Сейчас речь о том, чтобы помочь товарищу командиру.
При мигающем свете керосиновой лампочки без стекла Земсков увидел целую семью: двух женщин, старика со старухой, внучат. Негромкая размеренная речь Дорохова сразу внесла спокойствие. Одна из женщин рассказала, что мимо их окна час назад пробежала девушка с санитарной сумкой.
— Вот что! — сказал Дорохов. — Надо бы вам пройти по соседям, в сторону улицы Фурманова. Может быть, кто ещё видел этих людей. А мы пока подождём у вас. Не боитесь?
— Боимся, — честно ответила женщина постарше, но тут же стала надевать платок. Она вернулась минут через десять: — Нашла! Вашу девушку увела Сидоркина, что работает завмагом «Культтовары».
Земсков и Дорохов пошли к Сидоркиной, но Людмилы там не оказалось. Заведующая магазином подтвердила, что действительно она увела к себе высокую девушку с якорьком на рукаве гимнастёрки.
— А где она сейчас? — спросил Земсков.
— У Прохоровых в сарае, на чердаке.
Дорохов попрощался с Земсковым:
— Теперь ты — на пути, а мне не стоит особенно много шататься по городу. Как думаешь выбираться?
— Выберусь, товарищ Дорохов. Пойду вверх по реке. Там меня ждёт наш матрос.
Дорохов неожиданно обнял Земскова и хлопнул его ладонью по спине:
— Счастливо, парень! Главное, возвращайтесь поскорее — вы все. Насовсем!
Земсков проводил глазами смелого человека, которого все здесь знали. Кто он такой? Может быть, через некоторое время мы услышим о партизанском отряде в районе Майкопа, а может, погибнет сегодня же ночью, как тысячи безвестных героев.
Сарайчик Прохоровых находился за огородом, среди зарослей бузины и лопуха. В дом заходить не стали. Земсков сорвал с дверей сарая повешенный для пущей верности хозяевами жестяной замочек. В темноте он нащупал лестницу. Сидоркина караулила у ворот.
Когда под ногами Земскова заскрипели хлипкие ступеньки, сверху раздался срывающийся голос:
— Стой! Ребята, гранаты к бою!
— Людмила, это я — Земсков!
Он схватился руками за раму чердачного люка, подтянулся и влез наверх. Людмила бросилась к нему:
— Земсков, Андрей! — Она обхватила его за шею и громко заплакала, всхлипывая и вытирая слезы о дороховскую полосатую рубашку.
— Кто здесь с вами?
— Никого. Это я так, чтоб испугались. Я — одна.
— А где Горич? Где все?
Оказалось, что санитарная машина задержалась, так как Горича позвали оказать помощь командиру танкистов. Вместе с Юрой ушёл санитар. Людмила и шофёр ждали долго, потом поехали к мосту, но дорога была забита машинами, и шофёр решил объехать пробку переулками. Внезапно началась стрельба. Несколько пуль попало в машину. Когда взорвали мост, шофёр бросился бежать, а Людмила осталась. У неё не было никакого оружия, кроме ампутационного ножа. Этот длинный хромированный нож и сейчас торчал за голенищем брезентового сапожка.
Первое время Людмила не очень боялась, но когда по соседней улице прошли немецкие танки, она растерялась, схватила что попало из медикаментов и побежала в переулок. На её глазах фашисты закололи широкими штыками шофёра санитарной машины, который пытался спрятаться в газетном киоске. Людмила не могла двинуться с места. Окаменев, она стояла под аркой ворот. Какая-то женщина отвела девушку к себе домой, а когда стемнело, её спрятали на этом чердаке.
Свою гимнастёрку Людмила зарыла в сене. Она не сообразила, что бриджи и сапоги тоже доказывают её принадлежность к армии.
— Все ясно, — сказал Земсков, выслушав короткий рассказ.
Густой запах свежего сена наполнял узкое пространство между потолком и толевой крышей. Еле слышно доносились далёкие выстрелы. Сидоркина вошла в сарай и зашептала, задрав голову кверху:
— Сидите там. На улице полно немцев. Утром вам принесут поесть.
— Спасибо, товарищ, — ответил Земсков, — большое вам спасибо! Утром нас уже не будет.
Женщина ушла, а они уселись на сене у слухового окна, из которого видны были тёмные сады и огни пожаров. Людмила все ещё дрожала. Земсков обнял её одной рукой за плечи:
— Ну, чего дрожишь, глупая? Я всегда думал — ты храбрая. А на самом деле — трусишка.
— Я — не трусишка. С тобой я ничего не боюсь. Людей жалко…
Больше никто из них не говорил ни слова. Так сидели они у слухового окна, следя за бликами пожаров на чёрных кронах деревьев, прислушиваясь к неясным шумам этой душной, тревожной ночи.
Людмила уснула. Она дышала ровно и глубоко. Земсков ощущал каждый её вздох под тонкой тканью полосатой тельняшки. Закинутая голова девушки лежала на его плече.
Постепенно затих шум моторов. Выстрелы глухо доносились издалека. Вероятно, немецкое наступление передвинулось за реку Белую. Пришло время отправляться в путь.
Земскову жалко было будить Людмилу. Лицо спящей девушки показалось ему не просто красивым — это он замечал и раньше, — а каким-то очень родным, словно он знал её много лет. Он осторожно провёл рукой по густым, жёстким от пыли волосам. Людмила открыла глаза.
— Надо идти? — она быстро встала, вытащила из-под вороха сена свою измятую гимнастёрку.
Земсков высунулся через окошечко. Все спокойно. Ветер несёт облака. Луна то зарывается в них, то снова обнажается изогнутым серебристым мечом. Ни одно окошко не светится. Ни звука шагов, ни человеческого голоса.
— Пошли, Людмила.
Она не двигалась с места.
— Боишься?
— Скажи, Андрей, мы можем не дойти? Правда?
— Все может быть.
— У меня к тебе просьба…
— Какая? — он положил по гранате в карманы гражданских брюк, вынул пистолет, проверил его. — Какая просьба?
— Поцелуй меня.