Антоновская Анна Арнольдовна. Пробуждение барса (Великий Моурави - 1)

   - Шерсть человеку нужна, - сочуственно вздохнул Датуна, - все из шерсти делаем... Чоху!.. Я без чулок на зиму остался.
   - Доля! А проклятый мсахури спросил, хватает ли мне выданной доли? перебил сгорбленный старик. - "Сколько наработаешь, столько получишь", а сколько один человек может наработать?
   - Один человек мало может сделать, - согласился дед Шиндадзе, - вот буйволятник у меня развалился...
   - Что буйволятник, дом хотел чинить, а сына на войну взяли, - пробурчал Шио. - Буйволятник! Вот у меня сборщик всю шерсть забрал, говорил - не отработал...
   - Шерсть у всех забирает, пошлину надо платить...
   - Думал - продам, приданое внучке сделаю...
   - Хотел на корову обменять...
   - Эх, эх, эх, плохие времена!..
   Бесформенная тень, качаясь, легла на неровный берег. Перед изумленными глазами вырос двугорбый верблюд, нагруженный тюками. Высокий человек с шафрановым лицом, обрамленным черной вьющейся бородой, ловко спрыгнул с верблюда, окинул сидящих острым взглядом, небрежным жестом оправил стеганый полухалат, опоясанный широким персидским поясом - джаркеси.
   - Али-Баиндур, щедрый купец и ученый банщик, с одинаковым удовольствием расстилающий тонкое сукно и вправляющий сломанные кости, приветствует почтенных мужей.
   - Хорошо по-грузински говоришь... Что же, садись, раз приехал, подвинулся дед Димитрия.
   - Вот видите, товар привез, не меняю, все за монеты продаю: тонкое сукно для чохи, мягкие папахи из Ардебиля, настойку для волос, полосатые чулки, волчьи хвосты для открытия вора, кораллы для девушек, вышитые платки, целебную мазь от зубной боли и плохого глаза, мазь из крови удода для смягчения сердца гзири, серебряную кисею, персидские сладости...
   - Не время товару, война у нас.
   - У храбрых грузин всегда война... Жаль, народ беднеет... Попробуйте исфаханский шербет, угощаю.
   Али-Баиндур вынул из тюка глазированный кувшин, яркую чашу и щедро оделил всех. Ароматный сок рассеял угрюмость. Заговорили.
   - Шерсть имеем. За целый год отработанная доля лежит. На прошлом базаре никто не продал.
   - Можем обменять, - поспешно перебил дед Димитрия, - для моего внука ардебильскую папаху возьму.
   - Волчий хвост тоже возьму, - облизывая деловито чашу, проронил Шиндадзе.
   - Сукно для чохи давно хочу, - нерешительно процедил Шио.
   - Мой товар - ваш товар, только шерстью не возьму, уже у князей Магаладзе большой караван по дешевке закупил. Сейчас у всех князей амбары шерстью набиты. Кто о вашей будет думать? - как бы сожалея, сказал Али-Баиндур, остро всматриваясь в лица стариков.
   - Что ж, и на шерсть могу и на абазы могу, дав спасибо - царю и гзири, для сыновей новые чохи хочу, серебряную кисею тоже могу взять, дочки растут, - самодовольно выпрямился Иванэ Кавтарадзе.
   И сразу зажужжали о вероломстве князей, о сборщиках, о непосильной подати - обо всем том, что постоянно волновало мелких азнауров и крестьян.
   Больше всех волновался Шио, никогда не имевший возможности ничего ни продать, ни купить.
   - Народ беднеет! А с чего богатеть? Князья всегда цену сбивают. Нацвали давай, сборщикам давай, гзири давай...
   - А зачем терпите? Уходить надо.
   - А где лучше? Ты чужой, не знаешь. Хизани тоже свободный, беги, куда хочешь... Работал, работал, и все бросай... Какой дурак убежит?
   - Дурак на месте сидит, а умный ищет, где лучше. К нам сколько народу пришло, все довольны. Великий шах Аббас целые поселения роздал, хозяйство, землю, баранту. Живи, богатей. А кто посмеет у нас с крестьянина снять шарвари и гулять палкой по удобному месту? - бросил Али-Баиндур, вспомнив любимое наказание персидских ханов - палочные удары по пяткам.
   - Ты что, сумасшедший?
   Все вскочили, потрясая кулаками, возмущенные, перебивали друг друга. Глаза налились кровью. Али-Баиндур, усмехаясь, поглаживал бороду.
   - Такие шутки плохо пахнут, - прохрипел Шиндадзе, усаживаясь на место.
   - Разве глехи позволят такое дело? - спокойно начал дед Димитрия. - На войне рядом деремся, а дома князьям зад будем показывать?
   - Напрасно сердитесь, разве вас князья, как буйволов, в ярмо не впрягают?
   - Если виноваты, пусть наказывает. Князь - хозяин.
   - А хозяин арапником не угощает? - сузил глаза Али-Баиндур.
   - Арапником тоже ничего, кровь у него играет...
   - Сверху может и ударить, а шарвари у нас каждый сам себе развязывает, когда ему нужно... - сказал отец Гиви.
   - А в Иране каждый сам себе хозяин: земли много, скота много, туты много, шелк мягкий... кто не управляется - рабов покупает.
   - Зачем покупать? Азнаур, если богатый, своих глехи и месепе имеет, пробурчал молчавший до сих пор Шио. - Вот у Кавтарадзе много месепе.
   - Почему неправду говоришь? Не очень много. Что ж, они никому не мешают.
   - Не мешают? - неожиданно вскочил дед Элизбара. - А зачем твой проклятый месепе на мою Натэлу смотрит? Я ему голову оторву.
   - По вашему закону все мужчины смотрят на чужих женщин, почему же месепе не может? - заинтересовался Али-Баиндур.
   - Равные могут смотреть, а презренные месепе не могут. Наши дочери за месепе замуж не выходят, их сейчас же гзири в месепе должен переписать, и мужчины не женятся, тоже переписывают... Никто не хочет в рабов превратиться, - охотно разъяснил отец Ростома.
   - А много у вас в поселении месепе? - поспешил спросить Али-Баиндур.
   - Много, семейств сорок будет... Женщины на шерсти мокнут, мужчины камни бьют. Мы месепе в Носте не пускаем, пусть отдельно живут... Пятнадцать пасох назад сын Гоголадзе на дочери месепе женился, большой переполох был, отец с горя умер. Пусто отдельно живут.
   - А мсахури женятся на ваших дочерях?
   - Мсахури могут... Только зачем нашим девушкам за неравных идти? У нас свое дело, у них свое... Мы к ним в гости не ходим, зачем дружбу водить с чужими? - добродушно сказал азнаур Иванэ Кавтарадзе.
   - Как с чужими? - поразился Али-Баиндур. - Разве мсахури не грузины?
   - Грузины, и месепе много грузин, мы тоже грузины, а почему князья к себе не приглашают? Орел - птица, воробей - птица, зачем не дружат? насмешливо спросил Кавтарадзе.
   - У нас кто выше, тому шах Аббас земли и скота больше дает... Уже солнце прячется, пора намаз делать... А далеко камни бьют?.. Месепе народ бедный, дешевле за ночлег возьмет.
   - Мы тоже не богатые, но от гостя ничего не берем, у кого хочешь живи... и верблюд твой сыт будет, - сказал дед Димитрия.
   - Да, вы - народ хороший... Вот недавно армяне из Кахети тайно перебрались. Шах Аббас в рабате Джульфа их устроил. Разбогатели, земли накупили, все купцы. А в Кахети котлы лудили...
   - Что ж, счастливые они, - сказал Шио.
   - Если захотите, и вы счастливыми будете. Около Исфахана есть большое предместье - Госенабат, одни грузины живут. Шах Аббас грузин больше всех любит. Там тутовый лес. Все шелком торгуют. Богатый народ - многие ханами стали, другие караван-сараи открыли, а кто не хочет торговать, хозяйство большое имеет, жены шелковое платье носят, тавсакрави из зеленого бархата с алмазной булавкой. На свадьбу ханы в гости приезжают. Грузины очень довольны. Все богато живут. Ирану много шелка нужно, совсем маленькие пошлины платят. Говорить громко не надо, я здесь несколько дней торговать буду... Подумайте... Есть один щедрый купец и ученый банщик, который научит, как перебраться в Иран.
   - Ты что народ смущаешь? - неожиданно нарушил беседу грозный окрик.
   Гзири, оторванный от обеда слугою, прибежавшим с доносом, учащенно дышал.
   - Торговать приехал - плати нацвали пошлину и торгуй, мы с Ираном в дружбе, а народ приехал смущать - на себя сердись, пятки подкую.
   Гзири тяжело опустил руку на плечо Али-Баиндура.
   Али-Баиндур незаметно сунул руку под халат.
   Азнауры угрюмо молчали. Крестьяне собирались потихоньку скрыться, но вдруг бухнул церковный колокол. Все вздрогнули. Неурочный удар колокола означал радость или большое несчастье.
   Гзири, выпустив купца, бросился через мост. Мужчины, роняя шапки и палки, бежали за ним. Одурев, неслись женщины и дети.
   Али-Баиндур, быстро вскочив на верблюда, исчез в надвигавшейся темноте.
   Около церкви Элизбар с перевязанной рукой, лихо стоя на коне, надрываясь, кричал:
   - Победа, победа!.. Турки бегут!.. Большая добыча досталась!.. Ностевцы молодцы!.. Победа!!
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Вскоре сгорбленная женщина в черном платке, подбадриваемая старшим дружинником Сотраном, в смятении переступала порог комнаты Нари. Женщина робко оглядела шелковые подушки и нерешительно остановилась у двери. В ответ на приветствие Нари забурчала о назойливости неблагодарных, совсем не заботящихся о покое и красоте царицы. Женщина вытерла кончиком черного платка слезу и виновато прошептала о большом горе. Она умоляла Нари сжалиться над несчастными и позволить видеть ангельские глаза царицы. Нари, продолжая бурчать, повела женщину в молельню. Мариам со скучающим видом слушала тягучую жалобу.
   - Разве у мсахури поднимется рука на свой труд? Верный слуга князя Шадимана у доброго Гиви кремни покупал. Все в Эзати знают - хорошие кремни Гиви делает. Только мой Мераб три дня в лесу охотился, на верхнем выступе много джейранов. Три дня охотился, пожара не было, а ночью приехал, очень устал, сразу спать лег... Когда спит, весь лес над ухом можно рубить, еще крепче спать будет. Я тоже огня не видела, а когда встала утром, гзири пришел, крепко сердился: "Ты охотился - амбар цел был, ты приехал - амбара не стало. Один человек видел, как ты сухими дровами амбар угощал..." А какой человек - не сказал... В Эзати все знают - Мераб предан царю, а разве у мсахури поднимется рука на свой труд?.. Прикажи, светлая царица, освободить Мераба, все в твоей воле.
   Мариам брезгливо оглядела выцветший подол женщины и достала монету.
   - Возьми, для бога даю, помолись, пусть простит безумного. Свечу поставь из желтого воска, из желтого бог больше любит.
   - Уже ставила, ангельская царица, из желтого ставила из белого с серебряной каймой тоже ставила, не помогает. Говорят, бог из голубого воска любит, только такой для князей делают... Наверно, ведьма глаза на наш дом открыла. Хорошо жили. Мераб работал, Киазо тоже с детства при князе Херхеулидзе царскую службу нес... хорошо жили, почет от всех имели, уже азнаурство было близко... а сейчас Киазо больной в лесу пропадает, невеста тоже убежала... винить нельзя: какой Киазо человек без языка... А надсмотрщик все взял, а землю не берет... Мераб в яме сидит. Надсмотрщик говорит: пусть Киазо на земле работает, без языка царской службе не нужен, пусть на земле работает. А разве может Киазо работать? С детства земли не знал, князь за рост к себе взял, но на что рост, если языка нет... Прикажи, ангельская царица, отпустить Мераба, бог видит, разве у мсахури поднимется рука на свой труд.
   Мариам поморщилась и нетерпеливо встала.
   - Благодари бога, что безумца по закону за огонь в огонь не бросили. Если гзири наказал, значит, за дело, если отпущу, никто не будет бояться царский амбар жечь. - Подумав, царица добавила: - Пусть князь Шадиман с гзири поговорит. Гзири лучше тебя знает, виноват твой Мераб или нет... Если не виноват, бог не допустит неправды, а я прощаю злую руку...
   В затихшем Тбилиси с тревогой ожидали исхода войны. Тбилисцы привычно подымали головы, всматриваясь в круглые башни крепости, но огненного сигнала о приближении врага не было.
   На майдане глашатаи хрипло выкрикивали последние новости, но никто не интересовался дерзкой лисицей, появлявшейся на засеянной земле азнаура Микеладзе, от чего земля лишилась произрастания; еще меньше волновала пропажа трех баранов у амкара зеленного цеха. Амкары, торговцы, разносчики слонялись по майдану, надоедливо выпытывали друг у друга мнение о войне, качали головами, охали и расходились, чтобы на другом углу снова собраться кучкой с теми же разговорами и предположениями. На плоских крышах, террасами спускавшихся к кривым улочкам, женщины выслушивали предсказательниц, причитали, вздыхали, утешали родных. Старухи в черных тавсакрави сидели сложа руки, запутанные прялки праздно валялись на коленях.
   Никто не нанизывал шерстяные петли на блестящие спицы, никто не чистил ханский рис для пилава, никто не думал о любимом дне в серной бане, где собираются людей посмотреть и себя показать.
   Во всех дворах стояли нагруженные домашними вещами арбы, готовые при первом сигнале двинуться в горы. Но амкары и купцы не думали покидать Тбилиси, они раз навсегда усвоили опыт прошлого - сможешь откупиться, будешь торговать. В глубоких тайниках были запрятаны товар и сырье.
   Но никто не торговал, никто не покупал. Только Вардан Мудрый исподтишка по дешевке скупал большие тюки шелка, снаряжая караван в Иран. И когда на базарных углах особенно было шумно, Вардан спокойно направлялся в Метехский замок.
   Там, в пышных комнатах Шадимана, большого любителя изящных вещей, Вардан угодливо раскладывал изделия из слоновой кости.
   Любуясь тонкой резьбой ящичка, кальяна или рукоятки кинжала, Шадиман отрывисто ронял вопросы. Вардан, расточая похвалы персидским антикам, уверенно и четко удовлетворял любознательность князя, и Шадиман, узнав все торговые и неторговые новости Тбилиси, не торгуясь, расплачивался с Варданом.
   Бойкая Хорешани с Тасо, Гульшари с подругами, перепробовав все средства развлечься, уныло бродили по метехскому парку, оплакивая потерянные дни; уже некоторые княгини придумывали удобный предлог уехать из Метехи, как вдруг замок всполошился прибытием гонца с известием о разгроме турок.
   Дато, введенный к царице, не поскупился на описание подвига царя, и взбудораженный двор наперебой ласкал счастливого вестника.
   Обрадованная Мариам приказала звонить в метехские колокола, чтобы народ мог присоединиться к ликованию замка. Она не подозревала о народном ликовании, уже охватившем Тбилиси с момента, когда Дато, проскакав, огласил майдан криком: "Победа! Победа!"
   Шадиман пригласил Дато и ласково расспрашивал о подвиге царя. Но Дато или не был посвящен в тайну Саакадзе, или, вернее, в силу врожденной дипломатической осторожности, выдвинувшей его впоследствии на широкую политическую арену, простодушно повторял только то, что рассказывал царице. Шадиман, мысленно наградив его титулом осла, любезно протянул кисет, вышитый тонким серебром.
   Встретившись "случайно" с Нино, Шадиман изысканно похвалил княгиню за ее совет царице - отслужить с народом молебен.
   Нино в тревоге бросилась к царице: лишь бы ее, Нино, не опередили.
   В суматохе кто-то услужливо сообщил Баака, что мысль о выезде царицы в Сионский собор принадлежит Нино. Баака насторожился. Мариам слегка удивилась пышности и многочисленности вооруженной свиты и личному сопровождению Баака.
   В сумерки Шалва и Шадиман сели за шахматы, но нелепые промахи Шадимана заставили возмущенного Луарсаба занять место наставника. Шадиман оправдывался волнениями дня и уверял, что прогулка по прохладному саду приведет его мысли в порядок. Но по дороге неожиданно Шадиман свернул в книгохранилище и, тщательно закрыв дверь, направился к угловой нише...
   Площадка, на которой очутился Шадиман, обрывалась узкой лестницей. Через щель тянулась тусклая нитка света. В углу на разостланной бурке в новой одежде сидел Орбелиани.
   - Думаю, благородный Шадиман вытащил из могилы потомка китайских завоевателей не ради сообщения о героизме царя, более похожем на историю курицы, родившей зайца? - спросил Орбелиани.
   - Ты угадал, князь, я освободил тебя не для пустых разговоров, но и не для удовольствия Баграта.
   - С Багратом я связан кровно, - сухо ответил Орбелиани. - Нестан нареченная Симона.
   - Я отлично понимаю, для любимой дочери стоит добиваться картлийского трона... но разве Симон - наследник престола?
   - Будет, я поклялся!
   - Твои клятвы до метехского подземелья меня не волнуют, но... сейчас крепко запомни, князь: после Георгия Десятого царствует Луарсаб Второй... Я тоже поклялся.
   Орбелиани обвел тяжелым взглядом каменные стены.
   - Говори, князь!
   - Сегодня ночью покинешь не только замок, но и Картли... Абхазети хорошая страна... Сноситься будешь со мной через верных людей. Я должен знать о всех действиях Баграта, имена всех князей, заговор должен быть у меня в руках.
   - Как, ты требуешь предательства? Измены Баграту, моему брату, другу?! Я клялся ему в вечной преданности.
   Шадиман прошелся. В сухом, жестком голосе - непоколебимая воля.
   Орбелиани с ненавистью следил за ним.
   - Мне, князь, ты не клялся, а я спас твою дочь, сундук с драгоценностями, любимого коня и даже слуг, преданных Нестан. Не для царя стараюсь, моя забота - Луарсаб, и если придется с двадцатью Багратами бороться, трон все равно займет законный наследник... Но Нестан может получить достойного мужа.
   - По твоим словам, Георгий Десятый скоро умирать собирается.
   - Кто знает, иногда и не собираются, а неожиданно умирают вовремя.
   Орбелиани в полумраке пристальным взором старался проникнуть в мысли Шадимана. Такой человек на все пойдет, и Нестан - его пленница.
   - А если не соглашусь, Шадиман? Вернешь в подземелье? Не опасно ли? Могу открыть твое предложение "изменнику". Не умолчу и о тайниках при молельне. Не придется ли царице посетить Ванкский монастырь, а нам поменяться положением?
   - Что же, я и это предвидел, князь, - холодно ответил Шадиман. - Если притворно согласишься, или будешь давать ложные сведения, или решишь вернуться в подземелье, предупреждаю, не успеет царица доехать до монастыря, Нестан станет женою моего раба.
   Словно ужаленный вскочил Орбелиани, но напрасно дрожащие пальцы искали оружия. Шадиман продолжал спокойно сидеть. Тяжело дыша, Орбелиани опустился рядом.
   - Ты победил, Шадиман... Нестан в твоей власти. Я согласен на все.
   - Что делать, дорогой, борьба: тебе Нестан дороже чести, мне наследник, но от Луарсаба увидишь больше благодарности, чем от Баграта.
   Орбелиани снова пристально посмотрел на Шадимана, но ничего не прочел на спокойном лице. Шадиман встал, вновь заверил в своем добром чустве к Нестан, обещал переправить ее в Абхазети, передал кожаный кисет и напомнил о необходимости еще раз сегодня увидеться.
   Эристави и Луарсаб, углубленные в игру, не заметили возвращения Шадимана. Князь склонился над доской и заинтересовался черным князем, вырвавшимся из окружения телохранителей белого шаха. Вошедший Баака посмотрел с завистью на беспечных игроков и, махнув рукою, вышел.
   Встреченная бурчанием Нари, царица поспешила в тайник... О чем говорил Шадиман и почему Мариам вышла из молельни расцветшей - осталось тайной. Нари хранила об этом упорное молчание.
   Царица, окруженная ожившим двором, велела позвать гонца. Начальник замка, взяв у Бартома послание к царю, передал Дато, а Мариам, сняв с руки золотой, усыпанный алмазами и бирюзой браслет, надела на руку просиявшего азнаура. Стоя на коленях, он поцеловал край шелковой ленты царицы и поклялся ей в верности.
   Царица казалась растроганной, обещала просить царя о зачислении храброго азнаура в метехскую охрану: верному глазу Баака царь верит, а князь, наверно, не будет препятствовать. Снисходительно пригласив Дато к закрытому пиру, царица велела ночью выехать в стоянку царя. Вероятно, такому воину, шутила царица, не страшна темная ночь.
   Выйдя из пышных покоев, очарованный, ослепленный и слегка влюбленный Дато решил непременно устроиться при дворе. Вспомнив сказанное царицей, он быстро направился к князю Баака заручиться его расположением.
   Баака тонко улыбнулся восторженности неискушенного азнаура, немного удивился щедрости, раньше за царицей не замечаемой, и, позвав старшего телохранителя, приказал только по предъявлении браслета выпустить Дато Кавтарадзе из замка.
   Уже месяц сползал за остроконечные башни, серебристою зыбью играя на водах Куры, когда по боковой лестнице, нахлобучив папаху, сошел гонец. Пошатываясь, он опустил в руку слуги, подведшего коня, монету и, подъехав к воротам, бессвязно бормоча, хвастливо протянул руку с браслетом. Старший телохранитель пошутил над обильным угощением царицы, тяжело лязгнули замки, и блеснул мост...
   Наутро к Баака прибежал полумертвый от испуга Сотран.
   Херхеулидзе во все глаза смотрел на вошедшего вслед за ним Дато. Пожелтевший, едва держась на ногах, Дато с бешенством рассказывал, как после ужина, веселый, он направился к себе за хурджини. В коридоре приоткрылась дверь, и нежно позвал женский голос. Разве мужчина отказывается от такого приглашения? Но едва он переступил порог, как запутался в наброшенной на него бурке. В честной драке Дато никто не побеждал. Дато задорно посмотрел на Баака и кулаком ударил по дубовой скамье. Но пряный запах помутил рассудок, руки онемели, и он, ржавая подкова, ничего не помня, всю ночь провалялся на полу. Утром он окликнул проходившего случайно копьеносца, попросил облить голосу холодной водой и тут с позором увидел себя раздетым и ограбленным. Только послание к царю не взяли... Хорошо, в хурджини нашлась другая одежда... Дато свирепо потряс кулаком: он не уедет отсюда, пока не свернет шеи проклятому вору.
   Баака хрустнул пальцами. Орбелиани бежал... И посоветовал Дато сейчас же ехать по назначению и скрыть от всех, что его, молодого азнаура, как мокрого петуха, ограбили в замке царя. Очевидно, кто-то позавидовал подарку, но желающий попасть в метехскую охрану не хвастает таким происшествием.
   Дато со вздохом согласился - правда, хвастать нечем, и был благодарен Баака, приказавшему страже молчать о случившемся...
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Тбилиси пробуждался. Клубы серо-фиолетового тумана, согнанного увядающей осенью, ползли по багровым деревьям Мтацминда. Падал дождь. Косые полосы окутывали сонный город, перепрыгивали заборы, хлестали в каменные мосты.
   Но вот лохмотьями расползлись облака. Порозовело. Стая диких гусей, увлекаемая вожаками, беспокойно перекликаясь, пронеслась за Махатские холмы. Тбилиси пробуждался. Забыты тревоги. Забыт страх - арбы разгружены, вернулись первые беглецы, старухи перебирают в больших чашках рис для пилава...
   Дрогнули ставни, запоздалые капельки усеяли подоконники. Отрывисто скрипнули калитки. Щелкая кнутами, потянулись тулухчи, вода хлюпала в пузатых мехах, перекинутых через спины мулов.
   Майдан поспешно открыл свои лавки - и сразу гортанный гул навис над площадью.
   Засуетились пекари, запах выпеченных чуреков вырвался на улицу. Лавашник с засученными рукавами развесил на веревках хрустящие лаваши, а остывшие сложил пополам и, подложив их себе под голову, заснул на скамье в ожидании покупателя.
   Под навесом кузнец загонял гвоздь в конское копыто. У оружейной лавки обтачивали новые кинжалы, а рядом, в лавчонке, чинили старые шарвари и чохи. Прошел мулла в белой чалме, остановился, заглянул в мясную лавку, где деловито развешивали на железных крюках здесь же зарезанных баранов. Через узкую улицу протискивался караван осликов с древесным углем. Черномазый погонщик залюбовался цирюльником, ловко намыливающим голову молодому татарину. Ослики разбрелись под навесы, угощаясь душистой зеленью, искусно разложенной на деревянных чашках. Крики, удары палок возмущенных владельцев оторвали погонщика от увлекательного зрелища. Кулачная расправа, сдобренная отборной бранью, на минуту задержала уличное движение. Караван одногорбых верблюдов, врезавшихся в середину, запутал осликов, лошадей, навьюченных огромными корзинами, и толпы людей, с криками прижимавшихся к стенкам.
   Из темных глубин скученных лавочек выплывали пирамиды фруктов, восточные пряности, груды ковров, шелковой ткани, горы папах, седел, чеканное оружие, кованые сундуки, наполненные позументами, поясами, золотыми кистями и серебряными украшениями.
   Запах кожи, яблок, сыра, пота, вина, навоза рвался из кривых удушливых уличек.
   В амкарских рядах оглушал перестук молотков, придающих разнообразные формы медным котлам, кувшинам, кастрюлям, блюдам, кофейникам и подносам.
   Шипели в харчевнях сочные куски баранины, в овальных котлах томился пилав, на раскаленных жаровнях плавало в масле сладкое вздутое тесто. Вокруг толпились с красными лицами приезжие и местные торговцы. Торопливые глаза следили за вертящимся шампуром.
   В угловом духане взвизгнула зурна, полилось пение. Аромат вина, хеши и проперченного шашлыка гостеприимно указывал на вход в духан "Золотой верблюд".
   В дальней сводчатой комнате, облокотившись на низкий столик, сидели два пожилых грузина в расстегнутых чохах и широких, волнами спадающих к мягким цаги шарвари. Они нехотя прихлебывали из глиняных чашечек вино. Образцы кожи, железа, готовых стремян лежали на стоянке.
   Напротив за отдельным столиком, аппетитно поедая жареную курицу, приправленную орехами, и запивая янтарным вином, незаметно следил за говорившими Али-Баиндур - человек с шафрановым лицом, обрамленным черной бородой. На богатой черкеске играло золотое оружие.
   - Значит, Бежан, через неделю пятьсот штук готовы будут, половину вырежем узором, половину так возьмешь.
   - Что ж, можно; дешевле посчитаешь.
   - Все дешево любите. Богатые амкары, а торгуетесь, как зеленщики.
   - Э, Сиуш, вы тоже не бедные. Пожалуйста, для царского седла из толстого серебра стремена сделай, у царя Георгия тяжелая нога.
   - Рука тоже ничего... Хорошо, с войны вчера вернулся, - поморщился от глотка вина Сиуш, - много работы будет. Сколько лошадей вели, сколько пленных гнали... Пах, пах, пах... Жаль, для них уздечки не нужны.
   - Не ты один несчастный, Сиуш, седла им тоже не нужны.