Антоновская Анна Арнольдовна. Пробуждение барса (Великий Моурави - 1)

   - Э, Георгий, ты такой же друг остался! Спасибо, не забыл в царском списке Элизбара. А мне вот руку вонючей травой перевязывают. Отстал от вас, жаль, на метехский пир не попал... Говорят, царь без тебя жить не может, скоро в князья пожалует... Теперь не интересно нас видеть...
   - Тебе, Элизбар, руку или голову вонючей травой перевязывают? Дороже всего мне родные и товарищи.
   И добавил тише:
   - Приходи, Элизбар, поговорим. Что тут произошло?
   Дед Димитрия, тяжело опираясь на палку, подошел к Георгию и, поклонившись, почтительно произнес:
   - Отпусти, господин, домой, с утра народ скучает, гзири согнал тебя встречать, устали...
   Побагровел Георгий, нагайка хрустнула в пальцах... Сорвавшись, он схватил Тэкле, за ним, едва поспевая, бежали Маро и Шио. Народ, облегченно вздохнув, поспешно расходился.
   Дома в глаза Георгию бросилось изобилие еды. Груды всевозможных яств скрыли скатерть. На большом подносе скалил зубы жареный барашек.
   - Старший сборщик прислал, - пояснила Маро, уловив недоуменный взгляд сына, - а жареного каплуна - нацвали. Сладкое тесто с вареньем жена священника приготовила, и гзири бурдюк вина сам принес, а вот блюдо гозинаки - подарок надсмотрщика... Что случилось, сын мой? Неужели правду говорят царь тебе Носте подарил?
   - Правда, моя мама... но что здесь случилось? Почему народ на себя не похож?
   Маро не успела ответить. Ожесточенно ругаясь, вошел Папуна.
   - Хороший праздник, бросил коня и убежал. Конечно, Папуна двоих может таскать. Хотел заставить пузатого нацвали привести коней, да боялся - зайдет в дом, обед скиснет. О, о, о, Маро, молодец, сколько наготовила! Ну-ка, Георгий, покажем азнаурский аппетит.
   - Уже показали... Видел, как встретили?
   - А ты думал, целоваться с тобой полезут? Где видел, чтобы господина народ целовал? Подошла ко мне старуха Чарадзе, согнулась кошкой: "Попроси господина оставить нам двух баранов, говорят, все будет отнимать". Хорошее слово у меня на языке танцевало, жаль, не для женского уха.
   - Что ты ответил ей? - робко спросила Маро.
   - Ответил? Хорошо ответил, ночь спать не будет. - Папуна расхохотался. - Решил, говорю, новый господин Носте, азнаур Георгий Саакадзе, у всех мужчин шарвари снять, пусть так ходят... Знаешь, Георгий, поверила: побледнела, зашаталась, долго крестилась, теперь по всему Носте новости разносит.
   - Это, друг, совсем не смешно, - задумчиво произнес Георгий.
   - Э, дорогой, брось думать, давай лучше зальем грузинской водой царского барашка... Маро, признайся, откуда разбогатела? Бывшее начальство прислало?
   Папуна захохотал.
   - Подожди, Маро, еще много вытрясут разжиревшие воры... Тэкле, не смотри скучной лисицей, азнаур Папуна не забыл привезти тебе подарки. Подожди, покушаем - увидишь. Мы с Георгием весь тбилисский майдан запрятали в хурджини и три праздничные одежды, полученные Георгием от царя, тоже туда поместили.
   - Дорогой большой брат, потом покушаешь, раньше покажи подарки.
   Тэкле обвилась вокруг шеи Георгия, и он только в этот момент почуствовал нахлынувшую радость. Из развязанных хурджини выплеснулся ворох разноцветных шелковых лент, кашемир разных цветов, зеленые и красные стеклянные бусы и платок со сладостями. Маро, довольная, разглядывала синий шелк, бархатный тавсакрави и тонкий лечаки. Шио тут же примерил полный праздничный костюм и залюбовался кисетом.
   Подарки Папуна ослепили Тэкле. Полосатые сладости соперничали с голубым камешком колечка.
   В проворных зубах рассыпался оранжевый петушок.
   Серебряный браслет и булавку с бирюзой для тавсакрави Маро после тысячи восклицаний тщательно спрятала в стенной нише.
   Шио, напевая песенку о чудной жизни богатых азнауров, вертел в руках новую папаху.
   Но Папуна не забыл и других друзей: один из хурджини остался неразвязанным. Яркие ленты, бусы, сережки и сладости ждали детей Носте. Папуна предвкушал радость "ящериц" при виде сладкого лебедя, куска халвы или ленты.
   Маро опьяненная ходила около сына, точно не веря своему счастью, касалась черных волос, рук, лица. Шио, ошеломленный, в пятнадцатый раз перекладывал одежду сына и все не мог по своему вкусу повесить на стене шашку Нугзара. Тэкле носилась по комнате, успела разбить глиняный кувшин и примерила на голове все ленты.
   Поздняя луна холодными бликами расплескалась по Носте, качалась по каменным стенам, кольнула глаза Георгия. Он тихо встал. Протяжно зевнула дверь. Тартун одобрительно постучал хвостом. Георгий бесцельно постоял над ним и вышел на улицу.
   "Я, кажется, их ничем не оскорбил, а может, обиделись за принужденную встречу? Конечно, обиделись, завтра выяснится, и мы посмеемся над глупостью гзири".
   Георгий широко вдохнул ночную прохладу. Осторожно ступая, брел он по закоулкам близкого его сердцу Носте. Взбудораженные мысли теснили голову. Действительность принимала уродливые очертания. Кто-то приглушенно рыдал.
   "Нино", - догадался Георгий и увидел на крыше согнутую фигуру. Нино испуганно метнулась в сторону. Длинная тень замерла у ее ног, и Георгий властно схватил беспомощную руку.
   - "Буду ждать тебя вечно", - не твои ли это слова, или шумный ветер турецких сабель надул в уши пустые мысли о золотой Нино?
   - Нет, Георгий, вся моя жизнь в данном тебе, обещании, но кто мог предвидеть такое возвышение? Разве дело богатого азнаура, владетеля Носте, думать о дочери своего пастуха? Нино всегда была беднее других девушек, но глупостью никогда не страдала.
   - Подожди, Нино, почему мое возвышение должно вызывать в любимых людях слезы? Ты первая должна была встретить меня с песней. Чем я заслужил твою скорбь?
   - Скорбь от предчуствия... Твое возвышение, Георгий, - мое падение. Какими руками достать тебя?
   - Никогда, Нино, не говори так, - задумчиво произнес Георгий, - иначе, правда, могу разлюбить. Ничего не могу сделать с собою: не люблю рабские души. Будь тверда, если хочешь моей любви.
   - Слушай, Георгий, и на всю жизнь запомни слова твоей Нино, да, твоей... Мое сердце для другого не забьется... Георгий, ты солнце, воздух, только тобою буду дышать до последнего часа. Но ты не знаешь, у каждого человека своя судьба, пусть случится предначертанное богом. Не сопротивляйся, Георгий, и не думай обо мне.
   - Нет, только о моей Нино буду думать, сейчас дадим клятву друг другу в верности... Я клян...
   - Постой, Георгий, не клянись. Прими мою клятву, а сам не клянись... Я верю тебе, и, если угодно будет богу, Нино будет счастлива. Клянусь святым Георгием, будешь ли моим мужем или нет, никогда рука другого не коснется меня, сердце не забьется для другого, мысль не остановится на другом, и до конца жизни только тебя, Георгий, будут видеть мои глаза... Ты же свободен во всем. Ничто не изменит моей клятвы.
   - Хорошо, я клясться не буду, но Нино мою никому не отдам. Пусть никогда не плачут эти глаза.
   - Ты больше не услышишь плача Нино.
   В расширенных зрачках всколыхнулись зеленые огни. Сжались руки, испуганной птицей забилось сердце.
   Глубокая чаша опрокинула голубой воздух. Растаяли острые звезды. У плетня, почесываясь, закряхтел дед Димитрия. Георгий и Нино, смеясь, быстро скатились с земляной крыши.
   ...В просторном доме отца Ростома ради важного дела с утра собирались отцы новых азнауров. Необходимо до появления Георгия вынести решение.
   На предложение отца пойти взглянуть, не поднялась ли вода в речке, Ростом пожал плечами и, взяв папаху, зашагал к Димитрию, где собравшиеся "барсы" обсуждали вчерашнее событие.
   - Некоторых по дружбе и так отпустит.
   - Отпустит? С твоим внуком он дружен, может, тебя и отпустит, на что ему старики. А что делать родителям новых азнауров, им царь грамоты не дал.
   - С твоим сыном Георгий тоже дружен, - не сдавался дед Димитрия.
   - О нас нечего думать. Дато уедет, Амши - богатая деревня. Но как оставить Носте? Вот у меня: я работал, пять сыновей работали, месепе работали, жена домом распоряжалась, две дочки - красавицы будут - с птицей возились... Зачем ему дарить дом? Шесть коров имею и буйвола, у каждого сына конь на конюшне, двадцать баранов, четыре козы, пчел много! Все своими руками нажил, а теперь уходи к сыну? Какое сердце должен иметь, чтобы уйти?
   - Мой Димитрий говорит: Георгий всех отпустит.
   - Э, отец, конечно, отпустит, а хозяйство?
   - Димитрий, дурак, думает, на него похожи друзья. - Отец Димитрия сокрушенно махнул рукой.
   - Вот мой Элизбар тоже дурак, - вздохнул старик, - вчера его Георгий в гости звал. Сегодня побежал, а Шио в дом не пустил: "Спит еще мой богатый азнаур..." Давно ли за навозом ко мне бегал, а теперь внука в дом не впускает... Эх, плохо, когда свой господином становится. Что теперь будет? У меня тоже три коровы, желтая отелиться должна, четыре буйвола, овцы есть, кони тоже... птицы много... Жена каплунов любит, двадцать пар выкормила! Землю хорошую царь Элизбару отвел, речка рядом шумит, лес густой, поле широкое, но на голой земле только танцевать удобно. Даже буйволятника нет. Придется здесь остаться, а Георгия упросить надел в аренду взять...
   - Я тоже так думал, а мой Гиви слышать не хочет; поедем на новую землю, дом выстроим, тутовых деревьев там много, шелком будем жить, а что делать с пустым домом без хозяйства? Пока шелк наработаешь, голым останешься, даже танцевать неудобно.
   - Поедем?! А разве тебе царь тоже вольную дал? Разве твой Гиви не знает, он один вольный, а все его родные - собственность Георгия? волновался дед Димитрия. - Я согласен уйти, Димитрию сто монет царь подарил, как-нибудь устроимся. Лучше на голой земле, да свободным быть, семья наша небольшая. Но разве отпустит?
   - Хорошо иногда о свободе думать, - с досадой плюнул отец Ростома, - у тебя почти хозяйства нет. Одна корова и шесть хвостатых овец - большое хозяйство! А у меня после Иванэ первое хозяйство: пять коров имею, теленок растет, три коня, как ветер, пятнадцать курдючных овец, пятьдесят кур имерийской породы, двадцать гусей! Какой огород сделал, канавы провел, трех месепе имею, - все это бросай? Если даже отпустит, не пойду.
   - Человек всегда жадный. Вот Иванэ... Амши - богатая деревня, можно скот развести, дом хороший взять, почему не уходит? К сыну? А сын что, чужой? - нервно выкрикнул отец Матарса. - Пусть свободу даст, сейчас уйду с семьей, - повторил он страстно.
   - Подожди, накушаешься еще свободой. У Георгия всегда острый язык и твердый характер были, только раньше власти не имел.
   Как ни спорили, как ни решали, все получалось плохо. Царским крестьянам жилось лучше княжеских, но крестьянам мелкого азнаура приходилось впрягаться в ярмо для поддержания азнаурского достоинства своего господина. Не найдя выхода, порешили отдаться на божью волю и уныло разошлись по домам.
   Озадачена была и молодежь. В Тбилиси не задумывались над случившимся, но теперь растерялись. Как действовать дальше, как держаться с главарем неразлучной дружины, которому царь отдал в руки судьбу родных? Только Димитрий возмущался странным отношением к Георгию.
   - Ишаки! - горячился Димитрий. - Не знаете Георгия. Какой был, таким и останется.
   - Ты не понимаешь, Димитрий, у тебя прямой характер. Мы сами должны облегчить действия Георгия. Стесненный дружбой, он не сможет поступать с нашими родными, как, наверно, уже решил.
   - Плевать я хотел на богатство Шио, - возмутился Пануш. - Мне отца жаль, заплакал, думал - ему царь вольную дал... За сто монет выкуплю отца, уйдем, пусть мать и сестра пока останутся. Урожай снимем, продадим, мать и сестру выкупим, а зимой охотой можно жить, говорят, теперь зайцев много.
   - Счастливый, Пануш, отца гордого имеешь, - сокрушенно покачал головой Ростом, - я сегодня со своим поссорился: без хозяйства уходить не хочет.
   - Ростом прав, - прервал неловкое молчание Элизбар, - не будем мешать Георгию, уедем к Дато в Амши на несколько дней.
   - А я говорю, вы изменники, в такое время бросать друга, - горячился Димитрий, - можете ехать хоть в... ад, а я сейчас пойду к Георгию.
   - Иди, иди, - расхохотался Пануш, - вот Элизбар первый хотел представиться господину Носте, даже в дом не впустили. Так и ушел со своей вонючей травой, не увидев владетеля.
   - Шио дом не успел починить, может, потому не впустили, - серьезно добавил Гиви.
   Димитрий с изумлением смотрел на друзей.
   - Поедем, Димитрий, с нами. Что делать! Положение меняет людей. Георгий лучше других, но зачем заискивать? А если ты один останешься - смеяться будут, Димитрий хорошо свое дело знает, - убеждал Дато. - Я не владетель Носте, поедем ко мне.
   - Голову вместе с папахой оторву, кто про меня такое скажет - вскочил Димитрий. - Едем, пусть подавится своим Носте... Первый к нам приедет.
   - Вот слова настоящего азнаура, - рассмеялся довольный Ростом.
   Через полчаса, точно гонимые врагами, взмахивая нагайками, бешено мчались в Амши молчаливые всадники.
   Георгий не сразу узнал голос отца. Сдернул с головы бурку, оглядел пустую комнату. Говорили у наружных дверей. Он не доверял ушам. Приподнялся на тахте, крепко потер лоб.
   - Зачем беспокоитесь, сборщик знает, сколько у кого можно взять. Правда, первое время больше возьмем. Раньше дом хотел чинить, теперь новый будем строить. Месепе много в Носте, пусть работают. Около церкви думаю строить. Вот Гоголадзе лес заготовили, возьмем его, пусть новый у Кавтарадзе достанут. Скоро зима, мы ждать не можем.
   Голос у Шио твердый, уверенный, чуствовалось презрение к соседу.
   - Гоголадзе богатые, могут купить, у них всего много, а у нас, сам знаешь, Шио, все сборщик отбирал, - плакался другой, - две овцы остались, если заберете...
   - Скучно тебя слушать, Захария. На сборщика жалуетесь, а сами в подвалах и ямах сыр прячете... Зачем хитрите, сам обойду. Что полагается господину - надо отдавать. Каждому его доля будет выдаваться. Сколько наработаешь, столько и получишь. Что тебе, Кетеван?
   - Вот, дядя Шио, ты велел белый мед принести, все собрали. Богом клянусь, больше нет.
   - Один кувшин? По-твоему, выходит, дядя Шио совсем дурак. Убирайся отсюда. Сборщик знает, как надо учить вас.
   Ошеломленный Георгий с трудом поднялся, хлопнул дверью и застыл на пороге. Черная комната была завалена резаной птицей, молочными поросятами, свежим сыром, взбитым маслом, упругими фруктами.
   С шумом распахнулась дверь. Георгий вышел на двор. Худенький старичок с проворством ребенка выскочил на улицу и скрылся за углом. Георгий смотрел во все глаза на отца, опьяненного счастьем и властью. Одетый в праздничную чоху, с затуманенными глазами, он был неузнаваем.
   Георгий понял: разговором делу не поможешь, надо немедленно что-то предпринять, на что-то решиться, но встревоженные мысли не находили выхода.
   - Где мать и Тэкле?
   - Жена гзири за ними пришла, ее девушки платье для Маро с Тэкле шьют, синее шелковое, твой подарок... Мерить пошли... Долго спал, дорогой. Маро не хотела уходить, ждала, когда проснешься, но жена гзири сказала, иначе к воскресенью готово не будет. В воскресенье о твоем здоровье молебствие отслужит священник, потом к нему обедать пойдем, - захлебывался словами Шио.
   - Где Папуна?
   - Папуна с утра сердитый: детей ждал, а кто посмеет у владетеля Носте крик поднимать?.. Куда уходишь? Все приготовлено в саду, Маро сейчас придет... За двумя месепе послал, пусть работают. Маро трудно одной...
   Упоенный, он продолжал говорить, не заметив, как Георгий широко зашагал по необычно пустым улицам...
   - Уехал? - переспросил Георгий деда Димитрия. - Куда уехал?
   Но ни дед, ни родители остальных друзей не знали, куда ускакали сыновья. Особенно поразил Георгия дом Элизбара, где он любил бывать. При его появлении семья разбежалась, в доме поднялась суматоха. Георгий догадался: прятали ковры и другие вещи.
   Отец Элизбара вышел к нему, долго кланялся, просил азнаура оказать честь войти в дом.
   - Что ты, дядя Петре, точно первый раз меня видишь. Как живешь, здоровы у тебя?
   - Здоровы... Только плохо в этом году, война была, много сборщик взял... Семья большая, не знаю, как зиму будем...
   - Не беспокойтесь, дядя Петре, проживем.
   Георгий удивился. Петре никогда не жаловался.
   Сборщики, дружившие с богатыми, получали щедрые подарки и облагали их гораздо меньше бедняков.
   Хуже дело обстояло у Даутбека. Всегда радостно его встречавшие, они вышли к Георгию с каменными лицами.
   - Хозяйство свое пришел проверять? Не беспокойся, ничего не скроем, холодно сказала мать Даутбека.
   Саакадзе посмотрел на них и молча вышел на улицу.
   У дверей большого дома стояла с палкой бабо Кетеван. Она когда-то дружила с бабо Зара.
   Георгий безотчетно, как в детстве, подошел к ней.
   - Бабо Кетеван, дай яблоко.
   Кетеван засмеялась:
   - Только за яблоки бабо помнишь? У, кизилбаши...
   Она, бурча, вошла в комнату и быстро вернулась, держа в руках золотистое яблоко.
   - На, Тэкле половину отдай.
   Георгий засмеялся: в течение шести лет бабо Кетеван повторяла одно и то же. Он разломил яблоко и предложил бабо самой выбрать половину для Тэкле. Кетеван испытующе посмотрела и, вздохнув, сказала:
   - Одинаковые, ешь, какую хочешь.
   Георгий с наслаждением вонзил крепкие зубы в рассыпчатую мякоть.
   Из дома выбежала молодая женщина, за нею, шлепая чувяками, семенил испуганный мужчина. Женщина резко оттолкнула старуху.
   - Из ума выжила, - прошипела женщина, - войди, господин в дом, хоть весь сад возьми, твое...
   Георгий посмотрел на женщину. Мелькнули пройденные годы: вот она, под смех соседей выгнав его из фруктового сада, с палкой преследует по улице. Недоеденное яблоко упало на дорогу...
   Маро расстроенная встретила Георгия. Не все ли равно, в каком платье молиться за такого сына?
   Георгий нежно обнял мать. Она заплакала.
   - Нехорошо, Георгий, Папуна из дома убежал, ты голодным ходишь... Соседи прячутся, никто поздравить не пришел... Первые кланяются... Жены гзири, надсмотрщика, нацвали проходу не дают, вертят лисьими хвостами. Где раньше были?
   "Что-то надо сделать", - стучало в голове Георгия.
   Шио рассердился.
   - С ума сошла! Горе большое! Нашла, о чем плакать. Соседи первыми кланяются? Пусть кланяются. Раньше я, бедный азнаур, перед всеми мсахури шею гнул, теперь пусть жирный Гоголадзе немного буйволиную шею согнет, и Оболашвили тоже пусть кланяется, и гзири тоже, и нацвали. Пусть все кланяются владетелям Носте.
   - Когда от доброго сердца кланяются, ничего, а когда завидуют, ненавидят, боятся, такой поклон хуже вражды, - сокрушалась Маро. - Пойдем, Георгий, в сад, там кушанье приготовлено... Два месепе пришли работать, мать и сын... Вот самой делать нечего. Шио велел, - добавила она виновато.
   В саду под диким каштаном с еще не опавшими листьями стояли из грубо сколоченных досок узкий стол и скамьи. Георгий с отвращением оглядел яства, обильно расставленные на цветном холсте. Заметив опечаленное лицо матери, молча сел.
   Шио самодовольно, с жадностью поедал все, на что натыкался глаз.
   Хлопнула дверь, и в сад вошел Папуна. Георгий опустил голову.
   Папуна молча подошел, сел, вынул платок и вытер затылок.
   Шио, без умолку говоривший, налил вино и хвастливо заявил:
   - Нацвали большой бурдюк в подарок прислал.
   Папуна молчал.
   - Сейчас горячий шашлык будет, - захлебывался Шио. - Эй, Эрасти! крикнул он.
   Подбежал изнуренный мальчик. Бесцветные лохмотья едва прикрывали коричневое тело. Он согнул голову, точно готовясь принять удар.
   - Шашлык принеси, дурак, и скажи матери, пусть еще два шампура сделает.
   Мальчик стремглав побежал обратно.
   Георгий посмотрел на Папуна, но тот упорно молчал.
   Злоба росла, давила Георгия, кулаки сжимались, глаза застилал туман.
   Прибежал Эрасти. На глиняной тарелке румянился шашлык. Глаза Эрасти блуждали, в углах рта пузырилась голодная слюна. Он дрожащими руками поставил блюдо перед Шио.
   Георгий взглянул на мальчика.
   - Садись, ешь.
   Эрасти непонимающе мигал глазами.
   - Ешь, говорю! - стукнул кулаком Георгий.
   Посуда подпрыгнула, расплескивая содержимое. Шио кинулся поднимать опрокинувшийся кувшин. Эрасти, полумертвый, упал на скамью. Георгий подвинул ему шашлык.
   - Ешь, пока сыт не будешь.
   Эрасти взял кусок мяса. От страха пальцы никак не попадали в рот.
   - Добавь для смелости вина, Георгий, - повеселел Папуна.
   - Это вино слишком дорогое для месепе, - обиделся Шио.
   Не ответив, Георгий, налил а чашу вина и подвинул к Эрасти.
   - А ну, покажи, мужчиной растешь или собакой.
   Эрасти, стуча зубами, расплескивая половину, поспешными, неровными глотками опорожнил чашу.
   - Молодец, - подбодрил Папуна, - завтра две выпьешь.
   Шио брезгливо косился на испуганного, жадно глотающего мясо Эрасти.
   - Не надо сразу много - заболеет, - вздохнула Маро, решительно отодвинув блюдо. - Будешь сыт у нас, и одежду завтра найду... Мать тоже сейчас кушает, - добавила она, угадывая мысли сына.
   - Большая у вас семья, Эрасти? - спросил Георгий.
   - Нет, господин. Отец, мать, еще два брата маленьких, есть и сестра, бабо тоже есть. Сестра больная, ноги совсем плохо ходят, люди говорят - от голода. Бабо тоже не работает, старая, на них долю надсмотрщик не дает. Нам тоже мало дают, не хватает, а работаем много. У кого все здоровые и работают, тому лучше. Одежду тоже им не дают, нашу носят. Пусть носят, лишь бы не умерла сестра, жалко. Одна у нас и очень красивая, господин, только ноги плохо ходят, от голода, говорят...
   Мальчик испуганно замолк и вскочил из-за стола.
   Маро тихонько вытерла слезы.
   - Эрасти, ты сколько можешь на себе нести? - спросил Георгий.
   - Сколько прикажешь, господин, разве месепе смеет отказываться?
   Георгий рассмеялся.
   - Сегодня ты в первый раз выиграл своей покорностью. Видел еду в черной комнате? Все унеси домой. За один раз не перетащишь, второй раз приходи... И чтоб я больше не видел, отец, соседское добро у нас, - вдруг накинулся он на отца. - Так разве должен начинать владетель Носте?
   - Стыдно, Шио, - подхватил Папуна, - очень стыдно... Иди, Эрасти, исполни приказание господина. Постой, возьми моего коня и хурджини. Завтра приходи. А мать пусть домой идет, если сестра больная, дома работать некому... Другую женщину, здоровую приведи... Не терплю, когда шашлык слезами пахнет. Завтра на коне вернешься, смотри, на ночь корму не забудь дать...
   Мальчик, слегка пошатываясь от вина и радости, направился к дому. Маро, улыбаясь сыну, поспешила за ним.
   - Значит опять голодные будем сидеть? Какой ты господин, если у тебя пустой дом и презренный месепе к себе тащит лучшую еду? Думаешь, спасибо тебе скажут? Много о нас думали? Обгорелой палки никто не дал. Смотри, какой амбар у надсмотрщика, у сборщика, а ты, владетель Носте, с пустыми подвалами... Над кем люди смеяться будут, не знаю... Думал, к старости бог счастье послал, - заплакал вдруг Шио.
   - Не плачь, отец, я погорячился... От надсмотрщика и сборщика награбленное заберем, а соседей не трогай. Все тебе доставлю: дом высокий построим, ковры из Тбилиси привезем, работать больше не будешь. Людей много, накормим, с удовольствием у нас останутся... Эх, отец, хочу, чтобы кругом все смеялось.
   - Сын мой, гзири, нацвали и старший сборщик идут, - запыхавшись, проговорила Маро.
   Шио по привычке вскочил, одергивая одежду.
   - Садись, отец, пусть сюда придут. Не уходи, Папуна, послушаем, зачем пожаловали.
   Гзири, нацвали и старший сборщик, кланяясь, бегло оглядели стол.
   - Садитесь! - не вставая, сказал Георгий. - По делу пришли или в гости?
   - Как пожелаешь, батоно, - процедил гзири.
   - Если по делу - говорите.
   - Как дальше будем? - спросил сборщик. - Теперь мы твои мсахури. Почти все в Тбилиси отправили, а зима длинная. Конечно, если бы знали о царской милости, задержали бы отправку.
   - Неудобно тебе здесь. Пока новый дом выстроишь, возьми мой, я временно к Кавтарадзе перейду, сегодня приглашал, - сладко пропел нацвали.
   - Спасибо, пока здесь поживу... Значит, все в Тбилиси отправили?
   - Все, Георгий.
   - А почему месепе от голода шатаются?
   - Они всегда, батоно, шатаются, сколько ни давай - мало! Разве ты раньше не замечал?
   - Хорошо замечал.
   - Но, батоно, сколько стариков, сосчитать страшно, даром хлеба кушают... На всех долю даем.
   - А старики мсахури... воздухом живут или долю месепе получают? вспылил Папуна.
   - Как можно нас с презренными месепе сравнивать! - обиделся нацвали.
   - Постой, Папуна... Что же ты предлагаешь, ведь надо зиму народ кормить?
   - Можно, батоно, сорок месепе продать. Управляющий Магаладзе хорошую цену давал, десять девушек для работы на шелк им нужны, тридцать парней. Можно подкормить месепе дней десять - пятнадцать, еще дороже возьмем.
   - А сколько мсахури за месепе можно получить?
   - За десять месепе одного мсахури, - с гордостью ответил гзири.
   - Хорошо, выбери четырех мсахури и продай Магаладзе, - спокойно проговорил Георгий. Пришедшие опешили.
   - Шутишь, батоно, зачем продавать мсахури, когда нужны месепе?.. Можно, конечно, не продавать месепе, но чем кормить будем?
   - Чем до сих пор кормили?
   - До сих пор царство кормило. Трудно тебе, батоно, сразу такое хозяйство поднять...
   - Почему трудно? - перебил сборщик. - Можно еще раз обложить податью Носте. Я с Шио говорил, твоего слова ждем, весь дом наполним. Если с каждого дома по две овцы взять, корову, буйвола, долю хлеба уменьшить...
   - Пока ничего не делайте, подумаю два дня.
   Георгий встал, давая понять, что разговор окончен.
   На улице нацвали, гзири и сборщик дали волю накипевшему гневу. Долго плевались. У нацвали брезгливо свисала нижняя губа.
   - Не только покушать - по чашке вина не поднес, будто не грузин.
   Гзири с ненавистью посмотрел на нацвали.
   - О чем говорить? Сейчас видно - из нищих, мсахури знал бы, как обращаться.