Антоновская Анна Арнольдовна. Пробуждение барса (Великий Моурави - 1)

   Князья с восхищением слушали Шадимана. Первый заговорил Баграт, за ним все князья спешили выразить одобрение мудрому плану. Луарсаб гневно смотрел на князей. Он не знал сложности политических ходов, и его возмущало, с какой легкостью князья принесли в жертву маленькую Тинатин.
   - Если б я был царем, - сверкнув глазами, с негодованием крикнул Луарсаб, - никто не посмел бы так быстро менять решение! Пусть вы правы, но ваша правда - правда лисицы, а не льва... И ты, Шадиман!.. Я не хочу огорчать царя, лучше уйду.
   Луарсаб, задыхаясь, выбежал из зала. За ним едва поспевали испуганные телохранители.
   Опытные царедворцы усмехнулись: каждый царь - раб политики, и вспышка юного царевича не может приниматься во внимание, вырастет - успокоится.
   Только Нугзар пристально посмотрел на Шадимана, угадывая намерения хитрого царедворца, случайно взметенного вихрем на вершины политики. Но он подумал: диск повернулся, и, не желая остаться в смешном положении, молчал.
   Георгий X понял: участь Тинатин решена. Неизбежность вернула ему спокойствие, он выпрямился перед волей надменных князей.
   - Шадиман прав, царевна Тинатин поедет в Иран.
   - Придворные царевны, - поспешно подхватил Шадиман, - смогут часто приезжать в Тбилиси для осведомления царя и царицы будто только о здоровье прекрасной Тинатин, а на самом деле и для тайных сообщений о делах Ирана. Конечно, людей придется выбирать осторожно...
   - Князья, мудрость требует поручить дальнейшие переговоры с послами Шадиману: он хорошо знает персидские нравы...
   Не всем пришлось по вкусу внезапное возвышение опасного противника, но, видя настроение царя, не решались противоречить.
   Казалось, замок погрузился в тяжелый сон, и только покои царицы напоминали встревоженный улей: ежеминутно от Мариам бегели гонцы к Шадиману, к Баака, Бартому и начальнику замка.
   Георгий X заперся у себя и не выходил целый день. Баака после победы Шадимана решил удвоить осторожность и по возможности не попадаться на глаза царю.
   Георгий Саакадзе и Дато Кавтарадзе приехали к амкарам-оружейникам как раз в день выбора уста-баши. Площадь у Калоубанской церкви была заполнена старыми и молодыми азнаурами. В центре колыхалось знамя амкарства оружейников с изображением Авраама, сжимающего мускулистой рукой блестящий нож. Возбужденные лица, яростные споры и тихий шепот отдельных групп придавали выборам большую важность и значимость.
   И хотя уже заранее решили выбрать Баадура Гогиладзе, как мастера, пользующегося всеобщим уважением, опытного, а главное, умеющего ладить с большими и маленькими служителями царского замка, с меликами, нацвали и гзири, но еще раз перед вручением неограниченной власти над своей ремесленной жизнью на целых пять лет амкарам хотелось побунтовать, поспорить, высказать свои пожелания.
   Наконец группы объединились.
   Георгий и Дато, усаженные на почетное место, с интересом наблюдали за выборами.
   Торжественно большинством голосов был выбран Баадур Гогиладзе, и хотя утверждение его в почетном звании уста-баши было предрешено, но почему-то сразу все изумились, обрадовались, посыпались восторженные поздравления, пожелания. Затем приступили к выборам в помощь ему двух мастеров - игит-баши (сильная голова) и ах-сахкала (белая борода).
   На площади под зеленой чинарой писец-амкар составил запись об избрании трех мастеров. Все амкары по очереди подходили к писцу и, краснея до пота, выводили на записи крестики, звездочки, рога, а некоторые с гордостью царапали каракулями свои фамилии.
   Затем мастера и подмастерья подходили к новому уста-баши, поздравляли и, по обычаю, в знак покорности целовали ему руку. Только старики троекратно целовались с выбранными уста-баши, игит-баши и ах-сахкалом.
   Георгий вглядывался в старые и молодые лица амкаров. И неожиданно для себя он ощутил теплую незримую связь между собою и амкарами - не только оружейниками, но и других цехов. Эти люди - мастера различных изделий из сырья, добываемого крестьянским трудом. В них чувствовался правильный путь жизни. Они в глазах Георгия вдруг выросли во властителей над всеми земными богатствами.
   Саакадзе с глубоким вниманием и все большим уважением следил за всем происходящим на площади и за присягой в верности выбранному уста-баши. Неясно бродившие мысли принимали все более отчетливые формы.
   Он понял, что сила сословий в объединении, и радостно подумал: "Союз азнауров!"
   И он уже ясно видел себя первым уста-баши созданного им союза с неограниченной властью, с большими планами расширения азнаурских владений и уменьшения податей с крестьян, с требованием установления точных государственных законов и создания единого картлийского войска.
   Саакадзе твердо решил установить тесную связь между ностевскими азнаурами и амкарами, так удачно начавшуюся с момента скупки персидскими купцами на тбилисском майдане их шелка, шерсти и изделий.
   Дато вывел из задумчивости друга, напомнив, что необходимо до начала пиршества амкаров условиться в новым уста-баши о деловой встрече.
   Саакадзе подошел широкими шагами к уста-баши, с уважением поклонился и крепко пожал руку.
   Но договориться им не удалось. Их шумно окружили и увлекли в дом ах-сахкала, откуда уже неслись приветственные звуки зурны.
   В разгаре пира в комнату вошел известный всей Картли сазандар. Тамада ударил рогом о чару, наполнил рог красным вином, протянул сазандару. Привычно осушив рог, сазандар вытер густую седину усов, обвел амкаров слегка прищуренными глазами, потребовал тишины и начал:
   - Совсем гладкое море. Зеленое - на каменной руке лежало, черное - тоже там место нашло. В зеленом - солнце кинжалы чистило, в черном - звезды дно целовали. Сверху богатые горы к цветным водам бежали, внизу жемчуг купался, рыбы спины золотые грели, посередине просо росло... Всем хорошо было...
   На папахе горы пастух звонкой ствири пастбище веселил. Народ тихий... Голубой цвет любил, оружие только для красоты носил, совсем мало работал, все готовое от бога получал. Плоды отлогих гор отягощали. Яблоки поспевали туман лечаки дарил, персики - бархат глаза гладил, виноград - смех серебром звенел, гранаты - небо красным соком брызгало...
   На самой высокой горе любимый богом отшельник церковь сторожил. Внизу к отшельнику большое уважение имели: люди поднимались из святых рук правду бога брать. Только черт отшельника хвостом дразнил.
   Голубой цвет не любил, в красной черкеске шатался, а ночью шелковой одеждой соблазнял отшельника, на пороге золотом брызгал, женщин предлагал...
   Сначала терпел отшельник, потом добром старался прогнать, не соглашался черт... Тогда святой разрешение бога взял угостить назойливого гостя... Большие щипцы на огне красными сделал, с нетерпением хвостатого ждал. Как всегда, тот ночью пришел. Голову в дверь просунул, хвост тоже в щель поместил... Обрадовался святой, щипцами хвост поймал. От жженой шерсти воздух убежал, камни стучать начали. Не ждал такое черт, прыгать стал, хвостом от черной до зеленой воды ударял, копытами бил, черкеска цвет потеряла, с тех пор на уголь похожа... Где копытами ударил - ущелья змеями кружатся, где хвостом горы разделил - долины легли, где слезы уронил - озера застыли, где языком щелкнул - лощины землю перерезали... Сейчас в горах сидит, хвост спрятал, больше языком дразнит, человека в покое не оставляет...
   Горы белые бурки одели, пастухов холод прогнал. Народ больше наверх не ходил, далеко... Святой хорошо думал, только напрасно у черта хвост трогал, не любит такое черт. Если правду от бога имел, зачем лучше голову не испортил? У черта хвост дороже всего... Ведьма лекарство дала, черт хвост вылечил, а людей навсегда разделил: кто где был, там остался. От испуга люди за кинжалы схватились, с тех пор крепко знают это дело... На коней тоже вскочили... и поскакали к амкарам осушать бурдюки... - весело закончил сазандар, и, выволочив из-под тахты тугой бурдюк, спрятанный про запас, он с помощью тамады бросил бурдюк на стол. Зурна громко приветствовала подхваченный амкарами бурдюк, который в одно мгновение опустил все четыре лапки...
   Сазандар залпом осушил рог, потряс его над головой и, раздув гуда, обернулся к Саакадзе:
   - Теперь, азнаур, в честь твою я расскажу о нашем Тбилиси, но только...
   Знойный как воспеть калеки? Как сказать хвалу Тбилиси?
   Хрусталя зима здесь чище, лето ярче изумруда.
   Тут колеса водяные, там сады переплелися,
   Мельниц гул неугомонен, - вниз Кура летит оттуда.
   Бань мозаика прохладна, серные сверкают воды,
   Купола вздымают бани, в каждой - каменный бассейн,
   И кирпич картлийский красный украшает в банях своды,
   Сквозь оконца боковые солнца луч пыльцой усеян.
   Кто войдет туда, тот станет белый, словно снег нагорный,
   А невеста молодая выйдет розе лишь подобна,
   Под дудуки зазывает не один духан просторный,
   По путям, вновь проведенным, проходить теперь удобно.
   Много лавок на майданах, перекрыты перламутром,
   Холст в них хойский, шелк грузинский и парча серебротканна,
   Белокаменные храмы блещут вечером и утром,
   В них тяжелые иконы служат богу неустанно.
   В них священников, монахов больше, чем дождя в апреле,
   Но не больше, чем на складе золотых монет чеканных.
   Царь сидел в Метехском замке, соловья он слушал трели.
   Но заплакало вдруг небо, приближенье видя хана.
   А за ханом тьма сарбазов, возглавляют их сардары,
   Вздрогнул царь - князей сзывает: все на бой, пока не поздно!
   Стал народ картлийский дружно, стал в дружины под удары!
   Хан разгневался коварный и сдавил Тбилиси грозно.
   Бой неравный длился долго. Кто пронзен стрелой иранской,
   Обезглавлен кто сарбазом, смертью кто погиб иною,
   Запылал Тбилиси славный под пятой магометанской,
   Хан разрушил крепость, храмы, царства завладел казною.
   Но картлийцы непокорны, дух свободы в них возвышен,
   Войско собирают снова по нагорьям и долинам,
   Колыхаются знамена. Рокот рога вновь услышан:
   Для Куры преграды нету, и преграды нет дружинам.
   Берегись ты, хан! Ты видишь, как Тбилиси вновь отстроен,
   Тень бойниц зубчатых крепость над садами распростерла.
   Не уйти тебе от плена, меч поднял картлийский воин,
   За тобой спешит в погоню, разорвет собачье горло.
   А теперь к веселью! Чаши пусть звенят, нет лучше звона,
   Сочинитель песни этой первый выпьет дар природы,
   Да благословит вас солнце, или мцхетская икона,
   Или песня боевая боевых певцов народа!*
   _____________________
   * Вольный перевод с грузинского народного сказа выполнен Борисом Черным.
   Георгий внимательно выслушал песню и поднял преподнесенный ему рог вина:
   - Друзья амкары, эта песня призывает нас к большим делам... Куйте мечи, от которых не убежит ни один хан, готовьте седла, на которых будем держаться в самом жарком бою, точите стрелы, которые достанут и Исфахан и Стамбул, закаляйте подковы, следы которых врежутся в дороги востока и запада, делайте цаги, которыми мы будем давить врага...
   Царевич Луарсаб сидел в комнате сестры, нежно ее лаская. Тинатин, удивленная и обрадованная вниманием обожаемого брата, показывала ему розовых скворцов в золоченых клетках, рассказывала о своих радостях и огорчениях и неожиданно заговорила о достоинствах Нестан, почему-то всеми обижаемой. Нежась к брату, она просила защитить любимую подругу. Луарсаб пристально посмотрел на темно-золотые кудри и странно зеленые глаза одиннадцатилетней дочери Орбелиани. Он ясно представил себе положение одинокой княжны. Первое горе всколыхнуло в нем сочуствие к чужому несчастью и дремавшую любовь к сестре. Захотелось порадовать Тинатин, и он поклялся взять отныне под свое покровительство Нестан и оберегать до дня ее свадьбы. Тинатин радостно захлопала тонкими ладонями и заставила Луарсаба скрепить клятву поцелуем Нестан. Девочка, краснея, подставила пунцовые губы, и Луарсаб с серьезной торжественностью прикоснулся к ним.
   Тинатин не знала, от каких бед она оградила Нестан своим покровительством.
   Послы шаха Аббаса встревожены. Они знали: не для пустого времяпрепровождения сидит здесь более часа Шадиман, сверкая остроумием и весельем. Серебряный кувшин беспрестанно наполнял чаши густым вином, душистые фрукты обременяли изящные вазы. На зов князя вбегал юркий нукери, быстро метал глаза в сторону Шадимана, но, не видя тайных знаков, ставил полный кувшин на столик и уносил пустой. Из принесенного кувшина Шадиман неизменно первым наливал себе и залпом опоражнивал чашу в знак отсутствия в вине яда.
   Ханы теряли терпение, но, по правилу персидской дипломатии, первым надо было заставить высказаться противника, ибо, "кто первый заговорит, тот уже проиграл", - и собеседнику ставили замысловатые капканы, подкатывали скользкие камни и заводили в дебри Адамовых лесов. Но Шадиман не хуже ханов знал опасности персидской дипломатии и, ловко лавируя между каверзными вопросами, в свою очередь подставлял собеседникам острые пики.
   - Виноград - утешение глаза, виноградный сок - услада жизни. У русийского царя пьют медовое вино, а в суре корана "Пчелы" оно разрешено и правоверным.
   Эреб-хан, не давая себя напоить, ехидно протянул:
   - Обрати благосклонное внимание и на суры корана "Корова" и "Женщины", там вино запрещено, ибо сказано: "Не соблазненный дурманом на охоте донесет свою жажду до земзема".
   Шадиман предложил в ожидании блаженства земзема поднять чаши за процветание Ирана и Картли.
   Карчи-хан сузил глаза и медленно произнес:
   - Иран под властью шах-ин-шаха уже достиг полного расцвета, а если Картли изберет для своих "ста забот" переговоры с северными странами, то и она, несомненно, достигнет расцвета...
   Шадиман звонко стукнул чашей о серебряную вазу и весело сказал:
   - Одни разговоры не обогащают страну. Звон оружия, звон золота...
   - Нам известно, мудрейший Шадиман, турецкое золото еще звенит в ваших кисетах, но постоянные междоусобия в Гурджистане опустошат даже богатства русийского царя... Но великий шах Аббас не оставит любезную Картли...
   - Мы гордимся покровительством великого из великих шах-ин-шаха, но картлийцы решили сами заботиться о себе.
   Послы поняли - положение картлийцев прочное, и решили всеми мерами добиться согласия. После долгого состязания в хитрости Карчи-хан спросил, нравится ли князю предложение могущественного северного властелина?
   Шадиман наивно обрадовался мнению умнейших ханов о русийском царе.
   Карчи-хан, улыбаясь, пожалел, что достоинства русийского царя не сокращают пути между Московией и Картли, а терщик, по мнению арабского поэта, нужен, когда идешь в баню, а не тогда, когда подают пилав.
   Шадиман выразил сожаление об упущении столь важной истины, но, имея предложение длиннобородых послов пользоваться терщиками из русийского стана на Тереке, Картли по беспечности отклонила намерение оставить здесь искусных терщиков с пищалями, ибо сейчас Картли наслаждается пилавом, а не баней.
   Ханы, едва сдерживая бешенство, пожелали Картли приятного аппетита и поинтересовались, в какой мере праздничное настроение относится к желанию шаха взять в жены царевну Тинатин.
   Шадиман похвалил ханов за верные мысли, ибо праздничное настроение исходит исключительно из дружеского расположения к Картли великого шаха Аббаса. И только по правилу гостеприимства Картли не отказалась от дружбы с единоверной Русией, тем более, когда много предлагают, не лишне быть осторожным.
   - Может, благородный князь скажет, чем Картли оплатит щедрость обещания царя Годунова?
   Шадиман, хитро улыбаясь, посмотрел на ханов и добродушно ответил:
   - Русийский царь желает видеть свою дочь Ксению картлийской царицей.
   - Во имя аллаха! Ксения?! А не Тинатин?!
   - Нет, Ксения, благородные ханы, наверное, знают - царевну Ксенией зовут. Наш мудрый царь предложил привезти в Тбилиси царевну. Мы тоже заранее любим знакомиться с будущими царицами.
   - Бисмиллах! Царь Георгий решил взять себе вторую жену?
   Шадиман выразил сожаление - бог христианский не отличается щедростью аллаха, поэтому христиане не могут иметь больше одной жены... Да и могущественный царь Русии вряд ли пожелал бы выдать двенадцатилетнюю царевну за повелителя, годного ей в отцы.
   Послы тревожно переглянулись. Шадиман, как бы не замечая замешательства ханов, продолжал:
   - Но даже если бы царица Мариам умерла, да продлит бог ее драгоценную жизнь, Георгию Десятому пришлось бы послать полцарства в подарок другому царю за юную царевну.
   Ханы с глубоким уважением посмотрели на картлийского царедворца. Эреб-хан, затягиваясь голубым дымом из кальяна, заявил, что в подобных случаях ни один царь иначе не поступает. Щедрый шах Аббас, уверенный в благосклонном ответе царя Георгия, уже заготовил поистине великолепные подарки для царской семьи и князей, сторонников шаха.
   - Если бы не природное любопытство, - заметил Шадиман, - я бы предложил великодушным ханам предоставить царям состязаться в щедрости, а самим предаться "усладе жизни", ибо беседа, приправленная вином, больше искрится.
   Ханы выразили готовность удовлетворить любопытство благородного князя, но Шадиман поспешно заверил, что собственное воображение уже нарисовало ему великолепный калым могущественного шаха Аббаса.
   После приличной настойчивости ханов Шадиман согласился поделиться своей догадливостью.
   С глубоким изумлением послы слушали Шадимана: требование грузин превышало всякие ожидания. Первым опомнился Эреб-хан. Он холодно спросил, не ослышались ли ханы? Вооружение для пяти тысяч картлийских дружинников? Не для охраны ли границ от длиннобородых козлов?
   Шадиман удивился. Русийский посол князь Татищев лучше ханов пил, ему после четырех кувшинов память не изменяла... Он, Шадиман, высказал только свои мысли, о чем заранее предупреждал. У длиннобородых козлов было больше воображения, но на них никто здесь за это не обиделся.
   Карчи-хан сузил глаза и металлическим голосом предупредил, что и Иран не обижается на богатое воображение русийского царя, хотя Исфахану известны некоторые планы длиннобородых.
   Шадимана огорчило нелестное мнение послов: неужели он, князь Шадиман, решился бы беседовать с благородными ханами о незнакомых им предметах?
   Ханы поспешили уверить князя в своем восхищении его тонким умом и поинтересовались, известно ли Картли о не совсем правильном владении Годуновым русийским троном.
   Шадиман посоветовал не придавать этому значения, ибо все цари немного боком влезают на соблазнительное кресло, часто украшенное кровью отцов и братьев...
   Эреб-хан, пристально посмотрев на Шадимана, попросил утолить и его любопытство: за кого сватает Годунов свою дочь?
   Шадиман с большим увлечением ударился в подробности планов могущественного русийского царя, желающего соединить русийскую царевну с картлийским царевичем Луарсабом.
   - Церковь одна, неисчислимое приданое, для охраны царевны Годунов обещает стрелецкое войско, но когда много дают, надо быть осторожным, и мудрый царь Георгий, сославшись на юность Луарсаба, отложил переговоры на сто восемьдесят солнц: за это время выяснится, в какую сторону выгоднее Картли повернуть коня.
   Положение оказалось серьезным, и послы не знали, важнее ли добиться руки Тинатин, желаемой шахом только наперекор планам Годунова, или другим способом добиться разрушения намерений русийского царя внедриться в Гурджистан и... коварно подобраться к Ирану.
   Ничем не выдавая планы шаха Аббаса о совместной с Борисом Годуновым борьбе против Стамбула и о расширении торговых отношений между Ираном и Русией, Карчи-хан высказал восхищение осторожностью картлийского царя, не принявшего решения без совета великого шаха Аббаса, который, конечно, не пожелает породниться с нецарственным царем Годуновым. Картлийцам придется выбирать... А воображение мудрейшего князя Шадимана оказалось наполовину скромнее воображения шаха, но раз Картли больше не просит, невежливо послам быть навязчивыми. Только относительно вооружения шах будет настаивать на восьми тысячах: персияне любят это число... Оно поможет дальнейшим победам "льва Ирана" над турецким полумесяцем... А для царицы шах-ин-шах выбрал сам индийское ожерелье - каждая жемчужина подобна миндалю.
   - До нас дошло, - вставил Эреб-хан, - давнишнее желание царицы. Ведь царь Георгий другой женщине преподнес такое украшение... "Лев Ирана" решил успокоить царицу... Тебе, князь, особенно будет приятно лично известить царицу об этом...
   Эреб-хан молодцевато выпрямился.
   - Не меньше удовольствия доставляет мне, любезные ханы, лично передать вам решение царя: после привезенного калыма и грамоты на Лоре, скрепленной клятвой, подписью и печатью великого шаха Аббаса, царевна Тинатин будет готова к путешествию в Исфахан.
   Ханы запротестовали - они рассчитывали на удовольствие вернуться в Исфахан с царевной.
   Шадиман сослался на обычай Грузии, требующий не менее двух приездов макреби - свадебных посольств, - дабы соседние царства поспешность не сочли за пленение. Необходимо также приготовить приданое и свиту. А завтра для спокойствия князь Бартом передаст благородным ханам запись с перечислением обусловленного, ибо на память не следует рассчитывать: она изменяет чаще женщин.
   Эреб-хан, отбросив чубук, осведомился у Шадимана, не рассчитывает ли князь свитой Тинатин обогатить шаха?
   - Обогатить шаха можно только лишней женой, - со вздохом ответил Шадиман, - но я надеюсь, великодушный "лев Ирана" не будет препятствовать грузинкам изредка приезжать в Картли для личного уведомления Метехи о здоровье Тинатин.
   Глаза ханов скользнули по непроницаемому лицу Шадимана, и Эреб-хан выразил уверенность в уступке шаха понятному желанию царицы Мариам.
   Шадиман мягко посмотрел на серебряный месяц, склонившийся над Махатскими холмами, на нежную поволоку тбилисского неба и предложил опорожнить последнюю чашу в честь окончания свадебных переговоров. Он посоветовал получше отдохнуть ввиду предстоящей в честь благородных ханов большой охоты и состязаний на мечах молодых князей.
   Шадиман встал:
   - Да будет усладой ваш отдых под кровлею царя Картли.
   Ханы на любезный намек Шадимана об их полной безопасности рассыпались в ответных пожеланиях, но лишь Шадиман вышел, уныло стали обсуждать положение дел. Шадиман ясно дал понять: без обусловленного калыма Тинатин не выдадут и не разрушат союз с Русией.
   - Шах Аббас должен быть доволен, - докончил Карчи-хан.
   - Доволен? - переспросил Эреб-хан. - Знай, доверчивый советник: каждому правоверному безопаснее держать голову в шлеме, чем в шахском дворце.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Приготовления к отъезду Тинатин заканчивались. Маленькая Тинатин, вначале ощущавшая только ужас перед страшным шахом, под влиянием Шадимана стала считать себя избранницей бога, обреченной на жертву во имя родины, и твердо решила понравиться шаху и служить многострадальной Грузии.
   Георгий X, видя перемену в настроении Тинатин, еще больше проникся доверием к Шадиману, уже с полной властью первого советника царя распоряжавшемуся в замке.
   Тинатин жадно впитывала в себя нежность Луарсаба и любимой подруги Нестан, проливавшей потоки искренних слез. Заметное внимание Луарсаба к Нестан тревожило Астандари: желтая лиса еще потребует обратно драгоценности Иллариона.
   - Она у меня как чирий на носу, - жаловалась Астан матери.
   Выслушав жалобу, Нино решила избавить дочь от напрасных неприятностей.
   Царица ухватилась за идею Нино не разлучать Тинатин с любимой подругой, тем более, что Шадиману тоже не нравилось внимание Луарсаба к Нестан.
   Над остроконечной башней бархатными лохмотьями закружились ласточки.
   - Хорошая примета, - прошептала, крестясь, мамка.
   Девочка быстро оглянулась: в узкую дверь осторожно протискивался Дато.
   Тонкая красота и беспомощность Нестан взволновала Дато. Он поцеловал рукав Нестан и проникновенно сказал:
   - Княжна, я видел твоего отца... Князь уехал в далекое путешествие, в страну голубого спокойствия, и я поклялся ему в верности Нестан Орбелиани.
   - А что еще велел передать князь? - тревожно спросила мамка.
   - Твоего младшего сына Иесэ... Он больше не нужен князю...
   Старуха побледнела, зашаталась, руки судорожно ловили воздух. Нестан испуганно бросилась к ней. Но мамка, выпрямившись, отвела Дато в сторону и с побелевшим лицом и сухими глазами дослушала рассказ Дато о гибели Орбелиани и ее двух сыновей.