Антоновская Анна Арнольдовна. Пробуждение барса (Великий Моурави - 1)

   - Великий царь, персидские послы более двух часов дожидаются, очень торопятся, просят выслушать, - прорвался сквозь кольцо телохранитель Шадимана.
   - Пусть хоть два года дожидаются... Говори, азнаур.
   - Царь, послов необходимо отпустить, шах Аббас за оскорбление может принять, азнаура пока в башне замкну...
   - Царь царей, если князь Херхеулидзе охраняет, азнаур не сбежит... Персидских послов опасно задерживать...
   Шадиман совсем склонился к царю:
   - Завтра при знатных свидетелях допросим... Царица должна в монастырь уйти... Сведения имею: Русудан она запретила Метехи посещать, при всех унизила за внимание к тебе... Долго княжна болела, теперь назло решила за Саакадзе выйти, но всегда говорила: за царя Георгия жизнь отдать не жаль. Завтра при князьях выясним поступки царицы, пусть Нугзар княжне расскажет.
   - Шадиман, первым дидебули сделаю... Да, да, давно с тобой следовало посоветоваться. Баака, хорошо спрячь азнаура, завтра допросим... Царицу в молельню проводи... стражу поставь...
   Дато кинулся навстречу вошедшему князю, но Баака холодно отстранился:
   - Ты арестован, азнаур, и... нехорошо арестован... Зачем со мной не посоветовался?..
   Дато очнулся, спокойно оглядел знакомые покои.
   - Ты арестован, азнаур, и нехорошо арестован, - мрачно повторил Баака.
   Дато пожал плечами и, небрежно вручив начальнику метехской стражи оружие, поинтересовался, осведомлен ли Баака о разрешении царя отобрать азнаурские земли, уничтожить полководца азнауров и о твердом решении азнаура Дато предвосхитить план Шадимана и уничтожить "змеиного" князя, тоже "полководца". Откуда узнал? Начальник замка на совещании присутствовал...
   Баака, скрывая невольную улыбку, отвернулся и грустно опустил голову. Он всегда честно исполнял долг, но тяжелее ему никогда не было. Он привязался к Дато, сына родного не мог бы больше любить, но Мариам до смерти останется царицей.
   Дато удивился: он не хотел предать царицу, подземелье готовил для Шадимана, только ему нужна была свобода и смерть Орбелиани. Браслет от радости царица подарила, а Шадиман от хитрости украл... Зачем такую охрану князь поставил? Разве Дато способен убежать?
   - Многого, дорогой, не понимаешь... Плохую услугу Саакадзе хочешь оказать...
   - Знаю, Хорешани рассказала. Думаешь, Русудан изменит? Саакадзе не знаешь: чьей душой завладел, на всю жизнь его будет... Прошу, отпусти охрану, неудобно людей беспокоить...
   - Дато, первый раз вместо нужного слова камень на языке держу. Знай судьба сегодня меч обнажила. Здесь жизнь твоя в безопасности. Покои царя тоже тройной охраной окружил. Посмотрим, чей рок... Но если ночь пройдет спокойно, то утром ничего не сможешь царю рассказать. Всегда долг исполняю, как бы тяжело ни было... утром тюремщик тебе язык отрежет.
   Дато смертельно побледнел. Он вспомнил рослого Киазо, невнятное мычание перекошенного рта и тонкий сучок, запутавшийся в его густых волосах. Тяжело помолчали. Дато подошел к стене, снял дамасский клинок, спрятав в куладжу, остановился перед мрачным Баака.
   - Добрый друг, благодарю за предупреждение, но, может, ночь не пройдет спокойно... А если... избавлю тебя от тяжести... Дато сам вонзит клинок в свое сердце, позорить не позволит... Исполни последнюю просьбу, пусти к Шадиману, я должен поговорить...
   - Что?! Дорогой Дато, так еще надежду имею, а от Шадимана мертвым вынесут, такой случай князь не упустит.
   - Ошибаешься, Баака, Шадиман слишком умен. Хочешь жизнь друга сохранить, положи в покоях князя спать.
   - Зачем Шадиман необходим?
   - Если утром Хорешани лишусь, азнаурскому союзу услугу хочу оказать. Только один, без стражи пойду.
   Но наедине с собою Шадиман не был так спокоен, как в присутствии других. Морщины перечеркнули лоб, переносицу прорезала глубокая складка, от быстрой ходьбы выхоленная борода металась в беспорядке.
   Шадиман закрыл и снова открыл глаза - не бредит ли он? Или острые мысли разжигают воображение? Но нет, перед ним - живой безумец.
   Дато спокойно спросил, не подслушивают ли здесь.
   Шадиман расхохотался.
   - Говори, азнаур, у тебя сегодня хорошо выходит, а если кто подслушивает или необдуманно развязывает тесьму, "змеиный" князь умеет завязывать язык...
   - Это у тебя хорошо выходит, в Абхазети видел...
   - А не думаешь, что больше ничего не придется увидеть?
   - Если и думаю, то без помощи "змеиного" князя, - простодушно бросил Дато. - Баака не хотел пускать, я убедил: у тебя целее, чем под стражей Баака буду.
   Шадиман пристально смотрел на Дато: откуда столько ума? Да, плохо, если азнауры много думать начнут.
   - Раньше хочу предупредить: о земле азнауров не печалься, все равно князьям не отдадим, а будете домогаться, плохо кончится, умеем не хуже вас свою землю защищать.
   - Если так сильны, почему говорить пришел?
   - Говорить необходимо... Зачем лисицами ходить, лучше сразу зубы барсов показать. Так, князь, воспретишь князьям до конца года перед царем об азнаурах беспокоиться. Срок небольшой, можно потерпеть, а нам год необходим: укрепимся, тогда начнем разговаривать.
   - Одно думаю: дурак ты или меня за такого принимаешь? - изумился Шадиман.
   - Если бы такое думал, открыто бы не говорил, если бы сам дураком был, такое бы не придумал... Потому и сойдемся. Знаю твои мысли! Узнай и ты мои... Если сегодня буду убит, завтра царю все будет известно. Орбелиани подробное описание пути от молельни царицы до Абхазети оставил... Как думаешь, Орбелиани любимую дочь без защиты бросил? Еще одиннадцать азнауров осведомлены. Меня убьешь, царь узнает, остальных убьешь - у верного человека письмо держим. Конечно, царь тоже может умереть, но... и Луарсабу многое не будет приятно... Итак, Шадиман, ты год об азнаурах не заботься, Нестан живая, запомни, а не отравленная, останется в Метехи до замужества... остальное твое дело, ни по одному царю, как и по князю, народ особенно не убивался.
   - Азнаур, думаешь, что говоришь?
   - Ты, князь, думаешь, а я говорю, но... - Дато передвинул на квадрат черного коня... - Даже мой конь не узнает об этом разговоре.
   - А если князем сделаю, большое поместье получишь, перейдешь к нам?
   - Нет, не хочу тебя обременять сто первой заботой.
   - Значит, война между нами?
   - Через год, князь... Пойду, Баака ждет... Сегодня тройную охрану у царя ставит... Желаю тебе удачно закончить игру в "сто забот".
   Долго, словно остолбенев, стоял Шадиман, не в силах подавить изумление и невольное восхищение.
   Вскоре он решительно направился к начальнику замка, где князья обсуждали двойное состязание витязей в честь именин царя, но мысли перенеслись в книгохранилище, где Шадиман некогда усиленно изучал персидские рукописи.
   В полночь через "пустыню тринадцати сирийских отцов" проскользнула чья-то зловещая тень...
   Наутро Георгия X нашли на ложе мертвым. На синих губах застыла кровавая пена...
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Надрывались колокола. Усиленные царские дружины растянулись от иранской и турецкой границ до крепостных стен Мцхетского собора.
   Саакадзе окружил замки Андукапара и Баграта копьями азнаурских дружин.
   Шадиман не только сдержал слово год не преследовать азнауров, но, убежденный, что это лучший способ предотвратить поползновение светлейших к перевороту, поручил Саакадзе на время погребения Георгия X и коронации Луарсаба II охрану опасных дорог.
   Надрывались колокола. Протяжный звон сливался с воплями и стенаниями. В черных балахонах, перетянутых грубыми черными поясами, с распущенными волосами окружали черный гроб сто сорок плакальщиц.
   Мариам, в черном бархате, с распущенными волосами, надменно выпрямилась у изголовья. Чинно стояли князья. Шептались княгини.
   - Много цхиретского выпил. Сердце обжег.
   - Плохое известие получил...
   Шептались о лиловых пятнах, признаке индусского яда, шептались о многом, украдкой оглядываясь на соседей.
   По всей Картли перекатывался стон. Георгий X был не лучше многих царей, но народ к нему привык, а смена пугала неизвестностью.
   Надрывались колокола, провожая Георгия X в лучший мир. Надрывались колокола, звонко встречая Луарсаба II, под защитой войска благополучно взошедшего на престол Багратидов.
   Мариам, позабыв неоценимые услуги Баака, на другой же день после погребения Георгия X поспешила упрекнуть его в неосторожности и с негодованием изгнала из Метехи дерзкого плебея Дато. Не менее круто намеревалась она поступить и с Саакадзе, но неожиданно для Шадимана наткнулась на упрямство Луарсаба. Даже жалоба князей не помогла. Помня осторожный совет Баака, молодой царь ограничился требованием к Саакадзе прекратить прием азнаурами беглых крестьян и не вступать в неравную борьбу с князьями.
   - Но, великий царь, - оправдывался Саакадзе, - разве я сам зову? Пусть князья найдут способ удерживать народ... Почему царские не бегут?
   Саакадзе скрыл, что союз азнауров решил ни под каким видом не принимать царских крестьян.
   - Георгий, отец очень ценил героя последней войны, мне бы тоже хотелось сохранить к тебе расположение, но постоянная вражда с преданным трону Багратидов князем может повредить даже светлейшим. Найди способ примириться с Шадиманом... Скоро женишься?
   - Хотел скоро, и Русудан не против, но княгиня Нато ждет, когда князем приеду... Царь Георгий мне давно обещал...
   Луарсаб смутился. Он уже говорил, но Шадиман и царица доказывали, что опасно сейчас возбуждать неудовольствие князей, враждебно настроенных к Саакадзе. Царица злорадно добавила: "Русудан всего восемнадцать лет, пусть еще подождет".
   Луарсаб смутно догадывался о причине ненависти к Русудан и деликатно избегал скользкой темы.
   - Есть препятствие, Георгий, почему сейчас не могу исполнить обещанное отцом, но даю слово при первом случае...
   Саакадзе понял - на время лучше удалиться из Тбилиси. Холодность Шадимана, явное пренебрежение царицы, безразличие Луарсаба ничего хорошего не предвещали. Он попросил царя отпустить его в Носте наладить хозяйство и, легко получив согласие, выехал из Тбилиси.
   Окруженный высокой каменной стеной, над зеленым лесом возвышался замок - крепость азнаура Саакадзе. На базарной площади новая аспарези, вокруг замка блестят двухэтажные дома с веселыми балконами. Общественные сараи, шерстопрядильни, ткацкая, роща наполнены радостными голосами. Здесь каждому предоставлялась возможность расширить свое хозяйство, здесь уже никто не боялся набегов.
   Носте также обнесено высокой каменной стеной, усеянной сторожевыми башнями. Расширение владений требовало увеличения дружин, но положение в Метехи обязывало к большой осторожности, и беглых крестьян принимали тайно, только из далеких княжеств и ни в каких случаях из царских деревень.
   Большое стечение народа вынудило Саакадзе строить новое даба за стенами Носте. Расширение владений не укрылось от зорких княжеских лазутчиков, и в Метехи вновь потекли жалобы. Но Шадиман, помня об уговоре с азнауром Дато, откладывал расправу с дерзкими плебеями. Саакадзе спешил использовать данный год.
   Всеми способами пуская в ход шахаббасовское золото, доводы, красноречие и обещания, он привлекал в союз мелкоземельное азнаурство. Знакомясь и сближаясь, азнауры все больше подпадали под влияние властного предводителя.
   Стояла полуденная тишина. Носте тонуло в густой листве, чуть тронутой желтизной. На дальних пажитях шумно оканчивались полевые работы. На улочках монотонно поскрипывали арбы, доверху наполненные душистым сеном. Буйволы нехотя передвигали мохнатые ноги.
   Через колючие изгороди перевешивались грузные ветви, покачивая тяжелые плоды. Красные, темные, ярко-желтые яблоки, груши, айва подставляли солнцу упругие щеки для жарких поцелуев. В плетеных корзинах, стоявших под деревьями, прели коричневые гулаби, персики, сливы. Около них суетились поросята, хитро прищуривая глазки, тыкая тупыми носами и подхватывая все упавшее на землю. На виноградниках томились созревшие золотистые и черные гроздья. Воздух был насыщен пряным ароматом грузинской земли.
   По тихой улице медленно шел Георгий. Он расстегнул ворот, вдыхая полной грудью аромат садов.
   В Тбилиси, захваченный политическим водоворотом, он, казалось, совершенно забыл Носте с его будничной хлопотливостью. Но стоило ему только переступить знакомую межу, и он с новой силой почуствовал кровную связь с вечно юною, никогда не увядающей родной землей.
   На перекрестке Георгий остановился и, улыбаясь, посмотрел вверх на знакомое ореховое дерево. Он задорно швырнул камень в верхушку, и на него посыпались грецкие орехи в зеленых панцирях. Деловито выбрав самый большой, Георгий расколол камнем панцирь, затем скорлупу и, сняв тоненькую горьковатую шкурку, с наслаждением съел бело-молочный плод. Его пальцы покрылись от кожуры темно-коричневыми пятнами; он, смеясь, вытер их о густую копну волос и повернул к шерстопрядильне.
   Жужжали деревянные станки. Громкий женский говор тонул в веселом смехе. Георгий тоже чему-то засмеялся и прошел в светлый амбар.
   Отец Эрасти подошел к Георгию:
   - Вот, господин, в этом году пять прялок одним колесом вертим, на будущий год, думаю, десять устроим. Никто из женщин колеса прялок ногами больше не вертит, зачем женщинам болеть ногами? Посмотри, как сделал.
   Георгий внимательно осмотрел сдвинутые деревянные станки, большое колесо на первом, приводившее в движение остальные, и прошел со стариком в соседнее помещение, где слепые лошади вертели по кругу большое колесо, приводя в движение пять деревянных шерстопрядильных станков.
   Старик посмотрел на Георгия глубоким, вдумчивым взглядом:
   - Благодаря тебе, господин, в Тбилиси на майдане был, персидский караван-сарай видел, хорошо персы умеют на эйване отдыхать, все время чистым воздухом дышат. Я все хорошо осмотрел, теперь думаю - очень тяжелый воздух в сарае, где шерсть расчесывают. Народ много от воздуха белеет. С твоего разрешения, господин, хочу тоже устроить такое дело. Пусть свежим воздухом народ дышит.
   Георгий посмотрел на одухотворенное лицо старика и подумал: "Какой ум таится в народе и сколько, наверно, таких месепе погибло под ярмом рабства". Он ласково потрепал старика по плечу:
   - Делай все, что придумаешь. А за это колесо тебя и всю твою семью в мсахури перевожу.
   И, избегая благодарности ошеломленного старика, поспешно вышел.
   В воскресное утро шумно собрались ностевцы на церковную площадь, посреди которой был выстроен большой навес. На высокой скамейке гордо восседал дед Димитрия. Перед ним разложены атлас, бархат, шелк, парча, сафьян багдадской выделки. Не менее гордо чуствовал себя Эрасти, помогая деду в сложном деле справедливой раздачи ностевским девушкам в приданое богатого товара перебитых под Ананури багдадских купцов.
   Папуна, зная всех девушек Носте с возраста "ящериц", под общее одобрение всех "барсов", собравшихся на интересное зрелище, громко выкрикивал деду, какой цвет пойдет той или другой девушке и сколько ей нужно на наряды.
   Дед щурился, торговался и, подозвав мать невесты, вручал счастливой женщине отрезы дорогих тканей.
   Папуна, подмигивая хохотавшим "барсам", серьезно уверял сердившегося деда, что одной девушке и двух аршин на все хватит, а другой одну спину закрыть десять аршин мало будет.
   Мать Даутбека, приехавшая гостить к Саакадзе и пригласить всех ностевских друзей на свадьбу Миранды и Ростома, тронула за рукав Георгия и отошла с ним в сторону.
   - Поговорить хочу, - сказала она, опустившись на скамью у ограды церкви. - Про несчастную семью Киазо хотела сказать. Старик Мераб от горя умер, Киазо совсем исчез. Как тогда убил гзири, больше нигде не показывался. Земля сорной травой заросла, а гзири все обратно не хотел брать, пока Мераб не умер... Все бояться их стали, а когда хоронили Мераба, хевсур в кольчуге с железным лицом к могиле подскакал. Долго слушал он, как земля в яму падала. Когда головы подняли, никого не было, только на этом месте одна монета лежала. Все очень испугались, как мог хевсур вместе с конем в монету превратиться. Никто не поднял... Только мать Киазо взяла, бедная очень... С тех пор еще хуже стало: двух овец имела, обе в одну ночь пропали... Мать Киазо так плакала, что все в Эзати уши шерстью закрыли. Дочь старшая выросла, а замуж никто не берет, один месепе взял, а она ребенка не могла родить, вместе с ребенком умерла.
   С тех пор от страха никто мать Киазо в дом не пускает, хлеб через дверь некоторые на палке протягивают. А младшая дочь, Георгий, уже выросла, очень красивая, Дареджан зовут, никуда из дому не выходит, боится. Вот, Георгий, один князь плюнул, а вся семья погибла, а какие богатые, гордые были... Она, помолчав, искоса посмотрела на Георгия и еще тише добавила: - Может, Георгий, что-нибудь сделаешь?
   Саакадзе с большим уважением посмотрел на строгую, холодную Гогоришвили. Он понял, что, сами не очень богатые, они поддерживают несчастных, и вслух сказал:
   - В Носте возьму обоих!.. - и крикнул Эрасти: - Скажи деду, еще для одной девушки двойное приданое пусть оставит...
   Шумно в Носте. Съезжаются все "барсы" со своими семьями. Арбы перевиты зеленью и цветами. На рогах буйволов развеваются пестрые лоскуты. Рядом с арбами идут зурначи; они изо всех сил дуют в тонкие дудки, и от усердия их щеки надуваются подобно бычачьим пузырям. Гулко бухают дапи. На арбах поют, звеня дайрами, разодетые женщины. С обеих сторон разукрашенной коврами арбы, где сидит, гордо сжав губы, Миранда, танцуют "барсы". Эрасти с деревянной чашей на голове угощает всех багдадскими сладостями.
   Папуна с бурдюками и чашей насильно всем навязывает вино...
   По настоянию Саакадзе, свадьба праздновалась в Ностевском замке. Неделю шумели "барсы". Неделю все Носте танцевало, пело и пило.
   И только одно мгновение омрачило празднество. Дато и Димитрий, скрестив перед церковными дверями обнаженные шашки, пропускали под ними Миранду и Ростома. Неожиданно к ногам Миранды упали связанные алой лентой горные цветы. Миранда вскинула глаза. Прямо против дверей церкви на коне сидел закованный в кольчугу с опущенным забралом хевсур.
   Миранда вскрикнула и, побледнев, прислонилась к плечу Ростома.
   Папуна весело направился с бурдюком к хевсуру, но всадник, круто повернув коня, ускакал.
   Мать Миранды испуганно крестилась, а Дато, смеясь над страхом женщин, спрашивал: с каких пор витязь не может бросить при таком случае к ногам красивой грузинки цветы?
   В честь свадьбы друга Саакадзе перевел всех молодых месепе Носте в глехи, а обмененных дедом Димитрия на десять аршин бархата и бурдюк вина у эзатского гзири мать и сестру Киазо, Дареджан, поселил в просторном жилище, дав им хозяйство и в помощь одного беглого месепе.
   Квливидзе, перепивший всех на свадебной неделе, самодовольно теребя свои усы, восхвалял щедрость и благородство азнаура Саакадзе и даже сам швырнул несколько горстей монет распухшим от вина зурначам. Когда затих свадебный пир и Носте погрузилось в обычные будни, Саакадзе после долгих колебаний передал Дато письмо Нугзару и отдельно Русудан.
   "...Смирюсь только перед твоим решением, Русудан, а князем, пока жив Шадиман, как видно, не буду..."
   Для пышности посольства Дато сопровождали десять дружинников и двое слуг. Проехав Зедазенский монастырь, он спустился к Душети и, помня с конях, заночевал в сторожевом замке Арагвских Эристави.
   На рассвете, любуясь синим шатром, украшенным огненным диском, Дато свернул к Арагвской долине, покрытой цветущим ковром пунцовых маков. Как ни был подготовлен Дато к богатству князя Нугзара, но, подъезжая к Ананури, поразился великолепию столицы Арагвских Эристави. Только теперь понял он, какую победу одержал Георгий, покорив сердце владетельного князя.
   "А вдруг раздумала? Сейчас Нугзар необходим, а если Русудан в Носте не поедет, князья не постесняются с азнаурским союзом. Хорошо - только землю и хозяйство отнимут, а если и головы захотят взять?"
   Встревоженный Дато застучал в ворота энергичнее, чем полагается гостю.
   Как лоза, выпрямилась Русудан, услышав имя гостя. Нугзар, улыбаясь, посоветовал подождать, пока азнаур не переоденется с дороги. Но не одну Русудан взволновал приезд посла. Нато рвала тонкие кружева лечаки.
   - Сам не приехал, неужели еще не князь. Тогда... - Нато рванулась к двери.
   На малом дворе Дато передал княжне подарок. Русудан с гордостью осматривала белоснежного коня под черным сафьяновым седлом: только Георгий мог прислать невесте такой подарок.
   Княгиня хотела возмутиться, но вдруг смягчилась. Дато с низким поклоном передал ей тонкую серебряную ткань, затканную бледно-розовыми бабочками, скрыв, конечно, о специальной поездке Папуна в Иран за драгоценной тканью и другими подарками.
   Нугзар любовался белыми цаги, обсыпанными бирюзой, Зураб - дамасским клинком, Баадур - кинжалом для медвежьей охоты. Но предусмотрительный Георгий не забыл и мамку Русудан, и Дато изящно накинул на плечи взволнованной старухе щелковую тебризскую шаль.
   Ночью князь заперся с послом. Письмо распалило князя. Как!.. Арагвского Эристави смеют оскорблять? Избранника княжны лишают заслуженного княжеского знамени? Тогда пусть вспомнят доблесть Нугзара! Он покажет Метехи, сколько у Эристави друзей, он напомнит, как воюет Нугзар. Он разобьет крепкие стены Метехи, не раз защищаемые мечом Арагвских Эристави.
   Долго бушевал возмущенный князь. Напрасно Дато силился объяснить князю, что месть Шадимана относится только к Саакадзе. Нугзар не слушал, свирепея от собственной ярости.
   Встревоженная тайной беседой отца с Дато, Русудан рано утром послала мамку в комнату гостя.
   - Я ждал приглашения, прекрасная Русудан, привез письмо от Георгия и слово имею сказать...
   Прочтя письмо, Русудан побледнела от гнева. Упрямо сдвинулись изогнутые брови. Так вот в чем месть царицы! Неужели она думает, Русудан позволит смеяться над собою?
   Русудан в волнении зашагала по ковру.
   Дато, вздохнув, подумал: "Нехорошо, когда женщина крепко ногу ставит. Нино тенью скользит... но Нино не умеет бороться с царицами". И вслух сказал:
   - Это, княжна, за внимание к тебе царя Георгия царица мстит: пусть Русудан подождет, пока Саакадзе князем станет. Она думает, с азнауром ты свое имя не свяжешь.
   Дато пристально смотрел на Русудан и вдруг испуганно отступил к двери. Ему показалось, что дрогнули каменные стены, загрохотал гром, зазвенели стекла.
   Но нет, это так смеялась грозная Русудан.
   "Клянусь жениться только на девушке с птичьим голосом", - подумал изумленный Дато.
   - Проклятая колдунья, - сверкая глазами, вскрикнула Русудан, - как смеет думать, что мое счастье в ее руках? При жизни царя дрожала передо мной, а отравила мужа - госпожой над Русудан хочет стать?.. Пусть посмотрит, как я умею покоряться, пусть...
   - Княжна, не подумай плохого, голову положу, если войну захочешь, но... выслушай, княжна... Многие на стороне царицы. Каждый за себя хлопочет, винить нельзя... Доблестный Нугзар не подозревает, лучше, княжна, осторожней быть... Георгий любит тебя, большим сердцем любит... Царь княжеское звание тоже из-за гнева не дал... Не сердись, княжна, должен так говорить. Георгий нужен Картли, азнаурам нужен. Широкие, страшные мысли у Георгия... Он - наш, и если тоже станешь нашей, забудешь про мелкие тревоги. Георгий будет князем, но... думаю, не от царицы получит... сам возьмет. Гордиться этим должна.
   - Спасибо, дорогой Дато.
   Русудан протянула руку. Дато упал на колени, с глубоким уважением поцеловал дрожащие, холодные пальцы, но невольно подумал: "Лучше, когда у женщины маленькая рука".
   - Спасибо, друг, хорошо сделал, остановив меня... Мне Георгий нужен, а не княжество, ради матери ждала... Передай Георгию, через месяц свадьба. Пусть поспешит сюда с Тэкле и друзьями. Скажи - Русудан один раз умеет любить и все, предназначенное судьбой, разделит с ним. Отца уговорю не затевать ссоры с Метехи, после отомстим.
   Русудан мрачно улыбнулась.
   - О свадьбе княжны Русудан Эристави Арагвской и азнаура Георгия Саакадзе долго будут помнить царский и княжеские замки. К вам перехожу, Дато...
   Она села и тихо провела рукой по упрямому лбу. Дато с робостью рассматривал застывшее лицо Русудан... "Такой только царицей или женой Георгия Саакадзе быть", - подумал он и со стыдом поймал себя на мысли: Русудан - единственная женщина, в которую он бы не смог влюбиться.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Простота приемов, сравнительная доступность, откровенность совещаний и своеобразная патриархальность царского быта ушли в прошлое вместе с Георгием X.
   Шадиман, подражая роскоши персидского двора, резко изменил жизнь замка. С детства привив Луарсабу любовь к блеску, восточной изнеженности и церемониям, он легко добился замещения придворных должностей более блестящими княжескими фамилиями. Только начальником метехской стражи, в должности, занимаемой по наследству, по-прежнему остался князь Баака Херхеулидзе. Шадиман строго подобрал новую свиту.
   Луарсаб для молодых князей ввел особое украшение из драгоценностей: розы прикалывались алмазной булавкой, на папахах блестели драгоценные камни, на груди монисто. Подражая ему, молодые князья стали носить на мизинце правой руки сапфир.
   Замок заново выкрасили в цвет изумруда с белым, слуги Луарсаба получили одинаковую с цветом замка одежду. Покои Луарсаба украсились шелковыми керманшахскими коврами. На стенах ожила живопись Ирана, Индии и Аравии. Кватахевские художники неустанно украшали стены фресками.