Страница:
Неожиданно Томас сказал:
– Мне кажется, Шаци, у вас какой-то измученный вид.
Катрин пожала плечами:
– Много работаю. А может быть, уже возраст сказывается. – Смех ее прозвучал несколько искусственно. – Как вам известно, мне уже тридцать.
– Да уж, возраст преклонный, ничего не скажешь, – улыбнулся он и перевел разговор на другую тему.
Но ненадолго.
– Полагаю, вам нужен спутник жизни. Думаю, вы и сами не раз об этом задумывались, – заявил он безаппеляционно.
Катрин сразу же взвилась:
– Вы такой же зануда, как Жакоб и Лео. Все вы мечтаете только об одном – выдать меня замуж. По-моему, все на свете уже знают, что семья – не самая идеальная форма существования.
Она старалась говорить как можно беззаботнее.
– Я вовсе не имел в виду брак, – негромко ответил Томас и подлил вина в бокалы. – Может быть, просто, как это теперь говорится, «увлечение»?
Катрин фыркнула.
– Да что со всеми вами такое? Если женщина немного бледна, вы сразу думаете, что причина в отсутствии половой жизни. Я вижу, Томас, вы того же мнения. Трахай бабу почаще, и все болезни как рукой снимет – так вы считаете? Вот уж не думала, что вы такой поклонник фрейдизма.
– Ну-ну, Шаци, – успокаивающе поднял руку Томас. – Не нужно реагировать столь бурно. – Он отпил из бокала. – Помните, в самом начале нашей дружбы я сказал вам, что красивая женщина в Америке не должна предавать свой интеллект? Я имел тогда в виду, что она не должна изображать из себя дурочку, чтобы понравиться потенциальному сексуальному партнеру.
Катрин кивнула.
– Сейчас я дал бы вам другой совет. Умная женщина не должна слишком активно защищаться от своей красоты и сексуальности.
Катрин сделала глоток и поднялась, давая понять, что разговор на сегодня окончен.
– Не уходите, Шаци, – остановил ее Томас. – Я вовсе не нападаю на вас.
– Однако с мужчиной так разговаривать вы не стали бы, – с вызовом ответила она. – Не могу себе представить, чтобы вы сказали кому-нибудь из друзей: «Макс, все твои проблемы будут решены, если ты почаще будешь работать пенисом».
– Почему же, – хмыкнул Томас, – это было бы вполне в моем духе. Вы забываете, что я всегда являлся сторонником сексуальных свобод. Вы, молодое поколение, унаследовали эти идею от нас, от Маркузе и прочих моих соотечественников.
– Знаете, Томас, что-то я устала. Пойду спать.
– Сидите, Катрин. И простите старика за то, что сую нос не в свои дела. Просто мне обидно смотреть, как пропадает ваша красота. Давайте я расскажу вам забавную историю, а вы потом повеселите ею своих подружек. Заодно докажу вам, что я не такой уж мужской шовинист. Как-то на днях я разговаривал в издательстве с одной знакомой. Мы сплетничали о моем коллеге. Ему лет шестьдесят. Двадцать лет назад он женился на молоденькой и очень хорошенькой девушке. Больше всего он любил выводить ее в общество и любоваться тем, как на нее пялятся другие мужчины. «Да, он выставлял ее напоказ, как эксгибиционист свой пенис», – заявила моя знакомая. А потом говорит: «Но теперь его жена постарела, и возникли проблемы. Кто станет любоваться на постаревший и сморщенный член?»
Томас весело расхохотался.
– По-моему, это довольно остроумно.
Катрин кисло улыбнулась.
– Как я уже сказала, вы – тайный приверженец фрейдизма. Жакоб был бы очень вами доволен. С вашей точки зрения, и мужчины, и женщины всецело находятся во власти мифа о магическом фаллосе. – Она потянулась. – Во всяком случае, одна из женщин мечтает только об одном – лечь спать.
Катрин встала, поцеловала его, пожелала спокойной ночи.
Но Томас все не отпускал ее.
– Завтра, Катрин, я сделаю вам одно предложение, и хочу, чтобы вы очень серьезно его обдумали, – с непривычной серьезностью сказал он.
– Неужели? – заинтересовалась она.
В этот самый момент в комнату вошла Сусанна Холмс. Ее щеки горели лихорадочным огнем.
– Что еще за предложение? – спросила она, кинув на Катрин враждебный взгляд.
Та остолбенела от подобной наглости. Неужели эта стерва подслушивает под дверью?
Но Томас лишь безмятежно улыбнулся.
– Я не ожидал, Сусанна, что вы вернетесь так рано.
– Как видите, вернулась, – зло отозвалась экономка.
– Вижу-вижу.
– Спокойной вам ночи, Томас, – сказала Катрин, даже не глядя на Сусанну.
Но у дверей обернулся и добавила:
– Если вы полагаете, мисс Холмс, что мистер Закс собирается предложить мне ваше место экономки, – она подчеркнула это слово, – то вы заблуждаетесь.
Она кивнула и вышла. Эту самую мисс Холмс она с удовольствием задушила бы собственными руками.
Как выяснилось на следующий день, Томас вовсе не собирался предлагать ей руку и сердце (а Катрин думала, что речь пойдет именно об этом). Он порекомендовал ей уйти из музея и открыть собственную галерею. Было видно, что предложение свое Томас подготовил давно и все обдумал заранее.
– Хватит вам возиться со старыми бюрократами от искусства, – сказал он. – Они вытягивают из вас все соки. Пора заняться настоящим делом, которое будет приносить подлинное удовлетворение. Откройте «Галерею Катрин Жардин». Я помогу подготовить финансовые расчеты. Уверен, что вы быстро поставите дело на ноги, а я буду вашим партнером, причем вмешиваться в ваши действия не собираюсь. Ну, что скажете, Шаци?
Сначала Катрин испугалась. Не за себя – за Томаса. Она не хотела, чтобы он рисковал своими средствами. Но чем больше они обсуждали эту проблему, тем привлекательнее казалась ей идея Томаса. Собственная галерея! Рискованное предприятие, затеянное совместно с Томасом. Было видно, что Закс увлечен своим проектом всерьез. Он заканчивал свою издательскую деятельность и явно нуждался в каком-то новом деле.
– Почему вы делаете мне столько подарков? – спросила она, когда они пили душистый чай. – Я ведь ничем этого не заслужила.
Закс похлопал ее по плечу:
– Вы для меня – как дочь. Причем дочь весьма интересная. А теперь вы еще и наградили меня чудесной внучкой. – Он взглянул на Натали, рисовавшую что-то на большом листе бумаги. – Этого более чем достаточно.
– Так-так. Снова изображаем счастливое семейство?
В комнату вошла Сусанна Холмс, с неудовольствием огляделась и раздраженно подняла с пола краски и карандаши, разложенные там девочкой.
– Не будем устраивать свалку, деточка, ладно?
Слащавый голос не вязался с резкими жестами.
– Забирайте, я все равно закончила, – объявила Натали и забралась на колени к Томасу.
Сусанна скривилась, а Закс довольно улыбнулся.
Вернувшись домой, Катрин на следующий же день упаковала две недавно купленные картины модного художника и отправила их Томасу.
К подарку она приложила открытку, в которой написала: «С любовью и благодарностью».
Идея открыть собственную галерею увлекла ее. Теперь Катрин думала об этом все время. За годы, прошедшие после возвращения в Нью-Йорк, она постепенно собрала небольшую коллекцию картин – покупала у молодых художников те работы, которые ей нравились. Если стать владелицей художественной галереи, можно будет не потакать вкусам других, а подбирать картины самой.
Во время следующей командировки в Европу Катрин окончательно обдумала детали. Проект казался ей вполне реальным. Если проявлять разумную осторожность, то можно обойтись и без особого риска – ведь она знает нужных людей, знает художников, знает конъюнктуру.
Однако, если мысли о галерее поднимали ей настроение, то критические замечания Томаса по поводу ее личной жизни тревожили и бередили душу. Слова Закса попали в цель, хотя Катрин и не желала себе в этом признаваться. Сначала Жакоб, потом Бетти, а теперь еще и Томас. Временами Катрин чувствовала, как подступает отчаяние. Она пыталась заполнить вакуум лихорадочной деятельностью: находясь в Париже, не давала себе ни минуты свободного времени – деловые встречи, посещение музеев и галерей, непременная поездка в Нейи к тете.
А потом произошло нечто непредвиденное. Катрин ужинала с коллегами из Музея современного искусства. Возможно, она слишком много выпила, но неожиданно для себя вдруг стала переглядываться с мужчиной, сидевшим напротив. Когда он предложил проводить ее до отеля, Катрин согласилась. Она позволила ему войти в свой номер, а затем и в свое тело. В нее словно бес вселился – Катрин не узнавала себя. Не узнавала и не хотела знать эту страстную, неистовую женщину.
Но тот эпизод ведь никогда не повторится – и Катрин решила забыть о нем. Подумаешь – краткая встреча с незнакомым мужчиной. Никаких чувств, никаких последствий. Никто никогда не узнает.
После Парижа она отправилась в Лондон, где должна была наведаться в галерею Тейт, Уайтчепел и в Институт современного искусства. Не забыла навестить и Порцию, которая снимала с одной своей подругой дом в Айлингтоне.
– По-прежнему обходишься без мужчины? – спросила Катрин.
– Не нашла такого, который был бы меня достоин, – улыбнулась Порция. – Может быть, скоро это произойдет. Есть один на примете. Утверждает, что обожает готовить и стирать. А как у тебя?
Катрин покачала головой:
– По-прежнему только дочь и работа.
– Понятно, ждешь, пока повзрослеет твой отец, – усмехнулась Порция. – Все по Фрейду.
Катрин страдальчески застонала.
– Очевидно, такая жизнь тебе идет на пользу – ты все хорошеешь, – объявила Порция, внимательно оглядев подругу. – Вид у тебя просто потрясающий. Может быть, ты живешь правильно? Сначала сбегать замуж, родить ребенка, а потом жить в свое удовольствие. Мне же, похоже, уготована участь пожилой мамаши.
– Все не так, как выглядит на самом деле, – неопределенно ответила Катрин.
А потом, оживившись, стала рассказывать подруге об идее с галереей.
Вернувшись в Нью-Йорк, она начала присматривать помещение. Бродила по Гринвич-виллидж, по Сохо, по Мэдисон-авеню, по Ист-Сайду. Приглядывалась, прикидывала, где лучше – тут, там или, может быть, в другом месте. Встречалась с владельцами художественных галерей, спрашивала о расходах, прибылях. Обсудила идею с Жакобом. Он отнесся к этой затее с энтузиазмом.
– Раз уж не могу выдать тебя замуж, – шутливо произнес он, – буду рад по крайней мере видеть тебя при деле.
Во время следующей поездки в Европу Катрин встретилась с некоторыми дилерами. А в Кельне парижский эпизод повторился: незнакомый мужчина, краткая, ни к чему не обязывающая связь – никаких вопросов, никаких воспоминаний. Со временем это вошло у нее в привычку, но Катрин твердо соблюдала железное правило: никогда не позволять себе таких эскапад в Нью-Йорке. Натали не должна ни о чем знать, нужно все держать в тайне, под контролем.
В Женеву к ней прилетели Натали и Дорин. Всей семьей они отправились в гости к принцессе Матильде, которая, как всегда, была рада их видеть. Натали играла с собаками, носилась по парку.
– Приезжай к нам в Нью-Йорк и живи с нами, – заявила она принцессе. – Я буду рада.
– Может быть, как-нибудь и приеду, – ответила Матильда. – Увы, годы берут свое.
Она со смехом добавила, обращаясь к Катрин:
– В последнее время я предпочитаю просто сидеть и смотреть в окно.
– Глупости какие, – отмахнулась Катрин. – Вы выглядите просто превосходно.
Матильда осторожно сказала:
– Но есть одна поездка, которую я охотно совершила бы – с твоего согласия. Я бы хотела отвезти Натали к бабушке. Старая графиня нездорова, очень скучает по своей внучке, а ты туда ехать не желаешь. Будет жаль, если Натали так и не встретится с бабушкой.
Катрин отвернулась. Эти слова смутили и встревожили ее. Она и не подозревала, что принцесса думает о подобных вещах.
– Катрин, не отворачивайся. Натали имеет право познакомиться с родной бабушкой. Я не знаю, почему ты туда не ездишь, но это твое дело. Однако у Натали своя жизнь. Может получиться так, что, повзрослев, она предъявит тебе счет. Мне бы не хотелось, чтобы это произошло.
– Я подумаю, – тихо ответила Катрин.
– Подумай, – тверже, чем обычно, сказала Матильда. – А я сообщу графине, что ждать осталось недолго.
Катрин думала об этом на протяжении всего долгого перелета через Атлантику. На душе было неспокойно. Она боялась, что девочку украдут, что ее соблазнят римскими красотами. Катрин сидела, вцепившись в ручку Натали, словно от этого зависела вся ее жизнь.
Десятого мая 1977 года галерея Катрин Жардин готовилась распахнуть двери перед публикой.
После долгих раздумий и бесконечных консультаций с Томасом Заксом Катрин выбрала помещение в респектабельном районе Мэдисон-авеню, откуда было рукой подать до почтенного музея Метрополитен и галерей с мировой репутацией. Во-первых, это было близко от дома, а стало быть, Натали оставалась как бы под материнским присмотром; а во-вторых, Катрин решила, что галерея, специализирующаяся на современном искусстве, будет являть собой выигрышный контраст с более консервативными соседями. Если бы она открыла галерею в богемном районе Сохо, эффект был бы совсем не тот.
Главное же – она с первого взгляда влюбилась в здание: классические пропорции, два просторных зала, закругленные арки, ведущие в уютные альковы, жизнерадостный сине-белый фронтон, где можно было бы вывешивать плакаты и транспаранты, извещающие о новой экспозиции.
В вечер открытия Катрин превратилась в комок нервов, хотя внешне это было совершенно незаметно. Она, как обычно, казалась спокойной и хладнокровной. В элегантном льняном платье, единственным украшением которого была крупная модерновая пряжка, Катрин Жардин выглядела истинным олицетворением изящества – это отметили все газеты и журналы.
По совету Томаса Закса Катрин взяла на работу специалиста по паблисити, который позаботился о том, чтобы накануне презентации статьи о Катрин появились в самых различных органах печати. Правда, новая знаменитость с трудом узнавала себя в этих газетных репортажах.
Журналисты мужского пола воспевали ее «завораживающую красоту». Один писал, что при взгляде на Катрин начинает рыться в памяти, пытаясь сообразить, какой классический портрет напоминает это лицо. Журналистки предпочитали воспевать не ее красоту, а трудовые и профессиональные достижения матери-одиночки, всячески расхваливали ее «концепцию», которую называли уникальной: художественная галерея, соединяющая традицию и новаторство.
Не обошлось и без шпилек. Когда журналисты стали копаться в профессиональном прошлом Катрин, им попались не только доброжелатели, но и завистники. Эти люди говорили, что Катрин Жардин – существо холодное, честолюбивое, этакая Медуза Горгона, способная одним взглядом превратить противника в камень. Более объективные называли ее умной, высокопрофессиональной, осторожной. Таким образом, диапазон предварительных откликов получился достаточно широким. Заголовки варьировались от «Мисс Ледышка» до «Лучшая выставка сезона».
Если пресса печатала очередную гадость, Томас Закс успокаивал Катрин тем, что плохое паблисити лучше, чем никакого. В течение долгих месяцев, пока готовилось открытие галереи, Томас почти все время находился рядом. Катрин решила, что для начала проведет целую серию выставок, посвященных новому немецкому искусству, в котором живопись смело сочетается с иными формами изобразительного искусства; совмещение несовместимых форм и материалов как нельзя лучше соответствовало горькой истории этой злосчастной страны.
Именно Томасу пришла в голову идея сопоставить искусство двадцатых и тридцатых годов с современностью. У Закса горели глаза, когда он изложил Катрин свою идею: рядом с картинами новыми, предназначенными на продажу, выставить живопись, считающуюся классикой двадцатого века – из его личной коллекции.
Томас убеждал Катрин, что он с удовольствием и радостью предоставит в ее распоряжение свои полотна, ему будет приятно, если их увидят другие люди. Катрин тоже захватил этот проект, суливший самые блестящие возможности. Прошлое и настоящее, представленные рядом, будут олицетворять преемственность и вечную изменчивость искусства.
Катрин тщательно отобрала холсты для продажи, а каталог они составили вместе с Томасом, потратив массу времени на обсуждение макета, расположение материала и самых различных мелочей. Несколько раз Закс, любовно глядя на свою воспитанницу, говорил:
– Я вижу, вы действительно хорошо освоились в своей профессии.
– Раз уж я для вас такой авторитет, – улыбнулась Катрин, – напишите для каталога вступительную статью.
После долгих уговоров он согласился и написал замечательное эссе – остроумное и энергичное, вполне в его духе. Катрин осталась довольна.
И вот все, наконец, было готово: картины висели на стенах, скульптуры и инсталляции были расставлены наиболее выигрышным образом, полы сияли лаком, стопки каталогов и шампанское ждали посетителей.
Катрин еще раз проверила, все ли в порядке, и поднялась на второй этаж.
Томас и Натали разговаривали о чем-то с Джо и Амелией, близнецами, которых Катрин наняла в качестве ассистентов. Они оба понравились ей серьезным и ответственным отношением к работе. С ассистентами Катрин явно повезло.
– Что ж, Шаци, давайте поднимем бокалы в честь радостного события, пока не нахлынула толпа.
Томас хитро подмигнул и открыл бутылку шампанского. Он наполнил бокалы всем – даже маленькой Натали, зараженной всеобщим волнением.
Катрин смотрела на Томаса и думала о том, как тесно жизнь связала ее с этим человеком; ей казалось странным, что было время, когда они еще не были знакомы. Томас Закс был ее добрым ангелом. С годами его движения стали менее порывистыми, но глаза по-прежнему оставались молодыми; они светились энергией и иронией. Катрин подняла бокал в его честь.
Томас шутливо поклонился и ответил тем же.
– Пью за галерею Катрин Жардин. Не сомневаюсь, что начинание будет успешным.
– Благодаря вам, – улыбнулась она.
– Нет, Шаци, – покачал он седой головой. – Это исключительно ваша заслуга. В эту феминистскую эпоху женщине не стоит отрицать свои достижения.
– Опять вы за свое, – покачала головой Катрин. – По-прежнему хотите сделать меня настоящей женщиной.
Она поцеловала его.
– Как знать, может быть, когда-нибудь я выполню эту задачу. А как ты думаешь, Натали?
Девочка посмотрела на него озорными темными глазками и с шутливой серьезностью ответила:
– Может быть, хотя вряд ли.
– Ты маленькое чудовище, – сказала Катрин, обнимая дочку, и взволнованным голосом добавила: – Пора начинать.
Она спустилась по лестнице, опираясь на руку Томаса.
– Успех гарантирован, – прошептал он ей на ухо, желая подбодрить. – Уж я-то знаю толк в подобных вещах.
Когда двери распахнулись и Катрин увидела среди пришедших гостей известных искусствоведов, критиков, коллекционеров, она поняла, что Томас, как всегда, оказался прав.
22
– Мне кажется, Шаци, у вас какой-то измученный вид.
Катрин пожала плечами:
– Много работаю. А может быть, уже возраст сказывается. – Смех ее прозвучал несколько искусственно. – Как вам известно, мне уже тридцать.
– Да уж, возраст преклонный, ничего не скажешь, – улыбнулся он и перевел разговор на другую тему.
Но ненадолго.
– Полагаю, вам нужен спутник жизни. Думаю, вы и сами не раз об этом задумывались, – заявил он безаппеляционно.
Катрин сразу же взвилась:
– Вы такой же зануда, как Жакоб и Лео. Все вы мечтаете только об одном – выдать меня замуж. По-моему, все на свете уже знают, что семья – не самая идеальная форма существования.
Она старалась говорить как можно беззаботнее.
– Я вовсе не имел в виду брак, – негромко ответил Томас и подлил вина в бокалы. – Может быть, просто, как это теперь говорится, «увлечение»?
Катрин фыркнула.
– Да что со всеми вами такое? Если женщина немного бледна, вы сразу думаете, что причина в отсутствии половой жизни. Я вижу, Томас, вы того же мнения. Трахай бабу почаще, и все болезни как рукой снимет – так вы считаете? Вот уж не думала, что вы такой поклонник фрейдизма.
– Ну-ну, Шаци, – успокаивающе поднял руку Томас. – Не нужно реагировать столь бурно. – Он отпил из бокала. – Помните, в самом начале нашей дружбы я сказал вам, что красивая женщина в Америке не должна предавать свой интеллект? Я имел тогда в виду, что она не должна изображать из себя дурочку, чтобы понравиться потенциальному сексуальному партнеру.
Катрин кивнула.
– Сейчас я дал бы вам другой совет. Умная женщина не должна слишком активно защищаться от своей красоты и сексуальности.
Катрин сделала глоток и поднялась, давая понять, что разговор на сегодня окончен.
– Не уходите, Шаци, – остановил ее Томас. – Я вовсе не нападаю на вас.
– Однако с мужчиной так разговаривать вы не стали бы, – с вызовом ответила она. – Не могу себе представить, чтобы вы сказали кому-нибудь из друзей: «Макс, все твои проблемы будут решены, если ты почаще будешь работать пенисом».
– Почему же, – хмыкнул Томас, – это было бы вполне в моем духе. Вы забываете, что я всегда являлся сторонником сексуальных свобод. Вы, молодое поколение, унаследовали эти идею от нас, от Маркузе и прочих моих соотечественников.
– Знаете, Томас, что-то я устала. Пойду спать.
– Сидите, Катрин. И простите старика за то, что сую нос не в свои дела. Просто мне обидно смотреть, как пропадает ваша красота. Давайте я расскажу вам забавную историю, а вы потом повеселите ею своих подружек. Заодно докажу вам, что я не такой уж мужской шовинист. Как-то на днях я разговаривал в издательстве с одной знакомой. Мы сплетничали о моем коллеге. Ему лет шестьдесят. Двадцать лет назад он женился на молоденькой и очень хорошенькой девушке. Больше всего он любил выводить ее в общество и любоваться тем, как на нее пялятся другие мужчины. «Да, он выставлял ее напоказ, как эксгибиционист свой пенис», – заявила моя знакомая. А потом говорит: «Но теперь его жена постарела, и возникли проблемы. Кто станет любоваться на постаревший и сморщенный член?»
Томас весело расхохотался.
– По-моему, это довольно остроумно.
Катрин кисло улыбнулась.
– Как я уже сказала, вы – тайный приверженец фрейдизма. Жакоб был бы очень вами доволен. С вашей точки зрения, и мужчины, и женщины всецело находятся во власти мифа о магическом фаллосе. – Она потянулась. – Во всяком случае, одна из женщин мечтает только об одном – лечь спать.
Катрин встала, поцеловала его, пожелала спокойной ночи.
Но Томас все не отпускал ее.
– Завтра, Катрин, я сделаю вам одно предложение, и хочу, чтобы вы очень серьезно его обдумали, – с непривычной серьезностью сказал он.
– Неужели? – заинтересовалась она.
В этот самый момент в комнату вошла Сусанна Холмс. Ее щеки горели лихорадочным огнем.
– Что еще за предложение? – спросила она, кинув на Катрин враждебный взгляд.
Та остолбенела от подобной наглости. Неужели эта стерва подслушивает под дверью?
Но Томас лишь безмятежно улыбнулся.
– Я не ожидал, Сусанна, что вы вернетесь так рано.
– Как видите, вернулась, – зло отозвалась экономка.
– Вижу-вижу.
– Спокойной вам ночи, Томас, – сказала Катрин, даже не глядя на Сусанну.
Но у дверей обернулся и добавила:
– Если вы полагаете, мисс Холмс, что мистер Закс собирается предложить мне ваше место экономки, – она подчеркнула это слово, – то вы заблуждаетесь.
Она кивнула и вышла. Эту самую мисс Холмс она с удовольствием задушила бы собственными руками.
Как выяснилось на следующий день, Томас вовсе не собирался предлагать ей руку и сердце (а Катрин думала, что речь пойдет именно об этом). Он порекомендовал ей уйти из музея и открыть собственную галерею. Было видно, что предложение свое Томас подготовил давно и все обдумал заранее.
– Хватит вам возиться со старыми бюрократами от искусства, – сказал он. – Они вытягивают из вас все соки. Пора заняться настоящим делом, которое будет приносить подлинное удовлетворение. Откройте «Галерею Катрин Жардин». Я помогу подготовить финансовые расчеты. Уверен, что вы быстро поставите дело на ноги, а я буду вашим партнером, причем вмешиваться в ваши действия не собираюсь. Ну, что скажете, Шаци?
Сначала Катрин испугалась. Не за себя – за Томаса. Она не хотела, чтобы он рисковал своими средствами. Но чем больше они обсуждали эту проблему, тем привлекательнее казалась ей идея Томаса. Собственная галерея! Рискованное предприятие, затеянное совместно с Томасом. Было видно, что Закс увлечен своим проектом всерьез. Он заканчивал свою издательскую деятельность и явно нуждался в каком-то новом деле.
– Почему вы делаете мне столько подарков? – спросила она, когда они пили душистый чай. – Я ведь ничем этого не заслужила.
Закс похлопал ее по плечу:
– Вы для меня – как дочь. Причем дочь весьма интересная. А теперь вы еще и наградили меня чудесной внучкой. – Он взглянул на Натали, рисовавшую что-то на большом листе бумаги. – Этого более чем достаточно.
– Так-так. Снова изображаем счастливое семейство?
В комнату вошла Сусанна Холмс, с неудовольствием огляделась и раздраженно подняла с пола краски и карандаши, разложенные там девочкой.
– Не будем устраивать свалку, деточка, ладно?
Слащавый голос не вязался с резкими жестами.
– Забирайте, я все равно закончила, – объявила Натали и забралась на колени к Томасу.
Сусанна скривилась, а Закс довольно улыбнулся.
Вернувшись домой, Катрин на следующий же день упаковала две недавно купленные картины модного художника и отправила их Томасу.
К подарку она приложила открытку, в которой написала: «С любовью и благодарностью».
Идея открыть собственную галерею увлекла ее. Теперь Катрин думала об этом все время. За годы, прошедшие после возвращения в Нью-Йорк, она постепенно собрала небольшую коллекцию картин – покупала у молодых художников те работы, которые ей нравились. Если стать владелицей художественной галереи, можно будет не потакать вкусам других, а подбирать картины самой.
Во время следующей командировки в Европу Катрин окончательно обдумала детали. Проект казался ей вполне реальным. Если проявлять разумную осторожность, то можно обойтись и без особого риска – ведь она знает нужных людей, знает художников, знает конъюнктуру.
Однако, если мысли о галерее поднимали ей настроение, то критические замечания Томаса по поводу ее личной жизни тревожили и бередили душу. Слова Закса попали в цель, хотя Катрин и не желала себе в этом признаваться. Сначала Жакоб, потом Бетти, а теперь еще и Томас. Временами Катрин чувствовала, как подступает отчаяние. Она пыталась заполнить вакуум лихорадочной деятельностью: находясь в Париже, не давала себе ни минуты свободного времени – деловые встречи, посещение музеев и галерей, непременная поездка в Нейи к тете.
А потом произошло нечто непредвиденное. Катрин ужинала с коллегами из Музея современного искусства. Возможно, она слишком много выпила, но неожиданно для себя вдруг стала переглядываться с мужчиной, сидевшим напротив. Когда он предложил проводить ее до отеля, Катрин согласилась. Она позволила ему войти в свой номер, а затем и в свое тело. В нее словно бес вселился – Катрин не узнавала себя. Не узнавала и не хотела знать эту страстную, неистовую женщину.
Но тот эпизод ведь никогда не повторится – и Катрин решила забыть о нем. Подумаешь – краткая встреча с незнакомым мужчиной. Никаких чувств, никаких последствий. Никто никогда не узнает.
После Парижа она отправилась в Лондон, где должна была наведаться в галерею Тейт, Уайтчепел и в Институт современного искусства. Не забыла навестить и Порцию, которая снимала с одной своей подругой дом в Айлингтоне.
– По-прежнему обходишься без мужчины? – спросила Катрин.
– Не нашла такого, который был бы меня достоин, – улыбнулась Порция. – Может быть, скоро это произойдет. Есть один на примете. Утверждает, что обожает готовить и стирать. А как у тебя?
Катрин покачала головой:
– По-прежнему только дочь и работа.
– Понятно, ждешь, пока повзрослеет твой отец, – усмехнулась Порция. – Все по Фрейду.
Катрин страдальчески застонала.
– Очевидно, такая жизнь тебе идет на пользу – ты все хорошеешь, – объявила Порция, внимательно оглядев подругу. – Вид у тебя просто потрясающий. Может быть, ты живешь правильно? Сначала сбегать замуж, родить ребенка, а потом жить в свое удовольствие. Мне же, похоже, уготована участь пожилой мамаши.
– Все не так, как выглядит на самом деле, – неопределенно ответила Катрин.
А потом, оживившись, стала рассказывать подруге об идее с галереей.
Вернувшись в Нью-Йорк, она начала присматривать помещение. Бродила по Гринвич-виллидж, по Сохо, по Мэдисон-авеню, по Ист-Сайду. Приглядывалась, прикидывала, где лучше – тут, там или, может быть, в другом месте. Встречалась с владельцами художественных галерей, спрашивала о расходах, прибылях. Обсудила идею с Жакобом. Он отнесся к этой затее с энтузиазмом.
– Раз уж не могу выдать тебя замуж, – шутливо произнес он, – буду рад по крайней мере видеть тебя при деле.
Во время следующей поездки в Европу Катрин встретилась с некоторыми дилерами. А в Кельне парижский эпизод повторился: незнакомый мужчина, краткая, ни к чему не обязывающая связь – никаких вопросов, никаких воспоминаний. Со временем это вошло у нее в привычку, но Катрин твердо соблюдала железное правило: никогда не позволять себе таких эскапад в Нью-Йорке. Натали не должна ни о чем знать, нужно все держать в тайне, под контролем.
В Женеву к ней прилетели Натали и Дорин. Всей семьей они отправились в гости к принцессе Матильде, которая, как всегда, была рада их видеть. Натали играла с собаками, носилась по парку.
– Приезжай к нам в Нью-Йорк и живи с нами, – заявила она принцессе. – Я буду рада.
– Может быть, как-нибудь и приеду, – ответила Матильда. – Увы, годы берут свое.
Она со смехом добавила, обращаясь к Катрин:
– В последнее время я предпочитаю просто сидеть и смотреть в окно.
– Глупости какие, – отмахнулась Катрин. – Вы выглядите просто превосходно.
Матильда осторожно сказала:
– Но есть одна поездка, которую я охотно совершила бы – с твоего согласия. Я бы хотела отвезти Натали к бабушке. Старая графиня нездорова, очень скучает по своей внучке, а ты туда ехать не желаешь. Будет жаль, если Натали так и не встретится с бабушкой.
Катрин отвернулась. Эти слова смутили и встревожили ее. Она и не подозревала, что принцесса думает о подобных вещах.
– Катрин, не отворачивайся. Натали имеет право познакомиться с родной бабушкой. Я не знаю, почему ты туда не ездишь, но это твое дело. Однако у Натали своя жизнь. Может получиться так, что, повзрослев, она предъявит тебе счет. Мне бы не хотелось, чтобы это произошло.
– Я подумаю, – тихо ответила Катрин.
– Подумай, – тверже, чем обычно, сказала Матильда. – А я сообщу графине, что ждать осталось недолго.
Катрин думала об этом на протяжении всего долгого перелета через Атлантику. На душе было неспокойно. Она боялась, что девочку украдут, что ее соблазнят римскими красотами. Катрин сидела, вцепившись в ручку Натали, словно от этого зависела вся ее жизнь.
Десятого мая 1977 года галерея Катрин Жардин готовилась распахнуть двери перед публикой.
После долгих раздумий и бесконечных консультаций с Томасом Заксом Катрин выбрала помещение в респектабельном районе Мэдисон-авеню, откуда было рукой подать до почтенного музея Метрополитен и галерей с мировой репутацией. Во-первых, это было близко от дома, а стало быть, Натали оставалась как бы под материнским присмотром; а во-вторых, Катрин решила, что галерея, специализирующаяся на современном искусстве, будет являть собой выигрышный контраст с более консервативными соседями. Если бы она открыла галерею в богемном районе Сохо, эффект был бы совсем не тот.
Главное же – она с первого взгляда влюбилась в здание: классические пропорции, два просторных зала, закругленные арки, ведущие в уютные альковы, жизнерадостный сине-белый фронтон, где можно было бы вывешивать плакаты и транспаранты, извещающие о новой экспозиции.
В вечер открытия Катрин превратилась в комок нервов, хотя внешне это было совершенно незаметно. Она, как обычно, казалась спокойной и хладнокровной. В элегантном льняном платье, единственным украшением которого была крупная модерновая пряжка, Катрин Жардин выглядела истинным олицетворением изящества – это отметили все газеты и журналы.
По совету Томаса Закса Катрин взяла на работу специалиста по паблисити, который позаботился о том, чтобы накануне презентации статьи о Катрин появились в самых различных органах печати. Правда, новая знаменитость с трудом узнавала себя в этих газетных репортажах.
Журналисты мужского пола воспевали ее «завораживающую красоту». Один писал, что при взгляде на Катрин начинает рыться в памяти, пытаясь сообразить, какой классический портрет напоминает это лицо. Журналистки предпочитали воспевать не ее красоту, а трудовые и профессиональные достижения матери-одиночки, всячески расхваливали ее «концепцию», которую называли уникальной: художественная галерея, соединяющая традицию и новаторство.
Не обошлось и без шпилек. Когда журналисты стали копаться в профессиональном прошлом Катрин, им попались не только доброжелатели, но и завистники. Эти люди говорили, что Катрин Жардин – существо холодное, честолюбивое, этакая Медуза Горгона, способная одним взглядом превратить противника в камень. Более объективные называли ее умной, высокопрофессиональной, осторожной. Таким образом, диапазон предварительных откликов получился достаточно широким. Заголовки варьировались от «Мисс Ледышка» до «Лучшая выставка сезона».
Если пресса печатала очередную гадость, Томас Закс успокаивал Катрин тем, что плохое паблисити лучше, чем никакого. В течение долгих месяцев, пока готовилось открытие галереи, Томас почти все время находился рядом. Катрин решила, что для начала проведет целую серию выставок, посвященных новому немецкому искусству, в котором живопись смело сочетается с иными формами изобразительного искусства; совмещение несовместимых форм и материалов как нельзя лучше соответствовало горькой истории этой злосчастной страны.
Именно Томасу пришла в голову идея сопоставить искусство двадцатых и тридцатых годов с современностью. У Закса горели глаза, когда он изложил Катрин свою идею: рядом с картинами новыми, предназначенными на продажу, выставить живопись, считающуюся классикой двадцатого века – из его личной коллекции.
Томас убеждал Катрин, что он с удовольствием и радостью предоставит в ее распоряжение свои полотна, ему будет приятно, если их увидят другие люди. Катрин тоже захватил этот проект, суливший самые блестящие возможности. Прошлое и настоящее, представленные рядом, будут олицетворять преемственность и вечную изменчивость искусства.
Катрин тщательно отобрала холсты для продажи, а каталог они составили вместе с Томасом, потратив массу времени на обсуждение макета, расположение материала и самых различных мелочей. Несколько раз Закс, любовно глядя на свою воспитанницу, говорил:
– Я вижу, вы действительно хорошо освоились в своей профессии.
– Раз уж я для вас такой авторитет, – улыбнулась Катрин, – напишите для каталога вступительную статью.
После долгих уговоров он согласился и написал замечательное эссе – остроумное и энергичное, вполне в его духе. Катрин осталась довольна.
И вот все, наконец, было готово: картины висели на стенах, скульптуры и инсталляции были расставлены наиболее выигрышным образом, полы сияли лаком, стопки каталогов и шампанское ждали посетителей.
Катрин еще раз проверила, все ли в порядке, и поднялась на второй этаж.
Томас и Натали разговаривали о чем-то с Джо и Амелией, близнецами, которых Катрин наняла в качестве ассистентов. Они оба понравились ей серьезным и ответственным отношением к работе. С ассистентами Катрин явно повезло.
– Что ж, Шаци, давайте поднимем бокалы в честь радостного события, пока не нахлынула толпа.
Томас хитро подмигнул и открыл бутылку шампанского. Он наполнил бокалы всем – даже маленькой Натали, зараженной всеобщим волнением.
Катрин смотрела на Томаса и думала о том, как тесно жизнь связала ее с этим человеком; ей казалось странным, что было время, когда они еще не были знакомы. Томас Закс был ее добрым ангелом. С годами его движения стали менее порывистыми, но глаза по-прежнему оставались молодыми; они светились энергией и иронией. Катрин подняла бокал в его честь.
Томас шутливо поклонился и ответил тем же.
– Пью за галерею Катрин Жардин. Не сомневаюсь, что начинание будет успешным.
– Благодаря вам, – улыбнулась она.
– Нет, Шаци, – покачал он седой головой. – Это исключительно ваша заслуга. В эту феминистскую эпоху женщине не стоит отрицать свои достижения.
– Опять вы за свое, – покачала головой Катрин. – По-прежнему хотите сделать меня настоящей женщиной.
Она поцеловала его.
– Как знать, может быть, когда-нибудь я выполню эту задачу. А как ты думаешь, Натали?
Девочка посмотрела на него озорными темными глазками и с шутливой серьезностью ответила:
– Может быть, хотя вряд ли.
– Ты маленькое чудовище, – сказала Катрин, обнимая дочку, и взволнованным голосом добавила: – Пора начинать.
Она спустилась по лестнице, опираясь на руку Томаса.
– Успех гарантирован, – прошептал он ей на ухо, желая подбодрить. – Уж я-то знаю толк в подобных вещах.
Когда двери распахнулись и Катрин увидела среди пришедших гостей известных искусствоведов, критиков, коллекционеров, она поняла, что Томас, как всегда, оказался прав.
22
Жакоб обнял дочь за плечи, взял внучку за руку и повел их по тенистой кладбищенской аллее к воротам. Свежая могила Томаса Закса осталась позади.
Катрин ничего не видела перед собой – глаза ее застилала пелена слез. Так горько и безутешно плачущей Жакоб видел свою дочь только в раннем детстве. Матери почти никогда не удавалось довести ее до слез, не плакала она и на похоронах мужа. Но сегодня словно прорвалась какая-то невидимая плотина, и слезы хлынули неудержимым потоком. За десять дней, прошедших после смерти Томаса, Катрин плакала больше, чем за все минувшие десятилетия.
Оказывается, этот человек значил для нее еще больше, чем думал Жакоб.
Впрочем, удивляться нечему – несмотря на теплые и приязненные отношения с дочерью, многое в ней оставалось для него тайной. Она как бы заперла свою душу от него, и произошло это много лет назад, еще в детстве. Он сам виноват – не хотел знать слишком много, да и боялся использовать профессиональные навыки психоаналитика, чтобы не подавлять ее волю.
И все же его профессия сыграла свою злую роль, думал Жакоб. А ведь он изо всех сил пытался избежать ошибок, свойственных его коллегам – никогда не проводил психологических экспериментов на своих близких, не изображал из себя мудрого и всезнающего отца, не навязывал домашним интерпретацию их поступков. Но он совершил другую, не менее серьезную ошибку: слишком отстранился от своих детей, от жены, и в результате они чувствовали себя заброшенными.
Вот о чем размышлял Жакоб, когда вел дочь и внучку к уже запертым кладбищенским воротам. Людей на похороны Томаса Закса пришло много. Лица у всех были печальные и немного испуганные – живые всегда так ведут себя на похоронах. Когда все разошлись, остались только они трое. Катрин держалась очень прямо, ее лицо было затенено широкими полями черной шляпы. Натали вцепилась в руку деда мертвой хваткой.
Жакоб разыскал сторожа, и смазанные ворота бесшумно распахнулись. Усадив Катрин и Натали в лимузин, Жакоб тоже опустился на сиденье и подумал, что в трудную минуту дочь никогда не обращается к нему за помощью. В принципе это правильно, так и должно быть. Прерогатива родителя – тревожиться и волноваться. Его очень беспокоило ее затянувшееся одиночество. Под маской хладнокровия и самообладания наверняка таились неудовлетворенность, горечь и обида.
Тревожило Жакоба и то, что Катрин заперла на ключ все свои затаенные мысли и травмирующие воспоминания. Там находилось все, связанное с Сильви и Карло. Катрин старалась забыть о них, и одновременно с этим исключила из жизни и какую-то часть самой себя. Сколько душевных сил, сколько энергии, должно быть, тратит она на это насильственное забвение. В результате у нее искажается вся картина мира; близость с другим человеком кажется ей смертельно опасной.
А что будет, если кто-то неожиданно вскроет этот ящик Пандоры? Справится ли Катрин с таким шоком? Смерть Томаса подействовала на нее столь сильно, что вся ее система защиты оказалась под угрозой. Недаром дочь прячет от отца свое залитое слезами лицо.
Жакоб погладил внучку по руке. Он очень хорошо знал, как работают две эти могучие силы – память и забвение. Его работа была напрямую связана с механизмом памяти, с извлечением из прошлого темных и страшных эпизодов, сохранившихся лишь в подсознании. Извлеченные на свет, эти воспоминания утрачивали свою разрушительную силу. Другое направление его работы – помогать людям забыть то, от чего им лучше избавиться. Без дара забвения жизнь была бы невозможной. Память может согнуть человека, заставить его бегать по кругу, возвращаясь вновь и вновь к нулевой отметке.
Память и забвение… И между ними протянут канат, именуемый жизнью.
Натали вся дрожала, хотя вечер был теплый. Жакоб стал думать о внучке, которая тоже вселяла в него тревогу. Слишком уж опекает ее Катрин. Несмотря на свою занятость, мать старается как можно больше времени проводить с девочкой. Катрин хочет заменить ей всех – и мать, и отца, и сестру, и подругу. Одним словом, вести себя не так, как Сильви. Но такое чрезмерное усердие может привести к тому, что Натали начнет ненавидеть мать. Вряд ли девочка простит ей то, что Катрин лишила ее памяти об отце.
В эту минуту Натали приподнялась и поцеловала Катрин в щеку. Может быть, все еще обойдется, подумал Жакоб. Может быть, он просто старый дурень, живущий во власти устаревших догм. Ведь ошибался же он все эти годы, когда подозревал Томаса и Катрин во всех смертных грехах. Глупый ревнивый отец, персонаж из мольеровской комедии. В принципе дела у Катрин идут совсем неплохо. Он вполне может ей гордиться. Да и слезы ей не помешают – возможно, с их помощью эмоциональный барьер будет прорван. Ведь человеческая душа – не каменное изваяние. Мы сами себя придумываем, сами себя формируем. А миф может быть и изменен. Человек властен модифицировать легенду своей жизни – вплоть до самого конца. А после его смерти это повествование продолжат уже другие.
– Думаю, Томас был бы доволен тем, как ему выпало умереть, – внезапно произнес Жакоб.
Ответа не последовало, лишь ровно гудел мотор. Однако этот разговор был необходим – хотя бы ради Натали.
– Быстро, без мучений, без болезни. Смерть во сне. Вполне в духе Томаса.
Катрин молча смотрела в окно.
– Теперь он никогда не вернется, – тихо сказала Натали. – Мертвые не возвращаются.
– Это верно, – вздохнул Жакоб, вспомнив один давний разговор. – Но они возвращаются в наших мыслях, мы помним их, а это уже кое-что.
– Я уже сейчас по нему скучаю, – сказала Натали. – И всегда буду. Он давал мне такие хорошие советы.
Жакоб сжал ее ручонку.
– Я тоже постараюсь давать тебе хорошие советы. – Он попытался улыбнуться. – Один мудрый француз, Ларошфуко, однажды сказал: «Старики обожают давать советы, находя в этом утешение тому, что уже не могут подавать дурной пример».
Внучка ласково улыбнулась деду, словно давала понять, что оценила по достоинству попытку ее развеселить.
Катрин лежала в гостиничном номере, держа в руке стакан с виски. Жакоб увел Натали ужинать. Какое облегчение – остаться одной. Катрин думала о никчемности своего существования. Она ни на что не способна – лишь лить слезы. Внезапная смерть Томаса, последовавшая сразу же после долгожданного открытия галереи, совершенно выбила Катрин из колеи, молодая женщина утратила всякий контроль над собой.
Она лежала и вспоминала события последних недель. После презентации Томас вернулся в Бостон, но они каждый день разговаривали по телефону. Когда очередного звонка не последовало, Катрин решила, что он занят, ему не до нее. На следующее утро она позвонила ему сама, но трубку никто не взял. Катрин пыталась прозвониться еще несколько раз в течение дня, и все безрезультатно. Может быть, Томас куда-то уехал и не счел нужным ей об этом сообщить?
Катрин ничего не видела перед собой – глаза ее застилала пелена слез. Так горько и безутешно плачущей Жакоб видел свою дочь только в раннем детстве. Матери почти никогда не удавалось довести ее до слез, не плакала она и на похоронах мужа. Но сегодня словно прорвалась какая-то невидимая плотина, и слезы хлынули неудержимым потоком. За десять дней, прошедших после смерти Томаса, Катрин плакала больше, чем за все минувшие десятилетия.
Оказывается, этот человек значил для нее еще больше, чем думал Жакоб.
Впрочем, удивляться нечему – несмотря на теплые и приязненные отношения с дочерью, многое в ней оставалось для него тайной. Она как бы заперла свою душу от него, и произошло это много лет назад, еще в детстве. Он сам виноват – не хотел знать слишком много, да и боялся использовать профессиональные навыки психоаналитика, чтобы не подавлять ее волю.
И все же его профессия сыграла свою злую роль, думал Жакоб. А ведь он изо всех сил пытался избежать ошибок, свойственных его коллегам – никогда не проводил психологических экспериментов на своих близких, не изображал из себя мудрого и всезнающего отца, не навязывал домашним интерпретацию их поступков. Но он совершил другую, не менее серьезную ошибку: слишком отстранился от своих детей, от жены, и в результате они чувствовали себя заброшенными.
Вот о чем размышлял Жакоб, когда вел дочь и внучку к уже запертым кладбищенским воротам. Людей на похороны Томаса Закса пришло много. Лица у всех были печальные и немного испуганные – живые всегда так ведут себя на похоронах. Когда все разошлись, остались только они трое. Катрин держалась очень прямо, ее лицо было затенено широкими полями черной шляпы. Натали вцепилась в руку деда мертвой хваткой.
Жакоб разыскал сторожа, и смазанные ворота бесшумно распахнулись. Усадив Катрин и Натали в лимузин, Жакоб тоже опустился на сиденье и подумал, что в трудную минуту дочь никогда не обращается к нему за помощью. В принципе это правильно, так и должно быть. Прерогатива родителя – тревожиться и волноваться. Его очень беспокоило ее затянувшееся одиночество. Под маской хладнокровия и самообладания наверняка таились неудовлетворенность, горечь и обида.
Тревожило Жакоба и то, что Катрин заперла на ключ все свои затаенные мысли и травмирующие воспоминания. Там находилось все, связанное с Сильви и Карло. Катрин старалась забыть о них, и одновременно с этим исключила из жизни и какую-то часть самой себя. Сколько душевных сил, сколько энергии, должно быть, тратит она на это насильственное забвение. В результате у нее искажается вся картина мира; близость с другим человеком кажется ей смертельно опасной.
А что будет, если кто-то неожиданно вскроет этот ящик Пандоры? Справится ли Катрин с таким шоком? Смерть Томаса подействовала на нее столь сильно, что вся ее система защиты оказалась под угрозой. Недаром дочь прячет от отца свое залитое слезами лицо.
Жакоб погладил внучку по руке. Он очень хорошо знал, как работают две эти могучие силы – память и забвение. Его работа была напрямую связана с механизмом памяти, с извлечением из прошлого темных и страшных эпизодов, сохранившихся лишь в подсознании. Извлеченные на свет, эти воспоминания утрачивали свою разрушительную силу. Другое направление его работы – помогать людям забыть то, от чего им лучше избавиться. Без дара забвения жизнь была бы невозможной. Память может согнуть человека, заставить его бегать по кругу, возвращаясь вновь и вновь к нулевой отметке.
Память и забвение… И между ними протянут канат, именуемый жизнью.
Натали вся дрожала, хотя вечер был теплый. Жакоб стал думать о внучке, которая тоже вселяла в него тревогу. Слишком уж опекает ее Катрин. Несмотря на свою занятость, мать старается как можно больше времени проводить с девочкой. Катрин хочет заменить ей всех – и мать, и отца, и сестру, и подругу. Одним словом, вести себя не так, как Сильви. Но такое чрезмерное усердие может привести к тому, что Натали начнет ненавидеть мать. Вряд ли девочка простит ей то, что Катрин лишила ее памяти об отце.
В эту минуту Натали приподнялась и поцеловала Катрин в щеку. Может быть, все еще обойдется, подумал Жакоб. Может быть, он просто старый дурень, живущий во власти устаревших догм. Ведь ошибался же он все эти годы, когда подозревал Томаса и Катрин во всех смертных грехах. Глупый ревнивый отец, персонаж из мольеровской комедии. В принципе дела у Катрин идут совсем неплохо. Он вполне может ей гордиться. Да и слезы ей не помешают – возможно, с их помощью эмоциональный барьер будет прорван. Ведь человеческая душа – не каменное изваяние. Мы сами себя придумываем, сами себя формируем. А миф может быть и изменен. Человек властен модифицировать легенду своей жизни – вплоть до самого конца. А после его смерти это повествование продолжат уже другие.
– Думаю, Томас был бы доволен тем, как ему выпало умереть, – внезапно произнес Жакоб.
Ответа не последовало, лишь ровно гудел мотор. Однако этот разговор был необходим – хотя бы ради Натали.
– Быстро, без мучений, без болезни. Смерть во сне. Вполне в духе Томаса.
Катрин молча смотрела в окно.
– Теперь он никогда не вернется, – тихо сказала Натали. – Мертвые не возвращаются.
– Это верно, – вздохнул Жакоб, вспомнив один давний разговор. – Но они возвращаются в наших мыслях, мы помним их, а это уже кое-что.
– Я уже сейчас по нему скучаю, – сказала Натали. – И всегда буду. Он давал мне такие хорошие советы.
Жакоб сжал ее ручонку.
– Я тоже постараюсь давать тебе хорошие советы. – Он попытался улыбнуться. – Один мудрый француз, Ларошфуко, однажды сказал: «Старики обожают давать советы, находя в этом утешение тому, что уже не могут подавать дурной пример».
Внучка ласково улыбнулась деду, словно давала понять, что оценила по достоинству попытку ее развеселить.
Катрин лежала в гостиничном номере, держа в руке стакан с виски. Жакоб увел Натали ужинать. Какое облегчение – остаться одной. Катрин думала о никчемности своего существования. Она ни на что не способна – лишь лить слезы. Внезапная смерть Томаса, последовавшая сразу же после долгожданного открытия галереи, совершенно выбила Катрин из колеи, молодая женщина утратила всякий контроль над собой.
Она лежала и вспоминала события последних недель. После презентации Томас вернулся в Бостон, но они каждый день разговаривали по телефону. Когда очередного звонка не последовало, Катрин решила, что он занят, ему не до нее. На следующее утро она позвонила ему сама, но трубку никто не взял. Катрин пыталась прозвониться еще несколько раз в течение дня, и все безрезультатно. Может быть, Томас куда-то уехал и не счел нужным ей об этом сообщить?