Страница:
Это произошло дождливым утром в начале марта, как раз перед тем, как он собирался уехать из Милана. Алексей собирал вещи в дорогу, когда вдруг раздался звонок в дверь. Это удивило его – у горничной был свой ключ. По совету полиции он врезал в дверь глазок, и теперь, посмотрев в застекленную дырочку, увидел, что на лестнице стоит кто-то в надвинутой на глаза шляпе. Розу в этом наряде он узнал не сразу.
Когда он открыл ей дверь и хотел обнять, она отодвинулась и прошла мимо. Вид у нее был изможденный, пиджак висел на плечах мешком. Лицо угловатое, землистое, как у больного ребенка.
– Мне нужны деньги, – мрачно сказала она вместо приветствия. – Нужно сделать аборт.
У Алексея вытянулось лицо. Он ответил не сразу, потрясенный этим заявлением. Хотел снять с нее верхнюю одежду, но Роза отрицательно покачала головой.
– Кофе? – кое-как пролепетал он.
Она опять покачала головой, но, взглянув на его лицо, передумала и кивнула.
– Учти – я ненадолго.
Она беспокойно металась по гостиной, подошла к окну и осторожно выглянула из-за занавески. Это повторилось несколько раз.
Алексей варил кофе, мысленно повторяя один и тот же вопрос: «Чей ребенок? Чей ребенок? Чей ребенок?»
Роза с наслаждением выпила обжигающий напиток.
Алексей не выдержал:
– Чей ребенок, Роза?
Она подняла глаза.
– Ну что тебе на это сказать? – голос ее звучал устало. – Если ребенок не твой, денег ты не дашь?
– Скажи мне правду. – У него пересохло в горле. – Я должен знать.
Она вздохнула, сняла мужскую шляпу, и пряди рыжих волос упали на лицо.
– Может быть, ты даже не знаешь, чей он? – разъярился Алексей.
– Разумеется, знаю, – так же резко, с вызовом ответила она.
Посмотрела ему в глаза, опустила взгляд.
– Успокойся, твой. – И посчитала на пальцах. – Декабрь, январь, февраль, а сейчас март. Нельзя терять ни единого дня.
Алексей подошел к ней покачивающейся походкой сомнамбулы.
– Оставь ребенка, – взмолился он и взял ее за руку. – Пожалуйста. Вернись ко мне, давай жить вместе.
Она стиснула его пальцы, но ее глаза смотрели непреклонно.
– Спасибо тебе, Алексей. Но сейчас уже слишком поздно.
Он понял, что это не более чем вежливость. Вопрос решен. Роза попробовала улыбнуться, но у нее не получилось.
– Я справилась бы и сама, но совершенно нет денег. Они нужны мне немедленно.
– Хочешь, я пойду с тобой?
Она энергично помотала головой.
– Нет, это невозможно.
Тогда он достал чековую книжку и выписал ей чек. Ощущение при этом было такое, словно он пишет сценарий, не имея представления, чем закончится действие будущей картины. И еще это было похоже на кошмарный сон.
Алексей выписал чек на очень крупную сумму, но Роза даже не взглянула на чек.
– Спасибо, – мрачно поблагодарила она и вдруг порывисто припала к его груди. – Спасибо, Алексей.
Обнимая ее дрожащее тело, он почувствовал, что ей страшно.
– За тобой следят?
– Не знаю.
Она пробормотала что-то бессвязное про полицию, про Милан, про то, что не хочет ввязывать его в свои дела.
Алексей вспомнил историю со взломом. Наверняка это сделала полиция, надеясь выйти на ее след. Он не стал говорить Розе об этом.
– Ты уверена? – спросил он еще раз. – Уверена, что по-другому поступить нельзя?
– Абсолютно, – вяло кивнула она.
Потом она подняла лицо, и их губы на краткий миг встретились. Роза спрятала волосы под шляпу, еще раз невнятно поблагодарила его и скрылась за дверью.
Алексей смотрел из окна, как ее худенькая мальчишеская фигурка вливается в утреннюю толпу.
С тех пор Роза ни разу не появлялась.
Допив второй кампари, Алексей рассеянно обвел взглядом площадь. Он подумал, что похож на археолога, раскапывающего останки древних животных. Как-будто эти раскопки могут что-то объяснить, могут вернуть ему Розу. И все же он должен разобраться в фактуре своей эпохи – в ее страстях, конфликтах и крайностях. Но находки, которые ему удавалось раскопать, рассыпались в прах при первом же прикосновении.
Оживить прошлое невозможно, невозможно и перенести его в настоящее. Алексей встал – уже вечерело. Завтра нужно было возвращаться в Милан, в квартиру, где незримо витал дух Розы.
Он ехал по дороге вдоль Лаго Маджоре, мимо загородных вилл и сосновых рощ. Дальние огни были похожи на светлячков, летающих в ароматном воздухе ночи. Вокруг царила тишина, лишь изредка прерываемая криком птицы, собачьим лаем или ревом мотоцикла.
Лицо Алексея было мрачным. Он ехал в загородный дом, размышляя о своей стране. Природа ее была прекрасна, а заботливые человеческие руки за долгие века превратили ландшафт в великолепный парк, шедевр садоводческого и архитектурного искусства. Однако сегодня, во второй половине двадцатого века, эту прекрасную землю раздирала война – схватка между правыми и левыми. До сих пор, слава Богу, этот конфликт не затронул сельскую местность, оставаясь чисто урбанистическим явлением. Милан, Рим, Болонья стали похожи на осажденные города.
Хорошо, что есть возможность вырваться из города сюда, на природу. В своей миланской квартире Алексей не находил себе места. Ему казалось, что он угодил в капкан вечного ожидания и тревоги. Все его мысли были заняты только Розой. Каждый раз, видя на улице полицейского, он с трепетом думал о судьбе, которая уготована его любимой. Вот почему Алексей решил на выходные вырваться на свободу, побыть в одиночестве, вдали от телефонов, званых вечеров и болтливых друзей.
Алексей затормозил перед входом в виллу и решил немного прогуляться по парку. Холодный ночной воздух освежал. Когда-то Алексей гулял здесь с Розой в краткие дни идиллии. Именно тогда он предложил ей выйти за него замуж. Но Роза любила свои убеждения больше, чем Алексея. Очень странно было сознавать, что твой соперник – не человек, а абстрактная идея. Из-за этого собственное существование казалось каким-то бесплотным. И в то же время Алексей очень хорошо понимал: если он и не разделял взглядов Розы, то влюбился в нее именно из-за огня, которым наполняла ее вера.
Сколько времени может полыхать этот пожар? Не погасила ли его суровая проза жизни? Алексей вспомнил, какой бледной и напряженной была Роза во время их последней встречи. На душе стало тревожно, и он решил войти в дом.
Возле крыльца под ногами захрустели осколки стекла. Странно. Должно быть, где-то разбито окно. Надо было предупредить сторожа о своем приезде. Ничего, скажу ему о стекле завтра, подумал Алексей. Старик здорово сдал за последнее время, по-настоящему ухаживает за домом только летом.
Алексей вошел, зажег свет в прихожей и двинулся в сторону гостиной. Вдруг сзади его схватили чьи-то сильные руки, он вскрикнул, стал сопротивляться. На голову ему натянули мешок, в рот сунули кляп. Алексей отчаянно брыкался, наносил удары руками и ногами, но на голову ему обрушился мощный удар, и он потерял сознание.
Очнулся Алексей с весьма неприятным ощущением полной дезориентированности. Он не мог пошевелиться, не понимал, где находится. Хотел закричать, но не мог. Сначала ему показалось, что это кошмарный сон, потом он вспомнил, в чем дело. Руки и ноги были связаны, на глазах – повязка, во рту по-прежнему кляп. Судя по всему, он лежал на холодном кафельном полу. Алексей прислушался, и до него донесся шум приглушенных голосов. Он напряг слух.
– Старый Джисмонди может много за него заплатить.
– Нет, это слишком рискованно. Нам нельзя здесь оставаться. Может быть, он ждет гостей.
– Еще опаснее перевозить его отсюда. Мы не готовились к такому обороту дела.
– Завтра я подгоню фургон. К вечеру.
– Нет, это поставит под угрозу наш план.
Потом наступила пауза. Алексей сразу узнал женский голос. Это была Роза. Ему хотелось позвать ее, и в то же время убивала мысль о том, что она причастна к этому нападению. Как она могла это допустить? Неужели не знала, что это он, Алексей. Наверняка знала. И все же позволила, чтобы его били, связывали. Что они теперь с ним сделают?
Снова голоса:
– А я говорю, нужно взять его с собой. За него можно получить хороший выкуп.
– Нет, мы не дешевые уголовники. Нужно действовать по плану.
Все-таки она его защищает! Мысль Алексея заработала яснее.
– Идите-ка лучше вы поспите. Я его посторожу. А утром, как запланировано, двинемся дальше.
В голосе Розы зазвучали властные нотки. Это был приказ. Потом раздался звук шагов, наступила тишина.
Алексей ждал. Дышать было трудно, все тело затекло. В эти минуты он понял, что Роза – та Роза, которую он любил, умерла раз и навсегда. Она присоединилась к другим женщинам, которых он любил и которые ушли из его жизни – к тете, Франческе, матери, которую он никогда не видел. Черное, всепоглощающее чувство утраты вытеснило страх. Алексей не испытывал жалости к себе, ни в чем не раскаивался, лишь мучился от сознания тяжкой утраты.
В это время послышался тихий голос Розы:
– Алексей, это я, Роза. Если ты меня слышишь, кивни.
Алексей чуть шевельнул отяжелевшей головой.
– Обещай, что не будешь делать глупостей, и я сниму повязку. Даешь честное слово?
Он медленно кивнул, стукнувшись головой об пол.
Она немного поколебалась, а потом медленно сняла с него повязку, вынула кляп.
Алексея ослепил свет электрического фонаря. Он сощурился и увидел, что волосы Розы коротко острижены, выкрашены в черный цвет. Ее лицо поразило его своей чистотой и прозрачностью. Оно стало худым и заостренным, зеленые глаза казались огромными. Бледные губы чуть тронула ироническая усмешка:
– Ты появился удивительно не вовремя. Завтра мы собирались отсюда уехать. Мне жаль, что они тебя ударили.
– Спасибо и на том, – прошептал Алексей.
Оба смотрели друг на друга настороженно. Алексей лежал на полу, связанный и беспомощный, а она, сидевшая рядом на корточках, была одновременно его тюремщицей и защитницей. Пауза затягивалась, время накладывалось на пространство, и Алексей чувствовал себя затерянным в его бескрайних просторах.
– С тобой все в порядке, Роза? – наконец, спросил он.
Она хмыкнула:
– Довольно странный вопрос в твоем положении.
Она выразительно посмотрела на опутывавшие его веревки.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Знаю, ты всегда имеешь в виду одно и то же. – Она сокрушенно покачала головой. – Тебя интересует только личное. Ты никогда не мог понять: каждый из нас – ничто. – Она щелкнула пальцами. – Вот мы есть, и вот нас нет. Пылинки на дороге истории. И есть дела куда более важные, чем ты или я.
– И все же ты не позволила им похитить меня.
Роза пожала плечами:
– Это не входит в наш план.
– И дело только в этом?
– Главным образом в этом. – Взгляд ее остался непреклонным. – Похищение все усложнило бы. Если хочешь, чтобы план сработал, не нужно его перегружать.
Она решительно взмахнула кулаком.
– Не нужно перегружать. Понятно, – прошептал Алексей. – Не нужно перегружать воспоминаниями, чувствами, жизнью.
– Жизнь – это привилегия твоего класса, – жестко возразила она.
– Ты всегда знала, как нужно ответить на любой вопрос. Ответов у тебя неограниченное количество, – вздохнул Алексей.
– А у тебя неограниченное количество вопросов. И это тоже привилегия твоего класса.
Они смотрели друг на друга, и невидимое расстояние между ними стремительно увеличивалось.
– Что ж, это привилегия, которую я ни за что не хотел бы потерять, – сказал Алексей.
– Я знаю.
Ее лицо на миг смягчилось, по нему скользнуло давнее, знакомое выражение.
Но тут Роза вдруг выключила фонарик. Алексей услышал, как в темноте шуршит ее одежда.
Она прошептала ему в ухо:
– Ты очень опасен.
Стягивавшие его веревки ослабли, но вместо этого она снова завязала ему глаза.
– Сиди здесь и не двигайся, пока мы не уйдем, – сердито прошептала она и, внезапно сменив тон, добавила. – Прощай. Спасибо за помощь и за прошлое.
Ее губы коснулись его губ, и прежде, чем он успел произнести хоть слово, во рту у него снова оказался кляп.
Какое-то время спустя в прихожей послышался стук шагов, хлопнула дверь, раздался звук мотоциклетных моторов. Наступила мертвая тишина.
Алексей лежал неподвижно. Он больше ничего не ждал. Было ясно, что Розу он уже никогда не увидит.
Алексей Джисмонди был в Париже, когда на глаза ему попалась газетная статья, в которой упоминалось ее имя. Он прочел в «Монд» небольшую заметку о том, что полиция арестовала троих членов «красных бригад». Дело было в июне. По ярко-синему небу скользили игривые, пухлые облачка. Алексей еще раз перечитал заметку и растерянно посмотрел на безмятежное небо.
На следующий день он вылетел в Рим. Позвонил своему адвокату, попросил организовать встречу с Розой в тюрьме. Адвокат недоверчиво переспросил:
– Я правильно вас понял?
Алексей изложил свое намерение еще раз.
– Мне не нравится эта идея, – вздохнул адвокат.
– И тем не менее сделайте, как я хочу, – рявкнул Алексей голосом Джанджакомо. – Позвольте уж мне самому решать, что хорошо для меня, а что плохо!
На получение разрешения ушла целая неделя. А когда оно наконец пришло, было поздно. Роза погибла. Погибла от собственных рук. Хотя кто может знать наверняка? Некоторые газеты намекали на то, что полиция «проявила» чрезмерную суровость, поскольку арестованная отказывалась с ней сотрудничать.
Это известие Алексея не слишком удивило. Все последние дни он думал только о Розе, пытался представить себя на ее месте. Розу заточили в тюрьму, лишили свободы, возможности двигаться и действовать. Она боялась пыток, боялась не выдержать, боялась подвести товарищей. Ее историческая роль выполнена, пылинка может наконец осесть на обочину истории. Тихо, спокойно, быстро – не дожидаясь, пока ясные ответы будут вытеснены головоломными вопросами. Роза – мученица Великого Дела. Санта-Роза…
Алексей передернулся, как от холода, хотя в небе жарко светило солнце.
Да, это должно было случиться. Чуть раньше, чуть позже. Они оба понимали это. Роза сделала свой выбор, а дальнейшее произошло само собой. Возможно, ее судьба определилась еще до того, как она приняла решение.
И все же Алексей не мог избавиться от чувства, что ответственность за эту трагедию лежит на нем. Он не смог переубедить ее – если не словами, то хотя бы своей любовью. Очевидно, дело в том, что он любил не только Розу, но и ее страстную веру, ее цельность, ее чистоту, неподвластные цинизму и гниению. Но разделить эту веру он не мог, лишь испытывал по ней ностальгию.
Нам всем – мне, моим друзьям – нужны такие Розы, бескомпромиссные охранительницы идеи, думал Алексей.
Но нужна ли эта бескомпромиссность, что хорошего принесли людям долгие века исступленной веры?
Нет, отвечал он сам себе. Вера и бескомпромиссность нужны – без них в мире не было бы перемен.
Эти внутренние дискуссии не давали ему покоя, изводили сомнениями и вопросами, на которые не существовало ответов. Все долгое жаркое лето Алексей провел в безмолвном трауре по женщине, которую звали Роза. Он много читал. Это были книги, ранее его не интересовавшие: история церкви, религии, тексты по психоанализу. Когда с деревьев стали опадать листья, в душе Алексея родился яростный, гневный сценарий. Нужно было немедленно приступать к съемкам.
Деньги на картину он раздобыл быстро. Это будет фильм о двух поколениях одной семьи: участники сопротивления и их дети, ровесники Алексея. Диалог между левыми дня вчерашнего и дня сегодняшнего. Взгляд на мир глазами Розы. Возможно, фильм будет называться «Роза-2», но в этом Алексей пока не был уверен. Он вообще не очень ясно представлял себе, как будет снимать эту ленту, твердо знал лишь одно – она жизненно необходима.
Когда картина была закончена и вышла на экраны, по Италии прокатилась целая волна ожесточенных дискуссий.
Сам Алексей свой фильм смотреть не мог. Внутри у него поселились опустошенность и апатия, всякий интерес к кино угас.
Джисмонди пытался воссоединить расползшуюся ткань своей жизни. Он участвовал в съемках картин других режиссеров в качестве продюсера, стал больше времени проводить с приемным отцом, много путешествовал. Но вся эта суета казалась ему бессмысленной и бесцельной. Алексей стал подумывать о том, чтобы уехать из Италии и поселиться где-нибудь за границей.
Однако Джанджакомо требовал, чтобы он как можно больше времени проводил в Милане, намеревался передать ему руководство концерном.
– Я старею, – говорил Джисмонди-старший. – А тебе пора остепениться. Подарить мне внуков.
Чтобы отвлечь старика от грустных мыслей, Алексей стал брать его с собой на вечеринки и званые ужины, знакомить со своими подругами – актрисами, писательницами, художницами. На обратном пути Джанджакомо всякий раз говорил: «Знаешь, эта твоя знакомая мне очень понравилась…» После чего дядя начинал расписывать прелести супружеской жизни. Алексей молча слушал его, пытаясь представить себе, каково будет жить под одной крышей с Еленой, Мариной или Джульеттой. Он сам удивлялся, насколько абсурдной казалась одна только мысль о подобной жизни. Однажды дядя не выдержал:
– Ты избаловался, у тебя было слишком много баб! Не знаю, какого черта тебе надо еще! Люди женятся для того, чтобы обзавестись семьей и продолжить свой род. Выбери ты любую женщину, из которой получится хорошая мать. Хватит тянуть время!
Алексей недоуменно посмотрел на него:
– Откуда я знаю, что такое хорошая мать?
– Ты мне надоел! – рявкнул Джанджакомо. – Смотри, найду тебе жену сам и твоего мнения не спрошу.
– Да, так было бы проще, – засмеялся Алексей. Но на всякий случай после этого разговора перестал брать дядю туда, где он мог встретиться с потенциальными невестами.
Алексей и сам все больше и больше отходил от светской жизни. С некоторым беспокойством он стал замечать, что и секс перестает доставлять ему былое наслаждение. Его душа и воображение оставались незадействованными.
Алексей с удвоенным усердием занялся делами концерна. С усердием, но без страсти и азарта. В нем появилась какая-то странная холодность, ранее ему несвойственная. Теперь работа отнимала у него большую часть времени. По крайней мере, считал Алексей, хоть дядя останется доволен.
И еще он стал увлекаться искусством. Раньше живопись трогала его очень мало, но сейчас Алексей полюбил именно этот вид изобразительного искусства. Полюбил за те самые качества, которые раньше оставляли его равнодушным: за скупость средств, за концентрированную выразительность. Созерцание картин приносило ему умиротворение. Алексей сделался завсегдатаем музеев и картинных галерей, накупил массу книг по искусству. Его интересовали все эпохи и все периоды; были картины, которые стали для него чем-то вроде икон – он обращался к ним вновь и вновь. Полотна были неподвижны, статичны, но взгляд человека наполнял их жизнью и смыслом. Алексей по-новому декорировал свою квартиру, развесил по стенам картины. Еще одну такую же квартиру он обустроил для себя в Риме.
Именно в Риме он и попал на выставку «Париж между мировыми войнами». Там, среди плачущих женщин Пикассо и механических монстров Пикабиа, он увидел портрет женщины, почему-то запавший ему в душу. Детское и в то же время соблазнительное лицо, по фантазии художника, принадлежало птице. Алексей прочел надпись: «Мишель Сен-Лу, Руссильон, 1935. Портрет Сильви Ковальской».
Это имя – Сильви Ковальская – показалось Алексею знакомым. Он стал думать, вспоминать, и из прошлого всплыла полузабытая история с таинственным письмом и кольцом. Некая женщина, подписавшаяся «Сильви Ковальская», утверждала, что она его мать. Какое странное совпадение. И лицо – кажется, в письме была еще и фотография. Но память не сохранила черты женщины, запечатленной на снимке.
Алексей долго стоял перед картиной, завороженный глазами на портрете. Ему казалось, что они удивительно похожи на его собственные. Алексей купил каталог, прочитал биографические сведения о художнике, но о Сильви Ковальской там почти ничего не было. На следующий день Алексей снова пришел на выставку. На третий день – опять. Его одолевало любопытство. Кто эта женщина с польским именем? Почему она написала ему такое письмо?
Лицо с портрета стало наваждением. Ощущения пустоты как не бывало – его вытеснило предчувствие тайны. Вернувшись в Милан, Алексей рассказал Джанджакомо о загадочном портрете, напомнил о давнишнем письме:
– Помнишь, ты обещал, что выяснишь, кто эта женщина? Ну и как, удалось тебе что-то тогда разузнать?
Джанджакомо увидел, что его приемный сын впервые за долгое время не на шутку чем-то заинтересован.
– Тебе бы жену найти, а не гоняться за призраками, – поморщился Джисмонди-старший.
– Так как, ты наводил справки? – подозрительно нахмурился Алексей.
Дядя пожал плечами:
– Вряд ли ты это помнишь. Когда-то, тебе было лет тринадцать, к нам приходила журналистка брать у тебя интервью.
Алексей попытался вспомнить, но в памяти остался лишь смутный образ женщины, которой он показывал свои любительские съемки. Алексей неуверенно кивнул.
– Так вот, настоящее имя той журналистки было Сильви Ковальская.
– И кто же она?
– Мне удалось выяснить лишь, что она жила в Нью-Йорке. Ее фамилия по мужу – Жардин.
Тут воображение Алексея разыгралось не на шутку. Оказывается, женщина, называвшая его матерью, была у них в доме! Она зачем-то разыскала его, организовала встречу. Значит, это не просто какая-то маньячка. Женщина с портрета и не могла быть маньячкой – это уж точно. Но если так…
Алексей отправился вместе с дядей в палаццо. Он порылся в старых бумагах, нашел и письмо, и кольцо, и фотографию. Долго рассматривал снимок. Он никогда не видел свою мать. Что означает для него это слово? Точка отсчета, отсутствующая величина. Алексей посмотрел на пожелтевшие фотографии тех, кого считал своими настоящими родителями. Потом снова взглянул на лицо Сильви Ковальской. Впервые ему стало по-настоящему страшно. Вдруг он – это совсем не он? От этой мысли закружилась голова, сердце учащенно забилось. Алексеем овладело неудержимое желание найти разгадку.
Кончалось десятилетие. Восьмидесятые годы не предвещали особенно светлых перспектив. И вдруг – это открытие, похожее на указатель, повернутый в прошлое.
Желание узнать как можно больше о Сильви Ковальской постепенно приобретало черты навязчивой идеи.
На следующий день Алексей отправился в сыскное агентство, специализирующееся на поисках людей по всему миру.
Часть четвертая
24
Когда он открыл ей дверь и хотел обнять, она отодвинулась и прошла мимо. Вид у нее был изможденный, пиджак висел на плечах мешком. Лицо угловатое, землистое, как у больного ребенка.
– Мне нужны деньги, – мрачно сказала она вместо приветствия. – Нужно сделать аборт.
У Алексея вытянулось лицо. Он ответил не сразу, потрясенный этим заявлением. Хотел снять с нее верхнюю одежду, но Роза отрицательно покачала головой.
– Кофе? – кое-как пролепетал он.
Она опять покачала головой, но, взглянув на его лицо, передумала и кивнула.
– Учти – я ненадолго.
Она беспокойно металась по гостиной, подошла к окну и осторожно выглянула из-за занавески. Это повторилось несколько раз.
Алексей варил кофе, мысленно повторяя один и тот же вопрос: «Чей ребенок? Чей ребенок? Чей ребенок?»
Роза с наслаждением выпила обжигающий напиток.
Алексей не выдержал:
– Чей ребенок, Роза?
Она подняла глаза.
– Ну что тебе на это сказать? – голос ее звучал устало. – Если ребенок не твой, денег ты не дашь?
– Скажи мне правду. – У него пересохло в горле. – Я должен знать.
Она вздохнула, сняла мужскую шляпу, и пряди рыжих волос упали на лицо.
– Может быть, ты даже не знаешь, чей он? – разъярился Алексей.
– Разумеется, знаю, – так же резко, с вызовом ответила она.
Посмотрела ему в глаза, опустила взгляд.
– Успокойся, твой. – И посчитала на пальцах. – Декабрь, январь, февраль, а сейчас март. Нельзя терять ни единого дня.
Алексей подошел к ней покачивающейся походкой сомнамбулы.
– Оставь ребенка, – взмолился он и взял ее за руку. – Пожалуйста. Вернись ко мне, давай жить вместе.
Она стиснула его пальцы, но ее глаза смотрели непреклонно.
– Спасибо тебе, Алексей. Но сейчас уже слишком поздно.
Он понял, что это не более чем вежливость. Вопрос решен. Роза попробовала улыбнуться, но у нее не получилось.
– Я справилась бы и сама, но совершенно нет денег. Они нужны мне немедленно.
– Хочешь, я пойду с тобой?
Она энергично помотала головой.
– Нет, это невозможно.
Тогда он достал чековую книжку и выписал ей чек. Ощущение при этом было такое, словно он пишет сценарий, не имея представления, чем закончится действие будущей картины. И еще это было похоже на кошмарный сон.
Алексей выписал чек на очень крупную сумму, но Роза даже не взглянула на чек.
– Спасибо, – мрачно поблагодарила она и вдруг порывисто припала к его груди. – Спасибо, Алексей.
Обнимая ее дрожащее тело, он почувствовал, что ей страшно.
– За тобой следят?
– Не знаю.
Она пробормотала что-то бессвязное про полицию, про Милан, про то, что не хочет ввязывать его в свои дела.
Алексей вспомнил историю со взломом. Наверняка это сделала полиция, надеясь выйти на ее след. Он не стал говорить Розе об этом.
– Ты уверена? – спросил он еще раз. – Уверена, что по-другому поступить нельзя?
– Абсолютно, – вяло кивнула она.
Потом она подняла лицо, и их губы на краткий миг встретились. Роза спрятала волосы под шляпу, еще раз невнятно поблагодарила его и скрылась за дверью.
Алексей смотрел из окна, как ее худенькая мальчишеская фигурка вливается в утреннюю толпу.
С тех пор Роза ни разу не появлялась.
Допив второй кампари, Алексей рассеянно обвел взглядом площадь. Он подумал, что похож на археолога, раскапывающего останки древних животных. Как-будто эти раскопки могут что-то объяснить, могут вернуть ему Розу. И все же он должен разобраться в фактуре своей эпохи – в ее страстях, конфликтах и крайностях. Но находки, которые ему удавалось раскопать, рассыпались в прах при первом же прикосновении.
Оживить прошлое невозможно, невозможно и перенести его в настоящее. Алексей встал – уже вечерело. Завтра нужно было возвращаться в Милан, в квартиру, где незримо витал дух Розы.
Он ехал по дороге вдоль Лаго Маджоре, мимо загородных вилл и сосновых рощ. Дальние огни были похожи на светлячков, летающих в ароматном воздухе ночи. Вокруг царила тишина, лишь изредка прерываемая криком птицы, собачьим лаем или ревом мотоцикла.
Лицо Алексея было мрачным. Он ехал в загородный дом, размышляя о своей стране. Природа ее была прекрасна, а заботливые человеческие руки за долгие века превратили ландшафт в великолепный парк, шедевр садоводческого и архитектурного искусства. Однако сегодня, во второй половине двадцатого века, эту прекрасную землю раздирала война – схватка между правыми и левыми. До сих пор, слава Богу, этот конфликт не затронул сельскую местность, оставаясь чисто урбанистическим явлением. Милан, Рим, Болонья стали похожи на осажденные города.
Хорошо, что есть возможность вырваться из города сюда, на природу. В своей миланской квартире Алексей не находил себе места. Ему казалось, что он угодил в капкан вечного ожидания и тревоги. Все его мысли были заняты только Розой. Каждый раз, видя на улице полицейского, он с трепетом думал о судьбе, которая уготована его любимой. Вот почему Алексей решил на выходные вырваться на свободу, побыть в одиночестве, вдали от телефонов, званых вечеров и болтливых друзей.
Алексей затормозил перед входом в виллу и решил немного прогуляться по парку. Холодный ночной воздух освежал. Когда-то Алексей гулял здесь с Розой в краткие дни идиллии. Именно тогда он предложил ей выйти за него замуж. Но Роза любила свои убеждения больше, чем Алексея. Очень странно было сознавать, что твой соперник – не человек, а абстрактная идея. Из-за этого собственное существование казалось каким-то бесплотным. И в то же время Алексей очень хорошо понимал: если он и не разделял взглядов Розы, то влюбился в нее именно из-за огня, которым наполняла ее вера.
Сколько времени может полыхать этот пожар? Не погасила ли его суровая проза жизни? Алексей вспомнил, какой бледной и напряженной была Роза во время их последней встречи. На душе стало тревожно, и он решил войти в дом.
Возле крыльца под ногами захрустели осколки стекла. Странно. Должно быть, где-то разбито окно. Надо было предупредить сторожа о своем приезде. Ничего, скажу ему о стекле завтра, подумал Алексей. Старик здорово сдал за последнее время, по-настоящему ухаживает за домом только летом.
Алексей вошел, зажег свет в прихожей и двинулся в сторону гостиной. Вдруг сзади его схватили чьи-то сильные руки, он вскрикнул, стал сопротивляться. На голову ему натянули мешок, в рот сунули кляп. Алексей отчаянно брыкался, наносил удары руками и ногами, но на голову ему обрушился мощный удар, и он потерял сознание.
Очнулся Алексей с весьма неприятным ощущением полной дезориентированности. Он не мог пошевелиться, не понимал, где находится. Хотел закричать, но не мог. Сначала ему показалось, что это кошмарный сон, потом он вспомнил, в чем дело. Руки и ноги были связаны, на глазах – повязка, во рту по-прежнему кляп. Судя по всему, он лежал на холодном кафельном полу. Алексей прислушался, и до него донесся шум приглушенных голосов. Он напряг слух.
– Старый Джисмонди может много за него заплатить.
– Нет, это слишком рискованно. Нам нельзя здесь оставаться. Может быть, он ждет гостей.
– Еще опаснее перевозить его отсюда. Мы не готовились к такому обороту дела.
– Завтра я подгоню фургон. К вечеру.
– Нет, это поставит под угрозу наш план.
Потом наступила пауза. Алексей сразу узнал женский голос. Это была Роза. Ему хотелось позвать ее, и в то же время убивала мысль о том, что она причастна к этому нападению. Как она могла это допустить? Неужели не знала, что это он, Алексей. Наверняка знала. И все же позволила, чтобы его били, связывали. Что они теперь с ним сделают?
Снова голоса:
– А я говорю, нужно взять его с собой. За него можно получить хороший выкуп.
– Нет, мы не дешевые уголовники. Нужно действовать по плану.
Все-таки она его защищает! Мысль Алексея заработала яснее.
– Идите-ка лучше вы поспите. Я его посторожу. А утром, как запланировано, двинемся дальше.
В голосе Розы зазвучали властные нотки. Это был приказ. Потом раздался звук шагов, наступила тишина.
Алексей ждал. Дышать было трудно, все тело затекло. В эти минуты он понял, что Роза – та Роза, которую он любил, умерла раз и навсегда. Она присоединилась к другим женщинам, которых он любил и которые ушли из его жизни – к тете, Франческе, матери, которую он никогда не видел. Черное, всепоглощающее чувство утраты вытеснило страх. Алексей не испытывал жалости к себе, ни в чем не раскаивался, лишь мучился от сознания тяжкой утраты.
В это время послышался тихий голос Розы:
– Алексей, это я, Роза. Если ты меня слышишь, кивни.
Алексей чуть шевельнул отяжелевшей головой.
– Обещай, что не будешь делать глупостей, и я сниму повязку. Даешь честное слово?
Он медленно кивнул, стукнувшись головой об пол.
Она немного поколебалась, а потом медленно сняла с него повязку, вынула кляп.
Алексея ослепил свет электрического фонаря. Он сощурился и увидел, что волосы Розы коротко острижены, выкрашены в черный цвет. Ее лицо поразило его своей чистотой и прозрачностью. Оно стало худым и заостренным, зеленые глаза казались огромными. Бледные губы чуть тронула ироническая усмешка:
– Ты появился удивительно не вовремя. Завтра мы собирались отсюда уехать. Мне жаль, что они тебя ударили.
– Спасибо и на том, – прошептал Алексей.
Оба смотрели друг на друга настороженно. Алексей лежал на полу, связанный и беспомощный, а она, сидевшая рядом на корточках, была одновременно его тюремщицей и защитницей. Пауза затягивалась, время накладывалось на пространство, и Алексей чувствовал себя затерянным в его бескрайних просторах.
– С тобой все в порядке, Роза? – наконец, спросил он.
Она хмыкнула:
– Довольно странный вопрос в твоем положении.
Она выразительно посмотрела на опутывавшие его веревки.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Знаю, ты всегда имеешь в виду одно и то же. – Она сокрушенно покачала головой. – Тебя интересует только личное. Ты никогда не мог понять: каждый из нас – ничто. – Она щелкнула пальцами. – Вот мы есть, и вот нас нет. Пылинки на дороге истории. И есть дела куда более важные, чем ты или я.
– И все же ты не позволила им похитить меня.
Роза пожала плечами:
– Это не входит в наш план.
– И дело только в этом?
– Главным образом в этом. – Взгляд ее остался непреклонным. – Похищение все усложнило бы. Если хочешь, чтобы план сработал, не нужно его перегружать.
Она решительно взмахнула кулаком.
– Не нужно перегружать. Понятно, – прошептал Алексей. – Не нужно перегружать воспоминаниями, чувствами, жизнью.
– Жизнь – это привилегия твоего класса, – жестко возразила она.
– Ты всегда знала, как нужно ответить на любой вопрос. Ответов у тебя неограниченное количество, – вздохнул Алексей.
– А у тебя неограниченное количество вопросов. И это тоже привилегия твоего класса.
Они смотрели друг на друга, и невидимое расстояние между ними стремительно увеличивалось.
– Что ж, это привилегия, которую я ни за что не хотел бы потерять, – сказал Алексей.
– Я знаю.
Ее лицо на миг смягчилось, по нему скользнуло давнее, знакомое выражение.
Но тут Роза вдруг выключила фонарик. Алексей услышал, как в темноте шуршит ее одежда.
Она прошептала ему в ухо:
– Ты очень опасен.
Стягивавшие его веревки ослабли, но вместо этого она снова завязала ему глаза.
– Сиди здесь и не двигайся, пока мы не уйдем, – сердито прошептала она и, внезапно сменив тон, добавила. – Прощай. Спасибо за помощь и за прошлое.
Ее губы коснулись его губ, и прежде, чем он успел произнести хоть слово, во рту у него снова оказался кляп.
Какое-то время спустя в прихожей послышался стук шагов, хлопнула дверь, раздался звук мотоциклетных моторов. Наступила мертвая тишина.
Алексей лежал неподвижно. Он больше ничего не ждал. Было ясно, что Розу он уже никогда не увидит.
Алексей Джисмонди был в Париже, когда на глаза ему попалась газетная статья, в которой упоминалось ее имя. Он прочел в «Монд» небольшую заметку о том, что полиция арестовала троих членов «красных бригад». Дело было в июне. По ярко-синему небу скользили игривые, пухлые облачка. Алексей еще раз перечитал заметку и растерянно посмотрел на безмятежное небо.
На следующий день он вылетел в Рим. Позвонил своему адвокату, попросил организовать встречу с Розой в тюрьме. Адвокат недоверчиво переспросил:
– Я правильно вас понял?
Алексей изложил свое намерение еще раз.
– Мне не нравится эта идея, – вздохнул адвокат.
– И тем не менее сделайте, как я хочу, – рявкнул Алексей голосом Джанджакомо. – Позвольте уж мне самому решать, что хорошо для меня, а что плохо!
На получение разрешения ушла целая неделя. А когда оно наконец пришло, было поздно. Роза погибла. Погибла от собственных рук. Хотя кто может знать наверняка? Некоторые газеты намекали на то, что полиция «проявила» чрезмерную суровость, поскольку арестованная отказывалась с ней сотрудничать.
Это известие Алексея не слишком удивило. Все последние дни он думал только о Розе, пытался представить себя на ее месте. Розу заточили в тюрьму, лишили свободы, возможности двигаться и действовать. Она боялась пыток, боялась не выдержать, боялась подвести товарищей. Ее историческая роль выполнена, пылинка может наконец осесть на обочину истории. Тихо, спокойно, быстро – не дожидаясь, пока ясные ответы будут вытеснены головоломными вопросами. Роза – мученица Великого Дела. Санта-Роза…
Алексей передернулся, как от холода, хотя в небе жарко светило солнце.
Да, это должно было случиться. Чуть раньше, чуть позже. Они оба понимали это. Роза сделала свой выбор, а дальнейшее произошло само собой. Возможно, ее судьба определилась еще до того, как она приняла решение.
И все же Алексей не мог избавиться от чувства, что ответственность за эту трагедию лежит на нем. Он не смог переубедить ее – если не словами, то хотя бы своей любовью. Очевидно, дело в том, что он любил не только Розу, но и ее страстную веру, ее цельность, ее чистоту, неподвластные цинизму и гниению. Но разделить эту веру он не мог, лишь испытывал по ней ностальгию.
Нам всем – мне, моим друзьям – нужны такие Розы, бескомпромиссные охранительницы идеи, думал Алексей.
Но нужна ли эта бескомпромиссность, что хорошего принесли людям долгие века исступленной веры?
Нет, отвечал он сам себе. Вера и бескомпромиссность нужны – без них в мире не было бы перемен.
Эти внутренние дискуссии не давали ему покоя, изводили сомнениями и вопросами, на которые не существовало ответов. Все долгое жаркое лето Алексей провел в безмолвном трауре по женщине, которую звали Роза. Он много читал. Это были книги, ранее его не интересовавшие: история церкви, религии, тексты по психоанализу. Когда с деревьев стали опадать листья, в душе Алексея родился яростный, гневный сценарий. Нужно было немедленно приступать к съемкам.
Деньги на картину он раздобыл быстро. Это будет фильм о двух поколениях одной семьи: участники сопротивления и их дети, ровесники Алексея. Диалог между левыми дня вчерашнего и дня сегодняшнего. Взгляд на мир глазами Розы. Возможно, фильм будет называться «Роза-2», но в этом Алексей пока не был уверен. Он вообще не очень ясно представлял себе, как будет снимать эту ленту, твердо знал лишь одно – она жизненно необходима.
Когда картина была закончена и вышла на экраны, по Италии прокатилась целая волна ожесточенных дискуссий.
Сам Алексей свой фильм смотреть не мог. Внутри у него поселились опустошенность и апатия, всякий интерес к кино угас.
Джисмонди пытался воссоединить расползшуюся ткань своей жизни. Он участвовал в съемках картин других режиссеров в качестве продюсера, стал больше времени проводить с приемным отцом, много путешествовал. Но вся эта суета казалась ему бессмысленной и бесцельной. Алексей стал подумывать о том, чтобы уехать из Италии и поселиться где-нибудь за границей.
Однако Джанджакомо требовал, чтобы он как можно больше времени проводил в Милане, намеревался передать ему руководство концерном.
– Я старею, – говорил Джисмонди-старший. – А тебе пора остепениться. Подарить мне внуков.
Чтобы отвлечь старика от грустных мыслей, Алексей стал брать его с собой на вечеринки и званые ужины, знакомить со своими подругами – актрисами, писательницами, художницами. На обратном пути Джанджакомо всякий раз говорил: «Знаешь, эта твоя знакомая мне очень понравилась…» После чего дядя начинал расписывать прелести супружеской жизни. Алексей молча слушал его, пытаясь представить себе, каково будет жить под одной крышей с Еленой, Мариной или Джульеттой. Он сам удивлялся, насколько абсурдной казалась одна только мысль о подобной жизни. Однажды дядя не выдержал:
– Ты избаловался, у тебя было слишком много баб! Не знаю, какого черта тебе надо еще! Люди женятся для того, чтобы обзавестись семьей и продолжить свой род. Выбери ты любую женщину, из которой получится хорошая мать. Хватит тянуть время!
Алексей недоуменно посмотрел на него:
– Откуда я знаю, что такое хорошая мать?
– Ты мне надоел! – рявкнул Джанджакомо. – Смотри, найду тебе жену сам и твоего мнения не спрошу.
– Да, так было бы проще, – засмеялся Алексей. Но на всякий случай после этого разговора перестал брать дядю туда, где он мог встретиться с потенциальными невестами.
Алексей и сам все больше и больше отходил от светской жизни. С некоторым беспокойством он стал замечать, что и секс перестает доставлять ему былое наслаждение. Его душа и воображение оставались незадействованными.
Алексей с удвоенным усердием занялся делами концерна. С усердием, но без страсти и азарта. В нем появилась какая-то странная холодность, ранее ему несвойственная. Теперь работа отнимала у него большую часть времени. По крайней мере, считал Алексей, хоть дядя останется доволен.
И еще он стал увлекаться искусством. Раньше живопись трогала его очень мало, но сейчас Алексей полюбил именно этот вид изобразительного искусства. Полюбил за те самые качества, которые раньше оставляли его равнодушным: за скупость средств, за концентрированную выразительность. Созерцание картин приносило ему умиротворение. Алексей сделался завсегдатаем музеев и картинных галерей, накупил массу книг по искусству. Его интересовали все эпохи и все периоды; были картины, которые стали для него чем-то вроде икон – он обращался к ним вновь и вновь. Полотна были неподвижны, статичны, но взгляд человека наполнял их жизнью и смыслом. Алексей по-новому декорировал свою квартиру, развесил по стенам картины. Еще одну такую же квартиру он обустроил для себя в Риме.
Именно в Риме он и попал на выставку «Париж между мировыми войнами». Там, среди плачущих женщин Пикассо и механических монстров Пикабиа, он увидел портрет женщины, почему-то запавший ему в душу. Детское и в то же время соблазнительное лицо, по фантазии художника, принадлежало птице. Алексей прочел надпись: «Мишель Сен-Лу, Руссильон, 1935. Портрет Сильви Ковальской».
Это имя – Сильви Ковальская – показалось Алексею знакомым. Он стал думать, вспоминать, и из прошлого всплыла полузабытая история с таинственным письмом и кольцом. Некая женщина, подписавшаяся «Сильви Ковальская», утверждала, что она его мать. Какое странное совпадение. И лицо – кажется, в письме была еще и фотография. Но память не сохранила черты женщины, запечатленной на снимке.
Алексей долго стоял перед картиной, завороженный глазами на портрете. Ему казалось, что они удивительно похожи на его собственные. Алексей купил каталог, прочитал биографические сведения о художнике, но о Сильви Ковальской там почти ничего не было. На следующий день Алексей снова пришел на выставку. На третий день – опять. Его одолевало любопытство. Кто эта женщина с польским именем? Почему она написала ему такое письмо?
Лицо с портрета стало наваждением. Ощущения пустоты как не бывало – его вытеснило предчувствие тайны. Вернувшись в Милан, Алексей рассказал Джанджакомо о загадочном портрете, напомнил о давнишнем письме:
– Помнишь, ты обещал, что выяснишь, кто эта женщина? Ну и как, удалось тебе что-то тогда разузнать?
Джанджакомо увидел, что его приемный сын впервые за долгое время не на шутку чем-то заинтересован.
– Тебе бы жену найти, а не гоняться за призраками, – поморщился Джисмонди-старший.
– Так как, ты наводил справки? – подозрительно нахмурился Алексей.
Дядя пожал плечами:
– Вряд ли ты это помнишь. Когда-то, тебе было лет тринадцать, к нам приходила журналистка брать у тебя интервью.
Алексей попытался вспомнить, но в памяти остался лишь смутный образ женщины, которой он показывал свои любительские съемки. Алексей неуверенно кивнул.
– Так вот, настоящее имя той журналистки было Сильви Ковальская.
– И кто же она?
– Мне удалось выяснить лишь, что она жила в Нью-Йорке. Ее фамилия по мужу – Жардин.
Тут воображение Алексея разыгралось не на шутку. Оказывается, женщина, называвшая его матерью, была у них в доме! Она зачем-то разыскала его, организовала встречу. Значит, это не просто какая-то маньячка. Женщина с портрета и не могла быть маньячкой – это уж точно. Но если так…
Алексей отправился вместе с дядей в палаццо. Он порылся в старых бумагах, нашел и письмо, и кольцо, и фотографию. Долго рассматривал снимок. Он никогда не видел свою мать. Что означает для него это слово? Точка отсчета, отсутствующая величина. Алексей посмотрел на пожелтевшие фотографии тех, кого считал своими настоящими родителями. Потом снова взглянул на лицо Сильви Ковальской. Впервые ему стало по-настоящему страшно. Вдруг он – это совсем не он? От этой мысли закружилась голова, сердце учащенно забилось. Алексеем овладело неудержимое желание найти разгадку.
Кончалось десятилетие. Восьмидесятые годы не предвещали особенно светлых перспектив. И вдруг – это открытие, похожее на указатель, повернутый в прошлое.
Желание узнать как можно больше о Сильви Ковальской постепенно приобретало черты навязчивой идеи.
На следующий день Алексей отправился в сыскное агентство, специализирующееся на поисках людей по всему миру.
Часть четвертая
24
Ранней весной 1980 года Катрин Жардин сидела в одном из ист-сайдских ресторанов и нервно поглядывала то на часы, то на меню.
Собственная нервозность угнетала ее, но Катрин утешала себя тем, что времена сейчас такие – все нервничают. Эпоха близится к концу. Столетие состарилось, его конец не за горами. Приближается новое тысячелетие, пока еще окутанное мрачными химерами научной фантастики. Времени остается немного, и от этого ценность каждой секунды возрастает. Все спешат, торопятся покупать, работать, добиваться успеха, получать наслаждение. Скорей, скорей, пока не кончилось тысячелетие.
Вот и она такая же, как все.
Катрин нетерпеливо топнула ногой и еще раз просмотрела меню. Оно было исполнено в стиле прошедшей эпохи – с виньетками и миниатюрами, похожими на гравюры и литографии, развешанные на стенах заведения. Всюду одно и то же, думала Катрин. Все цепляются за культурное наследие, за традиции – страшатся будущего, потому что будущее несет в себе смерть. Вот чем объясняется пресловутая романтика старины, вот почему человек так дорожит своими корнями – национальными, культурными, расовыми, семейными. История и память нужны для того, чтобы устраниться от реальной жизни, ибо жизнь эта слишком тяжела.
Катрин вздохнула, раздраженная ходом своих мыслей, а также тем, что Жакоб опаздывал.
Вообще-то это было для него несвойственно, а уж сегодня ему тем более опаздывать не следовало – у Катрин совсем нет времени. Но Жакоб зачем-то попросил о встрече именно сегодня.
– Принесите бутылку минеральной воды, пожалуйста, Пьер, – попросила она официанта.
– Сейчас, мисс Жардин.
Официант бросился выполнять ее просьбу, а Катрин откинулась на спинку кресла. Ей нравилось здесь, в «Жераре». Всякий раз, когда нужно было пригласить кого-то из клиентов на обед, Катрин заказывала столик именно здесь. В «Жераре» было всегда уютно, спокойно, этакий мирный оазис средь хаоса и сутолоки Манхэттен.
Да, атмосфера ресторана действует успокаивающе, с улыбкой подумала Катрин. За соседним столиком официант Пьер уже в третий раз спрашивал рассеянного клиента, что тот будет заказывать. Наконец посетитель – молодой мужчина с темными вьющимися волосами – встрепенулся и смущенно поднял глаза на Пьера.
Интересно, о чем это он так глубоко задумался, лениво подумала Катрин. О потерянной любви? О банкротстве? Лицо у мужчины было интересное – узкое, с резкими чертами, с характерными морщинами на лбу. С такого лица хорошо писать портрет – чувствуется присутствие некой тайны.
Внезапно прямо на нее взглянули пронзительно-синие глаза. У Катрин возникло неприятное чувство, что незнакомец читает ее мысли. Она отвернулась, поднесла к губам бокал и вновь взглянула на часы.
Собственная нервозность угнетала ее, но Катрин утешала себя тем, что времена сейчас такие – все нервничают. Эпоха близится к концу. Столетие состарилось, его конец не за горами. Приближается новое тысячелетие, пока еще окутанное мрачными химерами научной фантастики. Времени остается немного, и от этого ценность каждой секунды возрастает. Все спешат, торопятся покупать, работать, добиваться успеха, получать наслаждение. Скорей, скорей, пока не кончилось тысячелетие.
Вот и она такая же, как все.
Катрин нетерпеливо топнула ногой и еще раз просмотрела меню. Оно было исполнено в стиле прошедшей эпохи – с виньетками и миниатюрами, похожими на гравюры и литографии, развешанные на стенах заведения. Всюду одно и то же, думала Катрин. Все цепляются за культурное наследие, за традиции – страшатся будущего, потому что будущее несет в себе смерть. Вот чем объясняется пресловутая романтика старины, вот почему человек так дорожит своими корнями – национальными, культурными, расовыми, семейными. История и память нужны для того, чтобы устраниться от реальной жизни, ибо жизнь эта слишком тяжела.
Катрин вздохнула, раздраженная ходом своих мыслей, а также тем, что Жакоб опаздывал.
Вообще-то это было для него несвойственно, а уж сегодня ему тем более опаздывать не следовало – у Катрин совсем нет времени. Но Жакоб зачем-то попросил о встрече именно сегодня.
– Принесите бутылку минеральной воды, пожалуйста, Пьер, – попросила она официанта.
– Сейчас, мисс Жардин.
Официант бросился выполнять ее просьбу, а Катрин откинулась на спинку кресла. Ей нравилось здесь, в «Жераре». Всякий раз, когда нужно было пригласить кого-то из клиентов на обед, Катрин заказывала столик именно здесь. В «Жераре» было всегда уютно, спокойно, этакий мирный оазис средь хаоса и сутолоки Манхэттен.
Да, атмосфера ресторана действует успокаивающе, с улыбкой подумала Катрин. За соседним столиком официант Пьер уже в третий раз спрашивал рассеянного клиента, что тот будет заказывать. Наконец посетитель – молодой мужчина с темными вьющимися волосами – встрепенулся и смущенно поднял глаза на Пьера.
Интересно, о чем это он так глубоко задумался, лениво подумала Катрин. О потерянной любви? О банкротстве? Лицо у мужчины было интересное – узкое, с резкими чертами, с характерными морщинами на лбу. С такого лица хорошо писать портрет – чувствуется присутствие некой тайны.
Внезапно прямо на нее взглянули пронзительно-синие глаза. У Катрин возникло неприятное чувство, что незнакомец читает ее мысли. Она отвернулась, поднесла к губам бокал и вновь взглянула на часы.