Страница:
Порция засмеялась и окинула взглядом стройную фигурку Катрин: переливчатый голубой шелк, обнаженные плечи, покрытые ровным загаром.
– Ты права, у меня дурацкий вид, – вздохнула Катрин и подумала, что уподобляется матери. – На самом деле я ощущаю себя совсем иначе.
Она быстро стянула слишком смелый наряд и достала из шкафа белое полудетское платьице.
– Вот мой настоящий стиль.
Порция, улыбаясь, украсила прическу Катрин маргаритками. Обе девочки стали перед зеркалом.
– Прямо загляденье, – сказала Порция. – Два невинных создания из коллекции мадам Шарден.
Стеклянная стена в салоне была раздвинута, и зал превратился в одно целое с мраморной террасой. Гости сидели на свежем воздухе, любуясь неестественно роскошным закатом – такой увидишь разве что в кино. Катрин и Порция присоединились к Фиалке и ее друзьям – Симоне, Иву и Карло Негри. Фиалка все сыпала своими бесконечными историями, а Катрин искоса поглядывала на Карло. Таких красавцев она еще не встречала: ленивые, уверенные жесты, резкие черты смуглого лица, стремительный взгляд темных глаз, казалось, устремленных прямо тебе в душу. Карло был похож на хищника из семейства кошачьих – грациозного и прекрасного, застывшего в неподвижности перед молниеносным прыжком. Катрин чувствовала магнетизм, исходивший от Карло, и это ощущение смущало ее, сбивало с толку. Девочка решила сосредоточиться на рассказе Фиалки, которая увлеченно описывала очередной криминальный эпизод.
– На самом деле Фиалка влюблена в смерть, – внезапно перебил ее Карло негромким, но звучным голосом. Дочь принцессы усмехнулась:
– И это говорит человек, гнавший машину на такой скорости, что сердце разрывалось от жалости к двигателю бедного «феррари». Симона и Ив сразу же наглотались пыли и отстали от нас еще возле Женевы.
Фиалка сокрушенно покачала кудрявой головкой.
– Что же, дорогая, мы с тобой во многом похожи, – с иронической серьезностью ответил Карло. – Древние аристократические роды все похожи. Гены устали и жаждут успокоения.
– Совершенно верно, все зависит от генов, – сказала Сильви, подсаживаясь к Карло, – пожалуй, ближе, чем допускали приличия.
Проведя рукой по платью с глубоким вырезом, Сильви сказала:
– Временами мне кажется, что Фиалка похожа на меня гораздо больше, чем моя собственная дочь. – Она расхохоталась. – У вас, милочка, тоже есть страсть к авантюрам, как и у меня.
Катрин увидела, что Фиалка смотрит на ее мать с явным восхищением.
– Но я не умею петь так, как вы. Иначе я бросила бы свои детективные приключения и стала бы выступать на сцене.
– Песни? Ах да, это дар, доставшийся мне от богов. Очевидно, от Дионисия.
Сильви бросила на своего соседа многозначительный взгляд.
– Может быть, споете? – словно нехотя проговорил Карло.
– Нет, голос уже не тот, что прежде.
– Да ладно вам, Сильви, – вмешалась Матильда. – Это доставило бы всем огромное удовольствие.
– Ну что же, если вы настаиваете…
Сильви вновь взглянула на Карло, подошла к роялю и пробежалась длинными пальцами по клавишам. Низким, чуть хрипловатым голосом исполнила попурри из песен военного времени.
Катрин отвела глаза. Она не могла смотреть, как мать ведет свою женскую игру, выставляется напоказ. Катрин украдкой взглянула на Порцию, на Карло, на Фиалку, чтобы проверить, какое впечатление производит на них Сильви.
– Катрин, пойди-ка сюда, – внезапно позвала ее мать. – Поаккомпанируй мне. Надеюсь, ты еще не забыла мелодии, которым тебя учили. Давай начнем с чего-нибудь простенького. Например, с «Розовой жизни».
Катрин замерла, готовая убежать на край света. Она всегда ненавидела фортепиано. Надвигалась тягостная сцена. Сейчас мать будет унижать ее, издеваться. Пальцы девочки судорожно сжались – сколько раз в раннем детстве Сильви колотила по ним линейкой за неверно взятую ноту.
– А я и не знала, что ты умеешь играть, – ласково произнесла принцесса. – Умеет, но не слишком хорошо, – рассмеялась Сильви. – Сколько я с ней ни билась, толку так и не вышло. Иди сюда, Катрин. Подыграй мне. Уж на это-то твоего мастерства хватит.
Катрин показалось, что в салоне воцарилась зловещая тишина. Откуда-то изнутри тошнотворной волной подкатило мучительное воспоминание из далекого прошлого. Сильви отчитывает ее перед гостями: «Как тебе не стыдно, Катрин! В твоем возрасте пора уже не писаться по ночам. Тебе целых четыре года! Грязная, мерзкая девчонка! Сунуть бы тебя носом в простыню и в матрас! Отвратительно!»
Катрин задрожала от стыда и страха. Она боялась, что не сможет встать на ноги.
– «Розовую жизнь» могу и я сыграть, – предложила Порция. – Кэт, по-моему, не в духе. Да?
Катрин лишь молча кивнула.
Порция взяла аккорд, потом другой. В салоне вновь зазвучал сильный голос Сильви – завораживающий, заряжающий током. Катрин сидела на краешке стула ни жива ни мертва. Опасность миновала, скандала удалось избежать. Девочка зажмурила глаза и глубоко вздохнула.
В это время раздался голос дворецкого:
– Томас Закс.
Томас! Спасена! Теперь все будет хорошо. Принцесса уже пожимала руку новому гостю, и Катрин остановилась. Томас выглядел весьма импозантно в черном смокинге, подчеркивавшем белизну его седой шевелюры. Ясные голубые глаза озирали собравшихся с легкой иронией. Как же замечательно, что пришел Томас, думала Катрин. Он посмотрел на нее и одобрительно кивнул. Девочка бросилась ему в объятия.
– Очень рад вас видеть, Шаци, – шепнул ей Закс, потом обнял ее за плечи и на европейский манер расцеловал в обе щеки.
Рука об руку они вернулись к гостям. Навстречу им плыла песня Сильви, чаруя и околдовывая. Внезапно Катрин увидела мать глазами мужчины, глазами Томаса: красивая женщина с лучистыми глазами и соблазнительной фигурой; стройное тело обтянуто элегантным платьем, золотистые волосы собраны в тугой узел, но чувственные губы, кажется, так и жаждут поцелуев. А она изображала Томасу мать каким-то монстром!
Песня закончилась, и все восхищенно зааплодировали.
Катрин напряглась.
– А вы, должно быть, и есть мистер Закс, – воскликнула Сильви, двигаясь им навстречу. – Счастлива наконец с вами познакомиться. Вы были очень добры к моей бедняжке, я вам искренне благодарна. Она очень трудный ребенок, слишком много фантазирует.
Сильви ласково взяла Томаса за руку и потянула за собой в дальний угол. Катрин поплелась следом, леденея от ужаса. Мать ворковала что-то нежным голоском – про трудного ребенка, про что-то еще. Но слова не имели значения – каждым жестом Сильви давала мужчине понять, что находит его привлекательным и желанным. Катрин совсем стушевалась. Ей казалось, что Томас не устоит перед таким натиском. Надо было вмешаться, предостеречь его, но язык отказывался повиноваться.
Роскошно сервированный стол сиял фамильным серебром и множеством канделябров. Во главе стола сидела сама принцесса; в противоположном конце – Томас, считавшийся почетным гостем. Слева от Закса уселась Сильви, справа – сконфуженная и напуганная Катрин. Ее соседом оказался Карло Негри.
Знаменитая повариха расстаралась ради торжественного случая, но ее изысканные блюда сегодня казались девочке не вкуснее опилок. Катрин чувствовала себя со всех сторон опутанной той паутиной, которую искусно сплетала Сильви. Томас и Карло несколько раз пытались вовлечь Катрин в беседу, но слова застывали у нее на устах. Она знала, что ведет себя глупо, по-детски, но ничего не могла поделать – Сильви действовала на нее парализующе. Больше всего девочку расстраивало то, что рядом сидит Карло – слышит каждое слово, небрежно поглядывает искоса, потягивая драгоценное вино из замковых погребов.
Горничная унесла тарелку с недоеденной телятиной в кокотнице. Катрин слушала голос матери, не в силах пошевелиться.
– Представляете, когда она была совсем крошкой, она украла кольцо, которое муж подарил мне в день помолвки! – Сильви томно посмотрела в глаза Томасу. – Когда я рассказала об этом Сальвадору Дали, он только пожал плечами. «Ничего удивительного, – говорит, – маленькие девочки всегда ревнуют матерей к папашам».
Сильви звонко рассмеялась.
– Так всегда было, так всегда и будет.
У Катрин исказилось лицо, и Томас под столом успокаивающе похлопал ее ладонью по колену.
– Иногда мне кажется, – вежливо улыбнулся Закс, – что нам, взрослым, свойственно взваливать эдипов комплекс на детей, приписывая им эмоции и мысли, скорее свойственные нам самим. Полагаю, это весьма распространенное заблуждение. По-моему, гораздо чаще родители ревнуют своих детей, чем наоборот. Отцы ревнуют сыновей, которым суждено в скором времени занять их место. Матери завидуют молодости и красоте своих дочерей. Что же касается детей – то они всего лишь невинные зеркала, в которых мы наблюдаем собственное изображение.
– Наверное, вы правы, – обворожительно улыбнулась Сильви. – Но в данном случае, уверяю вас, вы ошибаетесь. История с кольцом – это еще пустяки…
– Сука, – прошептала Катрин, сама не понимая, как ее губы могли произнести такое слово.
Она резко поднялась.
– Извините, я неважно себя чувствую.
Прежде чем ее начали донимать расспросами, девочка бросилась вон из комнаты. А жаль, иначе она услышала бы слова Карло:
– Если бы эта очаровательная крошка была моей дочерью, то, должно быть, на месте Сильви я извелся бы от ревности.
14
– Ты права, у меня дурацкий вид, – вздохнула Катрин и подумала, что уподобляется матери. – На самом деле я ощущаю себя совсем иначе.
Она быстро стянула слишком смелый наряд и достала из шкафа белое полудетское платьице.
– Вот мой настоящий стиль.
Порция, улыбаясь, украсила прическу Катрин маргаритками. Обе девочки стали перед зеркалом.
– Прямо загляденье, – сказала Порция. – Два невинных создания из коллекции мадам Шарден.
Стеклянная стена в салоне была раздвинута, и зал превратился в одно целое с мраморной террасой. Гости сидели на свежем воздухе, любуясь неестественно роскошным закатом – такой увидишь разве что в кино. Катрин и Порция присоединились к Фиалке и ее друзьям – Симоне, Иву и Карло Негри. Фиалка все сыпала своими бесконечными историями, а Катрин искоса поглядывала на Карло. Таких красавцев она еще не встречала: ленивые, уверенные жесты, резкие черты смуглого лица, стремительный взгляд темных глаз, казалось, устремленных прямо тебе в душу. Карло был похож на хищника из семейства кошачьих – грациозного и прекрасного, застывшего в неподвижности перед молниеносным прыжком. Катрин чувствовала магнетизм, исходивший от Карло, и это ощущение смущало ее, сбивало с толку. Девочка решила сосредоточиться на рассказе Фиалки, которая увлеченно описывала очередной криминальный эпизод.
– На самом деле Фиалка влюблена в смерть, – внезапно перебил ее Карло негромким, но звучным голосом. Дочь принцессы усмехнулась:
– И это говорит человек, гнавший машину на такой скорости, что сердце разрывалось от жалости к двигателю бедного «феррари». Симона и Ив сразу же наглотались пыли и отстали от нас еще возле Женевы.
Фиалка сокрушенно покачала кудрявой головкой.
– Что же, дорогая, мы с тобой во многом похожи, – с иронической серьезностью ответил Карло. – Древние аристократические роды все похожи. Гены устали и жаждут успокоения.
– Совершенно верно, все зависит от генов, – сказала Сильви, подсаживаясь к Карло, – пожалуй, ближе, чем допускали приличия.
Проведя рукой по платью с глубоким вырезом, Сильви сказала:
– Временами мне кажется, что Фиалка похожа на меня гораздо больше, чем моя собственная дочь. – Она расхохоталась. – У вас, милочка, тоже есть страсть к авантюрам, как и у меня.
Катрин увидела, что Фиалка смотрит на ее мать с явным восхищением.
– Но я не умею петь так, как вы. Иначе я бросила бы свои детективные приключения и стала бы выступать на сцене.
– Песни? Ах да, это дар, доставшийся мне от богов. Очевидно, от Дионисия.
Сильви бросила на своего соседа многозначительный взгляд.
– Может быть, споете? – словно нехотя проговорил Карло.
– Нет, голос уже не тот, что прежде.
– Да ладно вам, Сильви, – вмешалась Матильда. – Это доставило бы всем огромное удовольствие.
– Ну что же, если вы настаиваете…
Сильви вновь взглянула на Карло, подошла к роялю и пробежалась длинными пальцами по клавишам. Низким, чуть хрипловатым голосом исполнила попурри из песен военного времени.
Катрин отвела глаза. Она не могла смотреть, как мать ведет свою женскую игру, выставляется напоказ. Катрин украдкой взглянула на Порцию, на Карло, на Фиалку, чтобы проверить, какое впечатление производит на них Сильви.
– Катрин, пойди-ка сюда, – внезапно позвала ее мать. – Поаккомпанируй мне. Надеюсь, ты еще не забыла мелодии, которым тебя учили. Давай начнем с чего-нибудь простенького. Например, с «Розовой жизни».
Катрин замерла, готовая убежать на край света. Она всегда ненавидела фортепиано. Надвигалась тягостная сцена. Сейчас мать будет унижать ее, издеваться. Пальцы девочки судорожно сжались – сколько раз в раннем детстве Сильви колотила по ним линейкой за неверно взятую ноту.
– А я и не знала, что ты умеешь играть, – ласково произнесла принцесса. – Умеет, но не слишком хорошо, – рассмеялась Сильви. – Сколько я с ней ни билась, толку так и не вышло. Иди сюда, Катрин. Подыграй мне. Уж на это-то твоего мастерства хватит.
Катрин показалось, что в салоне воцарилась зловещая тишина. Откуда-то изнутри тошнотворной волной подкатило мучительное воспоминание из далекого прошлого. Сильви отчитывает ее перед гостями: «Как тебе не стыдно, Катрин! В твоем возрасте пора уже не писаться по ночам. Тебе целых четыре года! Грязная, мерзкая девчонка! Сунуть бы тебя носом в простыню и в матрас! Отвратительно!»
Катрин задрожала от стыда и страха. Она боялась, что не сможет встать на ноги.
– «Розовую жизнь» могу и я сыграть, – предложила Порция. – Кэт, по-моему, не в духе. Да?
Катрин лишь молча кивнула.
Порция взяла аккорд, потом другой. В салоне вновь зазвучал сильный голос Сильви – завораживающий, заряжающий током. Катрин сидела на краешке стула ни жива ни мертва. Опасность миновала, скандала удалось избежать. Девочка зажмурила глаза и глубоко вздохнула.
В это время раздался голос дворецкого:
– Томас Закс.
Томас! Спасена! Теперь все будет хорошо. Принцесса уже пожимала руку новому гостю, и Катрин остановилась. Томас выглядел весьма импозантно в черном смокинге, подчеркивавшем белизну его седой шевелюры. Ясные голубые глаза озирали собравшихся с легкой иронией. Как же замечательно, что пришел Томас, думала Катрин. Он посмотрел на нее и одобрительно кивнул. Девочка бросилась ему в объятия.
– Очень рад вас видеть, Шаци, – шепнул ей Закс, потом обнял ее за плечи и на европейский манер расцеловал в обе щеки.
Рука об руку они вернулись к гостям. Навстречу им плыла песня Сильви, чаруя и околдовывая. Внезапно Катрин увидела мать глазами мужчины, глазами Томаса: красивая женщина с лучистыми глазами и соблазнительной фигурой; стройное тело обтянуто элегантным платьем, золотистые волосы собраны в тугой узел, но чувственные губы, кажется, так и жаждут поцелуев. А она изображала Томасу мать каким-то монстром!
Песня закончилась, и все восхищенно зааплодировали.
Катрин напряглась.
– А вы, должно быть, и есть мистер Закс, – воскликнула Сильви, двигаясь им навстречу. – Счастлива наконец с вами познакомиться. Вы были очень добры к моей бедняжке, я вам искренне благодарна. Она очень трудный ребенок, слишком много фантазирует.
Сильви ласково взяла Томаса за руку и потянула за собой в дальний угол. Катрин поплелась следом, леденея от ужаса. Мать ворковала что-то нежным голоском – про трудного ребенка, про что-то еще. Но слова не имели значения – каждым жестом Сильви давала мужчине понять, что находит его привлекательным и желанным. Катрин совсем стушевалась. Ей казалось, что Томас не устоит перед таким натиском. Надо было вмешаться, предостеречь его, но язык отказывался повиноваться.
Роскошно сервированный стол сиял фамильным серебром и множеством канделябров. Во главе стола сидела сама принцесса; в противоположном конце – Томас, считавшийся почетным гостем. Слева от Закса уселась Сильви, справа – сконфуженная и напуганная Катрин. Ее соседом оказался Карло Негри.
Знаменитая повариха расстаралась ради торжественного случая, но ее изысканные блюда сегодня казались девочке не вкуснее опилок. Катрин чувствовала себя со всех сторон опутанной той паутиной, которую искусно сплетала Сильви. Томас и Карло несколько раз пытались вовлечь Катрин в беседу, но слова застывали у нее на устах. Она знала, что ведет себя глупо, по-детски, но ничего не могла поделать – Сильви действовала на нее парализующе. Больше всего девочку расстраивало то, что рядом сидит Карло – слышит каждое слово, небрежно поглядывает искоса, потягивая драгоценное вино из замковых погребов.
Горничная унесла тарелку с недоеденной телятиной в кокотнице. Катрин слушала голос матери, не в силах пошевелиться.
– Представляете, когда она была совсем крошкой, она украла кольцо, которое муж подарил мне в день помолвки! – Сильви томно посмотрела в глаза Томасу. – Когда я рассказала об этом Сальвадору Дали, он только пожал плечами. «Ничего удивительного, – говорит, – маленькие девочки всегда ревнуют матерей к папашам».
Сильви звонко рассмеялась.
– Так всегда было, так всегда и будет.
У Катрин исказилось лицо, и Томас под столом успокаивающе похлопал ее ладонью по колену.
– Иногда мне кажется, – вежливо улыбнулся Закс, – что нам, взрослым, свойственно взваливать эдипов комплекс на детей, приписывая им эмоции и мысли, скорее свойственные нам самим. Полагаю, это весьма распространенное заблуждение. По-моему, гораздо чаще родители ревнуют своих детей, чем наоборот. Отцы ревнуют сыновей, которым суждено в скором времени занять их место. Матери завидуют молодости и красоте своих дочерей. Что же касается детей – то они всего лишь невинные зеркала, в которых мы наблюдаем собственное изображение.
– Наверное, вы правы, – обворожительно улыбнулась Сильви. – Но в данном случае, уверяю вас, вы ошибаетесь. История с кольцом – это еще пустяки…
– Сука, – прошептала Катрин, сама не понимая, как ее губы могли произнести такое слово.
Она резко поднялась.
– Извините, я неважно себя чувствую.
Прежде чем ее начали донимать расспросами, девочка бросилась вон из комнаты. А жаль, иначе она услышала бы слова Карло:
– Если бы эта очаровательная крошка была моей дочерью, то, должно быть, на месте Сильви я извелся бы от ревности.
14
В сводчатом холле палаццо было прохладно – холодом веяло от мраморных стен, насчитывавших не одну сотню лет. С трудом верилось, что послеполуденные улицы Милана раскалены от солнца. Сильви почувствовала, как высыхает пот на лбу, как ослабевает лихорадочное возбуждение, владевшее ею в последние дни.
Вот уже два дня она наблюдала за величественным домом, укрывшись за платановым деревом, росшим на противоположном тротуаре. Сильви следила за тем, кто приходит в палаццо и кто оттуда уходит, пыталась представить себе жизнь его обитателей. Тайное наблюдение, едва уловимый аромат опасности наполняли ее сердце волнением, напоминая о другой эпохе, другой Сильви. Подполье, война, постоянный риск, чужое имя. После долгих лет скучной американской жизни, после давящего гнета обыденности Сильви как бы вновь стала собой. И произошло это превращение напротив палаццо, в тени раскидистого платана.
И вот огромная дверь полированного дерева распахнулась перед ней. Сильви последовала за мужчиной в темном костюме по длинной анфиладе, мимо античных бюстов, надменно посматривавших на посетительницу. На террасе было тихо; все цвета приглушены, если не считать ярко-зеленых пятен герани, тянувшейся вверх снизу, из сада. С террасы дверь вела в просторную библиотеку. Сильви опустилась в кресло, и другой служитель, тоже в темном костюме, принес на подносе кампари, соду и бокал со льдом. Затем, поклонившись, удалился.
Сильви стала ждать, невольно поддаваясь спокойному оцепенению, царившему в этом дворце.
Четыре года, четыре долгих года понадобилось ей, чтобы попасть сюда.
Сильви вспомнила, как все начиналось…
Она проходила курс лечения в пенсильванской клинике. Дело было в пятьдесят шестом году, Сильви только что исполнилось сорок лет. В клинике она оказалась не то в третий, не то в четвертый раз. Настроение у нее было ужасное – возраст разрушал не только ее красоту, но и психику. Ни один их тех людей, кого Сильви по-настоящему любила – ни отец, ни мать, ни брат, ни лучшая подруга Каролин, – не дожили до такого позорного возраста. Сильви все время думала о том, что в сорок лет у человека нет будущего.
Жакобу не нравились ее поездки в клинику, но Сильви тем не менее уезжала в Пенсильванию всякий раз, когда домашняя жизнь становилась для нее невыносимой. Жакоб плохо отзывался об этом учреждении, и чтобы досадить ему, Сильви каждый раз отправлялась именно в эту клинику. В лечебнице ей было хорошо. Хороши были пухлые медсестры в обычной цивильной одежде, эксцентричные пациентки, покладистые врачи. Здесь можно было делать все, что угодно, – запрещались лишь спиртные напитки. С этим ограничением Сильви охотно мирилась – вместо алкоголя ей давали таблетки, благодаря которым окружающий мир начинал расплываться, окутываться туманом, явь сменялась фантазиями. Эти чудесные таблетки Жакоб не одобрял.
Особенно Сильви любила окрестности клиники – рощи, поля, так мало похожие на уродливый и зловонный городской пейзаж.
Но на этот раз, в отличие от предыдущих, среди пациентов клиники появился мальчик – лет восьми, кудрявый, смуглый, выглядящий куда младше своих лет. Он всегда сидел в одном и том же углу, сидел совершенно неподвижно – лишь по бледным щекам время от времени сбегали слезы. Почему-то вид этого мальчугана приносил Сильви успокоение. Мальчик напоминал ей о ком-то или о чем-то – возможно, о потаенном участке собственной души.
Сильви садилась неподалеку, но все же сохраняла некоторую дистанцию. Она наблюдала за ребенком и видела, что он отказывается от всего – от еды, от разговоров, от заботы окружающих. Однако было заметно, что мальчик обращал на нее внимание. Сильви это чувствовала. Она держалась не слишком близко и не слишком далеко от него. И вот, в один прекрасный день, он взглянул в ее сторону.
Сильви подождала, пока это повторится, а потом подошла к нему.
– Я иду погулять, – сказала она. – Если хочешь, пойдем со мной…
Она не слишком настаивала, приглашение не должно было прозвучать назойливо. Мальчик с сомнением посмотрел на нее. Сильви стояла и ждала – минуть пять, а то и больше. Потом он кивнул.
Медленно, не говоря ни слова, они гуляли по парку. Сильви достала из кармана яблоко, надкусила, предложила ему. Ребенок озадаченно посмотрел на яблоко, а в следующую секунду жадно впился в него зубами. За все время не было произнесено ни единого слова, но на следующий день и послезавтра прогулки повторялись. На третий день Сильви спросила, как его зовут. Мальчик ответил не сразу. Лишь когда они обошли пруд, он произнес: «Иванов». Потом, чуть изменив интонацию, добавил: «Иван».
– Иванов Иван, – повторила Сильви. В ее сердце шевельнулось какое-то смутное воспоминание, но тут же поблекло.
– Хорошее имя, – сказала она.
На следующий день Иван начал с ней разговаривать – сначала с запинкой, бессвязно. Он говорил на странном английском, понять который было непросто. Мальчик приехал в Соединенные Штаты несколько месяцев назад. Он оказался не русским, а венгром. Мать отослала его из охваченной гражданской войной страны в Америку. У него теперь были новые приемные родители. Они были добры к нему, но не понимали, не могли понять – и дело было не только в языке. В конце концов, отчаявшись, приемные родители послали мальчика лечиться.
Зато Сильви его понимала. Понимала его мечты, мучившие его видения, нежелание воспринимать окружающую действительность. Таким же был маленький Габриэль и прочие сироты большой войны. Сильви обняла ребенка и с тех пор старалась не отходить от него ни на шаг. Когда он начинал говорить, она слушала.
Когда он плакал, она прижимала его к себе.
Однажды во время прогулки он спросил:
– У тебя уже есть маленький мальчик, как я?
Спросил – и умоляюще стиснул ее руку.
Его слова подействовали на Сильви странным образом – словно отворили какие-то невидимые дверцы, пробежали лучом света по темным углам. Сильви посмотрела на маленького Ивана, наклонилась и поцеловала его.
– Нет, маленького мальчика у меня нет. А жаль.
В ее памяти возникла картина: родительский дом, переставший быть родным. Первый послевоенный год. Две женщины, лежащие в кроватях. Их крики, рвущиеся из перекошенных ртов. Сильви увидела обеих страдалиц как бы сверху, потом оказалась внутри одного из этих тел. Это было ее собственное тело, Сильви рожала. Медсестры то лаяли, как гиены, то по-ослиному кричали. Шум, слишком много шума. На соседней койке тоненькая девушка. Как же ее звали? Ганка. Она бледная, заходится от крика. И еще там был мужчина. Да-да, его тоже звали Иван. Иван Макаров.
Воспоминание померкло, но затаилось где-то недалеко от поверхности, не давая рассудку успокоиться.
Сильви провела в клинике еще три недели, не расставаясь с Иваном. Она перестала принимать таблетки. Гуляя с мальчиком или просто сидя в гостиной, она вспоминала прошлое, пыталась связать воедино бессвязные эпизоды. Когда маленький Иван отправился к родителям, сжимая в кулачке бумажку с адресом Сильви, та тоже не стала задерживаться в клинике. Она загорелась новой, почти неосуществимой идеей.
О членах своей семьи Сильви не думала. Вернувшись в Нью-Йорк, она смотрела на них с ненавистью. Жакобу о своем решении рассказывать не стала – он наверняка подумал бы, что она бредит, воспринял бы ее замысел как проявление болезни. Или во всяком случае сразу стал бы копаться в причинах и мотивах, убеждать, отговаривать. Сильви ненавидела Жакоба – за то, что он давно перестал заниматься с ней любовью.
И еще она ненавидела Катрин.
Ее буквально передергивало от отвращения, когда она читала в холодных серых глазах девочки безмолвный упрек. Сильви ненавидела дочь за вечно испуганное выражение лица, за чистую кожу, за стройную фигуру, слишком часто оказывающуюся в объятиях Жакоба. Ненависть была настолько жгучей, что по временам даже заставляла забыть о новой идее.
Поначалу она собиралась посвятить в свой план сына, но затем передумала. Дело в том, что сыскное агентство, к услугам которого обратилась Сильви, не только не смогло ей помочь, но и отнеслось к клиентке как к ненормальной. Ведь у нее ничего не было, кроме имени и места рождения того, кого она хотела найти. Сильви решила, что Лео скорее всего тоже сочтет ее сумасшедшей. Да и чем мог ей помочь юноша, увлеченный своей собственной жизнью и учебой в университете? Возможно даже, что они поссорятся, а Сильви не хотела ссориться с любимым сыном.
Тогда она решила обратиться за помощью к принцессе. Матильда наверняка знала, как поступать в подобных случаях. Кроме того, у нее повсюду были связи: знакомые послы, крупные чиновники и так далее. Сильви вылетела в Швейцарию.
Она не посвятила принцессу во все подробности. Хотя бы потому, что таинственность всегда была ей по вкусу. Тайна оживляла Сильви, создавала атмосферу настоящего приключения. Принцессе Сильви сказала, что ищет сына своего друга Анджея Потацкого – того самого, который сражался и погиб в партизанском отряде вскоре после войны. Сильви сообщила Матильде, что мальчик был отдан на воспитание одному русскому офицеру, знакомому Анджея. Да, действительно странно, что у Анджея был друг из числа советских солдат, но чего на свете не бывает. Русского звали Иван Макаров. Кажется, он был кадровым офицером. Необходимо во что бы то ни стало найти этого человека. В Польше творится черт знает что, в Советском Союзе – тем более. Однако в последние годы железный занавес чуть-чуть приоткрылся. Может быть, удастся найти мальчика? Сильви хотела бы встретиться с ним, помочь ему.
Принцесса выслушала ее с некоторым удивлением, но в конце концов Сильви удалось ее убедить. Она взяла с Матильды обещание хранить все в тайне. Сильви догадывалась, что Матильда считает Анджея Потацкого ее любовником, но это лишь делало легенду более правдоподобной. Какая разница, что думает принцесса? Лишь бы помогла.
И принцесса помогла. Она знала, куда следует обращаться в такой ситуации, была лично знакома и с польским, и с советским послом.
Поиски заняли много времени. Так много, что Сильви почти утратила надежду. За это время она побывала в клинике несколько раз.
Минувшим летом, наконец, поиски дали результат. Выяснилось, что сына Ивана Макарова – о чудо! – усыновил богатый миланский промышленник. Охваченная радостным нетерпением, Сильви немедленно вылетела в Италию. Она сама не знала, что намерена предпринять, но хотела во что бы то ни стало увидеть мальчика.
Палаццо Сильви нашла без труда, но великолепие этого дворца несколько пригасило ее пыл. Она решила выждать – затаилась напротив и стала ждать, пока мальчик выйдет. Утром Сильви впервые увидела его – стройного юношу с густыми темными волосами и ярко-синими глазами. Я узнала бы его по одним глазам, подумала Сильви. Ей захотелось броситься к юноше, но какая-то сила удержала ее на месте. Сильви провела возле палаццо еще три дня. Темные очки создавали у нее иллюзию анонимности.
Однажды она не выдержала и окликнула юношу. Но когда он обернулся, Сильви бросилась бежать. Она не знала, что ему сказать.
Она вернулась в Нью-Йорк. Американская жизнь показалась ей еще большим кошмаром, чем прежде. Присутствие Катрин было невыносимо. Эта девочка казалась воплощением всего, что не сложилось в жизни Сильви. Кроме того, она совершенно непозволительно ластилась к Жакобу и Лео. Вселенная Сильви заполнилась ненавистью. Вскоре снова началось пьянство, Сильви взяла нового любовника, но все это не приносило облегчения.
Потом Катрин вдруг исчезла, и Сильви, испытывая неимоверное облегчение, стала мыслить яснее. Чего, собственно, ей хочется? Мысли путались, никак не желая повиноваться. Однако в конце концов созрел новый план.
Вновь понадобилась помощь принцессы.
Сильви сообщила, что хочет написать серию статей, возможно даже целую книгу. Надо же ей чем-то заниматься. Это будет книга о детях войны, о сиротах, которые выросли в приемных семьях, вдали от родины. Книга о сиротах Гитлера, сиротах Сталина. Может ли Матильда помочь в этом деле? Сильви понадобятся рекомендательные письма, советы, информация. Принцесса знает о сиротах военной поры буквально все. Прошлым летом, когда Сильви ездила в Милан, чтобы повидаться с сыном Анджея Потацкого, у нее не хватило духу поговорить с мальчиком. Сбор материалов для книги станет отличным поводом для сближения. Сильви упрашивала Матильду, почти умоляла.
Принцесса слушала ее с грустью. Прежде чем ответить, долго молча смотрела на Сильви. Потом неохотно кивнула.
– Знаете, Сильви, вы выбрали очень сложный, кружной путь, чтобы примириться с собственным детством. Нужно, чтобы вы это понимали. На самом деле цель ваших поисков – вы сами. Очень может быть, что никаких магических ответов вам найти не удастся.
Тем не менее принцесса написала рекомендательные письма, помогла наладить контакты, даже придумала для Сильви литературный псевдоним.
И вот Сильви, наконец, допущена в заветный дом. Она отхлебнула из бокала, расправила плечи, напомнила себе, что пришла сюда в качестве журналистки. Сильви как следует отрепетировала свою роль, приготовила вопросы. Она достала из сумки блокнот, приготовила магнитофон. Этим техническим приспособлением она была особенно горда – оно как бы символизировало ее принадлежность к новой профессии. Сильви перемотала ленту, подключила микрофон.
Жалела она только об одном – короткое, суховатое письмо, полученное от хозяина палаццо, давало разрешение на полуторачасовое интервью, однако запрещало делать фотографии.
Вспомнив о своем артистическом прошлом, Сильви поправила широкополую шляпу, закинула ногу на ногу, разгладила чулок. Ей хотелось, чтобы мальчик нашел ее красивой, привлекательной. А вот и он – высокий юноша в легкой рубашке, обтягивавшей не по-мальчишески широкие плечи. Сильви задохнулась от волнения и встала.
Он протянул ей руку.
– Здравствуйте, я – Алексей Джисмонди.
– А я – Лора Стирлинг – назвала Сильви свой псевдоним.
Рядом с Алексеем стоял какой-то мужчина – скорее всего наставник. Похож на англичанина, подумала Сильви. Втроем они немного поболтали о погоде, об Италии, о Нью-Йорке. Алексей говорил по-английски с акцентом, но вполне свободно. Войдя в роль, Сильви живописала красоты и чудеса Нью-Йорка, веселую ночную жизнь большого города. Несколько раз юноша рассмеялся. Потом Сильви объяснила цель своего визита. Она хотела поговорить с Алексеем о его сегодняшней жизни и о его прошлом.
Юноша посмотрел на нее с полусерьезной, полунасмешливой улыбкой. Сердце Сильви учащенно забилось – слишком уж он был похож на своего отца.
Алексей спокойно разглядывал гостью. Эта дамочка из Нью-Йорка, думал он, в юности, наверное, была красоткой. Он видел нечасто американцев, а представление о Нью-Йорке составил исключительно по гангстерским фильмам и дешевым книжкам в мягких обложках. В этом фантастическом мире царили приключения и преступления, выли полицейские сирены и скрежетали тормоза. Алексей представил, как его гостья, небрежно опершись на руку Хэмфри Богарта, входит в подозрительный ночной бар. Эта картина ему понравилась. Он отошел к пианино, и Сильви присоединилась к нему.
Широко улыбнувшись, она попросила юношу рассказать о его жизни.
– Скукотища смертная, – честно признался Алексей.
Мир вокруг действительно казался ему невыносимо скучным – если не считать чтения и кинематографа.
– Хожу в школу, возвращаюсь домой, делаю уроки, учу английский. Расскажите мне лучше еще про Нью-Йорк.
В четырнадцать лет Алексей Джисмонди не был склонен к откровенности. После переезда в Италию он почти все время проводил в уединении в роскошном палаццо. Алексей и в школу-то начал ходить всего два года назад, а до этого учителя приходили к нему на дом. Спасибо английскому воспитателю, убедившему дядю, что кино – отличный способ для изучения иностранного языка. Таким образом, уроки английского стали сопровождаться экскурсиями на фильмы Хичкока, Хьюстона и Уайлдера.
Вот уже два дня она наблюдала за величественным домом, укрывшись за платановым деревом, росшим на противоположном тротуаре. Сильви следила за тем, кто приходит в палаццо и кто оттуда уходит, пыталась представить себе жизнь его обитателей. Тайное наблюдение, едва уловимый аромат опасности наполняли ее сердце волнением, напоминая о другой эпохе, другой Сильви. Подполье, война, постоянный риск, чужое имя. После долгих лет скучной американской жизни, после давящего гнета обыденности Сильви как бы вновь стала собой. И произошло это превращение напротив палаццо, в тени раскидистого платана.
И вот огромная дверь полированного дерева распахнулась перед ней. Сильви последовала за мужчиной в темном костюме по длинной анфиладе, мимо античных бюстов, надменно посматривавших на посетительницу. На террасе было тихо; все цвета приглушены, если не считать ярко-зеленых пятен герани, тянувшейся вверх снизу, из сада. С террасы дверь вела в просторную библиотеку. Сильви опустилась в кресло, и другой служитель, тоже в темном костюме, принес на подносе кампари, соду и бокал со льдом. Затем, поклонившись, удалился.
Сильви стала ждать, невольно поддаваясь спокойному оцепенению, царившему в этом дворце.
Четыре года, четыре долгих года понадобилось ей, чтобы попасть сюда.
Сильви вспомнила, как все начиналось…
Она проходила курс лечения в пенсильванской клинике. Дело было в пятьдесят шестом году, Сильви только что исполнилось сорок лет. В клинике она оказалась не то в третий, не то в четвертый раз. Настроение у нее было ужасное – возраст разрушал не только ее красоту, но и психику. Ни один их тех людей, кого Сильви по-настоящему любила – ни отец, ни мать, ни брат, ни лучшая подруга Каролин, – не дожили до такого позорного возраста. Сильви все время думала о том, что в сорок лет у человека нет будущего.
Жакобу не нравились ее поездки в клинику, но Сильви тем не менее уезжала в Пенсильванию всякий раз, когда домашняя жизнь становилась для нее невыносимой. Жакоб плохо отзывался об этом учреждении, и чтобы досадить ему, Сильви каждый раз отправлялась именно в эту клинику. В лечебнице ей было хорошо. Хороши были пухлые медсестры в обычной цивильной одежде, эксцентричные пациентки, покладистые врачи. Здесь можно было делать все, что угодно, – запрещались лишь спиртные напитки. С этим ограничением Сильви охотно мирилась – вместо алкоголя ей давали таблетки, благодаря которым окружающий мир начинал расплываться, окутываться туманом, явь сменялась фантазиями. Эти чудесные таблетки Жакоб не одобрял.
Особенно Сильви любила окрестности клиники – рощи, поля, так мало похожие на уродливый и зловонный городской пейзаж.
Но на этот раз, в отличие от предыдущих, среди пациентов клиники появился мальчик – лет восьми, кудрявый, смуглый, выглядящий куда младше своих лет. Он всегда сидел в одном и том же углу, сидел совершенно неподвижно – лишь по бледным щекам время от времени сбегали слезы. Почему-то вид этого мальчугана приносил Сильви успокоение. Мальчик напоминал ей о ком-то или о чем-то – возможно, о потаенном участке собственной души.
Сильви садилась неподалеку, но все же сохраняла некоторую дистанцию. Она наблюдала за ребенком и видела, что он отказывается от всего – от еды, от разговоров, от заботы окружающих. Однако было заметно, что мальчик обращал на нее внимание. Сильви это чувствовала. Она держалась не слишком близко и не слишком далеко от него. И вот, в один прекрасный день, он взглянул в ее сторону.
Сильви подождала, пока это повторится, а потом подошла к нему.
– Я иду погулять, – сказала она. – Если хочешь, пойдем со мной…
Она не слишком настаивала, приглашение не должно было прозвучать назойливо. Мальчик с сомнением посмотрел на нее. Сильви стояла и ждала – минуть пять, а то и больше. Потом он кивнул.
Медленно, не говоря ни слова, они гуляли по парку. Сильви достала из кармана яблоко, надкусила, предложила ему. Ребенок озадаченно посмотрел на яблоко, а в следующую секунду жадно впился в него зубами. За все время не было произнесено ни единого слова, но на следующий день и послезавтра прогулки повторялись. На третий день Сильви спросила, как его зовут. Мальчик ответил не сразу. Лишь когда они обошли пруд, он произнес: «Иванов». Потом, чуть изменив интонацию, добавил: «Иван».
– Иванов Иван, – повторила Сильви. В ее сердце шевельнулось какое-то смутное воспоминание, но тут же поблекло.
– Хорошее имя, – сказала она.
На следующий день Иван начал с ней разговаривать – сначала с запинкой, бессвязно. Он говорил на странном английском, понять который было непросто. Мальчик приехал в Соединенные Штаты несколько месяцев назад. Он оказался не русским, а венгром. Мать отослала его из охваченной гражданской войной страны в Америку. У него теперь были новые приемные родители. Они были добры к нему, но не понимали, не могли понять – и дело было не только в языке. В конце концов, отчаявшись, приемные родители послали мальчика лечиться.
Зато Сильви его понимала. Понимала его мечты, мучившие его видения, нежелание воспринимать окружающую действительность. Таким же был маленький Габриэль и прочие сироты большой войны. Сильви обняла ребенка и с тех пор старалась не отходить от него ни на шаг. Когда он начинал говорить, она слушала.
Когда он плакал, она прижимала его к себе.
Однажды во время прогулки он спросил:
– У тебя уже есть маленький мальчик, как я?
Спросил – и умоляюще стиснул ее руку.
Его слова подействовали на Сильви странным образом – словно отворили какие-то невидимые дверцы, пробежали лучом света по темным углам. Сильви посмотрела на маленького Ивана, наклонилась и поцеловала его.
– Нет, маленького мальчика у меня нет. А жаль.
В ее памяти возникла картина: родительский дом, переставший быть родным. Первый послевоенный год. Две женщины, лежащие в кроватях. Их крики, рвущиеся из перекошенных ртов. Сильви увидела обеих страдалиц как бы сверху, потом оказалась внутри одного из этих тел. Это было ее собственное тело, Сильви рожала. Медсестры то лаяли, как гиены, то по-ослиному кричали. Шум, слишком много шума. На соседней койке тоненькая девушка. Как же ее звали? Ганка. Она бледная, заходится от крика. И еще там был мужчина. Да-да, его тоже звали Иван. Иван Макаров.
Воспоминание померкло, но затаилось где-то недалеко от поверхности, не давая рассудку успокоиться.
Сильви провела в клинике еще три недели, не расставаясь с Иваном. Она перестала принимать таблетки. Гуляя с мальчиком или просто сидя в гостиной, она вспоминала прошлое, пыталась связать воедино бессвязные эпизоды. Когда маленький Иван отправился к родителям, сжимая в кулачке бумажку с адресом Сильви, та тоже не стала задерживаться в клинике. Она загорелась новой, почти неосуществимой идеей.
О членах своей семьи Сильви не думала. Вернувшись в Нью-Йорк, она смотрела на них с ненавистью. Жакобу о своем решении рассказывать не стала – он наверняка подумал бы, что она бредит, воспринял бы ее замысел как проявление болезни. Или во всяком случае сразу стал бы копаться в причинах и мотивах, убеждать, отговаривать. Сильви ненавидела Жакоба – за то, что он давно перестал заниматься с ней любовью.
И еще она ненавидела Катрин.
Ее буквально передергивало от отвращения, когда она читала в холодных серых глазах девочки безмолвный упрек. Сильви ненавидела дочь за вечно испуганное выражение лица, за чистую кожу, за стройную фигуру, слишком часто оказывающуюся в объятиях Жакоба. Ненависть была настолько жгучей, что по временам даже заставляла забыть о новой идее.
Поначалу она собиралась посвятить в свой план сына, но затем передумала. Дело в том, что сыскное агентство, к услугам которого обратилась Сильви, не только не смогло ей помочь, но и отнеслось к клиентке как к ненормальной. Ведь у нее ничего не было, кроме имени и места рождения того, кого она хотела найти. Сильви решила, что Лео скорее всего тоже сочтет ее сумасшедшей. Да и чем мог ей помочь юноша, увлеченный своей собственной жизнью и учебой в университете? Возможно даже, что они поссорятся, а Сильви не хотела ссориться с любимым сыном.
Тогда она решила обратиться за помощью к принцессе. Матильда наверняка знала, как поступать в подобных случаях. Кроме того, у нее повсюду были связи: знакомые послы, крупные чиновники и так далее. Сильви вылетела в Швейцарию.
Она не посвятила принцессу во все подробности. Хотя бы потому, что таинственность всегда была ей по вкусу. Тайна оживляла Сильви, создавала атмосферу настоящего приключения. Принцессе Сильви сказала, что ищет сына своего друга Анджея Потацкого – того самого, который сражался и погиб в партизанском отряде вскоре после войны. Сильви сообщила Матильде, что мальчик был отдан на воспитание одному русскому офицеру, знакомому Анджея. Да, действительно странно, что у Анджея был друг из числа советских солдат, но чего на свете не бывает. Русского звали Иван Макаров. Кажется, он был кадровым офицером. Необходимо во что бы то ни стало найти этого человека. В Польше творится черт знает что, в Советском Союзе – тем более. Однако в последние годы железный занавес чуть-чуть приоткрылся. Может быть, удастся найти мальчика? Сильви хотела бы встретиться с ним, помочь ему.
Принцесса выслушала ее с некоторым удивлением, но в конце концов Сильви удалось ее убедить. Она взяла с Матильды обещание хранить все в тайне. Сильви догадывалась, что Матильда считает Анджея Потацкого ее любовником, но это лишь делало легенду более правдоподобной. Какая разница, что думает принцесса? Лишь бы помогла.
И принцесса помогла. Она знала, куда следует обращаться в такой ситуации, была лично знакома и с польским, и с советским послом.
Поиски заняли много времени. Так много, что Сильви почти утратила надежду. За это время она побывала в клинике несколько раз.
Минувшим летом, наконец, поиски дали результат. Выяснилось, что сына Ивана Макарова – о чудо! – усыновил богатый миланский промышленник. Охваченная радостным нетерпением, Сильви немедленно вылетела в Италию. Она сама не знала, что намерена предпринять, но хотела во что бы то ни стало увидеть мальчика.
Палаццо Сильви нашла без труда, но великолепие этого дворца несколько пригасило ее пыл. Она решила выждать – затаилась напротив и стала ждать, пока мальчик выйдет. Утром Сильви впервые увидела его – стройного юношу с густыми темными волосами и ярко-синими глазами. Я узнала бы его по одним глазам, подумала Сильви. Ей захотелось броситься к юноше, но какая-то сила удержала ее на месте. Сильви провела возле палаццо еще три дня. Темные очки создавали у нее иллюзию анонимности.
Однажды она не выдержала и окликнула юношу. Но когда он обернулся, Сильви бросилась бежать. Она не знала, что ему сказать.
Она вернулась в Нью-Йорк. Американская жизнь показалась ей еще большим кошмаром, чем прежде. Присутствие Катрин было невыносимо. Эта девочка казалась воплощением всего, что не сложилось в жизни Сильви. Кроме того, она совершенно непозволительно ластилась к Жакобу и Лео. Вселенная Сильви заполнилась ненавистью. Вскоре снова началось пьянство, Сильви взяла нового любовника, но все это не приносило облегчения.
Потом Катрин вдруг исчезла, и Сильви, испытывая неимоверное облегчение, стала мыслить яснее. Чего, собственно, ей хочется? Мысли путались, никак не желая повиноваться. Однако в конце концов созрел новый план.
Вновь понадобилась помощь принцессы.
Сильви сообщила, что хочет написать серию статей, возможно даже целую книгу. Надо же ей чем-то заниматься. Это будет книга о детях войны, о сиротах, которые выросли в приемных семьях, вдали от родины. Книга о сиротах Гитлера, сиротах Сталина. Может ли Матильда помочь в этом деле? Сильви понадобятся рекомендательные письма, советы, информация. Принцесса знает о сиротах военной поры буквально все. Прошлым летом, когда Сильви ездила в Милан, чтобы повидаться с сыном Анджея Потацкого, у нее не хватило духу поговорить с мальчиком. Сбор материалов для книги станет отличным поводом для сближения. Сильви упрашивала Матильду, почти умоляла.
Принцесса слушала ее с грустью. Прежде чем ответить, долго молча смотрела на Сильви. Потом неохотно кивнула.
– Знаете, Сильви, вы выбрали очень сложный, кружной путь, чтобы примириться с собственным детством. Нужно, чтобы вы это понимали. На самом деле цель ваших поисков – вы сами. Очень может быть, что никаких магических ответов вам найти не удастся.
Тем не менее принцесса написала рекомендательные письма, помогла наладить контакты, даже придумала для Сильви литературный псевдоним.
И вот Сильви, наконец, допущена в заветный дом. Она отхлебнула из бокала, расправила плечи, напомнила себе, что пришла сюда в качестве журналистки. Сильви как следует отрепетировала свою роль, приготовила вопросы. Она достала из сумки блокнот, приготовила магнитофон. Этим техническим приспособлением она была особенно горда – оно как бы символизировало ее принадлежность к новой профессии. Сильви перемотала ленту, подключила микрофон.
Жалела она только об одном – короткое, суховатое письмо, полученное от хозяина палаццо, давало разрешение на полуторачасовое интервью, однако запрещало делать фотографии.
Вспомнив о своем артистическом прошлом, Сильви поправила широкополую шляпу, закинула ногу на ногу, разгладила чулок. Ей хотелось, чтобы мальчик нашел ее красивой, привлекательной. А вот и он – высокий юноша в легкой рубашке, обтягивавшей не по-мальчишески широкие плечи. Сильви задохнулась от волнения и встала.
Он протянул ей руку.
– Здравствуйте, я – Алексей Джисмонди.
– А я – Лора Стирлинг – назвала Сильви свой псевдоним.
Рядом с Алексеем стоял какой-то мужчина – скорее всего наставник. Похож на англичанина, подумала Сильви. Втроем они немного поболтали о погоде, об Италии, о Нью-Йорке. Алексей говорил по-английски с акцентом, но вполне свободно. Войдя в роль, Сильви живописала красоты и чудеса Нью-Йорка, веселую ночную жизнь большого города. Несколько раз юноша рассмеялся. Потом Сильви объяснила цель своего визита. Она хотела поговорить с Алексеем о его сегодняшней жизни и о его прошлом.
Юноша посмотрел на нее с полусерьезной, полунасмешливой улыбкой. Сердце Сильви учащенно забилось – слишком уж он был похож на своего отца.
Алексей спокойно разглядывал гостью. Эта дамочка из Нью-Йорка, думал он, в юности, наверное, была красоткой. Он видел нечасто американцев, а представление о Нью-Йорке составил исключительно по гангстерским фильмам и дешевым книжкам в мягких обложках. В этом фантастическом мире царили приключения и преступления, выли полицейские сирены и скрежетали тормоза. Алексей представил, как его гостья, небрежно опершись на руку Хэмфри Богарта, входит в подозрительный ночной бар. Эта картина ему понравилась. Он отошел к пианино, и Сильви присоединилась к нему.
Широко улыбнувшись, она попросила юношу рассказать о его жизни.
– Скукотища смертная, – честно признался Алексей.
Мир вокруг действительно казался ему невыносимо скучным – если не считать чтения и кинематографа.
– Хожу в школу, возвращаюсь домой, делаю уроки, учу английский. Расскажите мне лучше еще про Нью-Йорк.
В четырнадцать лет Алексей Джисмонди не был склонен к откровенности. После переезда в Италию он почти все время проводил в уединении в роскошном палаццо. Алексей и в школу-то начал ходить всего два года назад, а до этого учителя приходили к нему на дом. Спасибо английскому воспитателю, убедившему дядю, что кино – отличный способ для изучения иностранного языка. Таким образом, уроки английского стали сопровождаться экскурсиями на фильмы Хичкока, Хьюстона и Уайлдера.