Аппиньянези Лайза. Память и желание. Книга 2

   Такси остановилось. Алексей помог Катрин выйти из машины, для чего ему все-таки пришлось ее коснуться. Но он опять поспешно отдернул руку.
   – Надеюсь, вы приедете в Бостон, – тихо сказала она. – Я пришлю приглашение вам в отель.
   – Я постараюсь. – Алексей переминался с ноги на ногу, как застенчивый школьник. – Спасибо вам. Спасибо за то, что провели со мной вечер.
   Он сел в такси, и автомобиль отъехал. Катрин прислонилась к двери, не в силах унять бешеное биение сердца. Надо же, он даже не попытался ее поцеловать. Мужчины нередко провожали ее до дома, но ни разу она не испытывала и тени желания, а тут… Она невесело рассмеялась. С чего это вдруг такое разочарование? Он наверняка женат или кого-то любит. Ну конечно! Как это раньше не пришло ей в голову? Какая же она дура. Есть еще на свете мужчины, для которых верность – не пустое слово. Однако чувство разочарования от этой мысли стало еще сильнее. И потом, он ни словом не намекнул на какие-то супружеские узы. Не похоже, что он женат…
   Катрин попробовала выкинуть все это из головы, но, раздеваясь перед сном, с новой силой ощутила приступ желания. Должно быть, все дело в том, что он итальянец, римлянин. Это каким-то образом связано с Карло, воссоздает забытую атмосферу страсти. В последнее время призрак покойного мужа что-то стал досаждать ей слишком часто: сначала Жакоб, потом Натали. Катрин попыталась рассуждать хладнокровно. Нет, решила она. Алексей на Карло совсем не похож. Он не так разговаривает, не так себя ведет, не так слушает.
 
   На следующий день он позвонил ей на работу.
   – Это Алексей Джисмонди, – сказала Амелия, прикрыв трубку ладонью. – Поговоришь с ним?
   Катрин кивнула и внутренне собралась.
   – Может быть, сходим в бар, когда вы закончите работу? – очень вежливо спросил он.
   – Сейчас посмотрю по ежедневнику, – озабоченно ответила Катрин, зная, что ради встречи с ним отменит все на свете, даже вечер наедине с Натали. – Может быть, в семь?
   – Отлично. – Он помолчал, потом усмехнулся. – Попробую еще раз убедить вас расстаться с картиной Сен-Лу.
   – Попробуйте, но вряд ли у вас что-нибудь получится, – сердито бросила Катрин, несколько разочарованная направлением его мыслей.
   – Я упрямый человек, Катрин, – снова рассмеялся он.
   – Я тоже. Итак, до семи. – Она повесила трубку.
   – У кого это ничего не получится? – с любопытством спросила Нора Харпер, подруга Катрин. – У тебя что, новый поклонник?
   – Это совсем не то, что ты думаешь, Нора, – отмахнулась Катрин. – Речь идет об одной картине.
   – Правда? Так я тебе и поверила. Больно уж вид у тебя загадочный.
   Катрин пожала плечами.
   – А у тебя слишком богатое воображение. Ну, хватит болтать, нужно, работать.
   Нора вздохнула и сняла телефонную трубку.
   Катрин слушала, как Нора рассказывает очередному журналисту про предстоящее открытие картинной галереи Томаса Закса. Они стали подругами еще когда Катрин работала в музее. Нора была замужем за одним из членов опекунского совета (с тех пор она успела с ним развестись). Высокая пышная блондинка, обожавшая экстравагантные туалеты и шикарных мужчин, Нора стала для нее, пожалуй, все-таки не подругой, а доброй приятельницей. Нора знала в мире искусства всех на свете, была знакома и с представителями крупного капитала, поэтому, когда она предложила Катрин свои услуги в качестве агента по общественным связям, Катрин охотно согласилась. Нора Харпер подходила для этой должности как нельзя лучше.
   Между ними существовала негласная договоренность: если Катрин хотела избавиться от ухажера, чьи домогательства становились слишком навязчивы, но ссориться с которым не следовало, на помощь приходила Нора. Она компенсировала кокетливостью и игривостью холодность Катрин, переключала внимание мужчины на себя, врачевала его уязвленное самолюбие. Катрин не уставала удивляться тому, как Нора вертит представителями мужского пола. Должно быть, проглатывает их живьем, думала она. Причем аппетит у нее, очевидно, был поистине ненасытный – в поклонниках недостатка никогда не ощущалось.
   Когда приехал Алексей, Нора Харпер еще не ушла. Впервые в жизни Катрин пожалела о том, что у нее такая соблазнительная подруга. От этого на душе стало тревожно. Еще сильнее на нее подействовало само появление Алексея, который со вчерашнего дня занимал все ее мысли. После смерти Карло ни один мужчина не волновал ее воображение до такой степени.
   Катрин старалась не смотреть ему в глаза, делая вид, что разглядывает его темную рубашку, светлый льняной костюм. Голос ее звучал немного сдавленно.
   – Алексей Джисмонди? – переспросила Нора и сладко улыбнулась, глядя на посетителя с нескрываемым восхищением. – Тот самый, кинорежиссер?
   Алексей неохотно кивнул.
   – Как я счастлива с вами познакомиться! В Вест-Сайде показывают ваш фильм, я видела его на прошлой неделе. Это просто чудо! – проворковала Нора, придвигаясь поближе.
   Алексей слегка поклонился в знак благодарности.
   Катрин мысленно выругалась. Почему она ничего не знала об этом фильме? Вот Нора – та осведомлена решительно обо всем на свете.
   – Мы можем идти, Алексей, – сказала она вслух. – Только сегодня вечером я буду вынуждена расстаться с вами пораньше – мне рано утром лететь в Бостон.
   – Конечно-конечно, – сказал он и стал прощаться с Норой.
   Катрин вдруг стало стыдно. Может быть, он не хочет расставаться с ее подругой. Нельзя же уводить его насильно.
   – Может быть, Нора, присоединишься к нам? – вяло предложила она.
   – С удовольствием! – тут же согласилась Нора.
   Алексей покосился на нее и решительно заявил:
   – Извините, мисс Харпер, не хочу показаться вам грубым, но мне хотелось бы обсудить с Катрин кое-какие вопросы наедине.
   Нора вопросительно взглянула на Катрин.
   – Ах да, я совсем забыла, – дрогнувшим голосом пролепетала Катрин. – Нора, закрой, пожалуйста, галерею. Поговорим завтра.
   Та кивнула.
   – Но мы ведь увидимся с вами в Бостоне, мистер Джисмонди? – И протянула ему приглашение.
   Алексей вежливо улыбнулся:
   – Это не исключено.
   Когда они вышли на улицу, он слегка коснулся плеча Катрин.
   – Знаете, мне было показалось, что вы не хотите оставаться со мной наедине.
   Катрин улыбнулась:
   – Если вы собираетесь уговаривать меня отдать вам ту картину… Знаю я вас, римлян. Вы умеете убеждать.
   Уже произнеся эти слова, Катрин поразилась тому, что может так спокойно рассуждать о «римлянах». Это ее даже испугало.
   Во взгляде Алексея промелькнуло нечто не вполне понятное.
   – Можете не тревожиться, – сказал он. – Я отлично знаю разницу между убедительностью и навязчивостью. В свое время мне были преподаны кое-какие уроки по части женской свободы.
   Это сообщение очень заинтересовало Катрин.
   – Ну-ка, расскажите поподробнее. Что это были за уроки?
   Алексей ответил не сразу. Лицо его сделалось печальным.
   Они шли по Манхэттену и сами не замечали, что ступают шаг в шаг. Каждый думал о своем, но ни на секунду не забывал о спутнике.
   – Может быть, вон туда? – указала Катрин на ближайший бар. – Там не очень шумно.
   – Не очень шумно? Значит, вам придется выслушать мои доводы, – рассмеялся он.
   – Так и быть, выслушаю. Но сначала вы расскажете мне об уроках женской свободы.
   Они сели за столик на втором этаже, подальше от шума.
   – Я пытался пошутить, – серьезно ответил он. – Шутка получилась не слишком удачной.
   Ей неудержимо захотелось провести рукой по его лицу, стереть с него грусть и усталость.
   – И все-таки расскажите, – попросила она.
   Алексей пожал плечами, задумчиво отпил из бокала.
   – У меня была знакомая, которая любила говорить, что мужчина очень легко может перейти от убеждения к тирании, когда имеет дело с женщиной.
   – Понятно. – Катрин немного подумала и все же спросила: – Это была ваша хорошая знакомая?
   – Больше, чем знакомая.
   Катрин впилась в него глазами:
   – Вы говорите про нее в прошедшем времени?
   Ей было необходимо во что бы то ни стало получить ответ на этот вопрос.
   – Она умерла, – просто сказал он. – Покончила с собой. В тюрьме.
   Ну вот, впервые он сказал об этом другому человеку, вслух. Алексей смотрел на Катрин. Ее серые глаза приоткрылись еще шире, уголки губ чуть дрогнули.
   – Совсем как ваша мать. Та ведь тоже покончила с собой? – добавил он.
   – Это не одно и то же. Я не любила свою мать, – вырвалось у нее. Зачем она сказала это человеку, которого почти не знает?
   – И потом, к тому времени я уже не жила дома. Ее смерть не произвела на меня большого впечатления.
   Алексей представил ее девочкой – обиженной, упрямой, решительной. Огромного труда стоило ему удержаться от того, чтобы не взять ее за руку.
   – Почему она это сделала? – спросил он после паузы.
   – Не знаю. Я вообще мало ее знала. Она была нездорова, у нее часто бывали депрессии.
   Алексей попытался сопоставить слова Катрин с лицом, которое видел на картине и на фотографии. Но черты Катрин вытесняли лицо Сильви Ковальской.
   – Что ж, мы редко знаем по-настоящему даже близких людей, – сказал он вслух. – Лишь какие-то отдельные стороны их характера – те стороны, с которыми нам приходится сталкиваться.
   – Я хотела бы узнать вас получше, – без малейшей тени кокетства сказала Катрин.
   Его глаза сверкнули.
   – Боюсь, вам не слишком нравится то, что вы обо мне узнаете.
   Он рассмеялся.
   Катрин тоже улыбнулась.
   – Ничего, рискну.
   Неужели эти легкомысленные слова произнесла она? Невероятно! Но на душе почему-то было очень легко. Катрин улыбнулась.
   – Знаете что, давайте сходим в кино, посмотрим ваш фильм? Я его еще не видела.
   Да, именно этого она хотела бы больше всего: сидеть рядом с ним в темноте и смотреть, как на экране разворачивается действие, порожденное его воображением.
   – Это мой самый первый фильм, – засомневался Алексей. – Он снят много лет назад. И потом, вы ведь собирались вернуться пораньше.
   Улыбка на ее лице угасла.
   – Я могла бы позвонить домой и предупредить. Конечно, если вы не…
   Он не дал ей договорить:
   – Тогда пойдем.
   Они взяли такси, едва успели к сеансу. Катрин не отрываясь смотрела на экран. Южная Италия, темная, зловещая атмосфера клаустрофобии. Юная девушка с прекрасным, одухотворенным лицом, на миг вырывающаяся на свободу и вновь оказывающаяся взаперти. Это было не кино, а сама жизнь. Достоверное повествование, пронизанное щедрой чувственностью.
   Катрин была поглощена фильмом, все время помня о том, что это произведение создал человек, сидящий рядом с ней. Он рассказывает историю девушки, он знает и понимает все. Безотчетно Катрин коснулась его руки, однако, опомнившись, отстранилась. Но Алексей сам обнял ее за плечи, и, ощутив тепло его руки, Катрин заплакала – о героине фильма и о себе.
   – Спасибо вам, – сказала она, когда фильм закончился. – Спасибо.
   Других слов в этот миг у нее не было.
   Когда такси доставило их к ее дому, Катрин предложила:
   – Может быть, хотите подняться и еще раз посмотреть на картину Сен-Лу?
   Но Алексей остановился у порога и, взяв ее за руку, сказал сдавленным голосом:
   – Катрин… Вам нужно понять, что я человек ненадежный. Полагаться на меня нельзя.
   Когда-то то же самое сказала ему Роза. Как мало была она похожа на эту женщину, которая смотрела на него с мягкой улыбкой.
   – Мой многоуважаемый отец-психоаналитик с раннего детства твердит мне, что надежных людей на свете вообще не бывает. И меньше всего можно полагаться на самого себя.
   Катрин хотела произнести эти слова шутливо, но внезапно охрипший голос выдал ее.
   Алексей вошел за ней следом в квартиру, подождал, пока Катрин отправит горничную домой и проведает спящую Натали.
   – А теперь, пока я сооружу что-нибудь перекусить, можете идти любоваться на Сильви Ковальскую, – улыбнулась она. – Только смотрите, не сбегите с картиной. Этот номер у вас не пройдет.
   Алексей стоял в кабинете Катрин перед портретом и думал, что он совсем спятил. На картину он взглянул лишь мельком и тут же опустился в кресло. Нужно немедленно обо всем рассказать Катрин. Она сильнее, чем показалось ему вначале. Можно рассказать ей о своих подозрениях – она выдержит. В конце концов, возможно, все это чушь. Ведь нет никаких фактов, подтверждающих, что Сильви Ковальская – его мать.
   Но глаза на портрете манили и притягивали. Алексей взглянул на картину, потом увидел в зеркале собственные глаза. Сходство было несомненным. Ему показалось, что лицо на портрете глумится над ним, и, не выдержав, он спустился по лестнице вниз.
   Из гостиной доносились легкие шаги Катрин. Алексей остановился у двери, зорким взглядом кинематографиста стал наблюдать за ней. Как грациозно ставит она поднос на кофейный столик. Его профессиональный глаз отметил и стройность длинных ног, и плавный изгиб талии, и беззащитность шеи над высоко поднятыми волосами. Еще можно было остановиться, но не хватило сил. Прижать ее к себе – хотя бы один раз. Когда Катрин обернулась, Алексей сделал шаг ей навстречу.
   Поцелуй показался ему вечностью. Их тела, их губы соединились. Алексей ощущал неистовый голод и аромат – больше ничего.
   А затем издали донесся детский голосок:
   – Мама! Мамочка!
   Алексей разжал объятия, их взгляды встретились. Оба поняли друг друга без слов. Длинные тонкие пальцы нежно коснулись его щеки. Он ответил ей тем же жестом. Катрин казалась ему самой прекрасной из всех женщин.
   Им овладела невыразимая грусть.
   – Не провожай меня, я выйду сам, – прошептал он.
   Он боялся, нет, надеялся, что Катрин его остановит, но детский голос позвал вновь.
   – В Бостоне, да? – прошептала Катрин.
   Алексей кивнул.
   – И еще одна просьба, – сказал он. – Ты не могла бы попросить отца, чтобы он показал мне картины из его коллекции? Это тебя не затруднит?
   – Ничуть, – улыбнулась Катрин.
 
   Жакоб Жардин протянул Алексею бокал и вопросительно взглянул на него:
   – Итак, мистер Джисмонди, мы встречаемся вновь.
   – Да, и надеюсь, что еще не успел вам надоесть. – Алексей откинулся на спинку кресла и обвел взглядом стены гостиной. – Во время нашей первой встречи я понятия не имел, что вы были дружны с Мишелем Сен-Лу и что Сильви Ковальская – ваша жена.
   Ну вот, эти слова произнесены вслух, подумал он и посмотрел в глаза собеседнику.
   – Я увидел портрет вашей жены, ныне принадлежащий мисс Жардин, на выставке в Риме. Это потрясающая картина. Она очень меня заинтересовала.
   – Да, картина хорошая. – По лицу Жакоба пробежала легкая тень, но тут же исчезла, сменившись обычным ироническим выражением. – Как и все по-настоящему талантливые произведения, эта картина имеет не слишком веселую историю.
   Алексей выжидательно смотрел на хозяина, но тот молчал.
   – Я заметил, когда разглядывал картину вблизи, что холст в одном месте надрезан.
   – Вы очень наблюдательны, мистер Джисмонди. Моя жена, которая тогда, собственно, еще не являлась моей женой, не слишком любила эту картину. Однажды она даже попыталась ее изрезать.
   Жакоб вспомнил сцену в Руссильоне, и она, выплыв из прошлого, предстала перед ним во всей яркости и полноте. Искаженное мукой лицо Сильви, острота чувств, собственный гнев и смятение.
   Голос молодого человека вернул его в настоящее.
   – Извините за нескромность, но не было ли в то время у Сильви Ковальской романа с Мишелем Сен-Лу?
   – Думаю, вряд ли, – пожал плечами Жакоб. – Да и что такое «роман»? Разве можно разобраться в подобных вещах? В особенности, если речь идет о такой женщине, как Сильви. В юности Сильви Ковальская была весьма своеобразной особой. – Он улыбнулся. – Тому осталось множество свидетельств. Я знаю лишь, что сам Мишель этот факт отрицал. – Жакоб снова хмыкнул. – Но портреты, которые он писал с нее в ту пору, относятся к числу лучших его работ. В них явно ощущается сильная эмоциональная связь между художником и моделью. Вы не стесняйтесь, мистер Джисмонди, рассматривайте картины сколько хотите.
   Алексей прошелся по комнате.
   – Да, необыкновенная женщина, очень красивая. – Он обернулся к Жакобу. – Мне кажется, я один раз с ней встречался, – нарочито небрежным тоном заметил он. – Но я не уверен, я был тогда очень юн. И все же, мне кажется, это была она. Одна женщина приходила брать у меня интервью для книги. У нее был псевдоним…
   Алексей сделал паузу, с нетерпением дожидаясь ответа.
   Жакоб встал, сделал несколько шагов.
   – Это возможно. Я знаю, что перед смертью Сильви работала над книгой. Мне она рукопись не показывала, а после ее смерти ничего не нашли – возможно, Сильви ее уничтожила.
   – Извините, – пробормотал Алексей, видя, как расстроен Жакоб. – Я вовсе не хотел влезать в вашу личную жизнь.
   Жакоб нервно рассмеялся:
   – Не беспокойтесь, мистер Джисмонди. Такова жизнь. Для одних – история искусства, для других – собственное прошлое. Пойдемте ко мне в кабинет, там есть и другие работы.
   Он включил в кабинете свет.
   – Вот, наслаждайтесь. В старости созерцание – одна из немногих радостей, остающихся у человека. Постепенно превращаешься в ходячую историю века. Приходят молодые, задают невинные вопросы. – Он покачал головой. – Тут, кстати, есть и работы моей жены. Правда, она никогда и никому их не показывала – предпочитала уничтожать собственноручно. – Он порылся в каких-то папках, положил одну на стол. – Можете посмотреть. Может быть, они вдохновят вас. Мне самому эти рисунки очень нравятся, а мою дочь от них с души воротит.
   Но Алексей не торопился подходить к столу. Он медленно рассматривал картины, висевшие на стенах, ощущая, что пульс бьется все чаще и чаще. Папка притягивала его с таинственной силой. Казалось, голова вот-вот лопнет от множества накопившихся вопросов. Не выдержав, Алексей спросил, стараясь говорить спокойно:
   – Ваша жена полька. Я тоже родился в Польше. Насколько я понимаю, именно этим обстоятельством был вызван ее визит ко мне.
   – Очень может быть. – Жакоб откинулся на спинку кресла. – Она провела у себя на родине ранее детство, и еще один раз наведывалась туда вскоре после окончания войны. – Он откашлялся. – Но детство, как учит моя профессия, – самая важная пора в формировании личности. Поэтому Сильви всегда испытывала необычайный интерес ко всему польскому. – Он замолчал, увидев, с каким выражением лица Алексей рассматривал рисунки. – Правда, в этих работах что-то есть?
   Алексей молча кивнул, боясь, что у него сорвется голос. Среди рисунков с персонажами фантастического бестиария он внезапно наткнулся на собственный портрет: мальчик рядом с кинопроектором и экраном. Скоро ему попался еще один набросок: тот же самый мальчик, со всех сторон окруженный скорпионами, единорогами, фениксами и русалками. Но больше всего Алексея потряс рисунок, на котором была изображена комната с больничными койками, человек в военной форме, а внизу два слова: «Макаров» и «Люблин».
   Алексей чуть не выронил сигарету. Макаров! Сильви знала его отца! Мысль заработала с лихорадочной быстротой. Может быть, дядя? Нет, от дяди Сильви не могла узнать эту фамилию, Джанджакомо никому и никогда не рассказывал о прошлом своего приемного сына. Значит, Сильви Ковальская знала его отца. Кроме того, она была в Люблине, где Алексей родился. Воображение моментально создало легко угадываемый сюжет, контуры романтической истории. В руках у Алексея, можно сказать, оказались неопровержимые доказательства правдоподобия этой версии. Но что с ними делать?
   – Эти рисунки вселяют в душу тревогу, не правда ли? – послышался откуда-то издалека голос Жакоба.
   – Да, вы правы, – кивнул Алексей.
   Он закрыл папку и внимательно посмотрел на хозяина. Можно ли спросить этого любезного господина с такими добрыми глазами о любовной связи между его покойной женой и человеком, которого звали Иван Макаров? Нет, это невозможно. Алексей вообразил себя на месте Жакоба, представил чувство горечи, гнева, обиды.
   – Да, эти рисунки впечатляют, – медленно произнес он вслух. – Может быть, когда-нибудь в будущем вы позволите мне взглянуть на них вновь. А сейчас, с вашего позволения, я пойду – и так я отнял у вас слишком много времени. – Он поднялся. – Большое вам спасибо.
   – Не стоит благодарности, мистер Джисмонди. Я всегда рад услужить другу моей дочери, – улыбнулся Жакоб. – Надеюсь, мы еще увидимся в Бостоне. Если вы любите искусство, коллекция Томаса Закса вас заинтересует.
   Алексей поклонился.
 
   Дом Томаса Закса был переполнен людьми, жизнью, весельем. Хлопали пробки шампанского, звучали возбужденные голоса. Здесь собрались все – бостонская элита: богачи из фешенебельных кварталов Бакс-каунти (этих сразу можно было узнать по громких голосам и ослепительному сиянию бриллиантов), представители городских властей, снисходительно-скучающие художники, надменные журналисты и художественные критики, которым предстояло описать выдающиеся события в своих статьях. Успех, полный успех, думала Катрин, пробираясь через толпу из приемной в бывший кабинет, из кабинета – в библиотеку. Она улыбалась, здоровалась со знакомыми, принимала поздравления. Некоторые гости – главным образом студенты и школьники, которых она тоже пригласила, – не только глазели по сторонам, но – о чудо! – даже рассматривали картины. Катрин подумала, что Томас был бы доволен. Она очень устала, но находилась в приподнятом настроении.
   Не было лишь одного человека, которого она хотела увидеть больше всех. От этого ее радостная улыбка постепенно блекла. Алексей Джисмонди не приехал. Светская болтовня, многочисленные поцелуи и рукопожатия не давали ей расслабиться, но разочарование с каждой минутой все нарастало.
   К девяти вечера бутылки шампанского и комнаты особняка понемногу опустели. Гостей осталось совсем немного. Уставшая от поздравлений Катрин бродила по комнатам в поисках Жакоба и Натали. Они оказались в кабинете. А рядом с ними стоял Алексей – высокий, стройный, внимательно слушающий Жакоба. У Катрин учащенно забилось сердце.
   – Мамочка, смотри, кто приехал! – закричала Натали. – Это Алексей. Я хотела познакомить его с дедушкой, а они, оказывается, и так знакомы. Дедушка пригласил его поужинать с нами.
   Голосок Натали звучал торжествующе.
   Вот и отлично, подумала Катрин. Все устроилось само собой. Она погладила дочку по плечу:
   – Вот и отлично, детка.
   Натали искоса взглянула на мать:
   – Ты не расстроишься, если Алексей с нами поужинает?
   – Нет. С какой стати? Наоборот, я очень рада.
   Катрин обняла отца, пожала Алексею руку.
   – Очень хорошо, что ты приехал, – тихо сказала она, вновь околдованная магнетической силой, исходившей от этого смуглого лица, в котором ощущалась некая тайна. Внезапно Катрин почувствовала, как тесно облегает ее тело новый элегантный костюм.
   – Да, Кэт, я пригласил мистера Джисмонди отужинать с нами. Оказывается, он интересуется не только творчеством Мишеля Сен-Лу, но и психоанализом, – усмехнулся Жакоб. – Это вряд ли понравится моей дочери, мистер Джисмонди. Если бы вы побеседовали с ней на эту тему, вы бы сразу поняли, что она терпеть не может психоанализ. Спорить с ней по этому поводу бесполезно.
   – Дедушка, мама никогда не спорит. Она просто смотрит неодобрительно, – ясным голоском вставила Натали.
   Катрин покраснела:
   – Ну вот, Алексей, они выложили тебе сразу все наши семейный секреты. Таков уж обычай в нью-йоркских семьях.
   Алексею показалось, что цвет ее серо-голубых глаз омывает и очищает ему душу.
   – Полагаю, что мне известны еще не все ваши секреты.
   – Не было бы секретов, сидел бы я без работы, – засмеялся Жакоб.
   – О каких это секретах вы тут говорите? – подошла к ним Нора Харпер.
   – О самых что ни на есть неприличных, – шутливо ответил Жакоб.
   Катрин с подозрением наблюдала, как ее подруга и Алексей жмут друг другу руки. Оказывается, Нора тоже была приглашена на ужин. Она немедленно монополизировала Алексея, стала расспрашивать, что он думает о коллекции Закса. Катрин растерялась, почувствовала себя неопытной девочкой. Она совершенно не представляла, как вести себя в подобной ситуации. Но, когда ее глаза встретились с глазами Алексея, она прочла в них явное и несомненное желание. В ней немедленно шевельнулось ответное чувство. Незримое пламя вспыхнуло, объединив их обоих. И происходило это в присутствии ее отца, ее дочери!
 
   К тому времени, когда вся компания добралась до ресторана морской кухни, расположенного в одном из старейших кварталов Бостона, Жакоб Жардин мысленно пересмотрел свое отношение к Алексею Джисмонди. Пожалуй, этот долговязый молодой человек ему нравился. Да и Катрин он подошел бы. Хорошо воспитан, откровенен в суждениях, а кроме того, чем-то неуловимо похож на Катрин. Мощный заряд энергии, сдерживаемый стальной волей.
   Жакоб посмотрел на свою дочь. Катрин сегодня была не такой, как обычно; от нее буквально исходило сияние. Открытие картинной галереи явно пошло ей на пользу. Может быть, теперь она переменится. Не исключено также, что дело не в галерее, а в этом молодом человеке. Жакоб покосился на Алексея. Надо будет поскорее оставить их наедине.