Аппиньянези Лайза. Память и желание. Книга 2

   Именно в этом зале принцесса, выглядевшая весьма импозантно в длинном черном платье, встретила своих гостей. Несмотря на возраст, ее глаза по-прежнему светились силой и энергией. С годами Матильда несколько располнела, но юной Катрин принцесса показалась олицетворением королевского величия. Матильда и Жакоб по-дружески обнялись, а затем принцесса остановилась перед Катрин и внимательно посмотрела на нее.
   – Твой отец не предупредил меня, что ты совсем взрослая, да еще и такая красавица, – весело сказала принцесса и обняла девочку. – Надеюсь, мы с тобой подружимся. Будь здесь как дома.
   Катрин вежливо улыбнулась, но в следующий миг улыбка ее стала гораздо шире – ей в бок ткнулся шумно сопящий нос.
   – Ах да, я забыла познакомить тебя с Пилку и Мартином. Катрин, пожми им лапу. Они очень хорошо воспитаны, гораздо лучше, чем прочие члены семьи. – Принцесса звонко расхохоталась. – От безделья они ужасно растолстели, но нашей дружбе это не мешает. Собственно говоря, именно из-за этой парочки я перестала путешествовать по свету. Предпочитаю, чтобы люди приезжали ко мне.
   Принцесса сокрушенно покачала головой.
   – Знаешь, Мэт, твое существование вряд ли можно назвать жизнью отшельницы, – шутливо заметил Жакоб. – Не слишком верь тому, что говорит эта женщина, Катрин.
   – Первый урок, который тебе, Катрин, следует усвоить: дели все, что говорит твой папочка, на два, – тем же тоном ответила принцесса. – Однако давайте садиться за стол. Наша повариха собиралась превзойти саму себя. Я попросила ее приготовить настоящий американский завтрак, чтобы вы чувствовали себя как дома. По-моему, она считает, что у всех американцев невообразимый аппетит.
   Они проследовали за принцессой в столовую, где длинный стол был весь уставлен тарелками с хлопьями, фруктами, булочками и пончиками, горячими рогаликами, кувшинами со свежим апельсиновым соком. Не успела Катрин усесться, как горничная тут же подала ей целый серебряный поднос с горячими блинами.
   – Вот видишь, – улыбнулась принцесса, глядя на испуганно съежившуюся Катрин. – И все это придется съесть, иначе повариха обидится.
   За трапезой принцесса и Жакоб болтали по-французски. Катрин внимательно наблюдала за ними, удивленная тем, что отец здесь совершенно иной, чем в Нью-Йорке. С его губ не сходила улыбка, жесты стали легкими и свободными. Он явно чувствовал себя здесь как дома. Впервые девочке пришла в голову мысль, что для отца жизнь с Сильви была не меньшей мукой, чем для нее, Катрин. Должно быть, о многом она даже не догадывалась, и это открытие расстроило девочку. Получается, что, убежав из дома, она повела себя эгоистично, бросила отца одного.
   Принцесса словно прочитала ее мысли:
   – Катрин, должна тебе сказать, что все мы очень рады твоему приезду. Это просто чудесно, что ты будешь учиться в пансионе неподалеку и часто бывать у нас в Валуа. Надеюсь, что и твои родители, – принцесса намеренно подчеркнула множественное число, – воспользуются этим предлогом, чтобы почаще бывать в замке. – Она встала и протянула девочке руку. – Но ты, наверное, устала и хочешь отдохнуть. Тебе приготовили комнату, которую отныне можешь считать своей. – Матильда очаровательно улыбнулась. – Фиалка рассказала мне, что любят и чего не любят девочки твоего возраста. Там целая груда романов, проигрыватель, пластинки Элвиса Пресли и Дейва Брубека…
   Эти имена принцесса старательно заучила наизусть.
   Жакоб рассмеялся:
   – Матильда всегда обожала разыгрывать из себя добрую фею, крестную матушку из сказки.
   Матильда ласково посмотрела на девочку. Пожалуй, этому ребенку действительно не помешала бы крестная мать. А еще лучше – просто мать. Как мог Жакоб довести до такого? Но мужчины вообще не видят того, что находится у них прямо под носом. Девочка, конечно, хороша собой, но она постоянно насторожена, словно боится лишний раз засмеяться или как-то иначе проявить свои эмоции. Чересчур сдержанна, скованна для своего возраста. Принцесса представляла себе американских девочек совсем иначе – веселыми, беззаботными, полными энтузиазма.
   Катрин больше напоминала тех несчастных детей, кому принцесса давала приют в своем замке во время войны. Они были такими же вежливыми, послушными, тихими, но глаза их смотрели не по годам скорбно и отстраненно. Казалось, эти маленькие старички приняли решение замкнуться внутри себя, поняв, что иначе им в этом мире не выжить. Они заперлись от окружающих за прочными каменными стенами своего «я» и ревниво охраняли свою крепость. До тех пор, пока она остается неприступной, они жили в безопасности, защищенные от кошмаров мира взрослых.
   Больше всего Матильда хотела бы обнять девочку, прижать к себе и успокоить.
   Катрин не догадывалась о раздумьях Матильды; лицо ее то и дело озарялось мечтательной улыбкой. У девочки было ощущение, что она видит чудесный сон, после которого не хочется просыпаться. Все вокруг были так внимательны, так добры. В мире царила красота.
   Все время, пока Катрин находилась в Валуа, ощущение прекрасного сна ее не оставляло. На следующий день состоялась экскурсия высоко в горы, туда, где уже лежал снег. Впервые в жизни Катрин встала на лыжи. От быстрого спуска по склону среди стремительно проносящихся мимо деревьев захватывало дух. Пьянило чувство свободы и скорости. Никогда еще Катрин не испытывала такого головокружительного ощущения раскрепощенности. Как хорошо, что Сильви не откликнулась на приглашение принцессы и осталась дома. Правда, виновато подумала Катрин, из-за этого не приехал Лео. Но вместо Лео рядом с ней была Фиалка.
   Эта темноволосая, жизнерадостная девушка сразу же взяла на себя роль старшей сестры. Она опекала Катрин, давала ей советы, которые сама же, спустя минуту, со смехом отвергала, с энтузиазмом рассказывала о своей работе. Фиалка занималась восстановлением старинных рукописей, книг и документов. Эта редкая профессия требовала больших знаний и незаурядного мастерства. Кроме того, по роду своей деятельности Фиалка постоянно оказывалась в гуще всяких необычайных происшествий, в которых участвовали полицейские, адвокаты и знаменитые предприниматели. Сначала Фиалка существовала на вольных хлебах, а недавно открыла в Женеве собственный офис.
   За праздничным рождественским ужином (Катрин подумала, что повариха готовила это пиршество несколько недель, никак не меньше) Фиалка взахлеб рассказывала о своей увлекательной жизни. Она явно воображала себя новоиспеченным криминалистом вроде Филипа Марлоу и всячески давала понять, что прекрасно осведомлена о самых сокровенных тайнах преступного мира.
   – После пожара мне звонят из фирмы «Химмельбрау и Штрик», умоляют спасти обгоревшую картотеку, где хранятся данные всех клиентов. Представляете, тридцать лет юридической практики – и все прахом! Я беру свой сундучок с волшебными зельями, сажусь за работу, и что вы думаете? – Фиалка сделала эффектную паузу, чтобы распалить любопытство слушателей. – Один из обугленных документов свидетельствует, что бывший служащий адвокатской фирмы, уволившийся в прошлом году, несколько лет подряд обкрадывал своих патронов. А затем выясняется, что он и устроил поджог, желая замести следы. Полиция меня совсем замучила! – торжествующе закончила Фиалка.
   – Моя дочь обожает всяческие авантюры, – поджала губы принцесса. – Не знаю, в кого она такая уродилась.
   – Еще как знаешь, – в тон ей ответила Фиалка. – Во-первых, во мне присутствуют твои гены, а во-вторых, сыграло свою роль воспитание в школе мадам Шарден. Кстати, учти, Катрин, что пансион, в который ты поступаешь, – заведение весьма специфическое.
   Она театрально закатила глаза.
   Катрин заметила, что отец встревоженно взглянул на принцессу.
   – Да не слушайте вы ее, – рассмеялась Матильда. – Мадам Шарден – образец педагогической строгости.
   – Тогда ладно. Ведь эта дама воспитала нашу чудесную Фиалку.
   Жакоб кинул на дочь принцессы любящий взгляд: само присутствие Фиалки, казалось, переполняло его радостью.
   В любом случае в пансионе Катрин будет лучше, чем дома. Да и от опасно привлекательного Томаса Закса ее следует держать подальше. Мадам Шарден позаботится о том, чтобы Катрин не слишком осаждали посетители.
   – Возможно, мадам Шарден и можно назвать образцом педагогической строгости, – вставила Фиалка, – плюс к тому она еще и непревзойденный знаток латинских спряжений и тригонометрии. Но ее воспитанницы – дело совсем другое, – загадочно добавила она.
   Что представляли собой воспитанницы мадам Шарден, Катрин выяснила чуть позже. Первое впечатление от пансиона было не из приятных. Поначалу все выглядело замечательно – чудесный горный пейзаж, трехэтажное кирпичное здание с часовней и пристройками, находившееся на полпути между Женевой и замком принцессы. Все здесь дышало пасторальным спокойствием.
   Однако когда Катрин оказалась наедине с крупной неулыбчивой особой, настроение у нее быстро испортилось. Директриса сунула новой ученице два листка: на одном схема пансиона, на которой комната Катрин была помечена крестом; на другом – длинный список правил поведения на четырех языках – французском, немецком, итальянском и английском. Школа насквозь пропахла запахом мыла и дезинфекции. В главном здании было жарко натоплено, но во флигеле, где находилась комната Катрин, оказалось весьма прохладно.
   Пьер, шофер принцессы, поставил багаж Катрин посреди комнаты, ободряюще улыбнулся и попрощался. Сказал, что заедет через три недели, когда у Катрин будет выходной. Девочкам позволялось принимать посетителей и отлучаться лишь один раз в три недели. В остальное время пансионат представлял собой замкнутый мир.
   У мадам Шарден были очень строгие представления о воспитании. Она считала, что девочки нуждаются в ежедневных физических нагрузках. Поэтому в семь утра воспитанницы должны были делать бегом три круга вокруг школы. От этой обязанности их избавлял лишь особенно обильный снегопад. Кроме того, после обеда ежедневно отводилось время для занятий физкультурой. Рацион питания был строго ограничен, сладости и вовсе находились под запретом.
   Следующим по важности после физкультуры предметом считалось моральное воспитание; далее по убывающей следовали ботаника, языки и пластические науки. Мадам Шарден была протестанткой и находилась под сильным влиянием идей Руссо, причем особое впечатление на нее произвели воззрения Жан-Жака на проблемы воспитания. Считалось, что сначала должны следовать естественные науки, и вбивать их в головы учениц следует с неукоснительной строгостью.
   Прочитав свод школьных правил, Катрин затосковала. Отведенная ей комната производила гнетущее впечатление спартанской простотой обстановки: три кровати, три тумбочки, один письменный стол и никаких признаков того, что здесь обитают живые люди. Катрин, которая, за исключением недели, проведенной у Томаса Закса, никогда не отлучалась из родительского дома, с ужасом думала о том, что ей отныне предстоит существовать под гнетом суровых правил мадам Шарден. Если бы не страх перед матерью, забыть о котором было невозможно, Катрин, наверное, расплакалась бы от тоски по дому. Но если о семейном очаге она вспоминала без ностальгии, то об Антонии и свободных нравах своей нью-йоркской школы вздохнула не раз. Там, в Америке, считалось, что учитель – друг ученика…
   – А вот и новенькая.
   Катрин обернулась и увидела высокую стройную девочку со светлыми волосами. За ней в комнату вошла еще одна – меньше ростом и круглее. Первая протянула руку:
   – Я – Порция Гэйтскелл, а это – Мари-Элен Бомон, – сказала она по-французски, но с английским акцентом. – Не обращай внимание на чушь, которую понаписали в инструкции. Директриса обожает пугать новеньких.
   Обе девочки засмеялись, и Катрин тоже робко улыбнулась.
   – Вот твоя кровать, вот твоя тумбочка. – Порция показала на место возле стены. – Можешь распаковать вещи прямо сейчас. Или, если хочешь, мы сначала покажем тебе школу. «Ваш долг, девочки, позаботиться о том, чтобы новые ученицы чувствовали себя здесь как дома», – внезапно произнесла Порция назидательным тоном директрисы, и Мари-Элен весело захихикала.
   – Порция отлично умеет передразнивать мадам Шарден, – сообщила она тихим бархатным голосом. – На, попробуй. Сразу почувствуешь себя как дома.
   Мари-Элен открыла дверцы шкафа, порылась в глубоких карманах зимнего пальто и достала оттуда коробочку трюфелей.
   К концу вечера, после того как Катрин поужинала за общим столом в просторной столовой, выслушала торжественную речь директрисы по поводу начала нового семестра, а затем, после отбоя, поболтала со своими новыми подругами, у нее сложилось твердое убеждение, что в пансионе ей будет жить куда лучше, чем дома.
   Шли недели, и единственное, что расстраивало девочку – так это то, что ее подруги успели повидать на своем веку гораздо больше, чем она. Правда, Мари-Элен была на год старше, а Порция – на целых два, но дело ведь не в возрасте. Обе соседки Катрин были гораздо опытнее ее и при первой же возможности бесшабашно нарушали школьные правила. В этих выходках чувствовался и вызов, и детская любовь к озорству, и страсть к таинственности и заговорам, неизбежно возникающая, когда подростки живут в вынужденном отрыве от внешнего мира.
   Если бы родители узнали, чем занимаются в швейцарском пансионе их девочки, первой реакцией был бы ужас. Впрочем, вероятно, немного поразмыслив, наиболее разумные из взрослых пришли бы к выводу, что эти маленькие заговоры и эскапады как нельзя лучше готовят девочек к будущей светской жизни. Отец Порции был послом, и девочка успела пожить в Нигерии, Китае и Вашингтоне. Она прекрасно знала, что такое секреты и интриги. Мари-Элен была дочерью богатого французского промышленника, и каждое лето проводила в каких-нибудь экзотических местах, дававших богатую почву для работы воображения.
   Воспитанницы пансиона являли собой целую Организацию Объединенных Наций в миниатюре – так сказать, ООН знатности и богатства. Когда разговоры заходили о выгодных замужествах, скандальных разводах, тонкостях высокой моды и непредсказуемости мужчин, Катрин чувствовала себя полной невеждой. Поражало ее и то, с какой изобретательностью девочки плели сложнейшие интриги, желая нанести удар по ненавистной преподавательнице или не понравившейся им соученице. Не менее хитроумные планы составлялись, когда нужно было просто на несколько часов улизнуть со школьной территории на волю. Катрин часто вспоминала прощальные слова Томаса и думала, что она, пожалуй, и в самом деле слишком невинна.
   На первых порах она почти не открывала рта и больше слушала, а затем, лежа вечером в постели, размышляла об услышанном. Она писала Антонии длинные письма, в которых пересказывала подруге увиденное и услышанное – причем такими словами, которые были бы понятны девочке из Нью-Йорка. Еще Катрин писала брату, однако так до конца и не простила ему предательство. Письма родителям были короче и выдержаны в нарочито жизнерадостном тоне. Информации о жизни в пансионе в этих посланиях почти не было.
   Но самые многословные депеши Катрин посылала Томасу Заксу, и он отвечал ей столь же пространно. Их переписка стала для девочки своего рода вторым образованием. Она читала книги, которые рекомендовал Томас, а потом делилась с ним впечатлениями от прочитанного. В результате обитатели «Человеческой комедии» Бальзака стали для Катрин близкими знакомыми, каждый из которых олицетворял какое-нибудь из качеств – корысть, честолюбие, любовь, предательство. Литература давала девочке знание жизни, которого она еще не могла иметь по молодости лет. Остроумные, язвительные письма Томаса стали неотъемлемым атрибутом внутреннего диалога, разворачивавшегося в душе Катрин. Иной раз с ее губ срывались такие слова и фразы, что учителя и подруги не верили собственным ушам.
   В июне, когда на горных лугах распустились неяркие альпийские цветы, Катрин почувствовала, что окончательно освоилась со школьной жизнью. Ей почти перестали сниться кошмары о доме и матери. Девочка жила в настоящем времени, всецело увлеченная ежедневной рутиной и мелкими нарушениями этой рутины. Лишь когда другие девочки начинали разговаривать о своих родителях, иной раз проявляя в суждениях безжалостность, столь свойственную переходному возрасту, Катрин приходила в смятение и умолкала. Она не могла заставить себя говорить об обстоятельствах, послуживших причиной ее поступления в пансион мадам Шарден. Катрин предпочитала даже не думать на эту тему.
   С принцессой она по-прежнему держалась робко. Эта женщина вызывала у нее такое восхищение, что преодолеть барьер было непросто. Но Катрин научилась доверять Матильде так, как не доверяла никому из женщин. В ее французском стали появляться обороты и высказывания, почерпнутые из лексикона принцессы. Катрин этим гордилась.
   Как-то раз она, смущаясь, спросила у принцессы, нельзя ли пригласить в замок Порцию Гэйтскелл – всего на одну неделю, во время летних каникул.
   – Ну разумеется, – ответила Матильда. – Я очень люблю, когда в доме звучат юные голоса.
   За девочками приехал Пьер все в том же длинном «мерседесе». Они погрузили в багажник свои вещи и, охваченные легкомысленным весельем – во-первых, закончился семестр, а во-вторых, погода выдалась поистине чудесная, – девочки отправились в путь. Замок Валуа в обрамлении свежей листвы и яркого солнца выглядел еще очаровательней, чем зимой. Даже Порция, повидавшая на своем веку всякие красоты, разинула рот от восхищения. Катрин довольно улыбнулась, словно комплимент был адресован ей лично.
   У порога девочек встретила сама принцесса. Она поцеловала Катрин и пожала Порции руку.
   – Сейчас ты увидишь, кто у меня гостит, Катрин, – сказала она чуть дрогнувшим голосом.
   Порция заметила, что принцесса взглянула на Катрин взглядом, в котором сквозила жалость.
   Катрин бросилась вперед, надеясь, что приехал отец. Но на фоне залитой солнцем стеклянной панели вырисовывался знакомый женский силуэт. Девочка замерла на месте. Принцесса и Порция смотрели на мать и дочь – они были почти одинакового роста, но одна блондинка, а другая темноволосая. В зале стало тихо. Потом Сильви шагнула навстречу Катрин и небрежно чмокнула ее в щеку. Девочка непроизвольно поежилась.
   – Что же, Катрин, выглядишь ты неплохо, – с деланным энтузиазмом произнесла Сильви. – Должно быть, все дело в Европе. Я всегда считала, что Нью-Йорк нормальному человеку вреден.
   Катрин молчала, не зная, что сказать. Она смотрела на мать такими глазами, словно увидела перед собой привидение – призрак с распущенными светлыми волосами, в тесно облегающем черном платье и с сигаретой в руке. Катрин испуганно оглянулась на Порцию. Как подруга отнесется к этому пугающему созданию, которое доводится мне матерью? – подумала девочка и вздрогнула от смутного предчувствия.
   Принцесса решила вмешаться. Она стала расспрашивать девочек о пансионе, заставила их разговориться.
   Сильви молча слушала, затягиваясь сигаретой, потом, прервав Катрин, резко поднялась.
   – Всегда терпеть не могла учебу, – уронила она скучающим голосом и направилась к двери.
   На пороге остановилась, обернулась.
   – Катрин, я думаю, тебя обрадует известие, что я задержусь в замке всего на несколько дней. После этого отправляюсь в Рим.
   Бросив на дочь взгляд, в котором читался вызов, Сильви вышла.
   Катрин сидела, застыв без движения. Принцесса подхватила оборванную нить разговора, делая вид, что ничего особенного не случилось. Она была очень сердита на Сильви. Та обещала отнестись к дочери ласково и внимательно. Но разве можно контролировать эту женщину? Принцесса вздохнула и с улыбкой предложила девочкам распаковать вещи, а затем поплавать в бассейне. Его как раз привели в порядок перед летним сезоном.
   Когда подруги поднимались по лестнице, Катрин не произнесла ни слова, хоть и знала, что Порция сгорает от нетерпения, желая расспросить ее о матери. Внешне Катрин выглядела абсолютно спокойной, но душа ее сжималась от страха и ярости. Сильви уже не была вялой и безжизненной, вызывающей жалость, как во время последней их встречи. Нет, от матери исходила неистовая энергия и ощущение опасности.
   Потянулись дни каникул. Девочки купались, гуляли, беседовали между собой, наслаждались кулинарным искусством поварихи, что было особенно ценно после скудного школьного рациона. Катрин изо всех сил старалась получать удовольствие от жизни в замке, старалась не обращать внимания на присутствие матери. Но Сильви не оставляла ее в покое – то презрительно усмехнется ей в лицо, то отпустит какую-нибудь колкость, то вдруг начнет издеваться над прической дочери, над ее манерой одеваться, над ее французским. Катрин подсознательно вернулась к прежней тактике – съежилась, замкнулась в себе, старалась поменьше показываться на людях.
   Принцесса неоднократно брала девочку под свою защиту, и однажды Сильви даже на нее накинулась:
   – Перестаньте вести себя так, словно вы ее мамаша, – раздраженно заявила она. – Хватит с вас Жакоба.
   Сильви громко расхохоталась и, хлопнув дверью, вышла.
   Катрин присутствовала при этой сцене, и ее поразило то, что Матильда явно покраснела. На что Сильви намекала? При чем тут Жакоб? Что, собственно, связывает его с принцессой? Томас ведь предупреждал ее, что в Европе вещи вовсе не таковы, какими кажутся на первый взгляд. Неужели Матильда и отец… Нет, невозможно! Катрин старалась об этом не думать, но мысль настойчиво возвращалась. Тогда девочка дала волю фантазии. Как было бы чудесно, если бы Матильда была ее матерью, а Фиалка – сестрой. Вдруг так оно и есть на самом деле? Не случайно же обе они так добры к Катрин!
   Эти фантазии помогали ей не думать о Сильви.
   Когда неделя подходила к концу, Катрин позвонили из-за границы. Услышав голос в трубке, она просияла улыбкой.
   – Здравствуйте, Шаци. Я в Женеве. Могу я с вами встретиться?
   – Томас! – завопила Катрин восторженно. – Как здорово! Сейчас, мне нужно спросить у принцессы Мэт.
   Через несколько секунд Катрин снова схватила трубку.
   – Мэт говорит, что вы можете приехать сегодня на ужин и остаться ночевать. А потом мы втроем – вы, моя подруга Порция и я – поедем в Женеву.
   В трубке раздался знакомый смешок.
   – Ваше желание, Шаци, для меня закон. Почту за счастье принять приглашение.
   – Итак, у нас получается целый банкет, – блеснула глазами принцесса, когда Катрин повесила трубку. – Совсем как в старые дни. После обеда приедут двое моих внуков со своей няней. Потом из Женевы прибудет Фиалка со своим новым поклонником и еще двумя друзьями. Кроме того, обещался быть доктор Мор с супругой. Плюс Сильви. Нужно предупредить на кухне, что нашего полку прибыло.
   Принцесса моментально преисполнилась молодой энергией. Однако перед тем, как отправиться на кухню, она обернулась и, взглянув в серые глаза Катрин, сказала:
   – Катрин, милая моя, не нужно так расстраиваться из-за матери.
   Принцесса немного помолчала, явно собираясь развить эту тему, но затем, очевидно, передумала.
   – И я, и все мы очень тебя любим. Ты ведь знаешь это?
   Она посмотрела девочке в глаза, улыбнулась и поспешила прочь.
   Весь остаток дня Катрин находилась в приподнятом настроении, буквально светилась от счастья. Гуляя по альпийским лугам вдвоем с Порцией, она впервые рассказала подруге о Томасе, который пришел ей на помощь, когда Катрин оказалась в безвыходной ситуации. Девочка не стала объяснять, из-за чего ей пришлось покинуть родительский дом – лишь описала роль Томаса в этой истории.
   – Прямо рыцарь без страха и упрека, – засмеялась Порция. – Давай-ка вернемся назад и наведем красоту, чтобы произвести вечером должное впечатление. Во-первых, я обожаю делать сложные прически, а во-вторых, у меня есть два сногсшибательных платья, которые лежат без дела уже очень давно. Можешь надеть любое из них.
   Девочки поспешили вернуться в замок, приняли ванну, надушились и стали колдовать над прическами и платьями.
   – Знаешь, Катрин Жардин, ты классно выглядишь в любом наряде, – завистливо вздохнула Порция, когда Катрин надела шелковое голубое платье с воланами на рукавах. – Когда у меня заведется поклонник, нужно будет держать его от тебя подальше. Не забудь мне об этом напомнить.
   – А что касается тебя, Порция Гэйтскелл, – тем же тоном ответила Катрин, – то ты слишком хороша для мужчин. Не забывай про это. Однако если сегодня ты все же намерена обзавестись поклонником, твоя прическа должна выглядеть вот так.
   Решительно взмахнув расческой, Катрин уложила светлые волосы Порции в тяжелый узел на затылке, а кончики волос спустила на плечо. Затем она взяла из вазы две маргаритки из тех, что она нарвали на лугу, и разместила их в двух стратегически важных точках прически. Порция пришла в восторг. У нее уже не раз были случаи убедиться в безупречном вкусе Катрин, которая явно обладала особым даром чувствовать цвет и форму. Уже через пару недель после того, как Катрин обосновалась в пансионе, комната девочек совершенно преобразилась.
   – Теперь, если ты наденешь белое платье, то будешь выглядеть как настоящая английская роза, – как всегда несколько нерешительно предложила Катрин.
   – Ну конечно, я буду английская роза, а ты – роковая женщина.