Страница:
Глава одиннадцатая
В начале войны у Кумлева еще не было оперативной связи с группой Акселя, ему было приказано ежедневно в восемь утра являться на Охтинское кладбище и там, возле церкви, ждать человека с условленной приметой. Одного он встретил еще в июле и получил от него чемодан с минами. После этого почти два месяца никого не было, но он ездил туда каждый день.
В это утро он ехал в пустом трамвае, сидел на переднем месте для детей и механически наблюдал за работой вагоновожатой — женщины лет сорока, с простым, приятным лицом, с золотистыми волосами, выбившимися из-под платка. Она напряженно смотрела вперед, ее побелевшая рука судорожно сжимала рычаг управления. Кумлев невольно усмехнулся — видно, недавно взялась она за эту работу…
Старенький трамвай, покачиваясь, громыхая и звеня, катился по сверкавшим от солнца рельсам. И вдруг впереди взметнулся огненный куст, и трамвай точно наткнулся на грохот взрыва. На тротуар выбросило согнутый в полукольцо рельс. Зазвенело разбитое стекло. Кумлев больно ударился головой о загородку вагоновожатого и, выскочив из трамвая, бросился в ближайшие ворота.
Возле трамвая собралась толпа. Приехала машина «Скорой помощи». Кумлев подошел и увидел, как из вагона выносили вожатую — ее голова свалилась набок, руки безжизненно болтались. Переднего стекла у трамвая не было, а приборный щит заливала кровь.
«Зря истратили снаряд», — подумал Кумлев и пошел, стараясь держаться поближе к домам…
Миновав ворота, он быстро прошел мимо церкви и несколько энергичнее, чем полагалось на кладбище, зашагал по левой дорожке. Кресты, ограды, скамейки, ракушечник, камни с обеих сторон. Он постоял, наблюдая похороны. Глухо стуча, посыпалась на гроб земля, женщина зарыдала низким глухим голосом, — Кумлев выругался про себя и пошел назад к воротам.
Привезли нового покойника. Родственники кучкой обступили высокую седую женщину. Черные старушки выстроились у церковной стены. Кумлев постоял в толпе, осмотрелся. Перешел к другому углу церкви и вдруг совсем близко увидел человека с синей книгой в руке. Кумлев остановился у церковных дверей и стал наблюдать. Потом подошел к нему и, попросив спичку, тихо сказал пароль. Человек с синей книгой ответил, достал спичку, зажег и дал прикурить. Кумлев поблагодарил и неторопливо пошел в глубь кладбища по правой дорожке. Следом за ним двинулся человек с синей книгой. Это был Чепцов.
Они миновали небольшой деревянный мостик, следуя друг за другом, и дальше пошли вместе вдоль мелкой и грязной речушки, берега которой были в буграх могил. Около большого застекленного чугунного склепа они сели на скамеечку перед могилой супругов со странной фамилией Экземпляровы.
Было утро спокойного осеннего дня. Где-то гремела, корежила землю война, а здесь все утопало в какой-то особенно густой тишине. Солнце, еле пробившись сквозь кроны деревьев, рассыпалось желтыми бликами по дорожкам, по памятникам и крестам. Чепцов обвел все вокруг медленным взглядом.
— Не знаю, где могила матери, может быть, она похоронена здесь, — сказал он и пояснил: — Когда она умерла, я был маленьким, ничего не помню.
Кумлев, не показывая особенного интереса, рассматривал Чепцова — коренастый, прочный, сильное лицо. Они были, пожалуй, ровесниками. «Но чего это его потянуло на лирику?» — подумал Кумлев и спросил:
— Как вас называть?
— Николай Петрович, — ответил Чепцов и вдруг начал вслух читать надпись на могильной плите: — «Мария Кириловна Позднева, 1884 — 1934… Вы меня к себе не ждите, я же всех вас буду ждать…» Безжалостно и неумно. А? — с усмешкой повернулся он к Кумлеву.
— Как сказать, как сказать… — угрюмо отозвался Кумлев.
— Что-то я поддался настроению, — сказал Чепцов и спросил: — Ну, как вы тут?
— Ждем развязки, — ответил Кумлев.
— А пока что их бабы под огнем артиллерии спокойно вывозят ящики с продовольствием, которым цена — грош в базарный день.
— Страх, — ответил Кумлев.
— Какой же страх, если они рисковали жизнью, я же видел сам, я с ними и приехал в город…
— Так за эти ящики их свои же поставят к стенке, — пояснил Кумлев.
Они помолчали, будто прислушиваясь к сухому шороху осенних деревьев.
— Надо решить, где мне сегодня ночевать.
— Пожалуйста, ко мне… — предложил Кумлев.
— Это легче легкого. Спасибо. Но я хочу испытать на себе, как происходит соприкосновение с жителями города. Есть у вас такой адрес… чтобы без особого риска? Но чтобы и не наш, конечно…
— Есть такой человек, — ответил Кумлев и вкратце рассказал о Маклецове. — Один раз переночевать у него можно.
— А он не стал и в самом деле красным патриотом? — спросил Чепцов.
— Нет. Наоборот…
— Хотя да, — усмехнулся Чепцов. Он посмотрел вокруг и спросил: — Здесь, судя по всему, прячут мелкий люд?
— Всякий. Есть и генералы.
— Равенство и братство?
— Да, — ответил Кумлев, желая прекратить ненужный разговор, и спросил: — Как прошли фронт?
— Как по маслу. Если не считать того, что мог угодить под свои же снаряды, почему-то немцы начали артподготовку раньше срока. А по эту сторону тишь и благодать, завтракал в обществе храбрых дам на базе потребсоюза.
В ответе Чепцова Кумлеву послышалась похвальба.
— Не обольщайтесь, это опасно, — серьезно сказал он и встал: — Идемьте, я покажу вам место, где мы встретимся вечером.
Они вышли с кладбища, прошли тихую, почти деревенскую улицу с палисадниками и огородами, лопухами и редкими деревьями, пересекли трамвайную линию и подошли к молельному дому баптистов, он неуклюжим ящиком стоял на открытом месте, и все подходы к нему были видны издалека.
— Здесь… — Кумлев показал на длинную скамью у входа в дом. — Я буду сегодня ровно в семь…
— Если я до восьми не появлюсь, уходите, это будет означать, что встреча переносится на завтра, в то же время.
Кумлев ничем особенно не выдавал своего удивления, а только внимательно смотрел на Чепцова.
— Хочу поработать один, — пояснил Чепцов.
— Недоверие? — невозмутимо спросил Кумлев.
Чепцов взял его за локоть и сказал просто:
— Это слово в наших разговорах звучать не должно. Договорились? Значит, мне нужно сначала на Невский и потом — на Некрасова? Какие трамваи?
Кумлев объяснил, и они простились.
Маклецов принял Чепцова любезно, засуетился угощать чаем, хотел зажарить яичницу.
— Никакого угощения не надо, я на минутку, командировка, дел по горло, — сказал Чепцов. — А как насчет ночлега? Павел Генрихович сказал, что не выгоните…
— Конечно, конечно, он святую правду сказал, — быстро говорил Маклецов. — Друзья Павла Генриховича и мне друзья. Но прямо скажу: с ночевкой трудно. Невозможно. Только вчера из милиции приходили: за ночлежников без оформления — тюрьма, а то и похуже — время военное. Соседи у меня, знаете, гады ползучие, круглые сутки глаз на моей двери держат.
Чепцов без промедления стал прощаться.
Он неторопливо шел по ленинградским улицам, разглядывая дома, читая вывески и проверяя свою память. Это было похоже на игру: он вспоминал название улицы, к которой приближался, и потом проверял по табличке. Он еще ни разу не ошибся.
На Кирочной он остановил пожилого техника-интенданта второго ранга. Из-под пилотки новоиспеченного, как видно, военного выбивались седеющие волосы, его саржевую гимнастерку вздувал круглый животик, и шел он как-то не по-военному.
— Разрешите обратиться за помощью… — Чепцов козырнул, как положено.
Техник-интендант вздрогнул, остановился, его рука метнулась было к пилотке, но на полпути задержалась, он понял, что перед ним штатский.
— Здравствуйте. Что случилось? — спросил он вежливо.
— Ничего особенного не случилось, но не знаете ли вы, где помещается какое ни на есть военторговское начальство? С ног сбился — ищу, все в секретность играют, а у меня безвыходное положение.
— Откуда прибыли?
— От самой Риги, не останавливаясь. — Чепцов забористо выругался и продолжал: — Обязан же я куда-то явиться, доложить, — за мной имущество числится, надо аттестат получить, работу, может, дадут какую…
— Вам повезло, я могу вам помочь. Идемте…
— Должны же мне действительно помочь, — продолжал Чепцов, шагая рядом с военным. — Хотя я и вольнонаемный. Даже ночевать негде.
— С этим трудно, — отвечал ему техник-интендант. — Общежития у нас нет, бронь в гостиницу дает только военный комендант, а нам он всегда отказывает. Вы бы сами в гостиницу толкнулись, четвертной администратору, и вся недолга.
— Но надо же мне сначала где-то официально закрепиться, — возмутился Чепцов.
Вскоре ему невольно пришлось вспомнить, как абверовские учителя твердили на занятиях, что хорошая легенда — это самая верная гарантия успеха. Когда ов оказался наконец в отделе кадров Военторга и подробно рассказал о себе, ему сразу же предложили работу экспедитора, обслуживающего два армейских военторга.
— Я этой работы не знаю… — скромно сказал Чепцов.
Седой майор с красными, наверно от бессонницы, глазами замахал на него руками:
— Да оставьте вы! Какая это работа! Теперь вся торговля — мыло да табак, а скоро, судя по всему, ничего не будет…
— Я работал инспектором… — начал Чепцов.
— Ладно. Подождите… — Майор позвонил куда-то по телефону и спросил: — У тебя Глазков ушел? Кланяйся мне в ноги — я дам тебе человека.
Чепцов шел в гостиницу по улице Гоголя, испытывая все нараставшую безотчетную тревогу. Сейчас он думал только об одном — нет ли за ним наблюдения?..
Чепцов круто повернул назад и пошел энергичным шагом, незаметно оглядывая улицу и встречных людей. Он разминулся с лейтенантом Гладышевым. Они даже встретились взглядами, и глаза Чепцова были так напряжены, что Гладышев удивленно поднял брови. Чепцов невозмутимо прошел мимо, подумав, что, если бы парень занимался слежкой, он и глазом бы не моргнул. На перекрестке Чепцов остановился и минут пятнадцать стоял, внимательно осматривая улицу в обе стороны. Гладышев в это время наблюдал за ним, стоя в подъезде жилого дома.
Прогромыхали военные грузовики. Под их прикрытием Чепцов перешел на другую сторону улицы и повернул обратно к гостинице. Он успокоился — невероятно, чтобы в первые же часы после его прибытия в город ему могли повесить на спину агента. Невероятно!..
И все-таки ночевать в гостинице он не будет…
Поздним вечером Гладышев докладывал начальнику отдела Прокопенко о своей, как он выразился, «пустой беготне».
— Он вернулся в гостиницу, — рассказывал Дмитрий. — Я ждал на улице. Решил — если в течение часа не выйдет, зайду. Через час захожу. Предъявил удостоверение, спрашиваю: кто у вас час назад номер снял?
— А почему ты решил, что он шел номер снимать, а не в гости?
— Сам не знаю, решил, и все… Ну вот. Получаю справку — номер взял работник Военторга Чернышев Николай Петрович. Вижу, сходится. Номер взят по броне военного коменданта. Тут я окончательно понял, что у меня артель «напрасный труд», позвонил дежурному, и он приказал мне двигать на Литейный. В общем, день погиб.
— А то, что он был у Маклецова? — Голос Прокопенко зазвенел жестью.
— Может, он ему двоюродный брат, — тихо огрызнулся Гладышев.
— Прошу говорить громче. — В серых глазах Прокопенко мелькнула злая искорка.
— Я говорю: может, они с Маклецовым родственники… — громко сказал Гладышев.
— А ты забыл, как он восьмерил перед его домом? А? Дальше — зачем это он, подойдя к гостинице, спину проверял? Нет, Гладышев, ты лучше скажи мне, что ты выяснил в Военторге?
— Их работник. Прибыл из Прибалтики. Получает новое назначение.
— Ну вот что, Гладышев, — сдержанно, не давая волю раздражению, сказал Прокопенко. — Иди снова в «Асторию». К полуночи пришлю смену. Запомни: каждое дело надо доводить до конца.
Чепцов пробыл в гостинице около часа. Потом он отдал ключ дежурной по этажу, сказал, что уходит по делам и, может быть, сегодня заночует у знакомых.
Уже начинало темнеть, когда Чепцов шел мимо Исаакиевского собора. Он направлялся к Неве, чтобы выйти на набережную возле памятника Петру. Здесь было открытое место, и он легко обнаружил бы слежку. Но, кажется, все было спокойно.
Он постоял у памятника, внимательно осмотрел набережную, площадь и пошел по узкому бульвару вдоль Невы.
Чепцов приступил ко второй части своего эксперимента — поиск ночлега на частной квартире. Настроение было у него отличное.
Навстречу шла женщина в аккуратном стареньком пальто и белой панаме, в руках — сумка для продуктов. Чепцов встал на ее пути.
— Простите, пожалуйста, — сказал он, приподняв фуражку. — Мне негде переночевать, не можете ли помочь?
Женщина, зло щурясь, посмотрела на него и, не ответив, пошла дальше.
— Я хорошо заплачу, — сказал ей вслед Чепцов.
— Да подавись ты своими деньгами, — не оглядываясь, крикнула она и ускорила шаг.
Чепцов смотрел ей вслед удивленно, насмешливо и чуть тревожно, почему-то ему хотелось получше запомнить ее лицо. Ничего, ничего, все в порядке. Если бы не произошло осечки и здесь, благополучный ход его эксперимента стал бы подозрительным…
У парапета набережной стояла пожилая дама интеллигентного вида, она задумчиво смотрела на багровую от заката Неву. Чепцов остановился рядом и тоже стал смотреть.
— Тревожная красота, не правда ли? — сказал он негромко.
Женщина вздрогнула, обернулась и, ничего не ответив, снова повернулась к реке.
— Прошу прощения, я помешал, — продолжал Чепцов. — Извините… Но трудно сдержать восторг перед такой красотой… Хотя у меня, надо заметить, состояние не для лирики, а вот хожу, как во сне, и без конца узнаю то, что видел только на картинках.
— Вы не ленинградец? — спросила дама.
— В полном, я бы даже сказал, в классическом виде, мне даже ночевать сегодня негде…
— Что же с вами случилось?
Чепцов рассказал.
— Сил никаких нет, не понимаю, как ноги держат, — говорил он. — Забыл, как постель выглядит. Без разговоров — сотню за право увидеть подушку.
— Цена баснословная, что и говорить, — рассмеялась женщина.
— А что делать? Я измучился! Рискните.
— Помните сирену Чехова? — дружелюбно улыбаясь, спросила женщина.
Никакой сирены Чепцов не помнил, он не читал Чехова. Но разговор завязался, и через час он сидел в квартире Элеоноры Евгеньевны Струмилиной. Она жила во флигеле, стоявшем во дворе многоэтажного дома. Дорогую мебель в комнатах покрывал слой пыли, печать запустения лежала на всем.
Вскоре Чепцов знал, что она вдова, но кто был ее муж, она сказать не пожелала. Сейчас это и не было особенно важно, он видел, что женщина жадна на деньги, и пока делал ставку на это…
Оказии все не было. Оттуда в город машины шли все время, а туда — ни одной. Вдруг промчались три «санитарки». Пришел солдат и сказал, что на Ладоге какая-то беда случилась. «Война, вот что случилось», — флегматично заметил лейтенант. Я на всякий случай пошел к дороге. Вскоре пришли еще две машины. Меня взяли. Военный врач сказал, что их машину сняли с другого направления и бросили сюда.
На Ладоге действительно случилась страшная беда. На судно «Конструктор», заполненное до отказа женщинами и детьми, напал гитлеровский самолет. Бомба попала в центр парохода и взорвалась внутри. Сотни женщин и детей оказались в воде. Поврежденное судно прибуксировали в Морье. Сейчас вывозят раненых. Сколько людей погибло, точно пока неизвестно. Говорят — не меньше ста пятидесяти, возможно — двести. А ведь летчик видел, что судно, все его палубы, заполнено женщинами и детьми…
Лучше б я не ходил на пристань. Еще издали слышался непонятный звук — не то ветер выл в какой-то гигантской трубе, не то провода на телеграфном столбе. Это кричали женщины и дети. Плакали, звали осиротевшие дети и матери, потерявшие детей. Одни стояли на берегу, другие были еще на полу затонувшем «Конструкторе», их на шлюпках доставляли на берег. Подходили машины — санитарные и грузовики, — увозили раненых и уцелевших. Стоял неумолимый крик женских и детских голосов. Еще сейчас в ушах стоит этот страшный крик.
Вернулся в Ленинград разбитый, больной. Кажется, непрерывно ноет сердце. Неужели этот гитлеровский летчик не будет найден? И не будет повешен публично на какой-нибудь ленинградской площади? Ноет сердце. Страшно. Все слышу крик женщин и детей.
В это утро он ехал в пустом трамвае, сидел на переднем месте для детей и механически наблюдал за работой вагоновожатой — женщины лет сорока, с простым, приятным лицом, с золотистыми волосами, выбившимися из-под платка. Она напряженно смотрела вперед, ее побелевшая рука судорожно сжимала рычаг управления. Кумлев невольно усмехнулся — видно, недавно взялась она за эту работу…
Старенький трамвай, покачиваясь, громыхая и звеня, катился по сверкавшим от солнца рельсам. И вдруг впереди взметнулся огненный куст, и трамвай точно наткнулся на грохот взрыва. На тротуар выбросило согнутый в полукольцо рельс. Зазвенело разбитое стекло. Кумлев больно ударился головой о загородку вагоновожатого и, выскочив из трамвая, бросился в ближайшие ворота.
Возле трамвая собралась толпа. Приехала машина «Скорой помощи». Кумлев подошел и увидел, как из вагона выносили вожатую — ее голова свалилась набок, руки безжизненно болтались. Переднего стекла у трамвая не было, а приборный щит заливала кровь.
«Зря истратили снаряд», — подумал Кумлев и пошел, стараясь держаться поближе к домам…
Миновав ворота, он быстро прошел мимо церкви и несколько энергичнее, чем полагалось на кладбище, зашагал по левой дорожке. Кресты, ограды, скамейки, ракушечник, камни с обеих сторон. Он постоял, наблюдая похороны. Глухо стуча, посыпалась на гроб земля, женщина зарыдала низким глухим голосом, — Кумлев выругался про себя и пошел назад к воротам.
Привезли нового покойника. Родственники кучкой обступили высокую седую женщину. Черные старушки выстроились у церковной стены. Кумлев постоял в толпе, осмотрелся. Перешел к другому углу церкви и вдруг совсем близко увидел человека с синей книгой в руке. Кумлев остановился у церковных дверей и стал наблюдать. Потом подошел к нему и, попросив спичку, тихо сказал пароль. Человек с синей книгой ответил, достал спичку, зажег и дал прикурить. Кумлев поблагодарил и неторопливо пошел в глубь кладбища по правой дорожке. Следом за ним двинулся человек с синей книгой. Это был Чепцов.
Они миновали небольшой деревянный мостик, следуя друг за другом, и дальше пошли вместе вдоль мелкой и грязной речушки, берега которой были в буграх могил. Около большого застекленного чугунного склепа они сели на скамеечку перед могилой супругов со странной фамилией Экземпляровы.
Было утро спокойного осеннего дня. Где-то гремела, корежила землю война, а здесь все утопало в какой-то особенно густой тишине. Солнце, еле пробившись сквозь кроны деревьев, рассыпалось желтыми бликами по дорожкам, по памятникам и крестам. Чепцов обвел все вокруг медленным взглядом.
— Не знаю, где могила матери, может быть, она похоронена здесь, — сказал он и пояснил: — Когда она умерла, я был маленьким, ничего не помню.
Кумлев, не показывая особенного интереса, рассматривал Чепцова — коренастый, прочный, сильное лицо. Они были, пожалуй, ровесниками. «Но чего это его потянуло на лирику?» — подумал Кумлев и спросил:
— Как вас называть?
— Николай Петрович, — ответил Чепцов и вдруг начал вслух читать надпись на могильной плите: — «Мария Кириловна Позднева, 1884 — 1934… Вы меня к себе не ждите, я же всех вас буду ждать…» Безжалостно и неумно. А? — с усмешкой повернулся он к Кумлеву.
— Как сказать, как сказать… — угрюмо отозвался Кумлев.
— Что-то я поддался настроению, — сказал Чепцов и спросил: — Ну, как вы тут?
— Ждем развязки, — ответил Кумлев.
— А пока что их бабы под огнем артиллерии спокойно вывозят ящики с продовольствием, которым цена — грош в базарный день.
— Страх, — ответил Кумлев.
— Какой же страх, если они рисковали жизнью, я же видел сам, я с ними и приехал в город…
— Так за эти ящики их свои же поставят к стенке, — пояснил Кумлев.
Они помолчали, будто прислушиваясь к сухому шороху осенних деревьев.
— Надо решить, где мне сегодня ночевать.
— Пожалуйста, ко мне… — предложил Кумлев.
— Это легче легкого. Спасибо. Но я хочу испытать на себе, как происходит соприкосновение с жителями города. Есть у вас такой адрес… чтобы без особого риска? Но чтобы и не наш, конечно…
— Есть такой человек, — ответил Кумлев и вкратце рассказал о Маклецове. — Один раз переночевать у него можно.
— А он не стал и в самом деле красным патриотом? — спросил Чепцов.
— Нет. Наоборот…
— Хотя да, — усмехнулся Чепцов. Он посмотрел вокруг и спросил: — Здесь, судя по всему, прячут мелкий люд?
— Всякий. Есть и генералы.
— Равенство и братство?
— Да, — ответил Кумлев, желая прекратить ненужный разговор, и спросил: — Как прошли фронт?
— Как по маслу. Если не считать того, что мог угодить под свои же снаряды, почему-то немцы начали артподготовку раньше срока. А по эту сторону тишь и благодать, завтракал в обществе храбрых дам на базе потребсоюза.
В ответе Чепцова Кумлеву послышалась похвальба.
— Не обольщайтесь, это опасно, — серьезно сказал он и встал: — Идемьте, я покажу вам место, где мы встретимся вечером.
Они вышли с кладбища, прошли тихую, почти деревенскую улицу с палисадниками и огородами, лопухами и редкими деревьями, пересекли трамвайную линию и подошли к молельному дому баптистов, он неуклюжим ящиком стоял на открытом месте, и все подходы к нему были видны издалека.
— Здесь… — Кумлев показал на длинную скамью у входа в дом. — Я буду сегодня ровно в семь…
— Если я до восьми не появлюсь, уходите, это будет означать, что встреча переносится на завтра, в то же время.
Кумлев ничем особенно не выдавал своего удивления, а только внимательно смотрел на Чепцова.
— Хочу поработать один, — пояснил Чепцов.
— Недоверие? — невозмутимо спросил Кумлев.
Чепцов взял его за локоть и сказал просто:
— Это слово в наших разговорах звучать не должно. Договорились? Значит, мне нужно сначала на Невский и потом — на Некрасова? Какие трамваи?
Кумлев объяснил, и они простились.
Маклецов принял Чепцова любезно, засуетился угощать чаем, хотел зажарить яичницу.
— Никакого угощения не надо, я на минутку, командировка, дел по горло, — сказал Чепцов. — А как насчет ночлега? Павел Генрихович сказал, что не выгоните…
— Конечно, конечно, он святую правду сказал, — быстро говорил Маклецов. — Друзья Павла Генриховича и мне друзья. Но прямо скажу: с ночевкой трудно. Невозможно. Только вчера из милиции приходили: за ночлежников без оформления — тюрьма, а то и похуже — время военное. Соседи у меня, знаете, гады ползучие, круглые сутки глаз на моей двери держат.
Чепцов без промедления стал прощаться.
Он неторопливо шел по ленинградским улицам, разглядывая дома, читая вывески и проверяя свою память. Это было похоже на игру: он вспоминал название улицы, к которой приближался, и потом проверял по табличке. Он еще ни разу не ошибся.
На Кирочной он остановил пожилого техника-интенданта второго ранга. Из-под пилотки новоиспеченного, как видно, военного выбивались седеющие волосы, его саржевую гимнастерку вздувал круглый животик, и шел он как-то не по-военному.
— Разрешите обратиться за помощью… — Чепцов козырнул, как положено.
Техник-интендант вздрогнул, остановился, его рука метнулась было к пилотке, но на полпути задержалась, он понял, что перед ним штатский.
— Здравствуйте. Что случилось? — спросил он вежливо.
— Ничего особенного не случилось, но не знаете ли вы, где помещается какое ни на есть военторговское начальство? С ног сбился — ищу, все в секретность играют, а у меня безвыходное положение.
— Откуда прибыли?
— От самой Риги, не останавливаясь. — Чепцов забористо выругался и продолжал: — Обязан же я куда-то явиться, доложить, — за мной имущество числится, надо аттестат получить, работу, может, дадут какую…
— Вам повезло, я могу вам помочь. Идемте…
— Должны же мне действительно помочь, — продолжал Чепцов, шагая рядом с военным. — Хотя я и вольнонаемный. Даже ночевать негде.
— С этим трудно, — отвечал ему техник-интендант. — Общежития у нас нет, бронь в гостиницу дает только военный комендант, а нам он всегда отказывает. Вы бы сами в гостиницу толкнулись, четвертной администратору, и вся недолга.
— Но надо же мне сначала где-то официально закрепиться, — возмутился Чепцов.
Вскоре ему невольно пришлось вспомнить, как абверовские учителя твердили на занятиях, что хорошая легенда — это самая верная гарантия успеха. Когда ов оказался наконец в отделе кадров Военторга и подробно рассказал о себе, ему сразу же предложили работу экспедитора, обслуживающего два армейских военторга.
— Я этой работы не знаю… — скромно сказал Чепцов.
Седой майор с красными, наверно от бессонницы, глазами замахал на него руками:
— Да оставьте вы! Какая это работа! Теперь вся торговля — мыло да табак, а скоро, судя по всему, ничего не будет…
— Я работал инспектором… — начал Чепцов.
— Ладно. Подождите… — Майор позвонил куда-то по телефону и спросил: — У тебя Глазков ушел? Кланяйся мне в ноги — я дам тебе человека.
Чепцов шел в гостиницу по улице Гоголя, испытывая все нараставшую безотчетную тревогу. Сейчас он думал только об одном — нет ли за ним наблюдения?..
Чепцов круто повернул назад и пошел энергичным шагом, незаметно оглядывая улицу и встречных людей. Он разминулся с лейтенантом Гладышевым. Они даже встретились взглядами, и глаза Чепцова были так напряжены, что Гладышев удивленно поднял брови. Чепцов невозмутимо прошел мимо, подумав, что, если бы парень занимался слежкой, он и глазом бы не моргнул. На перекрестке Чепцов остановился и минут пятнадцать стоял, внимательно осматривая улицу в обе стороны. Гладышев в это время наблюдал за ним, стоя в подъезде жилого дома.
Прогромыхали военные грузовики. Под их прикрытием Чепцов перешел на другую сторону улицы и повернул обратно к гостинице. Он успокоился — невероятно, чтобы в первые же часы после его прибытия в город ему могли повесить на спину агента. Невероятно!..
И все-таки ночевать в гостинице он не будет…
Поздним вечером Гладышев докладывал начальнику отдела Прокопенко о своей, как он выразился, «пустой беготне».
— Он вернулся в гостиницу, — рассказывал Дмитрий. — Я ждал на улице. Решил — если в течение часа не выйдет, зайду. Через час захожу. Предъявил удостоверение, спрашиваю: кто у вас час назад номер снял?
— А почему ты решил, что он шел номер снимать, а не в гости?
— Сам не знаю, решил, и все… Ну вот. Получаю справку — номер взял работник Военторга Чернышев Николай Петрович. Вижу, сходится. Номер взят по броне военного коменданта. Тут я окончательно понял, что у меня артель «напрасный труд», позвонил дежурному, и он приказал мне двигать на Литейный. В общем, день погиб.
— А то, что он был у Маклецова? — Голос Прокопенко зазвенел жестью.
— Может, он ему двоюродный брат, — тихо огрызнулся Гладышев.
— Прошу говорить громче. — В серых глазах Прокопенко мелькнула злая искорка.
— Я говорю: может, они с Маклецовым родственники… — громко сказал Гладышев.
— А ты забыл, как он восьмерил перед его домом? А? Дальше — зачем это он, подойдя к гостинице, спину проверял? Нет, Гладышев, ты лучше скажи мне, что ты выяснил в Военторге?
— Их работник. Прибыл из Прибалтики. Получает новое назначение.
— Ну вот что, Гладышев, — сдержанно, не давая волю раздражению, сказал Прокопенко. — Иди снова в «Асторию». К полуночи пришлю смену. Запомни: каждое дело надо доводить до конца.
Чепцов пробыл в гостинице около часа. Потом он отдал ключ дежурной по этажу, сказал, что уходит по делам и, может быть, сегодня заночует у знакомых.
Уже начинало темнеть, когда Чепцов шел мимо Исаакиевского собора. Он направлялся к Неве, чтобы выйти на набережную возле памятника Петру. Здесь было открытое место, и он легко обнаружил бы слежку. Но, кажется, все было спокойно.
Он постоял у памятника, внимательно осмотрел набережную, площадь и пошел по узкому бульвару вдоль Невы.
Чепцов приступил ко второй части своего эксперимента — поиск ночлега на частной квартире. Настроение было у него отличное.
Навстречу шла женщина в аккуратном стареньком пальто и белой панаме, в руках — сумка для продуктов. Чепцов встал на ее пути.
— Простите, пожалуйста, — сказал он, приподняв фуражку. — Мне негде переночевать, не можете ли помочь?
Женщина, зло щурясь, посмотрела на него и, не ответив, пошла дальше.
— Я хорошо заплачу, — сказал ей вслед Чепцов.
— Да подавись ты своими деньгами, — не оглядываясь, крикнула она и ускорила шаг.
Чепцов смотрел ей вслед удивленно, насмешливо и чуть тревожно, почему-то ему хотелось получше запомнить ее лицо. Ничего, ничего, все в порядке. Если бы не произошло осечки и здесь, благополучный ход его эксперимента стал бы подозрительным…
У парапета набережной стояла пожилая дама интеллигентного вида, она задумчиво смотрела на багровую от заката Неву. Чепцов остановился рядом и тоже стал смотреть.
— Тревожная красота, не правда ли? — сказал он негромко.
Женщина вздрогнула, обернулась и, ничего не ответив, снова повернулась к реке.
— Прошу прощения, я помешал, — продолжал Чепцов. — Извините… Но трудно сдержать восторг перед такой красотой… Хотя у меня, надо заметить, состояние не для лирики, а вот хожу, как во сне, и без конца узнаю то, что видел только на картинках.
— Вы не ленинградец? — спросила дама.
— В полном, я бы даже сказал, в классическом виде, мне даже ночевать сегодня негде…
— Что же с вами случилось?
Чепцов рассказал.
— Сил никаких нет, не понимаю, как ноги держат, — говорил он. — Забыл, как постель выглядит. Без разговоров — сотню за право увидеть подушку.
— Цена баснословная, что и говорить, — рассмеялась женщина.
— А что делать? Я измучился! Рискните.
— Помните сирену Чехова? — дружелюбно улыбаясь, спросила женщина.
Никакой сирены Чепцов не помнил, он не читал Чехова. Но разговор завязался, и через час он сидел в квартире Элеоноры Евгеньевны Струмилиной. Она жила во флигеле, стоявшем во дворе многоэтажного дома. Дорогую мебель в комнатах покрывал слой пыли, печать запустения лежала на всем.
Вскоре Чепцов знал, что она вдова, но кто был ее муж, она сказать не пожелала. Сейчас это и не было особенно важно, он видел, что женщина жадна на деньги, и пока делал ставку на это…
Из ленинградского дневника
Поехал на Осиновец. Это на Ладоге. Там недавно под носом у противника в потрясающе короткий срок построили новую пристань. Поехал — сказано чересчур громко: добрался пешком до КПП[4]на выезде из города и в деревянном домике долго сидел с лейтенантом. Здесь греются и укрываются от дождя бойцы и офицеры КПП и те, кто ждет оказии.Оказии все не было. Оттуда в город машины шли все время, а туда — ни одной. Вдруг промчались три «санитарки». Пришел солдат и сказал, что на Ладоге какая-то беда случилась. «Война, вот что случилось», — флегматично заметил лейтенант. Я на всякий случай пошел к дороге. Вскоре пришли еще две машины. Меня взяли. Военный врач сказал, что их машину сняли с другого направления и бросили сюда.
На Ладоге действительно случилась страшная беда. На судно «Конструктор», заполненное до отказа женщинами и детьми, напал гитлеровский самолет. Бомба попала в центр парохода и взорвалась внутри. Сотни женщин и детей оказались в воде. Поврежденное судно прибуксировали в Морье. Сейчас вывозят раненых. Сколько людей погибло, точно пока неизвестно. Говорят — не меньше ста пятидесяти, возможно — двести. А ведь летчик видел, что судно, все его палубы, заполнено женщинами и детьми…
Лучше б я не ходил на пристань. Еще издали слышался непонятный звук — не то ветер выл в какой-то гигантской трубе, не то провода на телеграфном столбе. Это кричали женщины и дети. Плакали, звали осиротевшие дети и матери, потерявшие детей. Одни стояли на берегу, другие были еще на полу затонувшем «Конструкторе», их на шлюпках доставляли на берег. Подходили машины — санитарные и грузовики, — увозили раненых и уцелевших. Стоял неумолимый крик женских и детских голосов. Еще сейчас в ушах стоит этот страшный крик.
Вернулся в Ленинград разбитый, больной. Кажется, непрерывно ноет сердце. Неужели этот гитлеровский летчик не будет найден? И не будет повешен публично на какой-нибудь ленинградской площади? Ноет сердце. Страшно. Все слышу крик женщин и детей.
Глава двенадцатая
Деньги открыли Чепцову не только квартиру вдовы Струмилиной, но и гардероб ее мужа. Утром он вышел на улицу в добротном, немного старомодно сшитом костюме из синего бостона. Он бродил по городу, заходил в магазины, учреждения, смотрел, слушал, пытался делать первые выводы. На Кронверкском его застала воздушная тревога, и ему пришлось укрыться в бомбоубежище большого дома. Под сводчатым потолком подвала люди сидели на скамейках, на ящиках, на чемоданах, принесенных с собой, и прямо на каменном полу. Тревожный говор сливался в непрерывный гул. Где-то в глубине подвала надрывно плакал ребенок.
Рядом с Чепцовым на связках книг сидели пожилые женщина и мужчина, оба в белых мятых плащах, у него седую гриву прикрывала черная фетровая шляпа, на ней была шляпка с вишенками на ленте. Он то и дело вскакивал, опускался на корточки и разглядывал корешки книг и каждый раз сетовал, что мало захватили…
— Нет, нет, в это дело необходимо внести строгую систему, — говорил он сердито. — Я сегодня же составлю список…
Бомбы падали все ближе, и нервная атмосфера в подвале быстро накалялась. Близкий разрыв колыхнул подвал, погас свет. Напряженная тишина. Чепцов нащупал рукой стену и придвинулся к ней поплотнее. Тишину разорвал исступленный крик: «Спасайтесь!»
По темному подвалу метнулся шорох, Чепцов, почувствовал, что сейчас начнется паника и люди ринутся к выходу, давя друг друга. Он затаил дыхание, но в это время раздался не очень громкий, но удивительно спокойный мужской голос: «Товарищи, призываю вас к спокойствию! Неужели мы, ленинградцы, уступим желанию врага и в страхе опустимся на четвереньки?» Говорившего слышали не все, из далеких углов подвала доносились призывы: «Тише! Тише!», «Дорогие товарищи, призываю вас к спокойствию!» — повторил невидимый оратор, и в это время загорелся свет. Кто-то засмеялся, раздались радостные восклицания, а Чепцов в это время увидел говорившего. Это был старик в белом мятом плаще. Он сел на свои книги и сказал, обращаясь к Чепцову:
— Очень, знаете ли, критический был момент. Я однажды очутился в аналогичной ситуации — знаменитая давка в ростовском летнем театре…
— Как можно сравнивать? — воскликнула его жена. — Там кто-то из озорства бросил в зал дымящуюся тряпку и крикнул «пожар», а теперь… боже мой!..
— Та же тряпка! Та же тряпка! — упрямо и сердито зафыркал старик.
Появился мужчина с красной повязкой на рукаве, он пробирался среди людей и спрашивал: «Кто крикнул: спасайтесь? Кто крикнул: спасайтесь?..» Люди подозрительно оглядывались, смотрели друг на друга. Вдруг где-то в глубине подвала женский голос крикнул: «Он кричал! Он!» Чепцов встал и неторопливо направился к выходу. Навстречу ему летел певучий сигнал отбоя воздушной тревоги.
Неужели чувство опасности появилось после этого?..
Вечером, вернувшись к Струмилиной, Чепцов перебирал в памяти все, что произошло с ним за день, и пытался разобраться, когда и почему возникло у него тревожное ощущение, будто опасность грозит ему на каждом шагу?
Когда он шел на Охту, чтобы встретиться с Кумлевым, с ним случилась история, которую можно бы было считать смешной. В безлюдном переулке он зашел в ворота за малым делом. Там его задержали какие-то люди с красными повязками на рукавах и свели в свой штаб.
— Да он не местный — из Риги, — сказал один из них, тщательно просмотрев все документы Чепцова.
— Спросить можно было, а то рассупонился в пяти шагах от уборной, — рассудительно добавил другой.
Сейчас Чепцов думал, что, если такой пустяк может вызвать подозрение, смеха тут мало.
Потом была встреча с Кумлевым там, на длинной скамье возле молельного дома баптистов. У резидента было плохое настроение, он, очевидно, недоволен тем, что Чепцов действует самостоятельно. Ну и черт с ним и с его амбицией. Но здесь произошел новый инцидент. Женщина — ненормальная какая-то — привязалась: почему они тут сидят, около ее церкви? Не получив ответа, она разразилась базарной бранью. Кумлев вдруг предложил немедленно разойтись и через час встретиться у главных ворот Смольного.
Чепцов подчинился, но потом, когда они встретились и вышли к Неве, потребовал от Кумлева объяснений.
— Женщина показалась мне подозрительной, я не мог рисковать ни собой, ни тем более вами, — сухо сказал Кумлев.
— Чекистка? — не поверил Чепцов.
— Вы совершите непоправимую ошибку, если решите, что они не умеют работать, — не сразу ответил Кумлев. — Один наш человек провалился перед самой войной только потому, что позволил себе позвонить по автомату в немецкое консульство.
— Этого не может быть! Сказки!
Кумлев промолчал. Потом, прощаясь, сказал:
— Я не считаю правильным ваш маневр с гостиницей, думаю, что вы уже вызвали к себе интерес…
Чепцов слушал подряд все передачи Ленинградского радио — известия, песни, объявления. Он не все понимал, но чем дольше сидел у репродуктора, тем тревожнее становилось у него на душе… Школьница читала свое письмо на фронт, отцу. Зыбким девчоночьим голоском она говорила взрослыми, серьезными словами, сообщала, как она вместе с матерью защищает свой дом от вражеских зажигалок, что она подала заявление на курсы медсестер и теперь будет мечтать только об одном — оказаться в воинской части, где служит отец… Вот Кумлев считает, что он, Чепцов, совершил ошибку с гостиницей. Может быть, но как без этого он мог проверить возможность попасть туда?.. Из черного бумажного круга репродуктора послышался низкий глухой голос. Женщина читала свои стихи о ненависти к врагу, о мести. «Святая ненависть», — несколько раз повторила она. Защелкал метроном. Чепцов приглушил звук.
В комнату вошла хозяйка.
— Почему город так спокоен? На что люди надеются? — спросил у нее Чепцов.
— Нас всех научили верить… — после долгого молчания ответила она.
— Во что? В бога? — насмешливо воскликнул Чепцов и спросил серьезно: — Чему вас научили верить?
— Ну, как чему? Что наше государство победить нельзя.
— Чье государство?
— Наше, Советское, какое же еще… — серьезно ответила Элеонора Евгеньевна.
Чепцов, как-то неопределенно соглашаясь, покивал головой и снова усилил звук в репродукторе. Там пели какую-то залихватскую песню…
На другой день он встретился с фотографом Геннадием Ивановичем Соколовым в кабинете Кумлева, в его кинотеатре. Начиналась проверка агентов.
Из зала, где шел фильм «Человек с ружьем», доносились стрельба, крики «ура». Чепцов невольно прислушивался к этим звукам. Перед ним сидел худощавый мужчина, прямо смотревший на него холодными серыми глазами.
— Приблизилось время решительных действий. Вы готовы? — спросил Чепцов.
— Наконец-то… — На сухом лице Соколова мелькнула тень улыбки. — Я ведь уже думал бог знает что — пошел на дело, подпись дал и… ничего.
— Что вы можете сказать о настроении в городе?
— Вам это важно? — удивленно спросил Соколов.
— Да, важно… — сухо ответил Чепцов.
— Их надо истреблять, и тогда появится то настроение, какое надо, — ответил Соколов, не отрывая взгляда от лица Чепцова.
Чепцов знал, что Соколов — сын раскулаченного владельца сыроварни, но такого заряда ярости не ожидал.
— Не придется ли истребить поголовно всех? — спросил он.
— Нет, — дернул головой Соколов. — Стадо есть стадо! Сегодня они боятся одного кнута, завтра покорятся другому.
— Стадо — это нечто стихийное, а город… город выглядит весьма организованным, — возразил Чепцов.
— Стадо. Стадо… — упрямо повторил фотограф.
Попытка Чепцова заставить его реально смотреть на действительность ни к чему не привела. Фотограф задумался и после долгого молчания сказал:
— Они меня ослепили… они… С тех пор, как они загубили моего старика, я в рот не брал их сыра, как увижу, хотя бы на витрине, вкус крови во рту, и знаю: надо скорей уходить… — Соколов стиснул тонкие губы. Чепцов вдруг вспомнил, что до сих пор еще не решился взглянуть на свои склады, около Невы за Александро-Невской лаврой, и на баню на Гороховой улице, на доходные дома. Это как в детстве, когда нельзя раньше срока посмотреть приготовленные тебе подарки.
— Приказывайте, я начну их истреблять первый, — услышал он резкий голос фотографа. — Я специально приберег несколько катушек пленки, чтобы снимать, как их будут вешать. Дождусь?
— Дождетесь, — тихо, дружелюбно ответил Чепцов и положил свою беспалую руку на длинные холодные пальцы фотографа: — А пока мы хотели бы получить от вас кое-какие фотографии…
Рядом с Чепцовым на связках книг сидели пожилые женщина и мужчина, оба в белых мятых плащах, у него седую гриву прикрывала черная фетровая шляпа, на ней была шляпка с вишенками на ленте. Он то и дело вскакивал, опускался на корточки и разглядывал корешки книг и каждый раз сетовал, что мало захватили…
— Нет, нет, в это дело необходимо внести строгую систему, — говорил он сердито. — Я сегодня же составлю список…
Бомбы падали все ближе, и нервная атмосфера в подвале быстро накалялась. Близкий разрыв колыхнул подвал, погас свет. Напряженная тишина. Чепцов нащупал рукой стену и придвинулся к ней поплотнее. Тишину разорвал исступленный крик: «Спасайтесь!»
По темному подвалу метнулся шорох, Чепцов, почувствовал, что сейчас начнется паника и люди ринутся к выходу, давя друг друга. Он затаил дыхание, но в это время раздался не очень громкий, но удивительно спокойный мужской голос: «Товарищи, призываю вас к спокойствию! Неужели мы, ленинградцы, уступим желанию врага и в страхе опустимся на четвереньки?» Говорившего слышали не все, из далеких углов подвала доносились призывы: «Тише! Тише!», «Дорогие товарищи, призываю вас к спокойствию!» — повторил невидимый оратор, и в это время загорелся свет. Кто-то засмеялся, раздались радостные восклицания, а Чепцов в это время увидел говорившего. Это был старик в белом мятом плаще. Он сел на свои книги и сказал, обращаясь к Чепцову:
— Очень, знаете ли, критический был момент. Я однажды очутился в аналогичной ситуации — знаменитая давка в ростовском летнем театре…
— Как можно сравнивать? — воскликнула его жена. — Там кто-то из озорства бросил в зал дымящуюся тряпку и крикнул «пожар», а теперь… боже мой!..
— Та же тряпка! Та же тряпка! — упрямо и сердито зафыркал старик.
Появился мужчина с красной повязкой на рукаве, он пробирался среди людей и спрашивал: «Кто крикнул: спасайтесь? Кто крикнул: спасайтесь?..» Люди подозрительно оглядывались, смотрели друг на друга. Вдруг где-то в глубине подвала женский голос крикнул: «Он кричал! Он!» Чепцов встал и неторопливо направился к выходу. Навстречу ему летел певучий сигнал отбоя воздушной тревоги.
Неужели чувство опасности появилось после этого?..
Вечером, вернувшись к Струмилиной, Чепцов перебирал в памяти все, что произошло с ним за день, и пытался разобраться, когда и почему возникло у него тревожное ощущение, будто опасность грозит ему на каждом шагу?
Когда он шел на Охту, чтобы встретиться с Кумлевым, с ним случилась история, которую можно бы было считать смешной. В безлюдном переулке он зашел в ворота за малым делом. Там его задержали какие-то люди с красными повязками на рукавах и свели в свой штаб.
— Да он не местный — из Риги, — сказал один из них, тщательно просмотрев все документы Чепцова.
— Спросить можно было, а то рассупонился в пяти шагах от уборной, — рассудительно добавил другой.
Сейчас Чепцов думал, что, если такой пустяк может вызвать подозрение, смеха тут мало.
Потом была встреча с Кумлевым там, на длинной скамье возле молельного дома баптистов. У резидента было плохое настроение, он, очевидно, недоволен тем, что Чепцов действует самостоятельно. Ну и черт с ним и с его амбицией. Но здесь произошел новый инцидент. Женщина — ненормальная какая-то — привязалась: почему они тут сидят, около ее церкви? Не получив ответа, она разразилась базарной бранью. Кумлев вдруг предложил немедленно разойтись и через час встретиться у главных ворот Смольного.
Чепцов подчинился, но потом, когда они встретились и вышли к Неве, потребовал от Кумлева объяснений.
— Женщина показалась мне подозрительной, я не мог рисковать ни собой, ни тем более вами, — сухо сказал Кумлев.
— Чекистка? — не поверил Чепцов.
— Вы совершите непоправимую ошибку, если решите, что они не умеют работать, — не сразу ответил Кумлев. — Один наш человек провалился перед самой войной только потому, что позволил себе позвонить по автомату в немецкое консульство.
— Этого не может быть! Сказки!
Кумлев промолчал. Потом, прощаясь, сказал:
— Я не считаю правильным ваш маневр с гостиницей, думаю, что вы уже вызвали к себе интерес…
Чепцов слушал подряд все передачи Ленинградского радио — известия, песни, объявления. Он не все понимал, но чем дольше сидел у репродуктора, тем тревожнее становилось у него на душе… Школьница читала свое письмо на фронт, отцу. Зыбким девчоночьим голоском она говорила взрослыми, серьезными словами, сообщала, как она вместе с матерью защищает свой дом от вражеских зажигалок, что она подала заявление на курсы медсестер и теперь будет мечтать только об одном — оказаться в воинской части, где служит отец… Вот Кумлев считает, что он, Чепцов, совершил ошибку с гостиницей. Может быть, но как без этого он мог проверить возможность попасть туда?.. Из черного бумажного круга репродуктора послышался низкий глухой голос. Женщина читала свои стихи о ненависти к врагу, о мести. «Святая ненависть», — несколько раз повторила она. Защелкал метроном. Чепцов приглушил звук.
В комнату вошла хозяйка.
— Почему город так спокоен? На что люди надеются? — спросил у нее Чепцов.
— Нас всех научили верить… — после долгого молчания ответила она.
— Во что? В бога? — насмешливо воскликнул Чепцов и спросил серьезно: — Чему вас научили верить?
— Ну, как чему? Что наше государство победить нельзя.
— Чье государство?
— Наше, Советское, какое же еще… — серьезно ответила Элеонора Евгеньевна.
Чепцов, как-то неопределенно соглашаясь, покивал головой и снова усилил звук в репродукторе. Там пели какую-то залихватскую песню…
На другой день он встретился с фотографом Геннадием Ивановичем Соколовым в кабинете Кумлева, в его кинотеатре. Начиналась проверка агентов.
Из зала, где шел фильм «Человек с ружьем», доносились стрельба, крики «ура». Чепцов невольно прислушивался к этим звукам. Перед ним сидел худощавый мужчина, прямо смотревший на него холодными серыми глазами.
— Приблизилось время решительных действий. Вы готовы? — спросил Чепцов.
— Наконец-то… — На сухом лице Соколова мелькнула тень улыбки. — Я ведь уже думал бог знает что — пошел на дело, подпись дал и… ничего.
— Что вы можете сказать о настроении в городе?
— Вам это важно? — удивленно спросил Соколов.
— Да, важно… — сухо ответил Чепцов.
— Их надо истреблять, и тогда появится то настроение, какое надо, — ответил Соколов, не отрывая взгляда от лица Чепцова.
Чепцов знал, что Соколов — сын раскулаченного владельца сыроварни, но такого заряда ярости не ожидал.
— Не придется ли истребить поголовно всех? — спросил он.
— Нет, — дернул головой Соколов. — Стадо есть стадо! Сегодня они боятся одного кнута, завтра покорятся другому.
— Стадо — это нечто стихийное, а город… город выглядит весьма организованным, — возразил Чепцов.
— Стадо. Стадо… — упрямо повторил фотограф.
Попытка Чепцова заставить его реально смотреть на действительность ни к чему не привела. Фотограф задумался и после долгого молчания сказал:
— Они меня ослепили… они… С тех пор, как они загубили моего старика, я в рот не брал их сыра, как увижу, хотя бы на витрине, вкус крови во рту, и знаю: надо скорей уходить… — Соколов стиснул тонкие губы. Чепцов вдруг вспомнил, что до сих пор еще не решился взглянуть на свои склады, около Невы за Александро-Невской лаврой, и на баню на Гороховой улице, на доходные дома. Это как в детстве, когда нельзя раньше срока посмотреть приготовленные тебе подарки.
— Приказывайте, я начну их истреблять первый, — услышал он резкий голос фотографа. — Я специально приберег несколько катушек пленки, чтобы снимать, как их будут вешать. Дождусь?
— Дождетесь, — тихо, дружелюбно ответил Чепцов и положил свою беспалую руку на длинные холодные пальцы фотографа: — А пока мы хотели бы получить от вас кое-какие фотографии…