Страница:
Крам забыл о плохо сидящем костюме и поторопился вперед:
— Морвен, давай быстрее.
— Крам, мы туда не развлекаться идем!
Морвену пришлось ускорить шаг, даже побежать, чтобы поспеть за напарником. Откровенно бежать он не отваживался — это как-то не вязалось с выработанным им в уме образом неуклюжего и косолапого крестьянина. Но ведь им велели ни на шаг друг от дружки не отходить! Уже в тысячный раз Морвен пожалел о том, что он сейчас не в Агондоне. Сейчас он даже не отказался бы поприсутствовать на лекции у профессора Мерколя, так уж и быть! Полный отвращения к самому себе, Морвен вошел следом за Крамом в ваганский табор.
На взгляд Морвена, в таборе не было ничего особенного — кроме полуразвалившихся повозок и полинялых шатров. От небольших костров струился хилый дымок. Тощие лошади — кожа да кости — бродили где попало, нестреноженные. Бегали чумазые голые ребятишки. Что бы там ни говорили о военных, по сравнению с табором в лагере все-таки имелся какой-никакой порядок. Здесь же, в ваганском таборе, было грязно, шумно и мерзко. Разве можно было себе представить какую-либо интеллектуальную жизнь в подобном месте? Мимо прошествовала женщина в тюрбане и ярком платье. Морвен с ужасом отметил, что к груди она прижимала младенца и младенец этот — страшно представить — сосал ее грудь! Женщина улыбнулась Морвену, и в глазах ее — о, ужас! — блеснуло что-то вроде весьма недвусмысленного приглашения.
Морвен побагровел от стыда.
На двух фальшивых крестьянских парней воззрилась группа смуглокожих мужчин с серьгами в ушах. Во взглядах этих людей не было ни подозрительности, ни враждебности, однако догадка, пожалуй, была. А может быть, они просто были пьяны — так с отвращением подумал Морвен. Мужчины передавали друг дружке большой глиняный кувшин и отхлебывали из него весьма и весьма внушительные порции. Один из них перебирал струны какого-то диковинного струнного инструмента. Голова его была обвязана лиловой лентой.
Морвена передернуло. Он схватил Крама за руку и потащил прочь. Крам протестовал. Упирался. Он был не против тоже хлебнуть из кувшина. Мужчины рассмеялись вслед солдатам.
Крам не слишком сильно расстроился.
— Морви, глянь! — молодой варланин тыкал пальцем в темно-синий занавес, расшитый блестящими звездами. — Это ж предсказательница. Пойдем, а вдруг она тут!
На сей раз Морвен за напарником не пошел. Он сжал зубы, вздернул подбородок, и глаза его подернулись дымкой всезнания. Он точно знал, что должен сделать. Он уже сочинял в уме описание этих опустившихся людей и их лагеря. Пожалуй, не помешает стилизация в духе Дронваля. Да. Точно. Его мысли уже складывались в изящные строфы. И когда придет время доклада, сержант Банч будет потрясен способностями рекрута Морвена.
На душе у Морвена сразу полегчало.
Первой заподозрила неладное старушка служанка.
Как-то утром она развешивала во дворике перед Цветущим Домиком панталоны и нижние юбки досточтимой Воксвелл, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась старушенция, еще более дряхлая, нежели сама служанка. Старушенция ковыляла по тропинке, выкрикивая беззубым ртом:
— Булавки, иголки, нитки!
Голос у старушки был негромкий, но все же она довольно разборчиво поинтересовалась, не занимается ли служанка вышиванием и какого цвета одежду в ближайшее время собирается штопать.
Следующим, кто почувствовал, что происходит нечто необычное, был Арон Трош, проще говоря — Боб. В зале «Ленивого тигра» молодой человек приятной наружности, прискакавший на чалой кобыле, ни с того ни с сего вдруг отер пивную пену с губ, схватил Боба за рукав и требовательно вопросил, может ли он без запинки прочесть Главную Молитву. У Боба от страха засосало под ложечкой. Нервы у него в последнее время шалили.
— Отпусти парня, — пьяно пробулькал Стефель.
Позже, возвращаясь по дороге в замок, старик кучер придержал лошадь, чтобы бросить монетку какому-то нищему попрошайке. До сих пор на этой дороге попрошайки ему никогда не попадались, но покуда Стефель пытался пьяными мозгами осмыслить этот факт, нищий уже вспрыгнул на козлы и уселся рядом с ним, после чего принялся жаловаться кучеру на свои злоключения и вызывать его на ответную откровенность. Наутро нищего в замке обнаружила Нирри и вынуждена была выставить его. Что-то в этом человеке было такое, из-за чего Нирри становилось страшно. «Пестрый. Ну, этот, я тебе доложу, был силен!» — говорил нищий отцу Нирри, наваливаясь на Стефеля плечом. Нищий рассказывал о своих «коллегах» и надо всеми потешался. Как бы между прочим он упомянул об одном парне, который носил под лохмотьями костюм арлекина.
— Теперь-то таких не встретишь — а, что я говорю, господин Стефель?
Несколько дней спустя все было кончено.
А за несколько дней до прихода в деревню синемундирников с деревьев начали падать испуганные, дрожащие листья. В последний вечер досточтимая Трош вдруг отложила свой рыжий парик, который в тот миг расчесывала, выглянула в окно и посмотрела на лужайку. «Что-то будет», — подумала она. На небе сгустились тучи. Сумрачный свет словно проникал через завесу. Дома по другую сторону лужайки приобрели какой-то сказочный вид — казалось, будто бы они приподнялись над землей. Венди Трош потерла щеки, тряхнула головой и спустилась вниз. За окном трепетал и бился сухой коричневый лист. В последний раз ударился о стекло и умчался прочь.
— А ведь я еще намедни говорил, что вроде потеплело, — жаловался в это время рекрут Крам. Рот у Крама был набит. Молодой крестьянин из Варля сидел в широком плаще с котелком на коленях и увлеченно поглощал солдатский паек. — Ты еще трепался, что я привыкну, Ольх, — укоризненно бросил он сослуживцу.
— Я-то точно не привыкну. Бр-р-р, — притворно поежился Ольх. — Только это еще ягодки пока что, варланин. Я бы на твоем месте уже давно штанишки намочил.
— Чего-чего?
— Ну, это мой старик так, бывалоча, говаривал. «Если холодно в горах, мерзнет кое-что в штанах». Похоже на правду, а? Ну, ладно, варланин, ты не дрейфь сильно-то. Но хорошего ждать не приходится. Кумекаешь?
— Не-а? — глаза у Крама округлились.
Солдат Роттс расхохотался, и его внушительный животик затрясся.
— Ладно, не трусь, парень. Просто эти тарнские засранцы нам могут задницы поджарить с утра. А ты что-то притих, профессор. Об чем думаешь, а?
Морвен, сидевший сгорбившись над котелком, оторвал еще один кусок от краюхи хлеба. Несколько дней подряд молодой ученый вел себя тише воды, ниже травы. Он был унижен. Он сочинил великолепный доклад в стихах о посещении табора ваганов. Он ожидал, что сержант Банч будет в полном восторге и что он, вероятно, попросит Морвена повторить рапорт перед капелланом. Но сержант Банч только накричал на него и велел докладывать, как положено по уставу. По уставу! Морвен рассеянно поднял голову, но не увидел ничего, кроме рядка грубо сколоченных уборных. Он предпринял отчаянную попытку ответить на поставленный вопрос.
— Вы рассуждаете, господин Роттс, так, словно мы находимся на территории чужой страны. Но ведь мы в Эджландии, не так ли? Не следует ли мне напомнить вам, что Тарнские долины — всего лишь периферия агонистских земель, но при этом важнейший элемент для их целостности. Если вы желаете поспорить, то я приведу цитату из «Хроник» Дронваля…
— Пр-р-р-р!
— Ой, Роттси, ты даешь!
Солдат Роттс помахал плащом.
— Это все бобы треклятые!
Рекрут Ольх хихикнул и пошевелил ушами — просто так, ради смеха. Рекрут Крам поплотнее закутался в плащ и чихнул. Он думал о том, что станется утром, и ему было страшно. Их опять заставят маршировать, и будет холодно-прехолодно!
На следующее утро перемены, предсказанные досточтимой Трош, не заставили себя ждать.
Всю ночь на лужайке шуршали опавшие листья — так, словно там копошились крысы. Потом, под утро, зарядил дождь. А потом повис густой туман. Арон Трош выносил из комнаты Нова-Риэля глиняный ночной горшок. Он осторожно спускался по лестнице, стараясь не опрокинуть горшок. В боковом окне он увидел только белесую дымку. Всю ночь, лежа в кровати, он прислушивался к тому, как скребутся крысы.
— Что же будет? — повторил он вслух несколько раз, пока Полти храпел. В комнате опять мерзко пахло. В последнее время у Полти начались нелады с желудком — вернее сказать, с кишечником.
Боб радостно вдохнул прохладный утренний воздух. Наклонился, перевернул горшок и тут услышал: ба-бах.
Это было похоже на удар грома. Птицы, испуганно крича, сорвались с деревьев и заметались в воздухе.
В наступившей тишине Боб опустил горшок на землю. Последняя порция содержимого кишечника Полти плюхнулась черным зловонным комком на дно выгребной ямы. Боб поднял горшок и, осторожно ступая босыми ногами, поплелся обратно в кабачок. Там он подошел к окну, выходившему на лужайку, открыл его и выглянул. Точно. Звуки исходили от лужайки.
— Арон? Что там такое? — голос матери, опережая ее самое, торопливо сбежал по ступенькам.
Цок-цок, цок-цок.
А потом загремели барабаны, и почему-то именно барабанный бой, а не орудийный залп возвестил о том, что прежним временам в Ирионе пришел конец. Что-то случилось.
Наконец случилось.
Деревенские жители медленно подтягивались к лужайке. Зарядил дождь. Он тихо шуршал в коричневатой пожухлой траве и желтой стерне, постукивал по бурым, красным и оранжевым опавшим листьям, безжалостно падал на сгорбленные плечи домотканых курток крестьян и яркие мундиры солдат. Струи дождя заливали дуло пушки, растекались по белой коже барабанов, падали капельками с полей шляпы капеллана, не слишком уверенно наблюдавшего за разворачивавшимся перед его взором зрелищем.
— Думаете, все собрались, сержант?
— Не все, господин.
— Ну что ж. Скажем так — и этих достаточно.
Барабаны умолкли. Капеллан, которому немного помог сержант, взобрался на бочонок, который по приказу сержанта спешно прикатил мальчишка из кабачка. Эй Фиваль торжественно развернул розоватый свиток пергамента. Прокашлялся.
Тут заржала лошадь.
Жители деревни рассмеялись.
— Женщины и мужчины Ириона…
Из задних рядов толпы кое-кто уже потянулся по домам. Эй Фиваль натянуто улыбнулся. Нужно было срочно что-то предпринять! Но… Но… Командор в этом смысле был четок. Не следовало предпринимать ничего, за исключением самых крайних случаев. Эй Фиваль рассеянно нащупал пистолет, ощутил, как приятно давит оружие на ребра…
— Мужчины и женщины Ириона… Шлеп!
Он держал пергамент почти прямо, но и это не помогало. Чернила немилосердно размывало дождем. Фиваль вздохнул. Ладно, ничего страшного. В таком случае он будет импровизировать. Он набрал в легкие побольше воздуха, и слова потоком хлынули с его губ.
Он превозносил прелести правления синемундирников, он восхвалял могущество и славу его императорского величества, короля агонистов, мощь его войск и справедливость его законов, его строгость и милосердие, его мудрость и набожность. Фиваль перечислил великие победы в Зензане, выразил упование на новые победы, готовые пролиться дождем (при этих его словах в толпе послышались сдавленные смешки) по всем уголкам благословенного и славного королевства Эджландии.
Ириону должна была быть возвращена былая слава.
Ириону суждено было стать гарнизонным городком.
— Да здравствует король!
— Король! — подхватили солдаты, и отсыревшие барабаны выбили дробь, и над полянкой заколыхалось знамя синемундирников. Запели волынки, зазвучал гимн во славу флага — последняя и самая величественная из песен победителей. Командор предложил, чтобы в это мгновение капеллан запел сам и вовлек жителей деревни в пение. Торжественный гимн должен был влить благоговение в их чистые крестьянские души.
А еще — укрепить их верность королю.
И залечить старые раны.
Эй Фиваль глядел на ирионцев и сильно сомневался в том, что командору пришла в голову ценная мысль. Жители деревни, скорее всего, забыли слова этого гимна.
ГЛАВА 44
ГЛАВА 45
— Морвен, давай быстрее.
— Крам, мы туда не развлекаться идем!
Морвену пришлось ускорить шаг, даже побежать, чтобы поспеть за напарником. Откровенно бежать он не отваживался — это как-то не вязалось с выработанным им в уме образом неуклюжего и косолапого крестьянина. Но ведь им велели ни на шаг друг от дружки не отходить! Уже в тысячный раз Морвен пожалел о том, что он сейчас не в Агондоне. Сейчас он даже не отказался бы поприсутствовать на лекции у профессора Мерколя, так уж и быть! Полный отвращения к самому себе, Морвен вошел следом за Крамом в ваганский табор.
На взгляд Морвена, в таборе не было ничего особенного — кроме полуразвалившихся повозок и полинялых шатров. От небольших костров струился хилый дымок. Тощие лошади — кожа да кости — бродили где попало, нестреноженные. Бегали чумазые голые ребятишки. Что бы там ни говорили о военных, по сравнению с табором в лагере все-таки имелся какой-никакой порядок. Здесь же, в ваганском таборе, было грязно, шумно и мерзко. Разве можно было себе представить какую-либо интеллектуальную жизнь в подобном месте? Мимо прошествовала женщина в тюрбане и ярком платье. Морвен с ужасом отметил, что к груди она прижимала младенца и младенец этот — страшно представить — сосал ее грудь! Женщина улыбнулась Морвену, и в глазах ее — о, ужас! — блеснуло что-то вроде весьма недвусмысленного приглашения.
Морвен побагровел от стыда.
На двух фальшивых крестьянских парней воззрилась группа смуглокожих мужчин с серьгами в ушах. Во взглядах этих людей не было ни подозрительности, ни враждебности, однако догадка, пожалуй, была. А может быть, они просто были пьяны — так с отвращением подумал Морвен. Мужчины передавали друг дружке большой глиняный кувшин и отхлебывали из него весьма и весьма внушительные порции. Один из них перебирал струны какого-то диковинного струнного инструмента. Голова его была обвязана лиловой лентой.
Морвена передернуло. Он схватил Крама за руку и потащил прочь. Крам протестовал. Упирался. Он был не против тоже хлебнуть из кувшина. Мужчины рассмеялись вслед солдатам.
Крам не слишком сильно расстроился.
— Морви, глянь! — молодой варланин тыкал пальцем в темно-синий занавес, расшитый блестящими звездами. — Это ж предсказательница. Пойдем, а вдруг она тут!
На сей раз Морвен за напарником не пошел. Он сжал зубы, вздернул подбородок, и глаза его подернулись дымкой всезнания. Он точно знал, что должен сделать. Он уже сочинял в уме описание этих опустившихся людей и их лагеря. Пожалуй, не помешает стилизация в духе Дронваля. Да. Точно. Его мысли уже складывались в изящные строфы. И когда придет время доклада, сержант Банч будет потрясен способностями рекрута Морвена.
На душе у Морвена сразу полегчало.
Первой заподозрила неладное старушка служанка.
Как-то утром она развешивала во дворике перед Цветущим Домиком панталоны и нижние юбки досточтимой Воксвелл, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась старушенция, еще более дряхлая, нежели сама служанка. Старушенция ковыляла по тропинке, выкрикивая беззубым ртом:
— Булавки, иголки, нитки!
Голос у старушки был негромкий, но все же она довольно разборчиво поинтересовалась, не занимается ли служанка вышиванием и какого цвета одежду в ближайшее время собирается штопать.
Следующим, кто почувствовал, что происходит нечто необычное, был Арон Трош, проще говоря — Боб. В зале «Ленивого тигра» молодой человек приятной наружности, прискакавший на чалой кобыле, ни с того ни с сего вдруг отер пивную пену с губ, схватил Боба за рукав и требовательно вопросил, может ли он без запинки прочесть Главную Молитву. У Боба от страха засосало под ложечкой. Нервы у него в последнее время шалили.
— Отпусти парня, — пьяно пробулькал Стефель.
Позже, возвращаясь по дороге в замок, старик кучер придержал лошадь, чтобы бросить монетку какому-то нищему попрошайке. До сих пор на этой дороге попрошайки ему никогда не попадались, но покуда Стефель пытался пьяными мозгами осмыслить этот факт, нищий уже вспрыгнул на козлы и уселся рядом с ним, после чего принялся жаловаться кучеру на свои злоключения и вызывать его на ответную откровенность. Наутро нищего в замке обнаружила Нирри и вынуждена была выставить его. Что-то в этом человеке было такое, из-за чего Нирри становилось страшно. «Пестрый. Ну, этот, я тебе доложу, был силен!» — говорил нищий отцу Нирри, наваливаясь на Стефеля плечом. Нищий рассказывал о своих «коллегах» и надо всеми потешался. Как бы между прочим он упомянул об одном парне, который носил под лохмотьями костюм арлекина.
— Теперь-то таких не встретишь — а, что я говорю, господин Стефель?
Несколько дней спустя все было кончено.
А за несколько дней до прихода в деревню синемундирников с деревьев начали падать испуганные, дрожащие листья. В последний вечер досточтимая Трош вдруг отложила свой рыжий парик, который в тот миг расчесывала, выглянула в окно и посмотрела на лужайку. «Что-то будет», — подумала она. На небе сгустились тучи. Сумрачный свет словно проникал через завесу. Дома по другую сторону лужайки приобрели какой-то сказочный вид — казалось, будто бы они приподнялись над землей. Венди Трош потерла щеки, тряхнула головой и спустилась вниз. За окном трепетал и бился сухой коричневый лист. В последний раз ударился о стекло и умчался прочь.
— А ведь я еще намедни говорил, что вроде потеплело, — жаловался в это время рекрут Крам. Рот у Крама был набит. Молодой крестьянин из Варля сидел в широком плаще с котелком на коленях и увлеченно поглощал солдатский паек. — Ты еще трепался, что я привыкну, Ольх, — укоризненно бросил он сослуживцу.
— Я-то точно не привыкну. Бр-р-р, — притворно поежился Ольх. — Только это еще ягодки пока что, варланин. Я бы на твоем месте уже давно штанишки намочил.
— Чего-чего?
— Ну, это мой старик так, бывалоча, говаривал. «Если холодно в горах, мерзнет кое-что в штанах». Похоже на правду, а? Ну, ладно, варланин, ты не дрейфь сильно-то. Но хорошего ждать не приходится. Кумекаешь?
— Не-а? — глаза у Крама округлились.
Солдат Роттс расхохотался, и его внушительный животик затрясся.
— Ладно, не трусь, парень. Просто эти тарнские засранцы нам могут задницы поджарить с утра. А ты что-то притих, профессор. Об чем думаешь, а?
Морвен, сидевший сгорбившись над котелком, оторвал еще один кусок от краюхи хлеба. Несколько дней подряд молодой ученый вел себя тише воды, ниже травы. Он был унижен. Он сочинил великолепный доклад в стихах о посещении табора ваганов. Он ожидал, что сержант Банч будет в полном восторге и что он, вероятно, попросит Морвена повторить рапорт перед капелланом. Но сержант Банч только накричал на него и велел докладывать, как положено по уставу. По уставу! Морвен рассеянно поднял голову, но не увидел ничего, кроме рядка грубо сколоченных уборных. Он предпринял отчаянную попытку ответить на поставленный вопрос.
— Вы рассуждаете, господин Роттс, так, словно мы находимся на территории чужой страны. Но ведь мы в Эджландии, не так ли? Не следует ли мне напомнить вам, что Тарнские долины — всего лишь периферия агонистских земель, но при этом важнейший элемент для их целостности. Если вы желаете поспорить, то я приведу цитату из «Хроник» Дронваля…
— Пр-р-р-р!
— Ой, Роттси, ты даешь!
Солдат Роттс помахал плащом.
— Это все бобы треклятые!
Рекрут Ольх хихикнул и пошевелил ушами — просто так, ради смеха. Рекрут Крам поплотнее закутался в плащ и чихнул. Он думал о том, что станется утром, и ему было страшно. Их опять заставят маршировать, и будет холодно-прехолодно!
На следующее утро перемены, предсказанные досточтимой Трош, не заставили себя ждать.
Всю ночь на лужайке шуршали опавшие листья — так, словно там копошились крысы. Потом, под утро, зарядил дождь. А потом повис густой туман. Арон Трош выносил из комнаты Нова-Риэля глиняный ночной горшок. Он осторожно спускался по лестнице, стараясь не опрокинуть горшок. В боковом окне он увидел только белесую дымку. Всю ночь, лежа в кровати, он прислушивался к тому, как скребутся крысы.
— Что же будет? — повторил он вслух несколько раз, пока Полти храпел. В комнате опять мерзко пахло. В последнее время у Полти начались нелады с желудком — вернее сказать, с кишечником.
Боб радостно вдохнул прохладный утренний воздух. Наклонился, перевернул горшок и тут услышал: ба-бах.
Это было похоже на удар грома. Птицы, испуганно крича, сорвались с деревьев и заметались в воздухе.
В наступившей тишине Боб опустил горшок на землю. Последняя порция содержимого кишечника Полти плюхнулась черным зловонным комком на дно выгребной ямы. Боб поднял горшок и, осторожно ступая босыми ногами, поплелся обратно в кабачок. Там он подошел к окну, выходившему на лужайку, открыл его и выглянул. Точно. Звуки исходили от лужайки.
— Арон? Что там такое? — голос матери, опережая ее самое, торопливо сбежал по ступенькам.
Цок-цок, цок-цок.
А потом загремели барабаны, и почему-то именно барабанный бой, а не орудийный залп возвестил о том, что прежним временам в Ирионе пришел конец. Что-то случилось.
Наконец случилось.
Деревенские жители медленно подтягивались к лужайке. Зарядил дождь. Он тихо шуршал в коричневатой пожухлой траве и желтой стерне, постукивал по бурым, красным и оранжевым опавшим листьям, безжалостно падал на сгорбленные плечи домотканых курток крестьян и яркие мундиры солдат. Струи дождя заливали дуло пушки, растекались по белой коже барабанов, падали капельками с полей шляпы капеллана, не слишком уверенно наблюдавшего за разворачивавшимся перед его взором зрелищем.
— Думаете, все собрались, сержант?
— Не все, господин.
— Ну что ж. Скажем так — и этих достаточно.
Барабаны умолкли. Капеллан, которому немного помог сержант, взобрался на бочонок, который по приказу сержанта спешно прикатил мальчишка из кабачка. Эй Фиваль торжественно развернул розоватый свиток пергамента. Прокашлялся.
Тут заржала лошадь.
Жители деревни рассмеялись.
— Женщины и мужчины Ириона…
Из задних рядов толпы кое-кто уже потянулся по домам. Эй Фиваль натянуто улыбнулся. Нужно было срочно что-то предпринять! Но… Но… Командор в этом смысле был четок. Не следовало предпринимать ничего, за исключением самых крайних случаев. Эй Фиваль рассеянно нащупал пистолет, ощутил, как приятно давит оружие на ребра…
— Мужчины и женщины Ириона… Шлеп!
Он держал пергамент почти прямо, но и это не помогало. Чернила немилосердно размывало дождем. Фиваль вздохнул. Ладно, ничего страшного. В таком случае он будет импровизировать. Он набрал в легкие побольше воздуха, и слова потоком хлынули с его губ.
Он превозносил прелести правления синемундирников, он восхвалял могущество и славу его императорского величества, короля агонистов, мощь его войск и справедливость его законов, его строгость и милосердие, его мудрость и набожность. Фиваль перечислил великие победы в Зензане, выразил упование на новые победы, готовые пролиться дождем (при этих его словах в толпе послышались сдавленные смешки) по всем уголкам благословенного и славного королевства Эджландии.
Ириону должна была быть возвращена былая слава.
Ириону суждено было стать гарнизонным городком.
— Да здравствует король!
— Король! — подхватили солдаты, и отсыревшие барабаны выбили дробь, и над полянкой заколыхалось знамя синемундирников. Запели волынки, зазвучал гимн во славу флага — последняя и самая величественная из песен победителей. Командор предложил, чтобы в это мгновение капеллан запел сам и вовлек жителей деревни в пение. Торжественный гимн должен был влить благоговение в их чистые крестьянские души.
А еще — укрепить их верность королю.
И залечить старые раны.
Эй Фиваль глядел на ирионцев и сильно сомневался в том, что командору пришла в голову ценная мысль. Жители деревни, скорее всего, забыли слова этого гимна.
ГЛАВА 44
КАПЕЛЛАН НАНОСИТ ВИЗИТ
Через несколько дней капеллан нанес два визита. Оба — жителям деревни, не явившимся на призыв барабанного боя. Первый визит привел капеллана в замок.
— К вам капитан Фиваль, госпожа, — прогнусавила болезненного вида служанка и провела капеллана в комнату, похожую на пещеру. Как тут было уныло! Как бедно! Капеллан придирчиво разглядывал комнату. За балдахином на большой кровати кто-то лежал. Полная женщина в черном платье, сидевшая у камина, даже не подумала встать и встретить гостя. Более того — она даже не смотрела в его сторону. Капеллан оскорбленно поджал губы.
— Госпожа Ренч?
— Капитан? Я ожидала вашего командора.
Фиваль покраснел. Он не ожидал, что женщина окажется таким крепким орешком. Разве она не свояченица эрцгерцога Ирионского? Капеллан ожидал встретить в лице Умбекки Ренч закоренелую роялистку. И он надеялся, что она не обманет его ожиданий.
Капеллан отвесил Умбекке низкий поклон.
— Прошу вас, любезная госпожа, не думайте, будто бы командор относится к вам без должного почтения. И знайте же, что я, Эй Фиваль, всего лишь вестник, эмиссар, посол, который принес вам только отголоски тех приветствий, которые в будущем ожидают вас от того, кто, вне всяких сомнений, примет вас с подобающими случаю почестями. Позволено ли мне будет также уточнить, что я, грешный, — Фиваль негромко рассмеялся, — не капитан, а капеллан.
— Капеллан?
Казалось, полная дама еще сильнее погрузилась в тоску, причина которой была ведома только ей одной. Тоска повисла над комнатой карающим мечом. И почему-то Фиваль догадался, что тоска эта более глубока, нежели недовольство, вызванное приходом в Ирион синемундирников. Но теперь женщина смотрела на Фиваля с некоторым интересом. Она окинула взглядом его фигуру в безукоризненно скроенной черной сутане. Ее рука, едва заметно дрожа, потянулась к колокольчику.
— Выпьете чаю?
— С удовольствием, любезная госпожа.
Тут, наверное, крылась политика. Фивалю всегда не терпелось поучаствовать в том, что имело отношение к политике. К тому же госпожа Ренч была женщина с определенным положением.
Умбекка позвонила.
С подчеркнуто вежливым равнодушием Эй Фиваль смотрел по сторонам, репетируя в уме разговор с хозяйкой замка. Сначала — замок. Да. Затем следует принести госпоже Ренч извинения за неудобства, вызванные тем, что несколько отрядов расквартированы во дворе замка. Затем нужно заверить ее в том, что личные покои обитателей замка ни в коем случае не будут тронуты. Все верно, вот только надо как-то осторожно обойти момент ее согласия на устройство военных в замке. Ее согласие и разрешение не требовалось. Тут надо было бы ввернуть что-то насчет восхваления королевских войск в целях пробуждения у госпожи Ренч патриотических чувств. В особенности же следовало подчеркнуть, какой славой покрыли себя фузилеры пятого гвардейского полка. Затем капеллан мог продемонстрировать госпоже Ренч свою офицерскую лычку — она и вправду была хороша — и немного пораспинаться относительно той определяющей роли, которую пятый полк сыграл в зензанской войне. Однако непременно следует отметить, как недостает в отрядах тарнского духа.
Да. Вот так будет хорошо. Просто отлично. Ну а затем, покончив с прелюдией, Эй Фиваль мог бы перейти к истинной цели своего визита.
Послышался шум и чей-то визгливый голос.
Шум доносился снизу.
— В чем дело? — встревоженно воскликнул капеллан и вскочил. Рука его метнулась к пистолету. Внизу была охрана, и ему нечего было бояться. Но что-то пошло не так, как он задумал.
По лестнице простучали чьи-то торопливые шаги. Второй раз служанка взвизгнула, завидев наставленный на нее пистолет капеллана.
— Богом Агонисом заклинаю тебя, замолчи! — требовательно приказала толстуха. — В чем там дело, девчонка?
Служанка, отдышавшись, сообщила:
— Там господин Джем, госпожа…
— Что?! — толстуха внезапно дико побледнела.
— Ну… там внизу… солдаты какие-то, госпожа. Я их видела. Они его привезли! — девушка бросилась к Эю Фивалю и выбила из его руки пистолет. — Мерзкие синемундирники! — девчонка была готова выцарапать капеллану глаза.
— Нирри!
Порядок был восстановлен в один миг. Хозяйка отвесила служанке увесистый шлепок. Пистолет, сверкая начищенной сталью, лежал на вытертом ковре. Эй Фиваль наклонился, подобрал пистолет и поспешно убрал. Затем он вынул ослепительно белый носовой платок и вытер кровь под глазом. Нет уж! Вот это — чересчур! Гадкая девчонка оцарапала его до крови.
Госпожа Ренч отошла к камину. Стоя спиной к капеллану, она проговорила:
— Капеллан, надеюсь, вы примете мои извинения.
— Безусловно, любезная госпожа. Однако это маленькое недоразумение, вероятно, пойдет всем нам на пользу, поскольку именно оно и предварило рассказ об истинной цели моего визита. — Капеллан шагнул к двери и крикнул своим подчиненным: — Приведите мальчика, полковник. Не стоит больше ждать. Полагаю, личность его установлена, — добавил Фиваль, улыбнувшись служанке.
Та дрожала и всхлипывала.
— Патрульные обнаружили мальчика в лесу, — пояснил капеллан. — Обнаженного. В грязи с головы до ног — вы только представьте себе! Поначалу мы решили, что это ваганский ребенок — знаете, ваганы иногда бросают своих детей где попало. Но мы, конечно, учинили мальчику допрос, однако он, похоже, все забыл — кто он и откуда. Местный лекарь сообщил нам, что родственники давно разыскивают юного калеку. Я не сомневаюсь, к этому причастны ваганы. Они воруют одежду и перепродают ее, так что тут нет ничего удивительного. Хорошо еще, волосы ему не состригли и зубы не вырвали.
— Хвала богу Агонису! — полная дама обернулась, ее просто распирало от чувств. Чего только не выражали в это мгновение ее глаза — и радость женщины, чей ребенок нашелся после долгого отсутствия, и неверие в случившееся, и переживания за те страдания, которые перенес мальчик. — И вы говорите, он ничего не помнит?
— Абсолютно ничего!
— Бедняжка Джем!
Второй визит капеллан нанес в «Ленивого тигра».
Визит также носил светский характер, однако прошел весьма просто. Вульгарная баба, содержательница кабачка, вздумала было загородить капеллану дорогу — отвратительное создание в рыжем парике, с размалеванными щеками. Но наконец ее долговязому сынку хватило ума одернуть мать.
— Сын лекаря. Где он? — бросил Эй Фиваль.
На этот раз притворная вежливость и обходительность ему не понадобились. Выхватив пистолет, капеллан взбежал по лестнице в «комнату Нова-Риэля». Приключение было волнующим, спору нет, и к тому же никакая реальная опасность капеллану не грозила — его прикрывал отряд до зубов вооруженных гвардейцев. Капеллан рванул на себя дверь, и в ноздри его ударил резкий, весьма неприятный запах.
Запах экскрементов.
— Господин Воксвелл? Полтисс Воксвелл?
Невероятно жирная фигура на кровати еле пошевелилась. Капеллан в нерешительности обернулся.
К счастью, сержант Банч знал, что делать.
— Поднимайся, парень, да поживей. Ты арестован.
— К вам капитан Фиваль, госпожа, — прогнусавила болезненного вида служанка и провела капеллана в комнату, похожую на пещеру. Как тут было уныло! Как бедно! Капеллан придирчиво разглядывал комнату. За балдахином на большой кровати кто-то лежал. Полная женщина в черном платье, сидевшая у камина, даже не подумала встать и встретить гостя. Более того — она даже не смотрела в его сторону. Капеллан оскорбленно поджал губы.
— Госпожа Ренч?
— Капитан? Я ожидала вашего командора.
Фиваль покраснел. Он не ожидал, что женщина окажется таким крепким орешком. Разве она не свояченица эрцгерцога Ирионского? Капеллан ожидал встретить в лице Умбекки Ренч закоренелую роялистку. И он надеялся, что она не обманет его ожиданий.
Капеллан отвесил Умбекке низкий поклон.
— Прошу вас, любезная госпожа, не думайте, будто бы командор относится к вам без должного почтения. И знайте же, что я, Эй Фиваль, всего лишь вестник, эмиссар, посол, который принес вам только отголоски тех приветствий, которые в будущем ожидают вас от того, кто, вне всяких сомнений, примет вас с подобающими случаю почестями. Позволено ли мне будет также уточнить, что я, грешный, — Фиваль негромко рассмеялся, — не капитан, а капеллан.
— Капеллан?
Казалось, полная дама еще сильнее погрузилась в тоску, причина которой была ведома только ей одной. Тоска повисла над комнатой карающим мечом. И почему-то Фиваль догадался, что тоска эта более глубока, нежели недовольство, вызванное приходом в Ирион синемундирников. Но теперь женщина смотрела на Фиваля с некоторым интересом. Она окинула взглядом его фигуру в безукоризненно скроенной черной сутане. Ее рука, едва заметно дрожа, потянулась к колокольчику.
— Выпьете чаю?
— С удовольствием, любезная госпожа.
Тут, наверное, крылась политика. Фивалю всегда не терпелось поучаствовать в том, что имело отношение к политике. К тому же госпожа Ренч была женщина с определенным положением.
Умбекка позвонила.
С подчеркнуто вежливым равнодушием Эй Фиваль смотрел по сторонам, репетируя в уме разговор с хозяйкой замка. Сначала — замок. Да. Затем следует принести госпоже Ренч извинения за неудобства, вызванные тем, что несколько отрядов расквартированы во дворе замка. Затем нужно заверить ее в том, что личные покои обитателей замка ни в коем случае не будут тронуты. Все верно, вот только надо как-то осторожно обойти момент ее согласия на устройство военных в замке. Ее согласие и разрешение не требовалось. Тут надо было бы ввернуть что-то насчет восхваления королевских войск в целях пробуждения у госпожи Ренч патриотических чувств. В особенности же следовало подчеркнуть, какой славой покрыли себя фузилеры пятого гвардейского полка. Затем капеллан мог продемонстрировать госпоже Ренч свою офицерскую лычку — она и вправду была хороша — и немного пораспинаться относительно той определяющей роли, которую пятый полк сыграл в зензанской войне. Однако непременно следует отметить, как недостает в отрядах тарнского духа.
Да. Вот так будет хорошо. Просто отлично. Ну а затем, покончив с прелюдией, Эй Фиваль мог бы перейти к истинной цели своего визита.
Послышался шум и чей-то визгливый голос.
Шум доносился снизу.
— В чем дело? — встревоженно воскликнул капеллан и вскочил. Рука его метнулась к пистолету. Внизу была охрана, и ему нечего было бояться. Но что-то пошло не так, как он задумал.
По лестнице простучали чьи-то торопливые шаги. Второй раз служанка взвизгнула, завидев наставленный на нее пистолет капеллана.
— Богом Агонисом заклинаю тебя, замолчи! — требовательно приказала толстуха. — В чем там дело, девчонка?
Служанка, отдышавшись, сообщила:
— Там господин Джем, госпожа…
— Что?! — толстуха внезапно дико побледнела.
— Ну… там внизу… солдаты какие-то, госпожа. Я их видела. Они его привезли! — девушка бросилась к Эю Фивалю и выбила из его руки пистолет. — Мерзкие синемундирники! — девчонка была готова выцарапать капеллану глаза.
— Нирри!
Порядок был восстановлен в один миг. Хозяйка отвесила служанке увесистый шлепок. Пистолет, сверкая начищенной сталью, лежал на вытертом ковре. Эй Фиваль наклонился, подобрал пистолет и поспешно убрал. Затем он вынул ослепительно белый носовой платок и вытер кровь под глазом. Нет уж! Вот это — чересчур! Гадкая девчонка оцарапала его до крови.
Госпожа Ренч отошла к камину. Стоя спиной к капеллану, она проговорила:
— Капеллан, надеюсь, вы примете мои извинения.
— Безусловно, любезная госпожа. Однако это маленькое недоразумение, вероятно, пойдет всем нам на пользу, поскольку именно оно и предварило рассказ об истинной цели моего визита. — Капеллан шагнул к двери и крикнул своим подчиненным: — Приведите мальчика, полковник. Не стоит больше ждать. Полагаю, личность его установлена, — добавил Фиваль, улыбнувшись служанке.
Та дрожала и всхлипывала.
— Патрульные обнаружили мальчика в лесу, — пояснил капеллан. — Обнаженного. В грязи с головы до ног — вы только представьте себе! Поначалу мы решили, что это ваганский ребенок — знаете, ваганы иногда бросают своих детей где попало. Но мы, конечно, учинили мальчику допрос, однако он, похоже, все забыл — кто он и откуда. Местный лекарь сообщил нам, что родственники давно разыскивают юного калеку. Я не сомневаюсь, к этому причастны ваганы. Они воруют одежду и перепродают ее, так что тут нет ничего удивительного. Хорошо еще, волосы ему не состригли и зубы не вырвали.
— Хвала богу Агонису! — полная дама обернулась, ее просто распирало от чувств. Чего только не выражали в это мгновение ее глаза — и радость женщины, чей ребенок нашелся после долгого отсутствия, и неверие в случившееся, и переживания за те страдания, которые перенес мальчик. — И вы говорите, он ничего не помнит?
— Абсолютно ничего!
— Бедняжка Джем!
Второй визит капеллан нанес в «Ленивого тигра».
Визит также носил светский характер, однако прошел весьма просто. Вульгарная баба, содержательница кабачка, вздумала было загородить капеллану дорогу — отвратительное создание в рыжем парике, с размалеванными щеками. Но наконец ее долговязому сынку хватило ума одернуть мать.
— Сын лекаря. Где он? — бросил Эй Фиваль.
На этот раз притворная вежливость и обходительность ему не понадобились. Выхватив пистолет, капеллан взбежал по лестнице в «комнату Нова-Риэля». Приключение было волнующим, спору нет, и к тому же никакая реальная опасность капеллану не грозила — его прикрывал отряд до зубов вооруженных гвардейцев. Капеллан рванул на себя дверь, и в ноздри его ударил резкий, весьма неприятный запах.
Запах экскрементов.
— Господин Воксвелл? Полтисс Воксвелл?
Невероятно жирная фигура на кровати еле пошевелилась. Капеллан в нерешительности обернулся.
К счастью, сержант Банч знал, что делать.
— Поднимайся, парень, да поживей. Ты арестован.
ГЛАВА 45
ДЖЕМ НА ЭШАФОТЕ
Деревня почти мгновенно преобразилась. К приходу синемундирников до Чернолуния оставалось совсем немного. К наступлению новой Западной Луны Ирион окончательно лишился сна, и можно было смело сказать, что до появления военных деревня только и делала, что беспробудно спала. В замке кипела жизнь. По древним внутренним дворикам топали солдаты. На крепостной стене развевался «Эджард Синий». Вверх и вниз по холму сновали обозы.
А внизу… внизу, на деревенской лужайке, негде было ступить — повсюду были расставлены палатки, фургоны, кормушки для лошадей и сами лошади. Ну, как будто вернулась ваганская ярмарка. Как будто, да не совсем. Не было тут ни летящих шелков, ни звяканья побрякушек. Вместо всего этого — мушкетная картечь да до блеска начищенные сапоги. Рожки, барабаны и волынки с осипшими голосами заменили скрипки и колесные лиры.
По всей деревне амбары и стойла, дома и огороды переходили в руки к военным. Одного замка им не хватало. «Сколько же их сюда понаехало?» — шептались крестьяне. Точно они не могли сказать, потому что те военные, что тогда утром выстроились на деревенской лужайке, оказались лишь маленькой горсткой войска, остальные начали прибывать потом. Одни говорили — их тысяча. Другие — десять тысяч. Одно жители деревни знали наверняка: синемундирников в деревне сейчас было больше, чем местных.
Довольно скоро начались поборы. Жителям Ириона объясняли, что восстановление деревни требует больших затрат, и что они обязаны внести в это дело посильную лепту. Синемундирники являлись в каждый дом и требовали уплатить подати — деньгами или натурой. Такое мало кто мог себе позволить, однако еще меньше было тех, кто посмел бы отказаться от уплаты. Тех же, кто все-таки отказывался, незамедлительно объявляли изменниками, хватали и бросали в подземелья замка. Деревенские жители с ужасом думали, как будут платить подати в будущем. Многие задумывались о том, что придется продавать все, что честным трудом было нажито за всю жизнь. Некоторые были готовы продать сами себя. Третьи отправлялись в ваганский табор, чтобы попросить у ваганов взаймы. Но ваганам нечего было дать взаймы.
Поборы с ваганов были вдвое выше, чем с ирионцев.
Рейды в табор совершались регулярно. Ваганы исправно платили подати, но все равно их подозревали во всевозможных преступлениях. После того как начались поборы, в деревне пышным цветом расцвело воровство, ну и, естественно, стоило чему-либо пропасть, как в краже тут же обвиняли ваганов. Вскоре их стали винить и во многом другом, ну а уж если доказать, что они совершили то-то или то-то, никак не получалось, тогда начинались байки про ваганское колдовство. Местные жители, казалось, напрочь позабыли о том, как радовались они прежде этому самому ваганскому колдовству. А теперь… прокисло молоко — из-за ваганского колдовства. Сгнило яблоко — тоже ваганы сглазили. Плохая погода — ваганы виноваты, а погода в Тарне была неважная во все времена. Как же деревенские жители ненавидели ваганов! Довольно часто на ваганов нападали. Некоторых убили. Но ваганы все терпели. Ну а кто бы их стал слушать, скажи они хоть слово против? Уж конечно, не синемундирники и не жители деревни, которые были готовы винить ваганов во всех своих бедах. Да, синемундирники жестоко карали ваганов, но находились и такие, кто считал, что можно было бы и покруче обходиться с этими бродягами. Все равно от них бед не оберешься.
Ну, например, из-за ваганского разбоя был введен комендантский час. Касалось это, конечно, не военных, а только деревенских — им же так было спокойнее, и чтобы ваганы по ночам не разбойничали. После двенадцатой пятнадцатой никому из жителей Ириона не разрешалось выходить из дому.
За нарушение деревенских судили.
А ваганов вешали.
Когда синемундирники ушли с деревенской лужайки, после себя они оставили одну вещь — виселицу. Первыми там были казнены жители деревни, вовремя не уплатившие податей. Вскоре ожидалось повешение ваганов. За то или за другое. За нарушение комендантского часа. За кражу хлеба. За кражу детей.
Ваганов много.
Значит, и казней предстояло много.
Казни должны были превратиться в регулярные мероприятия. Один раз в каждую фазу, в день, предшествующий Кануну, крестьяне должны были собираться на лужайке. В принципе, созывать их туда должен был барабанный бой, однако могли и сами прийти. Атмосфера перед казнью предполагалась праздничная. Хмельное пиво и вкуснейшие, хоть и жесткие, как камешки, тарнские печенюшки. Первым делом следовало объявить, в чем провинились ваганы, на что крестьяне обязаны были ответить свистом и одобрительным ревом. А потом, когда из-под ног у ваганов будут выбиты табуретки, жители Ириона, конечно, радостно возопят. И тогда снова взмоет в небо «Эджард Синий», и снова оркестр сыграет «Гимн флагу».
На казнь Джема сопровождал капеллан. Тетя Умбекка пойти отказалась. Она решила, что хоть сама по себе казнь — дело, безусловно, полезное и нужное, но она боится расстроиться. А вот Джему, на ее взгляд, посмотреть на это было полезно. Повесить должны были вагана, который украл юношу.
Капеллан спросил, сможет ли Джем стоять на костылях на эшафоте во время казни, в то время как будет зачитываться приговор. Потом, по прошествии времени, Джем жестоко пожалеет, что согласился на это, и будет с тоской думать о том, сколь бесполезна и жестока была та жертва, которую в тот день бросили к его ногам. Но надо учесть, что казнь состоялась вскоре после возвращения Джема в замок, и с памятью у него на ту пору еще было неладно. Все взахлеб болтали о злобных ваганах и о том, что Джему чудом удалось остаться в живых.
А внизу… внизу, на деревенской лужайке, негде было ступить — повсюду были расставлены палатки, фургоны, кормушки для лошадей и сами лошади. Ну, как будто вернулась ваганская ярмарка. Как будто, да не совсем. Не было тут ни летящих шелков, ни звяканья побрякушек. Вместо всего этого — мушкетная картечь да до блеска начищенные сапоги. Рожки, барабаны и волынки с осипшими голосами заменили скрипки и колесные лиры.
По всей деревне амбары и стойла, дома и огороды переходили в руки к военным. Одного замка им не хватало. «Сколько же их сюда понаехало?» — шептались крестьяне. Точно они не могли сказать, потому что те военные, что тогда утром выстроились на деревенской лужайке, оказались лишь маленькой горсткой войска, остальные начали прибывать потом. Одни говорили — их тысяча. Другие — десять тысяч. Одно жители деревни знали наверняка: синемундирников в деревне сейчас было больше, чем местных.
Довольно скоро начались поборы. Жителям Ириона объясняли, что восстановление деревни требует больших затрат, и что они обязаны внести в это дело посильную лепту. Синемундирники являлись в каждый дом и требовали уплатить подати — деньгами или натурой. Такое мало кто мог себе позволить, однако еще меньше было тех, кто посмел бы отказаться от уплаты. Тех же, кто все-таки отказывался, незамедлительно объявляли изменниками, хватали и бросали в подземелья замка. Деревенские жители с ужасом думали, как будут платить подати в будущем. Многие задумывались о том, что придется продавать все, что честным трудом было нажито за всю жизнь. Некоторые были готовы продать сами себя. Третьи отправлялись в ваганский табор, чтобы попросить у ваганов взаймы. Но ваганам нечего было дать взаймы.
Поборы с ваганов были вдвое выше, чем с ирионцев.
Рейды в табор совершались регулярно. Ваганы исправно платили подати, но все равно их подозревали во всевозможных преступлениях. После того как начались поборы, в деревне пышным цветом расцвело воровство, ну и, естественно, стоило чему-либо пропасть, как в краже тут же обвиняли ваганов. Вскоре их стали винить и во многом другом, ну а уж если доказать, что они совершили то-то или то-то, никак не получалось, тогда начинались байки про ваганское колдовство. Местные жители, казалось, напрочь позабыли о том, как радовались они прежде этому самому ваганскому колдовству. А теперь… прокисло молоко — из-за ваганского колдовства. Сгнило яблоко — тоже ваганы сглазили. Плохая погода — ваганы виноваты, а погода в Тарне была неважная во все времена. Как же деревенские жители ненавидели ваганов! Довольно часто на ваганов нападали. Некоторых убили. Но ваганы все терпели. Ну а кто бы их стал слушать, скажи они хоть слово против? Уж конечно, не синемундирники и не жители деревни, которые были готовы винить ваганов во всех своих бедах. Да, синемундирники жестоко карали ваганов, но находились и такие, кто считал, что можно было бы и покруче обходиться с этими бродягами. Все равно от них бед не оберешься.
Ну, например, из-за ваганского разбоя был введен комендантский час. Касалось это, конечно, не военных, а только деревенских — им же так было спокойнее, и чтобы ваганы по ночам не разбойничали. После двенадцатой пятнадцатой никому из жителей Ириона не разрешалось выходить из дому.
За нарушение деревенских судили.
А ваганов вешали.
* * *
Потом Джем с ужасом вспоминал о том, как впервые увидел повешение.Когда синемундирники ушли с деревенской лужайки, после себя они оставили одну вещь — виселицу. Первыми там были казнены жители деревни, вовремя не уплатившие податей. Вскоре ожидалось повешение ваганов. За то или за другое. За нарушение комендантского часа. За кражу хлеба. За кражу детей.
Ваганов много.
Значит, и казней предстояло много.
Казни должны были превратиться в регулярные мероприятия. Один раз в каждую фазу, в день, предшествующий Кануну, крестьяне должны были собираться на лужайке. В принципе, созывать их туда должен был барабанный бой, однако могли и сами прийти. Атмосфера перед казнью предполагалась праздничная. Хмельное пиво и вкуснейшие, хоть и жесткие, как камешки, тарнские печенюшки. Первым делом следовало объявить, в чем провинились ваганы, на что крестьяне обязаны были ответить свистом и одобрительным ревом. А потом, когда из-под ног у ваганов будут выбиты табуретки, жители Ириона, конечно, радостно возопят. И тогда снова взмоет в небо «Эджард Синий», и снова оркестр сыграет «Гимн флагу».
На казнь Джема сопровождал капеллан. Тетя Умбекка пойти отказалась. Она решила, что хоть сама по себе казнь — дело, безусловно, полезное и нужное, но она боится расстроиться. А вот Джему, на ее взгляд, посмотреть на это было полезно. Повесить должны были вагана, который украл юношу.
Капеллан спросил, сможет ли Джем стоять на костылях на эшафоте во время казни, в то время как будет зачитываться приговор. Потом, по прошествии времени, Джем жестоко пожалеет, что согласился на это, и будет с тоской думать о том, сколь бесполезна и жестока была та жертва, которую в тот день бросили к его ногам. Но надо учесть, что казнь состоялась вскоре после возвращения Джема в замок, и с памятью у него на ту пору еще было неладно. Все взахлеб болтали о злобных ваганах и о том, что Джему чудом удалось остаться в живых.