Аренев Владимир. Правила игры

   Тэсса резко повернулась и взглянула туда, где стоял, пыжась от собственной значимости…
   – Кейнос!!!
   Подросток смущенно посмотрел на нее, и «значимость» потихоньку сползла с его лица.
   – А ты что здесь делаешь?!
   Запинаясь, он объяснил.
   Ах ты!… Не сиделось дураку дома, решил оставить мать и сунуться в самое пекло – наследник Вольного Клинка, герой Несостоявшийся! Значит, покамест я глазами хлопала, он успел и имя свое незаметно в списки вписать, и слухи разнести. О том, что правитель с нами едет. Кэн ему, конечно, не объяснял в деталях, что к чему, но парнишка смышленый, сам догадался Решил погеройствоватъ И что теперь?
   – Мать знает?
   Кэйос насупленно кивнул:
   – Знает. Вчера вечером сказал.
   – И что?
   – А что «что»? Ты как раз списки во дворец понесла. Поздно уже было.
   Понятное дело, Димицце он признался только тогда, когда та ничего не могла сделать. Смышленый!
   Очень хотелось отвесить дураку затрещину, но Тэсса сдержалась. Несолидно как-то. Да и сама отчасти виновата – морочила парню голову своими россказнями.
   Подошло время выступать, войско правителя, после того как тот завершил свою речь, уже потихоньку двинулось к южным воротам Гардгэна. Пора и Вольным Клинкам присоединяться…
   Вот почему, когда все вокруг провожали взглядами маленький отряд, во главе которого ехал Талигхилл, Тэсса вполголоса ругалась и терла шрам на щеке. Кэн, уже поставленный ею в известность о случившемся, виновато молчал. Он, как и воительница, понимал, что присутствие в башнях Пресветлого почти ничего не меняет. Иначе бы тот просто не поехал.
   Предстояли жаркие деньки.
   Кэн успокаивающе похлопал Тэссу по плечу, хотя мысли его были далеко, в дне перехода отсюда. Завтра он увидит Мабора, своего родного брата.
   Отрядец Талигхилла скрылся за поворотом, и войско, отягощенное своими многочисленными печалями и заботами, сонливостью, раздражением, безразличием, продолжало путь.
   /смещение – падающая звезда обдает небесным хладом/
   Пыль забивалась в нос и ложилась на кожу; Талигхилл подумал о паланкине, но без особого сожаления. Мол, было б, конечно, неплохо, хотя… Не в паланкине сейчас дело.
   Ворота имения раскрылись перед правителем и его эскортом почти без заминки, и всадники подъехали к дому, где спешились, следуя примеру Пресветлого. В дверях дома возник низенький лысеющий мужчина и неторопливо двинулся Навстречу прибывшим.
   – Добрый день, Пресветлый, – произнес Домаб как ни в чем не бывало, словно и не случилось памятной размолвки. Однако присутствовало в его словах и нечто холодное, чужое. – Останетесь на обед?
   – Да, – согласился молодой правитель. – Наверное, да.
   – Прекрасно. Тогда пойду распоряжусь.
   – Мне нужно серьезно поговорить с тобой, Домаб, – бросил в спину ему Пресветлый. В конце концов, именно за этим я и приехал.
   – Сейчас распоряжусь и выйду, – сказал, не оборачиваясь, управитель и вошел в дом.
   – Ступайте. – Талигхилл взмахом руки отпустил телохранителей и присел на резной скамеечке в слабой тени деревьев. Ждать, пока Домаб распорядится.
   … Ты сидишь, неудобно прислонившись к деревянной спинке. Приехал. На свою голову. А ведь признайся, говорить о собственной неправоте страшнее, чем ехать на войну. Ты ведь едешь на войну. Не забыл?
   Впрочем, ты уже приехал на войну. С самим собой, «собой,… бой». Ты начал это сражение за собственную… что? честь? честность? Поздновато и бессмысленно, поскольку южнее ждет тебя, неуклонно двигаясь, колонна. «Колонна-неуклонно». Придвинется к башням, задвинется и…
   Часть из них ведь ты собираешься бросить там, намеренно, на смерть – чтобы спастись самому. А тут, значит, решил сблагородствовать? Что? Время, говоришь, такое, обстоятельства такие? По-другому, говоришь, никак? Верно, правитель, верно – никак. А что же раньше, до тебя, в такие ситуации – неужто никто не попадал? Попадали? Ну и как же? Что делали-то, а?
   Богов звали? Помощи Божественной? Эх, брат, какие тут Боги! Сиди уж на скамеечке, жди. Повинишься, поплачешься в жилетку – глядишь, и полегчает. Тебе А Домаб… а что Домаб? Не он же будет в башнях печься, в осадном огне не он же людей на погибель оставит – что ему? Пускай поносит в душе маленькую часть твоей вины. Он сможет, он вытерпит – ты ли вытерпишь? Сможешь ли?
   Что спрашивать? Сможешь! Ты, пресветлый сукин сын, сможешь, найдется в тебе и сила, и уверенность. А нужно будет – зарубишь управителя клинком здесь же, под деревьями, потом и зарубишь. Чтобы не болтал лишнего.
   Ты потер лицо, и на пальцах остались грязные отпечатки Дорожная пыль Ф-фу, какая чушь в голову лезет Ну где же Домаб?
   Низенький человек уже шагал к скамеечке, поплотнее запахивая полы своего любимого халата с вепрями.
   Подошел, присел рядом. Молчит.
   – Жарко сегодня, – сказал Талигхилл. – … Но я не за этим. Я – извиняться. Может, ты и отец мне, не знаю. У… у Руалнира спросить не успел. Вот… но уж если и не отцом, то учителем – точно ты был и остался. И правильно, что говорил со мной о снах. О снах, – поправил себя Пресветлый, и Домаб впервые посмотрел ему в лицо, оторвавшись от созерцания голубых и черных камешков под ногами. Сказано было… Сказано. – Мне на самом деле снятся сны. В этом ты был прав. И Боги, наверное, существуют. В этом я был не прав.
   Талигхилл замолчал, но Домаб не торопил его.
   – Только, знаешь, – сказал вдруг бывший принц, – я ведь все равно в них не верю. В Богов. В их существование верю, а в них… Вот в тебя – верю, в Армахога, в…
   – Не богохульствуй, – тихо произнес управитель.
   Пресветлый тотчас замолчал.
   Домаб покусал губу, поднял к небесам взор.
   – Наверное, я виноват, – сказал он. – Что согрешил с твоей матерью, и родился ты – не от настоящего правителя, а от у правителя. Потому и в Богов не веришь, хотя и наделен даром. Охохонюшки! Разваливается династия… из-за бывшего садовника. Смешно сказать! И страшно.
   Я знаю, что произошло и происходит. Наслышан. Так что не торопись рассказывать мне – знаю. А чего не знаю, о том догадываюсь. Слишком я долго вертелся около вас, правителей, теперь многое чувствую из того, что обычным людям не положено. Ты ведь замыслил что-то, так? Не отвечай, не нужно. Всей правды не скажешь, а лгать не стоит. Ты приехал грехи замаливать, а не новые наживать, поэтому молчи.
   Я тебя не прощаю – не за что прощать. А за что было, уже простил. Только об одном прошу – верь Богам. Не веришь в них, верь им. Это может спасти и тебя, и державу.
   – Не обещаю, – сказал ты, кривя губы.
   – Не обещай, – согласился Домаб. – Пойдем-ка лучше обедать. Долго задерживаться, я так понимаю, не будете? Покушаете и в дорогу?
   Ты кивнул.
   Пошли обедать, и все оставшееся время управитель был в меру разговорчив и в меру весел. Ты – тоже.
   Потом – пустое прощание, прыжок в седло, и дорога уже скачет тебе навстречу. Не оглядываться. Главное – не оглядываться. Все сказано, как сказалось, сделано, как сделалось, а оглядываться вовсе не обязательно.
   Слезы на ветру. Хрустнул под копытами панцирь невезучего жука.
   Вылетаете на южную дорогу и – вдогонку за войском. Уже темнеет, и вы присоединитесь к нему только на рудниках, а ночевать придется на каком-то постоялом дворе, среди мух и клопов, и будет храпеть у двери Храррип, а ты будешь ворочаться на жестком ложе, не в силах уснуть и не в силах думать. Но думать придется, так или иначе.
   Иначе – никак.
   /смещение – «Улыбнитесь! Снимаю!»/
   Шэддаль давно уже отвык от того, чтобы руководить огромным войском. Но покамест справлялся.
   На ночь не останавливались. Сонное войско брело, значительно замедлив шаг, по дороге, и пыль поднималась в лунном свете. Армахог, прощаясь с Шэддалем, велел ему: «Поторапливайтесь! Отдохнете… в башнях». Бывший сотник элитной гвардии Руалнира только улыбнулся в ответ. Оба знали, что поговорка звучала иначе, и вкладывалась она в уста и умы солдат еще с казарменной муштры, когда наставник на всякое нытье новичков отвечал одним: «Отдохнете в краю Ув-Дайгрэйса». Иногда, в минуты благодушного настроения, при этом добавлял: «Если попадете туда. А с вашей любовью к обучению путь вам только один – снова на землю. Так что край Бога Войны вам не светит, голубчики. Ну-ка, еще раз повторить удар с замахом!»
   В общем, невеселое наставление у старэгха получилось. Но Шэддаль тем не менее ему неукоснительно следовал, поскольку и сам понимал значение временного фактора. Ему ли, не так давно прошедшему пол-Хуминдара и еще пол-Ашэдгуна пешком, – ему ли этого не знать? А лошадей всегда можно поменять, слава Ув-Дайгрэйсу, заводных взяли достаточно. Люди же отоспятся в седле – конечно, это не пуховая перина, но хоть клопы не кусают. «Во всем есть свои прелести, просто не всякий способен их отыскать» – еще одно мудрое изречение старого наставника.
   К полудню следующего дня – вот уж нежданный каламбур! – добрались до рудников, и здесь поневоле пришлось подзадержаться. Шэддаль знал условия договора, заключенного между Вольными Клинками и Пресветлым, и, хотя сам относился к оному договору не вполне одобрительно, выполнять его в отсутствие Талигхилла должен был четко. А в договоре значилось: «забрать освобожденных Братьев в количестве сорока семи человек и препроводить их в башни с тем, чтобы они кровью искупили свою вину». (Кровью, разумеется, если будет в этом необходимость, но Шэддалю почему-то казалось, что необходимость будет. Найдется. Или найдут.)
   Большая часть войска, впрочем, продолжала свое движение, и лишь временный военачальник вместе с предводительницей Вольных Клинков да еще несколькими людьми остались, чтобы «забрать и препроводить» бывших каторжников, – в количестве сорока семи человек.
   Образовалась небольшая заминка, когда выяснилось, что из этих сорока семи один благополучно помер еще с полгода назад. Потный пузатый управляющий жутко изнервничался, поскольку два дня назад, во время приезда из столицы самого Армахога, он, управляющий, на такую незначительную деталь, как смерть одного из «счастливчиков», внимания не обратил. А Армахог всех сорок семь представить пред свои воительные очи не потребовал, удовлетворившись устными заверениями, что Клинков сняли с цепей и препроводили в бараки до дня, когда проходящее войско заберет Братьев. Вот уехать-то старэгх уехал, а тут «пропажи» и хватились. Что делать? Ой, что делать?!
   Шэддаль прервал лепетание толстяка и отозвал в сторонку предводительницу Клинков по имени Тэсса. Та, впрочем, особо по поводу услышанного не расстраивалась; было похоже, что воительница вообще думает о другом. Скорее всего – во-он о том каторжнике, которого привели вместе с остальными «счастливчиками». На вопрос Шэдцаля, что же делать с недочетом, Тэсса только махнула рукой: да что хотите! Умер так умер. Кажется, недавно кто-то заявлял, что каждая минута на счету, а тут базар устроили.
   Шэддаль открыл было рот, чтобы возразить, но в это время рядом с хибаркой управляющего возникла небольшая, но крайне паническая суета, и в поле зрения бывшего сотника появился Пресветлый в сопровождении телохранителей. Ну что же, одной проблемой меньше!
   Правитель выглядел плохо – видимо, не привык к подобным нагрузкам. Тренироваться-то он тренируется, есть у него различные учителя, да только без постоянной практики пользы от этих тренировок… Что были они, что их не было – одинаково.
   – В чем дело? – спросил Талигхилл, подходя к своему заместителю и предводительнице Клинков. – Что-то не так? Ему объяснили ситуацию.
   – Ну что же, – развел руками Пресветлый. – Если госпожа Тэсса не против, продолжим наш путь – до башен далеко, а времени у нас в обрез.
   – Пойдемте, мой правитель. – Шэддаль аккуратно взял Талигхилла под локоть и отвел в сторонку. – Госпожа, я думаю, должна заняться освобожденными, распорядиться касательно того, чтобы их снабдили всем необходимым и доставили в башни, хоть и под конвоем, но как вольных людей. Это займет у нее некоторое время, но она справится, я уверен. Мы же будем только мешать ей.
   Талигхилл рассеянно кивнул, обернулся, посмотрел на Тэссу и пошел вслед за своим помощником.
   Бывших заключенных вывели только что не в цепях. На «счастливчиках» почти не было одежды – рванье покрывало тела, и в складках шевелились темные крошки паразитов. Странно, что управляющий рудниками не позаботился о своих подопечных подобающим образом. Тем более – Тэсса знала от Укрина – такие указания Армахог давал. Наверное, толстяк слишком увлекся поисками сорок седьмого, недостающего заключенного.
   Подъехал на своем костлявом, как и он сам, жеребце Сог. Скептически оглядел «счастливчиков», кому-то кивнул, признавая старого знакомого. Потом, не слезая, повернулся к Тэссе:
   – А что, в договоре упоминались и нательные насекомые? В каком количестве? Они тоже будут сражаться против хуминов?
   Кто-то в толпе заржал, воительница скривилась:
   – Очень остроумно, Сог. Может, лучше посоветуешь, что теперь делать… с этим?
   Вольный Клинок пожал худыми плечами:
   – Что делать? Загнать всех в Ханх и выкупать как следует. А до тех пор держать отдельно от остального войска. Я, конечно, понимаю, что надолго от этих паразитов мы не убережемся, но хотя бы временно…
   Он легонько тронул жеребца шпорами и отъехал в сторону, предоставляя слушателям возможность самим решить, кто именно подразумевался под «паразитами».
   Тэсса понимала, что подобное решение будет самым правильным. Войско на марше, и вымыть «счастливчиков» просто негде (да и некогда). Но – среди сорока шести бывших каторжников стоял Тогин, стоял молча, внимательно и спокойно глядел прямо на нее. Он не осуждал и не благодарил, не плакал и не смеялся – он ждал. Лишь сейчас Тэсса почувствовала, насколько он был ей нужен.
   Но ей придется потерпеть. Им придется потерпеть.
   Воительница назначала людей для конвоирования и обслуживания «счастливчиков» на пути к Ханху; назначала, а сама то и дело смотрела на Тогина.
   «Ну вот, я приехала. Жаль только, что нам не дадут даже на мгновение остаться в одиночестве. Ты знаешь – война».
   «Верно. Но нам ли привыкать к войне и к ожиданию? Потерпим?»
   «Потерпим».
   – Госпожа, мы можем отправляться? Кажется, все улажено. Тэсса оторвалась – с болью, с кровавыми обрывками мыслей и чувств – от взгляда возлюбленного мужа:
   – Да, можем отправляться.
   Оставляя позади рудники, армия уходила к долине Ханха, к переправе, к подземным входам в башни Крина.
   /падает багряный лист осени – смещение/
   Армахог провожал войско до южных ворот. После проникновенной и пламенной речи Пресветлого весь Гардгэн словно загорелся словами правителя, как будто только сейчас люди поняли: грядет великая беда, и теперь в этом мире кое-что зависит и от них. Пока ряды вооруженных солдат тянулись по улицам, к старэгху несколько раз подбегали неведомо как пробравшиеся через заслон охранников парни, горевшие единственным желанием: записаться на службу. Армахог просил всех прийти завтра на главную площадь – там сейчас стучали топорами плотники, пахло свежей древесиной и железом. К утру должны были выстроить специальный помост, где поставят свои столики вербовщики.
   Он посмотрел, как закрываются за ушедшими ворота, взглянул на темнеющий лоскут неба и повернул назад, ко дворцу. К собственному удивлению, Армахог понял, что сегодня у него абсолютно свободный от забот вечер: все мелкие дела могли решить многочисленные заместители, а готовить задуманную им и Талигхиллом операцию старэгх начнет завтра. Возможно, если все получится, он даже подоспеет к Крина до того момента, как…
   Тэсса!
   Армахог пошатнулся от накатившей волны, в которой смешались тоска и безысходность.
   Тэсса!
   Ты все-таки позволил ей поехать туда! А ведь мог же, мог предупредить, что-то предпринять, чтобы остановить ее. В конце концов, мог послать к демоновым дядьям этот проклятый договор!
   Но я заботился о стране. Ведь план Талигхилла – единственная надежда на спасение. Все эти переговоры и прочие дурацкие идеи не помогли бы. А…
   Ты предал ее! Послал на верную смерть. Ты, воин, позволил себе…
   Заткнись!
   Последнее он, забывшись, выкрикнул вслух. Потрепанный прохожий шарахнулся в сторону и поспешно скрылся в темном проулке – подальше от сумасшедшего воителя.
   Армахог остановился и посмотрел по сторонам. Он находился перед заведением, вывеска которого отличалась лаконичностью и была ему хорошо знакома: «Благословение Ув-Дайгрэйса».
   Не колеблясь ни минуты, старэгх толкнул тяжелую деревянную дверь и вошел.
   Несмотря на позднее время, зал для посетителей пустовал. Только за стойкой, в глубине, из приоткрытой двери доносились громкие отчаянные вопли – голосила женщина.
   Армахог пересек гулкий вымерший зал с перевернутыми вверх ножками скамьями, лежащими на столах, и остановился на пороге кухни. Там билась в руках кухарок полная немолодая женщина с растрепанными седеющими волосами. Девицы пытались ее утешать, но как-то слабо и неуверенно, готовые сами разреветься, подвернись только весомый повод.
   – Ушел! – голосила женщина. – Ушел! Людоньки добрые, людоньки милостивые, ушел ведь! Взаправду ушел! Ушел! Уше-ооо-ол!!!
   – А что, сегодня здесь не кормят? – нарочито грубым тоном поинтересовался Армахог
   Девицы оставили голосившую в покое и все, как одна, посмотрели на воина.
   – Я спрашиваю, здесь сегодня кормят? – все так же небрежно повторил старэгх.
   Кухарки пришли в себя и стали потихоньку разъяряться от неслыханной дерзости вошедшего.
   – Ты что же, не видишь, что у человека горе? – спросила одна из них, та, что постарше да пообъемистее. – Ты что же, зверь лютый, чтобы такое спрашивать?
   Армахог покачал головой и тяжело вздохнул:
   – С ума посходили. Начисто. Все сразу. Голосят они, понимаешь! Ну давайте – уехали ваши мужчины вас защищать, а вы – убиваться, седые волосы отращивать – да? Тоже невидаль – война. Уехал и вернется. Конечно, если станете верить и ждать, как полагается. А не ревмя реветь – вы женщины, а не буйволицы. Так я последний раз спрашиваю: кормить будете?
   Женщина перестала голосить и начала медленно подниматься с табурета, угрожающе надвигаясь на старэгха. В глазах ее плескалась мутная безумная волна – Армахогу не раз приходилось видеть подобную во взглядах тех, чей разум готов был помутиться от сильного горя. Впрочем, как ему казалось, здесь еще не все потеряно.
   – Я тебя накормлю! – прошептала, подходя вплотную, голосившая. – Я тебя накормлю и напою, тыловая ты крыса! Хорек! Пес падальный! Шакал! Пока ты здесь сидишь, сын мой будет там…
   Она сломалась и рухнула на столик, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Армахог взглядом отстранил ринувшихся помогать кухарок и обнял плачущую за плечи:
   – Все будет хорошо, успокойся. Все с ним будет в полном порядке. Вернется, куда денется. Пойдем-ка в зал, выпьем чайку горяченького – нас сейчас твои девушки угостят мятным чайком – выплачешься, успокоишься. Пойдем.
   Женщина не сопротивлялась, хотя рыдала не переставая. Кухарки, повинуясь безмолвному приказу Армахога, захлопотали над чайником.
   Он вывел ее в зал, прислонил к стене; перевернул, опуская на пол, одну из скамей. Потом усадил на нее женщину и сел рядом, обнимая за плечи:
   – Все будет в порядке.
   Девицы принесли чай, корзиночку с печеньем и ушли на кухню, переглядываясь и перешептываясь. Одна, самая догадливая, заперла изнутри входную дверь и закрыла ставни, чтобы посторонние больше не заходили.
   Некоторое время сидели в полной тишине. Женщина перестала плакать и лишь смотрела перед собой, не притрагиваясь ни к чаю, ни к печенью. Армахог – тоже.
   – Ну, чего тебе надо? – спросила она наконец отрешенным голосом.
   – Пей, – велел он. – Или – если чувствуешь, что нужно, – поплачь еще. Помогает. Я себе такой роскоши, к сожалению, позволить не могу.
   Женщина с удивлением подняла на него глаза.
   – Пей, пей, – сказал старэгх. – Я сегодня угощаю.
   Она недоверчиво прикоснулась к чашке, вдохнула мятный аромат и отпила глоточек. Армахог удовлетворенно кивнул, подождал.
   – Успокоилась? Теперь рассказывай.
   Димицца рассказала. Рассказала, как неожиданно для всех и для самой себя стала женой Вольного Клинка. Как жила в постоянном напряжении – до тех самых пор, пока… Ушел на работу – «на заказ», как любил он говаривать, – и не вернулся. Даже тела не привезли. А у нее – сын. Куда вдове – одной, с ребенком на руках?
   Но не зря Братство зовется Братством: ее пристроили сюда – сначала поварихой; потом, когда прежняя хозяйка (такая же, кстати, вдова Вольного Клинка, как и она) умерла, Димицца заняла ее место. А сын.. сын был единственный – все, что осталось от того. Рос без отца, неправильно рос, хотя воспитывала она его как могла. А как могла? Все время отнимали заботы о «Благословении». Мальчик жил, слушал скупые рассказы о своем отце, постоянно видел перед собой, как пример для подражания, клиентов-Клинков. И жизнь представлялась ему совсем не такой, какой она есть на самом деле. Димицца пыталась объяснять, много раз заводила серьезный разговор, но он, выслушав ее, внимательно кивая, все же уходил – она чувствовала – не убежденный в правоте слов матери. Так и рос – ни то ни се, ни добропорядочный горожанин, ни Вольный Клинок. Вам не понять, господин, вам не понять… Чего не понять? Да того, что такая смесь двух совершенно разных типов людей – очень опасная смесь. Для человека, который и есть подобной смесью. Потому что Вольный Клинок, который верит только в идеалы Братства, – или смертник, или второй Исуур. Ее сын – не Исуур.
   Боже, боже!…
   Нет, истерики не будет – не бойтесь, господин. Вы оказались правы, когда велели мне выплакаться. Теперь – все. Может, и хочется плакать – да нечем. Вышло все, тоска осталась, а все остальное вышло. Вы случайно не врачеватель душ? Сделали мне слезопускание, и вот, полегчало. Чуть-чуть полегчало… Нет? Ну что же, все равно спасибо.
   Не пустила? Да я ж откуда знала?! В последние дни Братья ко мне съехались со всего Ашэдгуна – наниматься во дворец. Ну и он, ясное дело, среди них крутился – не запретишь ведь. А потом, когда списки стали составлять – тех, значит, кто нанимается на службу к Пресветлому, – он возьми да и впиши свое имя. Не знаю, как он уберегся от внимания госпожи Тэссы; да та, признаться, последние дни была в таком состоянии, что вполне могла не заметить.
   Мне он сказал не сразу – лишь когда Тэсса понесла списки во дворец. Тут уж поздно было что-то делать. Да и… Не поверите, только я все это всерьез не приняла. Так бывает, когда после работы, вся еще мыслями там, на кухне, нужно то да се, постояльцев много, хлопот – выше крыши; подумала – шутит. Только потом до меня дошло, что он редко когда шутил, а тем более – так. Утром тоже… я ведь даже мешок ему не собрала как следует! Наверное, давняя привычка проснулась. Я, когда мужа провожала, тоже не рыдала на плече – только вдогонку, когда ушел уже. Чтоб ему сердце не рвать лишний раз. А так улыбнешься – и ему в пути легче, и тебе проще самой в уголке отплакаться да ждать потихоньку.
   Вот когда меня Тэсса в сторонку отозвала да стала спрашивать, что да как, – тут я почувствовала: уходит! Навсегда уходит! Единственный сын! Все, что у меня было, все…
   Женщина закусила губу и покачала головой. Армахог потянулся к забытому чаю и отпил немного – ополоснуть рот, чтобы исчез сухой горький привкус.
   – Нужно было не пускать, – проговорил старэгх, скорее для себя, чем для Димиццы, но она услышала.
   – Сказал, что не потерпит такого позора. К тому же – договор. Дезертир в военное время – небось ваши бы и угробили, прознав.
   Она подняла голову и впервые вдалась вопросом, кто же этот человек, сидящий рядом и утешающий ее.
   – Кто ты?
   – Тыловая крыса. Хорек. Пес падальный.
   – Ты обиделся на меня за те слова? Не обижайся. Я…
   – Но ведь ты была права. – Он пожал плечами. – Мое время еще не наступило, поэтому я – тот, кем ты меня называла. Наступит ли мое время? – вздохнул Армахог. – Не знаю. Это зависит от очень многого, в том числе – и от твоего сына. Они должны продержаться в ущелье как можно дольше, чтобы я сумел собрать армию. И обещаю тебе, женщина: приложу все усилия, чтобы твой сын вернулся к тебе. Веришь мне?
   – Да, старэгх, – кивнула Димицца. – Сделай как говоришь, и я стану молиться на тебя. Он тяжело покачал головой:
   – Лучше молись Богам – в последнее время их все чаще забывают. И совершенно зря. – Армахог поднялся. – Спасибо за чай и печенье. Не горюй, женщина, мы должны победить в этой войне – думается, мы и победим в ней. Только не спрашивай меня, какой ценой
   Димицца не спросила. Она молча проводила старэгха до дверей и выпустила в ночь. Лязгнул за спиной засов – сегодня «Благословение» останется закрытым для посетителей.
   Армахог остановился на пороге, привыкая к ночному сумраку, а потом быстро зашагал по улочке прочь, к центру города. Старэгх торопился вернуться во дворец, понимая, что там наверняка начали волноваться из-за его долгого отсутствия.
   Он шел стремительно, но все же успевал смотреть по сторонам, и перемены, которыми наполнились эти дома, до самых крыш, и даже, казалось, небо над этими крышами, угнетали.
   Город оцепенел. Искра, раздутая речью Талигхилла в сердцах жителей, немного приугасла к вечеру; из пепла родилось понимание того, что война не за горами. Вернее, как раз за горами, но, перебравшись через эти самые горы, война окажется здесь, на улицах, в домах – огнем, криками, кровью. Это нужно было осознать. А еще нужно было осознать то, что отныне мужчина, деливший со своими родными кров, зарабатывавший хлеб, – может не вернуться домой. Вот он ушел сегодня, бравый и улыбающийся, ушел вместе с войском, а назад придет только войско. Без него. И что тогда?