Аренев Владимир. Правила игры

   – Не вернули. И видимо, не вернут.
   – Вот, – довольно протянул Данкэн. – А ведь можно попытаться.
   – Еще раз идти в этот коридор? – Я содрогнулся. – Увольте. К тому же у нас попросту нет времени. Завтра последний день.
   – Верно, – согласился журналист. – Однако вы кое-чего не – учли.
   – Чего же?
   – Двух вещей. Во-первых, коридор этот должен иметь выход где-то в районе Ханха. И никто ведь не говорит, что попасть в тоннель можно только из башни, а?
   – Прошло слишком много лет. Ход наверняка заброшен.
   – А это уже второй момент, который вы не учли, – довольным тоном заявил журналист. – Я обследовал дверь, ведущую в коридор. Там слишком хорошо смазаны петли для хода, заброшенного много лет назад, не находите?
   Мне нечего было возразить.
   – Итак, вы согласны? – давил писака.
   – Предположим. Но вы ведь предлагаете свою помощь отнюдь не из альтруистических соображений, не так ли? Он развел руками:
   – Увы, каюсь. Мне нужен рассказ о том, что случилось с вами. Полный. Разумеется, анонимность будет соблюдена.
   – А если я откажусь? Данкэн хмыкнул:
   – Пожалуйста, отказывайтесь.
   И этот проныра отыщет мою сумку вместе с материалами. Хотя, с другой стороны, тем же самым могу заняться и я, только без помощи Данкэна. Думаю, Хинэг поймет, что к чему, и выделит людей.
   – Отказываюсь, – произнес я. – И что дальше? Журналист пожал плечами:
   – Ничего. Считайте, я проиграл.
   Он шутовски поклонился мне и ушел с колокольни. Только сейчас я заметил, что и господин Чрагэн предпочел нашему обществу уединение.
   Я пододвинулся к Карне и обнял ее:
   – Ну что, похоже, скоро мы выберемся отсюда. Она зябко повела плечами:
   – Не знаю. У меня такое впечатление, что ничего еще не закончилось.
   – Но завтра-то точно закончится.
   – Да, но как?
   На этот вопрос ответить мне было нечем.

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

   За завтраком мы встретились снова – внимающие и повествователь. Похоже, встретились в последний раз.
   Приближался финал, и каждый из нас явился к этому финалу со своими находками и потерями. Даже супруги Вал-хирры, даже господин Шальган и очкарик, не подозревавшие (или – только подозревавшие) о том, что происходило все эти дни в «Башне», – хоть немного, да изменились. Что уж говорить о нас с Карной, или о Чрагэне, или о Данкэне?.. Я готов был согласиться с теми людьми, свидетельства которых прочел в «Феномене»: повествования круто меняют вашу жизнь. И уж вы не захотите повторно пережить то, что пережили, внимая.
   Сегодня должен был прозвучать завершающий аккорд, и всех нас переполняла праздничная торжественность. Примешивалось к этому и то, что вчера вечером камень наконец убрали, и теперь выход из «Последней башни» был открыт каждому, кто захотел бы покинуть гостиницу. Об этом господин Мугид напомнил всем нам перед тем, как начать повествование. Разумеется, никто не отказался от последнего сеанса. Всем было интересно, чем же заканчивалась настоящая история Крина.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ(последнее)

 
   – Крина… Что там в Крина?.. – пробормотал Обхад, борясь со слабостью во всем теле. – Ну же! отвечайте!
   Ха-Кынг, вспотевший и запыленный – только что с дороги, – опустился рядом с кроватью и вопросительно посмотрел на отца:
   – Как он?
   Седой ятру хмыкнул:
   – Борется. Но больше со мной, чем с хворью. Хотя, конечно, и с хворью тоже. Думаю, его уже можно перевезти в поселок.
   Тогда – сколько дней назад? – Обхад все-таки добился своего. Его доставили на Коронованный, и тысячник самолично смог подать сигнал. Правда, потом он впал в забытье и до сегодняшнего дня приходил в сознание лишь время от времени. Сегодня же, похоже, кризис миновал. Раз уж этот ятру-врачеватель говорит…
   Не рискуя везти больного обратно в поселок. Ха-Кынг устроил его в шалаше, оставив на попечение отца. И до сих пор не появлялся. А теперь еще к тому же не рассказывает, как там дела. Словно специально. Как будто там настолько все плохо, что…
   – Носилки я захватил с собой, – сказал Ха-Кынг отцу. – Сейчас тебе помогут его перенести.
   – Что там с Крина? – Обхаду удалось протянуть руку и схватить горца за рукав. – Ответь же!
   – Делаем, что возможно, – мрачно проговорил Ха-Кынг. – Ты, пожалуйста, веди себя смирно, не мешай.
   – Ах ты!… – с досадой воскликнул тысячник. – Да что ж там творится?!
   Старый ятру навис над ним и протянул чашу:
   – Пей.
   Обхад помотал головой, понимая, что не отвертеться. Опять снотворное. Сколько ж можно?!
   – Я не маленький ребенок, чтобы пичкать меня этой гадостью! – взорвался тысячник. – Я…
   – Ведешь себя хуже младенца. – с укоризной сказал седой горец. – Пей.
   – Я буду вести себя как следует, – с мукой в голосе пообещал Обхад.
   Рука ятру замерла.
   – Обещаешь?
   – Обещаю. Горец убрал чашу:
   – Хорошо, тогда жди.
   Пришли люди Ха-Кынга и осторожно уложили тысячника на носилки. Он терпеливо молчал, хотя каждое движение отдавалось в голове тупой болью.
   Наконец его вынесли наружу, и процессия устремилась вниз по горной тропе, ведомая Ха-Кынгом. Завершал шествие ятру-врачеватель с кожаной сумкой на бедре, с которой он никогда не расставался – там лежали необходимые инструменты и лекарства.
   Спуск занял больше времени, чем обычно. Горцы старались нести носилки так, чтобы лишний раз не потревожить больного, и Обхад был им за это благодарен.
   В конце концов процессия все же оказалась у подножия утеса. Был поздний вечер, но горцы не зажигали огней, видимо хорошо ориентируясь в темноте. Тысячник приподнял голову, чтобы бросить прощальный взгляд на Коронованный.
   В это время верхушка утеса взорвалась.
   Выглядело это так, словно на небо плеснули огненной краской. Сверху посыпались камни и комки земли вперемешку с корнями деревьев, травой и кустарником. Но даже не камнепад сейчас был самым страшным.
   – Что это?!. – прошептал Обхад. – Что это, демоны меня съешь?!
   Над тем, что когда-то называлось верхушкой Коронованного, извивалось светящееся облако. Цвет его невозможно было определить; оттенки менялись с быстротой спиц в мчащейся повозке, одни краски всплывали к поверхности облака к зажигались, другие гасли и тонули в нем. Внезапно облако начало выстреливать во все стороны лучики-щупальца, которые с каждой секундой становились длиннее и толще. Страшный гул заполнил все вокруг, и Обхад закричал, хотя крика своего не услышал.
   Сверху продолжали падать камни и клочья земли.
   Горцы не выпустили носилок и побежали прочь от утеса, уже не заботясь об удобстве тысячника. И он был за это им благодарен.
   /смещение – светящееся облако выстреливает щупальцем в тебя!/
   – Что это?! – прокричал Талигхилл. – Что это такое?!
   – Коронованный, – ответил за спиной господин Лумвэй. – Игрок выпустил Коронованного.
   – Какой Игрок?
   – Так звали когда-то давно Рафаал-Мона, – объяснил Хранитель. – До той поры, пока он не был объявлен незаконным Богом.
   – Что за чушь!… – начал было Пресветлый и осекся.
   – ВОТ, – сказала внизу худая фигурка и удовлетворенно потерла руки. – ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ ТЕПЕРЬ, ДЯДЮШКА? КАК ТЕБЕ МОЙ ИЗНАЧАЛЬНЫЙ ПРИЯТЕЛЬ?
   – ТЫ СОВЕРШИЛ БОЛЬШУЮ ОШИБКУ, РАФААЛ-МОН! – Странно, в голосе Тиелига… Ув-Дайгрэйса Талигхилл не слышал той уверенности, которая должна была бы звучать. – СКАЖИ, ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО?
   – Я ВЕДЬ БЕРЕГУЩИЙ, ДЯДЮШКА. ПОДОБНОЕ КОЕ К ЧЕМУ ОБЯЗЫВАЕТ, НЕ ПРАВДА ЛИ?
   – ТАК ЭТО ТЫ?!
   – Я, Я – КТО ЖЕ ЕЩЕ? Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ОТОМСТИТЬ ЗА ОТЦА С МАТЕРЬЮ… ВПРОЧЕМ, СИЕ НЕ ГЛАВНОЕ. ПРЕЖДЕ ВСЕГО Я ПРИШЕЛ ЗА ТЕМ, ЧТОБЫ НАКОНЕЦ-ТО НАЧАТЬ ЖИТЬ. В ПОЛНУЮ СИЛУ. В ПОЛНУЮ МОЩЬ. ДЛЯ ЭТОГО МНЕ И НУЖНО-ТО ВСЕГО НИЧЕГО: ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ОСТАЛЬНЫХ БОГОВ. ТО ЕСТЬ ОТ ВАС, ВТОРЫЕ.
   – И ТЫ ДУМАЕШЬ, МЫ ПОЗВОЛИМ ТЕБЕ ЭТО СДЕЛАТЬ?1
   – А ТЫ ДУМАЕШЬ, Я СТАНУ У ВАС СПРАШИВАТЬ9 ВАШЕ ВРЕМЯ ПРОШЛО, КАК ПРОШЛО ВРЕМЯ ПЕРВЫХ. КСТАТИ, ОНИ СОСЛУЖИЛИ МНЕ НЕПЛОХУЮ СЛУЖБУ. ПРИЗНАЮСЬ, С НИМИ БЫЛО ПРОЩЕ ПОЛАДИТЬ, НАМНОГО ПРОЩЕ, ЧЕМ С ВАМИ. НО В ПОСЛЕДНЕМ, ДУМАЮ, МОЙ СТАРИННЫЙ ПРИЯТЕЛЬ МНЕ ПОМОЖЕТ. НЕ ТАК ЛИ, КОРОНОВАННЫЙ?
   Сверкающее облако выстрелило в небо особенно яркий сгусток и загудело еще сильнее. Похоже, оно соглашалось.
   – Боги вы мои… – прошептал за спиной у Пресветлого забытый всеми звонарь. – А говорили-то, говорили, что Коронованный должен защищать…
   Ув-Дайгрэйс резко повернулся к нему:
   – ЧТО?!
   Звонарь, заикаясь, повторил сказанное.
   Бог Войны кивнул, с торжествующей улыбкой шагнув к бойнице.
   И в это время дверь, ведущая на лестницу, распахнулась; в проеме возник запыхавшийся Кэйос.
   – Хумины! – прокричал он срывающимся голосом. – Хумины в коридоре!
   /смещение – ты бежишь, буквально летишь по ступенькам, и этажи мелькают, как призрачные видения/
   Сегодня Кэн был не в духе. Впрочем, он был не в духе уже несколько дней подряд – не в этом дело. Сегодня особенно четко предстала перед ним вся прошедшая жизнь, и Клинок понял, что ничего, ровным счетом ничего не совершил из того, что непременно следовало бы совершить. Это угнетало. С досадой он подумал, что даже выполнять обещания не способен: где сейчас Кэйос, что с ним – Брат не знал. А ведь говорил Тэссе, что позаботится о пареньке.
   Он помнил, что просил Кэйоса поработать в лазарете – это казалось лучшим решением. Но сейчас Кэн понимал: тем самым он просто стремился избавиться от раздражающей обузы.
   Вложив в ножны меч (кажется, в последние дни он правит его так часто, как никогда раньше), Брат отправился в лазарет.
   Кэйос был там. Он только что закончил раскладывать мизерные вечерние порции и, прислонившись к стене, оживленно болтал с Бешеным Обернулся, заметил Кэна и приветственно помахал рукой.
   Деваться некуда, Клинок подошел.
   «Счастливчик» измерил его с ног до головы презрительным взглядом. Молчал.
   Кэн тоже молчал. Он не знал, что говорить в присутствии Мабора. Тот ведь любые слова переиначит и испоганит; да и неловко сообщать, что просто зашел проведать парня. Столько времени не ходил – и вот, здрасьте, явился.
   – Ну, как у тебя дела? – спросил Кэйос, то ли нарочно, то ли и впрямь не замечая возникшего напряжения.
   – Да так, потихоньку, – буркнул Кэн. – А у тебя?
   – Тоже ничего. Говорят, скоро коней станут забивать. Может, порции увеличатся.
   – Ерунда! – резким хриплым голосом возразил Бешеный. – Коней забивать нельзя! Без них мы точно проиграем.
   – А с ними, значит, победим? – не вытерпел Кэн. В это время Кэйос вздрогнул и поднял руку:
   – Слышите?
   Они замолчали. Отдаленный гул, откуда-то снизу.
   – Что это?
   Но Кэн уже понял. Он выскочил из лазарета, бросая на ходу:
   – Кэйос, найди Хранителя или кого-нибудь еще. Скажи, хумины прорвались в коридоры.
   Брат еще не знал, в какие именно, но этот шум могли издавать только двигающиеся по тоннелю люди. То бишь хумины.
   Он вбежал в нижний зал и с облегчением понял, что двери заперты. Следовательно, некоторое время у них в распоряжении имеется.
   Стражники, стоявшие у створок, вопросительно посмотрели на Кэна – тот показал на лестницу:
   – Сюда! Живо!
   Принять бой в зале – самоубийство, а вот в проходе держать оборону удобно.
   – Ждать, пока не придет подкрепление! Не пропускать! Костьми лечь, но не впустить!
   Сзади кто-то похлопал его по плечу:
   – Вот и хорошо, братишка. А теперь давай топай отсюда.
   – Что?! – задохнулся от ярости Кэн. Какого демона этот путается сейчас под ногами?!
   – Я сказал – вали! – гаркнул Мабор. – Или думаешь, пацан один сможет всех на ноги поднять и подмогу сюда прислать? Сомневаюсь!
   С досадой Кэн вынужден был признать, что Бешеный прав. Он презрительно сплюнул и отпихнул его в сторону, торопясь наверх.
   /смещение – луч света вонзился под дверь, как игла – под ноготь пытаемого палачом/
   Сообщение паренька потрясло всех. Однако господин Лумвэй недаром был назначен Хранителем Северо-Западной. Вместе с Тэссой и несколькими оказавшимися на колокольне офицерами он поспешил вниз.
   Тем временем Ув-Дайгрэйс подошел к бойнице, и голос его снова заполнил собой ущелье.
   – КОРОНОВАННЫЙ!
   Облако надсадно загудело и выплеснуло несколько багровых щупалец.
   – КОРОНОВАННЫЙ! ТЫ НЕ СМЕЕШЬ СЛУШАТЬСЯ РАФААЛ-МОНА, ИБО СОГЛАСНО ДРЕВНЕМУ ДОГОВОРУ ТЫ ДОЛЖЕН ЗАЩИЩАТЬ КРИНА!
   Облако продолжало гудеть. Потом оно затряслось и начало резко пульсировать; лучи-щупальца вытягивались, опускаясь все ниже и ниже, в самое ущелье.
   Талигхилл перегнулся через парапет, чтобы лучше видеть. Хотя он совершенно не был уверен, что захочет это видеть.
   Маленькая фигурка Рафаал-Мона замахала руками:
   – НЕТ! НЕТ! В КОНЦЕ КОНЦОВ, ЭТО Я ЗАКЛЯЛ ТЕБЯ – Я, ИГРОК! ТЫ НЕ МО…
   Слова неожиданно прервались – один из лучей добрался до бывшего торговца и обтек его со всех сторон, превратившись в гигантский колпак. Потом с молниеносной быстротой щупальце вздернулось кверху и исчезло в облаке. Гудение зазвучало по-иному.
   – ТЕПЕРЬ УХОДИ! – велел Ув-Дайгрэйс.
   Но демон не желал уходить. Облако вращалось, раскручиваясь и разрастаясь, закрывая собою уже полнеба. Цвета Коронованного заметно потемнели, а на щупальцах неожиданно обнаружились то ли крючки, то ли присоски – отсюда не разглядеть. Впрочем, Талигхилл и не стремился разглядывать.
   – Я СКАЗАЛ – УХОДИ!
   Пресветлый вздрогнул от тона, каким это было сказано. Он с ужасом подумал, что, пожелай жрец Бога Войны оставаться всего лишь верховным жрецом и при этом командовать державой, Талигхилл подчинился бы даже без тени сопротивления – такому голосу невозможно не подчиниться.
   Однако же облако продолжало расти, взмахивая щупальцами и протягивая их во все стороны. Вот одно упало на кого-то, стоявшего у бойницы Северо-Восточной: далекий вскрик, и отросток втягивается в «тело» вместе с добычей; добычу, впрочем, уже не разглядеть.
   – НУ ХОРОШО ЖЕ!
   По-моему, он блефует, тоскливо подумал Талигхилл. До ужаса хотелось жить.
   – Я ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛ, КОРОНОВАННЫЙ! В ПРОШЛЫЙ РАЗ ТЕБЕ УДАЛОСЬ ОТДЕЛАТЬСЯ ДЕШЕВО. ДУМАЕШЬ, ЗА ПРОШЕДШИЕ СТОЛЕТИЯ Я ПОДРАСТРАТИЛ СИЛЫ? ЛОВИ!
   И Ув-Дайгрэйс метнул в небо нож, рывком сдернутый с нарага. Это так походило на шутовскую пьеску, какую-нибудь дешевенькую пантомиму, что Талигхилл не выдержал и засмеялся. Он понимал, насколько близок к смерти, понимал, что смех – нервный, но не мог сдержаться.
   А нож тем временем летел и летел, хотя давно уже должен был бы упасть; он летел, и между вращающимся туманно-серебристым кругом и Ув-Дайгрэйсом проявилась, натянулась и окрепла блестящая желтоватая нить; он летел, этот проклятый метательный нож, летел вопреки всему, и вонзился-таки в Коронованного как раз, когда тот вытянул щупальце в сторону Северо-Западной. Нить между Богом Войны и ножом внезапно набухла, по ней пробежала мощная волна чего-то, излучающего невыносимо яркое сияние; сияние добралось по нити до демона и вошло в его «тело» – и там взорвалось новорожденным солнцем. Талигхилл упал на пол и закрыл глаза, не в силах выносить этот свет. Рядом рухнуло тело Ув-Дайгрэйс…
   – Ну вот, – тихо прошептал кто-то, и правитель с запозданием понял, что это голос Тиелига. – Ну вот, вот и все. Я на самом деле немного подрастратил силы за прошедшие столетия, но он ведь об этом не знал, правда?
   Талигхилл встал и с удивлением посмотрел на Бога Войны, распростертого на камнях рядом с ним.
   С невероятным усилием, от которого вздулись жилы на побелевшем лбу, Ув-Дайгрэйс повернул голову и посмотрел на Пресветлого.
   – Подними меня, – велел он, и, хотя это звучало вовсе не как «ПОДНИМИ МЕНЯ», правитель не посмел ослушаться.
   Он перевернул Бога на спину и подтащил к стене, прислонив его так, чтобы Ув-Дайгрэйс оказался в сидячем положении.
   – Вот так значительно лучше, – сказал Бог. – А теперь ступай, мне следует отдохнуть. Боюсь, с хуминами вам придется справляться самостоятельно. Я надолго выбыл из игры.
   Талигхилл молча кивнул и поднялся с колен, тут только заметив стоящего в растерянности звонаря – того самого, со шрамом на нижней губе.
   – Пригляди за ним, – велел правитель и поспешил по лестнице вниз. Оттуда уже доносились звуки сражения.
   /смещение – летящий в небо метательный нож/
   Брэд Охтанг с ужасом смотрел на демона, который запросто подхватил и унес в небеса Берегущего. Что-то кричал, заламывая руки, Нол Угерол; его грязная косица истерично плясала между лопатками, словно сошла с ума.
   Когда же Коронованный взорвался солнцем, данн успел лишь закрыть лицо руками и крикнуть нечто совсем не подобающее – кажется, взывал к Гиэлу. Но сейчас Дух Воздуха молчал, и Брэд с горьким прозрением понял, что теперь уже никогда не получит ответа. Такова цена за предательство Бога. И весь этот кошмар – расплата за то, что они совершили.
   Его тряхнули за плечи, и, раскрыв глаза, Охтанг увидел перед собой Джулаха – раба Берегущего. Странно, что он еще жив, когда хозяина уже нет. Почему ты не отправился вслед за ним, шакал?
   – Очнись, демоны тебя сожри, очнись! – прокричал Джулах. – План! У тебя же должен быть какой-то план!
   Да, – вспомнил Охтанг. – План. Что с того, что Берегущего больше нет? Там гибнут люди. Значит…
   Смуглокожий раб Божий внезапно замер, широко распахивая глаза; из его горла вырвался протестующий крик.
   – Верно, у меня есть план, – процедил данн, выдергивая из тела Джулаха кинжал. – Но тебе, шакал, нужно поторопиться, чтобы успеть догнать своего хозяина, куда бы он ни отправился. А я сам разберусь с земными делами. – Охтанг повернулся к своим людям: – Готовьте лестницы!
   Ошарашенные случившимся, воины не сразу повиновались команде.
   – Ну же, слушайте, что вам говорит данн! – неожиданно пришел на помощь Собеседник. – Вам было даровано знамение свыше – неужели вы не примете его? Шевелитесь, шевелитесь! Победа предсказана! Не упустите ее!
   Эти неуклюжие, не согласующиеся друг с другом фразы тем не менее возымели свое действие. Солдаты прислушались к приказам данна и занялись каждый своим делом.
   – Я не знаю, как долго тебе удастся это, – злобно прошептал Охтанг на ухо Угеролу, когда подвернулась свободная минутка, – не знаю; но до тех пор ты жив. Иначе отправишься вслед за своим хозяином. И придумай байку поубедительней – Богам Богово, а нам следует разобраться с этими проклятыми северянами.
   /смещение – рождение нового солнца/
   Хумины взломали дверь неожиданно быстро.
   Интересно, как они смогли пронести сюда такой мощный таран? – отстранение подумал Бешеный. Впрочем, раньше или позже – это должно было случиться.
   …Сначала они дрались в дверном проеме, дрались непозволительно, роскошно долго, и Мабор мысленно благодарил всех этих пустоголовых хуминов, не догадавшихся взять с собой ни арбалета, ни лука, ни пращи. Потом в зал ввалились те, кто догадался. К этому времени Кэйос приволок невесть откуда большие, в человеческий рост щиты, но все равно стрелы находили себе поживу. Иначе и быть не могло.
   Где-то за стеной всполошенно ржали кони. Это отвлекало, хотя раньше подобного Мабор за собой не замечал. Однако гляди ж ты…
   Подоспела гарнизонная подмога. Позади послышались знакомые голоса, солдаты ободрились. В этот-то момент хумины и бросились в атаку. Подловили. Смяли заслон из щитоносцев, поперли вперед – едва удалось сдержать, хотя потери понесли неоправданно большие. Бешеный злился на себя за то, что не догадался об атаке раньше, и в то же время помнил: нужно сохранять голову трезвой. Иначе долго не прожить.
   Подкрепление позволило пойти в контратаку, которая отбросила хуминов чуток назад. Отхлынули, перегруппировались, застыли в передыхе.
   – О, и ты здесь!… – радостно воскликнул Умник. И в тот же момент осел на пол с застрявшей в горле стрелой.
   Еще несколько раз атаковали те и другие, но снова и снова возвращались на исходные позиции. Было ясно, что солдат в башне больше, чем напавших хуминов, и рано или поздно все решится в пользу Северо-Западной. И вот эта мысль никак не давала Мабору покоя. Как только представилась возможность, он перебрался поближе к Трехпалому и высказал ему свои соображения. Десятник миг поразмышлял, потом кивнул:
   – Нужно сообщить Хранителю Лумвэю. Эй, парень!
   Подбежал Кэйос, пригибаясь, чтобы не задело шальной стрелой. Выслушал Шеленгмаха, кивнул и помчался к лестнице.
   Защитники выдержали еще несколько атак, когда хумины неожиданно прекратили наступление, оттянулись назад, к дверному проему, и замерли там. В это время примчался Кэйос. Он упал на колени рядом с Мабором и десятником, просипел:
   – Это была ловушка, обманка! Они штурмуют стены! Велено всем, кого только можно, – туда. Положение очень тяжелое… Вроде всё. – Паренек устало вздохнул.
   – Так, – принял решение Трехпалый. – Сейчас выясним, кто остается. Как думаешь, Мабор?
   – Думаю, тех, кто неопытней, надо б на стены, – пробурчал тот. – Этих сдержать теперь особой сноровки не нужно.
   – Хорошо, бери десятку и иди, будешь за главного, – велел Шеленгмах.
   – Но…
   – И никаких «но»! Приказ есть приказ. Давай, давай, шевелись!
   В это время хумины ринулись в очередную атаку, предварительно дав залп из луков. Бешеный в последнюю секунду успел прикрыть Трехпалого щитом – в обтянутое кожей дерево вонзилась стрела.
   – Рискуешь, – покачал головой десятник. – Могло ведь и в тебя.
   – Я так глупо не подохну, – отрезал Мабор. – Давай, держись! Что ж они так поперли-то, твари?!
   Ни о каком разделении сейчас не могло быть и речи. Вот схлынет эта волна, тогда…
   Но на сей раз хумины рубились по-серьезному. Солидно рубились. Такую атаку не сдержать, самое разумное, что можно было сделать, – дать ей пройти мимо и самой же захлебнуться; уступить дорогу. Но – некуда и некогда. Солдаты потихоньку начали сдавать позиции. Мабор видел: страх и растерянность, вызванные таким яростным напором, начинают брать верх у гарнизонных над всеми остальными чувствами.
   Шеленгмах тоже понял это. Он вскочил на лестницу, так чтобы его видели все, и закричал что-то такое о чести и победе, которая очень скоро наступит. Ну и, разумеется, о Богах.
   Бешеный заметил десяток-другой хуминских лучников, нацелившихся на Трехпалого. Если его снять – все, оборона будет подавлена, развалится, как прогнившая тележка, на которой возят руду. Безмолвно, дико изогнувшись в прыжке, Мабор сбил-таки этого говоруна. Позади с удвоенной яростью скрестились клинки – людей, как ни удивительно, вдохновили слова Трехпалого.
   А перед глазами Бешеного застыли чьи-то сапоги на грязных ступенях. Он поднял взгляд, откатываясь с удивленного десятника, увидел Кэна. Что-то не давало перевернуться на спину, но и на животе лежать не хотелось – Мабор так и замер на боку.
   – Привет от постельного клопа, братец! – насмешливо проговорил он. – Будешь у Ув-Дайгрэйса, передавай привет Умнику, да Трепачу, да остальным ребятам.
   Кэн посмотрел на Шеленгмаха:
   – Это конец.
   – Да, – сказал десятник. – Но он храбро сражался. И я думаю…
   – Я говорю о другом, – перебил его Клинок. – С севера подходит еще одно войско. Это конец.
   Он извлек из ножен заточенный до немыслимой остроты меч и спустился к сражающимся с тем пустым безразличием, за которым всегда таится смерть.
   /смещение – сотни движущихся огоньков на горизонте/
   Отталкивали лестницы до остервенения, до ноющих мускулов и слезящихся от дыма глаз, а все равно кто-то закрепился. И звук хрипящих внизу труб, когда стало заметным явившееся ниоткуда, подобно призраку, войско, – этот звук казался злобной насмешкой над всем, что происходило на этой башне в последние дни. И над всем, чему так и не удалось «стать».
   Талигхилл с горечью подумал, как несправедливо это. Пережить столько всего, пережить… и все равно умирать, зная, что надежды нет ни для тебя, ни для тех, кто остался позади. Но даже в эти минуты он с неожиданно проснувшейся злостью отпихивал проклятые лестницы, а когда на этаже появились хумины, вытащил клинок и принялся за дело. Он очень сомневался, что попадет в край Ув-Дайгрэйса (к тому же Бог Войны лежит сейчас без сил на колокольне), но, как бы там ни было, лучшей смерти нельзя было и желать. Он погибнет с честью. Он…
   /смещение – в освещенное костром пространство вбегает бледный запыхавшийся человек/
   Звонарь был в смятении от всего случившегося. Настороженным взглядом он следил за привалившимся к парапету Богом.
   Северо-Западная вздрагивала в огнях и криках, везде сражались и умирали. Отсюда, с колокольни, можно было видеть, что то же самое творится в Северо-Восточной.
   Неожиданно Ув-Дайгрэйс пошевелился. Как будто услышал или почувствовал что-то очень важное. Звонарь подошел к нему, чтобы исполнить пожелание Бога, если таковое появится.
   – Я сам, – тихо сказал тот. И иронически хмыкнул: – Не нужно меня стеречь. Вряд ли кому-нибудь удастся навредить мне. – Напрягшись, Бог Войны встал и выглянул в бойницу. – Видишь? – спросил он у звонаря, показывая куда-то вдаль.
   Звонарь посмотрел: там двигались огни, много огней.
   – Хумины? – чувствуя разливающийся в груди холодок, прошептал он.
   – Ничего, ровным счетом ничего не зависит теперь от Богов, – пробормотал Ув-Дайгрэйс, глядя в темноту. Похоже, он даже не расслышал вопроса. – Ну вот, мы знатно повоевали, всколыхнув дырявую ткань реальности, а все равно последнее слово остается за людьми.
   – Это хумины?! – срываясь на крик, снова спросил звонарь.