Страница:
Мабор шагнул из строя вперед, посылая все благоразумие к демонам и хуминам:
– Прошу прощения, десятник, у меня есть несколько вопросов.
Шеленгмах сурово посмотрел на него:
– Задавайте.
– Первый: как, по-вашему, мы успеем выйти тем же путем, что и вошли в Северо-Западную, да еще и вернуться назад? Мне кажется, это невозможно. Второй: хумины – не полные придурки, и наверняка стражи там будет полным-полно. Как вы намерены, даже с помощью нашей десятки, перебить их всех? Сдается мне, это неисполнимо.
Трехпалый кивнул:
– Понятно. Что же, ответы на ваши вопросы у меня есть. Первое: мы не станем идти подземными коридорами, они на самом деле слишком длинны. Мы спустимся с нижнего балкона прямо в ущелье, по веревочной лестнице. Как сказал мне господин Лумвэй, прецеденты уже имелись. Второе: стражи на самом деле должно быть полным-полно. Но нам совсем не обязательно вырезать всех охранников катапульт, достаточно испортить сами машины. С нами пойдут лучшие снайперы. Мы должны отвлечь охрану, а уж они займутся катапультами.
– Это приказ? – спросил Бешеный.
– Это приказ. – Лицо Трехпалого окаменело. – Десять минут на сборы. Идут все. Сейчас займемся инструктажем.
На одно долгое, тягучее мгновение возникла пауза. Это была та самая пауза, в которой – потенциально – скрыто чересчур многое. От безусловного подчинения до бунта. Все решают слишком неуловимые и малопредсказуемые факторы: поворот головы, прищур глаз, твердо сжатые губы… шорох в мышиной норе или скрип двери – что угодно.
Шеленгмах видел, как много зависит сейчас от Мабора. Он не зря выбрал этого «счастливчика» в качестве своего помощника – тот и так играл главенствующую роль в этой группе. Теперь бывшие каторжники смотрели на Бешеного, а Бешеный смотрел в лицо десятника и взвешивал. Шеленгмаху показалось – вечность.
Потом Мабор кивнул, и напряжение спало.
– Мы пойдем. Через десять минут все будут готовы, десятник. Инструктируйте.
Если Боги играют с тобой по-крупному, не мелочись. Нет, это сказал не мудрый Исуур, это выдумал я сам, Трехпалый. Только что. Нравится?
/смещение – упавший в бездну факел/
Внизу, в ущелье, было холодно. Воняло смертью. Мабор отошел в сторону от веревочной лестницы, чтобы не мешать спускаться остальным. Щурясь, он разглядывал клинки лучей, рвущие тьму в Крина на крупные увесистые ломти.
– О чем думаете? – спросили за спиной.
Трехпалый. И что ему неймется?
– На кой нужны эти лучи? Чтоб интересней было?
Шеленгмах подошел ближе и покачал головой:
– Чтобы хумины не волновались. Раз мы вчера светили, должны и сегодня. Но я хотел поговорить не об этом.
Бешеный иронически поднял бровь:
– Да?
– Я догадываюсь, какие мысли занимают вас сейчас, – сказал Трехпалый. – Но поверьте, вам будет лучше взвесить все трезво.
– Не понимаю, о чем вы, десятник.
– Может быть, и не понимаете, но тем не менее извольте дослушать до конца. – Голос Шеленгмаха затвердел, как опущенный в воду после ковки меч. – Наша десятка – не самая надежная в глазах командования, а впереди у нас чересчур много опасных дел, когда неуверенность в солдатах – и неверность самих солдат – может оказаться роковой не только для находящихся в башнях, но и для всей страны. Лучший способ проверить вас – выслать на заведомо сложное и рискованное задание, когда потребуется вся ваша верность правителю и Ашэдгуну. Понимаете?
– Послушайте, десятник, а вам-то зачем вся эта морока? – улыбаясь, спросил Мабор. – Вам что, приплачивают за вредность? Вы же рискуете своей жизнью, если ваши слова – правда. И если мы решим дезертировать, то уж свидетелей постараемся не оставлять. Вы ведь не присоединитесь к нам, если я предложу, а?
Он продолжал улыбаться, словно говорил о чем-то забавном, но сам пытался сообразить, что же происходит. На чьей стороне играет трехпалый десятник?
– Вы когда-нибудь слышали слово «патриот», Мабор? Я понимаю, что для Вольного Клинка оно значит не слишком много, но все же смею надеяться, что о его значении вы хотя бы догадываетесь. Так вот, Мабор, я – патриот своей родины. Кроме того, офицерская честь…
Бешеный прервал его взмахом руки:
– Слышал – слышал и о чести, и о патриотах, не стоит, десятник. Такими словами меня не заденешь уже давно. Знаете, есть такая поговорка, мол, дурака могила исправит. Так вот, я ведь побывал в Могилах. Но я еще помню значение этих слов. И оценил сказанное вами. Как-нибудь сочтемся, я долгов не забываю.
– Мне не нужно…
– Мне – нужно. Я ведь сказал, что помню о значении слова «честь».
Честь, в конце концов, бывает даже у постельных клопов, Трехпалый. Как-нибудь сочтемся.
Группа уже спустилась, ждали Мабора с Шеленгмахом.
– Пойдем, что ли? – пробормотал Бешеный.
/смещение – танец светляков в полнолуние/
Сегодня ночью его людей впервые поставили дежурить на балконах, и Тогин счел нужным лично обойти всех и проверить, все ли в порядке. Это не было его прямой обязанностью, но Шрамнику не спалось, а сонно ворочаться в постели с боку на бок он не хотел.
Тогин почти закончил обход, когда пришел на этот балкон. Он сначала даже не понял, в чем дело.
Поэтому шагнул вперед и спросил у единственного стоящего здесь стрелка:
– А где остальные?
Довольно дурацкий вопрос, и задан абсолютно дурацким тоном, не ко времени и ни к месту. Но все мы сильны именно задним умом.
Человек, напряженно застывший у балконного ограждения с мощным заряженным арбалетом, резко обернулся:
– В чем дело, Тогин?
Переборов удивление, Шрамник покачал головой:
– Это я спрашиваю, в чем дело, Сог? Какого демона ты здесь делаешь? И где, скажи на милость, стражники?
Сог мельком взглянул вниз, в ущелье, после чего повернулся к нему вполоборота и заявил:
– Я отпустил их на часок-другой. Не спится, знаешь ли. Вот и решил тряхнуть стариной, постоять на страже. Они скоро придут, не беспокойся. И не стоит заниматься дисциплинарными взысканиями – разве что, если очень приспичит, вычитаешь мне, договорились?
От сказанного Вольным Клинком за двадцать шагов несло несусветной ложью. Но ложь бывает разной. Эта – смердела наподобие трупов внизу.
А Сог уже, видимо, решив, что инцидент исчерпан, снова повернулся к Тогину спиной и снова уставился на дно ущелья. Что ж он там такого интересного нашел?
«Счастливчик» подошел поближе и тоже взглянул вниз.
Сначала, из-за медленно ползущих лучей света и ломтиков тьмы меж ними, он ничего не разглядел, но потом выделил из ряда тряпичных валунов группку, которая перемещалась. А перемещаться ей было явно не положено. Да и кому, скажите, стукнет в голову ползти по Крина ночью, еще и в сторону лагеря хуминов?! Только хуминам.
– Тревога, – тихо, чтобы не спугнуть (хотя вряд ли его внизу сейчас бы услышали), сказал Тогин. – Видишь? Сог как-то странно посмотрел на него:
– Вижу. Я к ним и присматриваюсь – не могу понять, то ли кажется, то ли на самом деле они двигаются. Ладно, беги, зови людей.
– А ты?
– А я покамест попробую кое-кого из них достать. Сколько демонов способно уместиться на кончике иглы? А сколько событий – в одном-двух мгновениях? То, что произошло дальше, по мнению Тогина, приближалось к пределу возможного.
Прокричала ночная птица: дважды, потом – с небольшим, полусекундным перерывом – еще дважды
Лучи на башнях внезапно, словно по приказу этой самой птицы, повернулись в одну и туже сторону, освещая хуминские катапульты, которые те так и не откатили с позиций. Охранники, приставленные к машинам, растерянно зашевелились, и кое-кто даже упал – но не просто так, а сраженные стрелами; вспыхнули одежды убитых. Да, откуда-то из-под Юго-Восточной стреляли воспламеняющимися, почти из-под самого ее подножия, так что снайперов с балкона видно не было. Зато очень хорошо в отсветах пламени и лучах из башен Тогин смог разглядеть ту группу, которая привлекла их с Согом внимание.
Одна из стрел попала в катапульту, и та взорвалась вспышкой огня. Сог прицелился и положил палец на спусковой крючок арбалета.
– Стой!
Прыжок, удар в бок: Сог стреляет – стреляет машинально, падая – но прицел уже сбит, и болт, скорее всего, не попадет в цель.
– Ослицын сын! – Клинок яростно отшвырнул в сторону арбалет. – Ослицын сын!
– Что здесь происходит? – громко и властно спросил Укрин, появившийся в дверном проеме. – Что здесь происходит, демон вас пожри?!
– Этот ослицын сын толкнул меня, когда я собирался подстрелить вражеских лазутчиков! – гневно воскликнул Сог. – Он толкнул меня!…
– Это были не вражеские лазутчики! – объяснил Тогин. – Это были свои, из западных башен, я уверен. Мне показалось, что я даже разглядел там знакомые лица.
Укрин прервал его взмахом руки:
– Ступай.
– Этот ослицын сын!… Я убью его!…
– Заткнись, Сог! – На сей раз уже Укрин вышел из себя, что случалось с ним крайне редко. – Помолчи!
Он дождался, пока Шрамник уйдет, и резко повернулся к поднимающемуся с пола Клинку.
– Ты что, забыл? Это – наша гарантия, что мы выберемся живыми
Сог злобно зыркнул из-под нависших бровей, но промолчал.
Внизу под ними кто-то кричал и что-то чадно горело.
/смещение – взорвавшаяся пламенем стрела/
Все пошло наперекосяк, когда лучи из башен одновременно оказались направлены на катапульты. Снайперы, расположившиеся под Юго-Восточной, начали стрелять (Мабор мельком удивился, почему же сами стрелки из башни не попадали по машинам), и первые стрелы уже взрывались в телах хуминских стражников. Другая группа успела поджечь одну катапульту.
Внезапно Трепач отпрыгнул куда-то в сторону и упал. Бешеный удивленно посмотрел на него:
– Какого демона ты?..
В плече Трепача выросла еще одна кость, и Мабор лишь с запозданием понял, что это не кость, а стрела. Вернее, арбалетный болт.
Что за дела?!
Он посмотрел туда, откуда стреляли, но смог различить лишь фигурки на балконах Юго-Восточной.
Приняли за чужих? Но ведь звонари должны были предупредить!
А потом догадался, что «предупредить» могли по-разному.
Сог.
– Эй, десятник, у нас проблемы!
Можно было не стеречься и кричать, потому что гвалт и так поднялся достойный. Хумины у катапульт смекнули, что к чему, и звали из лагеря подмогу: оттуда уже выезжал конный отряд, и нужно было делать ноги. С раненым-то Трепачом!
Шеленгмаху хватило одного взгляда, чтобы понять суть дела.
– Мабор, хватайте раненого и к лестницам! Остальным рассредоточиться, пропустить снайперов и медленно отступать.
– Десятник, там конные! – Разумеется, Умник не мог смолчать.
– Вижу, что конные, – спокойно сказал Трехпалый. – Пускай они сначала до нас доберутся.
– А что там добираться… – Умник подавился собственными словами, потому что в это время лучи с башен одновременно погасли – как отрезало В ушелье хлынула полноводная, как Ханх, тьма Видны быди лишь отдельные огоньки – там, где догорала катапульта.
Да, – подумал Мабор. – Пускай сначала доберутся. Здесь не особо-то побегаешь, слишком много мертвяков навалено.
Он даже позабыл о своих возражениях: мол, с какой стати я должен волочь на своем горбу этого Трепача? – я лучше мечом помахаю. Подхватил стонущего и понес. Позади кто-то уже кричал, валясь с лошади. Пробегали снайперы, впереди было слышно, как они карабкаются по веревочным лестницам.
– Я скажу, чтобы сбросили пару веревок, – сказал над ухом Шеленгмах. – Привяжем, вытащим.
Он побежал к Северо-Западной, потом, когда Бешеный уже почти добрался до башни, вернулся обратно, сообщил, что все готово, и направился в сторону южного выхода. Там оставшиеся солдаты еще стреляли по конным; кто-то из «счастливчиков», прикрывавших отход остальных, рубил спешившихся хуминов.
Мабор почти на ощупь отыскал веревки и привязал Трепача. Потом крикнул вверх, чтобы медленно поднимали, а сам стал карабкаться по лестнице, придерживая раненого.
Потихоньку выбрались. К тому времени те, кто оставался внизу, уже успели добраться до башни и тоже поднимались. Хумины поняли, что дальнейшее преследование становится опасным, и озаботились катапультами: спасали остатки сгоревшей и волокли к лагерю уцелевшую.
Бешеный постоял на балконе, наблюдая за возней в лагере южан, а потом медленно пошел к казармам.
– Жаль, – говорил кто-то у него за спиной. – Жаль, что мы не успели поджечь вторую Но времени уже не оставалось
– Ничего. – Резкий голос Тэссы походил сейчас на плохо заточенное лезвие ножа. – Ничего, они и без одной потратят намного больше времени…
Сегодня ночью воительница, похоже, здорово переволновалась. Мабор остановился и посмотрел на нее. Та отвела взгляд и уставилась в ущелье.
Даже когда Бешеный ушел, она еще очень долго не решалась оглянуться. Тэссу трясло, как в жесточайшей лихорадке, она впилась пальцами в каменный бортик балкона, силясь унять дрожь, но дрожь не проходила.
– На мой взгляд, рейд увенчался успехом, хотя и не полным. А как вы считаете, госпожа?
Боги, только Пресветлого мне сейчас и не хватает для полного и безоглядного счастья!
– Да, мой правитель, разумеется. Теперь мы задержим их надолго.
– Я тоже так считаю. – Талигхилл кивнул и встал рядом, искоса поглядывая на воительницу. – Вы дрожите. Вам холодно?
– Нет. Просто устала.
Какая дурацкая отговорка! Но чего он ко мне пристает!
Последняя мысль показалась настолько нелепой, что Тэсса не сдержалась и хрипло засмеялась. Смех вышел нервным и надтреснутым.
– Похоже, вы сегодня здорово переволновались, госпожа. Может быть, вам стоит пойти поспать?
Она передернула плечами, хотя не была до конца уверена: вызвано ли это ее противоречивыми чувствами или же нервной лихорадочной дрожью, которая не желала униматься.
– Весьма насыщенная ночь, было от чего переволноваться. Поспать? Ну, вам ведь тоже не спится.
Теперь настал черед Талигхилла вздрагивать и поводить плечами.
– Да, верно. Весьма насыщенная ночь. И все же – прислушайтесь к моему совету.
– Вы так заботливы.
– Это мой долг, госпожа. И кроме того…
Она резко обернулась:
– А вот кроме – не надо. – Поклонилась: – С вашего позволения, я прислушаюсь к вашему совету и отправлюсь спать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Талигхилл посмотрел вслед этой женщине и пожалел, что поварские примеси не оказывают на него своего антиразвратного действия. В другой бы ситуации… Но ситуация – именно такова, а что-либо изменить – не в моей власти, увы.
Самым мучительным было то, что с некоторых пор даже возможность забыться сном у него исчезла. Потому что с завидным постоянством стали являться сны, одни и те же. где со всех сторон кричали, и кто-то толкал его коня, и появлялся потусторонний (потому что – «не отсюда») голос. Талигхилл не знал, как трактовать то, что снится, но подозревал, что оно обязательно сбудется И последствия превысят результаты того сна, с черными лепестками.
Он еще некоторое время понаблюдал за лагерем хуминов и за уползающей во тьму уцелевшей катапультой, а потом все же отправился в спальню. От себя ведь не сбежать…
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ (несколько позже)
ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
– Прошу прощения, десятник, у меня есть несколько вопросов.
Шеленгмах сурово посмотрел на него:
– Задавайте.
– Первый: как, по-вашему, мы успеем выйти тем же путем, что и вошли в Северо-Западную, да еще и вернуться назад? Мне кажется, это невозможно. Второй: хумины – не полные придурки, и наверняка стражи там будет полным-полно. Как вы намерены, даже с помощью нашей десятки, перебить их всех? Сдается мне, это неисполнимо.
Трехпалый кивнул:
– Понятно. Что же, ответы на ваши вопросы у меня есть. Первое: мы не станем идти подземными коридорами, они на самом деле слишком длинны. Мы спустимся с нижнего балкона прямо в ущелье, по веревочной лестнице. Как сказал мне господин Лумвэй, прецеденты уже имелись. Второе: стражи на самом деле должно быть полным-полно. Но нам совсем не обязательно вырезать всех охранников катапульт, достаточно испортить сами машины. С нами пойдут лучшие снайперы. Мы должны отвлечь охрану, а уж они займутся катапультами.
– Это приказ? – спросил Бешеный.
– Это приказ. – Лицо Трехпалого окаменело. – Десять минут на сборы. Идут все. Сейчас займемся инструктажем.
На одно долгое, тягучее мгновение возникла пауза. Это была та самая пауза, в которой – потенциально – скрыто чересчур многое. От безусловного подчинения до бунта. Все решают слишком неуловимые и малопредсказуемые факторы: поворот головы, прищур глаз, твердо сжатые губы… шорох в мышиной норе или скрип двери – что угодно.
Шеленгмах видел, как много зависит сейчас от Мабора. Он не зря выбрал этого «счастливчика» в качестве своего помощника – тот и так играл главенствующую роль в этой группе. Теперь бывшие каторжники смотрели на Бешеного, а Бешеный смотрел в лицо десятника и взвешивал. Шеленгмаху показалось – вечность.
Потом Мабор кивнул, и напряжение спало.
– Мы пойдем. Через десять минут все будут готовы, десятник. Инструктируйте.
Если Боги играют с тобой по-крупному, не мелочись. Нет, это сказал не мудрый Исуур, это выдумал я сам, Трехпалый. Только что. Нравится?
/смещение – упавший в бездну факел/
Внизу, в ущелье, было холодно. Воняло смертью. Мабор отошел в сторону от веревочной лестницы, чтобы не мешать спускаться остальным. Щурясь, он разглядывал клинки лучей, рвущие тьму в Крина на крупные увесистые ломти.
– О чем думаете? – спросили за спиной.
Трехпалый. И что ему неймется?
– На кой нужны эти лучи? Чтоб интересней было?
Шеленгмах подошел ближе и покачал головой:
– Чтобы хумины не волновались. Раз мы вчера светили, должны и сегодня. Но я хотел поговорить не об этом.
Бешеный иронически поднял бровь:
– Да?
– Я догадываюсь, какие мысли занимают вас сейчас, – сказал Трехпалый. – Но поверьте, вам будет лучше взвесить все трезво.
– Не понимаю, о чем вы, десятник.
– Может быть, и не понимаете, но тем не менее извольте дослушать до конца. – Голос Шеленгмаха затвердел, как опущенный в воду после ковки меч. – Наша десятка – не самая надежная в глазах командования, а впереди у нас чересчур много опасных дел, когда неуверенность в солдатах – и неверность самих солдат – может оказаться роковой не только для находящихся в башнях, но и для всей страны. Лучший способ проверить вас – выслать на заведомо сложное и рискованное задание, когда потребуется вся ваша верность правителю и Ашэдгуну. Понимаете?
– Послушайте, десятник, а вам-то зачем вся эта морока? – улыбаясь, спросил Мабор. – Вам что, приплачивают за вредность? Вы же рискуете своей жизнью, если ваши слова – правда. И если мы решим дезертировать, то уж свидетелей постараемся не оставлять. Вы ведь не присоединитесь к нам, если я предложу, а?
Он продолжал улыбаться, словно говорил о чем-то забавном, но сам пытался сообразить, что же происходит. На чьей стороне играет трехпалый десятник?
– Вы когда-нибудь слышали слово «патриот», Мабор? Я понимаю, что для Вольного Клинка оно значит не слишком много, но все же смею надеяться, что о его значении вы хотя бы догадываетесь. Так вот, Мабор, я – патриот своей родины. Кроме того, офицерская честь…
Бешеный прервал его взмахом руки:
– Слышал – слышал и о чести, и о патриотах, не стоит, десятник. Такими словами меня не заденешь уже давно. Знаете, есть такая поговорка, мол, дурака могила исправит. Так вот, я ведь побывал в Могилах. Но я еще помню значение этих слов. И оценил сказанное вами. Как-нибудь сочтемся, я долгов не забываю.
– Мне не нужно…
– Мне – нужно. Я ведь сказал, что помню о значении слова «честь».
Честь, в конце концов, бывает даже у постельных клопов, Трехпалый. Как-нибудь сочтемся.
Группа уже спустилась, ждали Мабора с Шеленгмахом.
– Пойдем, что ли? – пробормотал Бешеный.
/смещение – танец светляков в полнолуние/
Сегодня ночью его людей впервые поставили дежурить на балконах, и Тогин счел нужным лично обойти всех и проверить, все ли в порядке. Это не было его прямой обязанностью, но Шрамнику не спалось, а сонно ворочаться в постели с боку на бок он не хотел.
Тогин почти закончил обход, когда пришел на этот балкон. Он сначала даже не понял, в чем дело.
Поэтому шагнул вперед и спросил у единственного стоящего здесь стрелка:
– А где остальные?
Довольно дурацкий вопрос, и задан абсолютно дурацким тоном, не ко времени и ни к месту. Но все мы сильны именно задним умом.
Человек, напряженно застывший у балконного ограждения с мощным заряженным арбалетом, резко обернулся:
– В чем дело, Тогин?
Переборов удивление, Шрамник покачал головой:
– Это я спрашиваю, в чем дело, Сог? Какого демона ты здесь делаешь? И где, скажи на милость, стражники?
Сог мельком взглянул вниз, в ущелье, после чего повернулся к нему вполоборота и заявил:
– Я отпустил их на часок-другой. Не спится, знаешь ли. Вот и решил тряхнуть стариной, постоять на страже. Они скоро придут, не беспокойся. И не стоит заниматься дисциплинарными взысканиями – разве что, если очень приспичит, вычитаешь мне, договорились?
От сказанного Вольным Клинком за двадцать шагов несло несусветной ложью. Но ложь бывает разной. Эта – смердела наподобие трупов внизу.
А Сог уже, видимо, решив, что инцидент исчерпан, снова повернулся к Тогину спиной и снова уставился на дно ущелья. Что ж он там такого интересного нашел?
«Счастливчик» подошел поближе и тоже взглянул вниз.
Сначала, из-за медленно ползущих лучей света и ломтиков тьмы меж ними, он ничего не разглядел, но потом выделил из ряда тряпичных валунов группку, которая перемещалась. А перемещаться ей было явно не положено. Да и кому, скажите, стукнет в голову ползти по Крина ночью, еще и в сторону лагеря хуминов?! Только хуминам.
– Тревога, – тихо, чтобы не спугнуть (хотя вряд ли его внизу сейчас бы услышали), сказал Тогин. – Видишь? Сог как-то странно посмотрел на него:
– Вижу. Я к ним и присматриваюсь – не могу понять, то ли кажется, то ли на самом деле они двигаются. Ладно, беги, зови людей.
– А ты?
– А я покамест попробую кое-кого из них достать. Сколько демонов способно уместиться на кончике иглы? А сколько событий – в одном-двух мгновениях? То, что произошло дальше, по мнению Тогина, приближалось к пределу возможного.
Прокричала ночная птица: дважды, потом – с небольшим, полусекундным перерывом – еще дважды
Лучи на башнях внезапно, словно по приказу этой самой птицы, повернулись в одну и туже сторону, освещая хуминские катапульты, которые те так и не откатили с позиций. Охранники, приставленные к машинам, растерянно зашевелились, и кое-кто даже упал – но не просто так, а сраженные стрелами; вспыхнули одежды убитых. Да, откуда-то из-под Юго-Восточной стреляли воспламеняющимися, почти из-под самого ее подножия, так что снайперов с балкона видно не было. Зато очень хорошо в отсветах пламени и лучах из башен Тогин смог разглядеть ту группу, которая привлекла их с Согом внимание.
Одна из стрел попала в катапульту, и та взорвалась вспышкой огня. Сог прицелился и положил палец на спусковой крючок арбалета.
– Стой!
Прыжок, удар в бок: Сог стреляет – стреляет машинально, падая – но прицел уже сбит, и болт, скорее всего, не попадет в цель.
– Ослицын сын! – Клинок яростно отшвырнул в сторону арбалет. – Ослицын сын!
– Что здесь происходит? – громко и властно спросил Укрин, появившийся в дверном проеме. – Что здесь происходит, демон вас пожри?!
– Этот ослицын сын толкнул меня, когда я собирался подстрелить вражеских лазутчиков! – гневно воскликнул Сог. – Он толкнул меня!…
– Это были не вражеские лазутчики! – объяснил Тогин. – Это были свои, из западных башен, я уверен. Мне показалось, что я даже разглядел там знакомые лица.
Укрин прервал его взмахом руки:
– Ступай.
– Этот ослицын сын!… Я убью его!…
– Заткнись, Сог! – На сей раз уже Укрин вышел из себя, что случалось с ним крайне редко. – Помолчи!
Он дождался, пока Шрамник уйдет, и резко повернулся к поднимающемуся с пола Клинку.
– Ты что, забыл? Это – наша гарантия, что мы выберемся живыми
Сог злобно зыркнул из-под нависших бровей, но промолчал.
Внизу под ними кто-то кричал и что-то чадно горело.
/смещение – взорвавшаяся пламенем стрела/
Все пошло наперекосяк, когда лучи из башен одновременно оказались направлены на катапульты. Снайперы, расположившиеся под Юго-Восточной, начали стрелять (Мабор мельком удивился, почему же сами стрелки из башни не попадали по машинам), и первые стрелы уже взрывались в телах хуминских стражников. Другая группа успела поджечь одну катапульту.
Внезапно Трепач отпрыгнул куда-то в сторону и упал. Бешеный удивленно посмотрел на него:
– Какого демона ты?..
В плече Трепача выросла еще одна кость, и Мабор лишь с запозданием понял, что это не кость, а стрела. Вернее, арбалетный болт.
Что за дела?!
Он посмотрел туда, откуда стреляли, но смог различить лишь фигурки на балконах Юго-Восточной.
Приняли за чужих? Но ведь звонари должны были предупредить!
А потом догадался, что «предупредить» могли по-разному.
Сог.
– Эй, десятник, у нас проблемы!
Можно было не стеречься и кричать, потому что гвалт и так поднялся достойный. Хумины у катапульт смекнули, что к чему, и звали из лагеря подмогу: оттуда уже выезжал конный отряд, и нужно было делать ноги. С раненым-то Трепачом!
Шеленгмаху хватило одного взгляда, чтобы понять суть дела.
– Мабор, хватайте раненого и к лестницам! Остальным рассредоточиться, пропустить снайперов и медленно отступать.
– Десятник, там конные! – Разумеется, Умник не мог смолчать.
– Вижу, что конные, – спокойно сказал Трехпалый. – Пускай они сначала до нас доберутся.
– А что там добираться… – Умник подавился собственными словами, потому что в это время лучи с башен одновременно погасли – как отрезало В ушелье хлынула полноводная, как Ханх, тьма Видны быди лишь отдельные огоньки – там, где догорала катапульта.
Да, – подумал Мабор. – Пускай сначала доберутся. Здесь не особо-то побегаешь, слишком много мертвяков навалено.
Он даже позабыл о своих возражениях: мол, с какой стати я должен волочь на своем горбу этого Трепача? – я лучше мечом помахаю. Подхватил стонущего и понес. Позади кто-то уже кричал, валясь с лошади. Пробегали снайперы, впереди было слышно, как они карабкаются по веревочным лестницам.
– Я скажу, чтобы сбросили пару веревок, – сказал над ухом Шеленгмах. – Привяжем, вытащим.
Он побежал к Северо-Западной, потом, когда Бешеный уже почти добрался до башни, вернулся обратно, сообщил, что все готово, и направился в сторону южного выхода. Там оставшиеся солдаты еще стреляли по конным; кто-то из «счастливчиков», прикрывавших отход остальных, рубил спешившихся хуминов.
Мабор почти на ощупь отыскал веревки и привязал Трепача. Потом крикнул вверх, чтобы медленно поднимали, а сам стал карабкаться по лестнице, придерживая раненого.
Потихоньку выбрались. К тому времени те, кто оставался внизу, уже успели добраться до башни и тоже поднимались. Хумины поняли, что дальнейшее преследование становится опасным, и озаботились катапультами: спасали остатки сгоревшей и волокли к лагерю уцелевшую.
Бешеный постоял на балконе, наблюдая за возней в лагере южан, а потом медленно пошел к казармам.
– Жаль, – говорил кто-то у него за спиной. – Жаль, что мы не успели поджечь вторую Но времени уже не оставалось
– Ничего. – Резкий голос Тэссы походил сейчас на плохо заточенное лезвие ножа. – Ничего, они и без одной потратят намного больше времени…
Сегодня ночью воительница, похоже, здорово переволновалась. Мабор остановился и посмотрел на нее. Та отвела взгляд и уставилась в ущелье.
Даже когда Бешеный ушел, она еще очень долго не решалась оглянуться. Тэссу трясло, как в жесточайшей лихорадке, она впилась пальцами в каменный бортик балкона, силясь унять дрожь, но дрожь не проходила.
– На мой взгляд, рейд увенчался успехом, хотя и не полным. А как вы считаете, госпожа?
Боги, только Пресветлого мне сейчас и не хватает для полного и безоглядного счастья!
– Да, мой правитель, разумеется. Теперь мы задержим их надолго.
– Я тоже так считаю. – Талигхилл кивнул и встал рядом, искоса поглядывая на воительницу. – Вы дрожите. Вам холодно?
– Нет. Просто устала.
Какая дурацкая отговорка! Но чего он ко мне пристает!
Последняя мысль показалась настолько нелепой, что Тэсса не сдержалась и хрипло засмеялась. Смех вышел нервным и надтреснутым.
– Похоже, вы сегодня здорово переволновались, госпожа. Может быть, вам стоит пойти поспать?
Она передернула плечами, хотя не была до конца уверена: вызвано ли это ее противоречивыми чувствами или же нервной лихорадочной дрожью, которая не желала униматься.
– Весьма насыщенная ночь, было от чего переволноваться. Поспать? Ну, вам ведь тоже не спится.
Теперь настал черед Талигхилла вздрагивать и поводить плечами.
– Да, верно. Весьма насыщенная ночь. И все же – прислушайтесь к моему совету.
– Вы так заботливы.
– Это мой долг, госпожа. И кроме того…
Она резко обернулась:
– А вот кроме – не надо. – Поклонилась: – С вашего позволения, я прислушаюсь к вашему совету и отправлюсь спать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Талигхилл посмотрел вслед этой женщине и пожалел, что поварские примеси не оказывают на него своего антиразвратного действия. В другой бы ситуации… Но ситуация – именно такова, а что-либо изменить – не в моей власти, увы.
Самым мучительным было то, что с некоторых пор даже возможность забыться сном у него исчезла. Потому что с завидным постоянством стали являться сны, одни и те же. где со всех сторон кричали, и кто-то толкал его коня, и появлялся потусторонний (потому что – «не отсюда») голос. Талигхилл не знал, как трактовать то, что снится, но подозревал, что оно обязательно сбудется И последствия превысят результаты того сна, с черными лепестками.
Он еще некоторое время понаблюдал за лагерем хуминов и за уползающей во тьму уцелевшей катапультой, а потом все же отправился в спальню. От себя ведь не сбежать…
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
– Господа, перерыв на обед, – сказал Мугид. – Несколько поздновато, но – ничего страшного. Через час продолжим. А сейчас я вынужден покинуть вас.
Он встал и вышел, прямой и бесстрастный, как всегда. Почти всегда, – поправил я сам себя. – Интересно, что на сей раз стало причиной его беспокойства?
Как ни удивительно, но я уже навострился различать состояния старика, и на сей раз под его безразличной маской скрывалось волнение. Но выслеживать повествователя мне что-то не хотелось, а вот перекусить – не помешало бы.
Помешали. Карна тронула меня за локоть и полуутвердительно спросила:
– Вы ведь не голодны, Нулкэр. Может быть, уделите мне несколько минут внимания?
– Да, разумеется. Я же все-таки внимающий.
Галантность прежде всего. В конце концов, что значит банальный голод по сравнению с удовольствием пообщаться с этой прекрасной девушкой? В последние дни мы почти не разговаривали, что меня, в общем, не совсем устраивало. Я, конечно, помнил о том, что работа и собственное здоровье – прежде всего… Но, демон меня сожри, имею же я право и на личную жизнь! А устраивать оную за меня никто не будет.
Она улыбнулась:
– В таком случае пойдемте-ка ко мне. И не беспокойтесь о своем желудке – надолго я вас не задержу. По крайней мере, сегодня.
– Ну что вы, Карна, мой желудок сворачивается клубком и тихонько замирает, когда речь заходит о выборе между его требованиями и вашими просьбами! Более того, здесь, по сути, и выбора быть не может!
– Спасибо, Нулкэр Пойдем, я боюсь, мне придется немного разочаровать вас. Я хотела бы поговорить о вещах иного плана.
– О чем же?
Она отперла дверь своей комнаты и впустила меня. Усадила меня на стул, сама присела на кровати и спросила:
– Вас ничего не настораживает? Из случившегося в последние несколько дней?
Я задумался, а потом медленно покачал головой:
– Представьте себе, ничего конкретного. Да, по-моему, ничего особенного-то и не случилось. За последние несколько дней.
Она кивнула так, словно получила подтверждение своим подозрениям:
– В этом-то все и дело! После того как в продолжение целой недели по башне бегали олени, падали камни, Данкэн видел сквозь стены и так далее, короче говоря, после недели чудес – совсем ничего не происходит Мне это не нравится.
Я деланно рассмеялся:
– На вас не угодишь, госпожа! Вам не нравилось то, что по башне бегали олени, но вам же не нравится и то, что теперь они перестали бегать!
– Я понимаю. Но меня настораживает… Получается, что вы с Данкэном договорились делать вид, что больше не интересуетесь происходящим в башне, рассказали обо всем мне, сделали своей помощницей (можно сказать, сообщницей), и тотчас все события прекратились. Как отрезало.
– Ну, на сей счет у меня как раз есть одна мысль, – сказал я. – Мне кажется, что в течение первой недели, поскольку повествования в основном касались Пресветлого, обладающего даром, это каким-то непостижимым образом отразилось на нас. А потом повествования стали более обширными, захватывают большее количество людей, даже хуминов, и влияние уменьшилось, перестало быть ощутимым.
Она задумалась:
– М-м, возможно, что и так.
– Меня волнует другое. Вы не подбрасывали мне записку «Будьте осторожны»? И – не знаете – Данкэн этого не делал? Карна медленно покачала головой:
– Н-нет, кажется, нет. А что?
– Да вот, какой-то шутник развлекается. Она подняла брови:
– Так ведь вроде бы некому. Генерал и Валхирры – да и господин Чрагэн, кстати, тоже – не похожи на людей, способных на розыгрыши. И этот молодой человек – он, как мне кажется, не из таких.
– Остаются слуги и Мугид. Но поскольку записку подбросили как раз после разговора с ним – помните, старик меня тогда задержал после повествования – я не думаю, что это сделал он. Да и слуги, честно говоря, тоже… Ладно, оставим. Я ведь и так осторожен.
Неожиданно Карна всхлипнула:
– Боже, Нулкэр, еще это! Мне начинает казаться, что мы никогда отсюда не выберемся. Если бы не моя дурацкая мышебоязнь…
Я обнял ее и понадеялся, что господин Мугид освободится не скоро.
Он встал и вышел, прямой и бесстрастный, как всегда. Почти всегда, – поправил я сам себя. – Интересно, что на сей раз стало причиной его беспокойства?
Как ни удивительно, но я уже навострился различать состояния старика, и на сей раз под его безразличной маской скрывалось волнение. Но выслеживать повествователя мне что-то не хотелось, а вот перекусить – не помешало бы.
Помешали. Карна тронула меня за локоть и полуутвердительно спросила:
– Вы ведь не голодны, Нулкэр. Может быть, уделите мне несколько минут внимания?
– Да, разумеется. Я же все-таки внимающий.
Галантность прежде всего. В конце концов, что значит банальный голод по сравнению с удовольствием пообщаться с этой прекрасной девушкой? В последние дни мы почти не разговаривали, что меня, в общем, не совсем устраивало. Я, конечно, помнил о том, что работа и собственное здоровье – прежде всего… Но, демон меня сожри, имею же я право и на личную жизнь! А устраивать оную за меня никто не будет.
Она улыбнулась:
– В таком случае пойдемте-ка ко мне. И не беспокойтесь о своем желудке – надолго я вас не задержу. По крайней мере, сегодня.
– Ну что вы, Карна, мой желудок сворачивается клубком и тихонько замирает, когда речь заходит о выборе между его требованиями и вашими просьбами! Более того, здесь, по сути, и выбора быть не может!
– Спасибо, Нулкэр Пойдем, я боюсь, мне придется немного разочаровать вас. Я хотела бы поговорить о вещах иного плана.
– О чем же?
Она отперла дверь своей комнаты и впустила меня. Усадила меня на стул, сама присела на кровати и спросила:
– Вас ничего не настораживает? Из случившегося в последние несколько дней?
Я задумался, а потом медленно покачал головой:
– Представьте себе, ничего конкретного. Да, по-моему, ничего особенного-то и не случилось. За последние несколько дней.
Она кивнула так, словно получила подтверждение своим подозрениям:
– В этом-то все и дело! После того как в продолжение целой недели по башне бегали олени, падали камни, Данкэн видел сквозь стены и так далее, короче говоря, после недели чудес – совсем ничего не происходит Мне это не нравится.
Я деланно рассмеялся:
– На вас не угодишь, госпожа! Вам не нравилось то, что по башне бегали олени, но вам же не нравится и то, что теперь они перестали бегать!
– Я понимаю. Но меня настораживает… Получается, что вы с Данкэном договорились делать вид, что больше не интересуетесь происходящим в башне, рассказали обо всем мне, сделали своей помощницей (можно сказать, сообщницей), и тотчас все события прекратились. Как отрезало.
– Ну, на сей счет у меня как раз есть одна мысль, – сказал я. – Мне кажется, что в течение первой недели, поскольку повествования в основном касались Пресветлого, обладающего даром, это каким-то непостижимым образом отразилось на нас. А потом повествования стали более обширными, захватывают большее количество людей, даже хуминов, и влияние уменьшилось, перестало быть ощутимым.
Она задумалась:
– М-м, возможно, что и так.
– Меня волнует другое. Вы не подбрасывали мне записку «Будьте осторожны»? И – не знаете – Данкэн этого не делал? Карна медленно покачала головой:
– Н-нет, кажется, нет. А что?
– Да вот, какой-то шутник развлекается. Она подняла брови:
– Так ведь вроде бы некому. Генерал и Валхирры – да и господин Чрагэн, кстати, тоже – не похожи на людей, способных на розыгрыши. И этот молодой человек – он, как мне кажется, не из таких.
– Остаются слуги и Мугид. Но поскольку записку подбросили как раз после разговора с ним – помните, старик меня тогда задержал после повествования – я не думаю, что это сделал он. Да и слуги, честно говоря, тоже… Ладно, оставим. Я ведь и так осторожен.
Неожиданно Карна всхлипнула:
– Боже, Нулкэр, еще это! Мне начинает казаться, что мы никогда отсюда не выберемся. Если бы не моя дурацкая мышебоязнь…
Я обнял ее и понадеялся, что господин Мугид освободится не скоро.
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ (несколько позже)
– Карна! Вы здесь?
Разумеется, этот писака. Кажется, от него нигде не скрыться
– Да, – произнесла она. – А в чем дело?
– Мугид сказал, что начинается повествование. И – представьте – пропал Нулкэр.
Я благоразумно промолчал.
– Скажите, пускай подождут. Я сейчас.
Мы явились в повествовательную комнату с некоторой разницей во времени, но Данкэн все равно уставился на меня, словно старая дева – на кота, мучимая подозрениями, что тот не просто гулял где-то всю ночь, а именно развратничал Я отвесил журналисту шутовской поклон (не удержался) и опустился в кресло.
Мугид уже был на месте, и его взгляд, направленный на меня, раздражал сильнее, нежели Данкэнов. Меня оценивали и взвешивали и прикидывали, за сколько можно продать в базарный день, – вот такие ощущеньица…
Проклятый старик! Когда же наконец все это закончится?
Разумеется, этот писака. Кажется, от него нигде не скрыться
– Да, – произнесла она. – А в чем дело?
– Мугид сказал, что начинается повествование. И – представьте – пропал Нулкэр.
Я благоразумно промолчал.
– Скажите, пускай подождут. Я сейчас.
Мы явились в повествовательную комнату с некоторой разницей во времени, но Данкэн все равно уставился на меня, словно старая дева – на кота, мучимая подозрениями, что тот не просто гулял где-то всю ночь, а именно развратничал Я отвесил журналисту шутовской поклон (не удержался) и опустился в кресло.
Мугид уже был на месте, и его взгляд, направленный на меня, раздражал сильнее, нежели Данкэнов. Меня оценивали и взвешивали и прикидывали, за сколько можно продать в базарный день, – вот такие ощущеньица…
Проклятый старик! Когда же наконец все это закончится?
ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
– Когда же наконец все это закончится?
Вопрос, обращенный к небу, небо, как и положено, проигнорировало. Оно куталось в сизые клочья дыма и ревниво прятало солнце подальше от людишек, затеявших внизу смертоубийство. В общем-то, Обхад его понимал. Тысячника тоже не тянуло смотреть на то, что происходило в долине. Тем более что ашэдгунцы, похоже, потихоньку сдавали позиции.
Даже после той ночи, когда, благодаря смелой вылазке бойцов из Северо-Западной, была повреждена одна катапульта хуминов, перевес сил все равно оставался на стороне последних. Они обстоятельно и целенаправленно обстреливали южные башни до тех пор, пока те не лишились боевых балконов. – А через узкие бойницы и дверные проемы, ведущие к уже не существующим балконам, достойно отражать натиск противника было невозможно – увы. К тому же хумины применили тактику «выкуривания», нашвыряв с помощью уцелевшей катапульты и подручных баллист вязанки хвороста под самое основание башен, после чего подожгли древесину. Как выяснилось, предварительно они ее еще пропитали чем-то зловонным, так что вскоре на Коронованном (ну а уж в Южных, наверное, в сотни раз сильнее) все провонялось смесью из запахов конского навоза, гнили и еще чего-то неопределяемого. Следующей же ночью хумины предприняли первую попытку взять башни штурмом. Она чуть было не увенчалась успехом, но в последний момент, когда враги уже карабкались по приставным лестницам, а кое-кто даже вскочил внутрь через балконные проемы, – в последний момент ашэдгунцы словно обрели второе дыхание – и отразили атаку. Лестницы сбросили, оказавшихся внутри хуминов перерезали, а остальных – осыпали градом стрел и как следует полили кипящим маслом, заготовленным специально для такого случая и до поры до времени приберегаемым. Видимо, Хранители сочли момент надлежащим для его использования.
И все это время неотвязно, непрерывно, как некая стихийная музыка демонического происхождения, в ущелье звонили колокола. Изредка они замолкали – тогда становилось слышно тявканье набежавших шакалов и крики стервятников.
Шакалы явились чуть позже грифов и прочих пернатых по вполне понятным причинам: боялись людей; грифы всегда отличались большей смелостью (или глупостью). Но скоро четвероногие хищники присоединились к крылатым, и ни колокольный звон, ни шум боев их уже не пугали. Многих, очень многих убивало шальными стрелами или камнями, но остальные не желали убираться. Наверное, это было и к лучшему, потому что трупов, лежавших на дне ущелья, с каждым днем становилось все больше. Поначалу запах разложения вызывал у Обхада тошноту, но потом тысячник привык, перешел тот рубеж, за которым на подобные вещи организм просто не реагирует.
Делать было, по сути, нечего. Он выучил назубок все возможные сигналы тревоги, которые следовало бы передать, когда хумины найдут дорогу. Он излазил вдоль и поперек Коронованный; запасы топлива и еды, заготовленные впрок, пожалуй, будут использовать еще и ятру (кто выживет), но на этом – все. Делать было, по сути, нечего.
Джулах вон нашел выход из положения. Жрец раздобыл себе где-то кусок древесины и вырезал из него фигурки: лошадок, грифов, людей. Вырезал даже одну башенку, похожую на Северо-Западную.
У Обхада не было умения мастерить, которое так помогает бороться со скукой. Поэтому он часами сидел у костра, вспоминая прожитое, иногда бродил по склону Коронованного и подолгу спал. Сейчас от него ничего не зависело, оставалось лишь ждать. Он ждал.
Но:
– Когда же наконец все это закончится?
Тысячник еще раз посмотрел в небо, затянутое дымной пеленой, и решил, что неплохо было бы прогуляться. Он и так почти все время на одном месте, скоро в травяной шевелюре Коронованного плешь просидит.
Обхад сказал жрецу, что собирается немного пройтись; тот кивнул и склонился над новой фигуркой.
День, конечно, был не ахти какой, и это маленькое путешествие вряд ли могло стать приятным: крики и шум, порожденные очередной атакой хуминов, смешивались со звоном колоколов и были слышны даже здесь. Но, может, у подножия утеса не так смердит.
В предыдущие прогулки Обхад не спускался так далеко: то ли от лени, то ли от нежелания привлекать внимание ятру. Горцы, правда, больше не появлялись, но тысячник был уверен: Ха-Кынгу его сообщение передали и следить за двумя обитателями Коронованного не перестали.
Тропинка, по которой он спускался, была неширокой и местами извивалась наподобие спятившей змеи. Обхад прошел примерно половину пути и решил было вернуться, но в этот момент его внимание привлекла одинокая фигурка на горной дороге, обегающей подножие Коронованного, – той самой дороге, по которой ятру привели их с Джулахом к утесу. Фигурка двигалась к Коронованному, и даже с такого расстояния тысячник мог определить, что это не горец, – по крайней мере, не похож ни на одного известного ему горца. Те были высокими и тощими, а этот человек – приземистым и плотным.
Вопрос, обращенный к небу, небо, как и положено, проигнорировало. Оно куталось в сизые клочья дыма и ревниво прятало солнце подальше от людишек, затеявших внизу смертоубийство. В общем-то, Обхад его понимал. Тысячника тоже не тянуло смотреть на то, что происходило в долине. Тем более что ашэдгунцы, похоже, потихоньку сдавали позиции.
Даже после той ночи, когда, благодаря смелой вылазке бойцов из Северо-Западной, была повреждена одна катапульта хуминов, перевес сил все равно оставался на стороне последних. Они обстоятельно и целенаправленно обстреливали южные башни до тех пор, пока те не лишились боевых балконов. – А через узкие бойницы и дверные проемы, ведущие к уже не существующим балконам, достойно отражать натиск противника было невозможно – увы. К тому же хумины применили тактику «выкуривания», нашвыряв с помощью уцелевшей катапульты и подручных баллист вязанки хвороста под самое основание башен, после чего подожгли древесину. Как выяснилось, предварительно они ее еще пропитали чем-то зловонным, так что вскоре на Коронованном (ну а уж в Южных, наверное, в сотни раз сильнее) все провонялось смесью из запахов конского навоза, гнили и еще чего-то неопределяемого. Следующей же ночью хумины предприняли первую попытку взять башни штурмом. Она чуть было не увенчалась успехом, но в последний момент, когда враги уже карабкались по приставным лестницам, а кое-кто даже вскочил внутрь через балконные проемы, – в последний момент ашэдгунцы словно обрели второе дыхание – и отразили атаку. Лестницы сбросили, оказавшихся внутри хуминов перерезали, а остальных – осыпали градом стрел и как следует полили кипящим маслом, заготовленным специально для такого случая и до поры до времени приберегаемым. Видимо, Хранители сочли момент надлежащим для его использования.
И все это время неотвязно, непрерывно, как некая стихийная музыка демонического происхождения, в ущелье звонили колокола. Изредка они замолкали – тогда становилось слышно тявканье набежавших шакалов и крики стервятников.
Шакалы явились чуть позже грифов и прочих пернатых по вполне понятным причинам: боялись людей; грифы всегда отличались большей смелостью (или глупостью). Но скоро четвероногие хищники присоединились к крылатым, и ни колокольный звон, ни шум боев их уже не пугали. Многих, очень многих убивало шальными стрелами или камнями, но остальные не желали убираться. Наверное, это было и к лучшему, потому что трупов, лежавших на дне ущелья, с каждым днем становилось все больше. Поначалу запах разложения вызывал у Обхада тошноту, но потом тысячник привык, перешел тот рубеж, за которым на подобные вещи организм просто не реагирует.
Делать было, по сути, нечего. Он выучил назубок все возможные сигналы тревоги, которые следовало бы передать, когда хумины найдут дорогу. Он излазил вдоль и поперек Коронованный; запасы топлива и еды, заготовленные впрок, пожалуй, будут использовать еще и ятру (кто выживет), но на этом – все. Делать было, по сути, нечего.
Джулах вон нашел выход из положения. Жрец раздобыл себе где-то кусок древесины и вырезал из него фигурки: лошадок, грифов, людей. Вырезал даже одну башенку, похожую на Северо-Западную.
У Обхада не было умения мастерить, которое так помогает бороться со скукой. Поэтому он часами сидел у костра, вспоминая прожитое, иногда бродил по склону Коронованного и подолгу спал. Сейчас от него ничего не зависело, оставалось лишь ждать. Он ждал.
Но:
– Когда же наконец все это закончится?
Тысячник еще раз посмотрел в небо, затянутое дымной пеленой, и решил, что неплохо было бы прогуляться. Он и так почти все время на одном месте, скоро в травяной шевелюре Коронованного плешь просидит.
Обхад сказал жрецу, что собирается немного пройтись; тот кивнул и склонился над новой фигуркой.
День, конечно, был не ахти какой, и это маленькое путешествие вряд ли могло стать приятным: крики и шум, порожденные очередной атакой хуминов, смешивались со звоном колоколов и были слышны даже здесь. Но, может, у подножия утеса не так смердит.
В предыдущие прогулки Обхад не спускался так далеко: то ли от лени, то ли от нежелания привлекать внимание ятру. Горцы, правда, больше не появлялись, но тысячник был уверен: Ха-Кынгу его сообщение передали и следить за двумя обитателями Коронованного не перестали.
Тропинка, по которой он спускался, была неширокой и местами извивалась наподобие спятившей змеи. Обхад прошел примерно половину пути и решил было вернуться, но в этот момент его внимание привлекла одинокая фигурка на горной дороге, обегающей подножие Коронованного, – той самой дороге, по которой ятру привели их с Джулахом к утесу. Фигурка двигалась к Коронованному, и даже с такого расстояния тысячник мог определить, что это не горец, – по крайней мере, не похож ни на одного известного ему горца. Те были высокими и тощими, а этот человек – приземистым и плотным.