Я велел своему вознице отправляться на Английскую набережную, располагавшуюся по левому берегу Невы от памятника Петру Великому вплоть до Ново-Адмиралтийского канала. Особняк господина Шварца находился неподалеку. Его одноэтажные крылья плавно переходили в высокие двухэтажные пристройки, а каменная терраса венчалась балконами.
- Добро пожаловать! - радушно встретил меня Борис Георгиевич на пороге своей приемной. - Что привело вас в мой скромный дом?
Но я, однако, разглядел, что скромностью его апартаменты не отличались!
- Присаживайтесь, - указал он мне на пудовое кресло красного дерева.
Напротив, за таким же круглым столом, примостился сухонький черноглазый старичок в камлотовой длиннополой шинели.
- Давыд Измайлович, - представил мне его Шварц. - Антиквар с Подьяческих.
Давыд Измайлович поклонился и принялся сверлить меня своими пронырливыми глазками.
- Мне бы хотелось объясниться с вами наедине, - сказал я Шварцу.
Борис Георгиевич сделал знак своему гостю, и он покинул приемную.
- Дело такое важное? - поинтересовался Шварц.
- Оно касается нашей ложи, - объяснил я ему. - Мне было поручено одно расследование, - добавил я. - И оно навело меня на некоторые существенные обстоятельства, которые до сих пор оставались мне неизвестны.
- Так-так, - пробормотал себе под нос блюститель хоругви. - И что же это за обстоятельства? - Он знал, что я посвящен в одну из рыцарских степеней, а потому был призван бороться с мировым злом во всех его проявлениях.
- Речь идет о римском договоре, - начал я осторожно, пристально вглядываясь ему в лицо, чтобы определить, известно ли ему что-либо об этом деле. - И о иерусалимском ковчеге Иеговы.
Выражение его лицо сделалось серьезным, и сам он весь как будто напрягся.
- Это дело держится в строжайшей тайне, - заметил Борис Георгиевич. Я не знаю стоит ли... - замялся он.
- Вы мне не доверяете? - резко оборвал я его.
- Яков Андреевич, - обратился он ко мне. - Мне бы не хотелось вас обижать, - Шварц вновь выдержал значительную паузу. - Но, если Иван Сергеевич не счел, что необходимо... - его лицо сделалось пунцовым.
- Вы забываетесь! - воскликнул я. - Или вам неизвестно, что иерархически я посвящен в более высокую степень, и вы обязаны мне подчиняться! О-бя-за-ны! - повторил я по слогам. - Кутузов находиться в отъезде, а действовать требуется незамедлительно! Вспомните о второй добродетели Соломонова храма, - призывал я его. - О повиновении!
- Ну, хорошо, - наконец-то решился он. - Да, я действительно осведомлен о соглашении с палестинскими Иоаннитами, которое вот-вот должно состояться в Риме. Оно касается древней святыни - ветхозаветного кивота. Иначе его называют Ковчегом Завета, в прежние времена он хранился жрецами в египетских храмах. Сейчас святыня в руках Иоаннитов. Вам, вероятно, известно, что одним из условий получения высших масонских степеней в нашей ложе, которая придерживается шведской системы "Строгого послушания" является то обстоятельство, что посвящяемый не принадлежит к мальтийцам.
- Разумеется, известно, - согласился я с господином Шварцем.
- Тогда вы должны понимать всю важность этих переговоров, учитывая наше соперничество с Госпитальерами, - добавил он.
- Неужели в собственность Ордена должен перейти сам Ковчег? удивился я. - Мне показалось, что речь идет о каком-то золотом херувиме.
- Совершенно верно, - согласился Борис Георгиевич. - Он располагался на золотой крыше Ковчега.
- Что еще вам известно об этой реликвии? - требовательно осведомился я у него.
- Да, в общем-то, ничего, - развел он руками. - Кстати, мы можем пригласить Давыда Измайловича, он, между прочим, осведомлен о всяких редкостях не хуже нас с вами, а то и получше!
Я искренне изумился:
- Давыда Измайловича? Он-то какое имеет к этому всему отношение?
- Я повторяю, Давыд Измайлович - антиквар, - ответил Шварц. - К тому же он масон, хотя и не относится к нашему Ордену. Кстати, его отцу было пожаловано дворянство. По-моему, он посвящен в одну из канонических Иоанновских степеней.
- И вы считаете, что он достоин доверия? - спросил я с сомнением. Однако мне было известно, что в начале нашего века состав масонских лож стал намного демократичнее.
- Несомненно, - ответил Шварц. - До определенной степени, разумеется, - оговорился он. - Совсем не обязательно посвящать его во все перипетии происходящего, но я полагаю, что о Ковчеге Иеговы он мог бы поведать вам много интересного.
- Тогда я хотел бы познакомиться с ним поближе, - обрадованно ответил я.
Борис Георгиевич потянулся к бисерному шнуру сонетки. Спустя несколько секунд в массивную дверь приемной проскользнул строго вышколенный лакей.
- Чего изволите? - с важным видом осведомился он.
- Ну-ка, голубчик! - воскликнул Шварц. - Зови-ка нашего гостя!
Голубчик, нисколько не раздумывая, бросился выполнять барское распоряжение.
Я и глазом не успел моргнуть, как в приемную Шварца вернулся Давыд Измайлович.
- Чем могу помочь? - полюбопытствовал он.
- Да вот, Яков Андреевич интересуется одной реликвией, - сообщил Борис Георгиевич. - И я предложил ему обратиться к вам. - Ну что ж, причмокнул антиквар, потирая руки. - Как говорится, чем могу...
- Что вам известно о так называемом Ковчеге Завета? - осведомился я.
Давыд Измайлович задумался, глазки его оживленно блестнули, и он заговорил:
- В общем, не очень много.
- А вы не могли бы выражаться яснее? - нетерпеливо попросил я его.
- Ну, - начал Давыд Измайлович. - Начнем с самого простого. Вы, по всей видимости, знаете, - он лукаво заулыбался, судя по всему, намекая мне на мое невежество, недопустимое для масона. Я заметил, что Давыд Измайлович сразу определил, что принадлежим мы с ним к одному и тому же братству. Что ковчегом называют иначе ларец или сосуд для хранения ценных предметов. К примеру, в церкви - также для предметов, относящихся к таинству причастия.
- Допустим, - ответил я, с плохо скрываемой неприязнью.
- Так вот, - продолжал антиквар. - Ковчег представляет собой материализацию божественных замыслов Иеговы, зреющих в сердце Творца еще до сотворения мира.
- Вы имеете в виду... - догадался я.
- Вот именно! - обрадовался Давыд Измайлович. - Вечный замысел Бога явление Спасителя! Иначе он рассматривается как земная обитель Всевышнего. Его почитали за Святую Святых, центр Иерусалима и центр вселенной.
- А что вам известно о херувиме? - поинтересовался я.
Антиквар задумался:
- Ну-ка, дайте припомнить, - он прикусил губу. - Ну, конечно же! оживился Давыд Измайлович. - Сам Ковчег представляет из себя позолоченный ящик, сколоченный из древесины акации. По преданию, он имеет над собой золотую крышу, на которой и располагаются два херувима из чистого золота, олицетворяющих собой всемогущество Яхве и божественную всепрощающую любовь. Сама же крыша воплощает Его справедливость, - добавил антиквар.
- По-моему, ответ исчерпывающий, - высказал свое мнение хранитель хоругви. - Надеюсь, что это поможет вам, Яков Андреевич, в вашем расследовании!
- Я тоже на это надеюсь, - ответил я, встал с кресла и подошел к окну. Все небо заволокло свинцовыми тучами, потому я гадал, выпадет ли к вечеру снег, или прольется дождь. Мне казалось, что я убедился в том, что священная реликвия стоила похищенной переписки. Но бедняжка Строганов, к сожалению, об этом не знал!
- Так вы занимаетесь расследованием?! - почему-то обрадовался антиквар.
- Увы, - развел я руками.
- Известно ли вам, Яков Андреевич, как переводится ваше имя с древнееврейского? - полюбопытствовал он. - Человек, который "следует по пятам". Так что я уверен, что ваше расследование будет удачным!
- Вашими бы устами... - усмехнулся я.
Я покинул Бориса Георгиевича около половины третьего и направился на Большую Садовую в первый департамент медведевской управы, надеясь получить нужную мне информацию от Лаврентия Филипповича в размещавшемся там же адресном столе. Не скажу, что я уже успел соскучиться по нему, но меня-таки вынуждала краняя необходимость.
Лаврентий Филиппович увидеть меня не ожидал, погруженный в свои многочисленные иски, прошения, обвинения и жалобы.
- День добрый, - приветствовал я его.
Он нехотя оторвал свой взгляд от письменного стола, заваленного бумагами.
- Яков Андреевич! - раскрыл он свои объятия и вылез из-за стола. Какими судьбами? Да кто бы мог подумать? - разливался Медведев соловьем.
- Да все по тому же делу, - напомнил я.
- По какому такому делу? - сморщился Лаврентий Филиппович.
Я вздохнул:
- По делу масона Виталия Строганова, который бросился с Исаакиевского моста.
- Ах, да, - Лаврентий филиппович расплылся в улыбке, и его холодные, светло-голубые глаза немного смягчились. - Все трудитесь, - добавил он. Аки пчелка!
- Тружусь, - согласился я. - Как дело-то продвигается?
- А никак, - ответил надзиратель, подошел к окну и захлопнул форточку. - Дует, - поежился он.
- Объясните! - потребовал я, начиная понемногу выходить из себя.
- Закрыли мы это дело, - зевнул Медведев. - Самоубийство, оно самоубийство и есть!
У меня от удивления даже глаза округлились. Сколько я знаю Лаврентия Филипповича, а все еще никак не привыкну к его выкрутасам!
- Так вы же сами... - начал было я, а потом рукой махнул. - Да ладно! О чем уж тут говорить?
- Хорошо, - согласился Медведев. - Мы-то с вами знаем, что мальчишку с моста сбросили. Но кому от этого легче? Доказательств все равно в наличии нет. Так зачем же перечеркивать работу полиции? - Лаврентий Филиппович пожал плечами. - Я вам идейку подкинул, ну и довольно, - продолжал распыляться он. - Дальше-то дело ваше, вы только в нем и заинтересованы, да ваше братство.
Я удивился, обычно Медведев в общении со мной такую непочтительность себе никогда не позволял. Что это с ним? Или встал не с той ноги?
- Лаврентий Филиппович, что это с вами сегодня произошло? полюбопытствовал я. - Не узнаю своего добрейшего надзирателя!
- А! - махнул он рукой. - Это все нервы! Не обращайте внимания! С супругой сегодня с утра повздорили, вот и весь день наперекосяк пошел.
Я и представить себе не мог подобной зависимости от женщины! Подумав об этом, я невольно вообразил себе мою зеленоглазую русалку.
"Mon dieu! - я ужаснулся. - Она же агент мальтийцев и влюблена в Анатоля Елагина, орденского бальи!"
Это был один из тех редких случаев, когда я упомянул имя Господа Бога всуе.
- Так зачем же я вам понадобился? - осведомился Медведев, снова усаживаясь за свой покосившийся письменный стол.
- Мне просто необходимо узнать от вас один адресочек, - ответил я. Некоего Аристарха Пахомовича, - я его фамилию выведал еще на прокофьевском вечере, все у того же, знакомого мне корнета, проявив изрядную дальновидность. Не понравилось мне упоминание о том, что начальник каких-то военных поселений пытался с собой покончить из-за растраты. Ведь бывает иногда, что самоубийцы и вешаются!
Я сказал надзирателю фамилию, и Лаврентий Филиппович покинул меня, оставив на некоторое время одного в кабинете. У меня же из головы не шла история с Ковчегом, из-за которого и разгорелся этот сыр-бор. Интересно, какого из двух херувимов собирались передать палестинцы в наше орденское владение?! И кого изберут его почетным хранителем?
И снова мне вспомнилась Лидия и ее откровенное послание к Анатолю Елагину, столь опрометчиво ею оставленное без присмотра. Неужели графиня Полянская не догадалась, что оно побывало в моих руках? А если все-таки она догадалась?! При этой мысли мне делалось как-то не по себе, и где-то в заоблачных далях замаячила золотая клетка, предсказанная мне Мирой. И что-то подсказывало мне, что она ожидает меня в имении Анатолия Дмитриевича.
- Сирена! - я усмехнулся, а голос графини и впрямь был зовущим, манящим в райские кущи наслаждения. Прозрачные глаза завораживали.
Я отмахнулся от этих мыслей, словно от наваждения.
В недавнем прошлом мне самому довелось отречься от личного счастья, и я никогда не жалел об этом.
- Лидия, - прошептал я еле слышно, словно пробуя это имя на вкус, и снова усмехнулся. Я вполне допускал, что женщина эта вероломна. Вернее, я почти и не сомневался в ее коварстве. Но что-то заставляло меня уповать на иное.
Механически я коснулся пантакля у себя на груди, и почувствовал, как гулко забилось сердце у меня под рукою.
Вернулся Лаврентий Филиппович.
- Вот, - он протянул мне листок бумаги с адресом господина в пенсне.
- Благодарю покорно, - сказал я Медведеву и распростился с ним на неопределенное время.
Дожидаясь меня, мой кучер слегка задремал на козлах кареты. Я растолкал его и распорядился двигаться в сторону Чернышева переулка.
- Яков Андреевич Кольцов? - удивился Аристарх Пахомович. - Что-то не припомню!
- Мы встречались с вами на рауте у господина Прокофьева, - напомнил я ему.
- Постойте-постойте, - хозяин наморщил лоб, напрягая память. Лицо-то у вас, конечно, знакомое, - проговорил он, сощурив и без того узкие, дальневосточные глаза. Я понял, что Аристарх Пахомович меня так и не вспомнил. - У вас ко мне какое-то дело? - поинтересовался он.
Я присел на диванчик, положил ногу на ногу и с серьезным видом сказал:
- Дело это довольно деликатное.
Аристарх Пахомович поправил пенсне и глубокомысленно произнес:
- Я вас очень внимательно слушаю.
- Я разыскиваю одного человека, - начал я. - Но мне, к сожалению, до сих пор не известно его имя.
- Я не совсем понимаю...
- Не удивляйтесь, - попросил я хозяина. - Вам знаком этот человек, и вы, как бы это выразиться помягче, - я замолчал, подыскивая подходящее слово. - Не слишком о нем лестного мнения!
- А вам-то откуда это известно? - изумился он. - Мы же с вами практически не знакомы.
- Догадываюсь об этом, - произнес я, нисколько не смутившись. - Вы обронили о нем несколько слов на вечере у Прокофьева.
- Так вы имеете в виду?.. - Аристарх Пахомович залился краской.
- Вот именно, - я кивнул. - Того самого казнокрада, которого вы, с вашей высокой нравственностью, так ненавидите!
- Ну что вы, - растерялся Аристарх Пахомович. - По-моему на рауте я чересчур разошелся.
- Так или иначе, - попытался я его подбодрить, - но дело это прошлое. - Как фамилия этого неудавшегося самоубийцы?
- Но вам-то он зачем?! - возмутился хозяин.
- Я же говорил, что это деликатное дело, - ответил я. - Мне просто необходимо встретиться с этим человеком.
- Ну ладно, - сдался Аристарх Пахомович. Он взмахнул рукой, словно большим крылом, и зашагал по комнате взад-вперед. - Его фамилия - Гушков, выдавил из себя хозяин. - Но я абсолютно не хочу о нем разговаривать!
- Он вам чем-либо навредил? - поинтересовался я.
- Мне лично - нет! - ответил Аристарх Пахомович. - Если не считать того, что я теперь на глаза к Прокофьеву показаться не смогу. - Впрочем, мне скорее пристало винить свой длинный язык, чем этого вора.
Фамилия показалась мне знакомой, однако я не был ни в чем уверен. В царствование Александра Благословенного стало принято не включать свои имена даже в тайные списки лож. Иногда масоны записывались и под вымышленными именами.
- А как его зовут, вам ваш камер-юнкер не говорил? - осведомился я, выпрямив ноги, которые затекли.
- Скворцов? - переспросил Аристарх Пахомович, то и дело поправляя пенсне, которое съезжало у него с носа. - Он - вовсе не мой камер-юнкер. Просто Скворцов какое-то время ухаживал за моей кузиной. И однажды разговорился, - Аристарх Пахомович пожал плечами. - Да я и сам знаю его имя, он же нередко на раутах у Прокофьева околачивался.
- Ну и как же его зовут? - настаивал я.
- Созоном Сократовичем, - ответил хозяин, скривившись.
- Так, значит, Созоном, - повторил я за ним. - Все сходится!
- Что сходится? - переспросил Аристарх Пахомович.
- Пожалуй, это именно тот человек, которого я ищу, - сказал я в ответ. - А вы, случайно, не знаете, как именно этот Гушков хотел с собой покончить?
- Да слухи ходили, что повеситься пробовал, - ответил хозяин. Ревизия намечалась правительственная, вот у него нервишки-то и не выдержали. Только вот выкрутился он как-то, покрыл всю свою недостачу!
- Ага, - задумался я. - А у Прокофьева вы не видели этого Гушкова в обществе графини Полянской?
Аристарх Пахомович бросил на меня недоуменный взгляд сквозь стекла пенсне, но смолчал, оставив все свои сомнения при себе.
- Я именно ее и имел в виду, - ответил он, покраснев.
Напоследок я спросил у Аристарха Пахомовича адрес Гушкова, но, к моему глубокому сожалению, этого он не знал.
Тогда я поблагодарил его за очень ценную информацию, и двери его дома закрылись за мною.
Вернувшись домой, я застал Миру в гостиной за астрологическими таблицами. Волосы ее были распущены, тонкий стан охвачен сари, белым как снег, на руках позвякивали браслеты, а в глазах застыла безмерная и глубокая грусть.
- Яков Андреевич? - оторвалась индианка от таблиц. - Все ли в порядке? - спросила она. Но тон ее голоса говорил сам за себя. Мира была уверена, что снова что-то случилось.
- Все идет своим чередом, - ответил я.
- Вы еще не отказались от своей идеи? - осведомилась она.
- Какой идеи? - иногда от ее проницательности мне становилось не по себе. Перед глазами у меня снова промелькнула сирена в бархатной тальме. Любопытно, как она прореагировала на розы и мои любовные вирши?
- Которая вас погубит, - горько усмехнулась индианка.
- Ты же знаешь, Мира, что я исполняю свой долг. Он обязывает меня последовать в любую клетку, если это поможет распутать дело, - ответил я.
- Что-то Кутузов давно не появлялся, - сказала Мира.
- Соскучилась? - улыбнулся я, убирая волосы со лба.
- Просто я предчувствую, что это не к добру, - задумчиво ответила индианка. - Вы узнали имя убийцы Строганова?
- Да, - я кивнул. - Но пока я не знаю, как мне его найти.
Конечно, я снова мог обратиться к Медведеву и воспользоваться услугами адресного стола, но я предпочел все же свидание с Полянской, потому как считал, что найти утерянные письма важнее, чем поквитаться с предателем. Осуществление мести я решил оставить на сладкое. К тому же Кутузова в любом случае не было в городе, да и возможность войти в доверие к графине Лидии выпадала не каждый день.
- А где же Кинрю? - я вновь вспомнил о своем золотом драконе, потому как остро почувствовал, что мне не хватает доверительных разговоров с ним. Я считал, что Мира необъективна, потому что неравнодушна ко мне. Мне казалось, что к ее мрачноватым предсказаниям примешивается ревность. Я ничего не говорил ей о графине Полянской, но, возможно, она что-то увидела в своих таблицах или на картах. Однако я считал, что в настоящее время мне ее предостережения только мешают.
- Он все еще занят с похоронами, - сказала Мира, и глаза ее вновь наполнились слезами. Я смотрел в них и видел зовущий взгляд коварной русалки, графини Мальтийского ордена.
- Жаль, - сказал я разочарованно.
- Вы собираетесь уехать? - заволновалась Мира.
- С чего это ты взяла?
- Та тюрьма, в моем сне, - задумчиво проговорила индианка. - Она находится далеко отсюда.
- Пожалуйста, - попросил я ее. - Выкинь это из головы!
Тогда индианка подошла ко мне почти что вплотную и подняла обнаженную правую руку ладонью вверх, своим большим пальцем она прикоснулась к указательному и ничего не сказала. Я понял значение этого знака, ведь Мира хотела мне сказать, что она абсолютно уверена в том, что меня подстерегает опасность. Но с этим я ничего поделать не мог, я должен был встретиться с Полянской и каким-нибудь образом оказаться в Елагино.
Я оставил Миру в гостиной и отправился переодеваться.
Камердинер принес мне новый сливовый фрак с драгоценными пуговицами, муслиновый жилет, нанковые светлые брюки и рубашку с крахмальным высоким воротником, настолько тугим, что я заподозрил слугу в желании избавиться от меня.
Я осмотрел себя в зеркале, выправка у меня осталась прежней, военной. Анатоля Елагина я в жизни своей не видел и сожалел, что мне не с кем было себя сравнить.
Пожалуй, это было единственное зеркало в доме, которое осталось незанавешенным. Я уже мечтал о том, чтобы девушку скорее похоронили. И это не было бесчувственностью, просто меня угнетало ужасное состояние Миры, которая привязалась к ней, будто к своей сестре. Тем более что у Катюши не было родственников, и она была вольнонаемной служанкой. К тому же я ощущал свою вину за то, что с нею произошло. А ее смерть все еще была не отомщена.
Я уже выходил, как на пороге меня перехватила Мира.
- Яков Андреевич, - произнесла индианка дрожащим голосом. - Помните об Анджане! Ее не уберег мой пантакль, - сказала она.
Маленькая кофейня располагалась невдалеке от Гостиного двора. Я вошел, и звякнул колокольчик над дверью. В помещении было совсем темно, из-за того, что черные тучи на улице продолжали сгущаться. Хозяин кофейни вынес к посетителям канделябр с тремя свечами. Почему-то мне подумалось о страстных свечах, что мерцали в соборе на страстную неделю. Я подумал, что это из-за Мириных слов, которые все же напугали меня, вопреки моей воли.
Карета с возницей остались на мостовой. Я бросил взгляд в зашторенное окно, чуть отодвинув рукою тяжелую занавесь. Мой кучер словно бы и не обращал никакого внимания на холод, а грыз себе каленые орешки.
Я велел принести себе горячий кофе и огляделся по сторонам. Графини Полянской в кофейне, конечно же, не было.
Мне стало немного тоскливо, то ли от того, что я все-таки надеялся на встречу с прекрасной женщиной, то ли от того, что рассчитывал завершить свое расследование к 30 ноября, одному из орденских праздников.
Кофе горчил на вкус и обжигал язык. Я выпил целых две чашки, расплатился с хозяином и собрался уже к выходу, как в дверях появилась графиня Лидия все в той же бархатной черной тальме с пелериной, подбитой мехом. В полумраке кофейни, в дрожащем свече свечей, отбрасывающим на стены причудливые темные тени, она показалась мне обворожительным белокурым призраком с русалочьими глазами. Какой же омут готовила мне мальтийская принцесса? Об этом я намеревался узнать в самом ближайшем будущем.
Графиня сделала шаг, и из-под тальмы показался край темно-красной масаки. Она медленно приближалась ко мне, и я не мог отвести от нее своего зачарованного взора. В уме у меня мелькнула безумная идея переманить ее на свою сторону, но я постарался избавиться от этой мысли, чтобы она не мешала мне в осуществлении намеченного.
Я встал из-за стола и выступил ей на встречу.
- Лидия Львовна, - приветствовал я ее. - От всего сердца рад вас видеть.
И это были не пустые слова, сердце мое и впрямь забилось радостно и взволнованно.
- Взаимно, - отвечала Лидия Львовна. - Я получила ваши цветы, улыбнулась она пленительною улыбкою. - А стихи ваши просто восхитительны, добавила она. - Но я не могу принять вашей любви, Яков Андреевич, я же предупреждала вас.
- А я и не требую взаимности, - ответил я в тон ей. - Сейчас так холодно, - я взял в свою ладонь ее маленькие пальчики в замшевой перчатке и подвел к уютному столику. - Вы продрогли. Я велю принести вам кофе.
- Благодарю, - снова улыбнулась Полянская.
И у меня закружилась голова то ли от кофейного аромата, то ли от томного взгляда русалочьих глаз.
- Меня продолжает мучить вопрос, - начал я осторожно. - Что такая женщина, как вы, может делать в подобном доме, где я застал вас вчера поздно вечером?
- Вы говорите, как ревнивый супруг, - усмехнулась графиня. - Я купила этот дом на прошлой неделе, - сказала она. - Иногда мне не достает уединения, - добавила Полянская.
Меня пьянил запах ее духов, и я умирал от желания прекратить эту невыносимую для меня игру. Вблизи этой женщины я забывал, что отринул от себя все соблазны во имя великой цели.
Я сделал вид, что поверил ее словам.
- Такие женщины, как вы, не созданы для уединения, - произнес я задумчиво.
- А для чего же они созданы? - усмехнулась графиня.
Я пошутил, пристально глядя ей в глаза:
- Для великих дел, графиня!
Она промолчала в ответ, словно бы собираясь с мыслями.
- Кто приходил к вам прошлой ночью? - спросил я ее.- Я видел вашего посетителя.
Лидия Львовна вздрогнула, по-моему, она не ожидала от меня такого вопроса.
- Я не знаю, - пожала она плечами. - Ко мне действительно кто-то приходил?! - изумленно воскликнула она и прошептала:
- Мне очень страшно.
- Чего вы боитесь? - спросил я ее, сделав вид, что сильно встревожен.
- Меня уже дважды пытались убить, - сказала графиня. - И теперь я подозреваю, что в этом замешана моя прислуга, - добавила Полянская. - Я никого не видела этой ночью, - солгала она.
- Но кто может желать вашей смерти? - изумленно воскликнул я.
- Не знаю, - тихо проговорила графиня Лидия и пожала плечами. - Я ничего не знаю, - повторила она.
- Позвольте мне защищать вас!
- Я должна об этом подумать, - уклончиво сказала Полянская. Послезавтра я уезжаю к своему жениху, - твердо добавила она.
И тогда я понял, что уже завтра графиня будет представлена ко двору. История с баварской перепиской набирала стремительные обороты.
- Куда, если не секрет? - печально осведомился я.
- В имение Анатолия Дмитриевича Елагина, - ответила Лидия Львовна.
- Учитывая названные вами обстоятельства, вы разрешите мне сопровождать вас в дороге? - спросил я, уповая на чудо.
- Добро пожаловать! - радушно встретил меня Борис Георгиевич на пороге своей приемной. - Что привело вас в мой скромный дом?
Но я, однако, разглядел, что скромностью его апартаменты не отличались!
- Присаживайтесь, - указал он мне на пудовое кресло красного дерева.
Напротив, за таким же круглым столом, примостился сухонький черноглазый старичок в камлотовой длиннополой шинели.
- Давыд Измайлович, - представил мне его Шварц. - Антиквар с Подьяческих.
Давыд Измайлович поклонился и принялся сверлить меня своими пронырливыми глазками.
- Мне бы хотелось объясниться с вами наедине, - сказал я Шварцу.
Борис Георгиевич сделал знак своему гостю, и он покинул приемную.
- Дело такое важное? - поинтересовался Шварц.
- Оно касается нашей ложи, - объяснил я ему. - Мне было поручено одно расследование, - добавил я. - И оно навело меня на некоторые существенные обстоятельства, которые до сих пор оставались мне неизвестны.
- Так-так, - пробормотал себе под нос блюститель хоругви. - И что же это за обстоятельства? - Он знал, что я посвящен в одну из рыцарских степеней, а потому был призван бороться с мировым злом во всех его проявлениях.
- Речь идет о римском договоре, - начал я осторожно, пристально вглядываясь ему в лицо, чтобы определить, известно ли ему что-либо об этом деле. - И о иерусалимском ковчеге Иеговы.
Выражение его лицо сделалось серьезным, и сам он весь как будто напрягся.
- Это дело держится в строжайшей тайне, - заметил Борис Георгиевич. Я не знаю стоит ли... - замялся он.
- Вы мне не доверяете? - резко оборвал я его.
- Яков Андреевич, - обратился он ко мне. - Мне бы не хотелось вас обижать, - Шварц вновь выдержал значительную паузу. - Но, если Иван Сергеевич не счел, что необходимо... - его лицо сделалось пунцовым.
- Вы забываетесь! - воскликнул я. - Или вам неизвестно, что иерархически я посвящен в более высокую степень, и вы обязаны мне подчиняться! О-бя-за-ны! - повторил я по слогам. - Кутузов находиться в отъезде, а действовать требуется незамедлительно! Вспомните о второй добродетели Соломонова храма, - призывал я его. - О повиновении!
- Ну, хорошо, - наконец-то решился он. - Да, я действительно осведомлен о соглашении с палестинскими Иоаннитами, которое вот-вот должно состояться в Риме. Оно касается древней святыни - ветхозаветного кивота. Иначе его называют Ковчегом Завета, в прежние времена он хранился жрецами в египетских храмах. Сейчас святыня в руках Иоаннитов. Вам, вероятно, известно, что одним из условий получения высших масонских степеней в нашей ложе, которая придерживается шведской системы "Строгого послушания" является то обстоятельство, что посвящяемый не принадлежит к мальтийцам.
- Разумеется, известно, - согласился я с господином Шварцем.
- Тогда вы должны понимать всю важность этих переговоров, учитывая наше соперничество с Госпитальерами, - добавил он.
- Неужели в собственность Ордена должен перейти сам Ковчег? удивился я. - Мне показалось, что речь идет о каком-то золотом херувиме.
- Совершенно верно, - согласился Борис Георгиевич. - Он располагался на золотой крыше Ковчега.
- Что еще вам известно об этой реликвии? - требовательно осведомился я у него.
- Да, в общем-то, ничего, - развел он руками. - Кстати, мы можем пригласить Давыда Измайловича, он, между прочим, осведомлен о всяких редкостях не хуже нас с вами, а то и получше!
Я искренне изумился:
- Давыда Измайловича? Он-то какое имеет к этому всему отношение?
- Я повторяю, Давыд Измайлович - антиквар, - ответил Шварц. - К тому же он масон, хотя и не относится к нашему Ордену. Кстати, его отцу было пожаловано дворянство. По-моему, он посвящен в одну из канонических Иоанновских степеней.
- И вы считаете, что он достоин доверия? - спросил я с сомнением. Однако мне было известно, что в начале нашего века состав масонских лож стал намного демократичнее.
- Несомненно, - ответил Шварц. - До определенной степени, разумеется, - оговорился он. - Совсем не обязательно посвящать его во все перипетии происходящего, но я полагаю, что о Ковчеге Иеговы он мог бы поведать вам много интересного.
- Тогда я хотел бы познакомиться с ним поближе, - обрадованно ответил я.
Борис Георгиевич потянулся к бисерному шнуру сонетки. Спустя несколько секунд в массивную дверь приемной проскользнул строго вышколенный лакей.
- Чего изволите? - с важным видом осведомился он.
- Ну-ка, голубчик! - воскликнул Шварц. - Зови-ка нашего гостя!
Голубчик, нисколько не раздумывая, бросился выполнять барское распоряжение.
Я и глазом не успел моргнуть, как в приемную Шварца вернулся Давыд Измайлович.
- Чем могу помочь? - полюбопытствовал он.
- Да вот, Яков Андреевич интересуется одной реликвией, - сообщил Борис Георгиевич. - И я предложил ему обратиться к вам. - Ну что ж, причмокнул антиквар, потирая руки. - Как говорится, чем могу...
- Что вам известно о так называемом Ковчеге Завета? - осведомился я.
Давыд Измайлович задумался, глазки его оживленно блестнули, и он заговорил:
- В общем, не очень много.
- А вы не могли бы выражаться яснее? - нетерпеливо попросил я его.
- Ну, - начал Давыд Измайлович. - Начнем с самого простого. Вы, по всей видимости, знаете, - он лукаво заулыбался, судя по всему, намекая мне на мое невежество, недопустимое для масона. Я заметил, что Давыд Измайлович сразу определил, что принадлежим мы с ним к одному и тому же братству. Что ковчегом называют иначе ларец или сосуд для хранения ценных предметов. К примеру, в церкви - также для предметов, относящихся к таинству причастия.
- Допустим, - ответил я, с плохо скрываемой неприязнью.
- Так вот, - продолжал антиквар. - Ковчег представляет собой материализацию божественных замыслов Иеговы, зреющих в сердце Творца еще до сотворения мира.
- Вы имеете в виду... - догадался я.
- Вот именно! - обрадовался Давыд Измайлович. - Вечный замысел Бога явление Спасителя! Иначе он рассматривается как земная обитель Всевышнего. Его почитали за Святую Святых, центр Иерусалима и центр вселенной.
- А что вам известно о херувиме? - поинтересовался я.
Антиквар задумался:
- Ну-ка, дайте припомнить, - он прикусил губу. - Ну, конечно же! оживился Давыд Измайлович. - Сам Ковчег представляет из себя позолоченный ящик, сколоченный из древесины акации. По преданию, он имеет над собой золотую крышу, на которой и располагаются два херувима из чистого золота, олицетворяющих собой всемогущество Яхве и божественную всепрощающую любовь. Сама же крыша воплощает Его справедливость, - добавил антиквар.
- По-моему, ответ исчерпывающий, - высказал свое мнение хранитель хоругви. - Надеюсь, что это поможет вам, Яков Андреевич, в вашем расследовании!
- Я тоже на это надеюсь, - ответил я, встал с кресла и подошел к окну. Все небо заволокло свинцовыми тучами, потому я гадал, выпадет ли к вечеру снег, или прольется дождь. Мне казалось, что я убедился в том, что священная реликвия стоила похищенной переписки. Но бедняжка Строганов, к сожалению, об этом не знал!
- Так вы занимаетесь расследованием?! - почему-то обрадовался антиквар.
- Увы, - развел я руками.
- Известно ли вам, Яков Андреевич, как переводится ваше имя с древнееврейского? - полюбопытствовал он. - Человек, который "следует по пятам". Так что я уверен, что ваше расследование будет удачным!
- Вашими бы устами... - усмехнулся я.
Я покинул Бориса Георгиевича около половины третьего и направился на Большую Садовую в первый департамент медведевской управы, надеясь получить нужную мне информацию от Лаврентия Филипповича в размещавшемся там же адресном столе. Не скажу, что я уже успел соскучиться по нему, но меня-таки вынуждала краняя необходимость.
Лаврентий Филиппович увидеть меня не ожидал, погруженный в свои многочисленные иски, прошения, обвинения и жалобы.
- День добрый, - приветствовал я его.
Он нехотя оторвал свой взгляд от письменного стола, заваленного бумагами.
- Яков Андреевич! - раскрыл он свои объятия и вылез из-за стола. Какими судьбами? Да кто бы мог подумать? - разливался Медведев соловьем.
- Да все по тому же делу, - напомнил я.
- По какому такому делу? - сморщился Лаврентий Филиппович.
Я вздохнул:
- По делу масона Виталия Строганова, который бросился с Исаакиевского моста.
- Ах, да, - Лаврентий филиппович расплылся в улыбке, и его холодные, светло-голубые глаза немного смягчились. - Все трудитесь, - добавил он. Аки пчелка!
- Тружусь, - согласился я. - Как дело-то продвигается?
- А никак, - ответил надзиратель, подошел к окну и захлопнул форточку. - Дует, - поежился он.
- Объясните! - потребовал я, начиная понемногу выходить из себя.
- Закрыли мы это дело, - зевнул Медведев. - Самоубийство, оно самоубийство и есть!
У меня от удивления даже глаза округлились. Сколько я знаю Лаврентия Филипповича, а все еще никак не привыкну к его выкрутасам!
- Так вы же сами... - начал было я, а потом рукой махнул. - Да ладно! О чем уж тут говорить?
- Хорошо, - согласился Медведев. - Мы-то с вами знаем, что мальчишку с моста сбросили. Но кому от этого легче? Доказательств все равно в наличии нет. Так зачем же перечеркивать работу полиции? - Лаврентий Филиппович пожал плечами. - Я вам идейку подкинул, ну и довольно, - продолжал распыляться он. - Дальше-то дело ваше, вы только в нем и заинтересованы, да ваше братство.
Я удивился, обычно Медведев в общении со мной такую непочтительность себе никогда не позволял. Что это с ним? Или встал не с той ноги?
- Лаврентий Филиппович, что это с вами сегодня произошло? полюбопытствовал я. - Не узнаю своего добрейшего надзирателя!
- А! - махнул он рукой. - Это все нервы! Не обращайте внимания! С супругой сегодня с утра повздорили, вот и весь день наперекосяк пошел.
Я и представить себе не мог подобной зависимости от женщины! Подумав об этом, я невольно вообразил себе мою зеленоглазую русалку.
"Mon dieu! - я ужаснулся. - Она же агент мальтийцев и влюблена в Анатоля Елагина, орденского бальи!"
Это был один из тех редких случаев, когда я упомянул имя Господа Бога всуе.
- Так зачем же я вам понадобился? - осведомился Медведев, снова усаживаясь за свой покосившийся письменный стол.
- Мне просто необходимо узнать от вас один адресочек, - ответил я. Некоего Аристарха Пахомовича, - я его фамилию выведал еще на прокофьевском вечере, все у того же, знакомого мне корнета, проявив изрядную дальновидность. Не понравилось мне упоминание о том, что начальник каких-то военных поселений пытался с собой покончить из-за растраты. Ведь бывает иногда, что самоубийцы и вешаются!
Я сказал надзирателю фамилию, и Лаврентий Филиппович покинул меня, оставив на некоторое время одного в кабинете. У меня же из головы не шла история с Ковчегом, из-за которого и разгорелся этот сыр-бор. Интересно, какого из двух херувимов собирались передать палестинцы в наше орденское владение?! И кого изберут его почетным хранителем?
И снова мне вспомнилась Лидия и ее откровенное послание к Анатолю Елагину, столь опрометчиво ею оставленное без присмотра. Неужели графиня Полянская не догадалась, что оно побывало в моих руках? А если все-таки она догадалась?! При этой мысли мне делалось как-то не по себе, и где-то в заоблачных далях замаячила золотая клетка, предсказанная мне Мирой. И что-то подсказывало мне, что она ожидает меня в имении Анатолия Дмитриевича.
- Сирена! - я усмехнулся, а голос графини и впрямь был зовущим, манящим в райские кущи наслаждения. Прозрачные глаза завораживали.
Я отмахнулся от этих мыслей, словно от наваждения.
В недавнем прошлом мне самому довелось отречься от личного счастья, и я никогда не жалел об этом.
- Лидия, - прошептал я еле слышно, словно пробуя это имя на вкус, и снова усмехнулся. Я вполне допускал, что женщина эта вероломна. Вернее, я почти и не сомневался в ее коварстве. Но что-то заставляло меня уповать на иное.
Механически я коснулся пантакля у себя на груди, и почувствовал, как гулко забилось сердце у меня под рукою.
Вернулся Лаврентий Филиппович.
- Вот, - он протянул мне листок бумаги с адресом господина в пенсне.
- Благодарю покорно, - сказал я Медведеву и распростился с ним на неопределенное время.
Дожидаясь меня, мой кучер слегка задремал на козлах кареты. Я растолкал его и распорядился двигаться в сторону Чернышева переулка.
- Яков Андреевич Кольцов? - удивился Аристарх Пахомович. - Что-то не припомню!
- Мы встречались с вами на рауте у господина Прокофьева, - напомнил я ему.
- Постойте-постойте, - хозяин наморщил лоб, напрягая память. Лицо-то у вас, конечно, знакомое, - проговорил он, сощурив и без того узкие, дальневосточные глаза. Я понял, что Аристарх Пахомович меня так и не вспомнил. - У вас ко мне какое-то дело? - поинтересовался он.
Я присел на диванчик, положил ногу на ногу и с серьезным видом сказал:
- Дело это довольно деликатное.
Аристарх Пахомович поправил пенсне и глубокомысленно произнес:
- Я вас очень внимательно слушаю.
- Я разыскиваю одного человека, - начал я. - Но мне, к сожалению, до сих пор не известно его имя.
- Я не совсем понимаю...
- Не удивляйтесь, - попросил я хозяина. - Вам знаком этот человек, и вы, как бы это выразиться помягче, - я замолчал, подыскивая подходящее слово. - Не слишком о нем лестного мнения!
- А вам-то откуда это известно? - изумился он. - Мы же с вами практически не знакомы.
- Догадываюсь об этом, - произнес я, нисколько не смутившись. - Вы обронили о нем несколько слов на вечере у Прокофьева.
- Так вы имеете в виду?.. - Аристарх Пахомович залился краской.
- Вот именно, - я кивнул. - Того самого казнокрада, которого вы, с вашей высокой нравственностью, так ненавидите!
- Ну что вы, - растерялся Аристарх Пахомович. - По-моему на рауте я чересчур разошелся.
- Так или иначе, - попытался я его подбодрить, - но дело это прошлое. - Как фамилия этого неудавшегося самоубийцы?
- Но вам-то он зачем?! - возмутился хозяин.
- Я же говорил, что это деликатное дело, - ответил я. - Мне просто необходимо встретиться с этим человеком.
- Ну ладно, - сдался Аристарх Пахомович. Он взмахнул рукой, словно большим крылом, и зашагал по комнате взад-вперед. - Его фамилия - Гушков, выдавил из себя хозяин. - Но я абсолютно не хочу о нем разговаривать!
- Он вам чем-либо навредил? - поинтересовался я.
- Мне лично - нет! - ответил Аристарх Пахомович. - Если не считать того, что я теперь на глаза к Прокофьеву показаться не смогу. - Впрочем, мне скорее пристало винить свой длинный язык, чем этого вора.
Фамилия показалась мне знакомой, однако я не был ни в чем уверен. В царствование Александра Благословенного стало принято не включать свои имена даже в тайные списки лож. Иногда масоны записывались и под вымышленными именами.
- А как его зовут, вам ваш камер-юнкер не говорил? - осведомился я, выпрямив ноги, которые затекли.
- Скворцов? - переспросил Аристарх Пахомович, то и дело поправляя пенсне, которое съезжало у него с носа. - Он - вовсе не мой камер-юнкер. Просто Скворцов какое-то время ухаживал за моей кузиной. И однажды разговорился, - Аристарх Пахомович пожал плечами. - Да я и сам знаю его имя, он же нередко на раутах у Прокофьева околачивался.
- Ну и как же его зовут? - настаивал я.
- Созоном Сократовичем, - ответил хозяин, скривившись.
- Так, значит, Созоном, - повторил я за ним. - Все сходится!
- Что сходится? - переспросил Аристарх Пахомович.
- Пожалуй, это именно тот человек, которого я ищу, - сказал я в ответ. - А вы, случайно, не знаете, как именно этот Гушков хотел с собой покончить?
- Да слухи ходили, что повеситься пробовал, - ответил хозяин. Ревизия намечалась правительственная, вот у него нервишки-то и не выдержали. Только вот выкрутился он как-то, покрыл всю свою недостачу!
- Ага, - задумался я. - А у Прокофьева вы не видели этого Гушкова в обществе графини Полянской?
Аристарх Пахомович бросил на меня недоуменный взгляд сквозь стекла пенсне, но смолчал, оставив все свои сомнения при себе.
- Я именно ее и имел в виду, - ответил он, покраснев.
Напоследок я спросил у Аристарха Пахомовича адрес Гушкова, но, к моему глубокому сожалению, этого он не знал.
Тогда я поблагодарил его за очень ценную информацию, и двери его дома закрылись за мною.
Вернувшись домой, я застал Миру в гостиной за астрологическими таблицами. Волосы ее были распущены, тонкий стан охвачен сари, белым как снег, на руках позвякивали браслеты, а в глазах застыла безмерная и глубокая грусть.
- Яков Андреевич? - оторвалась индианка от таблиц. - Все ли в порядке? - спросила она. Но тон ее голоса говорил сам за себя. Мира была уверена, что снова что-то случилось.
- Все идет своим чередом, - ответил я.
- Вы еще не отказались от своей идеи? - осведомилась она.
- Какой идеи? - иногда от ее проницательности мне становилось не по себе. Перед глазами у меня снова промелькнула сирена в бархатной тальме. Любопытно, как она прореагировала на розы и мои любовные вирши?
- Которая вас погубит, - горько усмехнулась индианка.
- Ты же знаешь, Мира, что я исполняю свой долг. Он обязывает меня последовать в любую клетку, если это поможет распутать дело, - ответил я.
- Что-то Кутузов давно не появлялся, - сказала Мира.
- Соскучилась? - улыбнулся я, убирая волосы со лба.
- Просто я предчувствую, что это не к добру, - задумчиво ответила индианка. - Вы узнали имя убийцы Строганова?
- Да, - я кивнул. - Но пока я не знаю, как мне его найти.
Конечно, я снова мог обратиться к Медведеву и воспользоваться услугами адресного стола, но я предпочел все же свидание с Полянской, потому как считал, что найти утерянные письма важнее, чем поквитаться с предателем. Осуществление мести я решил оставить на сладкое. К тому же Кутузова в любом случае не было в городе, да и возможность войти в доверие к графине Лидии выпадала не каждый день.
- А где же Кинрю? - я вновь вспомнил о своем золотом драконе, потому как остро почувствовал, что мне не хватает доверительных разговоров с ним. Я считал, что Мира необъективна, потому что неравнодушна ко мне. Мне казалось, что к ее мрачноватым предсказаниям примешивается ревность. Я ничего не говорил ей о графине Полянской, но, возможно, она что-то увидела в своих таблицах или на картах. Однако я считал, что в настоящее время мне ее предостережения только мешают.
- Он все еще занят с похоронами, - сказала Мира, и глаза ее вновь наполнились слезами. Я смотрел в них и видел зовущий взгляд коварной русалки, графини Мальтийского ордена.
- Жаль, - сказал я разочарованно.
- Вы собираетесь уехать? - заволновалась Мира.
- С чего это ты взяла?
- Та тюрьма, в моем сне, - задумчиво проговорила индианка. - Она находится далеко отсюда.
- Пожалуйста, - попросил я ее. - Выкинь это из головы!
Тогда индианка подошла ко мне почти что вплотную и подняла обнаженную правую руку ладонью вверх, своим большим пальцем она прикоснулась к указательному и ничего не сказала. Я понял значение этого знака, ведь Мира хотела мне сказать, что она абсолютно уверена в том, что меня подстерегает опасность. Но с этим я ничего поделать не мог, я должен был встретиться с Полянской и каким-нибудь образом оказаться в Елагино.
Я оставил Миру в гостиной и отправился переодеваться.
Камердинер принес мне новый сливовый фрак с драгоценными пуговицами, муслиновый жилет, нанковые светлые брюки и рубашку с крахмальным высоким воротником, настолько тугим, что я заподозрил слугу в желании избавиться от меня.
Я осмотрел себя в зеркале, выправка у меня осталась прежней, военной. Анатоля Елагина я в жизни своей не видел и сожалел, что мне не с кем было себя сравнить.
Пожалуй, это было единственное зеркало в доме, которое осталось незанавешенным. Я уже мечтал о том, чтобы девушку скорее похоронили. И это не было бесчувственностью, просто меня угнетало ужасное состояние Миры, которая привязалась к ней, будто к своей сестре. Тем более что у Катюши не было родственников, и она была вольнонаемной служанкой. К тому же я ощущал свою вину за то, что с нею произошло. А ее смерть все еще была не отомщена.
Я уже выходил, как на пороге меня перехватила Мира.
- Яков Андреевич, - произнесла индианка дрожащим голосом. - Помните об Анджане! Ее не уберег мой пантакль, - сказала она.
Маленькая кофейня располагалась невдалеке от Гостиного двора. Я вошел, и звякнул колокольчик над дверью. В помещении было совсем темно, из-за того, что черные тучи на улице продолжали сгущаться. Хозяин кофейни вынес к посетителям канделябр с тремя свечами. Почему-то мне подумалось о страстных свечах, что мерцали в соборе на страстную неделю. Я подумал, что это из-за Мириных слов, которые все же напугали меня, вопреки моей воли.
Карета с возницей остались на мостовой. Я бросил взгляд в зашторенное окно, чуть отодвинув рукою тяжелую занавесь. Мой кучер словно бы и не обращал никакого внимания на холод, а грыз себе каленые орешки.
Я велел принести себе горячий кофе и огляделся по сторонам. Графини Полянской в кофейне, конечно же, не было.
Мне стало немного тоскливо, то ли от того, что я все-таки надеялся на встречу с прекрасной женщиной, то ли от того, что рассчитывал завершить свое расследование к 30 ноября, одному из орденских праздников.
Кофе горчил на вкус и обжигал язык. Я выпил целых две чашки, расплатился с хозяином и собрался уже к выходу, как в дверях появилась графиня Лидия все в той же бархатной черной тальме с пелериной, подбитой мехом. В полумраке кофейни, в дрожащем свече свечей, отбрасывающим на стены причудливые темные тени, она показалась мне обворожительным белокурым призраком с русалочьими глазами. Какой же омут готовила мне мальтийская принцесса? Об этом я намеревался узнать в самом ближайшем будущем.
Графиня сделала шаг, и из-под тальмы показался край темно-красной масаки. Она медленно приближалась ко мне, и я не мог отвести от нее своего зачарованного взора. В уме у меня мелькнула безумная идея переманить ее на свою сторону, но я постарался избавиться от этой мысли, чтобы она не мешала мне в осуществлении намеченного.
Я встал из-за стола и выступил ей на встречу.
- Лидия Львовна, - приветствовал я ее. - От всего сердца рад вас видеть.
И это были не пустые слова, сердце мое и впрямь забилось радостно и взволнованно.
- Взаимно, - отвечала Лидия Львовна. - Я получила ваши цветы, улыбнулась она пленительною улыбкою. - А стихи ваши просто восхитительны, добавила она. - Но я не могу принять вашей любви, Яков Андреевич, я же предупреждала вас.
- А я и не требую взаимности, - ответил я в тон ей. - Сейчас так холодно, - я взял в свою ладонь ее маленькие пальчики в замшевой перчатке и подвел к уютному столику. - Вы продрогли. Я велю принести вам кофе.
- Благодарю, - снова улыбнулась Полянская.
И у меня закружилась голова то ли от кофейного аромата, то ли от томного взгляда русалочьих глаз.
- Меня продолжает мучить вопрос, - начал я осторожно. - Что такая женщина, как вы, может делать в подобном доме, где я застал вас вчера поздно вечером?
- Вы говорите, как ревнивый супруг, - усмехнулась графиня. - Я купила этот дом на прошлой неделе, - сказала она. - Иногда мне не достает уединения, - добавила Полянская.
Меня пьянил запах ее духов, и я умирал от желания прекратить эту невыносимую для меня игру. Вблизи этой женщины я забывал, что отринул от себя все соблазны во имя великой цели.
Я сделал вид, что поверил ее словам.
- Такие женщины, как вы, не созданы для уединения, - произнес я задумчиво.
- А для чего же они созданы? - усмехнулась графиня.
Я пошутил, пристально глядя ей в глаза:
- Для великих дел, графиня!
Она промолчала в ответ, словно бы собираясь с мыслями.
- Кто приходил к вам прошлой ночью? - спросил я ее.- Я видел вашего посетителя.
Лидия Львовна вздрогнула, по-моему, она не ожидала от меня такого вопроса.
- Я не знаю, - пожала она плечами. - Ко мне действительно кто-то приходил?! - изумленно воскликнула она и прошептала:
- Мне очень страшно.
- Чего вы боитесь? - спросил я ее, сделав вид, что сильно встревожен.
- Меня уже дважды пытались убить, - сказала графиня. - И теперь я подозреваю, что в этом замешана моя прислуга, - добавила Полянская. - Я никого не видела этой ночью, - солгала она.
- Но кто может желать вашей смерти? - изумленно воскликнул я.
- Не знаю, - тихо проговорила графиня Лидия и пожала плечами. - Я ничего не знаю, - повторила она.
- Позвольте мне защищать вас!
- Я должна об этом подумать, - уклончиво сказала Полянская. Послезавтра я уезжаю к своему жениху, - твердо добавила она.
И тогда я понял, что уже завтра графиня будет представлена ко двору. История с баварской перепиской набирала стремительные обороты.
- Куда, если не секрет? - печально осведомился я.
- В имение Анатолия Дмитриевича Елагина, - ответила Лидия Львовна.
- Учитывая названные вами обстоятельства, вы разрешите мне сопровождать вас в дороге? - спросил я, уповая на чудо.