- Вот черт, - выругался Кинрю и опрометью кинулся за ним следом с прыткостью дикой кошки. Я тоже последовал за моим японцем, хотя и не верил в то, что мы сможем догнать моего незваного гостя.
Разумеется, незнакомец исчез бесследно, растворился, как летнее облако в голубых небесах.
- Никогда себе не прощу! - со злостью воскликнул Кинрю. - Ведь я же воин, - бил он себя в грудь сомкнутым кулаком.
- Лепя, лепя, да и облепишься, - ответил я ему слова- ми небезызвестного князя Долгорукова.
- И как же я мог так оплошать? - причитал самурай, перемежая русский язык с японским. - Как мог не разобраться вовремя?! - продолжал он себя корить. - Он же почти у нас в руках был, а теперь... Да что там говорить! Кинрю с досады махнул рукой.
- Как там Варвара Николаевна? - поинтересовался я, наперед предугадывая ответ.
- Вероятно, что счастлива, - устало сказал японец. - Разве вы не догадались, что она никуда не уезжала из Петербурга?
- Догадался, - сознался я.
- Какая подлость, - презрительно скривился Кинрю. - Воспользоваться моими чувствами. Для этих людей, поистине, нет ничего святого! Но как они узнали подробности?! - Недоумевая, мой золотой дракон схватился за голову.
- Это же проще простого, - ответил я. - Через горничную Миры Катюшу. Помните о ее заботливом ухажере?
- Не может быть! - изумился японец. - Я всегда говорил, что в нашем доме прислуге позволяется слишком много! Да и Мира стала слишком болтлива!
- Думаю, что ее не в чем винить. Она же все-таки женщина! заступился я за нее. Кинрю промолчал, кто-кто, а мой золотой дракон знал, что я к ней испытываю!
- Вероятно, теперь нас ожидает новая череда покушений, - заметил он. - Пока вы живы, я считаю, этот мерзавец не успокоится.
- Думаю, что ты прав, - согласился я. - Только теперь я опасаюсь еще и за Катюшу. Да и Мире следовало бы в дальнейшем быть несколько осторожнее. Он может подобраться ко мне через нее, чтобы заставить отказаться от этого расследования.
Мы вернулись на станцию, и тут уж за все пришлось отдуваться несчастному Дмитрию Савельевичу, который, по словам безжалостного Кинрю, оказался "продажным канальей".
- Христом Богом прошу, - взмолилась смотрительша. - Помилуйте!
Дмитрий Савельевич потерял весь свой прежний лоск, ссутулился и как-то в момент состарился. Дряблые щеки его дрожали.
- Господа, - пугливо осведомился он. - Что вы со мной делать-то собираетесь?
С особым ужасом смотритель взирал на самурая.
- Пытать будем, - ответил японец, играя в руках подобранным им ножом.
Дмитрий Савельевич побледнел, задышал часто-часто и замолчал в ожидании неминуемой гибели.
- Ой, батюшки святы! - запричитала смотрительша.
- Под суд у меня пойдешь, на каторгу, всех прав состояния лишишься! грозно пророчествовал я, нагнетая и без того, тяжелую обстановку. - За преступный сговор, имеющий своей целью убийство!
- Кого ты привел к Якову Андреевичу? - начал допрос Кинрю.
- Ей-богу, не знаю, - божился смотритель. - Не представился он. Ей-богу!
- Узнай, - велел я Кинрю, - не записан ли проезжавший в книге смотрителя?
Надежды на это, конечно, не было никакой, но я все-таки для проформы счел необходимым это проверить. Кинрю вышел из комнаты, а я продолжил расспрашивать несчастного Дмитрия Савельевича.
- Он ему ножом грозился, - заступалась смотрительша.
- И денег не предлагал, разумеется, - усмехнулся я.
- Предлагал, - ответил смотритель. - Но я отказался!
- Ну, Дмитрий Савельевич, в этом я и не сомневаюсь, - ответил я, закрыл окно на щеколду и поправил на нем тяжелую штофную гардину. Лошадей-то он велел не давать?
- Он, мерзавец, он, - затряс головой Дмитрий Савельевич, на лбу его, широком с висков, выступила испарина. Я подал ему свой белый платок с именными вензелями.
Вернулся Кинрю, по его глазам я понял, что в станцион- ной книге и в самом деле ничего не записано. Тут он снова начал поигрывать ножом, от чего у несчастного смотрителя подкосились ноги.
- Оставь его, - приказал я. - Он и так до смерти напуган. Я думаю, что произошедшее послужит ему уроком, - сказал я нарочно громко, чтобы Дмитрий Савельевич меня расслышал.
Спустя полчаса привели сдаточных лошадей какого-то вольного ямщика, который должен был везти нас с Кинрю до следующей станции.
- Вели закладывать, - сказал я смотрителю. Так мы с ним и расстались, к неудовольствию золотого дракона, который считал, что Дмитрия Савельевича полезнее бы было сдать властям. Однако я был обязан хранить это дело в глубокой тайне.
В Москву мы прибыли на закате, когда она замерла под бледнеющими солнечными лучами, погружаясь в глубокий и продолжительный сон.
- Неужели приехали? - воскликнул Кинрю, обрадованно завертев во все стороны головою.
- Куда теперь-то? - спросил ямщик.
- К Пречистенскому бульвару, - ответил я, собираясь остановиться у одного своего старого друга, гусарского поручика Виктора Заречного. Я возлагал на него в своем деле огромнейшие надежды, так как он слыл в древней столице бретером и заядлым картежником. Через него мечтал я встретиться с мошенником Матвеем Воротниковым.
Мы выехали на бульвар, проехали мимо бакалейной лавки.
- К какому дому подъезжать-то? - осведомился возница.
- А к вон тому, крайнему, - указал я пальцем на известный мне особняк. - Сверни сначала за угол, потом возьми чуть влево, к подъезду!
На крыльцо по покосившимся немного ступеням сначала поднялся я, следом за мной Кинрю.
Я постучал в знакомую дверь. Сначала было довольно тихо, и никаких шагов изнутри дома не было слышно. Но через некоторое время я узнал знакомую походку денщика Василия, с которым был знаком едва ли не с малолетства.
- Яков Андреевич! - обрадованно воскликнул он, мутные бледно-голубые глаза его весело заблестели. - Барин, - крикнул он так, что его должно было быть слышно и на другом конце огромного дома.
- Здорово, дружище! - ответил я, потрепав его по плечу.
- Барин! - снова крикнул денщик и поковылял через сени.
Кинрю топтался на месте, не смея войти.
- Смелее, мой друг, смелее, - сказал я ему, и сам устремился за денщиком через пустые сени в прихожую, а затем и вверх по лестнице. За мною бесшумной походкой последовал японец.
И тут из боковой двери в просторную залу, обставленную египетской мебелью, ворвался Заречный, весь при параде, в своей новой венгерке, гусарской куртке, разукрашенной поперечными шнурами, начищенных сапогах, весь надушенный и напомаженный.
- Яков! mon ami! - обрадовался он. - Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?
- Да вот, разыскиваю одного человека, - ответил я. - Надеюсь его в Москве застать, да уповаю на твою помощь!
- Понятно, - серьезно ответил Виктор, как будто и в самом деле что понял. И тут только он заметил Кинрю, который стоял в простенке и рассматривал большую картину, висевшую у окна.
- С кем имею честь? - осведомился он заинтересованно.
- Позволь тебе представить, - я взял японца под руку и подвел его к Заречному. - Юкио Хацуми, один из моих самых преданнейших друзей. Ранее он служил при дворе японского императора.
Кинрю поприветствовал его кивком головы.
- В самом деле? - Заречный удивился. - Ты мне никогда о нем не рассказывал.
- Не было случая, - немного смутился я.
- C'est curieux, ma parole, - заметил он. - Действительно, интересно.
Но мне показалось, что он это говорил скорее из вежливости. Виктора Заречного более всего в этой жизни интересовали карты, лошади, вино и женщины. И непременно в перечисленной мною последовательности.
- Ты куда-то собирался в такое время? - поинтересовался я, усаживаясь в кресло, обитое бежевым гобеленом.
- Съездить хотел к одной подружке, - лукаво заулыбался он под закрученными усами.
- Что, дама из светского общества? - спросил я из вежливости.
- Да что ты, их и сам черт не разберет! - отмахнулся Заречный.
В этот момент в просторную залу зашел Василий с нашими чемоданами.
- Снеси их в комнату для гостей, - велел Заречный.
Седой, сутуловатый Василий заковылял в сторону лестницы.
- Я тут на Арбатскую площадь хотел клубнику с ананасами из оранжереи завезти, да видно не судьба! - воскликнул Виктор. - Будем шампанское пить за встречу!
- А я бы предпочел тенериф, - вставил свое слово Кинрю. Говоря откровенно, я тоже любил этот сорт приятного белого вина.
- Тенериф так тенериф, - добродушно согласился Заречный.
Вернулся денщик Василий, теперь уже без чемоданов, и уселся на стул вязать крючком из покромок половик. Сколько я его помнил, это было его излюбленное занятие.
Для начала он разложил на столе кусок какой-то ненужной ткани, затем обрезал с краю продольную прочную полоску. Наточил портняжные ножницы и нарезал еще несколько таких же полосок.
Пока он это проделывал, Заречный велел горничной накрыть стол для того, чтобы, как он выразился, устроить пир горой в честь нашего неожиданного приезда! Особенно ему хотелось удивить японского господина.
Горничная Мариша в точности исполнила все его приказания, и мы уселись за круглый стол, накрытый красивой льняною скатертью с камчатыми узорами.
- Так что ты хотел узнать? - спросил меня Виктор после двух добрых бокалов вина.
- Знаешь ли ты Матвея Воротникова? - задал я интересовавший меня вопрос.
Как только я упомянул имя этого известного в Санкт-Петербурге мошенника, лицо Заречного изменилось, помрачнело, густые брови нахмурились, в углах рта наметились неровные складки. Я подумал, что таким, должно быть, мой друг будет лет через двадцать пять.
- Что такое? - смутился я. - Я что-то не так сказал?
- Да нет, - возразил Заречный. - Ты-то здесь ни при чем. Какое у тебя дело к этому господину?
- Ты мне еще не сказал, знаешь ли ты его? - напомнил я Виктору, который отодвинул в сторону фарфоровое блюдце с клубникой.
- А как же? - усмехнулся он горько. - Мне ли его не знать?! Я ему на днях проиграл добрую половину своего состояния!
- Что?! - охнул я. Даже Кинрю оторвал глаза от тарелки и перевел свой взгляд в сторону хозяина.
- Чистая правда, - ответил Виктор, вздыхая. - Догуливаю последние дни!
- Да он же шулер! - воскликнул я, в обиде за друга.
- А кто его уличил?! - запальчиво ответил Заречный. - Человек-то он из благородной семьи, из знатного рода. За руку-то его никто не ловил!
- Надо будет, поймаем, - пообещал я уверенно.
Мой друг недоверчиво взглянул на меня, но промолчал. Наверное, был наслышан, что в карты мне чертовски везло!
- Говорил я вам, барин, не суйтесь вы в клуб Запашного, - оторвался Василий от своих покромок. - Там ведь одно жулье собирается! Нет, не послушались! - покачал он косматой седой головою.
- Да не встревай ты, Василий! И без тебя тошно! - осадил его Виктор. - Что ты понимать можешь? - озлился он и проговорил неуверенно, обращаясь уже ко мне:
- Сливки общества, - и пожал плечами.
Заречный предоставил нам с Кинрю отдельные комнаты, но японец отказался, собираясь на эту ночь перебраться ко мне. У него из головы не выходил инцидент на станции в Торжке, и японец теперь ни под каким предлогом не желал выпускать меня из вида. Я с его доводами согласился. Вряд ли, конечно, убийца мог пробраться сюда, но спорить с Кинрю было все равно бесполезно.
- Как знаете, - Виктор развел руками. - Мне хотелось как лучше.
Комнату он нам предоставил уютную, с не очень дорогой, но комфортабельной обстановкой. Стены в ней были обтянуты нежным кремовым шелком. Прозрачное круглое зеркало мерцало при слабом свете бронзовых канделябров. На жардиньерках цвели, неизвестные мне, цветы. Полукругом стояли невысокие штофные кресла. В целом же комната напоминала альков какой-то великосветской дамы, поэтому я невольно решил, что Заречный обычно в ней принимал гостей немного иного рода.
Я расположился на огромной кровати под пологом. Стелила мне постель горничная Мариша. Поглядывала она на меня с интересом и все время, стесняясь, опускала глаза. Из нашего разговора с Заречным, подслушанного ею тайком, она, надо полагать, поняла, что я принадлежу к масонскому братству, о котором Мариша была от кого-то наслышана, и считала меня теперь человеком загадочным и большим. Кинрю и вовсе произвел на нее неизгладимое впечатление, до этого случая девушка и вовсе никогда не слышала о Японии. Однако я заметил, что она будто хочет мне что-то сказать, но никак не может отважиться.
Японец лег спать на низком диванчике, который стоял напротив изысканного орехового комода.
Мариша погасила все свечи и оставила нас одних. Кинрю тут же задремал, утомленный дорогой и всеми постигшими нас переживаниями. Мне же спать не хотелось, чем больше я уставал, тем сильнее меня одолевала бессонница.
Я снова зажег свечу в шандале и взялся за свой дневник. Я чувствовал потребность излить все свои переживания на бумаге, поэтому строчки ложились сами собой, и уснул я только под утро.
На рассвете меня разбудила горничная Мариша.
- Я просто обязана с вами поговорить, - сказала она. Я кивнул, наспех оделся и выскользнул в коридор.
- Что-то случилось? - встревоженно спросил я ее.
- Нет, - возразила Мариша, скомкав в натруженных ручках белый платок. - Просто мне захотелось оказать вам услугу.
- Очень любопытно, - промолвил я, и в самом деле заинтересовавшись происходящим.
- Вы говорили о каком-то Воротникове, - сказала она. - Мне известно, где он живет, - Мариша опустила глаза. - Нет-нет, вы не подумайте ничего плохого.
- А я и не думаю, - немного утешил я ее.
- Он бросил меня, - девушка совсем опустила голову. - И укатил в Петербург. Но я знаю, где он снимает квартиру в Москве. Я вам помогу, решительно заявила она.
- Почему? - спросил я ее.
- И сама не знаю, - тяжело вздохнула Мариша.
Когда горничная, назвав мне адрес и даже предоставив ключ от квартиры, ушла, из спальни выскочил заспанный Кинрю в своей японской юкате.
- Что она вам сказала? - спросил японец с горящими глазами. Весь он был какой-то взъерошенный, усы стояли торчком, за ухом - перо от подушки.
- Ты бы переоделся, - посоветовал я ему. - Прислугу перепугаешь.
- Что она вам сказала? - набычился мой японец.
- Эта Мариша - просто подарок судьбы! - воскликнул я. - Она назвала мне адрес квартиры Воротникова.
- Не может быть! - не поверил Кинрю.
- Еще как может, - ответил я.
- Тогда вперед! - У моего золотого дракона словно крылья выросли за спиной, там, где торчали худые лопатки.
- Попридержи коней, дорогой мой Юкио Хацуми, - попросил я его. - Для начала мне хотелось бы наведаться в клуб Запашного.
- У вас появилась идея? - обрадовался Кинрю. - Тепленьким его взять хотите? Я-то знаю, что в карты вас никто не переиграет!
- Угадал, - сказал я ему и направился в гостиную переговорить с Заречным. Кинрю вернулся в "альков", для того чтобы переодеться.
- Так ты меня представишь Запашному? - спросил я у Виктора, расхаживающего по дому в шелковом блестящем халате, который то и дело распахивался на груди. Глаза у него были красные и опухшие, похоже, он вчера перебрал с тенерифом.
- Честно говоря, у меня нет желания появляться в клубе, - сообщил он мне по секрету. - Иначе я проиграю и остатки своего состояния.
- Я этого не допущу, - заверил я своего погрустневшего друга. - А еще гусар называется, совсем голову повесил! - пожурил я его.
- Что делать? - вздохнул Заречный. - Видно мне в любви повезет!
- Да отыграюсь я за тебя, - сказал я ему, ни сколько в этом не сомневаясь.
- Я тебе не позволю рисковать такими деньгами! - воскликнул Виктор. Тут же на кону тысяч пятьдесят.
- А здесь и нет никакого риска, - сказал я спокойно.
Годы моей орденской жизни не прошли для меня бесследно, на пути самосовершенствования души я овладел и другой наукой, которая попросту звалась искусством карточной подтасовки. Но в свое оправдание скажу, что я никогда ей не пользовался корысти ради!
- А, Бог с тобой! - решился Заречный. - Вечером едем!
***
V
***
Весь день мы провели с Заречным за разговорами, нетерпеливо посматривая на часы, которые не торопились отсчитывать медлительное время. Стрелки передвигались еле-еле, и ничто в этом свете не могло отвлечь нас от мучительного ожидания вечера в клубе Запашного, в том числе и глубокомысленные восточные рассказы Кинрю, которыми он потчевал нас вплоть до последней минуты, красочно живописуя покинутую им родину.
Наконец, часы пробили семь раз, и легкий полумрак сгустился за оконным стеклом.
- Ты все еще не отказался от своей идеи? - на всякий случай поинтересовался мой друг. Однако в голосе его, в глазах и во всем облике чувствовалось томительное напряжение, которое Заречный скрыть был никак ни в силах. В каждом его жесте, движении жила надежда, что инфернальная игра, вопреки всему, все-таки состоится, и состояние его, позволявшее ему занимать блистательное положение в обществе, будет-таки сохранено.
- Я никогда не отказываюсь от данного мною слова, - ответил я.
- Кто не рискует, тот не пьет шампанского, - развел руками обрусевший Юкио.
На что Заречный расхохотался, и японец в ответ надул свои тонкие губы под усами, сделав вид, что обиделся. Однако я понимал, что его философский склад ума не позволит ему совершить подобную глупость.
- Мой друг, - Заречный похлопал Юкио по плечу. - Не принимайте этот смех на свой счет. - Скорее я смеюсь над собой, чтобы как-то сдержать то волнение, что сводит меня с ума. В мыслях я уже стою у зеленого стола, исписанного мелом и заваленного купюрами.
- Все в порядке, - заверил его Кинрю, подмигнув прищуренным глазом.
Василий забросил свое плетение, убрал недоделанный коврик вместе с покромками и отправился за начищенным заблаговременно до блеска парадным мундиром своего проигравшегося хозяина.
В комнату вошла неулыбчивая Мариша, внесла свечи, в серебряном канделябре.
- Пора, - Виктор кивнул на настенные часы.
- Пора, - согласился я.
- Мариша, - обратился Заречный к горничной. - Вели кучеру рысаков закладывать!
Девушка кивнула и поспешила убраться с глаз подальше, даже не взглянув в мою сторону.
"Видно пожалела о вчерашнем порыве", - мысленно заключил я, проводив ее взглядом.
Экипаж у Заречного был отменный, роскошествовал мой друг похлеще санкт-петербургских франтов, ясное дело, не хотелось ему с такою жизнью расставаться.
Колеса позолоченные, сбруя сафьяновая, возница в кафтане из изумрудного бархата, опушка бобровая, так и переливается.
- Богато, - отметил я.
Виктор вздохнул:
- На одного тебя и надежда! А то как бы мне со всем этим не распроститься!
- Не прибедняйся, - ответил я. - До аукционной продажи-то поди далеко!
- Эх, если так и дальше пойдет! - Заречный махнул рукой.
- Слушался бы Василия и не связывался с мошенниками!
Кинрю открыл дверцу и влез в экипаж, за ним по очереди забрались в карету и мы.
Кучер на козлах натянул поводья, стегнул лошадей, и мы тронулись с Пречистенки на Тверской бульвар, где располагался известный клуб.
Уже когда мы подъезжали к рассвеченному подъезду, я обратился к своему старому другу:
- У меня к тебе, mon ami, небольшая просьба!
- Слушаю, - Заречный обратился весь во внимание.
И я изложил ему суть дела, которая заключалась в том, чтобы он представил меня в клубе Запашного как одного из самых богатых людей северной столицы, страстно желающего испробовать свои силы в игре. Я уповал на то, что Гастролер не ведал еще о моих талантах.
- Так ты желаешь сойти за новичка? - переспросил поручик.
- Так точно, - ответил я, замыслив изобразить собой для шулера легкую добычу.
- Нет ничего проще, - ответил Виктор, когда карета уже остановилась.
Привратник приветствовал всех приезжающих величественным кивком седовласой головы.
У подъезда сгрудились экипажи всех мастей. Кинрю остался нас дожидаться в карете, сославшись на свою нелюбовь к занятиям подобного рода, при нем, как всегда, была его вездесущая решетчатая доска. Впрочем, мне грех было на это жаловаться, стоило только припомнить эпизод на станции в Торжке.
Заречный шел впереди, бряцая шпорами и поблескивая золотыми петлицами на воротнике. Я едва поспевал за ним по мраморным ступеням, ища глазами в толпе Матвея.
Мы миновали ряд шикарно обставленных комнат с карточными столами.
- Хочу представить тебя хозяину самолично, - шепнул мне Виктор на ухо.
- Вот и ладно, - согласился я.
Наконец, мы вошли в ярко освещенную комнату, зашторенную тяжелыми темными драпри. Почти всю ее занимал длинный стол, покрытый зеленым сукном, исчерченным белым мелом. За этим столом стоял широкоплечий красавец с глубокими мечтательными глазами и узкими светлыми бакенбардами. Исполненный истинно дворянского благородства, он хладнокровно и с достоинством метал банк.
- Андрей Запашный, - полушепотом сообщил мне Виктор. - сам хозяин этого дома.
Мы протиснулись сквозь ряд понтирующих игроков. Заречный ткнул меня в бок локтем, склонился надо мной и как можно тише сказал:
- Смотри, справа от тебя. - Я повернул свою голову в, указанную мне, сторону. - Господин Воротников, собственной персоной.
- И впрямь, - прошептал я в ответ, узнавая пройдоху по описанию Рябинина.
Взгляд у него был острый, пронзительный, узкие карие глазки так и бегали, цепко следили за всеми движениями банкомета.
- Позволь-ль-те по-о-ставить кар-ар-ту, - проговорил он, заикаясь и протягивая нежную холеную ладонь, унизанную сверкающими перстнями. Брильянты при свечах так и сверкали, отвлекая внимание от рук! Я готов был поспорить, что Матвей очень тщательно ухаживает за руками как за главным атрибутом своей специальности, бережет их и непременно ходит в перчатках. Я по опыту знал, какие чувствительные пальцы у шулеров.
Разнаряжен Воротников был словно рождественская елка: светлый фрак, панталоны короткие, с узорчатыми лампасами, белые чулки, жилетка двубортная в елочку, черные лакированные башмаки.
- Будьте любезны, - кивнул Запашный пепельными кудрями.
Карта Матвея легла на стол, и он написал над нею свой куш. Я подумал, что, верно, до Москвы еще не докатилась дурная слава Воротникова, иначе вряд ли он был бы принят в таком известном клубе, как этот. Хотя, если верить слухам... В общем, поговаривали, что промышлял здесь не только изгнанный из родных пенат франтоватый Гастролер.
Когда партия, наконец, закончилась, Запашный передал свои права банкомета невысокому близорукому господину в лорнете и вышел в буфет освежиться лимонадом. Лакей в парадной ливрее преподнес ему трубку с янтарным мундштуком, и хозяин закурил, присев на широкий диван с зеленой обивкой.
Виктор устремился за ним, подхватив под руку и меня.
- Андрей Александрович, - окликнул он хозяина клуба.
- Виктор Кондратьевич, очень рад! - заулыбался Запашный.
- Вот, хочу вам представить моего лучшего друга, - кивнул Виктор в мою сторону. - Яков Андреевич Кольцов.
Я поклонился.
- Очень приятно, - любезно сказал Запашный. - Хотите присоединиться? - он кивнул в сторону стола.
- Очень хочу, - воодушевленно ответил я.
- Ничто не мешает вам насладиться игрой, - сказал Запашный, отдал трубку лакею и проводил меня до стола, представив гостям.
Я присоединился к понтирующим и тоже сделал довольно приличную ставку.
Тем временем Виктор в кругу своих приятелей распространялся относительно моих несметных богатств и неопытности в игре. Краем глаза я заметил, что и Воротников подошел к компании Заречного, заинтересовавшись разговором.
Моя карта оказалась бита, и я проиграл довольно приличную сумму ассигнациями. Мне показалось, что Заречный встревожился. Но я сделал вид, что не замечаю его волнения, чтобы невзначай не спугнуть свою дичь, и снова поставил семпелем тысячу рублей.
- По-моему, этот человек сошел с ума, - услышал я шепот у себя за спиной, но не придал ему значения. И снова оказался в проигрыше. Изобразив на своем лице великое огорчение я отошел от карточного стола.
- Что происходит? - обеспокоенно осведомился Зареч- ный. - Что-то идет не так?
- Доверься мне, - попросил я его, взял у официанта мороженое и уселся за столиком у окна. Матвей Воротников долго себя ждать не заставил.
- Скуч-ч-аете? - обратился он ко мне, подсев на краешек облюбованного мною дивана.
- Да вот игра не заладилась, - горестно пожаловался я ему. - А говорят еще, что новичкам везет!
- Фортуна - да-а-ма измен-н-чивая! - философски заметил шулер, не подозревая, что я вижу его насквозь. - А в вист сыг-г-рать не хоти-и-те?
- С удовольствием, - обрадовался я.
Пухлые губы Матвея расплылись в довольной улыбке. Он проводил меня за отдельный стол и распечатал карточную колоду. Я не отрываясь следил за каждым его движением. Однако, надо отдать ему должное, действовал он уверенно.
Матвей сдал карты на четыре кучки по тринадцать карт каждая. Я просмотрел свои карты, сбросил их и взял тогда те, что лежали справа.
Матвей своих карт не менял, потому с полным правом пользовался козырями.
Я сделал первый ход, и игра пошла своим чередом. За первую партию мне снова выпало проиграть около тысячи, и роббер я закончил почти банкротом.
Ко мне подошел Заречный.
- Игра не клеится, - пробормотал он грустно и остался стоять у меня за спиной. Мы начали новый роббер, я поставил на кон шестьдесят тысяч. Те, кто это видел, затаили дыхание.
- А есть-ть ли у в-вас т-та-к-кие день-нь-ги? - Мошенник стал заикаться еще сильнее. Я извлек из кармана сафьяновый бумажник, выложил на стол пачку банкнот и с серьезным видом проговорил:
- Не извольте беспокоиться, сударь!
Разумеется, незнакомец исчез бесследно, растворился, как летнее облако в голубых небесах.
- Никогда себе не прощу! - со злостью воскликнул Кинрю. - Ведь я же воин, - бил он себя в грудь сомкнутым кулаком.
- Лепя, лепя, да и облепишься, - ответил я ему слова- ми небезызвестного князя Долгорукова.
- И как же я мог так оплошать? - причитал самурай, перемежая русский язык с японским. - Как мог не разобраться вовремя?! - продолжал он себя корить. - Он же почти у нас в руках был, а теперь... Да что там говорить! Кинрю с досады махнул рукой.
- Как там Варвара Николаевна? - поинтересовался я, наперед предугадывая ответ.
- Вероятно, что счастлива, - устало сказал японец. - Разве вы не догадались, что она никуда не уезжала из Петербурга?
- Догадался, - сознался я.
- Какая подлость, - презрительно скривился Кинрю. - Воспользоваться моими чувствами. Для этих людей, поистине, нет ничего святого! Но как они узнали подробности?! - Недоумевая, мой золотой дракон схватился за голову.
- Это же проще простого, - ответил я. - Через горничную Миры Катюшу. Помните о ее заботливом ухажере?
- Не может быть! - изумился японец. - Я всегда говорил, что в нашем доме прислуге позволяется слишком много! Да и Мира стала слишком болтлива!
- Думаю, что ее не в чем винить. Она же все-таки женщина! заступился я за нее. Кинрю промолчал, кто-кто, а мой золотой дракон знал, что я к ней испытываю!
- Вероятно, теперь нас ожидает новая череда покушений, - заметил он. - Пока вы живы, я считаю, этот мерзавец не успокоится.
- Думаю, что ты прав, - согласился я. - Только теперь я опасаюсь еще и за Катюшу. Да и Мире следовало бы в дальнейшем быть несколько осторожнее. Он может подобраться ко мне через нее, чтобы заставить отказаться от этого расследования.
Мы вернулись на станцию, и тут уж за все пришлось отдуваться несчастному Дмитрию Савельевичу, который, по словам безжалостного Кинрю, оказался "продажным канальей".
- Христом Богом прошу, - взмолилась смотрительша. - Помилуйте!
Дмитрий Савельевич потерял весь свой прежний лоск, ссутулился и как-то в момент состарился. Дряблые щеки его дрожали.
- Господа, - пугливо осведомился он. - Что вы со мной делать-то собираетесь?
С особым ужасом смотритель взирал на самурая.
- Пытать будем, - ответил японец, играя в руках подобранным им ножом.
Дмитрий Савельевич побледнел, задышал часто-часто и замолчал в ожидании неминуемой гибели.
- Ой, батюшки святы! - запричитала смотрительша.
- Под суд у меня пойдешь, на каторгу, всех прав состояния лишишься! грозно пророчествовал я, нагнетая и без того, тяжелую обстановку. - За преступный сговор, имеющий своей целью убийство!
- Кого ты привел к Якову Андреевичу? - начал допрос Кинрю.
- Ей-богу, не знаю, - божился смотритель. - Не представился он. Ей-богу!
- Узнай, - велел я Кинрю, - не записан ли проезжавший в книге смотрителя?
Надежды на это, конечно, не было никакой, но я все-таки для проформы счел необходимым это проверить. Кинрю вышел из комнаты, а я продолжил расспрашивать несчастного Дмитрия Савельевича.
- Он ему ножом грозился, - заступалась смотрительша.
- И денег не предлагал, разумеется, - усмехнулся я.
- Предлагал, - ответил смотритель. - Но я отказался!
- Ну, Дмитрий Савельевич, в этом я и не сомневаюсь, - ответил я, закрыл окно на щеколду и поправил на нем тяжелую штофную гардину. Лошадей-то он велел не давать?
- Он, мерзавец, он, - затряс головой Дмитрий Савельевич, на лбу его, широком с висков, выступила испарина. Я подал ему свой белый платок с именными вензелями.
Вернулся Кинрю, по его глазам я понял, что в станцион- ной книге и в самом деле ничего не записано. Тут он снова начал поигрывать ножом, от чего у несчастного смотрителя подкосились ноги.
- Оставь его, - приказал я. - Он и так до смерти напуган. Я думаю, что произошедшее послужит ему уроком, - сказал я нарочно громко, чтобы Дмитрий Савельевич меня расслышал.
Спустя полчаса привели сдаточных лошадей какого-то вольного ямщика, который должен был везти нас с Кинрю до следующей станции.
- Вели закладывать, - сказал я смотрителю. Так мы с ним и расстались, к неудовольствию золотого дракона, который считал, что Дмитрия Савельевича полезнее бы было сдать властям. Однако я был обязан хранить это дело в глубокой тайне.
В Москву мы прибыли на закате, когда она замерла под бледнеющими солнечными лучами, погружаясь в глубокий и продолжительный сон.
- Неужели приехали? - воскликнул Кинрю, обрадованно завертев во все стороны головою.
- Куда теперь-то? - спросил ямщик.
- К Пречистенскому бульвару, - ответил я, собираясь остановиться у одного своего старого друга, гусарского поручика Виктора Заречного. Я возлагал на него в своем деле огромнейшие надежды, так как он слыл в древней столице бретером и заядлым картежником. Через него мечтал я встретиться с мошенником Матвеем Воротниковым.
Мы выехали на бульвар, проехали мимо бакалейной лавки.
- К какому дому подъезжать-то? - осведомился возница.
- А к вон тому, крайнему, - указал я пальцем на известный мне особняк. - Сверни сначала за угол, потом возьми чуть влево, к подъезду!
На крыльцо по покосившимся немного ступеням сначала поднялся я, следом за мной Кинрю.
Я постучал в знакомую дверь. Сначала было довольно тихо, и никаких шагов изнутри дома не было слышно. Но через некоторое время я узнал знакомую походку денщика Василия, с которым был знаком едва ли не с малолетства.
- Яков Андреевич! - обрадованно воскликнул он, мутные бледно-голубые глаза его весело заблестели. - Барин, - крикнул он так, что его должно было быть слышно и на другом конце огромного дома.
- Здорово, дружище! - ответил я, потрепав его по плечу.
- Барин! - снова крикнул денщик и поковылял через сени.
Кинрю топтался на месте, не смея войти.
- Смелее, мой друг, смелее, - сказал я ему, и сам устремился за денщиком через пустые сени в прихожую, а затем и вверх по лестнице. За мною бесшумной походкой последовал японец.
И тут из боковой двери в просторную залу, обставленную египетской мебелью, ворвался Заречный, весь при параде, в своей новой венгерке, гусарской куртке, разукрашенной поперечными шнурами, начищенных сапогах, весь надушенный и напомаженный.
- Яков! mon ami! - обрадовался он. - Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?
- Да вот, разыскиваю одного человека, - ответил я. - Надеюсь его в Москве застать, да уповаю на твою помощь!
- Понятно, - серьезно ответил Виктор, как будто и в самом деле что понял. И тут только он заметил Кинрю, который стоял в простенке и рассматривал большую картину, висевшую у окна.
- С кем имею честь? - осведомился он заинтересованно.
- Позволь тебе представить, - я взял японца под руку и подвел его к Заречному. - Юкио Хацуми, один из моих самых преданнейших друзей. Ранее он служил при дворе японского императора.
Кинрю поприветствовал его кивком головы.
- В самом деле? - Заречный удивился. - Ты мне никогда о нем не рассказывал.
- Не было случая, - немного смутился я.
- C'est curieux, ma parole, - заметил он. - Действительно, интересно.
Но мне показалось, что он это говорил скорее из вежливости. Виктора Заречного более всего в этой жизни интересовали карты, лошади, вино и женщины. И непременно в перечисленной мною последовательности.
- Ты куда-то собирался в такое время? - поинтересовался я, усаживаясь в кресло, обитое бежевым гобеленом.
- Съездить хотел к одной подружке, - лукаво заулыбался он под закрученными усами.
- Что, дама из светского общества? - спросил я из вежливости.
- Да что ты, их и сам черт не разберет! - отмахнулся Заречный.
В этот момент в просторную залу зашел Василий с нашими чемоданами.
- Снеси их в комнату для гостей, - велел Заречный.
Седой, сутуловатый Василий заковылял в сторону лестницы.
- Я тут на Арбатскую площадь хотел клубнику с ананасами из оранжереи завезти, да видно не судьба! - воскликнул Виктор. - Будем шампанское пить за встречу!
- А я бы предпочел тенериф, - вставил свое слово Кинрю. Говоря откровенно, я тоже любил этот сорт приятного белого вина.
- Тенериф так тенериф, - добродушно согласился Заречный.
Вернулся денщик Василий, теперь уже без чемоданов, и уселся на стул вязать крючком из покромок половик. Сколько я его помнил, это было его излюбленное занятие.
Для начала он разложил на столе кусок какой-то ненужной ткани, затем обрезал с краю продольную прочную полоску. Наточил портняжные ножницы и нарезал еще несколько таких же полосок.
Пока он это проделывал, Заречный велел горничной накрыть стол для того, чтобы, как он выразился, устроить пир горой в честь нашего неожиданного приезда! Особенно ему хотелось удивить японского господина.
Горничная Мариша в точности исполнила все его приказания, и мы уселись за круглый стол, накрытый красивой льняною скатертью с камчатыми узорами.
- Так что ты хотел узнать? - спросил меня Виктор после двух добрых бокалов вина.
- Знаешь ли ты Матвея Воротникова? - задал я интересовавший меня вопрос.
Как только я упомянул имя этого известного в Санкт-Петербурге мошенника, лицо Заречного изменилось, помрачнело, густые брови нахмурились, в углах рта наметились неровные складки. Я подумал, что таким, должно быть, мой друг будет лет через двадцать пять.
- Что такое? - смутился я. - Я что-то не так сказал?
- Да нет, - возразил Заречный. - Ты-то здесь ни при чем. Какое у тебя дело к этому господину?
- Ты мне еще не сказал, знаешь ли ты его? - напомнил я Виктору, который отодвинул в сторону фарфоровое блюдце с клубникой.
- А как же? - усмехнулся он горько. - Мне ли его не знать?! Я ему на днях проиграл добрую половину своего состояния!
- Что?! - охнул я. Даже Кинрю оторвал глаза от тарелки и перевел свой взгляд в сторону хозяина.
- Чистая правда, - ответил Виктор, вздыхая. - Догуливаю последние дни!
- Да он же шулер! - воскликнул я, в обиде за друга.
- А кто его уличил?! - запальчиво ответил Заречный. - Человек-то он из благородной семьи, из знатного рода. За руку-то его никто не ловил!
- Надо будет, поймаем, - пообещал я уверенно.
Мой друг недоверчиво взглянул на меня, но промолчал. Наверное, был наслышан, что в карты мне чертовски везло!
- Говорил я вам, барин, не суйтесь вы в клуб Запашного, - оторвался Василий от своих покромок. - Там ведь одно жулье собирается! Нет, не послушались! - покачал он косматой седой головою.
- Да не встревай ты, Василий! И без тебя тошно! - осадил его Виктор. - Что ты понимать можешь? - озлился он и проговорил неуверенно, обращаясь уже ко мне:
- Сливки общества, - и пожал плечами.
Заречный предоставил нам с Кинрю отдельные комнаты, но японец отказался, собираясь на эту ночь перебраться ко мне. У него из головы не выходил инцидент на станции в Торжке, и японец теперь ни под каким предлогом не желал выпускать меня из вида. Я с его доводами согласился. Вряд ли, конечно, убийца мог пробраться сюда, но спорить с Кинрю было все равно бесполезно.
- Как знаете, - Виктор развел руками. - Мне хотелось как лучше.
Комнату он нам предоставил уютную, с не очень дорогой, но комфортабельной обстановкой. Стены в ней были обтянуты нежным кремовым шелком. Прозрачное круглое зеркало мерцало при слабом свете бронзовых канделябров. На жардиньерках цвели, неизвестные мне, цветы. Полукругом стояли невысокие штофные кресла. В целом же комната напоминала альков какой-то великосветской дамы, поэтому я невольно решил, что Заречный обычно в ней принимал гостей немного иного рода.
Я расположился на огромной кровати под пологом. Стелила мне постель горничная Мариша. Поглядывала она на меня с интересом и все время, стесняясь, опускала глаза. Из нашего разговора с Заречным, подслушанного ею тайком, она, надо полагать, поняла, что я принадлежу к масонскому братству, о котором Мариша была от кого-то наслышана, и считала меня теперь человеком загадочным и большим. Кинрю и вовсе произвел на нее неизгладимое впечатление, до этого случая девушка и вовсе никогда не слышала о Японии. Однако я заметил, что она будто хочет мне что-то сказать, но никак не может отважиться.
Японец лег спать на низком диванчике, который стоял напротив изысканного орехового комода.
Мариша погасила все свечи и оставила нас одних. Кинрю тут же задремал, утомленный дорогой и всеми постигшими нас переживаниями. Мне же спать не хотелось, чем больше я уставал, тем сильнее меня одолевала бессонница.
Я снова зажег свечу в шандале и взялся за свой дневник. Я чувствовал потребность излить все свои переживания на бумаге, поэтому строчки ложились сами собой, и уснул я только под утро.
На рассвете меня разбудила горничная Мариша.
- Я просто обязана с вами поговорить, - сказала она. Я кивнул, наспех оделся и выскользнул в коридор.
- Что-то случилось? - встревоженно спросил я ее.
- Нет, - возразила Мариша, скомкав в натруженных ручках белый платок. - Просто мне захотелось оказать вам услугу.
- Очень любопытно, - промолвил я, и в самом деле заинтересовавшись происходящим.
- Вы говорили о каком-то Воротникове, - сказала она. - Мне известно, где он живет, - Мариша опустила глаза. - Нет-нет, вы не подумайте ничего плохого.
- А я и не думаю, - немного утешил я ее.
- Он бросил меня, - девушка совсем опустила голову. - И укатил в Петербург. Но я знаю, где он снимает квартиру в Москве. Я вам помогу, решительно заявила она.
- Почему? - спросил я ее.
- И сама не знаю, - тяжело вздохнула Мариша.
Когда горничная, назвав мне адрес и даже предоставив ключ от квартиры, ушла, из спальни выскочил заспанный Кинрю в своей японской юкате.
- Что она вам сказала? - спросил японец с горящими глазами. Весь он был какой-то взъерошенный, усы стояли торчком, за ухом - перо от подушки.
- Ты бы переоделся, - посоветовал я ему. - Прислугу перепугаешь.
- Что она вам сказала? - набычился мой японец.
- Эта Мариша - просто подарок судьбы! - воскликнул я. - Она назвала мне адрес квартиры Воротникова.
- Не может быть! - не поверил Кинрю.
- Еще как может, - ответил я.
- Тогда вперед! - У моего золотого дракона словно крылья выросли за спиной, там, где торчали худые лопатки.
- Попридержи коней, дорогой мой Юкио Хацуми, - попросил я его. - Для начала мне хотелось бы наведаться в клуб Запашного.
- У вас появилась идея? - обрадовался Кинрю. - Тепленьким его взять хотите? Я-то знаю, что в карты вас никто не переиграет!
- Угадал, - сказал я ему и направился в гостиную переговорить с Заречным. Кинрю вернулся в "альков", для того чтобы переодеться.
- Так ты меня представишь Запашному? - спросил я у Виктора, расхаживающего по дому в шелковом блестящем халате, который то и дело распахивался на груди. Глаза у него были красные и опухшие, похоже, он вчера перебрал с тенерифом.
- Честно говоря, у меня нет желания появляться в клубе, - сообщил он мне по секрету. - Иначе я проиграю и остатки своего состояния.
- Я этого не допущу, - заверил я своего погрустневшего друга. - А еще гусар называется, совсем голову повесил! - пожурил я его.
- Что делать? - вздохнул Заречный. - Видно мне в любви повезет!
- Да отыграюсь я за тебя, - сказал я ему, ни сколько в этом не сомневаясь.
- Я тебе не позволю рисковать такими деньгами! - воскликнул Виктор. Тут же на кону тысяч пятьдесят.
- А здесь и нет никакого риска, - сказал я спокойно.
Годы моей орденской жизни не прошли для меня бесследно, на пути самосовершенствования души я овладел и другой наукой, которая попросту звалась искусством карточной подтасовки. Но в свое оправдание скажу, что я никогда ей не пользовался корысти ради!
- А, Бог с тобой! - решился Заречный. - Вечером едем!
***
V
***
Весь день мы провели с Заречным за разговорами, нетерпеливо посматривая на часы, которые не торопились отсчитывать медлительное время. Стрелки передвигались еле-еле, и ничто в этом свете не могло отвлечь нас от мучительного ожидания вечера в клубе Запашного, в том числе и глубокомысленные восточные рассказы Кинрю, которыми он потчевал нас вплоть до последней минуты, красочно живописуя покинутую им родину.
Наконец, часы пробили семь раз, и легкий полумрак сгустился за оконным стеклом.
- Ты все еще не отказался от своей идеи? - на всякий случай поинтересовался мой друг. Однако в голосе его, в глазах и во всем облике чувствовалось томительное напряжение, которое Заречный скрыть был никак ни в силах. В каждом его жесте, движении жила надежда, что инфернальная игра, вопреки всему, все-таки состоится, и состояние его, позволявшее ему занимать блистательное положение в обществе, будет-таки сохранено.
- Я никогда не отказываюсь от данного мною слова, - ответил я.
- Кто не рискует, тот не пьет шампанского, - развел руками обрусевший Юкио.
На что Заречный расхохотался, и японец в ответ надул свои тонкие губы под усами, сделав вид, что обиделся. Однако я понимал, что его философский склад ума не позволит ему совершить подобную глупость.
- Мой друг, - Заречный похлопал Юкио по плечу. - Не принимайте этот смех на свой счет. - Скорее я смеюсь над собой, чтобы как-то сдержать то волнение, что сводит меня с ума. В мыслях я уже стою у зеленого стола, исписанного мелом и заваленного купюрами.
- Все в порядке, - заверил его Кинрю, подмигнув прищуренным глазом.
Василий забросил свое плетение, убрал недоделанный коврик вместе с покромками и отправился за начищенным заблаговременно до блеска парадным мундиром своего проигравшегося хозяина.
В комнату вошла неулыбчивая Мариша, внесла свечи, в серебряном канделябре.
- Пора, - Виктор кивнул на настенные часы.
- Пора, - согласился я.
- Мариша, - обратился Заречный к горничной. - Вели кучеру рысаков закладывать!
Девушка кивнула и поспешила убраться с глаз подальше, даже не взглянув в мою сторону.
"Видно пожалела о вчерашнем порыве", - мысленно заключил я, проводив ее взглядом.
Экипаж у Заречного был отменный, роскошествовал мой друг похлеще санкт-петербургских франтов, ясное дело, не хотелось ему с такою жизнью расставаться.
Колеса позолоченные, сбруя сафьяновая, возница в кафтане из изумрудного бархата, опушка бобровая, так и переливается.
- Богато, - отметил я.
Виктор вздохнул:
- На одного тебя и надежда! А то как бы мне со всем этим не распроститься!
- Не прибедняйся, - ответил я. - До аукционной продажи-то поди далеко!
- Эх, если так и дальше пойдет! - Заречный махнул рукой.
- Слушался бы Василия и не связывался с мошенниками!
Кинрю открыл дверцу и влез в экипаж, за ним по очереди забрались в карету и мы.
Кучер на козлах натянул поводья, стегнул лошадей, и мы тронулись с Пречистенки на Тверской бульвар, где располагался известный клуб.
Уже когда мы подъезжали к рассвеченному подъезду, я обратился к своему старому другу:
- У меня к тебе, mon ami, небольшая просьба!
- Слушаю, - Заречный обратился весь во внимание.
И я изложил ему суть дела, которая заключалась в том, чтобы он представил меня в клубе Запашного как одного из самых богатых людей северной столицы, страстно желающего испробовать свои силы в игре. Я уповал на то, что Гастролер не ведал еще о моих талантах.
- Так ты желаешь сойти за новичка? - переспросил поручик.
- Так точно, - ответил я, замыслив изобразить собой для шулера легкую добычу.
- Нет ничего проще, - ответил Виктор, когда карета уже остановилась.
Привратник приветствовал всех приезжающих величественным кивком седовласой головы.
У подъезда сгрудились экипажи всех мастей. Кинрю остался нас дожидаться в карете, сославшись на свою нелюбовь к занятиям подобного рода, при нем, как всегда, была его вездесущая решетчатая доска. Впрочем, мне грех было на это жаловаться, стоило только припомнить эпизод на станции в Торжке.
Заречный шел впереди, бряцая шпорами и поблескивая золотыми петлицами на воротнике. Я едва поспевал за ним по мраморным ступеням, ища глазами в толпе Матвея.
Мы миновали ряд шикарно обставленных комнат с карточными столами.
- Хочу представить тебя хозяину самолично, - шепнул мне Виктор на ухо.
- Вот и ладно, - согласился я.
Наконец, мы вошли в ярко освещенную комнату, зашторенную тяжелыми темными драпри. Почти всю ее занимал длинный стол, покрытый зеленым сукном, исчерченным белым мелом. За этим столом стоял широкоплечий красавец с глубокими мечтательными глазами и узкими светлыми бакенбардами. Исполненный истинно дворянского благородства, он хладнокровно и с достоинством метал банк.
- Андрей Запашный, - полушепотом сообщил мне Виктор. - сам хозяин этого дома.
Мы протиснулись сквозь ряд понтирующих игроков. Заречный ткнул меня в бок локтем, склонился надо мной и как можно тише сказал:
- Смотри, справа от тебя. - Я повернул свою голову в, указанную мне, сторону. - Господин Воротников, собственной персоной.
- И впрямь, - прошептал я в ответ, узнавая пройдоху по описанию Рябинина.
Взгляд у него был острый, пронзительный, узкие карие глазки так и бегали, цепко следили за всеми движениями банкомета.
- Позволь-ль-те по-о-ставить кар-ар-ту, - проговорил он, заикаясь и протягивая нежную холеную ладонь, унизанную сверкающими перстнями. Брильянты при свечах так и сверкали, отвлекая внимание от рук! Я готов был поспорить, что Матвей очень тщательно ухаживает за руками как за главным атрибутом своей специальности, бережет их и непременно ходит в перчатках. Я по опыту знал, какие чувствительные пальцы у шулеров.
Разнаряжен Воротников был словно рождественская елка: светлый фрак, панталоны короткие, с узорчатыми лампасами, белые чулки, жилетка двубортная в елочку, черные лакированные башмаки.
- Будьте любезны, - кивнул Запашный пепельными кудрями.
Карта Матвея легла на стол, и он написал над нею свой куш. Я подумал, что, верно, до Москвы еще не докатилась дурная слава Воротникова, иначе вряд ли он был бы принят в таком известном клубе, как этот. Хотя, если верить слухам... В общем, поговаривали, что промышлял здесь не только изгнанный из родных пенат франтоватый Гастролер.
Когда партия, наконец, закончилась, Запашный передал свои права банкомета невысокому близорукому господину в лорнете и вышел в буфет освежиться лимонадом. Лакей в парадной ливрее преподнес ему трубку с янтарным мундштуком, и хозяин закурил, присев на широкий диван с зеленой обивкой.
Виктор устремился за ним, подхватив под руку и меня.
- Андрей Александрович, - окликнул он хозяина клуба.
- Виктор Кондратьевич, очень рад! - заулыбался Запашный.
- Вот, хочу вам представить моего лучшего друга, - кивнул Виктор в мою сторону. - Яков Андреевич Кольцов.
Я поклонился.
- Очень приятно, - любезно сказал Запашный. - Хотите присоединиться? - он кивнул в сторону стола.
- Очень хочу, - воодушевленно ответил я.
- Ничто не мешает вам насладиться игрой, - сказал Запашный, отдал трубку лакею и проводил меня до стола, представив гостям.
Я присоединился к понтирующим и тоже сделал довольно приличную ставку.
Тем временем Виктор в кругу своих приятелей распространялся относительно моих несметных богатств и неопытности в игре. Краем глаза я заметил, что и Воротников подошел к компании Заречного, заинтересовавшись разговором.
Моя карта оказалась бита, и я проиграл довольно приличную сумму ассигнациями. Мне показалось, что Заречный встревожился. Но я сделал вид, что не замечаю его волнения, чтобы невзначай не спугнуть свою дичь, и снова поставил семпелем тысячу рублей.
- По-моему, этот человек сошел с ума, - услышал я шепот у себя за спиной, но не придал ему значения. И снова оказался в проигрыше. Изобразив на своем лице великое огорчение я отошел от карточного стола.
- Что происходит? - обеспокоенно осведомился Зареч- ный. - Что-то идет не так?
- Доверься мне, - попросил я его, взял у официанта мороженое и уселся за столиком у окна. Матвей Воротников долго себя ждать не заставил.
- Скуч-ч-аете? - обратился он ко мне, подсев на краешек облюбованного мною дивана.
- Да вот игра не заладилась, - горестно пожаловался я ему. - А говорят еще, что новичкам везет!
- Фортуна - да-а-ма измен-н-чивая! - философски заметил шулер, не подозревая, что я вижу его насквозь. - А в вист сыг-г-рать не хоти-и-те?
- С удовольствием, - обрадовался я.
Пухлые губы Матвея расплылись в довольной улыбке. Он проводил меня за отдельный стол и распечатал карточную колоду. Я не отрываясь следил за каждым его движением. Однако, надо отдать ему должное, действовал он уверенно.
Матвей сдал карты на четыре кучки по тринадцать карт каждая. Я просмотрел свои карты, сбросил их и взял тогда те, что лежали справа.
Матвей своих карт не менял, потому с полным правом пользовался козырями.
Я сделал первый ход, и игра пошла своим чередом. За первую партию мне снова выпало проиграть около тысячи, и роббер я закончил почти банкротом.
Ко мне подошел Заречный.
- Игра не клеится, - пробормотал он грустно и остался стоять у меня за спиной. Мы начали новый роббер, я поставил на кон шестьдесят тысяч. Те, кто это видел, затаили дыхание.
- А есть-ть ли у в-вас т-та-к-кие день-нь-ги? - Мошенник стал заикаться еще сильнее. Я извлек из кармана сафьяновый бумажник, выложил на стол пачку банкнот и с серьезным видом проговорил:
- Не извольте беспокоиться, сударь!