К моему глубокому изумлению, графиня Полянская не отвергла моего предложения.
   ***
   VII
   ***
   Дома меня уже ждал Кинрю, порядком измотанный погребальными хлопотами. Я застал его в гостиной за чтением журнала.
   - Яков Андреевич! - обрадованно оживилось скуластое лицо моего золотого дракона. - Как много вы успели сегодня? Вы уже встречались с графиней? - обрушил он на меня целую лавину вопросов. - Вам удалось узнать что-нибудь новое? - Юкио Хацуми даже привстал со стула. Я и не подозревал в нем такого любопытства.
   - Кажется, мне удалось разузнать подлинное имя убийцы, - ответил я.
   - Ну так назовите его! - воскликнул Кинрю. - Не мучайте меня! Он должен ответить за смерть Катюши, - скулы на его лице напряглись.
   - Созон Сократович Гушков, - произнес я задумчиво и присел на краешек плисового канапе. - Но пока я еще не знаю, как до него добраться! И мне неизвестно, обретается ли он вообще в Петербурге, - добавил я. - Но если он здесь, я непременно найду его через Медведева!
   - Обязательно возьмите меня с собой! - воскликнул японец. - Мне смертельно хочется с ним поквитаться!
   Юкио Хацуми читал мои мысли, наши с ним желания на удивление совпадали.
   - Обязательно! - согласился я и прилег на приподнятое изголовье диванчика. - Как же я устал! - сообщил я Кинрю, расстегивая сорочку. Глаза у меня закрывались сами собой. И как только я смыкал их, то видел перед собою графиню Полянскую, ощущая себя, будто бы под гипнозом.
   Я тряхнул головой и приоткрыл тяжелые веки, словно налитые свинцом.
   - А что за реликвия, о которой писала графиня? - осведомился Кинрю. Вам удалось что-нибудь выяснить?
   - Да, - я кивнул. - Но, к сожалению, мой милый Кинрю, я не могу рассказать тебе обо всем!
   - Понимаю, - японец вздохнул. - Кодекс чести!
   Это было не совсем так, но я не стал его переубеждать.
   - Ну а с Полянской-то вы увиделись? - вновь поинтересовался Кинрю.
   Я промолчал, бросив на него интригующий взгляд.
   - Значит, все-таки удалось?! - обрадованно догадался японец. - Ну и?.. - снова спросил Кинрю. - Прекрасный ангел не обнаружил свою истинную личину?
   Я усмехнулся:
   - Нет!
   - Но она вам что-нибудь рассказала? - спросил он с надеждой в голосе.
   Я покачал головой, и Кинрю поник.
   - А я-то размечтался! - развел он руками. - И как же графиня вам объяснила визит своего ночного гостя?
   - Лидия Львовна сказала мне, что ее пытались убить, - эти слова сразили наповал моего золотого дракона, он даже не знал, что мне на них ответить. Кинрю помедлил немного, а потом поинтересовался:
   - Яков Андреевич, и вы в самом деле верите в эту чушь?
   - Конечно же, нет, - улыбнулся я. - Зато дорогая графиня согласилась на мою помощь, и послезавтра я вместе с ней уезжаю в имение Елагина, где и рассчитываю обнаружить баварскую переписку.
   - Но почему? - удивился Кинрю. - Почему Лидия Львовна сдалась так быстро? Неужели наша красавица так ничего и не заподозрила? - осведомился он, потирая руки.
   - Вот в этом-то я как раз и сомневаюсь, - невесело усмехнулся я.
   - То есть, - Кинрю нахмурился, - вы полагаете, что это?..
   - Ловушка, - не дал я японцу высказать свою мысль до конца. По-моему, графиня уверена, что письмо к Елагину побывало в моих руках, и она рассчитывает держать меня под контролем.
   - Так, значит, - пасмурно произнес Кинрю, - вы считаете, что Полянская вас раскрыла и поэтому поменяла тактику?
   - Увы! - согласился я.
   - И, тем не менее, - не унимался Кинрю, - вы отправитесь прямо в логово тигра?
   - Несомненно, - ответил я. - И не пытайся меня переубедить! предупредил я его. - Мира на этом поприще так и не преуспела!
   - Если вы считаете, что так нужно, - пожал плечами японец.
   - У меня не остается другого выхода! - ответил я.
   - Тогда я буду просить вас лишь об одном, - сказал Юкио Хацуми.
   И я уже знал, о чем он меня попросит. Не зря я считал Кинрю своим ангелом-хранителем!
   - Я просто обязан сопровождать вас! - воскликнул мой золотой дракон, скомкав в своих руках, и без того измятый, журнал.
   - Я не могу взять тебя с собой, - сказал я безрадостно. - Полянская может заподозрить что-то неладное, - добавил я.
   - Вы могли бы представить меня своим слугой, - настаивал Юкио Хацуми.
   - Но это опасно! - воскликнул я, мне вспомнились Мирины предсказания. Что там она говорила о клетке? Я жертвовал своей жизнью во имя клятвы и долга! Но разве я мог подвергнуть японца такой опасности? Во имя чего рисковать Кинрю?! - Как бы вы ни старались, Яков Андреевич, я все равно отправлюсь за вами, - не отставал японец. И у меня не было оснований ему не верить.
   - Я уже жалею, что проговорился тебе, - ответил я грустно. - А впрочем, как знаешь, - махнул я рукой. - Жизнь-то твоя! Вот и распоряжайся ею, как хочешь!
   - Ну вот и славно! - обрадовался Кинрю. - Пожалуй, я отправлюсь упаковывать вещи, пока вы, Яков Андреевич, не передумали!
   - Не спеши! - предостерег я его. - Вдруг еще графиня не согласится?
   - Она же сущий ангел! - лукаво усмехнулся Кинрю, полностью уверенный в своей победе.
   Я поднялся с канапе и велел заспанной Саше в длинном ситцевом платье, перевязанном атласной лентой под грудью, сварить крепкого кофе и принести его в кабинет.
   Видимо, мне не давали покоя воспоминания о встрече в кофейне.
   Кинрю поднялся к себе, я же отправился в кабинет, прихватив с собой канделябр с тремя свечами. Открыл свой тайник и достал из него исписанную тетрадь. Я должен был исповедаться в чувствах, внушенных мне этой женщиной. Но мысли путались и никак не хотели ложиться на бумагу из-под пера. Рука сама собою чертила в тетради розу. Разозлившись на себя, я захлопнул дневник.
   В дверь постучали, на пороге возникла Саша с серебряным блестящим подносом в руках. На нем дымился кофейник и красовалась миниатюрная китайская чашечка.
   Я снова окинул ее взглядом и подивился чудачествам Миры, нарядившей крестьянскую девушку, вытребованную мной из Кольцовки, в это несуразное платье.
   Я взял из рук Саши поднос и поставил его на столик. Девушка ушла, оставив меня наедине с моими невысказанными мыслями. Что же сулит мне завтрашний день? Но почему-то не было страшно, представлялись глаза Полянской. Их я и видел всю ночь во сне.
   Утром прощались с Катей, и в полдень выехали на кладбище. День выдался ясным и на редкость теплым. Мира держалась стойко, но то и дело на глаза ее набегали слезы. Однако плакала она молча, не по-женски. Кинрю поддерживал ее под руку. У нас с ней по-прежнему отношения были натянутыми, и я старался как можно реже попадаться ей на глаза, чтобы не усугублять и без того неприятную ситуацию. Я сомневался, что смогу оказать ей какую-то поддержку. В итоге мы отправились провожать Катюшу в отдельных экипажах. Пожалуй, такая размолвка между нами приключилась впервые с тех самых пор, как я помог ей бежать из Индии.
   Кортеж у нас получился скромный, всего-то несколько крытых экипажей. В трех каретах уместилась вся челядь, которую, по настоянию Миры, мы взяли с собой.
   Когда опускали гроб, Мира что-то прошептала на своем языке, но не заплакала. Я подумал, что она читает ритуальные ведические молитвы, потому как индианка почти не расставалась со своими книгами Вед.
   Я подошел к ней и сжал ей руку. Мира не выдернула ее, и я понял, что мы с ней все-таки помирились.
   У одной из кладбищенских оград я заметил знакомую фигуру.
   "Грушевский!" - изумился я мысленно. Он тоже меня увидел и поспешил ко мне. Я велел своим спутникам возвращаться без меня, а сам остался на кладбище, чтобы переговорить с моим братом.
   - Яков Андреевич! - приветствовал он меня. Нам не надо было обмениваться тайными знаками, чтобы узнать друг друга.
   - От всего сердца рад вас видеть, Игорь Дмитриевич! - ответил я. Что-то случилось?
   Игорь Дмитриевич Грушевский был тем самым ритором, который участвовал в посвящении Строганова в ученики. У меня мелькнула надежда, что он что-то знает об этом деле. И, похоже, я не ошибся, потому как он первым завел речь о Виталии.
   - Яков Андреевич, - сказал Грушевский. - Я знаю о вашем предназначении, а потому считаю себя обязанным просветить вас касательно одного вопроса, который, возможно, и покажется вам неважным.
   - Что вы имеете в виду? - насторожился я, готовый услышать самые невероятные вещи.
   Грушевский откашлялся и заговорил:
   - Недавно у меня состоялся разговор с Иваном Сергеевичем, из которого я узнал, что из орденского архива пропали очень важные документы. И что в этом деле замешан Строганов, - он бросил на меня вопрошающий взгляд, словно бы ожидая подтверждения.
   - Совершенно верно, - ответил я. - Расследованием этой истории я и занимаюсь в настоящее время.
   - Кутузов сказал мне, что было украдено еще и другое письмо, которое Строганов якобы передал на хранение своей невесте, и которое будто бы предназначалось вам. Это так? - осведомился Игорь Дмитриевич.
   Я кивнул.
   - Ну так вот, - продолжил Грушевский. - Незадолго до смерти, Виталий что-то говорил мне об этом.
   Я весь обратился во внимание.
   - Что именно, Игорь Дмитриевич? Это очень важно!
   - Что у него возникли какие-то подозрения, и он отразил их в своем послании, - ответил ритор. - Но дело не в этом!
   - А в чем же? - я недоумевал.
   - В том, что я упомянул, где хранится это письмо в разговоре с одним из кровельщиков.
   - Очень интересно, - пробормотал я себе под нос. Кровельщиком обычно назывался брат, охраняющий вход в масонскую ложу. Но эту должность могли занимать и несколько человек. К тому же ни одного из привратников я не знал в лицо.
   - Как его имя? - осведомился я.
   - К сожалению, его подлинное имя мне неизвестно, - ответил вития. Но в Ордене его нарекли братом Алавионом, - добавил он.
   - Вы не сказали об этом Кутузову? - осведомился я.
   - Сказал, - ответил Грушевский. - Но он не мог отменить из-за этого своей срочной поездки, - проговорил Игорь Дмитриевич многозначительно. - И посоветовал мне обратиться непосредственно к вам, - добавил он. - К тому же и брат Алавион тоже исчез.
   Последние слова ритора прозвучали не слишком утешительно.
   - Вы правильно поступили, что обратились ко мне, - сказал я ему в ответ.
   - Яков Андреевич, - обратился ко мне Грушевский. - Сегодня вы будете на приемном собрании? Около двух часов состоится посвящение одного из товарищей в степень мастера. Желательно ваше присутствие, - добавил он.
   Я задумался, поначалу в мои планы не входило в ближайшее время участвовать в какой-либо орденской работе, но неожиданные обстоятельства все-таки заставили меня изменить свое мнение. Теперь мне во что бы то ни стало требовалось добраться до орденского архива, чтобы получить доступ к летописи, в которую заносились некоторые биографические сведения о посвящаемых. Я надеялся, что мне удастся раздобыть кое-какую информацию о брате Алавионе. По крайней мере, я желал получить доказательства того, что я двигаюсь в правильном направлении.
   - Буду, - ответил я.
   В этот момент на горизонте показалась еще одна траурная процессия, и мы с Грушевским расстались.
   Я поймал извозчика и направился в ложу, местонахождение которой в столице не могу я открыть даже при всем своем огромном желании. Способен только сказать, что располагалась она в священном месте, в "долине Иосафатовой" с востока на запад, как обычно располагаются все церкви и храмы.
   Привратник узнал меня по проходному слову и ритуальному прикосновению. Двери открылись передо мною, и я оказался в темной прихожей, где уже собирались братья. Один из служителей проводил меня в комнату, где я смог обрядиться для церемониала.
   Все это время я высматривал глазами секретаря, господина Ветлицкого, однако, так и не смог его обнаружить. Потому мне пришлось констатировать, что я буду вынужден пробираться к архиву тайком и самостоятельно, на собственный страх и риск.
   Я облачился в черный камзол, глухо застегнутый на все пуговицы с ритуальными знаками, в черный широкий парадный плащ до пят и черную шляпу, поля у которой были опущены.
   Все братья кругом меня выглядели примерно так же и походили на мрачных, скорбящих по невосполнимой утрате близнецов.
   Я вошел в прямоугольную комнату, стены которой задрапированы были черным бархатом, потолок поддерживали три столба тосканского, дорического и коринфского ордера, между ними мозаиковый пол прикрывал ковер с символическими знаками, расшитый серебряными и золотыми нитями, а посреди этого всего возвышался открытый гроб.
   Через несколько мгновений в комнату вошел и сам испытуемый, с которого внезапно была снята повязка. Он и глазом не успел моргнуть, как младший из братьев ударил его масштабом по обнаженной шее, другой наугольником в то самое место, где билось его трепещущее сердце, а один из мастеров, представляющий капитул, стукнул его молотом, и кандидат внезапно осознал, что гроб на этом жертвеннике приготовлен исключительно для него.
   - Представляешь ты одного из величайших людей в мире, нашего Великого мастера, - услышал я приглушенный голос витии Грушевского.
   Несколько братьев уложили несчастного испытуемого в гроб и прикрыли его багряным покрывалом. И тогда звуки масонского гимна раздались под дрогнувшим балдахином.
   Тем временем я покинул собравшихся, увлеченных происходящим и поспешил в ту самую комнату, где, как я знал, находился архив ордена "Золотого скипетра", массивные трехсвечные канделябры освещали мне путь.
   Я свернул налево по коридору и быстрыми шагами прошел в сторону архива, от дверей которого у меня имелись ключи, переданные мне Кутузовым на случай непредвиденных обстоятельств. На мое счастье, мне никто не встретился на дороге, и я смог беспрепятственно добраться до нужной мне комнаты.
   Дверь приоткрылась практически без труда, потому как серебряный ключ идеально подходил к встроенному замку. Его я всегда носил при себе, на той же цепочке, что и Мирин пантакль.
   Я снова возблагодарил господа, что и в архиве, заставленном дубовыми стеллажами с бумагами, документами, типографскими книгами и рукописями, тоже никого не было. Но и сюда доносились удары молота из комнаты, где происходил обряд посвящения в третий канонический градус символического масонства.
   Я быстро добрался до нужной мне полки, потому как примерно знал, где хранилась искомая мною "летопись". Это была довольно толстая тетрадь в сафьяновой синей обложке, прошитая шелковым шнуром и скрепленная большой сургучной печатью Ложи и Венерабля.
   Как только она попала мне в руки, я тут же зашуршал исписанными страницами и очень скоро наткнулся на заинтересовавшего меня брата Алавиона. Его подлинного имени я в летописи так и не обнаружил, зато прочел его полную биографию, которая абсолютно совпадала с тем, что я знал о Созоне Сократовиче Гушкове. Здесь же был указан и его петербургский адрес.
   Я убрал рукопись на место и, довольный собою, вернулся в зал посвящения, где испытуемого, по обряду, в пятый раз уже вытаскивали из гроба. При мне "брат ужаса" вручил ему терновую ветвь в знак воскрешения.
   Когда церемония закончилась, Грушевский спросил меня, останусь ли я на братскую трапезу. Но я ответил ему, что совершенно не имею такой возможности, на что он предложил мне дождаться хотя бы первой здравицы за всевысочайшее здравие Его Императорского Величества Александра I, от чего я отказаться никак не мог. И только после этого мне все-таки удалось покинуть ложу.
   Теперь мне предстояло лицом к лицу встретиться с предателем и убийцей, посягнувшим на мою жизнь. На его совести были гибель Строганова и Катюши, он же и выкрал компрометирующую переписку, корысти ради совершив государственное преступление. Я уже и не говорю о смерти Воротникова!
   Я снова поймал извозчика, велев ему отвезти меня на Караванную улицу, где я и надеялся рассчитаться с братом Алавионом.
   Дверь мне открыл швейцар с метлою в руках.
   - Что вам угодно? - осведомился он.
   - Я к господину Гушкову с визитом, - ответил я.
   - Как о вас доложить?
   - Мне бы хотелось сделать сюрприз, - произнес я загадочно, оперевшись о мраморную колонну.
   - А барин у меня сюрпризов не любит, - уверенно заявил швейцар.
   Я протянул ему пару империалов. Швейцар замялся, но все-таки деньги взял.
   - Ну что же, - пожал он развернутыми плечами. - Сюрприз, как видно, дело хорошее!
   - Вот именно, - холодно улыбнулся я, вспомнив о боевой секире, символе отсечения всех вредных членов братства.
   Швейцар приоткрыл предо мною стеклянную дверь и проводил до узкой мраморной лестницы, объяснив мне, как добраться до кабинета.
   Я поднялся в указанном направлении и легонько толкнул дверь кабинета, которая оказалась незаперта. Я предвкушал встретиться со своим противником лично, лицом к лицу, которое не будет скрыто за капюшоном шерстяного бурнуса.
   Я потихоньку зашел в кабинет и не поверил своим глазам. В глубоком кресле сидел Гушков, запрокинув голову самым, что ни на есть неестественным образом. Остекленевшие черные глаза его смотрели в белеющий потолок. Кто-то опередил меня и свернул шею брату Алавиону.
   Но кто? У меня не оставалось сомнений, что это дело рук графини Полянской. Скорее всего, именно она и подослала к нему мальтийцев. Разве не Лидия Львовна говорила о шантаже?
   Окно в кабинете было раскрыто настежь, и ветер гонял по паркету рассыпанные бумаги.
   Я не смог побороть в себе искушение обыскать помещение, и был за это вознагражден. В стене, за фламандским натюрмортом Снейдерса Франса, я обнаружил тайник, наподобие своего. И мне удалось его вскрыть практически без труда. Но в нем я не обнаружил ничего, кроме одного единственного конверта. Не теряя ни минуты, я распечатал послание и пробежал его глазами. Оказалось, что я держу в своих руках строгановское письмо, адресованное именно мне. Почему-то Гушков его так и не уничтожил!
   "Яков Андреевич, - писал новообращенный. - Недавно мне стало известно о роде Ваших занятий. И мне больше не к кому обратиться на данный момент! Если со мною вдруг приключится что-то непоправимое, то это послание передаст Вам моя невеста Анна Аксакова, коей я и отдаю его на временное хранение.
   Вы держите его в руках, а это значит, что, скорее всего, меня уже нет на свете.
   Но я уповаю, что Вы так или иначе сумеете докопаться до истины.
   Так вот что со мною произошло.
   Меня погубила страсть к картам, кругом я был должен и не видел уже для себя никакого выхода, как вдруг мне сама Фортуна протянула руку помощи в лице Созона Сократовича Гушкова, с которым я впервые и встретился за ломберным столом. Он сам обратился ко мне с любезными и нравоучительными речами, на которые в том своем состоянии я не польститься никак не мог. Гушков открылся мне, что состоит в братстве свободных каменщиков, главная задача которых - поддерживать и оберегать друг друга. И это были не пустые слова, днем позже Гушков переслал мне от имени Ордена достаточно денег, оговорившись, чтобы я отыграл их у Матвея Воротникова. Вместе с деньгами он дал мне и письмо к господину Семенову, который и стал впоследствии моим поручителем в Ордене.
   Но вышло так, что я окончательно проигрался, и я подозреваю сейчас, что было это подстроено заранее мои случайным знакомцем, потому как нужен ему был, грубо говоря, человек, играющий роль козла отпущения. Но у меня к сожалению отсутствуют всяческие доказательства, потому-то я и предпочел действовать на свой собственный страх и риск.
   С Гушковым я нередко встречался на собраниях ложи, в связи с тем, что сей господин занимал в нашем братстве почетную должность кровельщика, охранявшего входы в ложу. Не многие знали его в лицо, но мне "посчастливилось" по иронии судьбы познакомиться с ним заранее.
   На одном из таких собраний, в честь празднования Иоаннова дня 24 июня, когда братья сомкнули свою цепь в знак его открытия, я заметил, как господин Гушков покинул свой пост и свернул в сторону орденского архива. Я молча последовал за ним и увидел, как кровельщик проскользнул в потайную дверь, которую он за собою прикрыл неплотно. Что-то толкнуло меня ее приоткрыть, и то, что я увидел, поразило меня в самое сердце.
   Гушков рылся в огромном ящике, доверху заполненном бумагами. Наконец, он извлек из него какую-то стопку писем. Несколько из них отложил, а три положил за пазуху своей епанчи. И в этот самый момент брат кровельщик увидел меня. У меня появилось ощущение, что живым мне не уйти с этого места. Он набросился на меня с упреками и потребовал властью молчания. В чем я ему и поклялся на Библии, которая оказалась здесь под рукою.
   Собрание закончилось, и кровельщик незамеченным вынес эти письма из ложи. Я не знал, что мне и думать. В голову мою так и лезли крамольные мысли. На следующий день от одного из братьев я узнал, что пропала компрометирующая переписка. Еще через несколько дней я заметил Гушкова в обществе некой графини Полянской, состоящей, по слухам, в любовной связи с мальтийским бальи. Что-то подсказывает мне, что здесь пахнет предательством, но я связан клятвой. И еще мне кажется, что Гушков не преминет свалить всю вину на меня, если только возникнут в его отношении хотя бы малейшие подозрения. Тем более что я связан по рукам и ногам своими долгами.
   Сомневаюсь, стоит ли обращаться к капитулу или орденскому совету, а потому рискну разобраться в этом вопросе самостоятельно.
   С глубоким почтением, Строганов".
   Я спрятал письмо в карман сюртука.
   И что же ты раньше молчал, глупый мальчишка? Возмущаясь подобным образом, я подошел к окну, из которого и увидел трех полицейских, которые объяснялись со швейцаром с метлой. Я перевел свой взгляд на покойника, который продолжал коченеть на кресле.
   Но кто же вызвал полицию? Неужели Полянская?
   Я допускал, что, если графиня догадалась о моей принадлежности к ордену "Золотого скипетра", то она могла бы, пожалуй, предположить, что я попытаюсь-таки найти Алавиона! Кстати, ей могли доложить об этом ее многочисленные агенты.
   Графиня Лидия без труда устранила бы меня в том случае, если бы я был застигнут полицией прямо на месте преступления. Тогда бы меня и в Елагино тащить с собой не пришлось бы!
   На лестнице послышались тяжелые шаркающие шаги, мне не осталось ничего другого, как вылезти из окна и спуститься по дереву тем же путем, что проделал убийца брата Алавиона. И я еще Бога благодарил, что не удосужился назваться швейцару своим подлинным именем, потому как у меня не было ни времени, ни желания обращаться к столичному обер-полицмейстеру.
   Я вернулся домой готовиться к поездке.
   - Яков Андреевич! Где вы были? - всплеснула руками Мира, оглядев меня с головы до ног. Вид у меня и в самом деле был ужасно непрезентабельный, повсюду к одежде прилипли какие-то маленькие веточки, сюртук помялся, а ворот рубашки и вовсе разошелся по швам.
   - Спасался от правосудия, - ответил я откровенно, от- ряхивая брюки. - Кстати, а где Сваруп?
   - А он-то вам еще зачем понадобился? - насторожилась индианка.
   - Пули лить, - честно признался я. - С пантаклями-то он вон как славно управляется, а я тут недавно пару пистолетов приобрел от Кухенрейтера. В дороге-то пригодятся.
   При этих словах Мира снова изменилась в лице, но в этот раз промолчала.
   - А обо мне-то вы не забыли? - в гостиной появился Кинрю, готовый пойти в атаку.
   - Как можно?! - я усмехнулся.
   - Так я с вами еду? - осведомился он у меня.
   - Никифор! - позвал я лакея. - Съезди-ка на Большую Мещанскую и передай госпоже Полянской вот эту записку! - я быстренько набросал ее на листке бумаги.
   - Сейчас сделаем, - ответил Никифор и отправился разыскивать кучера.
   - Так вы еще не говорили с Полянской? - обиделся золотой дракон. Почему-то я догадывался об этом.
   - Кинрю, - обратилась к японцу Мира. - Эта ваша Полянская похожа на сирену?
   А я-то уже грешным делом подумал, что она выкинула это из головы!
   - Пожалуй, - неуверенно пожал плечами Кинрю. - Скорее на ангела.
   Мира вздохнула, но промолчала и в этот раз.
   Я вытащил из шкафа ящичек с пистолетами и выложил их на стол. Потом взял в руки один из них и погладил по полированной поверхности.
   Индианка сморщила нос и отвернулась.
   - Сваруп! - позвала она, видимо, вспомнив о моей просьбе. Но индиец, кажется, ее не услышал. Я подозревал, что старый шельмец намеренно пропустил ее возглас мимо ушей, потому как не хотел лишний раз встречаться со мною. - Сваруп! - повторила Мира нетерпеливее и что-то прибавила громче на своем языке. Однако ответа по-прежнему не последовало. Тогда индианка сделала мне знак подождать и поднялась на второй этаж, в свою "комнату демонов", где обычно коротал свои дни нелюдимый Сваруп. Из комнаты стали доноситься звонкие голоса, которые, как показалось мне, о чем-то ожесточенно спорили.
   - Схватились не на шутку, - невозмутимо прокомментировал Кинрю. По-моему, старый колдун ее к вам ревнует, - добавил японец.
   Я развел руками, выражая тем самым свое бессилие что-либо изменить.
   Спустя около получаса в гостиной снова возникла Мира в шелковом лазоревом сари, следом за ней семенил сутулый Сваруп.
   - Что за пули? - осведомился он, грозно нахмурив брови.
   Я указал ему на оружие.
   - Идемте за мной, - ответил индиец, немного коверкая слова. И мы, следом за ним, вместе с Кинрю и Мирой поднялись по широкой лестнице на второй этаж и свернули по коридору налево.
   - Не люблю я эти чудеса, - скептически проговорил японец.
   - Никаких чудес, - ответствовал я ему. - Просто имеется срочная необходимость подогнать парижские пули к пистолетам!
   - Не доверяете французам? - усмехнулся Кинрю.
   Я пожал плечами:
   - Доверяй, но проверяй, есть такая русская поговорка!
   Мира, щелкнув замком, открыла дверь, и мы попали в ее святую святых.