Страница:
* * *
Заламывая маленькие, словно у женщины, руки, цирюльник Харран мерил шагами маленькую мансарду, время от времени бросая взгляд из окна. Он укрылся в ней совершенно случайно, когда начался весь этот ужас, что обрушился на казармы. У него не было больше практики, не было больше дома, ему некуда было идти. Мрига покинула его. Осталась только маленькая собачка, которая, высунув язык и выражая повизгиванием сочувствие, бегала за ним по комнате.
Но каковы бы ни были его душевные страдания, он оставался лекарем. Боль, что он видел вокруг, терзала его, отдаваясь в собственном теле. "О, проклятье", - пробормотал он, увидев, как из полыхающего алым пламенем укрытия выскочил мальчик и бросил факел. Точнее, попытался бросить, потому что ему помешала стрела, пронзив ногу выше колена. Мальчик закричал и упал. "Проклятье". Харран захлопнул ставни, закрыл глаза, а затем вдруг повернулся и, стуча каблуками, бросился вниз по лестнице, навстречу запаху дыма и ослепительно яркому свету. От дыма защипало глаза. Шум стоял оглушительный, и Харран едва различил за ревом горящей баррикады и криками дерущихся людей вопли мальчика. Громко заржали лошади. А вот и стук копыт. Харран едва успел отскочить, когда мимо него пронеслась цепочка всадников. "Тихо, - шепнул он вопящему, мечущемуся от боли юноше. - Замолчи!" Схватив его за руку, Харран забросил ее себе на плечо и вдруг услышал бешеный лай и усилившиеся крики. Поднявшись на ноги, лекарь увидел, что всадники, теперь уже сплошной грозной стеной, возвращались.
О богиня...
* * *
Страт натолкнулся на ударный отряд своих собственных сил, который удерживал дорогу. После мгновенного замешательства всадники развернулись и, грохоча по мостовой, последовали за ним. Впереди была горящая баррикада, на них обрушился град камней. Темные на фоне яркого света фигуры преградили путь.
Широким полукругом Страт выдернул меч и обрушил его на голову высокого человека. Голова раскололась надвое, а Страт уже рванулся дальше. Всадник, ехавший за ним, на секунду замешкался - его лошадь споткнулась о труп. А следом уже надвигались остальные, круша стальными копытами лошадей кости упавших, с мечами наголо, готовые покончить с людьми Джабала на баррикадах.
* * *
Детям, безусловно, было интересно. Один мальчик, болтая гораздо меньше, чем обычно, то и дело подходил к окну и выглядывал в него. Другой и вовсе не отводил глаз от того, что происходило на улицах. Он удивленно воззрился на Нико, когда тот подошел и взял их обоих на руки.
Какие-то колдовские силы охраняли их. Нико увидел некий темный поток, который попытался прорвать защиту, но был разорван в клочья и унесен ветром, который взамен принес пока еще слабое пламя начинающегося пожара. Он услышал тоскливый вопль, подобный крику большой хищной птицы. Подобный стонам проклятой души. Подобный рыданию брошенного любовника.
Укрепления вокруг уже начали полыхать ослепительными в темноте языками пламени. Но пока еще держались.
Санктуарий был полон пожаров, баррикад, грабежей. Вооруженные жрецы Бога-Громовержца оказались довольно мощной преградой. Но и они были бессильны против того рваного и кровавого нечто, что лезло во все щели дворца. Нико знал, что оно ищет его; он узнал этого мстительного, неотвязного духа. Он посещал Нико во сне, молил, забыв, что давно стал трупом. Нико только глотал слезы в подобных случаях, не будучи в силах ничего объяснить, да дух и не желал ничего слушать.
- Помоги мне отсюда выбраться! - закричал Нико через весь зал, испугав детей. В дверях показался жрец - в руках пика, глаза расширены. - Я хочу убраться из этого города, будь он проклят!
Жрец продолжал пялиться на него. Нико, с ребенком в каждой руке, пинком распахнул дверь пошире и бросился прочь.
Дети прижимались к нему и обнимали за шею. Один вытер слезы с его лица, и Нико, мечтая о рассвете и о лодке, которая, по словам жрецов, должна вот-вот прибыть, бросил последний взгляд назад.
* * *
Вниз по реке Белая Лошадь плыла баржа, по меркам Санктуария, весьма основательная. За ней, обхватив себя руками и отбросив капюшон своего черного плаща, наблюдала Ишад. Подле нее находились верные слуги пристыженный Хаут и самодовольно ухмыляющийся Стилчо. На деревьях, как обычно, сидели птицы. Дыхание замерзало на ветру, таким холодным было утро, хотя вряд ли оно могло остановить погромы и стычки в городе. В воздухе пахло дымом.
- Они хотят войны, - сказала Ишад, - они ее получат. Пусть насладятся ею по горло. Пусть ведут ее до тех пор, пока город не придет в такой упадок, что привести его в порядок и подчинить себе не сможет ни одна из сил. Вы слышали притчу о кольце Шипри? На богиню набросились три демона, собиравшихся, по всей видимости, ее изнасиловать. У нее было золотое украшение, и она швырнула его первому демону, чтобы он защитил ее от двух других, дав ей возможность убежать. Но тут кольцо схватил второй, а следом и третий. Богиня убежала, а они так по сей день и стоят. Ни один из демонов не может завладеть кольцом, и никто не хочет уступить другим. И так будет продолжаться до скончания мира. - Она пребывала в несвойственном ей добродушном расположении духа и наградила подручных веселой улыбкой.
Баржа проплыла под мостом. Следом за ней полетела черная птица, ветер далеко разносил ее заунывные крики.
* * *
Гнедая была мертва. Спотыкаясь, Страт бродил туда-сюда по помещению временного штаба, устроенного отрядом в самом сердце Гильдии магов. На столе валялась груда карт и планов, которые приходилось исправлять каждый час из-за меняющейся обстановки на улицах. Хотелось спать, и он мечтал о том, чтобы помыться. Он весь пропах дымом, потом и кровью, он отдавал приказы, вычерчивал схемы и выслушивал поступавшие рапорты.
Он не стремился к этому. У него не было желания взять командование на себя. И тем не менее это случилось. Каким-то образом он стал командиром. Отряд сражался с фантомами, рассеивая их ряды с помощью живых и созданных магами иллюзий. Синк исчез. Линкейос был убит. Кама пропала. Гнедая, когда в нее попала стрела, едва не сломала ему ногу. Пришлось ее добить. Коммандос и пасынки уничтожали противника весьма умело, и партизаны илсигов, полагавшие, что знают о войне все и то, на чьей они стороне, вероятно, утром посмотрят на вещи по-другому. И опять сменят союзников. В подобной ситуации альянсы могут перезаключаться по два раза за одно утро.
А Кадакитис сидит у себя во дворце, охраняемый стражей и наемниками. Страт подошел к окну и посмотрел сквозь клубы дыма на дворец, лелея предательские мысли, полные ненависти.
Диана Дуэйн
ВНИЗУ, У РЕКИ
...Но разве можно представить всю дерзость упрямых женских сердец, ту железную волю, с которой сила женщины пробивает путь себе, сколь бы ей ни противились, не принимая "нет" за ответ.
Но наковальня Правоты стоит незыблемо, и выковывает свой меч Судьба. Коль эта сила, этот страстный дар используем во зло, в бесчестье, для погружения во мрак.
Отмщение придет. Однако странен жизни путь: Оно приходит и тогда, когда та сила на доброе идет, но только в формах, совсем иных, и это дивно...
В тот день в Санктуарии дым возносился к небесам, и его пепельное знамя развевалось во все стороны на голубом зимнем небе. Курились дымки и у алтарей, в надежде привлечь внимание богов, но за дымом пожаров они терялись. Большинство бессмертных - кто в ужасе, кто в восторге, а кто и с божественной отрешенностью - были поглощены созерцанием того, как их почитатели ведут друг против друга войну, разрывая город на части, а потом сжигая их одну за другой. Какая-то часть богов даже покинула город. Множество небогов тоже пыталось покинуть его, и кое-кому это удалось. Многие из тех, кто остался, погибли - были убиты во время беспорядков или сгорели в огне, охватившем город. Никто и не пытался считать трупы, даже бога.
Один из погибших в тот день в Санктуарии был не вполне богом. Его смерть была примечательна тем, что ее заметили - и не один раз, а трижды.
* * *
Разумеется, ее заметил он сам. Харран был рядом со смертью всю свою жизнь - и как ученик целителя-жреца Сивени Серые Глаза, и как цирюльник и лекарь на службе у псевдопасынков. Он знал неизбежные последствия того удара мечом, что нанесла ему огромная темная фигура, сидевшая на коне. "Надежды нет, - подумал он как врач, продолжая еле-еле брести и тащить на плече мальчика. - Да, этот малый умеет обращаться с мечом, сомнений нет". Кроме этой простой мысли и вспышки сожаления о раненом юноше, которого он хотел спасти, в голове у него ничего не осталось.
Сумятица, непонимание того, что происходит, стали в последнее время неизменной чертой его восприятия действительности. Во-первых, вернулись настоящие пасынки, и Харран отнюдь не находил их возвращение столь забавным, как некогда ему казалось. Ему и в голову не приходило, что его сочтут предателем за содействие псевдопасынкам в отсутствие подлинных. Как не приходило и то, что он будет иметь столько проблем со своей потерянной богиней Сивени, когда вызвал ее. Ее явление и попытка стереть Санктуарии с лица земли, предотвращенная косолапой девчонкой-нищенкой, которую Харран использовал для простейших поручений и как подстилку, повергли его в полное замешательство. Теперь Мрига-дурочка стала Мригой-Богиней, и все благодаря тем же чарам, что привели Сивени на улицы Санктуария. И Харран, как участник этого магического действа, сам тоже ненадолго стал богом.
Но его скоротечная божественность не сделала мир вокруг яснее. Внезапно лишившись Мриги, которая забрала Сивени и удалилась туда, куда удаляются боги, убитый потерей руки во время магического ритуала и ее неожиданной заменой (рукой Мриги), Харран вновь удалился в казармы псевдопасынков. Он взял в привычку носить перчатки и много пить, размышляя о том, что же дальше делать со своей жизнью. Правда, надумал он очень немного.
А потом настоящие пасынки предприняли атаку на свои старые казармы, убивая во имя Вашанки "предателей", которые заменили их со столь сомнительным успехом. Почему-то особенно их взбесило то, что в казармах жили собаки. Этого Харран понять никак не мог. Что за основание у Вашанки ненавидеть собак? Разве его когда-нибудь кусала собака? Во всяком случае, убегая от погрома в казармах, он счел необходимым забрать маленькую Тиру с собой.
Когда на него обрушился меч, она завизжала и завыла за его спиной, но он уже не мог ничего поделать. Удар пришелся в висок, и, как ни странно, Харран почти не почувствовал боли. Да, ему действительно стало немного страшно, когда он почувствовал, что голова его раскололась и часть ее отлетела в сторону; краем глаза он заметил на лезвии меча кусок своего черепа и того вещества, что, видимо, было мозгом. Харран понял, что лежит, его лицо и грудь оказались в кровавой грязи, и зрение его, пока не погасло, было приковано к тому, что было на мече. Он успел удивиться: обычно мозги гораздо темнее. По всей видимости, цвет тех, что он видел раньше, объяснялся тем, что кровь успевала свернуться. Вот и вся разница. Следующий раз он... следующий раз... вздор. Где Сивени? Где Мрига? Ведь говорят, что, когда... умираешь, твой бог или богиня... встречает тебя... На Харрана опустилась ночь, и дух его отлетел.
* * *
Тира не знала, что она - собака. Она вообще не знала ничего из того, что знают люди. Ее сознание было потоком прилагательных, где почти не было места существительным. Оно состояло из впечатлений и не улавливало связей. События шли своим чередом, но она не думала о том, что они происходят, ибо, в сущности, не думала вообще. Она просто была.
И было еще кое-что. Нет, не человек, потому что Тира не ведала, что такое человек, а некое Присутствие, с которым мир становился таким, каким должен быть, и без которого окружавшее ее прекращало быть миром. Человек, попытавшись приложить к себе восприятие Тиры, назвал бы это Адом: исчезла всякая определенность, ушла вся любовь, осталась лишь эмоциональная пустота и не проходящая тоска. Так однажды с ней уже было, и у Тиры остались смутные страхи, что Ад может вернуться. Однако, когда мир заполнялся Присутствием, связывающим все воедино, Ад отступал далеко прочь.
А еще в ее жизни были знакомые фигуры. Одна была тощая, неуклюжая, с пышным кудрявым мехом на голове. Она часто спала рядом с Тирой. Вторая, высокая и светло-бородая, находилась с ней гораздо дольше и была гораздо важнее. Тира туманно осознавала, что присутствие второй фигуры имеет какое-то отношение к ее благополучию или его отсутствию, но не понимала, какое именно, да и не стремилась понять. Когда высокая фигура брала ее на руки, когда она приносила Тире еду или бросала палку, а Тира бежала и приносила ее обратно, она была экстатически счастлива. И даже когда из ее вселенной исчезла та, тощая, Тира огорчалась не слишком долго. Она ощутила удивление, исходившее от высокой фигуры, от Присутствия, но никакого раздражения или тоски в нем не было. Значит, все нормально. И потом - та фигура, которая имела главное значение, никуда не делась. А мир Тиры разбивался вдребезги именно тогда, когда исчезала высокая фигура. Или когда она чуяла возле нее беду.
Так случилось сейчас. Все началось в тот миг, когда она весело рылась в куче мусора около казарменной кухни, и вдруг появилось очень много лошадей, а некоторые из домов стали светиться.
Тира не увязывала распространяющееся свечение с огнем, потому что огонь, каким она его знала, всегда находился в маленькой каменной штуковине в самом центре мира и, если не подходить к нему слишком близко, не причинял вреда. Поэтому она не испугалась и продолжала рыться в мусоре до тех пор, пока высокая фигура не подбежала и не подхватила ее на руки. Это встревожило Тиру; она занервничала еще больше, когда учуяла, что вокруг лежит очень много мяса. Тира никогда не получала достаточно мяса. Однако высокая фигура не дала ей к нему подобраться. Ее утащили в какое-то темное место, которое не было центром мира, а высокий, оказавшись там, все время беспокойно двигался, не беря ее на руки и не выпуская наружу. Мир начал приходить в беспорядок. Это продолжалось и продолжалось, и Тира почувствовала себя несчастной.
Потом от высокого запахло страхом - так сильно, как никогда. Он выбежал, оставив ее одну, и мир стал уже совсем невыносимым. Сама того не сознавая, Тира принялась плакать, приплясывая и скребясь около твердой штуковины, которая иногда превращалась в дыру в стене. Но что бы она ни делала, дыра не появлялась. Тогда она вспомнила, что есть еще одна дыра, повыше. Высокий часто подходил к ней, и с отчаянной надеждой оказаться около него там, где он был, Тира вспрыгнула на стул и потом на стол - она, конечно, не знала, что это такое, - и, дрожа всем телом, в конце концов оказалась на подоконнике. Носом она толкнула ставню.
И увидела, как высокий бежит через улицу и что-то тащит на своем плече. Обоняние Тиры наполнилось запахом крови и жареного мяса, который шел снизу, в ее голове тут же выстроился ряд: высокий - огонь - мясо, и она решила, что ее наконец-то решили накормить. Придя в радостное возбуждение, она затявкала.
В сторону высокого скакали лошади. К ним Тира испытывала смешанные чувства. Однажды одна лошадь перестала лягаться, и высокий дал Тире ее кусочек. Было очень вкусно. "Еще пища?" - подумала Тира, конечно, в той степени, в какой могла думать. Но лошади, приблизившись к высокому и мясу, не остановились. Несколько мгновений ей ничего не было видно. Потом лошади разбежались, и Тира, заскулив, принюхалась. Она учуяла запах высокого. Однако, к ее великому ужасу, с запахом происходило нечто такое, чего раньше никогда не было: он остывал. Он слабел и исчезал, превращаясь вдруг в запах мяса. И Присутствие - то, что делало ее мир живым, - это Присутствие ушло...
Когда перед глазами рушится вселенная, естественно ее оплакивать. Тира не знала, что такое "оплакивать", но как раз этим она и занялась. Стоя и трясясь на подоконнике, она, пронизанная болью, выла и выла. А когда лошади подошли совсем близко и фигуры, что сидели на них, стали показывать на Тиру, она пришла в совершенную панику и, вывалившись из окна, покатилась, кувыркаясь по скату крыши, вниз. В этот момент она не ощущала боли: когда миру приходит конец, какое значение имеют несколько ушибов? Упав среди каких-то обломков, она тут же вскочила на ноги и побежала прочь, не осознав даже, что хромает. Она неслась по грязной улице, держась подальше от горевшей баррикады, промчалась, не останавливаясь, мимо разрубленного мяса, бывшего когда-то высоким. Она бежала долго-долго, изливая в вое свои ужас и тоску. Пока не наткнулась на знакомый запах - запах пищевых отбросов. Отчаянно стремясь к чему-нибудь привычному, она зарылась в их кучу, но легче ей не стало. Лапа болела, и Тира ощущала такое горе, что даже не попыталась исследовать соблазнительные кости и объедки, в которых нашла спасение. Час шел за часом, а она все продолжала выть и скулить. Пока, утомленная, не провалилась в беспокойный сон. Вот-вот должно было взойти солнце. Но для Тиры мир навеки погрузился во мрак, ибо из него ушла всякая радость. Высокий стал мясом, и Присутствия больше не было.
Перед тем как уснуть, Тира ближе, чем когда-либо в своей жизни, подошла к тому, что называется мыслью. Завывая, она пожалела о том, что тоже не превратилась в мясо.
* * *
Боги Санктуария, как и любые другие боги, предпочитали пребывать в мире, где времени не существует, в мире, который сам несет в себе время и пространство смертных, но не подвластен их законам. Отсутствие времени не доступно пониманию - даже боги - покровители наук не в силах объяснить его природу - и с трудом поддается описанию, особенно для смертных, которые обязательно характеризуют все с использованием временных категорий, ибо без них речь их становится бессмысленной.
У большинства смертных, которым в снах или видениях случается посетить эти миры, остается воспоминание о заливающем все свете. Те счастливцы-умершие, которые попадают туда, забывают о времени и начинают воспринимать бытие по-иному. Так же, как боги. В этом месте, где отсутствие времени делает пространство податливым, они воздвигают свои чертоги без каких-либо инструментов, с помощью одной только мысли и по желанию могут преобразить их в любой момент. Они меняют свой облик, как смертные меняют одежду, по тем же самым причинам - гигиена, вежливость, скука или, может, какой-нибудь особый случай. Как и у смертных, у них есть свои любимые занятия. Они дружат и враждуют между собой, заводят романы со смертными или другими божествами, ссорятся - как поодиночке, так и целыми пантеонами. Некоторые боги находят подобное сходство с поведением смертных весьма огорчительным. Большинство же предпочитают не задумываться над этим и не обращать внимания на глубинный свет, который часто осеняет Сверкающие Чертоги снаружи и изнутри, словно наблюдая за тем, что делают боги и смертные.
Не так давно в окрестностях появился еще один Чертог, который, однако, не всегда был сияющим. Он был то высоким строгим храмом с белыми колоннами, какие строят обладающие эстетическим чутьем смертные, то низкой каменной хибарой с соломенной крышей, дерзко торчащей посредине грязного, затоптанного двора. Но в любом случае у него явно был такой вид, будто в нем живут смертные, и проходившие мимо боги находили его кто безвкусным, кто восхитительно примитивным, а кто и образчиком авангардизма. Обитель эта менялась порой по нескольку раз в минуту, а то и чаще, и после подобных судорожных превращений из окон и дверей вылетали снопы молний, а изнутри доносились шлепки и крики. Вскоре жившие по соседству боги пришли к выводу, что разделение этого дома в самом себе весьма симптоматично. Богиня или богини, жившие в нем, переживали жестокий личностный кризис.
- Ты когда-нибудь думаешь о чем-то, кроме нарядов?
- По крайней мере, я о них все-таки думаю. Ты же богиня, тебе нельзя ходить в таких... таких лохмотьях!
- Вот еще! Это платье порвалось совсем чуть-чуть. И оно очень удобное, оно действительно прикрывает мое тело - не то, что та старая туника Ильса, которую ты никогда не снимаешь. Она того и гляди свалится. Или этот мерзкий кожаный шлем с уродливой рожей на нем...
- Позволь заметить, что, когда мой отец трясет этот шлем над армиями, они в ужасе разбегаются.
- Что тут удивительного, ведь от него такая вонища! И потом - не твой, а наш отец. О, Сивени, поставь эту вазу на место. Кстати, не припоминаю, чтобы Илье последние годы рассеивал какую-нибудь армию. А сейчас, пожалуй, самое время...
- Ах ты...
По мрамору храма стегали молнии, испещряя его черными шрамами. Серебряный ворон, вопя, вылетел меж двух колонн и взгромоздился на верхнюю ветку покрытого золотыми яблоками дерева, что росло на достаточно Безопасном расстоянии. Удар молнии сопровождался оглушительным грохотом, но одного взгляда было достаточно, чтобы заметить, что вреда от нее было немного. Вскоре она растаяла, а ужасный гром распался на шепчущее эхо и затих. Храм содрогнулся, осел, стал коричнево-серым, каменно-соломенным. Затем исчез и он.
На этом месте, то излучавшем сияние, то вдруг кажущемся очень грязным, стояли две женщины. Одна из них была, как и положено божеству, высокой, в струящемся одеянии, в шлеме с гребнем и держала в руках копье, вокруг которого мрачно шипели и прыгали послушные ей молнии - воплощение холодной красоты и блеска, сама божественность и девичья стать, с виду совершенно неприступная. На расстоянии вытянутой руки от нее находилась особа не столь высокая, отнюдь не такая красивая, вся перемазанная, в простой, залатанной одежде, с непокрытыми пышными и кудрявыми темными волосами, растрепанная и вооруженная только кухонным ножом. Мгновение они безмолвно глядели друг на друга - Сивени и Мрига, царственная и мудрая воительница и дурочка-девка. Однако именно у дурочки было виноватое, задумчивое выражение лица, а у Владычицы Брани под глазом красовался синяк.
- Пора с этим кончать, - сказала Мрига, бросая нож в сияющую грязь и отворачиваясь от своего второго "я". - Мы готовы разорвать друг друга из-за ерунды. Наш город разваливается, наш жрец - один посреди всего этого ужаса, а мы не отваживаемся ему помочь, да и собственное дело уладить не можем.
- Ты не отваживаешься, - презрительно произнесла Сивени. Но не пошевелилась.
Мрига вздохнула. До того, как стать богиней, она была безумной, но ее безумие не включало в себя раздвоение личности, поэтому она оказалась в затруднении, обнаружив, что едина с Сивени Серые Глаза. Сивени была дочерью Ильса, одновременно богиней войны, наук и искусств, девой, являвшей собой обоюдоострое разящее лезвие илсигских богов: она и царица холодной мудрости, и разящая дочь бога, против которой бессилен любой бог илсигского пантеона, кроме ее собственного отца. Сивени была не в восторге оттого, что потеряла часть себя в то время, когда в Санктуарии ранканский пантеон брал верх, и еще раз, когда в жалкой уличной стычке не сумела выйти победительницей. Однако это случилось, и первое досаждало ей больше, хотя ныне эта часть уже находилась в мире, где нет времени, подвергаясь его благому воздействию. Когда бога попадают в ловушку времени, как случалось со многими богами Санктуария, их атрибуты просачиваются через барьер для того, чтобы воплотиться в личность, которая в наибольшей степени им соответствует. В случае Сивени таковой оказалась Мрига. Даже будучи вечно голодной дурочкой-нищенкой, она обожала клинки из отличной стали. После того как Харран нашел ее на базаре, занятой тем, что она бессмысленно терла обломок металла о камень, он частенько поручал ей заточку мечей и пик. Видимо, это был знак судьбы, то что ее, слабоумную и косолапую, нашел один из последних жрецов Сивени в Санктуарии и, как всегда поступали с убогими, привел в храм богини. И вот, когда однажды ночью Харран отправился совершать магический обряд, который должен был освободить Сивени от законов времени и вернуть ее обратно в мир на погибель ранканским богам, Мрига потянулась за ним, как железо за магнитом.
Ритуал, который он совершал, наверняка должен был возвратить утраченное. Так и произошло: не только Сивени вернулась в свой храм, но и Харран обрел божественность, а Мрига - разум, которого не было. Харран, слепо обожавший свою богиню в ее полной и гармоничной ипостаси, был глубоко потрясен, обнаружив, что имеет дело не с благосклонной девой покровительницей искусств и мира, а с холодной жестокой силой, которую утрата важнейших атрибутов превратила в существо иррациональное и раздражительное. Сивени была готова стереть Санктуарии с лица земли, если боги ранкан немедленно не встретятся с нею на поле брани. Харран попытался ее остановить, ибо хоть Санктуарии и был вонючей выгребной ямой, тем не менее он оставался его домом. В отместку Сивени едва не убила его.
Ее остановила Мрига. Ее сознательная божественность, которую каждый смертный временно утрачивает в момент рождения, возродилась, и она полностью овладела мудрым состраданием и холодной рассудительностью атрибутами, утерянными когда-то Сивени. Между ней и другим ее "я" произошло столкновение, в котором победительницей вышла Мрига, и обе быстро поняли, что они суть одно, хотя и разделенное и неполноценное. Им необходимо было единение в мире, где нет времени. В мире смертных оно было невозможно. Осознав это, они, как одна, обратились к Харрану и покинули его, залечив руку, которую забрала Сивени, и удалились в те веси, куда смертным дороги нет. Разумеется, они собирались вернуться к нему - или за ним - после того, как их силы воссоединятся.
Заламывая маленькие, словно у женщины, руки, цирюльник Харран мерил шагами маленькую мансарду, время от времени бросая взгляд из окна. Он укрылся в ней совершенно случайно, когда начался весь этот ужас, что обрушился на казармы. У него не было больше практики, не было больше дома, ему некуда было идти. Мрига покинула его. Осталась только маленькая собачка, которая, высунув язык и выражая повизгиванием сочувствие, бегала за ним по комнате.
Но каковы бы ни были его душевные страдания, он оставался лекарем. Боль, что он видел вокруг, терзала его, отдаваясь в собственном теле. "О, проклятье", - пробормотал он, увидев, как из полыхающего алым пламенем укрытия выскочил мальчик и бросил факел. Точнее, попытался бросить, потому что ему помешала стрела, пронзив ногу выше колена. Мальчик закричал и упал. "Проклятье". Харран захлопнул ставни, закрыл глаза, а затем вдруг повернулся и, стуча каблуками, бросился вниз по лестнице, навстречу запаху дыма и ослепительно яркому свету. От дыма защипало глаза. Шум стоял оглушительный, и Харран едва различил за ревом горящей баррикады и криками дерущихся людей вопли мальчика. Громко заржали лошади. А вот и стук копыт. Харран едва успел отскочить, когда мимо него пронеслась цепочка всадников. "Тихо, - шепнул он вопящему, мечущемуся от боли юноше. - Замолчи!" Схватив его за руку, Харран забросил ее себе на плечо и вдруг услышал бешеный лай и усилившиеся крики. Поднявшись на ноги, лекарь увидел, что всадники, теперь уже сплошной грозной стеной, возвращались.
О богиня...
* * *
Страт натолкнулся на ударный отряд своих собственных сил, который удерживал дорогу. После мгновенного замешательства всадники развернулись и, грохоча по мостовой, последовали за ним. Впереди была горящая баррикада, на них обрушился град камней. Темные на фоне яркого света фигуры преградили путь.
Широким полукругом Страт выдернул меч и обрушил его на голову высокого человека. Голова раскололась надвое, а Страт уже рванулся дальше. Всадник, ехавший за ним, на секунду замешкался - его лошадь споткнулась о труп. А следом уже надвигались остальные, круша стальными копытами лошадей кости упавших, с мечами наголо, готовые покончить с людьми Джабала на баррикадах.
* * *
Детям, безусловно, было интересно. Один мальчик, болтая гораздо меньше, чем обычно, то и дело подходил к окну и выглядывал в него. Другой и вовсе не отводил глаз от того, что происходило на улицах. Он удивленно воззрился на Нико, когда тот подошел и взял их обоих на руки.
Какие-то колдовские силы охраняли их. Нико увидел некий темный поток, который попытался прорвать защиту, но был разорван в клочья и унесен ветром, который взамен принес пока еще слабое пламя начинающегося пожара. Он услышал тоскливый вопль, подобный крику большой хищной птицы. Подобный стонам проклятой души. Подобный рыданию брошенного любовника.
Укрепления вокруг уже начали полыхать ослепительными в темноте языками пламени. Но пока еще держались.
Санктуарий был полон пожаров, баррикад, грабежей. Вооруженные жрецы Бога-Громовержца оказались довольно мощной преградой. Но и они были бессильны против того рваного и кровавого нечто, что лезло во все щели дворца. Нико знал, что оно ищет его; он узнал этого мстительного, неотвязного духа. Он посещал Нико во сне, молил, забыв, что давно стал трупом. Нико только глотал слезы в подобных случаях, не будучи в силах ничего объяснить, да дух и не желал ничего слушать.
- Помоги мне отсюда выбраться! - закричал Нико через весь зал, испугав детей. В дверях показался жрец - в руках пика, глаза расширены. - Я хочу убраться из этого города, будь он проклят!
Жрец продолжал пялиться на него. Нико, с ребенком в каждой руке, пинком распахнул дверь пошире и бросился прочь.
Дети прижимались к нему и обнимали за шею. Один вытер слезы с его лица, и Нико, мечтая о рассвете и о лодке, которая, по словам жрецов, должна вот-вот прибыть, бросил последний взгляд назад.
* * *
Вниз по реке Белая Лошадь плыла баржа, по меркам Санктуария, весьма основательная. За ней, обхватив себя руками и отбросив капюшон своего черного плаща, наблюдала Ишад. Подле нее находились верные слуги пристыженный Хаут и самодовольно ухмыляющийся Стилчо. На деревьях, как обычно, сидели птицы. Дыхание замерзало на ветру, таким холодным было утро, хотя вряд ли оно могло остановить погромы и стычки в городе. В воздухе пахло дымом.
- Они хотят войны, - сказала Ишад, - они ее получат. Пусть насладятся ею по горло. Пусть ведут ее до тех пор, пока город не придет в такой упадок, что привести его в порядок и подчинить себе не сможет ни одна из сил. Вы слышали притчу о кольце Шипри? На богиню набросились три демона, собиравшихся, по всей видимости, ее изнасиловать. У нее было золотое украшение, и она швырнула его первому демону, чтобы он защитил ее от двух других, дав ей возможность убежать. Но тут кольцо схватил второй, а следом и третий. Богиня убежала, а они так по сей день и стоят. Ни один из демонов не может завладеть кольцом, и никто не хочет уступить другим. И так будет продолжаться до скончания мира. - Она пребывала в несвойственном ей добродушном расположении духа и наградила подручных веселой улыбкой.
Баржа проплыла под мостом. Следом за ней полетела черная птица, ветер далеко разносил ее заунывные крики.
* * *
Гнедая была мертва. Спотыкаясь, Страт бродил туда-сюда по помещению временного штаба, устроенного отрядом в самом сердце Гильдии магов. На столе валялась груда карт и планов, которые приходилось исправлять каждый час из-за меняющейся обстановки на улицах. Хотелось спать, и он мечтал о том, чтобы помыться. Он весь пропах дымом, потом и кровью, он отдавал приказы, вычерчивал схемы и выслушивал поступавшие рапорты.
Он не стремился к этому. У него не было желания взять командование на себя. И тем не менее это случилось. Каким-то образом он стал командиром. Отряд сражался с фантомами, рассеивая их ряды с помощью живых и созданных магами иллюзий. Синк исчез. Линкейос был убит. Кама пропала. Гнедая, когда в нее попала стрела, едва не сломала ему ногу. Пришлось ее добить. Коммандос и пасынки уничтожали противника весьма умело, и партизаны илсигов, полагавшие, что знают о войне все и то, на чьей они стороне, вероятно, утром посмотрят на вещи по-другому. И опять сменят союзников. В подобной ситуации альянсы могут перезаключаться по два раза за одно утро.
А Кадакитис сидит у себя во дворце, охраняемый стражей и наемниками. Страт подошел к окну и посмотрел сквозь клубы дыма на дворец, лелея предательские мысли, полные ненависти.
Диана Дуэйн
ВНИЗУ, У РЕКИ
...Но разве можно представить всю дерзость упрямых женских сердец, ту железную волю, с которой сила женщины пробивает путь себе, сколь бы ей ни противились, не принимая "нет" за ответ.
Но наковальня Правоты стоит незыблемо, и выковывает свой меч Судьба. Коль эта сила, этот страстный дар используем во зло, в бесчестье, для погружения во мрак.
Отмщение придет. Однако странен жизни путь: Оно приходит и тогда, когда та сила на доброе идет, но только в формах, совсем иных, и это дивно...
В тот день в Санктуарии дым возносился к небесам, и его пепельное знамя развевалось во все стороны на голубом зимнем небе. Курились дымки и у алтарей, в надежде привлечь внимание богов, но за дымом пожаров они терялись. Большинство бессмертных - кто в ужасе, кто в восторге, а кто и с божественной отрешенностью - были поглощены созерцанием того, как их почитатели ведут друг против друга войну, разрывая город на части, а потом сжигая их одну за другой. Какая-то часть богов даже покинула город. Множество небогов тоже пыталось покинуть его, и кое-кому это удалось. Многие из тех, кто остался, погибли - были убиты во время беспорядков или сгорели в огне, охватившем город. Никто и не пытался считать трупы, даже бога.
Один из погибших в тот день в Санктуарии был не вполне богом. Его смерть была примечательна тем, что ее заметили - и не один раз, а трижды.
* * *
Разумеется, ее заметил он сам. Харран был рядом со смертью всю свою жизнь - и как ученик целителя-жреца Сивени Серые Глаза, и как цирюльник и лекарь на службе у псевдопасынков. Он знал неизбежные последствия того удара мечом, что нанесла ему огромная темная фигура, сидевшая на коне. "Надежды нет, - подумал он как врач, продолжая еле-еле брести и тащить на плече мальчика. - Да, этот малый умеет обращаться с мечом, сомнений нет". Кроме этой простой мысли и вспышки сожаления о раненом юноше, которого он хотел спасти, в голове у него ничего не осталось.
Сумятица, непонимание того, что происходит, стали в последнее время неизменной чертой его восприятия действительности. Во-первых, вернулись настоящие пасынки, и Харран отнюдь не находил их возвращение столь забавным, как некогда ему казалось. Ему и в голову не приходило, что его сочтут предателем за содействие псевдопасынкам в отсутствие подлинных. Как не приходило и то, что он будет иметь столько проблем со своей потерянной богиней Сивени, когда вызвал ее. Ее явление и попытка стереть Санктуарии с лица земли, предотвращенная косолапой девчонкой-нищенкой, которую Харран использовал для простейших поручений и как подстилку, повергли его в полное замешательство. Теперь Мрига-дурочка стала Мригой-Богиней, и все благодаря тем же чарам, что привели Сивени на улицы Санктуария. И Харран, как участник этого магического действа, сам тоже ненадолго стал богом.
Но его скоротечная божественность не сделала мир вокруг яснее. Внезапно лишившись Мриги, которая забрала Сивени и удалилась туда, куда удаляются боги, убитый потерей руки во время магического ритуала и ее неожиданной заменой (рукой Мриги), Харран вновь удалился в казармы псевдопасынков. Он взял в привычку носить перчатки и много пить, размышляя о том, что же дальше делать со своей жизнью. Правда, надумал он очень немного.
А потом настоящие пасынки предприняли атаку на свои старые казармы, убивая во имя Вашанки "предателей", которые заменили их со столь сомнительным успехом. Почему-то особенно их взбесило то, что в казармах жили собаки. Этого Харран понять никак не мог. Что за основание у Вашанки ненавидеть собак? Разве его когда-нибудь кусала собака? Во всяком случае, убегая от погрома в казармах, он счел необходимым забрать маленькую Тиру с собой.
Когда на него обрушился меч, она завизжала и завыла за его спиной, но он уже не мог ничего поделать. Удар пришелся в висок, и, как ни странно, Харран почти не почувствовал боли. Да, ему действительно стало немного страшно, когда он почувствовал, что голова его раскололась и часть ее отлетела в сторону; краем глаза он заметил на лезвии меча кусок своего черепа и того вещества, что, видимо, было мозгом. Харран понял, что лежит, его лицо и грудь оказались в кровавой грязи, и зрение его, пока не погасло, было приковано к тому, что было на мече. Он успел удивиться: обычно мозги гораздо темнее. По всей видимости, цвет тех, что он видел раньше, объяснялся тем, что кровь успевала свернуться. Вот и вся разница. Следующий раз он... следующий раз... вздор. Где Сивени? Где Мрига? Ведь говорят, что, когда... умираешь, твой бог или богиня... встречает тебя... На Харрана опустилась ночь, и дух его отлетел.
* * *
Тира не знала, что она - собака. Она вообще не знала ничего из того, что знают люди. Ее сознание было потоком прилагательных, где почти не было места существительным. Оно состояло из впечатлений и не улавливало связей. События шли своим чередом, но она не думала о том, что они происходят, ибо, в сущности, не думала вообще. Она просто была.
И было еще кое-что. Нет, не человек, потому что Тира не ведала, что такое человек, а некое Присутствие, с которым мир становился таким, каким должен быть, и без которого окружавшее ее прекращало быть миром. Человек, попытавшись приложить к себе восприятие Тиры, назвал бы это Адом: исчезла всякая определенность, ушла вся любовь, осталась лишь эмоциональная пустота и не проходящая тоска. Так однажды с ней уже было, и у Тиры остались смутные страхи, что Ад может вернуться. Однако, когда мир заполнялся Присутствием, связывающим все воедино, Ад отступал далеко прочь.
А еще в ее жизни были знакомые фигуры. Одна была тощая, неуклюжая, с пышным кудрявым мехом на голове. Она часто спала рядом с Тирой. Вторая, высокая и светло-бородая, находилась с ней гораздо дольше и была гораздо важнее. Тира туманно осознавала, что присутствие второй фигуры имеет какое-то отношение к ее благополучию или его отсутствию, но не понимала, какое именно, да и не стремилась понять. Когда высокая фигура брала ее на руки, когда она приносила Тире еду или бросала палку, а Тира бежала и приносила ее обратно, она была экстатически счастлива. И даже когда из ее вселенной исчезла та, тощая, Тира огорчалась не слишком долго. Она ощутила удивление, исходившее от высокой фигуры, от Присутствия, но никакого раздражения или тоски в нем не было. Значит, все нормально. И потом - та фигура, которая имела главное значение, никуда не делась. А мир Тиры разбивался вдребезги именно тогда, когда исчезала высокая фигура. Или когда она чуяла возле нее беду.
Так случилось сейчас. Все началось в тот миг, когда она весело рылась в куче мусора около казарменной кухни, и вдруг появилось очень много лошадей, а некоторые из домов стали светиться.
Тира не увязывала распространяющееся свечение с огнем, потому что огонь, каким она его знала, всегда находился в маленькой каменной штуковине в самом центре мира и, если не подходить к нему слишком близко, не причинял вреда. Поэтому она не испугалась и продолжала рыться в мусоре до тех пор, пока высокая фигура не подбежала и не подхватила ее на руки. Это встревожило Тиру; она занервничала еще больше, когда учуяла, что вокруг лежит очень много мяса. Тира никогда не получала достаточно мяса. Однако высокая фигура не дала ей к нему подобраться. Ее утащили в какое-то темное место, которое не было центром мира, а высокий, оказавшись там, все время беспокойно двигался, не беря ее на руки и не выпуская наружу. Мир начал приходить в беспорядок. Это продолжалось и продолжалось, и Тира почувствовала себя несчастной.
Потом от высокого запахло страхом - так сильно, как никогда. Он выбежал, оставив ее одну, и мир стал уже совсем невыносимым. Сама того не сознавая, Тира принялась плакать, приплясывая и скребясь около твердой штуковины, которая иногда превращалась в дыру в стене. Но что бы она ни делала, дыра не появлялась. Тогда она вспомнила, что есть еще одна дыра, повыше. Высокий часто подходил к ней, и с отчаянной надеждой оказаться около него там, где он был, Тира вспрыгнула на стул и потом на стол - она, конечно, не знала, что это такое, - и, дрожа всем телом, в конце концов оказалась на подоконнике. Носом она толкнула ставню.
И увидела, как высокий бежит через улицу и что-то тащит на своем плече. Обоняние Тиры наполнилось запахом крови и жареного мяса, который шел снизу, в ее голове тут же выстроился ряд: высокий - огонь - мясо, и она решила, что ее наконец-то решили накормить. Придя в радостное возбуждение, она затявкала.
В сторону высокого скакали лошади. К ним Тира испытывала смешанные чувства. Однажды одна лошадь перестала лягаться, и высокий дал Тире ее кусочек. Было очень вкусно. "Еще пища?" - подумала Тира, конечно, в той степени, в какой могла думать. Но лошади, приблизившись к высокому и мясу, не остановились. Несколько мгновений ей ничего не было видно. Потом лошади разбежались, и Тира, заскулив, принюхалась. Она учуяла запах высокого. Однако, к ее великому ужасу, с запахом происходило нечто такое, чего раньше никогда не было: он остывал. Он слабел и исчезал, превращаясь вдруг в запах мяса. И Присутствие - то, что делало ее мир живым, - это Присутствие ушло...
Когда перед глазами рушится вселенная, естественно ее оплакивать. Тира не знала, что такое "оплакивать", но как раз этим она и занялась. Стоя и трясясь на подоконнике, она, пронизанная болью, выла и выла. А когда лошади подошли совсем близко и фигуры, что сидели на них, стали показывать на Тиру, она пришла в совершенную панику и, вывалившись из окна, покатилась, кувыркаясь по скату крыши, вниз. В этот момент она не ощущала боли: когда миру приходит конец, какое значение имеют несколько ушибов? Упав среди каких-то обломков, она тут же вскочила на ноги и побежала прочь, не осознав даже, что хромает. Она неслась по грязной улице, держась подальше от горевшей баррикады, промчалась, не останавливаясь, мимо разрубленного мяса, бывшего когда-то высоким. Она бежала долго-долго, изливая в вое свои ужас и тоску. Пока не наткнулась на знакомый запах - запах пищевых отбросов. Отчаянно стремясь к чему-нибудь привычному, она зарылась в их кучу, но легче ей не стало. Лапа болела, и Тира ощущала такое горе, что даже не попыталась исследовать соблазнительные кости и объедки, в которых нашла спасение. Час шел за часом, а она все продолжала выть и скулить. Пока, утомленная, не провалилась в беспокойный сон. Вот-вот должно было взойти солнце. Но для Тиры мир навеки погрузился во мрак, ибо из него ушла всякая радость. Высокий стал мясом, и Присутствия больше не было.
Перед тем как уснуть, Тира ближе, чем когда-либо в своей жизни, подошла к тому, что называется мыслью. Завывая, она пожалела о том, что тоже не превратилась в мясо.
* * *
Боги Санктуария, как и любые другие боги, предпочитали пребывать в мире, где времени не существует, в мире, который сам несет в себе время и пространство смертных, но не подвластен их законам. Отсутствие времени не доступно пониманию - даже боги - покровители наук не в силах объяснить его природу - и с трудом поддается описанию, особенно для смертных, которые обязательно характеризуют все с использованием временных категорий, ибо без них речь их становится бессмысленной.
У большинства смертных, которым в снах или видениях случается посетить эти миры, остается воспоминание о заливающем все свете. Те счастливцы-умершие, которые попадают туда, забывают о времени и начинают воспринимать бытие по-иному. Так же, как боги. В этом месте, где отсутствие времени делает пространство податливым, они воздвигают свои чертоги без каких-либо инструментов, с помощью одной только мысли и по желанию могут преобразить их в любой момент. Они меняют свой облик, как смертные меняют одежду, по тем же самым причинам - гигиена, вежливость, скука или, может, какой-нибудь особый случай. Как и у смертных, у них есть свои любимые занятия. Они дружат и враждуют между собой, заводят романы со смертными или другими божествами, ссорятся - как поодиночке, так и целыми пантеонами. Некоторые боги находят подобное сходство с поведением смертных весьма огорчительным. Большинство же предпочитают не задумываться над этим и не обращать внимания на глубинный свет, который часто осеняет Сверкающие Чертоги снаружи и изнутри, словно наблюдая за тем, что делают боги и смертные.
Не так давно в окрестностях появился еще один Чертог, который, однако, не всегда был сияющим. Он был то высоким строгим храмом с белыми колоннами, какие строят обладающие эстетическим чутьем смертные, то низкой каменной хибарой с соломенной крышей, дерзко торчащей посредине грязного, затоптанного двора. Но в любом случае у него явно был такой вид, будто в нем живут смертные, и проходившие мимо боги находили его кто безвкусным, кто восхитительно примитивным, а кто и образчиком авангардизма. Обитель эта менялась порой по нескольку раз в минуту, а то и чаще, и после подобных судорожных превращений из окон и дверей вылетали снопы молний, а изнутри доносились шлепки и крики. Вскоре жившие по соседству боги пришли к выводу, что разделение этого дома в самом себе весьма симптоматично. Богиня или богини, жившие в нем, переживали жестокий личностный кризис.
- Ты когда-нибудь думаешь о чем-то, кроме нарядов?
- По крайней мере, я о них все-таки думаю. Ты же богиня, тебе нельзя ходить в таких... таких лохмотьях!
- Вот еще! Это платье порвалось совсем чуть-чуть. И оно очень удобное, оно действительно прикрывает мое тело - не то, что та старая туника Ильса, которую ты никогда не снимаешь. Она того и гляди свалится. Или этот мерзкий кожаный шлем с уродливой рожей на нем...
- Позволь заметить, что, когда мой отец трясет этот шлем над армиями, они в ужасе разбегаются.
- Что тут удивительного, ведь от него такая вонища! И потом - не твой, а наш отец. О, Сивени, поставь эту вазу на место. Кстати, не припоминаю, чтобы Илье последние годы рассеивал какую-нибудь армию. А сейчас, пожалуй, самое время...
- Ах ты...
По мрамору храма стегали молнии, испещряя его черными шрамами. Серебряный ворон, вопя, вылетел меж двух колонн и взгромоздился на верхнюю ветку покрытого золотыми яблоками дерева, что росло на достаточно Безопасном расстоянии. Удар молнии сопровождался оглушительным грохотом, но одного взгляда было достаточно, чтобы заметить, что вреда от нее было немного. Вскоре она растаяла, а ужасный гром распался на шепчущее эхо и затих. Храм содрогнулся, осел, стал коричнево-серым, каменно-соломенным. Затем исчез и он.
На этом месте, то излучавшем сияние, то вдруг кажущемся очень грязным, стояли две женщины. Одна из них была, как и положено божеству, высокой, в струящемся одеянии, в шлеме с гребнем и держала в руках копье, вокруг которого мрачно шипели и прыгали послушные ей молнии - воплощение холодной красоты и блеска, сама божественность и девичья стать, с виду совершенно неприступная. На расстоянии вытянутой руки от нее находилась особа не столь высокая, отнюдь не такая красивая, вся перемазанная, в простой, залатанной одежде, с непокрытыми пышными и кудрявыми темными волосами, растрепанная и вооруженная только кухонным ножом. Мгновение они безмолвно глядели друг на друга - Сивени и Мрига, царственная и мудрая воительница и дурочка-девка. Однако именно у дурочки было виноватое, задумчивое выражение лица, а у Владычицы Брани под глазом красовался синяк.
- Пора с этим кончать, - сказала Мрига, бросая нож в сияющую грязь и отворачиваясь от своего второго "я". - Мы готовы разорвать друг друга из-за ерунды. Наш город разваливается, наш жрец - один посреди всего этого ужаса, а мы не отваживаемся ему помочь, да и собственное дело уладить не можем.
- Ты не отваживаешься, - презрительно произнесла Сивени. Но не пошевелилась.
Мрига вздохнула. До того, как стать богиней, она была безумной, но ее безумие не включало в себя раздвоение личности, поэтому она оказалась в затруднении, обнаружив, что едина с Сивени Серые Глаза. Сивени была дочерью Ильса, одновременно богиней войны, наук и искусств, девой, являвшей собой обоюдоострое разящее лезвие илсигских богов: она и царица холодной мудрости, и разящая дочь бога, против которой бессилен любой бог илсигского пантеона, кроме ее собственного отца. Сивени была не в восторге оттого, что потеряла часть себя в то время, когда в Санктуарии ранканский пантеон брал верх, и еще раз, когда в жалкой уличной стычке не сумела выйти победительницей. Однако это случилось, и первое досаждало ей больше, хотя ныне эта часть уже находилась в мире, где нет времени, подвергаясь его благому воздействию. Когда бога попадают в ловушку времени, как случалось со многими богами Санктуария, их атрибуты просачиваются через барьер для того, чтобы воплотиться в личность, которая в наибольшей степени им соответствует. В случае Сивени таковой оказалась Мрига. Даже будучи вечно голодной дурочкой-нищенкой, она обожала клинки из отличной стали. После того как Харран нашел ее на базаре, занятой тем, что она бессмысленно терла обломок металла о камень, он частенько поручал ей заточку мечей и пик. Видимо, это был знак судьбы, то что ее, слабоумную и косолапую, нашел один из последних жрецов Сивени в Санктуарии и, как всегда поступали с убогими, привел в храм богини. И вот, когда однажды ночью Харран отправился совершать магический обряд, который должен был освободить Сивени от законов времени и вернуть ее обратно в мир на погибель ранканским богам, Мрига потянулась за ним, как железо за магнитом.
Ритуал, который он совершал, наверняка должен был возвратить утраченное. Так и произошло: не только Сивени вернулась в свой храм, но и Харран обрел божественность, а Мрига - разум, которого не было. Харран, слепо обожавший свою богиню в ее полной и гармоничной ипостаси, был глубоко потрясен, обнаружив, что имеет дело не с благосклонной девой покровительницей искусств и мира, а с холодной жестокой силой, которую утрата важнейших атрибутов превратила в существо иррациональное и раздражительное. Сивени была готова стереть Санктуарии с лица земли, если боги ранкан немедленно не встретятся с нею на поле брани. Харран попытался ее остановить, ибо хоть Санктуарии и был вонючей выгребной ямой, тем не менее он оставался его домом. В отместку Сивени едва не убила его.
Ее остановила Мрига. Ее сознательная божественность, которую каждый смертный временно утрачивает в момент рождения, возродилась, и она полностью овладела мудрым состраданием и холодной рассудительностью атрибутами, утерянными когда-то Сивени. Между ней и другим ее "я" произошло столкновение, в котором победительницей вышла Мрига, и обе быстро поняли, что они суть одно, хотя и разделенное и неполноценное. Им необходимо было единение в мире, где нет времени. В мире смертных оно было невозможно. Осознав это, они, как одна, обратились к Харрану и покинули его, залечив руку, которую забрала Сивени, и удалились в те веси, куда смертным дороги нет. Разумеется, они собирались вернуться к нему - или за ним - после того, как их силы воссоединятся.