Асприн Роберт Линн. Смертоносная Зима

   Звук этих хлопающих ладошек звоном отдавался у Нико в ушах, подобно грому, ниспосылаемому на землю богом Вашанкой, подобно молниям, которые, казалось, Бог-Громовержец изверг из детских уст, когда мальчик захихикал от восторга.
   Стелс поглубже забился в угол кареты и спросил:
   - Что за?..
   И хотя ребенок вновь стал ребенком, другой, более глубокий голос зазвенел у пасынка в голове.
   - Посмотри на меня, фаворит Риддлера, пойди и скажи своему лидеру, что я вернулся. И что я возьму все, что у вас есть, прежде чем этот жалкий мирок, который ты считаешь своим, не умрет в муках.
   Мальчик, из чьих уст не могли выйти такие слова, лепетал:
   - Сойдат? Гелой? Давай дьюзить? Дьюзим? Мы едем на больсую пьегулку? К озелу? Сколо? Хотю ежать сколее!
   Нико, моментально протрезвевший, колючим взглядом посмотрел на женщину и вежливо ей кивнул.
   - Вы мать этого ребенка! Та самая танцовщица из храма - Сейлалха, Первая Супруга, которая понесла от Вашанки.
   Это не было вопросом, и женщина не потрудилась ответить.
   Нико наклонился вперед, к двоим малышам. Тот, что был потемнее, сосал большой палец и изучал его своими черными круглыми глазками. Светловолосый блаженно улыбался.
   - Сколо? - спросил мальчик, хотя был слишком мал, чтобы обсуждать подобные тонкости, насколько мог судить Нико.
   Он ответил:
   - Скоро, если ты заслужишь это, дитя, и будешь чистым в сердце своем. Достойным уважения. Любящим жизнь - во всех ее проявлениях. Это будет нелегко. Я должен буду получить разрешение. А ты должен будешь научиться контролировать то, что внутри тебя. Иначе тебя не допустят в Бандару, несмотря на то что со мной считаются.
   - Хорошо, - сказал светловолосый ребенок, а может быть, он сказал: "Хоесо"; Нико не был уверен.
   Они были совсем младенцами и едва начали ходить, оба. Слишком малы и, если маат правильно подсказывал Нико, что бог избрал себе одного из них в наперсники, слишком опасны. Он вновь обратился к женщине:
   - Передайте жрецам, что я сделаю, что смогу. Но его должны научить воздержанию, хотя какой ребенок может сдерживать себя в таком возрасте? И готовить их нужно обоих.
   С этими словами он толкнул дверцу кареты, которая открылась и выпустила протрезвевшего воина наружу в благословенную прохладу ничем не примечательной ночи Санктуария.
   Совсем обычной, если бы не присутствие Малина Факельщика да маленького мараки, которого жрец удерживал за воротник.
   - Никодемус, посмотри на это, - указал Молин без всяких преамбул, как будто Стелс был теперь его союзником - кем тот, вне всяких сомнений, не являлся.
   Тем не менее, картина, которую намарал художник, пытавшийся доказать, что имеет право рисовать, как ему хочется, была странной: она изображала Нико, из-за плеча его выглядывал Темпус, и оба они были охвачены крыльями черного ангела, который был слишком похож на Роксану.
   - Оставь картину, художник, и уходи, - приказал Нико.
   Факельщик отпустил кривоногого живописца, и тот поспешил прочь, даже не спросив, получит ли он когда-нибудь назад свое произведение.
   - Это мое дело... Эта картина. Забудьте, что вы ее видели. Ваша проблема, если вы хотите того, чего хочет бог, состоит в том, чтобы отдать детей в школу, где их будут обучать бандаранские последователи.
   _ Что заставило тебя думать, будто я хочу чего-то подобного?
   _ Факельщик, неужели вы не понимаете? Это слишком большая проблема, чтобы с ней мог справиться Санктуарий. Младенцы - один младенец уж точно с богом внутри Обладающий могуществом бога. Бога-Громовержца. Вы догадываетесь о последствиях?
   Факельщик пробормотал что-то насчет того, что все зашло слишком далеко.
   Нико возразил:
   - И зайдет еще дальше, если мой напарник Рэндал - которого, как я слышал, держит в плену Роксана - не вернется ко мне невредимым. Я поскачу в горы к Темпусу и спрошу, что он думает по поводу этого божественного ребенка, которого вы так бесцеремонно наслали на город, и без того погрязший в сплошных проблемах. Так или иначе, ваше мнение роли не играет. Вы поняли, что я имею в виду?
   Жрец-архитектор сморщился, и на его лице появилась кислая мина.
   - Мы можем помочь тебе с колдуньей - если, конечно, тебя устроит обыкновенная людская сила.
   - Этого будет достаточно. Ведь это военная сила жрецов. - Нико начал отдавать приказания, которым Факельщик, за неимением другого выбора, вынужден был подчиниться.
   * * *
   Наступил рассвет самого короткого дня в году, но Нико не вернулся к Роксане.
   Пришло время покончить с Рэндалом, которого она презирала, чтобы отомстить за пренебрежительное отношение к ее любви со стороны простого смертного. Она уже почти подавила в себе эту жгучую любовь.
   Почти, но не совсем. Если бы колдунья умела плакать, Роксана разрыдалась бы сейчас от унижения и неразделенной любви. Но ей не к лицу было лить слезы из-за какого-то смертного, к тому же Роксана сумела оправиться от слабости, охватившей ее во время войны у Стены Чародеев. Раз Нико не пришел к ней, она ославит его в Аду перед одинокими душами тех, кого он обрек на подобное существование своим вероломным, безответственным эгоизмом.
   Она как раз собиралась отдать приказание змеям прекратить игру в карты и доставить колдуна, как вдруг на| проселочной дороге, ведущей к ее дому, раздался цокот копыт.
   Разгневанная, потерявшая всякую надежду, она раздернула занавески. Утро было чистым и ясным, насколько только возможно зимой. Голубое небо было рыхлым от облаков, имевших форму лошадиных хвостов. К своему изумлению, она увидела Нико, продвигавшегося сквозь ее защитный заслон из магических заклинаний на своем вороном скакуне, который явно был той породы, что разводил Ашкелон у себя в Меридиане. Доспехи его сверкали на солнце.
   Она вынуждена была прекратить свой суд и выйти навстречу Нико, оставив Рэндала. Только змеи остались его сторожить.
   Экстаз, охвативший ее при виде Стелса, после всепожирающего гнева оказался намного слаще, чем она могла ожидать.
   Он сбрил бороду. Его мальчишеское лицо улыбалось. Нико подъехал к ней, спрыгнул с коня в типично кавалерийской манере и похлопал его по крупу.
   - Иди домой, лошадка, домой, в свою конюшню, - произнес он, а потом обратился к Роксане: - Здесь он мне не понадобится, не так ли?
   "Здесь". Значит, он остается. Он понял. И все же он не сделал ничего из того, о чем она просила.
   В ответ она сказала:
   - А Джанни? Как же душа твоего несчастного напарника? Как ты мог оставить его с Ишад - с этой проституткой тьмы? Как ты мог...
   - А как ты можешь мучить Рэндала? - спросил Нико холодно, подойдя к ней поближе и протянув руки, в которых ничего не было. - Мне так тяжело сейчас. Ради меня, отпусти его. Невредимого. Свободного от чар. Не зараженного враждебной магией.
   Он говорил это, мягко притягивая ее к себе, но Роксана была вынуждена отступить, боясь пораниться о его доспехи. Он мог бы придумать что-нибудь получше, чем прийти к ней в кирасе, выкованной Энтелехией Снов. ГЛУПЫЙ мальчик. Он был красивым, но неразумным, чистым, но слишком невинным, чтобы проявить хитрость, которую пытался выразить своей улыбкой. Роксана махнула рукой позади себя.
   - Сделано.
   Как только она произнесла это, внутри дома раздался безумный вопль, полный триумфа, и что-то с треском вывалилось из окна.
   Нико в изумлении посмотрел вслед Рэндалу, яростно ломившемуся через кусты. Потом кивнул одобрительно и произнес:
   - Теперь мы одни, не так ли?
   - Ну... - Она помедлила. - Остались только мои змеи.
   Несколькими легкими пассами она придала очарование своей фигуре, сделав более видимыми девичьи формы и сменив на ласковое и нежное выражение лица, источавшее до того злость и опасность. Во имя всего, что она почитала, Роксана любила этого мальчика с такими ясными карими глазами и такой светлой душой. Во имя всего, что было для нее священным, прикосновение его руки, когда он, галантно обняв ее, повел в ее собственный дом, было несравнимо с прикосновениями всех мужчин, обычных и колдунов, которых она когда-либо знала.
   Она желала лишь одного - чтобы он был с ней. Роксана отослала змей, вынужденная лишить одну из них телесности за то, что та стала возражать, выдвигая доводы о том, что Роксана, таким образом, лишает себя защиты и становится доступной для нападения со стороны как людей, так и богов.
   - Сними эти глупые доспехи, любимый, и мы вместе примем ванну, прошептала она, наполняя позолоченную ванну водой, от которой шел пар.
   Когда она вновь обернулась, Нико уже разделся и стоял перед ней, протягивая руки, чтобы снять с нее одежду, и тело его выражало готовность принять ее.
   Он вошел в нее в горячей воде и с горячей страстью. Однако в тот момент, когда она дошла до оргазма и уже готова была произнести магическую руну, чтобы завладеть его душой навсегда, снаружи послышался шум.
   В первый момент ей показалось, что гром и молнии обрушились на все ее тело, но это были лишь громкие шаги множества бегущих ног и песнопения жрецов Вашанки, которые в полном составе явились к ее дому с развевающимися боевыми вымпелами и оглушительными горнами, разрывающими барабанные перепонки.
   Нико был, застигнут врасплох так же, как и Роксана. Он обнял ее и, крепко прижав к себе, произнес:
   - Не волнуйся. Я позабочусь о них. Оставайся здесь и призови всех своих слуг - не потому, что я не сумею тебя защитить, - так, на всякий случай.
   Колдунья видела, как он поспешно надел на мокрое тело доспехи и выбежал наружу с оружием в руках.
   Ни один смертный не вставал прежде на ее защиту. Поэтому, когда Роксана, окруженная змеями и мертвецами, поднявшимися из могил, увидела, как Нико повалили наземь, обезоружили, бросили в клетку (нет сомнений, что она предназначалась для нее) и увезли прочь, она зарыдала - по тому, кто ее любил, но был отнят у нее ненавистными жрецами.
   И тогда она замыслила месть - месть, которая будет обрушена не только на жрецов, но и на Ишад, эту вероломную некромантку, и на Рэндала, которого не стоило выпускать, да и на весь Санктуарий - на всех, кроме Нико, самого невинного из них, который, останься он с ней чуть-чуть подольше, наверняка признался бы ей в любви по собственной воле и таким образом стал ее навеки.
   А что до остальных - их ждала расплата в Аду.
   Эндрю Оффут
   ДАМА В ВУАЛИ
   Некая дама держала свой путь в Санктуарий вместе с караваном из Сумы, после Аурвеша обросшим попутчиками. Ее лица никто не видел - его скрывала густая двойная вуаль из белой и серо-голубой ткани. Она покрывала всю ее голову, напоминая миниатюрную палатку, закрепленная венком из таких же белых и серо-голубых цветов. В грязно-белой шерстяной домотканой робе сумских погонщиков скота дама в вуали казалась довольно бесформенной; похоже, она была либо довольно полной, либо ждала ребенка. Путешественники часто заматывали шарфами нижнюю часть лица, предохраняясь от холода, но женщина в вуали никогда не показывала своего лица выше бровей и ниже огромных темных глаз.
   Естественно, что погонщики каравана и попутчики удивлялись, строили предположения, высказывали различные мнения и спорили по этому поводу. А невинные малыши и прямолинейные подростки были настолько бестактны, что спрашивали ее в лоб, почему она прячется за вуалью и под этой бесформенной одеждой.
   - О, мой дорогой малыш, - отвечала дама в вуали ребенку, потрепав его по пухлой смуглой щечке своей изящной и довольно хорошенькой ручкой. - Это из-за солнца. От него я вся покрываюсь зелеными бородавками. Правда, ужасно?
   Однажды подобный же вопрос был задан одной из спутниц, которая сочла возможным выйти за грань приличий и пренебречь учтивостью.
   - Сифилис, - скупо ответила дама в вуали. Женщина, задавшая вопрос, видимо, была лишена чувствительности настолько, что даже не покраснела и не извинилась. Только глаза ее расширились, и она вдруг вспомнила, что ее ждут в другом месте.
   Первое объяснение всерьез не восприняли: если это было так, как мудро заметили попутчики, то почему она не носила перчаток на руках, которые оставались очень красивыми - руки настоящей леди? Второе объяснение прозвучало пугающе. К нему отнеслись с подозрением, но кому охота было ненароком подцепить сифилис или нечто подобное? Люди стали ее сторониться, просто на всякий случай.
   Охранник из Мрсевады, крупного телосложения и припои наружности, тоже оказался прямолинейным, но на иной манер. Он знал, чего можно добиться своей сверкающей белозубой улыбкой на красивом лице. Она уже принесла ему немало побед и принесет еще больше. Пообещав своим приятелям, что скоро узнает разгадку, он с наглой самоуверенностью обратился к даме в вуали:
   - Что ты прячешь под всем этим тряпьем и вуалью, дорогуша?
   - Лицо сифилитички и беременный живот, - ответила ему женщина без лица. - Хочешь посетить меня сегодня ночью в моей палатке?
   - Ах... я, ох, нет, я только хотел...
   - А что прячешь ты за этой фальшивой улыбкой, стражник?
   Он растерянно заморгал, и ослепительная улыбка исчезла с его лица подобно тому, как рассеиваются в небе пушистые белые облака.
   - А ты остра на язык, дорогуша.
   - Это верно, - ответила она. - Думаю, ты понял, что мне не нравятся мужчины с обаятельными улыбками...
   Красавец стражник ушел.
   После этого больше никто не задавал ей вопросов. Более того, стражники, попутчики и погонщики каравана, оставив ее в покое, действительно стали остерегаться этой женщины в вуали - в конце концов, она ведь на самом деле могла и не быть леди...
   Она заплатила за дорогу - причем полностью - не споря и не жалуясь, только чуточку поторговавшись (что говорило о том, что ничто человеческое ей не чуждо), однако не была при этом надменной. (Большинство людей благородного происхождения обычно демонстрировали свое превосходство тем, что устанавливали цену, которая, как правило, не вписывалась в представления о справедливой сделке, - и не желали платить больше. Другие же, наоборот, тут же выплачивали требуемую сумму, дабы показать, что они слишком благородны и далеки от того, чтобы торговаться по мелочам с какими-то владельцами караванов или с клерками, занимающимися резервированием мест.) Она взяла с собой воду и пищу и не причиняла никому беспокойства, предоставленная сама себе, если не считать того, что дала немало поводов для разговоров о своей персоне.
   Хозяин каравана, высокий мужчина, заросший бородой и, видимо, умудренный опытом, не верил, что она больна сифилисом или была рябой от оспы, как не верил и в то, что она беременна. Не находил в ней ничего зловещего только потому, что она отказывалась показывать свое лицо. Именно поэтому он (а звали его Элиаб) неприветливо встретил небольшую делегацию, состоявшую из трех женщин и смиренного мужа одной из них, когда они пришли с требованием, чтобы эта особа сняла вуаль и удостоверила свою личность на том основании, что она была загадочной, а значит, зловещей и своим видом пугала детей.
   Господин Элиаб посмотрел на них сверху вниз, в буквальном и переносном смысле.
   - Покажите мне тех детей, которых пугает леди Сафтерабах, - заявил он, сделав ударение на имени женщины. На самом деле она расписалась у него просто как Клея - весьма распространенное имя в Суме. - И я сделаю так, что они забудут ее, показав им кое-что пострашнее.
   - Хм. И что же это может быть, господин хозяин каравана?
   - Я! - рявкнул он, и его заросшее бородой лицо приняло грозное, зловещее выражение. Одновременно с этим он выхватил из-за пестрого поношенного кушака кривую саблю и, сжав вторую руку в кулак, неожиданно атаковал их.
   Он сделал всего лишь один стремительный выпад, а члены делегации, пронзительно вопя, уже бросились от него врассыпную.
   Когда на следующее утро Элиаб встал - с восходом солнца, конечно, оказалось, что дама в вуали уже приготовила ему завтрак из собственных запасов и с невозмутимым видом точила его кинжал.
   - Благодарю вас, леди, - сказал огромный караванщик, поклонившись в весьма изысканной манере.
   - Спасибо вам, хозяин каравана.
   - Не присоединитесь ли вы ко мне в этом чудесном пиршестве после ночного поста, леди?
   - Нет, господин хозяин каравана, - ответила она, вставая. - Я не смогу есть, не показав вам свое лицо.
   - Понимаю, леди. И еще раз благодарю вас. Он уважительно поклонился и проследил за ней, пока на шла к своей палатке, касаясь земли полами робы, в плаще, развевающемся от колючего ветра. После этой истории он прикрепил к ней человека, чтобы тот собирал и разбирал для нее палатку.
   * * *
   Наконец кавалькада, состоящая из людей, скота и товаров, достигла утомленного города под названием Санктуарий, и дама в вуали, забрав своих трех лошадей, покинула караван, направившись в пыльный старый город. Попутчики ее больше не видели и вскоре выкинули из головы. Ни высокий симпатичный стражник из Мрсевады, ни хозяин каравана Элиаб не забыли ее совсем, однако и они вскоре легко расстались с мыслями о ней. А поскольку никто не видел ее без вуали, вероятность того, что кто-то опознает женщину на улицах Санктуария, была равна нулю.
   В этом отживающем свой век городе воров, которым сейчас правили странные люди из-за моря с немигающими глазами, городе, брошенном на произвол судьбы защитницей-империей, дама в вуали без особого труда всего за несколько монет и пару обещаний наняла себе лакея, приведя в ужас беднягу тем, что приказала отвести себя к нему домой. Вызвав жгучее любопытство соседей, она вошла в едва отапливаемую лачугу. А когда переодетая вышла наружу, любопытство сменилось благоговением.
   Эти люди были первыми за пределами Сумы, кто увидел лицо и фигуру женщины, чье имя было вовсе не Клея и не Сафтерабах, а Кэйби Джодира.
   Она была по-настоящему красива, божественно красива. И это было ее проклятием. Да, Джодира знала о своей красоте и с течением времени поняла, что красота ее была не подарком судьбы, а скорее проклятием, поскольку за свою сравнительно недолгую жизнь она не раз уже поплатилась за это. Одним из усвоенных ею уроков был тот, что женщине столь красивой нельзя путешествовать без сопровождения. Она была слишком привлекательной и даже в компании мужчины могла стать источником неприятностей внутри каравана. Джодира знала это и потому решила полностью скрыть себя под покровами одежд. Уж лучше быть источником слухов и сплетен, чем неприятностей! Она не была ни беременной, ни тучной, ни даже полной - деликатная характеристика для тех людей, что ведут малоподвижный образ жизни и ни в чем себе не отказывают, если это касается питья и еды.
   Более того, Джодира и солнце не были врагами. И у нее не было сифилиса. И рябой от оспы она тоже не была.
   Она вышла на порог дома своего нового лакея уже без вуали, застегивая пряжку на длинном фиолетово-пурпурном плаще, накинутом поверх изумрудно-бирюзового платья, которое могло принадлежать только леди. Она была потрясающа. Блеск ее красоты бросал вызов самому солнцу; она была красавицей, оспаривающей красоту самой богини Эши.
   И она искала мужчину Определенного мужчину.
   Джодира и ее лакей - этакий уличный оборванец-переросток по имени Уинтсенэй - пошли назад в город, по пути стали свидетелями одного убийства, сделав вид, что не заметили его; двумя кварталами ниже осторожно перешагнули через еще одну, совсем теплую, жертву преступления, правдоподобно ответили на вопросы бейсибца, который выглядел более чем нервным и готов был пустить в ход свой меч, и наконец подошли к респектабельной гостинице, где Джодира и поселилась.
   И естественно, в "Белом Лебеде" все себе шеи свернули, провожая ее взглядами, когда она приказала проводить ее в свободный номер с хорошей кроватью и хорошим замком на дверях. Многие потом ждали ее появления, и все глаза проглядели, а некоторые уже даже тешили себя мечтами и приятными фантазиями, но она не спустилась в холл отеля, а осталась в номере. Ее вооруженный слуга Уинтсенэй спал перед дверью, и никаких неприятностей с ней в "Белом Лебеде" не приключилось.
   Весть о появлении в Санктуарии прекрасной дамы широко распространилась, когда она наконец проснулась к полудню следующего дня. Красивые женщины совсем не часто посещают Санктуарии. Даже Хаким не смог вспомнить, когда здесь в последний раз останавливалась одинокая красавица. И вот она появилась, прекрасная и таинственная. Взяла себе в слуги типичного представителя кварталов Подветренной и назвалась в "Белом Лебеде" Ахдиомой из Аурвеша, в чем, правда, все сильно сомневались.
   И вот что интересно...
   - Видишь это кольцо? - спросила она дневного портье "Белого Лебедя", который тщетно пытался поджать нижнюю губу, чтобы закрыть свой рот, пока пялился на нее. Он вспомнил, что надо кивнуть, а она продолжила - Оно будет твоим. Ты получишь его, если выполнишь мое поручение.
   Он заверил, что, конечно же, он в полном ее распоряжении.
   Не позавтракав и, похоже, не проявив никакого интереса к болтовне относительно кровавых событий, развязанных прошлой ночью НФОС, она вышла в этот Мир Воров с его сомнительными сделками и разваливающимся на части фундаментом, из-под облупившихся кирпичей которого на улицы медленно сыпался цемент. Эта цементная пыль носилась по городу вместе с завывающим ветром, раздувавшим плащи и шарфы и несшим запах смерти.
   На нее везде обращали внимание, в каком бы месте этого проклятого богами города она ни появлялась. Ее огненно-каштановые волосы искрились, как старое доброе вино. Ее огромные глаза были карими или зелеными - в зависимости от того, под каким углом в них смотрели и с какой стороны светило солнце. Черты ее лица были довольно резкими, а рот крупным и выразительным. (Немногие, более внимательные наблюдатели отметили также отсутствие ямочек на щеках и так называемых смешливых морщинок, указывающих обычно на то, что человек часто улыбается. В результате был сделан вывод, что жизнь ее была несчастливой, вывод, невероятный для женщины такой красоты.) При взгляде на ее фигуру у всех мужчин, независимо от возраста, пересыхало во рту. Сопровождавший ее Уинтс был чисто вымыт, причесан и изо всех сил старался казаться грозным, держа руку на одном из тех устрашающе длинных ибарских ножей, которыми был увешан его красно-желтый кушак, завязанный поверх поношенного коричневого плаща.
   На базаре, вложив в цепкую ладонь темнокожей хозяйки одной из палаток небольшую серебряную монету, дама исчезла в заднем помещении ее владений, откуда появилась уже в поношенной полинявшей накидке зеленого цвета, прикрывавшей волосы. Нижнюю часть лица скрывала небольшая зеленая вуаль. Уши остались открытыми; они были проколоты, но не несли украшений, что, как она знала, выглядело не очень красиво.
   Дама в вуали осталась в палатке провидицы, одетая в ослепительно пестрые одежды, а дочь С'данзо и ее лакей Уинтс понесли кольцо в "Белый Лебедь". Нет, ее не интересовало предсказание гадалкой С'данзо судьбы. Умеет ли С'данзо держать язык за зубами? Да. Тогда она, возможно, знает кое-что об одном человеке... Пришелица, вновь спрятавшая лицо под вуалью, назвала его имя и дала описание.
   Нет, С'данзо его не знала. Может быть, все-таки погадать? Нет, никакого гадания.
   Мудрая С'данзо больше ничего не сказала. Она решила, что эта чужестранка или настолько осторожна, что не хочет вверять свои секреты даже гадалке, умеющей держать язык за зубами, или не желает знать больше того, что, по-видимому, и так уже знала о своем будущем.
   Тем временем вернулись Уинтсенэй и девятилетняя дочь пророчицы, ведя в поводу трех лошадей дамы в вуали, которая тут же отправила их забронировать для нее номер в гостинице, рекомендованной С'данзо.
   В тот день она не нашла того, кого искала. Дважды ей пришлось показать свое лицо воинам, патрулирующим город, однако она явно не принадлежала к числу тех, кого они разыскивали. Двое их товарищей были убиты прошлой ночью. Это было настоящее, хорошо спланированное убийство, хотя санктуарцы обычно не применяли подобное определение по отношению к гибели любимцев бейсы.
   Дама в вуали все время держала Уинтсенэя при себе, называя его запросто Уинтс, чтобы избежать его рассказов о ней своим собутыльникам или дружкам, если таковые у него, конечно, имелись. Он явно наслаждался своей ролью, и в особенности платой, и не возражал против того, чтобы всегда быть при даме и выполнять любые ее пожелания.
   На следующий день она вновь сменила наряд и опять поменяла отель. Новая гостиница была такой же респектабельной, как предыдущие. Собрав достаточно сведений о банкирах, она оставила деньги и драгоценности одному из них, посчитав его надежным. Кроме того, он разместил ее лошадей в своей конюшне. Дама в вуали покинула его с чувством облегчения и с распиской в руках, намереваясь продолжить поиски нужного ей человека.
   В поддень, недалеко от базарной площади, она наконец увидела его.
   - О боже, - прошептала дама. На сей раз, половину ее лица скрывала алая вуаль. (Она была одета в пестрый наряд С'данзо, состоящий из множества юбок, блузки и фартука семи цветов и шести оттенков.) - Кто этот крупный мужчина, только что заказавший посуду у вашего соседа? - спросила она лавочника.
   - Э... Девушка, да это же Ахдиовизун. Но все зовут его просто Ахдио. Хозяин притона в Лабиринте - "Кабака Хитреца". Ну, вы знаете. Здоровенный детина, правда?
   - Да, действительно, - мягко ответила дама в вуали и удалилась.
   * * *
   - Я не буду больше это терпеть, - сказал мужчина огромного роста торговцу. - Просто передай Козлиной Бороде то, что я сказал: если мои клиенты жалуются на качество его пива, значит, оно плохое! Разбавленное, как... Да и если я опять обнаружу в окрестностях его пивоварни так много кошек, у меня возникнет сильное подозрение насчет того, что он добавляет в свой так называемый первоклассный эль!