волны и разбиваются вдребезги о скалы.
Дни шли...
Наступило воскресенье. У Лиленд слипались глаза, так утомительно
смотреть на широкую реку, где тихо струится вода, гладкая как простыня, а
под ней, будто огромная роженица после мучительных родов, отдыхает земля -
илистое дно. Туда, поближе ко дну, забрасывает Лестер свой крючок - символ
надежды, и стоит с трубкой в зубах, неподвижный как статуя, терпеливо
ожидая, пока клюнет какая-нибудь рыба. Плачет вода среди прибрежных камней,
густая сеть растений почти перегородила реку, цветущие ветви дробятся,
отражаясь в воде, искрятся изумрудами; стоят цапли, розовые и белые как
сахар, плавают утки, застыли на камнях ящерицы с завораживающим стеклянным
взглядом, голенастые птицы хватают на лету рыбу, пролетают еще какие-то
птицы с клювами, похожими на огромные ложки, а неподвижная жара плавится в
собственном пламени и изливается на землю.
Собаки Карла Розе, три огромных щенка охотничьей породы, громким лаем
оповестили о приходе хозяина. Лиленд обернулась. Карл Розе, осторожно
вышагивая между камнями, пробирался среди кустов. Свою новую машину,
последнюю французскую модель, он оставил на дороге, если можно так назвать
эти овраги и ямы.
Вместо того чтобы засесть в воскресенье за покер или устроить
музыкальный вечер, супруги Мид вздумали отправиться ловить рыбу. Что за
безумная идея! Право, их странности становятся просто невыносимыми. Кроме
всего прочего, сейчас не то время, чтобы бродить по зарослям. Рабочие все
что-то усмехаются. Они, правда, всегда усмехаются, даже когда их бьют. Но
сейчас, когда они скалятся, так и кажется, что еще минута - и они вцепятся в
тебя зубами и разорвут в клочья.
- Ну что за удовольствие! Зачем мы сюда приехали? Ты, Лиленд, вроде бы
женщина разумная. Как ты позволяешь мужу так рисковать да и тебя подвергать
риску стать жертвой мстительности этих людей? - Карл Розе подошел к Лестеру,
закричал ему в самое ухо: - Ты слышишь? Слышишь? Тебе не страшно?
Мид не шевелился.
- Нет, не страшно. Мои военные корабли патрулируют побережье. - Мид
говорил как автомат.
- Сумасшедший! - Карл Розе хлопнул Мида по спине. - Его военные корабли
патрулируют побережье!
Собаки решили, что Розе дает им знак, и с веселой свирепостью, тяжело
дыша, набросились на Мида. Широко раскрытые пасти, высунутые языки, сверкаю-
щие глаза - собаки наслаждались свободой, ведь большую часть своей жизни они
проводили на цепи.
- Твои окаянные псы гораздо опаснее рабочих! Лестер сказал это просто
так, чтобы досадить Карлу
Розе. Сам же, передав удочки жене, принялся возиться с собаками. Лиленд
застыла с серьезной миной в такой же неподвижной позе. Но этого ей
показалось мало. Она подняла трубку, которую Лестер уронил, играя с
собаками, и сунула в рот.
- Браво! Браво, прелестная рыбачка! - закричал Карл Розе, хлопая в
ладоши. - А вы не боитесь, Мартина-рыбачка, что волны вас унесут? - добавил
он.
- Нет, не боюсь, - отвечала Лиленд голосом Мида, - мои дипломаты
охраняют меня.
- Какие это дипломаты! - откликнулся Лестер Мид. Он стоял, окруженный
собаками, растрепанный, весь в клочьях шерсти. - Самые обыкновенные холуи!
- По-моему, все это кончится плохо. Я собираюсь попросить отпуск и
больше сюда не вернусь.
Мид отряхнулся, пригладил волосы, хотел снова взять удочку... Но Лиленд
не дала.
- Нет, нет! - воскликнула она. - Сегодня мы уже достаточно поудили.
Карл Розе помог ей смотать удочку. Отправились гуськом, сопровождаемые
собаками.
Машина без глушителя с ревом мчалась среди птиц и цветов по густому
тропическому лесу, не покоренному человеком.
"Если дела обстоят так скверно, почему Карл Розе все-таки решился
поехать за нами к реке?" - думал Мид. Вскоре он это понял.
Сквозь грохот мотора послышался голос Карла Розе:
- Ты призван вмешаться в банановый конфликт, так как именно ты
возглавляешь группу Кохубуль - Лусеро - Айук Гайтан. - Розе умолк, то ли
поворот был трудный, то ли придумывал, как побольнее задеть Мида.
- Так знай же, фирма "Кохубуль - Лусеро - Мид - Айук Гайтан" не продает
сейчас ни одной грозди бананов. Мы купили землю Фуетэ. У нас совсем другие
намерения. А если "Тропикаль платанере" надо выполнять свои договорные
обязательства, пусть выполняет, как может, нас это не касается.
- Либо мертвец встанет, либо его зароют! - вскричала Лиленд, по натуре
более горячая, чем ее муж.
- Раньше они не хотели у нас покупать, а теперь хватит. Компании никто
никогда не отказывал: когда ей было надо, тогда она и покупала. Вот мы и
решили: не продавать Компании бананов, мы выстоим, не заплачем, хоть у нас
нет никаких запасов. "Катитесь к чертовой матери с вашими бананами!" -
говорил нам, бывало, управляющий. Он решал нашу судьбу, как господь бог. Ну
а теперь - шалишь! Пусть-ка они нас хорошенько попросят.
Владельцы банановых участков собрались в городке. "Свернем шею
"Тропикальтанере", - решили они единодушно. Этот боевой клич был подхвачен
всеми.
Зазвенели телефоны, полетели телеграммы во все ближние и дальние
конторы Компании. Подводный кабель разносил вести; он не ржавеет от морской
воды, на то принятььмеры, а лживые сообщения ему и подавно нипочем. "Свернем
шею "Тропикальтанере", - слышался со всех сторон боевой клич. Началась война
- мирная, торговая, допустимая всегда и везде. Однако по телефону,
телеграфу, подводному кабелю хлынули потоком такие сообщения, что патрульные
суда изменили курс, а церберы дипломаты ринулись в атаку.
Карл Розе благоразумно остановил машину на приличном расстоянии. Воздух
как бы слоился от зноя, нечем было дышать. Ораторы изнемогали от жажды,
обливались потом, будто боксировали, а не выступали с речами, теряли под
конец голос. "Свернем шею "Тропикальтанере"!"
Ораторы выходили из себя. Все больше и больше людей отказывались
продавать Компании бананы. Под самыми разными предлогами: бананы на этот раз
не удались, у того лопнули, у того перезрели, а у этого побились. И в
прошлом году в это время было то же - случайно ли, нет ли, а бананы в
продажу не годились. "Свернем шею "Тропикальтанере", - повторяли владельцы
банановых участков.
Карл Розе подъехал к киоску, где продавали холодное пиво. Тут толпились
мужчины в трусах, в расстегнутых рубашках. У кого полы рубашки просто висели
поверх трусов, у кого - завязаны узлом на животе. Многие пили прямо из
горлышка, тучи мух жужжали над головами. Какой-то человек поднял обросший
пеной стакан, чокнулся с приятелем:
- Ладно, старик, выпьем. - Осушил стакан наполовину, не вытирая пену с
губ, продолжал: - Нельзя сказать, будто "Тропикальтанера" всех хуже, вот что
нехорошо. Они много добра делают, сами, по своей воле, этого забывать
нельзя.
- Верно, приятель, только ты-то вот одно забыл: им выгодно нам глаза
отвести, они не такие уж добрые, тут расчет. Сделают на пятак, а уж в
газетах распишут на сто страниц, хвастаются, хвастаются, конца нет.
- Ну хоть что-то для нас делают. Что ты такой злой-то?
- Ну ты даешь! Выходит, так: мы, например, с тобой договорились о
чем-нибудь, а после я тебе удружил, значит, уговор-то уж и долой, я и
выполнять не стану, да? Нет, как веревочке ни виться, а кончику быть, гринго
теперь и ухватиться-то не за что. Мало кто пойдет на их плантации бананы
резать.
Лиленд едва стояла на ногах. Жара все усиливалась. Дома, крытые
манильским тростником, казались раскаленными и внутри и снаружи, будто вся
деревня пылала. Решили ехать домой. Долго еще слышались за спиной крики
ораторов: "Свернем шею "Тропикальтанере"!"
Неудачное оказалось воскресенье - сперва рыба никак не клевала, будто
заколдованная, потом явился этот Карл Розе... В последнее время они стали
его бояться, не исключено, что он взялся шпионить за Мидом.
Дома ожидали Лестера Лусеро, Бастиансито и трое Айук Гайтанов. Увидев
их, Мид опередил Лиленд и Розе, болтавших о марках автомобилей, негромко, но
внятно сказал своим компаньонам:
- Вы пришли поздравить меня с днем рождения. Ясно?
Все окружили Мида с самыми сердечными поздравлениями и добрыми
пожеланиями, к которым присоединился и Карл Розе. Выпили кто пива, кто виски
с содовой и льдом.
Как только Карл Розе ушел, беспечное выражение тотчас же сошло с лиц.
От Чиндента, который покупал у них бананы, пришла телеграмма. Он
предупреждал, чтобы бананы пока не срезали, железная дорога отказывается
обеспечить перевозку груза.
- Ну это я устрою, - сказал Мид. Он был измучен жарой, расстроен. И
проклятое же выдалось воскресенье, теперь еще такое преподнесли на закуску!
Горечь стояла во рту, оседала на зубах, словно он напился желчи.
Рано утром он уже сидел на станции, ожидая начальника. Мид сосал
трубку, мокрая от жары шляпа с обвисшими полями сползала на уши.
- Я вас не спрашиваю, можно или нельзя. Это будет с вашей стороны
совершенно исключительная услуга, и я расплачусь за нее чистой монетой. Могу
даже заплатить вдвое. Мне надо вывезти мореную древесину. Но вы должны
подписать обязательство, что, как только мне понадобятся вагоны, они будут.
- Видите ли, получится дорого... это обойдется вам очень дорого.
- Я вас не спрашиваю, во сколько это обойдется. Вы называете цену, я
плачу.
- Но я все-таки должен спросить...
Мид кивком указал на телефон, стоявший на столе начальника станции,
сказал почти с угрозой:
- Спрашивайте, я жду.
- Но я хочу вас предупредить, там, в центральном управлении, может
быть, никого нет, еще очень рано.
- Я все равно буду ждать.
Мид вышел на платформу. Появилась женщина с большим кувшином. Она
продавала кофе с молоком. Мид выпил стакан. Воды было больше, чем молока, и
все же вкусно. Подошли еще люди, покупали у женщины кофе, маисовый хлеб.
- Плохи наши дела, - сказала торговка приятельнице, которая
остановилась поболтать с ней. - Ей-богу, правда. Так всегда бывает. Лучше бы
уж... И ничего их не выпустили, держат в тюрьме, в столице... вот какие
дела... А теперь и есть нечего. Да говорят, солдат еще пришлют и опять
начнут народ хватать. Господи боже мой, наших мужиков будто бешеная собака
укусила, такие стали вояки.
Начальник станции сообщил Миду, что дело его устроено, и Мид тут же дал
ему чек. Но, на беду, оказалось, что начальник станции не спросил, на какое
время дается Миду право вывозить мореную древесину. Снова начальник станции
принялся вертеть ручку аппарата, снова затрещал телефон: тр-тр-тр, а Мид
пока что вернулся на платформу.
Подошел самбо в желто-синей полосатой рубашке, сел рядом, резкий запах
пота обдал Мида.
- Вам, мистер, которые начальники, лучше сматывать удочки. Будет резня,
гамаки по ночам качаются - скрип-скрип, скрип-скрип, а люди все говорят,
говорят. Деньжонок не хватает, ребятишки голодные, жена голодная, сам
голодный, плохи дела...
- Так ведь солдат прислали с пулеметами, со штыками, - сказал Мид. Он
хотел заставить самбо разговориться, тот поглядывал на Мида дружелюбно.
- Да, прислали.
Самбо замолчал. Штыки, конечно, сильный аргумент в разговоре с
безоружными людьми, которые вынуждены покоряться, когда их заставляют
работать на условиях, отнюдь не справедливых, чтоб не сказать - кабальных.
- Можно заключить контракт на год! - крикнул из окна конторы начальник
станции. - Но только если в течение всего этого периода будет в наличии груз
для перевозки...
- На такие условия я не согласен, -Мид подошел к окну, - разве что со
специальной оговоркой...
- Сеньор Мид, - прервал его начальник станции дружеским доверительным
тоном, - управление железных дорог не станет заключать контракт с
оговорками, которые накладывают на него какие-либо обязательства. Даже
законы нашей страны не распространяются на управление железных дорог. Какую
же силу может иметь контракт? Давайте подпишем как есть, и грузите свои
бананы... Когда догадаются, в чем штука, скажете, что у вас не было другого
груза для перевозки, а там видно будет.
Шли дни.
Хуан Состенес Айук Гайтан поставил грузовик у дверей гостиницы,
недалеко от театра. Здесь они должны встретиться с гринго Мидом. Хуан
затянул потуже пояс (сидя за рулем, он совсем расстегнул брюки), решил
пройтись немного, размять ноги. Прошагал примерно квартал, дошел до церкви.
Там, видимо, шла праздничная служба. Хуан вошел, увидал множество
коленопреклоненных людей и тоже опустился на ледяной пол. Он помнил, как
надо креститься, смутно помнил "Отче наш", но так давно не приходилось ему
произносить слова молитвы, что он стал внимательно слушать...
Когда-то, при жизни отца, Хуан не вдумывался в смысл этих слов. Теперь
же, когда нет у тебя никого, как радостно сказать кому-то: "Отче, отче наш".
- Отче наш, иже еси на небеси...
"И вовсе это не выдумка, - подумал Хуан. - Он есть там, наверху. Отец,
который на небесах, он, наверно, всем отец, у кого родной-то помер. Своему
небесному отцу мы говорим "ты", значит, на земле и подавно никому не надо
говорить "вы". Хорошо человеку, когда он может сказать кому-то: "Отче наш,
иже еси на небеси..."
Музыка оглушила его торжественным ревом. Он чувствовал, что весь, всем
телом уже не здесь, среди коленопреклоненных людей, а там, в этой музыке, в
величественном громе, в низких раскатах, то утихающих, то нарастающих вновь.
Музыка была похожа на тропический ливень - срывалась в бешеном реве, вдруг
затихала, бормотала, будто во сне, долго-долго, а потом опять набирала силу,
и потоки воды рычали, хлестали по телу, будто плетьми. Музыка вырвалась на
паперть, и "Да святится имя твое...". На чем это играют? Какая-то штука с
трубами.
Несколько дней тому назад компаньоны купили участок Фуетэ, а заодно и
желтый грузовик, на котором ездил теперь Хуан Состенес. Он вышел из церкви
на улицу и еще издали увидал перед дверью гостиницы рядом со своим желтым
грузовиком красную машину мистера Мида.
Значит, Мид уже здесь. Хуан Состенес ускорил шаг. Вместе с Мидом
приехали остальные компаньоны, все они ночевали здесь, в пансионе.
Бастиансито Кохубуль не хотел оставаться в столице, говорил, что не так
уж позарез целую ночь валяться в гостинице на жесткой койке. Но Лестер Мид,
когда дело касалось расходов, был непреклонен.
- Нам все равно, что койка, что кровать. Мы солдаты. Идет война против
Зеленого Папы, и мы на линии огня. Тот, кто забывает об этом, - плохой
солдат. Индейцы спят на земле, не тратят деньги в лавках Компании, поэтому
только они одни возвращаются богатыми из бананового ада. Мы тоже
разбогатеем! Мы поедем домой по железной дороге, в наших вагонах, которые
возят наши бананы, и будем петь песни!
- Вот тогда, - сказал Макарио Айук Гайтан, по прозвищу Косматый, -
неплохо было бы разложить на рельсах кое-кого, а кого - вы сами знаете, да
пусть бы поезд по ним и прокатился.
На следующий день отправились в таможню все вместе на двух грузовиках.
- Сокоррито Крус, - вызвал служащий таможни, стоявший в дверях одного
из складов.
- Я, - послышался женский голос. Невысокая кругленькая женщина
оттолкнула Мида и его спутников и пробралась вперед.
- Я - Сокоррито Крус, а вот он - Ниньо де Гойя.
Позади женщины показался мрачный испанец в кордовской шляпе.
- Это ваша мельница для банановой муки? - спросил таможенник.
- Чего-о-о? - протянул Ниньо де Гойя.
- Будь проклят тот, кому вздумалось везти сюда эту пакость! - сказала
Сокоррито. - Мы насчет нашего гардероба, моего и вот его, чтобы вы знали!
- Я и не слыхивал о таких мельницах.
- Накажи меня святая дева дель Пилар.
- Ну, святая дева мелет одни только звезды. А захочет - так ваши
глазки, и получается свет, лучи золотенькие...
- Это все дома, в Испании. Здесь, в Америке, мелют даже то, что молоть
не полагается. Моей мельнице здесь молоть нечего, только твое зерно ей и
годится, Ниньо де Гойя. Мельницы хороши, когда зерно мелют, и прекрасная
мельничиха сидит как в старинном фарсе, а тут черт знает какая дрянь!
- Сколько у вас мест? - спросил испанцев таможенник.
- Всего только тридцать шесть, - отвечал Ниньо де Гойя, - мы люди
скромные...
У другой двери служащий занялся владельцами мельницы для бананов.
Лестер и его друзья волочили тяжеленные тюки, огромные ящики с деталями и,
наконец, самое тяжелое - жернова. Все это с величайшим трудом, с помощью
рычагов и катков погрузили на два грузовика.
Сокоррито Крус приподняла юбку, стала поправлять подвязку. Лестер Мид
увидел смуглую тугую плоть и потерял покой. Волнение смешивалось со злобой -
зачем она говорила гадости про мельницу, смолоть ее в порошок за это и то
мало! Он слышал, что вещи актеров отправляют в отель "Париж", сошел с
грузовика, сказав, что ему необходимо срочно позвонить в Нью-Йорк, подождал,
пока машины одна за другой повернули за угол...
Сокоррито Крус занимала комнату, выходившую одним окном во двор, а
другим - на улицу, в соседней комнате поместился Ниньо де Гойя. Мид
устроился поблизости, в одном из не занятых еще номеров.
В первый день он следил за каждым их шагом. Сокоррито Крус заметила,
что высокий блондин поглядывает на нее, потом он ей поклонился. "Какой
милый, - подумала Сокоррито, - в Испании мужчина не склоняется перед
разъяренным быком, это верно, но и перед женщиной он тоже не склоняется, с
ней он обращается, как с быком: сначала дразнит плащом, потом вонзает
бандерилью и, наконец, начинается битва не на жизнь, а на смерть".
Битва не на жизнь, а на смерть началась в тот день, когда Мид вошел в
ее номер. Сокоррито обмерла. За стеной глухо раздавались шаги Ниньо де Гойя.
Сокоррито не спеша повернула голову - пусть видит, как она уверена в себе,
надо же дать понять этому американцу, что она не из тех женщин, которых
можно взять нахрапом. А если она не кричит и не гонит его вон, так только
потому, что вовсе не собирается поднимать скандал и пятнать свою репутацию,
она же не какаянибудь легкомысленная особа.
- Вы ошиблись дверью?
- Нет.
Она растерялась от этого решительного "нет". Мид шел прямо на нее.
- Что вам надо? - испуганно вскрикнула Сокоррито и спряталась за ветхую
шелковую ширму.
- То, что я вижу перед собой.
- Ах, вы хотите то, что видите перед собой? Ничего не получится.
Штучка, конечно, аппетитная, не спорю, только у нее есть хозяин, ясно?
Хозяин имеется.
Мид схватил ее за плечи, и, ощутив тепло его сильных рук, она сразу
ослабела, обмякла, как тряпичная кукла. Она-то, кажется, видала всякое, кто
только ее не домогался, а тут, на тебе, растерялась перед этим упрямым кровь
закипала в его жилах. Страстно желал он эту женщину, и в то же время
хотелось измолоть ее в муку, уничтожить...
- Нет, - сказала она и попыталась оттолкнуть Мида. Но, кажется, ее
сопротивление только еще больше его распаляет, дубина чертова, донкихотова
мельница, сучья кровь...
- Да, - сказал Мид и как бы в подтверждение своего "да" еще сильнее
всеми десятью пальцами вцепился в ее плечи. Ногти вонзились в смуглое тело -
оно принадлежит ему по праву мужчины, по праву сильного, по праву
победителя.
- Ну, раз уж вы вошли сюда и я вам так нужна, - Сокоррито решила
ошеломить его, - я согласна, если только у вас хватит денег заплатить
столько, сколько я стою.
- Сколько хотите, - выдохнул Мид, глотая слюну. Дрожь била его, он, не
отрываясь, глядел зелеными глазами в черные как уголь очи Сокоррито Крус.
- Тысячу долларов, - выговорила она с нервным смешком.
Теперь зеленые глаза Мида смотрели на нее по-другому: нет больше
недоступной Дульсинеи Тобосской, есть просто вещь, ничтожная вещь, которая
принадлежит ему, Миду. Он выпустил ее плечи, достал книжку, подписал чек.
Затекшей онемевшей рукой Сокоррито взяла листок. Чек был на две тысячи
долларов.
- Вы ошиблись, - сказала она и тоже проглотила слюну. Черными глазами
она снова глянула в глаза Миду. - Вы написали две тысячи долларов.
Лестер поблагодарил ее за точность, разорвал чек, подписал и дал ей
другой, на пять тысяч долларов. Он дал бы еще больше, только бы истоптать
ее, истолочь, стереть в порошок, истерзать зубами ее плоть, как мельничные
жернова терзают сочную плоть бананов, распластать ее, раздавить своим
мускулистым телом, грудью, животом, коленями, пальцами, всем своим
существом, всем, что ты есть для нее - пустое место, никто, мужчина,
заплативший пять тысяч долларов.
И ничего не случилось. Большими шагами Мид вышел из комнаты. Жажда
мести оказалась сильнее безумной страсти к этой женщине. Заплатить унижением
за унижение, пренебречь ею именно тогда, когда она согласилась отдаться за
деньги, вот месть за все случившееся в таможне: жадными глазами глядел он на
свою мельницу и... "Будь проклят тот, кому вздумалось везти сюда эту
пакость", - прощебетала она.
- Эй, вы! - Сокоррито босая выскочила в коридор следом за Мидом. -
Возьмите свои деньги! - Она не могла догнать его и крикнула в ярости. - Я
изорву к чертям ваш чек! Не смейте надо мной издеваться!
Появился Ниньо де Гойя, пытался отнять у нее чек, но не успел, клочки
полетели на пол...
- Для него, гада, это, может, и деньги, а для меня - просто конфетти...
Донья Роселия все глаза себе выплакала. Она рыдала днем и ночью с тех
пор, как Аделаидо, расправив скрюченные ревматизмом члены, яростно
набросился на своего сына Лино Лусеро и выгнал парня из дому, - только
благодаря тому, что она вступилась за Лино, валяясь в ногах у мужа, Аделаидо
не нанес ран лезвием мачете, а ограничился ударами обуха.
Донья Роселия взывала к святой троице, святому Харлампию и апостолу
Фаддею, глотая пыль, которую поднимали боровшиеся, и лишь когда Лино,
бледный, дрожащий, скрылся за холмами и банановыми рощами, она дала волю
слезам, которые сдерживала изо всех сил, чтобы еще больше не рассердить
мужа, а он рухнул на стул, обливаясь потом.
Донья Роселия почтительно дала ему напиться и примостилась на корточках
рядом. "Семирамида" без детей была для нее теперь как чужой дом, потому что
- одно к одному - Хуанчо арестовали за участие в бунте, хотя по этому поводу
старик и не расстраивался. Окажись мальчишка вором, тогда родителям только
могилу себе рыть. Но в защиту своих прав можно и отсидеть, доказать, что ты
мужчина. Вот оно как. Деды молчали. Они, отцы, молчали. Но третьему
поколению поручено говорить за всех: за живых и за мертвых.
Сарахобальда, к которой затем поспешила донья Роселия, осталась
безмятежной, как земля под их ногами, когда кума рассказала ей, что... она
не решалась выговорить... что... сжимала в кулаке платок, мокрый от слез и
пота... что... утирала платком лоб и глаза... что...
Сарахобальда знала, в чем дело, и пришла ей на помощь:
- Он связался с морской чертовкой...
- Да, вот до чего мой сынок докатился! А уж жена у него какая славная,
черная страдалица! Раз уж всем мужикам положено беситься, я всегда молила
бога, чтобы Лино не бросил мать своих детей - бедные ребятишки! Ведь эту
женщину-рыбу никто не видел.
- Никто, кума...
- Ну а он, стало быть, видит: вспомните, что в детстве он был
лунатиком. С божьей помощью вы его вылечили, а то ведь он ходил спящий - с
открытыми глазами, но спящий... Какого страху на нас нагонял... А может, мы
тогда плохо сделали, что налили ему воды под кровать - пусть-де спустит ноги
на пол и проснется от холода. Теперь он во сне не бродит, но, Сарахобальда,
этот парень не в себе.
- А про Хуанчо что слыхать?
- Мистер Мид поехал в столицу вызволить изтюрьмы его и Бастиансито.
Бастиансито ведь тожезабрали. День ото дня хуже, Сарахобальда, на старости
лет теряешь последнее. Но больше всего у меня за Лино сердце болит.
Арестованных можно выгородить. А вот с Лино как быть? Если бы вы
посоветовались с колдуном...
- Рито Перрах куда-то запропастился, не видать его. Но насчет Лино...
Лино - мой крестник...
- Да, ваш крестник, вы нам оказали честь...
- С ним что-то вроде ереси...
- А это что такое, кума?
- Ересь?
Сарахобальда умолкла, затрудняясь объяснить слово.
- Ладно, не важно... Присядем-ка, кума.
- Верно, присядем. Я так разволновалась, что гостью стоя принимаю.
- Голова кругом идет. Да еще вот вы сказали "ересь"... Раньше
еретиков-то жгли.
- Коли ересь, это бы еще не беда - натереть освященным маслом, все и
пройдет. Господи, сними с него напасть, отгони видения!
- Да, кума, бедняжка совсем высох.
- Пойду на розыски Рито Перраха. Я ворожила на семи зернышках
неочищенного риса - раздавила их на камнях и засунула на ночь в нос, чтобы
набухли. И пока не пропел петух, я - чих, чих - высморкалась в костер из
шишек синей сосны.
- Синей сосны, кума?
- Да, синяя сосна растет высоко в горах и похожа на ползущую змею. У
меня в очаге еще тлели угольки.
- Но как же с Рито Перрахом?
- Да, Рито Перрах может дать хороший совет. Мудрец он, умеет так
повернуться, что каждая из четырех сторон его тела глядит на одну из четырех
частей света; орлиные глаза буравят и разгоняют тьму; зубы от заклинаний
стали у него белей, чем парусина навеса; пальцы - длинные, как стручки
кассии, а ногти - цвета жареных бананов.
Лино Лусеро прислушивался к шумам леса. На дне глубоких оврагов журчала
вода; на песок легли тяжелые тени - не обычные, бесплотные, а жесткие,
ранящие каждой темной песчинкой. Наконец, устав слушать и смотреть, не
разглядев ничего во мраке, он застыл на месте, держа ладонь у рта - слюна
была солено-сладкой, - у рта, похожего на ранку в зеленой мякоти бананового
ствола.
Раз угрозы бессильны, он просто-напросто ее задушит, не внимая стонам
этого зверя с телом из бананов, мха и тьмы, тьмы, источающей пот и воду.
Дни шли...
Наступило воскресенье. У Лиленд слипались глаза, так утомительно
смотреть на широкую реку, где тихо струится вода, гладкая как простыня, а
под ней, будто огромная роженица после мучительных родов, отдыхает земля -
илистое дно. Туда, поближе ко дну, забрасывает Лестер свой крючок - символ
надежды, и стоит с трубкой в зубах, неподвижный как статуя, терпеливо
ожидая, пока клюнет какая-нибудь рыба. Плачет вода среди прибрежных камней,
густая сеть растений почти перегородила реку, цветущие ветви дробятся,
отражаясь в воде, искрятся изумрудами; стоят цапли, розовые и белые как
сахар, плавают утки, застыли на камнях ящерицы с завораживающим стеклянным
взглядом, голенастые птицы хватают на лету рыбу, пролетают еще какие-то
птицы с клювами, похожими на огромные ложки, а неподвижная жара плавится в
собственном пламени и изливается на землю.
Собаки Карла Розе, три огромных щенка охотничьей породы, громким лаем
оповестили о приходе хозяина. Лиленд обернулась. Карл Розе, осторожно
вышагивая между камнями, пробирался среди кустов. Свою новую машину,
последнюю французскую модель, он оставил на дороге, если можно так назвать
эти овраги и ямы.
Вместо того чтобы засесть в воскресенье за покер или устроить
музыкальный вечер, супруги Мид вздумали отправиться ловить рыбу. Что за
безумная идея! Право, их странности становятся просто невыносимыми. Кроме
всего прочего, сейчас не то время, чтобы бродить по зарослям. Рабочие все
что-то усмехаются. Они, правда, всегда усмехаются, даже когда их бьют. Но
сейчас, когда они скалятся, так и кажется, что еще минута - и они вцепятся в
тебя зубами и разорвут в клочья.
- Ну что за удовольствие! Зачем мы сюда приехали? Ты, Лиленд, вроде бы
женщина разумная. Как ты позволяешь мужу так рисковать да и тебя подвергать
риску стать жертвой мстительности этих людей? - Карл Розе подошел к Лестеру,
закричал ему в самое ухо: - Ты слышишь? Слышишь? Тебе не страшно?
Мид не шевелился.
- Нет, не страшно. Мои военные корабли патрулируют побережье. - Мид
говорил как автомат.
- Сумасшедший! - Карл Розе хлопнул Мида по спине. - Его военные корабли
патрулируют побережье!
Собаки решили, что Розе дает им знак, и с веселой свирепостью, тяжело
дыша, набросились на Мида. Широко раскрытые пасти, высунутые языки, сверкаю-
щие глаза - собаки наслаждались свободой, ведь большую часть своей жизни они
проводили на цепи.
- Твои окаянные псы гораздо опаснее рабочих! Лестер сказал это просто
так, чтобы досадить Карлу
Розе. Сам же, передав удочки жене, принялся возиться с собаками. Лиленд
застыла с серьезной миной в такой же неподвижной позе. Но этого ей
показалось мало. Она подняла трубку, которую Лестер уронил, играя с
собаками, и сунула в рот.
- Браво! Браво, прелестная рыбачка! - закричал Карл Розе, хлопая в
ладоши. - А вы не боитесь, Мартина-рыбачка, что волны вас унесут? - добавил
он.
- Нет, не боюсь, - отвечала Лиленд голосом Мида, - мои дипломаты
охраняют меня.
- Какие это дипломаты! - откликнулся Лестер Мид. Он стоял, окруженный
собаками, растрепанный, весь в клочьях шерсти. - Самые обыкновенные холуи!
- По-моему, все это кончится плохо. Я собираюсь попросить отпуск и
больше сюда не вернусь.
Мид отряхнулся, пригладил волосы, хотел снова взять удочку... Но Лиленд
не дала.
- Нет, нет! - воскликнула она. - Сегодня мы уже достаточно поудили.
Карл Розе помог ей смотать удочку. Отправились гуськом, сопровождаемые
собаками.
Машина без глушителя с ревом мчалась среди птиц и цветов по густому
тропическому лесу, не покоренному человеком.
"Если дела обстоят так скверно, почему Карл Розе все-таки решился
поехать за нами к реке?" - думал Мид. Вскоре он это понял.
Сквозь грохот мотора послышался голос Карла Розе:
- Ты призван вмешаться в банановый конфликт, так как именно ты
возглавляешь группу Кохубуль - Лусеро - Айук Гайтан. - Розе умолк, то ли
поворот был трудный, то ли придумывал, как побольнее задеть Мида.
- Так знай же, фирма "Кохубуль - Лусеро - Мид - Айук Гайтан" не продает
сейчас ни одной грозди бананов. Мы купили землю Фуетэ. У нас совсем другие
намерения. А если "Тропикаль платанере" надо выполнять свои договорные
обязательства, пусть выполняет, как может, нас это не касается.
- Либо мертвец встанет, либо его зароют! - вскричала Лиленд, по натуре
более горячая, чем ее муж.
- Раньше они не хотели у нас покупать, а теперь хватит. Компании никто
никогда не отказывал: когда ей было надо, тогда она и покупала. Вот мы и
решили: не продавать Компании бананов, мы выстоим, не заплачем, хоть у нас
нет никаких запасов. "Катитесь к чертовой матери с вашими бананами!" -
говорил нам, бывало, управляющий. Он решал нашу судьбу, как господь бог. Ну
а теперь - шалишь! Пусть-ка они нас хорошенько попросят.
Владельцы банановых участков собрались в городке. "Свернем шею
"Тропикальтанере", - решили они единодушно. Этот боевой клич был подхвачен
всеми.
Зазвенели телефоны, полетели телеграммы во все ближние и дальние
конторы Компании. Подводный кабель разносил вести; он не ржавеет от морской
воды, на то принятььмеры, а лживые сообщения ему и подавно нипочем. "Свернем
шею "Тропикальтанере", - слышался со всех сторон боевой клич. Началась война
- мирная, торговая, допустимая всегда и везде. Однако по телефону,
телеграфу, подводному кабелю хлынули потоком такие сообщения, что патрульные
суда изменили курс, а церберы дипломаты ринулись в атаку.
Карл Розе благоразумно остановил машину на приличном расстоянии. Воздух
как бы слоился от зноя, нечем было дышать. Ораторы изнемогали от жажды,
обливались потом, будто боксировали, а не выступали с речами, теряли под
конец голос. "Свернем шею "Тропикальтанере"!"
Ораторы выходили из себя. Все больше и больше людей отказывались
продавать Компании бананы. Под самыми разными предлогами: бананы на этот раз
не удались, у того лопнули, у того перезрели, а у этого побились. И в
прошлом году в это время было то же - случайно ли, нет ли, а бананы в
продажу не годились. "Свернем шею "Тропикальтанере", - повторяли владельцы
банановых участков.
Карл Розе подъехал к киоску, где продавали холодное пиво. Тут толпились
мужчины в трусах, в расстегнутых рубашках. У кого полы рубашки просто висели
поверх трусов, у кого - завязаны узлом на животе. Многие пили прямо из
горлышка, тучи мух жужжали над головами. Какой-то человек поднял обросший
пеной стакан, чокнулся с приятелем:
- Ладно, старик, выпьем. - Осушил стакан наполовину, не вытирая пену с
губ, продолжал: - Нельзя сказать, будто "Тропикальтанера" всех хуже, вот что
нехорошо. Они много добра делают, сами, по своей воле, этого забывать
нельзя.
- Верно, приятель, только ты-то вот одно забыл: им выгодно нам глаза
отвести, они не такие уж добрые, тут расчет. Сделают на пятак, а уж в
газетах распишут на сто страниц, хвастаются, хвастаются, конца нет.
- Ну хоть что-то для нас делают. Что ты такой злой-то?
- Ну ты даешь! Выходит, так: мы, например, с тобой договорились о
чем-нибудь, а после я тебе удружил, значит, уговор-то уж и долой, я и
выполнять не стану, да? Нет, как веревочке ни виться, а кончику быть, гринго
теперь и ухватиться-то не за что. Мало кто пойдет на их плантации бананы
резать.
Лиленд едва стояла на ногах. Жара все усиливалась. Дома, крытые
манильским тростником, казались раскаленными и внутри и снаружи, будто вся
деревня пылала. Решили ехать домой. Долго еще слышались за спиной крики
ораторов: "Свернем шею "Тропикальтанере"!"
Неудачное оказалось воскресенье - сперва рыба никак не клевала, будто
заколдованная, потом явился этот Карл Розе... В последнее время они стали
его бояться, не исключено, что он взялся шпионить за Мидом.
Дома ожидали Лестера Лусеро, Бастиансито и трое Айук Гайтанов. Увидев
их, Мид опередил Лиленд и Розе, болтавших о марках автомобилей, негромко, но
внятно сказал своим компаньонам:
- Вы пришли поздравить меня с днем рождения. Ясно?
Все окружили Мида с самыми сердечными поздравлениями и добрыми
пожеланиями, к которым присоединился и Карл Розе. Выпили кто пива, кто виски
с содовой и льдом.
Как только Карл Розе ушел, беспечное выражение тотчас же сошло с лиц.
От Чиндента, который покупал у них бананы, пришла телеграмма. Он
предупреждал, чтобы бананы пока не срезали, железная дорога отказывается
обеспечить перевозку груза.
- Ну это я устрою, - сказал Мид. Он был измучен жарой, расстроен. И
проклятое же выдалось воскресенье, теперь еще такое преподнесли на закуску!
Горечь стояла во рту, оседала на зубах, словно он напился желчи.
Рано утром он уже сидел на станции, ожидая начальника. Мид сосал
трубку, мокрая от жары шляпа с обвисшими полями сползала на уши.
- Я вас не спрашиваю, можно или нельзя. Это будет с вашей стороны
совершенно исключительная услуга, и я расплачусь за нее чистой монетой. Могу
даже заплатить вдвое. Мне надо вывезти мореную древесину. Но вы должны
подписать обязательство, что, как только мне понадобятся вагоны, они будут.
- Видите ли, получится дорого... это обойдется вам очень дорого.
- Я вас не спрашиваю, во сколько это обойдется. Вы называете цену, я
плачу.
- Но я все-таки должен спросить...
Мид кивком указал на телефон, стоявший на столе начальника станции,
сказал почти с угрозой:
- Спрашивайте, я жду.
- Но я хочу вас предупредить, там, в центральном управлении, может
быть, никого нет, еще очень рано.
- Я все равно буду ждать.
Мид вышел на платформу. Появилась женщина с большим кувшином. Она
продавала кофе с молоком. Мид выпил стакан. Воды было больше, чем молока, и
все же вкусно. Подошли еще люди, покупали у женщины кофе, маисовый хлеб.
- Плохи наши дела, - сказала торговка приятельнице, которая
остановилась поболтать с ней. - Ей-богу, правда. Так всегда бывает. Лучше бы
уж... И ничего их не выпустили, держат в тюрьме, в столице... вот какие
дела... А теперь и есть нечего. Да говорят, солдат еще пришлют и опять
начнут народ хватать. Господи боже мой, наших мужиков будто бешеная собака
укусила, такие стали вояки.
Начальник станции сообщил Миду, что дело его устроено, и Мид тут же дал
ему чек. Но, на беду, оказалось, что начальник станции не спросил, на какое
время дается Миду право вывозить мореную древесину. Снова начальник станции
принялся вертеть ручку аппарата, снова затрещал телефон: тр-тр-тр, а Мид
пока что вернулся на платформу.
Подошел самбо в желто-синей полосатой рубашке, сел рядом, резкий запах
пота обдал Мида.
- Вам, мистер, которые начальники, лучше сматывать удочки. Будет резня,
гамаки по ночам качаются - скрип-скрип, скрип-скрип, а люди все говорят,
говорят. Деньжонок не хватает, ребятишки голодные, жена голодная, сам
голодный, плохи дела...
- Так ведь солдат прислали с пулеметами, со штыками, - сказал Мид. Он
хотел заставить самбо разговориться, тот поглядывал на Мида дружелюбно.
- Да, прислали.
Самбо замолчал. Штыки, конечно, сильный аргумент в разговоре с
безоружными людьми, которые вынуждены покоряться, когда их заставляют
работать на условиях, отнюдь не справедливых, чтоб не сказать - кабальных.
- Можно заключить контракт на год! - крикнул из окна конторы начальник
станции. - Но только если в течение всего этого периода будет в наличии груз
для перевозки...
- На такие условия я не согласен, -Мид подошел к окну, - разве что со
специальной оговоркой...
- Сеньор Мид, - прервал его начальник станции дружеским доверительным
тоном, - управление железных дорог не станет заключать контракт с
оговорками, которые накладывают на него какие-либо обязательства. Даже
законы нашей страны не распространяются на управление железных дорог. Какую
же силу может иметь контракт? Давайте подпишем как есть, и грузите свои
бананы... Когда догадаются, в чем штука, скажете, что у вас не было другого
груза для перевозки, а там видно будет.
Шли дни.
Хуан Состенес Айук Гайтан поставил грузовик у дверей гостиницы,
недалеко от театра. Здесь они должны встретиться с гринго Мидом. Хуан
затянул потуже пояс (сидя за рулем, он совсем расстегнул брюки), решил
пройтись немного, размять ноги. Прошагал примерно квартал, дошел до церкви.
Там, видимо, шла праздничная служба. Хуан вошел, увидал множество
коленопреклоненных людей и тоже опустился на ледяной пол. Он помнил, как
надо креститься, смутно помнил "Отче наш", но так давно не приходилось ему
произносить слова молитвы, что он стал внимательно слушать...
Когда-то, при жизни отца, Хуан не вдумывался в смысл этих слов. Теперь
же, когда нет у тебя никого, как радостно сказать кому-то: "Отче, отче наш".
- Отче наш, иже еси на небеси...
"И вовсе это не выдумка, - подумал Хуан. - Он есть там, наверху. Отец,
который на небесах, он, наверно, всем отец, у кого родной-то помер. Своему
небесному отцу мы говорим "ты", значит, на земле и подавно никому не надо
говорить "вы". Хорошо человеку, когда он может сказать кому-то: "Отче наш,
иже еси на небеси..."
Музыка оглушила его торжественным ревом. Он чувствовал, что весь, всем
телом уже не здесь, среди коленопреклоненных людей, а там, в этой музыке, в
величественном громе, в низких раскатах, то утихающих, то нарастающих вновь.
Музыка была похожа на тропический ливень - срывалась в бешеном реве, вдруг
затихала, бормотала, будто во сне, долго-долго, а потом опять набирала силу,
и потоки воды рычали, хлестали по телу, будто плетьми. Музыка вырвалась на
паперть, и "Да святится имя твое...". На чем это играют? Какая-то штука с
трубами.
Несколько дней тому назад компаньоны купили участок Фуетэ, а заодно и
желтый грузовик, на котором ездил теперь Хуан Состенес. Он вышел из церкви
на улицу и еще издали увидал перед дверью гостиницы рядом со своим желтым
грузовиком красную машину мистера Мида.
Значит, Мид уже здесь. Хуан Состенес ускорил шаг. Вместе с Мидом
приехали остальные компаньоны, все они ночевали здесь, в пансионе.
Бастиансито Кохубуль не хотел оставаться в столице, говорил, что не так
уж позарез целую ночь валяться в гостинице на жесткой койке. Но Лестер Мид,
когда дело касалось расходов, был непреклонен.
- Нам все равно, что койка, что кровать. Мы солдаты. Идет война против
Зеленого Папы, и мы на линии огня. Тот, кто забывает об этом, - плохой
солдат. Индейцы спят на земле, не тратят деньги в лавках Компании, поэтому
только они одни возвращаются богатыми из бананового ада. Мы тоже
разбогатеем! Мы поедем домой по железной дороге, в наших вагонах, которые
возят наши бананы, и будем петь песни!
- Вот тогда, - сказал Макарио Айук Гайтан, по прозвищу Косматый, -
неплохо было бы разложить на рельсах кое-кого, а кого - вы сами знаете, да
пусть бы поезд по ним и прокатился.
На следующий день отправились в таможню все вместе на двух грузовиках.
- Сокоррито Крус, - вызвал служащий таможни, стоявший в дверях одного
из складов.
- Я, - послышался женский голос. Невысокая кругленькая женщина
оттолкнула Мида и его спутников и пробралась вперед.
- Я - Сокоррито Крус, а вот он - Ниньо де Гойя.
Позади женщины показался мрачный испанец в кордовской шляпе.
- Это ваша мельница для банановой муки? - спросил таможенник.
- Чего-о-о? - протянул Ниньо де Гойя.
- Будь проклят тот, кому вздумалось везти сюда эту пакость! - сказала
Сокоррито. - Мы насчет нашего гардероба, моего и вот его, чтобы вы знали!
- Я и не слыхивал о таких мельницах.
- Накажи меня святая дева дель Пилар.
- Ну, святая дева мелет одни только звезды. А захочет - так ваши
глазки, и получается свет, лучи золотенькие...
- Это все дома, в Испании. Здесь, в Америке, мелют даже то, что молоть
не полагается. Моей мельнице здесь молоть нечего, только твое зерно ей и
годится, Ниньо де Гойя. Мельницы хороши, когда зерно мелют, и прекрасная
мельничиха сидит как в старинном фарсе, а тут черт знает какая дрянь!
- Сколько у вас мест? - спросил испанцев таможенник.
- Всего только тридцать шесть, - отвечал Ниньо де Гойя, - мы люди
скромные...
У другой двери служащий занялся владельцами мельницы для бананов.
Лестер и его друзья волочили тяжеленные тюки, огромные ящики с деталями и,
наконец, самое тяжелое - жернова. Все это с величайшим трудом, с помощью
рычагов и катков погрузили на два грузовика.
Сокоррито Крус приподняла юбку, стала поправлять подвязку. Лестер Мид
увидел смуглую тугую плоть и потерял покой. Волнение смешивалось со злобой -
зачем она говорила гадости про мельницу, смолоть ее в порошок за это и то
мало! Он слышал, что вещи актеров отправляют в отель "Париж", сошел с
грузовика, сказав, что ему необходимо срочно позвонить в Нью-Йорк, подождал,
пока машины одна за другой повернули за угол...
Сокоррито Крус занимала комнату, выходившую одним окном во двор, а
другим - на улицу, в соседней комнате поместился Ниньо де Гойя. Мид
устроился поблизости, в одном из не занятых еще номеров.
В первый день он следил за каждым их шагом. Сокоррито Крус заметила,
что высокий блондин поглядывает на нее, потом он ей поклонился. "Какой
милый, - подумала Сокоррито, - в Испании мужчина не склоняется перед
разъяренным быком, это верно, но и перед женщиной он тоже не склоняется, с
ней он обращается, как с быком: сначала дразнит плащом, потом вонзает
бандерилью и, наконец, начинается битва не на жизнь, а на смерть".
Битва не на жизнь, а на смерть началась в тот день, когда Мид вошел в
ее номер. Сокоррито обмерла. За стеной глухо раздавались шаги Ниньо де Гойя.
Сокоррито не спеша повернула голову - пусть видит, как она уверена в себе,
надо же дать понять этому американцу, что она не из тех женщин, которых
можно взять нахрапом. А если она не кричит и не гонит его вон, так только
потому, что вовсе не собирается поднимать скандал и пятнать свою репутацию,
она же не какаянибудь легкомысленная особа.
- Вы ошиблись дверью?
- Нет.
Она растерялась от этого решительного "нет". Мид шел прямо на нее.
- Что вам надо? - испуганно вскрикнула Сокоррито и спряталась за ветхую
шелковую ширму.
- То, что я вижу перед собой.
- Ах, вы хотите то, что видите перед собой? Ничего не получится.
Штучка, конечно, аппетитная, не спорю, только у нее есть хозяин, ясно?
Хозяин имеется.
Мид схватил ее за плечи, и, ощутив тепло его сильных рук, она сразу
ослабела, обмякла, как тряпичная кукла. Она-то, кажется, видала всякое, кто
только ее не домогался, а тут, на тебе, растерялась перед этим упрямым кровь
закипала в его жилах. Страстно желал он эту женщину, и в то же время
хотелось измолоть ее в муку, уничтожить...
- Нет, - сказала она и попыталась оттолкнуть Мида. Но, кажется, ее
сопротивление только еще больше его распаляет, дубина чертова, донкихотова
мельница, сучья кровь...
- Да, - сказал Мид и как бы в подтверждение своего "да" еще сильнее
всеми десятью пальцами вцепился в ее плечи. Ногти вонзились в смуглое тело -
оно принадлежит ему по праву мужчины, по праву сильного, по праву
победителя.
- Ну, раз уж вы вошли сюда и я вам так нужна, - Сокоррито решила
ошеломить его, - я согласна, если только у вас хватит денег заплатить
столько, сколько я стою.
- Сколько хотите, - выдохнул Мид, глотая слюну. Дрожь била его, он, не
отрываясь, глядел зелеными глазами в черные как уголь очи Сокоррито Крус.
- Тысячу долларов, - выговорила она с нервным смешком.
Теперь зеленые глаза Мида смотрели на нее по-другому: нет больше
недоступной Дульсинеи Тобосской, есть просто вещь, ничтожная вещь, которая
принадлежит ему, Миду. Он выпустил ее плечи, достал книжку, подписал чек.
Затекшей онемевшей рукой Сокоррито взяла листок. Чек был на две тысячи
долларов.
- Вы ошиблись, - сказала она и тоже проглотила слюну. Черными глазами
она снова глянула в глаза Миду. - Вы написали две тысячи долларов.
Лестер поблагодарил ее за точность, разорвал чек, подписал и дал ей
другой, на пять тысяч долларов. Он дал бы еще больше, только бы истоптать
ее, истолочь, стереть в порошок, истерзать зубами ее плоть, как мельничные
жернова терзают сочную плоть бананов, распластать ее, раздавить своим
мускулистым телом, грудью, животом, коленями, пальцами, всем своим
существом, всем, что ты есть для нее - пустое место, никто, мужчина,
заплативший пять тысяч долларов.
И ничего не случилось. Большими шагами Мид вышел из комнаты. Жажда
мести оказалась сильнее безумной страсти к этой женщине. Заплатить унижением
за унижение, пренебречь ею именно тогда, когда она согласилась отдаться за
деньги, вот месть за все случившееся в таможне: жадными глазами глядел он на
свою мельницу и... "Будь проклят тот, кому вздумалось везти сюда эту
пакость", - прощебетала она.
- Эй, вы! - Сокоррито босая выскочила в коридор следом за Мидом. -
Возьмите свои деньги! - Она не могла догнать его и крикнула в ярости. - Я
изорву к чертям ваш чек! Не смейте надо мной издеваться!
Появился Ниньо де Гойя, пытался отнять у нее чек, но не успел, клочки
полетели на пол...
- Для него, гада, это, может, и деньги, а для меня - просто конфетти...
Донья Роселия все глаза себе выплакала. Она рыдала днем и ночью с тех
пор, как Аделаидо, расправив скрюченные ревматизмом члены, яростно
набросился на своего сына Лино Лусеро и выгнал парня из дому, - только
благодаря тому, что она вступилась за Лино, валяясь в ногах у мужа, Аделаидо
не нанес ран лезвием мачете, а ограничился ударами обуха.
Донья Роселия взывала к святой троице, святому Харлампию и апостолу
Фаддею, глотая пыль, которую поднимали боровшиеся, и лишь когда Лино,
бледный, дрожащий, скрылся за холмами и банановыми рощами, она дала волю
слезам, которые сдерживала изо всех сил, чтобы еще больше не рассердить
мужа, а он рухнул на стул, обливаясь потом.
Донья Роселия почтительно дала ему напиться и примостилась на корточках
рядом. "Семирамида" без детей была для нее теперь как чужой дом, потому что
- одно к одному - Хуанчо арестовали за участие в бунте, хотя по этому поводу
старик и не расстраивался. Окажись мальчишка вором, тогда родителям только
могилу себе рыть. Но в защиту своих прав можно и отсидеть, доказать, что ты
мужчина. Вот оно как. Деды молчали. Они, отцы, молчали. Но третьему
поколению поручено говорить за всех: за живых и за мертвых.
Сарахобальда, к которой затем поспешила донья Роселия, осталась
безмятежной, как земля под их ногами, когда кума рассказала ей, что... она
не решалась выговорить... что... сжимала в кулаке платок, мокрый от слез и
пота... что... утирала платком лоб и глаза... что...
Сарахобальда знала, в чем дело, и пришла ей на помощь:
- Он связался с морской чертовкой...
- Да, вот до чего мой сынок докатился! А уж жена у него какая славная,
черная страдалица! Раз уж всем мужикам положено беситься, я всегда молила
бога, чтобы Лино не бросил мать своих детей - бедные ребятишки! Ведь эту
женщину-рыбу никто не видел.
- Никто, кума...
- Ну а он, стало быть, видит: вспомните, что в детстве он был
лунатиком. С божьей помощью вы его вылечили, а то ведь он ходил спящий - с
открытыми глазами, но спящий... Какого страху на нас нагонял... А может, мы
тогда плохо сделали, что налили ему воды под кровать - пусть-де спустит ноги
на пол и проснется от холода. Теперь он во сне не бродит, но, Сарахобальда,
этот парень не в себе.
- А про Хуанчо что слыхать?
- Мистер Мид поехал в столицу вызволить изтюрьмы его и Бастиансито.
Бастиансито ведь тожезабрали. День ото дня хуже, Сарахобальда, на старости
лет теряешь последнее. Но больше всего у меня за Лино сердце болит.
Арестованных можно выгородить. А вот с Лино как быть? Если бы вы
посоветовались с колдуном...
- Рито Перрах куда-то запропастился, не видать его. Но насчет Лино...
Лино - мой крестник...
- Да, ваш крестник, вы нам оказали честь...
- С ним что-то вроде ереси...
- А это что такое, кума?
- Ересь?
Сарахобальда умолкла, затрудняясь объяснить слово.
- Ладно, не важно... Присядем-ка, кума.
- Верно, присядем. Я так разволновалась, что гостью стоя принимаю.
- Голова кругом идет. Да еще вот вы сказали "ересь"... Раньше
еретиков-то жгли.
- Коли ересь, это бы еще не беда - натереть освященным маслом, все и
пройдет. Господи, сними с него напасть, отгони видения!
- Да, кума, бедняжка совсем высох.
- Пойду на розыски Рито Перраха. Я ворожила на семи зернышках
неочищенного риса - раздавила их на камнях и засунула на ночь в нос, чтобы
набухли. И пока не пропел петух, я - чих, чих - высморкалась в костер из
шишек синей сосны.
- Синей сосны, кума?
- Да, синяя сосна растет высоко в горах и похожа на ползущую змею. У
меня в очаге еще тлели угольки.
- Но как же с Рито Перрахом?
- Да, Рито Перрах может дать хороший совет. Мудрец он, умеет так
повернуться, что каждая из четырех сторон его тела глядит на одну из четырех
частей света; орлиные глаза буравят и разгоняют тьму; зубы от заклинаний
стали у него белей, чем парусина навеса; пальцы - длинные, как стручки
кассии, а ногти - цвета жареных бананов.
Лино Лусеро прислушивался к шумам леса. На дне глубоких оврагов журчала
вода; на песок легли тяжелые тени - не обычные, бесплотные, а жесткие,
ранящие каждой темной песчинкой. Наконец, устав слушать и смотреть, не
разглядев ничего во мраке, он застыл на месте, держа ладонь у рта - слюна
была солено-сладкой, - у рта, похожего на ранку в зеленой мякоти бананового
ствола.
Раз угрозы бессильны, он просто-напросто ее задушит, не внимая стонам
этого зверя с телом из бананов, мха и тьмы, тьмы, источающей пот и воду.