мозгами. В чем наша слабость, почему они всегда над нами верх берут? А
потому, что у нас средств нету, Хуан Состенес верно сказал. А в войне
продовольствие - самое главное.
- А у нас одни долги, больше ничего нет, - сказал Бастиансито.
- Ну конечно. Вот я к тому и веду, чтобы нам вместе выработать план. С
мачете против них не пойдешь, разговорами тоже немного сделаешь, их не
уговоришь. Тут борьба экономическая.
- Не покупают они у нас больше бананы, - с горьким упреком сказал Лино
Лусеро.
- Знаю. Зеленый Папа мне сам сказал. Но если они не покупают, это еще
не значит, что бананы ничего не стоят. Можно продать их в другом месте. И
тогда у нас будут средства к существованию. Принесите мне через неделю
списки - кто сколько надеется собрать бананов, я поеду продавать их в
соседние города, а понадобится - так и в столицу. Я грузовик купил, его с
минуты на минуты сюда доставят.
- Это дело другое... без их-то милостей, - вставил Хуанчо, третий
Лусеро.
- Продадим бананы, заплатим долги, о которых говорит Бастиансито.
Хватит и на жизнь. Не на роскошную, конечно. Будем жить, как в других местах
крестьяне живут. И вы тоже небогато жили у себя-то на родине. - Он вынул изо
рта трубку и стал набивать. Потом прибавил назидательно: - Беда вот в чем:
нам за первый урожай хорошо заплатили. Мы и привыкли швыряться деньгами,
думали, всегда так будет. Ну и истратили денежки на всякие ненужные вещи,
вовсе Даже ненужные.
Макарио Айук Гайтан задумался: пожалуй, этот гринго на верном пути. Не
так уж много у Макарио долгов. Стоит рискнуть, черт побери! А если что,
земля - последнее, что осталось у Макарио, и пустька попробуют ее отнять! Он
будет защищать свою землю с мачете в руках.
- Стоит попробовать, ребята, - сказал он громко. - Все равно деться нам
некуда. Чем возвращаться домой, поджав хвост, как побитые собаки, лучше уж
попытаться сделать, как сеньор Мид говорит. Тут главное, чтоб машина скорее
пришла, а то пока дождемся, перемрем все от лихорадки или еще от чего, а
хуже того - с тоски, если не будет никакой машины.
- Да я ее сам вез на пароходе, потом велел в товарный вагон погрузить и
сюда прислать.
- Вот хорошо. Если так, дело другое, - обрадовался Бастиансито. Все
зашевелились, оживились, заговорили, будто проснулись от тяжкого сна. - Если
так, дело другое. Пошли бананы укладывать, посмотрим, как оно пойдет. Авось
и выгорит дело. А то что ж, под лежачий камень вода не течет. - Бастиансито
встал, пожал Миду руку. Остальные тоже начали вставать, поднимали с полу
свои широкополые шляпы.
- Погодите, - сказал Мид, - вы мое предложение разглядели только с
одной, с хорошей стороны. А есть и другая - потруднее. - Бронзовые лица
затуманились, оживление сползало с них... Может быть, все это вилами по воде
писано? - Почему Зеленый Папа может делать с нами все, что он делает? Он на
наши слабости рассчитывает. Сами знаете, случается так, что даже земляки -
уж они-то должны бы быть заодно с нами, - а оказываются самыми злейшими
врагами, кто по глупости, кто из эгоизма, кто по злобе, кто еще почему.
Приучили их тратить бешеные деньги, они и привыкли, что все им даром
достается. Такие все равно останутся рабами, их развратили подачками. А
есть, которые натворили много чего, их и держат в руках, потому что знают
про их делишки. А некоторые сами свершают беззакония, грабят вас заодно с
гринго...
Братья Лусеро, Лино и Хуан, с детства помнят страшный хохот Лестера
Мида, помнят, как их пугали - смотри, вот придет Швей, знаешь, тот, который
хохочет. И что же? Видно, он так и остался ненормальным.
- Что тут говорить, - продолжал Мид, - вы и сами знаете, за несколько
таблеток хинина Хосе Луис Марсуль покупает маленьких девочек, девушки
гордятся, если управляющий берет их к себе на ночь, в притонах играют в
рулетку и в покер, льются рекой золото, ром и виски...
Бастиансито зевнул. Говорит, говорит и все не по делу. Остальные
зашумели - пусть Лестер скажет прямо, что делать, нечего проповеди читать.
- Посылать на рынок грузовик с бананами - этого еще мало. Надо
вернуться к прежней жизни. Я не здешний, но знаю, на что способен индеец,
неприхотливый, простой, трудолюбивый. У индейца есть здравый смысл, он умеет
заработать и умеет разумно потратить то, что заработал. Прошли века, и
все-таки именно тех лихорадит день и ночь бессмысленное тщеславие, в ком нет
индейской крови, чьи предки были испанцы. Хоть и много, очень много лет
прошло, а это осталось в них - не могут спокойно смотреть, если кто тратит
деньги, обязательно тоже хотят блеснуть. А здесь, в тропиках, и того хуже.
Вернемся же, друзья, к старому индейскому обычаю, будем завязывать денежки в
платок. Надумает, бывало, индеец потратить деньги, приходится ему ногтями да
зубами узел развязывать. Вот и не тратит он так легко, как мы, не вываливает
пригоршнями из всех карманов.
Подсчитали, сколько примерно выручат, если бананы удастся продать в
соседних селениях или в столице, и порешили - денежки попридержать, не
тратить их как попало.
Скованного ревматизмом старого Аделаидо Лусеро, причесанного,
благоухающего бриолином, с новым, подаренным Лестером Мидом пистолетом на
поясе, вытащили погреться на утреннем солнышке.
- Устраивает товарищество, а у акционеров - одни долги. Ясно, что
тронутый, - говорил старик.
Донья Роселия, держа на руках внука, согласилась было с мужем. Но тут
же покачала головой.
- А машина? - возразила она. - Ты же видел новенький грузовик,
свежевыкрашенный. Каждое утро ходит, бананы возит.
- Ерунда! В один прекрасный день им все это надоест. Увидят, что
выручают мало, ну и конец товариществу, все пойдет прахом, только еще долгов
прибавится. И грузовик у них отберут.
- Не знаю, может, и так. Только сдается мне, что когда человек
состарится и лежит целый день носом в подушку, так ничего он и не видит,
кроме ямы, в которую не сегодня завтра его свалят. А у ребят дела идут.
- Идут! Черта с два! Неужто не видишь, ни одной тряпки не могут себе
купить, штаны сменить не на что!
- Они так уговорились. Товарищество решило денег зря не тратить.
- Так это же дурость самая последняя, Роселия. В магазине Компании
полно всяких хороших вещей и недорого. Я, бывало, тебе даже духи покупал,
помнишь? И у самого было всегда, что надеть. Работал, надрывался чуть не до
смерти, но зато уж насчет барахлишка - это да, это я любил.
- Вот и истратил все. А так бы осталось кое-что про запас. Если б не я,
ты и детям не купил бы земли. Мало я спорила да плакала!
- А я считаю так: кто за мной идет, пусть сам вертится как знает; у
каждого своя копилка.
- Нет, ребята добьются своего. Конечно, не сегодня это будет, а
все-таки будет. Только бы хватило у них упрямства. Держаться надо, держаться
до конца. Если хочешь справиться с теми негодяями, надо тысячу лет терпеть,
сидеть, как жаба в пещере. Вот колдунья Сарахобальда так и говорит: тысяча
лет пройдет, жаба встряхнется, и гора обрушится.
- А мне, мне, Аделаидо Лусеро, мне-то что до этого? Я тогда уже буду
прах прахом, сама говоришь.
Донья Роселия почесала в затылке всей пятерней. На коленях она держала
внука, мальчик прислонился головкой к ее худому плечу.
- Я вот что думаю, Аделаидо. Ты, конечно, не поверишь, но хоть
послушай. По-моему, это вроде как новая вера. Я вот слушаю их, так они
серьезно говорят, как надо жизнь нашу изменить, слушаю и верю. Порешили они
ничего не тратить из того, что заработают, вот и выпутаются в конце концов.
- Из долгов?
- Ну, хоть из долгов.
- Жаль мне, Роселия, что поздно пришла эта новая вера - работать и
копить, чтобы не сдаваться богачам. Стар я и болен, а то бы так взялся, небу
жарко б стало.
- Мы с тобой, Аделаидо, старые псы, всего от нас и толку, что лаем с
крыльца, а все-таки и мы свой долг выполняем: нет-нет да и подкинем щепочку
в общий костер.
- Это как же?
- Я вот тоже - как придут торгаши да начнут распевать, какие, дескать,
гребенки прекрасные, да какие зеркальца, да мыло, да платки, я их сразу
прочь гоню.
- Вот узнает товарищ Мид - говорят, его так теперь называют, - он из
тебя душу вытряхнет. Он же этим жил раньше, когда его Швеем звали. Помнишь,
как хохотал "а-ха-ха-ха-ха!"?
- Да, а теперь говорит: хорошо смеется тот, кто смеется последним.
- Ну так пусть знают: хоть и болен я, а всегда готов постоять за них. Я
ведь старый солдат, если понадобится, мой пистолет наготове.
Мухи не давали старику покоя, перелетали целыми роями с личика внука на
лицо деда. Будто зеленое облако, пронеслась с криком стая попугаев и
скрылась вдали. Аделаидо и донья Роселия то и дело прислушивались, не идет
ли грузовик. Так радостно было слышать его далекое гудение.
Однако в этот день они так ничего и не услышали. Грузовик не вышел в
свой обычный рейс. Рано утром Лиленд приготовила мужу завтрак, но Лестер
встал поздно, когда солнце уже сильно пекло. Дело в том, что появились
конкуренты, Фуетэ, внуки некоего французского кавалера, прибывшего сюда
сорок лет назад, когда началась добыча ценной древесины. Их желтый грузовик
объезжал селения, Фуетэ продавали бананы дешевле. В тот же вечер Лестер и
Хуанчо Лусеро отправились на поиски новых покупателей. Ночь они провели в
дороге, ездили долго, но бананы продали за хорошую цену. По пути
остановились на плато. Мид достал большущий термос с молочной рисовой кашей.
Не то суп, не то второе, но здесь, на горном холоде, до чего же вкусной
кажется эта мешанина! И сил прибавляет. Лестер глотал пахнущую корицей
горячую жижу с таким удовольствием, будто никогда ничего лучшего в своей
жизни не пробовал.
Улеглись возле грузовика. Сколько времени пролежал Мид, глядя в небо
широко открытыми глазами? Он и сам не знал. Тикали на руке часы, стучали в
самое ухо, как бы напоминая о скоротечности жизни. А необъятное небо над
головой навевало мысли о вечности. Двинулись дальше. Тишина висела между
деревьями, сладко спало зверье, тяжкий грохот грузовика разрывал эту мирную
тишину, будил лесных жителей. Фары мели лучами дорогу, то каменистую, то
ровную, белая тонкая пыль облаком стояла над землей. В мягкой предрассветной
мгле, чуть окрашенной розовым на востоке, засветились немеркнущие огни
столицы. Приглушили мотор, экономя бензин, начали спускаться, все время
тормозя, чтоб не свалиться в ущелье. Стали обгонять редких пешеходов -
черные тени скользили в луче, потом виднелись спины, машина проносилась
мимо, луч как бы перерезал людей пополам, и они пропадали во тьме.
Бананы расхватали в одну минуту, буквально расхватали. Налетели как
ястребы на повозку с отбросами и яростно рвали друг у друга добычу. Грузовик
опустел в мгновение ока. Женщины и мужчины спорили из-за последних гроздей,
искали носильщиков, чтоб отнести бананы домой.
Пока торговали, Мид вывесил на борт грузовика бумажку: _желающие могут
отправить груз по такому-то маршруту до такого-то конечного пункта_. Ждать
пришлось недолго. Тут же явился какой-то сириец, они договорились. Светлые
волосы и глаза Мида, его вид, его манеры оказались гарантией сохранности
груза. Лучшей рекомендации нечего и искать, гринго никогда не воруют, уверял
сириец. Их с детства приучают зарабатывать себе на хлеб. А здешние все, как
один, жулики, самые настоящие жулики.
И вот товары сирийца переехали границу без всякой пошлины. Ловкий
сириец рассчитал точно, местные власти не очень-то решались требовать
документы у американца. Сдав сирийцу груз и подписав все, какие положено,
бумаги, Мид, так и не догадавшись, что провез контрабанду, уселся за руль,
включил скорость и поехал домой.
Мид и его компаньоны не возили больше бананы в соседние селения, там
хозяйничали Фуетэ, хотя дела их шли не слишком хорошо. Вместо этого машина
Мида два раза в неделю отправлялась теперь в столицу.
И вот в один прекрасный день, когда они приехали на базар и
расположились на своем обычном месте, уже знакомом десяткам покупателей,
никого не оказалось. Что случилось? Отчего рынок словно вымер? Бананов они
привозят совсем немного, всего два раза в неделю. Не может быть, что они
никому не нужны!
Подошла старая торговка, сморщенная как печеное яблоко, понюхала,
поглядела, потыкала пальцем бананы, прикрытые желтыми листьями...
- Ничего вам не продать, мистер, - сказала,как тут продашь, ежели вчера
и позавчера их на станции даром раздавали?..
Мид включил скорость, и машина понеслась. Тощие собаки, грязные
индейцы, острые запахи съестного, продавщицы, с утра вырядившиеся в новые
башмаки... дальше, дальше, город, улицы, светофоры... И вот наконец ворота
больницы, двор, заставленный грузовиками и машинами "скорой помощи",
заваленный досками и кирпичами. Мид подъехал к открытой двери, за которой
тянулся длинный коридор. У двери стояла сестра и записывала что-то в
тетрадку. Лестер поздоровался, сказал, что привез бананы. В подарок от фирмы
"Мид - Лусеро - Кохубуль - Айук Гайтан и Компания".
- Вот хорошо, - сказала сестра, - а то от вас к нам обычно одних только
больных привозят, неизлечимых, у которых легких совсем уже не осталось. А у
нас класть некуда, для одного человека и то места не найти. На полу уже
спят!
Пока Мид и Хуанчо Лусеро разгружали бананы, в ворота въехали еще две
машины "скорой помощи". Лицо сестры оживилось. Она подошла к Лестеру,
сказала тихо:
- Благодарение господу, подтверждаются мои слова. Посмотрите, какие
подарки привозят нам с тех огромных плантаций, где золото льется рекой. А
нам на долю достаются эти несчастные.
Длинной чередой брели мимо Мида живые трупы, высохшие, желтые от
хинина, потные, они беспрерывно кашляли, плевали кровью. Выпученные глаза,
сухие бескровные губы, зубы, оскаленные в жуткой усмешке. Тяжелый запах,
стоны. Те, что могли идти, тащили жалкие узелки с бельем. Остальных волокли
на брезентовых носилках босые в белых балахонах санитары.
Мид толкнул в спину своего постоянного спутника Хуанчо Лусеро. Сестра
исчезла в глубине коридора, будто улетела, подхваченная ветром, на крыльях
своего чепца.
Остановились возле магазина, где торговали запасными частями.
- Нет, никак не могу. Старые покрышки мне обошлись на пятнадцать песо
дешевле. Вы слишком много просите.
Хозяин присел на корточки - определял размеры покрышки. Поднялся, долго
глядел в засаленный, весь в пятнах прейскурант, грыз карандаш, что-то
подсчитывал.
- Только для вас, мистер Мид, так и быть, уступлю дешевле, но прошу
вас, никому не говорите. Они у нас идут гораздо дороже.
Хуанчо Лусеро подмигнул Миду, они отошли в сторону.
- Глупость вы делаете, - сказал Хуанчо, - Компания бросает покрышки
почем зря, почти что новые. Такие вот и надо купить.
- Они же не продают.
- Как так не продают? Совсем еще хорошие, в дело годятся.
- Да не продают же они, выбрасывают. Гниют покрышки, а нужны они всем,
всей стране.
- Мы бы Приличную цену дали, они их сотнями бросают.
- Да, вот так: лучше пусть гниют, чем нам отдать. Новую покрышку купили
за баснословную цену, машина выехала из города.
- Вот какую-нибудь паршивую лошаденку они бы нам продали. - Мид говорил
как бы сам с собой.А тут надо, чтобы у них попросил кто-нибудь другой, не из
наших. Надо поговорить... я подумаю... кто-нибудь такой, чтоб они не
догадались...
Больше грузовик с бананами не ездил в столицу. Мид тоже почти не
выезжал, разве что иногда неподалеку, за покупками. Но однажды в воскресенье
решили устроить пикник и все вместе отправились на пляж.
Доехали до устья и остановились. Дальше дороги не было. Огромная река
разливалась перед впадением в океан еще шире, зеленоватая пресная вода
дрожала, словно от страха перед грозным соленым океаном. Торчали, как башни,
высокие сейбы, гладкие, без единой ветки до самых вершин, раскидистых, будто
огромные корзины, готовые вместить в себя всю необъятность неба. Длинные
густые лианы переплетались, ползли во все стороны, хранили сырую полутьму,
из-под нее тянулись бесконечными лапами пески, сверкали сотнями вдребезги
разбитых зеркал, а красноватые пляжи казались припорошенными гранатовой
пылью.
Дети, большие и маленькие, мальчики и девочки, стаями носились по
пляжу, собирали камешки, раковины, взрослые лежали обнаженные, как звери или
как боги, чертили что-то на песке. Птица с длинным, больше туловища клювом
торжественно вышагивала среди лежащих, задевала крыльями смуглые тела.
Появились еще люди, в большинстве рабочие с плантаций Компании. Они
двигались вразвалку, размахивали руками, будто качались в гамаке между небом
и землей. Почти вся жизнь этих людей проходит в гамаке: тут они спят,
отдыхают после обеда, принимают гостей, пьянствуют, болеют лихорадкой, любят
- торопливо и жадно, как звери. И дряблые ленивые их тела хранят форму
гамака - согнутая спина, торчащий зад, кривые ноги...
Море наводит на этих людей тоску. Линия горизонта бесконечна, и
замкнутый привычный прямоугольник их бытия распадается. Им не по себе за
пределами этого прямоугольника, за пределами жалкой однообразной жизни в
домах, похожих на голубятни. Там, в своих голубятнях, они живут, спят, там
им удобно, привычно. Внизу водопроводные краны, и, измученные, как вьючные
животные, они спускаются туда стирать свою одежду, постоянно пропитанную
потом. Еще внизу кухни и гамаки, в которых они проводят большую часть жизни.
Жилища имеют ту же форму, что плантации, где они работают. Люди привыкли
видеть зеленые прямоугольники банановых зарослей на ровном расстоянии один
от другого и деревянные прямоугольники домов. В доме и вне дома они всегда
внутри замкнутого с четырех сторон пространства. На первых порах это не
мешает, потом начинает раздражать, угнетать, мучить... Но зрелище океана
вселяет в них смятение. Бесконечная разомкнутость горизонта так непохожа на
унылый прямоугольник, внутри которого проходит их жизнь, и нет выхода из
этого ограниченного с четырех сторон пространства, потому что гроб - тоже
вытянутый четырехугольник и счета от лавочника - четырехугольные листки
бумаги, и ничего не остается от того, что ты заработал...
Бастиансито Кохубуль на пикник не поехал. Разыгралась астма, он
отправился в больницу, и врач отсоветовал ехать к морю. Сидя в очереди на
прием вместе с другими больными, среди которых было больше женщин, чем
мужчин, Бастиансито услыхал такие разговоры, что его затрясло, как от
лихорадки, хоть он и делал вид, будто смеется вместе со всеми. Дрожь била
Бастиансито, он холодел от ужаса.
- Хм-хм-хм, а грузовик-то этих, что снизу, чуть было вагоном не сбили,
- рассказывал человек с огромным зобом. - Хм-хм-хм, еще бы чуть-чуть и... Их
подстерегали, хотели пустить вагон как раз, когда они линию переезжали... Ну
вот... хм-хм-хм... еще бы немного, и не осталось бы от грузовика
ничегошеньки, а от тех, кто в нем ехал, - и того меньше, мокрое место, и
все. Прозевали только, растяпы, пустили вагон, когда грузовик уже рельсы
переехал... Чуть бы замешкались они на линии, тут бы его как раз... вот
как... ха-ха-ха... хм, чуть было...
- Но ведь они теперь в наших местах бананами не торгуют, - сказал один
из больных. - Фуетэ их в галошу посадили, продают дешевле, а в столице тоже
их подкузьмили, целый поезд с бананами прибыл на вокзал, да даром их и
раздавали...
- Хм, хм, хм, - начал опять тот, что с зобом. Он хрипел и с натугой
выхаркивал осколки слов, будто стекло перемалывал в своем зобу. Из
выпученных глаз текли слезы - те же осколки перемолотого стекла.Хм, хм, хм,
как-то они, видимо, выкручиваются, а то на что жили бы? Этот гринго, который
ими командует, он, я думаю, с чертом стакнулся.
- Чего тут удивительного, - сказал другой, подслеповатый, с шишкой на
лбу, - Лусеро-то с Сарахобальдой дружбу водит.
Бастиансито в тот же день рассказал Лестеру Миду о вагоне, пущенном в
расчете сбить их грузовик, когда они, ничего не подозревая, переезжали
рельсы. Однако известие ничуть не испортило пикник. Все жалели только, что
Бастиансито не поехал.
Лестер, веселый как всегда, затянул чувствительную американскую песню,
аккомпанируя себе на маленьком аккордеоне. Лиленд радостно захлопала, Лестер
поет, ему весело, значит, она, Лиленд, счастлива. Все захлопали вслед за
Лиленд, мелодия понравилась, слов никто не понял, Лестер пел по-английски.
Потом Лино Лусеро взял гитару.
Волны зеленые стонут,
звездочка золотая
пала ко мне в ладони -
то сердце твое, дорогая.
Слезы не лей рекою,
свою пожалей красу.
С собою на дно морское
я сердце твое унесу.
Стали есть арбузы, всем было весело. Лиленд впилась зубами в красную
мякоть, скрытую, словно устрица, в зеленой раковине. Шелковистые волосы
выбились из-под купальной шапочки, падали ей на лоб, попадали в нос, в рот
вместе с мякотью арбуза, и она выплевывала волосы и сладкий арбузный сок.
Светилось золотисто-зеленое море, казалось, мохнатое солнце расплавило
золотые бананы в зелени его глубоких вод; солнечная пыльца дрожала в
воздухе. И понемногу все стали приближаться к воде. Хотелось смыть с себя
эту золотую пыльцу, погрузиться в набегавшие на песок волны и видеть вокруг
только воду, одну только воду, живую, синюю...
Лиленд плыла с закрытыми глазами среди пенистых волн. Изредка она
поправляла лифчик или трусы, врезавшиеся в ее красивые белые ноги. Лестер,
изображая акулу, набрасывался на Лиленд, вцеплялся зубами в ее ногу.
Испуганная, она кричала, бросалась к берегу. Лестер смеялся:
- Одна моя знакомая подверглась нападению хохочущей акулы!
Вернулись с пикника поздно вечером. Дон Аделаидо кое-как, опираясь на
клюку, выбрался на галерею поглядеть на них. Его сопровождал Бастиансито,
пришедший навестить старика.
- Ну, коли так, ничего у них не выйдет, - сказал старый Лусеро. - Надо
же, хотели убить. Пустили вагон! Ну собаки! Просто лопнуть можно от злости!
Одна надежда - он ведь гринго, да и вообще живучий.
- Нет, прикончат они наших, увидите... Хоть он и говорит, что мы
одолеем Зеленого Папу.
- Ох, сынок, этому Папе конца нет, он все равно как римский папа. Один
помрет, другой тут как тут...
- А тогда что же...
- Вот про то я и толкую, Бастиансито. Тогда что же? А то, что гринго
этот многого стоит, я считаю. Ему не видать того, о чем мечтает, а собой он
жертвует, чтоб другие увидели; не мы, так другие.
Старик вздохнул. Ночь была светлая, свежая, дышалось легко. Но
Бастиансито все боялся, как бы снова не начался приступ.
- Вот ты маешься хворью-то, так от нее виски хорошо помогает.
- Говорят, да я, дон Аделаидо, уж больно не люблю это зелье. Пахнет
лекарством, как все равно карболку пьешь.
- Ты ступай-ка домой, тебе надо рано ложиться. Заснешь сразу, кашель
тебя на рассвете разбудит, а ты уже выспаться успел.
- Доброй ночи, поклонитесь госпоже Роселии, до завтра.
Старик поднял голову. Ярко сияет семизвездный треугольник. И все небо
усыпано звездами. Видно, правду говорят, что там вечно .мчатся огненные
колесницы по бесконечным дорогам, опоясывающим землю.
Незабываемые ночи... В дневнике Лиленд они занимали много страниц. Кто
скажет, которая прекрасней других? Если бы Лиленд вдруг приказали забыть
одну из них, вычеркнуть из памяти, словно ее и не было... Но которую?
Нет, ни одну из этих ночей, темных и светлых, Лиленд никогда не
забудет. Светлые ночи - так светло на душе, темные - слепые от страсти,
только руки да сердце видят в темноте...
В последнее время старые друзья редко навещали Мидов. Но сегодня, как
раз когда их меньше всего ожидали, они вдруг явились и привели с собой
супругов О'Бринд, мисс Морган и инженера Смоллета.
С самого начала завязался разговор, интересный, оживленный, остроумный,
романтичный, чуточку фривольный, как в студенческие годы.
Карл Розе в светлом костюме с гвоздикой в петлице вышел на середину
гостиной и объявил, что выпьет стакан виски с содовой, не помогая себе
руками, и при этом не уронит ни одной капли драгоценной влаги, которая
дороже, чем кровь, пролитая за нас господом нашим Иисусом Христом.
- Не богохульствуйте, - воскликнула мисс Морган и попыталась придать
серьезное выражение своей лукавой румяной рожице.
- Конечно, выпить так стакан виски трудно,сказал Том, - но вот что
гора-здо труднее: зажечь сигарету, если спичечный коробок лежит у тебя на
носке ботинка, спичка во рту, а сигареты в кармане и пачка не распечатана.
Все расхохотались. Инженер Смоллет, супруги О'Бринд, Уокер и Лестер Мид
отошли в сторону, образовав свой отдельный кружок. Уокер из кожи лез,
старался угодить О'Бриндам.
- Хороший рыбак зря времени не теряет, где клюнет, заранее знает,шепнул
ему на ухо Карл Розе и шутливо толкнул в спину.
Уокер пригладил свой зачес. Он покачивал стакан с виски, стараясь
утопить кусочек льда, сверкавший полярным блеском на янтарной поверхности.
- Я требую уважения к миссис О'Бринд, - сказал он. - Общество зиждется
на уважении к замужним женщинам, хотя это, конечно, не означает, что они
приговорены вечно оставаться замужними.
- Ну и ловкач! - Карл Розе чокнулся с Эрни Уокером, пепел с гаванской
сигары Эрни посыпался на пол.
Кругом смеялись, болтали, чокались, угощали друг друга сигаретами, а
инженер Смоллет, ничего не замечая, разглагольствовал с серьезным видом об
Андерсоне.
- Именно Андерсон - человек, который сделал все это возможным. Без него
не было бы никаких плантаций. Не мое дело разбирать, до какой степени
потому, что у нас средств нету, Хуан Состенес верно сказал. А в войне
продовольствие - самое главное.
- А у нас одни долги, больше ничего нет, - сказал Бастиансито.
- Ну конечно. Вот я к тому и веду, чтобы нам вместе выработать план. С
мачете против них не пойдешь, разговорами тоже немного сделаешь, их не
уговоришь. Тут борьба экономическая.
- Не покупают они у нас больше бананы, - с горьким упреком сказал Лино
Лусеро.
- Знаю. Зеленый Папа мне сам сказал. Но если они не покупают, это еще
не значит, что бананы ничего не стоят. Можно продать их в другом месте. И
тогда у нас будут средства к существованию. Принесите мне через неделю
списки - кто сколько надеется собрать бананов, я поеду продавать их в
соседние города, а понадобится - так и в столицу. Я грузовик купил, его с
минуты на минуты сюда доставят.
- Это дело другое... без их-то милостей, - вставил Хуанчо, третий
Лусеро.
- Продадим бананы, заплатим долги, о которых говорит Бастиансито.
Хватит и на жизнь. Не на роскошную, конечно. Будем жить, как в других местах
крестьяне живут. И вы тоже небогато жили у себя-то на родине. - Он вынул изо
рта трубку и стал набивать. Потом прибавил назидательно: - Беда вот в чем:
нам за первый урожай хорошо заплатили. Мы и привыкли швыряться деньгами,
думали, всегда так будет. Ну и истратили денежки на всякие ненужные вещи,
вовсе Даже ненужные.
Макарио Айук Гайтан задумался: пожалуй, этот гринго на верном пути. Не
так уж много у Макарио долгов. Стоит рискнуть, черт побери! А если что,
земля - последнее, что осталось у Макарио, и пустька попробуют ее отнять! Он
будет защищать свою землю с мачете в руках.
- Стоит попробовать, ребята, - сказал он громко. - Все равно деться нам
некуда. Чем возвращаться домой, поджав хвост, как побитые собаки, лучше уж
попытаться сделать, как сеньор Мид говорит. Тут главное, чтоб машина скорее
пришла, а то пока дождемся, перемрем все от лихорадки или еще от чего, а
хуже того - с тоски, если не будет никакой машины.
- Да я ее сам вез на пароходе, потом велел в товарный вагон погрузить и
сюда прислать.
- Вот хорошо. Если так, дело другое, - обрадовался Бастиансито. Все
зашевелились, оживились, заговорили, будто проснулись от тяжкого сна. - Если
так, дело другое. Пошли бананы укладывать, посмотрим, как оно пойдет. Авось
и выгорит дело. А то что ж, под лежачий камень вода не течет. - Бастиансито
встал, пожал Миду руку. Остальные тоже начали вставать, поднимали с полу
свои широкополые шляпы.
- Погодите, - сказал Мид, - вы мое предложение разглядели только с
одной, с хорошей стороны. А есть и другая - потруднее. - Бронзовые лица
затуманились, оживление сползало с них... Может быть, все это вилами по воде
писано? - Почему Зеленый Папа может делать с нами все, что он делает? Он на
наши слабости рассчитывает. Сами знаете, случается так, что даже земляки -
уж они-то должны бы быть заодно с нами, - а оказываются самыми злейшими
врагами, кто по глупости, кто из эгоизма, кто по злобе, кто еще почему.
Приучили их тратить бешеные деньги, они и привыкли, что все им даром
достается. Такие все равно останутся рабами, их развратили подачками. А
есть, которые натворили много чего, их и держат в руках, потому что знают
про их делишки. А некоторые сами свершают беззакония, грабят вас заодно с
гринго...
Братья Лусеро, Лино и Хуан, с детства помнят страшный хохот Лестера
Мида, помнят, как их пугали - смотри, вот придет Швей, знаешь, тот, который
хохочет. И что же? Видно, он так и остался ненормальным.
- Что тут говорить, - продолжал Мид, - вы и сами знаете, за несколько
таблеток хинина Хосе Луис Марсуль покупает маленьких девочек, девушки
гордятся, если управляющий берет их к себе на ночь, в притонах играют в
рулетку и в покер, льются рекой золото, ром и виски...
Бастиансито зевнул. Говорит, говорит и все не по делу. Остальные
зашумели - пусть Лестер скажет прямо, что делать, нечего проповеди читать.
- Посылать на рынок грузовик с бананами - этого еще мало. Надо
вернуться к прежней жизни. Я не здешний, но знаю, на что способен индеец,
неприхотливый, простой, трудолюбивый. У индейца есть здравый смысл, он умеет
заработать и умеет разумно потратить то, что заработал. Прошли века, и
все-таки именно тех лихорадит день и ночь бессмысленное тщеславие, в ком нет
индейской крови, чьи предки были испанцы. Хоть и много, очень много лет
прошло, а это осталось в них - не могут спокойно смотреть, если кто тратит
деньги, обязательно тоже хотят блеснуть. А здесь, в тропиках, и того хуже.
Вернемся же, друзья, к старому индейскому обычаю, будем завязывать денежки в
платок. Надумает, бывало, индеец потратить деньги, приходится ему ногтями да
зубами узел развязывать. Вот и не тратит он так легко, как мы, не вываливает
пригоршнями из всех карманов.
Подсчитали, сколько примерно выручат, если бананы удастся продать в
соседних селениях или в столице, и порешили - денежки попридержать, не
тратить их как попало.
Скованного ревматизмом старого Аделаидо Лусеро, причесанного,
благоухающего бриолином, с новым, подаренным Лестером Мидом пистолетом на
поясе, вытащили погреться на утреннем солнышке.
- Устраивает товарищество, а у акционеров - одни долги. Ясно, что
тронутый, - говорил старик.
Донья Роселия, держа на руках внука, согласилась было с мужем. Но тут
же покачала головой.
- А машина? - возразила она. - Ты же видел новенький грузовик,
свежевыкрашенный. Каждое утро ходит, бананы возит.
- Ерунда! В один прекрасный день им все это надоест. Увидят, что
выручают мало, ну и конец товариществу, все пойдет прахом, только еще долгов
прибавится. И грузовик у них отберут.
- Не знаю, может, и так. Только сдается мне, что когда человек
состарится и лежит целый день носом в подушку, так ничего он и не видит,
кроме ямы, в которую не сегодня завтра его свалят. А у ребят дела идут.
- Идут! Черта с два! Неужто не видишь, ни одной тряпки не могут себе
купить, штаны сменить не на что!
- Они так уговорились. Товарищество решило денег зря не тратить.
- Так это же дурость самая последняя, Роселия. В магазине Компании
полно всяких хороших вещей и недорого. Я, бывало, тебе даже духи покупал,
помнишь? И у самого было всегда, что надеть. Работал, надрывался чуть не до
смерти, но зато уж насчет барахлишка - это да, это я любил.
- Вот и истратил все. А так бы осталось кое-что про запас. Если б не я,
ты и детям не купил бы земли. Мало я спорила да плакала!
- А я считаю так: кто за мной идет, пусть сам вертится как знает; у
каждого своя копилка.
- Нет, ребята добьются своего. Конечно, не сегодня это будет, а
все-таки будет. Только бы хватило у них упрямства. Держаться надо, держаться
до конца. Если хочешь справиться с теми негодяями, надо тысячу лет терпеть,
сидеть, как жаба в пещере. Вот колдунья Сарахобальда так и говорит: тысяча
лет пройдет, жаба встряхнется, и гора обрушится.
- А мне, мне, Аделаидо Лусеро, мне-то что до этого? Я тогда уже буду
прах прахом, сама говоришь.
Донья Роселия почесала в затылке всей пятерней. На коленях она держала
внука, мальчик прислонился головкой к ее худому плечу.
- Я вот что думаю, Аделаидо. Ты, конечно, не поверишь, но хоть
послушай. По-моему, это вроде как новая вера. Я вот слушаю их, так они
серьезно говорят, как надо жизнь нашу изменить, слушаю и верю. Порешили они
ничего не тратить из того, что заработают, вот и выпутаются в конце концов.
- Из долгов?
- Ну, хоть из долгов.
- Жаль мне, Роселия, что поздно пришла эта новая вера - работать и
копить, чтобы не сдаваться богачам. Стар я и болен, а то бы так взялся, небу
жарко б стало.
- Мы с тобой, Аделаидо, старые псы, всего от нас и толку, что лаем с
крыльца, а все-таки и мы свой долг выполняем: нет-нет да и подкинем щепочку
в общий костер.
- Это как же?
- Я вот тоже - как придут торгаши да начнут распевать, какие, дескать,
гребенки прекрасные, да какие зеркальца, да мыло, да платки, я их сразу
прочь гоню.
- Вот узнает товарищ Мид - говорят, его так теперь называют, - он из
тебя душу вытряхнет. Он же этим жил раньше, когда его Швеем звали. Помнишь,
как хохотал "а-ха-ха-ха-ха!"?
- Да, а теперь говорит: хорошо смеется тот, кто смеется последним.
- Ну так пусть знают: хоть и болен я, а всегда готов постоять за них. Я
ведь старый солдат, если понадобится, мой пистолет наготове.
Мухи не давали старику покоя, перелетали целыми роями с личика внука на
лицо деда. Будто зеленое облако, пронеслась с криком стая попугаев и
скрылась вдали. Аделаидо и донья Роселия то и дело прислушивались, не идет
ли грузовик. Так радостно было слышать его далекое гудение.
Однако в этот день они так ничего и не услышали. Грузовик не вышел в
свой обычный рейс. Рано утром Лиленд приготовила мужу завтрак, но Лестер
встал поздно, когда солнце уже сильно пекло. Дело в том, что появились
конкуренты, Фуетэ, внуки некоего французского кавалера, прибывшего сюда
сорок лет назад, когда началась добыча ценной древесины. Их желтый грузовик
объезжал селения, Фуетэ продавали бананы дешевле. В тот же вечер Лестер и
Хуанчо Лусеро отправились на поиски новых покупателей. Ночь они провели в
дороге, ездили долго, но бананы продали за хорошую цену. По пути
остановились на плато. Мид достал большущий термос с молочной рисовой кашей.
Не то суп, не то второе, но здесь, на горном холоде, до чего же вкусной
кажется эта мешанина! И сил прибавляет. Лестер глотал пахнущую корицей
горячую жижу с таким удовольствием, будто никогда ничего лучшего в своей
жизни не пробовал.
Улеглись возле грузовика. Сколько времени пролежал Мид, глядя в небо
широко открытыми глазами? Он и сам не знал. Тикали на руке часы, стучали в
самое ухо, как бы напоминая о скоротечности жизни. А необъятное небо над
головой навевало мысли о вечности. Двинулись дальше. Тишина висела между
деревьями, сладко спало зверье, тяжкий грохот грузовика разрывал эту мирную
тишину, будил лесных жителей. Фары мели лучами дорогу, то каменистую, то
ровную, белая тонкая пыль облаком стояла над землей. В мягкой предрассветной
мгле, чуть окрашенной розовым на востоке, засветились немеркнущие огни
столицы. Приглушили мотор, экономя бензин, начали спускаться, все время
тормозя, чтоб не свалиться в ущелье. Стали обгонять редких пешеходов -
черные тени скользили в луче, потом виднелись спины, машина проносилась
мимо, луч как бы перерезал людей пополам, и они пропадали во тьме.
Бананы расхватали в одну минуту, буквально расхватали. Налетели как
ястребы на повозку с отбросами и яростно рвали друг у друга добычу. Грузовик
опустел в мгновение ока. Женщины и мужчины спорили из-за последних гроздей,
искали носильщиков, чтоб отнести бананы домой.
Пока торговали, Мид вывесил на борт грузовика бумажку: _желающие могут
отправить груз по такому-то маршруту до такого-то конечного пункта_. Ждать
пришлось недолго. Тут же явился какой-то сириец, они договорились. Светлые
волосы и глаза Мида, его вид, его манеры оказались гарантией сохранности
груза. Лучшей рекомендации нечего и искать, гринго никогда не воруют, уверял
сириец. Их с детства приучают зарабатывать себе на хлеб. А здешние все, как
один, жулики, самые настоящие жулики.
И вот товары сирийца переехали границу без всякой пошлины. Ловкий
сириец рассчитал точно, местные власти не очень-то решались требовать
документы у американца. Сдав сирийцу груз и подписав все, какие положено,
бумаги, Мид, так и не догадавшись, что провез контрабанду, уселся за руль,
включил скорость и поехал домой.
Мид и его компаньоны не возили больше бананы в соседние селения, там
хозяйничали Фуетэ, хотя дела их шли не слишком хорошо. Вместо этого машина
Мида два раза в неделю отправлялась теперь в столицу.
И вот в один прекрасный день, когда они приехали на базар и
расположились на своем обычном месте, уже знакомом десяткам покупателей,
никого не оказалось. Что случилось? Отчего рынок словно вымер? Бананов они
привозят совсем немного, всего два раза в неделю. Не может быть, что они
никому не нужны!
Подошла старая торговка, сморщенная как печеное яблоко, понюхала,
поглядела, потыкала пальцем бананы, прикрытые желтыми листьями...
- Ничего вам не продать, мистер, - сказала,как тут продашь, ежели вчера
и позавчера их на станции даром раздавали?..
Мид включил скорость, и машина понеслась. Тощие собаки, грязные
индейцы, острые запахи съестного, продавщицы, с утра вырядившиеся в новые
башмаки... дальше, дальше, город, улицы, светофоры... И вот наконец ворота
больницы, двор, заставленный грузовиками и машинами "скорой помощи",
заваленный досками и кирпичами. Мид подъехал к открытой двери, за которой
тянулся длинный коридор. У двери стояла сестра и записывала что-то в
тетрадку. Лестер поздоровался, сказал, что привез бананы. В подарок от фирмы
"Мид - Лусеро - Кохубуль - Айук Гайтан и Компания".
- Вот хорошо, - сказала сестра, - а то от вас к нам обычно одних только
больных привозят, неизлечимых, у которых легких совсем уже не осталось. А у
нас класть некуда, для одного человека и то места не найти. На полу уже
спят!
Пока Мид и Хуанчо Лусеро разгружали бананы, в ворота въехали еще две
машины "скорой помощи". Лицо сестры оживилось. Она подошла к Лестеру,
сказала тихо:
- Благодарение господу, подтверждаются мои слова. Посмотрите, какие
подарки привозят нам с тех огромных плантаций, где золото льется рекой. А
нам на долю достаются эти несчастные.
Длинной чередой брели мимо Мида живые трупы, высохшие, желтые от
хинина, потные, они беспрерывно кашляли, плевали кровью. Выпученные глаза,
сухие бескровные губы, зубы, оскаленные в жуткой усмешке. Тяжелый запах,
стоны. Те, что могли идти, тащили жалкие узелки с бельем. Остальных волокли
на брезентовых носилках босые в белых балахонах санитары.
Мид толкнул в спину своего постоянного спутника Хуанчо Лусеро. Сестра
исчезла в глубине коридора, будто улетела, подхваченная ветром, на крыльях
своего чепца.
Остановились возле магазина, где торговали запасными частями.
- Нет, никак не могу. Старые покрышки мне обошлись на пятнадцать песо
дешевле. Вы слишком много просите.
Хозяин присел на корточки - определял размеры покрышки. Поднялся, долго
глядел в засаленный, весь в пятнах прейскурант, грыз карандаш, что-то
подсчитывал.
- Только для вас, мистер Мид, так и быть, уступлю дешевле, но прошу
вас, никому не говорите. Они у нас идут гораздо дороже.
Хуанчо Лусеро подмигнул Миду, они отошли в сторону.
- Глупость вы делаете, - сказал Хуанчо, - Компания бросает покрышки
почем зря, почти что новые. Такие вот и надо купить.
- Они же не продают.
- Как так не продают? Совсем еще хорошие, в дело годятся.
- Да не продают же они, выбрасывают. Гниют покрышки, а нужны они всем,
всей стране.
- Мы бы Приличную цену дали, они их сотнями бросают.
- Да, вот так: лучше пусть гниют, чем нам отдать. Новую покрышку купили
за баснословную цену, машина выехала из города.
- Вот какую-нибудь паршивую лошаденку они бы нам продали. - Мид говорил
как бы сам с собой.А тут надо, чтобы у них попросил кто-нибудь другой, не из
наших. Надо поговорить... я подумаю... кто-нибудь такой, чтоб они не
догадались...
Больше грузовик с бананами не ездил в столицу. Мид тоже почти не
выезжал, разве что иногда неподалеку, за покупками. Но однажды в воскресенье
решили устроить пикник и все вместе отправились на пляж.
Доехали до устья и остановились. Дальше дороги не было. Огромная река
разливалась перед впадением в океан еще шире, зеленоватая пресная вода
дрожала, словно от страха перед грозным соленым океаном. Торчали, как башни,
высокие сейбы, гладкие, без единой ветки до самых вершин, раскидистых, будто
огромные корзины, готовые вместить в себя всю необъятность неба. Длинные
густые лианы переплетались, ползли во все стороны, хранили сырую полутьму,
из-под нее тянулись бесконечными лапами пески, сверкали сотнями вдребезги
разбитых зеркал, а красноватые пляжи казались припорошенными гранатовой
пылью.
Дети, большие и маленькие, мальчики и девочки, стаями носились по
пляжу, собирали камешки, раковины, взрослые лежали обнаженные, как звери или
как боги, чертили что-то на песке. Птица с длинным, больше туловища клювом
торжественно вышагивала среди лежащих, задевала крыльями смуглые тела.
Появились еще люди, в большинстве рабочие с плантаций Компании. Они
двигались вразвалку, размахивали руками, будто качались в гамаке между небом
и землей. Почти вся жизнь этих людей проходит в гамаке: тут они спят,
отдыхают после обеда, принимают гостей, пьянствуют, болеют лихорадкой, любят
- торопливо и жадно, как звери. И дряблые ленивые их тела хранят форму
гамака - согнутая спина, торчащий зад, кривые ноги...
Море наводит на этих людей тоску. Линия горизонта бесконечна, и
замкнутый привычный прямоугольник их бытия распадается. Им не по себе за
пределами этого прямоугольника, за пределами жалкой однообразной жизни в
домах, похожих на голубятни. Там, в своих голубятнях, они живут, спят, там
им удобно, привычно. Внизу водопроводные краны, и, измученные, как вьючные
животные, они спускаются туда стирать свою одежду, постоянно пропитанную
потом. Еще внизу кухни и гамаки, в которых они проводят большую часть жизни.
Жилища имеют ту же форму, что плантации, где они работают. Люди привыкли
видеть зеленые прямоугольники банановых зарослей на ровном расстоянии один
от другого и деревянные прямоугольники домов. В доме и вне дома они всегда
внутри замкнутого с четырех сторон пространства. На первых порах это не
мешает, потом начинает раздражать, угнетать, мучить... Но зрелище океана
вселяет в них смятение. Бесконечная разомкнутость горизонта так непохожа на
унылый прямоугольник, внутри которого проходит их жизнь, и нет выхода из
этого ограниченного с четырех сторон пространства, потому что гроб - тоже
вытянутый четырехугольник и счета от лавочника - четырехугольные листки
бумаги, и ничего не остается от того, что ты заработал...
Бастиансито Кохубуль на пикник не поехал. Разыгралась астма, он
отправился в больницу, и врач отсоветовал ехать к морю. Сидя в очереди на
прием вместе с другими больными, среди которых было больше женщин, чем
мужчин, Бастиансито услыхал такие разговоры, что его затрясло, как от
лихорадки, хоть он и делал вид, будто смеется вместе со всеми. Дрожь била
Бастиансито, он холодел от ужаса.
- Хм-хм-хм, а грузовик-то этих, что снизу, чуть было вагоном не сбили,
- рассказывал человек с огромным зобом. - Хм-хм-хм, еще бы чуть-чуть и... Их
подстерегали, хотели пустить вагон как раз, когда они линию переезжали... Ну
вот... хм-хм-хм... еще бы немного, и не осталось бы от грузовика
ничегошеньки, а от тех, кто в нем ехал, - и того меньше, мокрое место, и
все. Прозевали только, растяпы, пустили вагон, когда грузовик уже рельсы
переехал... Чуть бы замешкались они на линии, тут бы его как раз... вот
как... ха-ха-ха... хм, чуть было...
- Но ведь они теперь в наших местах бананами не торгуют, - сказал один
из больных. - Фуетэ их в галошу посадили, продают дешевле, а в столице тоже
их подкузьмили, целый поезд с бананами прибыл на вокзал, да даром их и
раздавали...
- Хм, хм, хм, - начал опять тот, что с зобом. Он хрипел и с натугой
выхаркивал осколки слов, будто стекло перемалывал в своем зобу. Из
выпученных глаз текли слезы - те же осколки перемолотого стекла.Хм, хм, хм,
как-то они, видимо, выкручиваются, а то на что жили бы? Этот гринго, который
ими командует, он, я думаю, с чертом стакнулся.
- Чего тут удивительного, - сказал другой, подслеповатый, с шишкой на
лбу, - Лусеро-то с Сарахобальдой дружбу водит.
Бастиансито в тот же день рассказал Лестеру Миду о вагоне, пущенном в
расчете сбить их грузовик, когда они, ничего не подозревая, переезжали
рельсы. Однако известие ничуть не испортило пикник. Все жалели только, что
Бастиансито не поехал.
Лестер, веселый как всегда, затянул чувствительную американскую песню,
аккомпанируя себе на маленьком аккордеоне. Лиленд радостно захлопала, Лестер
поет, ему весело, значит, она, Лиленд, счастлива. Все захлопали вслед за
Лиленд, мелодия понравилась, слов никто не понял, Лестер пел по-английски.
Потом Лино Лусеро взял гитару.
Волны зеленые стонут,
звездочка золотая
пала ко мне в ладони -
то сердце твое, дорогая.
Слезы не лей рекою,
свою пожалей красу.
С собою на дно морское
я сердце твое унесу.
Стали есть арбузы, всем было весело. Лиленд впилась зубами в красную
мякоть, скрытую, словно устрица, в зеленой раковине. Шелковистые волосы
выбились из-под купальной шапочки, падали ей на лоб, попадали в нос, в рот
вместе с мякотью арбуза, и она выплевывала волосы и сладкий арбузный сок.
Светилось золотисто-зеленое море, казалось, мохнатое солнце расплавило
золотые бананы в зелени его глубоких вод; солнечная пыльца дрожала в
воздухе. И понемногу все стали приближаться к воде. Хотелось смыть с себя
эту золотую пыльцу, погрузиться в набегавшие на песок волны и видеть вокруг
только воду, одну только воду, живую, синюю...
Лиленд плыла с закрытыми глазами среди пенистых волн. Изредка она
поправляла лифчик или трусы, врезавшиеся в ее красивые белые ноги. Лестер,
изображая акулу, набрасывался на Лиленд, вцеплялся зубами в ее ногу.
Испуганная, она кричала, бросалась к берегу. Лестер смеялся:
- Одна моя знакомая подверглась нападению хохочущей акулы!
Вернулись с пикника поздно вечером. Дон Аделаидо кое-как, опираясь на
клюку, выбрался на галерею поглядеть на них. Его сопровождал Бастиансито,
пришедший навестить старика.
- Ну, коли так, ничего у них не выйдет, - сказал старый Лусеро. - Надо
же, хотели убить. Пустили вагон! Ну собаки! Просто лопнуть можно от злости!
Одна надежда - он ведь гринго, да и вообще живучий.
- Нет, прикончат они наших, увидите... Хоть он и говорит, что мы
одолеем Зеленого Папу.
- Ох, сынок, этому Папе конца нет, он все равно как римский папа. Один
помрет, другой тут как тут...
- А тогда что же...
- Вот про то я и толкую, Бастиансито. Тогда что же? А то, что гринго
этот многого стоит, я считаю. Ему не видать того, о чем мечтает, а собой он
жертвует, чтоб другие увидели; не мы, так другие.
Старик вздохнул. Ночь была светлая, свежая, дышалось легко. Но
Бастиансито все боялся, как бы снова не начался приступ.
- Вот ты маешься хворью-то, так от нее виски хорошо помогает.
- Говорят, да я, дон Аделаидо, уж больно не люблю это зелье. Пахнет
лекарством, как все равно карболку пьешь.
- Ты ступай-ка домой, тебе надо рано ложиться. Заснешь сразу, кашель
тебя на рассвете разбудит, а ты уже выспаться успел.
- Доброй ночи, поклонитесь госпоже Роселии, до завтра.
Старик поднял голову. Ярко сияет семизвездный треугольник. И все небо
усыпано звездами. Видно, правду говорят, что там вечно .мчатся огненные
колесницы по бесконечным дорогам, опоясывающим землю.
Незабываемые ночи... В дневнике Лиленд они занимали много страниц. Кто
скажет, которая прекрасней других? Если бы Лиленд вдруг приказали забыть
одну из них, вычеркнуть из памяти, словно ее и не было... Но которую?
Нет, ни одну из этих ночей, темных и светлых, Лиленд никогда не
забудет. Светлые ночи - так светло на душе, темные - слепые от страсти,
только руки да сердце видят в темноте...
В последнее время старые друзья редко навещали Мидов. Но сегодня, как
раз когда их меньше всего ожидали, они вдруг явились и привели с собой
супругов О'Бринд, мисс Морган и инженера Смоллета.
С самого начала завязался разговор, интересный, оживленный, остроумный,
романтичный, чуточку фривольный, как в студенческие годы.
Карл Розе в светлом костюме с гвоздикой в петлице вышел на середину
гостиной и объявил, что выпьет стакан виски с содовой, не помогая себе
руками, и при этом не уронит ни одной капли драгоценной влаги, которая
дороже, чем кровь, пролитая за нас господом нашим Иисусом Христом.
- Не богохульствуйте, - воскликнула мисс Морган и попыталась придать
серьезное выражение своей лукавой румяной рожице.
- Конечно, выпить так стакан виски трудно,сказал Том, - но вот что
гора-здо труднее: зажечь сигарету, если спичечный коробок лежит у тебя на
носке ботинка, спичка во рту, а сигареты в кармане и пачка не распечатана.
Все расхохотались. Инженер Смоллет, супруги О'Бринд, Уокер и Лестер Мид
отошли в сторону, образовав свой отдельный кружок. Уокер из кожи лез,
старался угодить О'Бриндам.
- Хороший рыбак зря времени не теряет, где клюнет, заранее знает,шепнул
ему на ухо Карл Розе и шутливо толкнул в спину.
Уокер пригладил свой зачес. Он покачивал стакан с виски, стараясь
утопить кусочек льда, сверкавший полярным блеском на янтарной поверхности.
- Я требую уважения к миссис О'Бринд, - сказал он. - Общество зиждется
на уважении к замужним женщинам, хотя это, конечно, не означает, что они
приговорены вечно оставаться замужними.
- Ну и ловкач! - Карл Розе чокнулся с Эрни Уокером, пепел с гаванской
сигары Эрни посыпался на пол.
Кругом смеялись, болтали, чокались, угощали друг друга сигаретами, а
инженер Смоллет, ничего не замечая, разглагольствовал с серьезным видом об
Андерсоне.
- Именно Андерсон - человек, который сделал все это возможным. Без него
не было бы никаких плантаций. Не мое дело разбирать, до какой степени