Астуриас Мигель. Зеленый папа

Неприятно говорить на прощание дочери: "Да будут тебе пирамиды пухом..." Рэй
Сальседо... Это имя уже знают на международных телефонных станциях - в
Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Берлине. Теперь не надо даже объяснять, что это
имя, а не титул {Рэй (rey) - король (исп.).}. "Какой "рэй", какой король?"-
спрашивали. Стальной ли, нефтяной или каучуковый... Рэй, Рэй, Рэй, Рэй
Сальседо, археолог... Хорошо, что сказано и другое: "Аурелия, если Рэй
Сальседо не явится и будет мальчик, пусть назовут Джо Мейкер-младший...
Звучит неплохо,а?.. Кажется, будто опять это я со своими юношескими
иллюзиями, будто это имя - ныне сухое, затасканное, жесткое, как древесина
старого дерева, - снова удивит мир свежестью и юношеским порывом".
Ноль часов... Чикаго... Ноль часов... Чикаго... Перестук колес на
стрелках... Ссссстоооп. Секретари, телохранители с ручными пулеметами...
Прощай, инкогнито... Фотографы... Журналисты... Газетчики... Да, еще не
набрана колонка с сообщением о прибытии... Заявление... Еще рано...
Заявление будет сегодня, позже... Да, надо резервировать до пяти часов место
на первой полосе... Может быть, раньше или немного позже... Надо
зарезервировать место в вечерних выпусках... Журналисты... Все в отель...
Занять телеграфные линии. Занять телеграфные линии... Не загружать подводный
кабель сегодня вечером...
Его карие глаза выдержали взгляд президента Компании. Странно, что нет
сенатора от Массачусетса. Сердце забилось сильнее, как у школяра, попавшего
в экзаменационный зал: вот кабинет, который скоро станет его офисом. В сотую
долю секунды он прикинул, какие изменения произведет в убранстве,
меблировке, расположении сейфов и т. д. Пристальный и несколько испытующий
взгляд президента Мейкер Томпсон отнес за счет того, что президенту,
возможно, уже известно: он, Томпсон, скоро сменит старика на посту,
избранный абсолютным большинством голосов акционеров на ближайшем собрании.
- Кто такой Ричард Уоттон? - спросил президент. Вопрос прозвучал так
неожиданно, что Мейкер
Томпсон чуть было не сунул большой палец за подтяжки, чтобы, стегнув
резиной свою шелковую сорочку, ответить: "Вернее - кем был, ибо я его
прикончил".
- Ричард Уоттон умер много лет назад. Это был визитер, ехавший со мной
в дрезине, которая перевернулась на Обезьяньем повороте.
- Но после своей смерти он приехал...
- Да, приехал в ящике на пароходе "Турриальба".
- Вы так думаете, Мейкер?..
- Как это - "думаю"? Так было! Я сам привез Ричарда Уоттона, когда его
еле вытащили из пропасти - с переломом основания черепа, как
засвидетельствовал врач, - а затем я перевез его труп на пароход...
- Он ожил, Мейкер ТомпсонДжо Мейкер замигал и кивнул головой, как бы
соглашаясь, что все, сказанное с таким апломбом президентом Компании, могло
оказаться правдой; если за дело взялись деньги с их огромной чудотворной
силой, они способны воскресить и визитера по его прибытии в США.
- Ожил?
- Не сомневайтесь в этом, Мейкер Томпсон, и ожил он не на "Турриальбе",
а на "Сиксалоа". "Покойник" представил госдепартаменту полный, точный, доку-
ментированный, даже с диаграммами отчет, с бесспорной убедительностью
свидетельствующий о всех злоупотреблениях, насилиях, подкупах, преступлениях
и... бог знает о чем еще!., которые творила там "Тропикаль платанера"...
- Почтенный визитер был не Ричард Уоттон? - не веря своим ушам, спросил
еще раз Джо Мейкер.
- Отнюдь нет!.. Почтенный визитер был какой-то сумасброд-акционер,
которому Компания поручила осмотреть плантации.
- Но он выслушивал всех недовольных...
- Очевидно, потому что был, как Джинджер Кайнд, не в своем уме...
Мейкер Томпсон крепко сцепил пальцы и потом развел руками, не вымолвив
ни слова.
- Однако еще ничего не потеряно... - продолжал президент Компании,кроме
аннексии. Об аннексии и думать нечего... Но надо действовать, если мы не
хотим, чтобы, подобно аннексии, все наше дело пошло прахом. Надо поехать
туда и выжать из властей красноречивые заявления о том, что своим
экономическим процветанием их страна обязана нашему присутствию, так как
наше предприятие платит самое большое жалованье и дает работу тысячам
брасеро... Надо купить всех власть имущих республики, депутатов, членов
магистрата, алькальдов... Все власть имущие, все влиятельные лица должны под
барабанный бой восхвалять нашу сельскохозяйственную, коммерческую,
экономическую, социальную деятельность... А для этого - не жалеть денег
газетам, газетчикам, журналистам; одаривать приюты для бедных, дома
престарелых, благотворительные учреждения и церкви... Какую религию они там
исповедуют?
- Католическую...
- Прекрасно, хоть и претит помогать свиньям католикам, надо пополнить
их кошелек. А в прессе поменьше слов - слышите? - и побольше фотографий:
выведенные нами культуры, наши больницы, наш транспорт, наши школы...
- Их нет...
- Значит, мы должны их организовать. Немедленно. Три, четыре, пять,
десять... Сколько нужно. Главное, чтобы на фотографиях появились учителя и
учащиеся... И международные агентства печати.
- Есть несколько...
- Некоторые из них мы субсидируем и направляем, они у нас на службе.
Надо срочно мобилизовать полностью все средства, чтобы предупредить любую
акцию госдепартамента, который может покончить с плодами вашего
двадцатилетнего труда одним лишь росчерком пера.
- Кто же был, как звали того почтенного визитера? - повторил вопрос
Мейкер Томпсон, который словно ничего не слышал.
- Чарльз Пейфер...
- Нет, этого не может быть. Он просто назвался Чарльзом Пейфером, а
настоящее имя его - Ричард Уоттон.
- Его звали Чарльз Пейфер, и он был Чарльзом Пейфером, трое детей и
красавица вдова унаследовали его акции и собираются голосовать за вас,
Мейкер Томпсон, на следующем собрании акционеров; они навек вам благодарны.
- Какая ужасная ошибка!.. - повторял Мейкер Томпсон.
- Ричард Уоттон, не знаю, видели ли вы его, действовал там в роли
археолога. Составленный им обвинительный документ великолепен, но мы обрушим
на эту бумажонку лавину громких воплей, которые поднимут все карибские
страны, требуя нашего присутствия и прославляя нас как послов цивилизации и
прогресса, герольдов благосостояния и богатства... Вы говорили о желтой
опасности, - теперь самое время в полный голос затрубить о ней: центры
японского шпионажа." нити заговоров, ведущие ко двору микадо...
картыдокументы... шифры... подводные лодки в водах Тихого океана, шныряющие
у берегов Центральной Америки... И опасность блокирования нашего флота в
случае разрушения Панамского канала, хрупкого, как спичечный коробок,
если...
- Ричард Уоттон, - снова спросил Мейкер Томпсон, словно обращаясь в
пространство, - Ричард Уоттон был археологом?
- Он применил эту хитрость, чтобы проникнуть на наши плантации, в наши
тайны, ибо, без сомнения, он имел допуск ко многим архивам.
Президент "Тропикаль платанеры" увидел, как Мейкер Томпсон встал и
удалился, но не услышал шума его шагов...
Как вернуть к жизни Чарльза Пейфера?
Ладно еще, что он лежит здесь, в склепе, замурованный в гробу с
двойными стенками и стеклянным окошечком над лицом, лежит с закрытыми
глазами, одетый путешественником, - так, как нашли его на дне ущелья у
Обезьяньего поворота. Если бы его похоронили в тропиках, от него не осталось
бы ни следа, ни косточки. Там мертвые уходят безвозвратно. Смерть не вечна,
а преходяща.
Непоправимо... Вдова с детьми - наверное, еще маленькими - будет
голосовать за убийцу мужа на следующем собрании акционеров... Нет, надо
снять свою кандидатуру...
Этим вечером продавцы газет кричали на улицах Чикаго: "Сенсационное
сообщение!.. Сенсационная новость!.. Джо Мейкер Томпсон, Зеленый Папа,
удаляется в частную жизнь, отказывается быть президентом Компании".
Непоправимо...
Он не мог дать жизнь Пейферу... Не мог и преградить путь в жизнь
существу, зревшему под сердцем Аурелии, сыну Ричарда Уоттона...
Миллиард, миллиард долларов... Полтора миллиарда долларов... Миллиард
восемьсот миллионов долларов... Два миллиарда долларов...
Непоправимо... Непоправимо...

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

IX

Для Боби Томпсона, по прозвищу "Гринго", внука Зеленого Папы - как до
сих пор величали старого Мейкера Томпсона, - город был не городом, а
сплошным бейсбольным полем, которое делилось на восемь, или девять, или
десять полей: "Льяно-дель-Куадро", "Льяноде-Палома", "Херона",
"Сан-Себастьян", "Кампо-деМарте", "Эль-Серрито", "Ла-Реколексьон",
"Ла-Эрмита", и ипподром, где было настоящее поле для этого вида спорта.
Команда Боби Томпсона называлась "Б. - Т. Индиан", хотя ее чаще звали
просто "Индиан" - результат легкого и невинного противодействия игроков,
которые не хотели добавлять "Б. - Т.", инициалы Гринго, к своим именам:
подумаешь, какая шишка, и капитаном-то они его признали только за то, что
знает правила игры, вычитанные прямо из английской книги, и имеет целую
коллекцию перчаток, шлем и нагрудник для принимающего, мировые перчатки для
подающего и других игроков, а также классные мячи и биты.
Боби с утра появился на бейсбольном поле, жуя резинку. На фоне зеленого
ковра, влажного от утренней росы, сверкал под лучами солнца рыжий шар - его
голова. Он ждал игроков своей команды, смуглых черноволосых мальчишек,
которые тоже являлись туда спозаранку, - одни причесанные и чистенькие,
другие немытые, - запихивая в рот банан, пряник или лепешку с фасолью,
которая оставляет во рту траур - так называли шелуху от черной фасоли,
прилипавшую к зубам. Они шли по полю, толкаясь и переругиваясь.
- Эй, boys! {Ребята (англ.).} - кричал Гринго, потрясая в воздухе
надетыми на биту перчатками, чтобы мальчишки заприметили его еще издали, с
противоположного конца зеленого "Льяно-де-Куадро", там, где у баз чернели
земляные лысины. Кое-кто из игроков прихватил с собой самодельные перчатки,
типичные изделия домашнего производства: ладонь обычно покрывается кожей:
пальцы делаются из какой-нибудь крепкой материи, а набивается такая перчатка
шерстью, щетиной, соломой или ватой, чтобы ослабить удары мяча.
Перчатки-уроды, перчатки-подушки, похожие на те, какими в школах стирают мел
с доски. Великолепная перчатка Челона Торреса, набитая срезанными когда-то
косами его мамы, возбудила зависть остальных игроков и заставила их
броситься к шкафам и комодам на поиски волос, выудить из ящиков "букли"
старых теток или сестер, которых в свое время коротко остригли после тифа.
Когда ребята подошли к Боби, Рамос Кот стал задирать Самуэля Галисию, а
потом толкнул его и подставил ножку. Как только Галисия стукнулся лбом
оземь, Кот набросился на него и стал дубасить кулаками.
- Эй, ты, имей совесть! Лежачего не бьют!.. - кричали остальные, не
вмешиваясь в драку. - Не бей его кулаками, скотина!
Боби Томпсон, используя свой престиж, капитана команды, разнял ребят,
дал пинка обоим и стал между ними, потому что едва Галисия освободился от
обидчика и поднялся на ноги, как тут же размахнулся и хотел огреть Кота.
Губа у Галисии кровоточила; ругая почем зря Кота, он провел рукой по лицу и,
измазав кровью ладонь, вытер ее о волосы. Теперь казалось, что из головы и
уха тоже сочится кровь.
- Не горюй, Перышко! - успокаивали товарищи Галисию. - Когда-нибудь,
Перышко, ты его тоже подловишь, как он тебя, и тогда уж не дашь маху. Живьем
его сожрешь, старик, с потрохами. Он сам пристал к тебе и дал подножку, а
когда ты упал, накинулся, подлец, на лежачего.
Рамос Кот, удерживаемый на расстоянии Боби Томпсоном, поднимал вверх
левую руку в самодельной перчатке, которая походила на круглую нескладную
подушку, и то терся о нее щекой, то целовал, то прижимал ее к сердцу. Это
приводило в бешенство Галисию Перышко: Кот сказал ему, что перчатка набита
волосами сестры Галисии - Аманды.
- Моя сестра и не посмотрит на тебя, замухрышка! Замухрышка!
Замухрышка! - орал Галисия Перышко, облегчая душу руганью, мстя обидными
словами за синяки, разбитую губу и поцелуи в перчатку, сделанную из волос
сестры. - Замухрышка! Замухрышка!
Мир не восстанавливался. Надо было дать им снова подраться, но не
голыми кулаками, а в боксерских перчатках и с участием судьи. Майену Козлику
поручили слетать за боксерским снаряжением на своем "велике" домой к Боби,
которому нельзя было покинуть поля, ибо только он мог поддержать порядок.
Бой был делом нескольких минут и закончился нокаутом. Галисия и Рамос,
словно выпущенные на свободу драчливые петухи, стали лупить друг друга по
голове, по лицу, по груди. Мальчишки окружили боксеров и, затаив дыхание, не
сводили с них глаз; слышались только глухие шлепки и удары, которыми без
передышки осыпали друг друга разъяренные противники.
Галисия Перышко нанес удар в живот. Рамос Кот побледнел, судорожно
глотнул воздух, застыл на мгновение - зеленоватые глаза на позеленевшем лице
- и свалился замертво. Увидев, как он упал, все бросились врассыпную.
- Он дал ему под ложечку, - переговаривались на бегу мальчишки.
На поле около нокаутированного, раздумывая, что с ним делать, остались
Боби, Торрес Гнояк, Хуарес Трепач, да сначала еще и Майен Козлик; только не
избежать ему теперь драки с Лемусом Негром: впопыхах он схватил не свою
машину, а велосипед Негра, и помчался прочь, пристроив Галисию на багажнике.
- Горе нокаутированным!.. - воскликнул Хуарес Трепач, перефразируя
"Горе побежденным!" из учебника по всеобщей истории; при этом он поддал
ногой перчатку, послужившую поводом для потасовки. Торрес Гнояк бросился за
перчаткой-подушкой, набитой волосами Аманды, но Трепач успел толкнуть его
как раз в тот момент, когда он нагибался, и Гнояк ткнулся головой в землю,
словно в воду нырнул.
- Приземлился!.. - захохотал Хуарес.
Торрес встал - весь в пыли, с грязной перчаткой в руках. Не теряя
времени, разорвал руками материю: что же там внутри?
- Это волосы Аманды?
Никто не помнил, если и видел, какими были ее волосы до того, как ей
заболеть тифом. Наверное, вздымались черной агатовой копной или струились по
плечам волнами, темными-претемными, мягкимипремягкими, как ночная мгла.
Боби широко раскрыл свои портулаковые, зеленовато-синие глаза: что
тащит Гнояк из брюха перчатки?
Это же не косы Аманды Галисии! Не ее волосы, заплетенные в толстые
черные жгуты, на которые они смотрели, не видя их, как смотрели на Аманду,
не видя ее лица. Теперь, когда они думали о ней, им представлялся лишь один
темный каскад, совсем скрывающий Аманду, такую тоненькую и худенькую, что ее
прекрасные глаза, очень черные и большие, казались еще больше.
- Конский волос! - закричал Боби Томпсон.
- Сразу видно, что ты не здешний, Гринго! - оборвал его Хуарес Трепач.
В это время Торрес Гнояк вытаскивал остатки волосяной прокладки из перчатки
Рамоса Кота, который все еще валялся на земле, но чуть слышно стонал. - Не
конский волос, а маисовый... У тебя, Гринго, тоже маисовый волос, ха-ха-ха!
Все захохотали. Несколько беглецов вернулись посмотреть, что
происходит. Гнояк выбил перчатку, растерявшую внутренности, из рук Боби.
Хуарес Трепач предложил ее спрятать: нокаутированный мог ведь потребовать,
чтобы ее починили. Рыжая голова Гринго повертывалась то в одну, то в другую
сторону: ну и дела!
Тут в мальчишек, глазевших на перчатку, чуть не врезался с ходу Майен
Козлик, который возвратился с Галисией Перышком на велосипеде Лемуса Негра.
Перышко, соскочив с велосипеда, захотел собственными руками пощупать ее
содержимое, разглядеть все как следует.
- Косы Аманды!.. Косы твоей сестры!.. Ха-хаха! - надрывались от смеха
ребята. - Ну и волосики! Вы с ней, знать, из маисовой семьи! Тебя не
Перышком надо звать, а Початком! Уж лучше бы Рамос Кот сказал, что набил ее
бородой и усами твоего деда!
Громкий хохот заставил Рамоса поднять голову. В ушах - звон, от
слабости рук не поднять, под ложечкой ноет. Все столпились вокруг
нокаутированного и стали дразнить. Врун. Вовсе это и не волосы Аманды.
Враки. Прессованное маисовое волокно, вот что.
Итак, все выяснилось. Инцидент исчерпан. Ссоры из-за велосипеда между
Майеном Козликом и Лемусом Негром тоже удалось избежать. Можно было начинать
игру: Боби Томпсон - к базе, остальные на свои места.
Полуденное солнце. Пыль столбом на горячей, сухой-пресухой земле. Боби
отбивал мяч битой или "клюкой", как называли мальчишки деревянную палку с
перекладиной, похожую на трефовый туз. При ударе мяч пулей отлетал от биты:
остальные игроки, полукругом стоявшие перед воротами, старались левой рукой,
упрятанной в перчатку, поймать его на лету или схватить на земле, если он
упадет на траву. Игрок, поймавший мяч, перебрасывал его тому, кто был
поблизости, а этот, в свою очередь, кидал другому - так все могли
потренироваться в ловле мяча перчаткой. В конце концов мяч снова попадал к
Боби, и он опять "клюковал" его игрокам.
Час тренировки. А после двенадцати, после того как колокольный перезвон
всколыхнет вольный воздух полей, все возвращались домой. Боби собирал свои
перчатки, нанизывал их на биту, словно раков на прут, и возглавлял шествие,
комментируя игру: у Хуареса Трепача "хорошая рука" для запуска мяча по
кривой и вправо и влево, - это здорово обманывает вратаря с битой. А Галисия
Перышко силен на ноги, отлично бегает с мячом. Только надо научиться
увертываться.
Велосипедисты Лемус и Майен следовали сзади на своих "великах",
непрерывно трезвоня.
- Чертова банда смывается... Как есть черти! - ругалась старуха,
подметая крыльцо, выходившее на зеленую скатерть "Льяно-дель-Куадро", и
провожая взглядом Боби и игроков "Б. - Т. Индиан", исчезавших за поворотом.
- Если бы нам, служанкам, положено было разбираться еще в чем-нибудь,
кроме нашего дела и Святого писания... - продолжала она ворчать себе под
нос, поднимая с кирпичей тучу розовой пыли, - в чем-нибудь разбираться да
судить да рядить, уж мы бы призадумались, почему забросила ребятня старые
игры: не танцуют "волчок", не запускают ракеты и не играют тряпичным мячом в
"птичку"; позабыли и "кошки-мышки", и "салочки", и "жмурки", и "прятки", и
"вырви лук". Играют теперь в чужие игры. Здешние-то больше не годятся.
Нравятся иностранные, и все только потому, что они иностранные. Раньше
играли в бой быков. Один был быком, а другие - лошади, с пикадорами на
закорках. Теперь не то. Гринговы игры. Может, так оно и лучше, но мне это не
по нраву.
Метла вдруг застыла в ее руках, сквозь пелену розовой пыли она увидела
лохматого пса.
- А, ты уже пришел?
Пес всегда бежал впереди своего хозяина, лиценциата Рехинальдо Видаля
Моты.
- Я думал, ты с кем-то разговариваешь, - сказал лиценциат, поспешно
проходя мимо, чтобы не вдыхать кирпичную пыль.
- Я разговаривала с метлой...
- Значит, не с кем-то, а с чем-то...
- Все равно, какая разница...
- Нет, не все равно - говорить ли с человеком или с вещью!
- Здесь, на твоей земле, уже стало все равно. Нет больше людей,
Рейнальдо.
- Рехинальдо, Сабина, Рехинальдо!
- Нету людей, - повторила Сабина Хиль. - Может быть, метла, эта моя
метла, получше, чем человек. Метла метет, потому что ее заставляют мести. А
люди, здешние люди сами в руки даются, так и норовят, чтобы ими пол
подметали... Чего уж говорить...
- Сабина! - крикнул из своей комнаты Видаль Мота. - Согрей немного
воды, мне надо побриться, и принеси полотенце!..
- Вода горячая есть. А вот полотенца чистого нет. Или обожди: может,
уже проветрились те, что в патио развешаны. Я их утюгом досушу. Раньше-то
можно было вешать белье на пустыре, а теперь эта шайка разбойников гоняет
тут мяч палкой... И что в этом хорошего? Флювио, твой племянник, тоже с ними
шляется. Хотела бы я увидеть, как его по голове трахнут.
Видаль Мота в нижней рубахе с газетой под мышкой выходил из уборной.
Служанка несла в его комнату кувшин с горячей водой и только что выглаженное
полотенце, еще хранившее тепло солнца и утюга.
- Ох, и сладко же пахнет белье, выглаженное паровым утюгом, - горелой
сосной пахнет и золой. Потому мне и не нравится электрический утюг. Нет от
него никакого запаха. Белье как мертвое. И что за прихоть бриться в эту
пору? Солнце в глаза будет лезть! Обедать станешь или нет?
- Что-нибудь легкое. Ну, Сабина, придется мне сегодня снимать копию с
завещания на такую сумму, на какую еще не составлялось ни одно завещание в
этих краях. Я очень волнуюсь.
- Если у тебя дрожат руки, ты лучше не брейся. Не ровен час... Пойду-ка
схожу за брадобреем, который тут, рядом... Чтоб привел тебя в порядок.
- Думаю, ты права. Я очень нервничаю. И совсем не попусту. Миллионы
долларов... Долларики...
- Я пошла. А то будут тебе "оралики", как порежешься...
- Иди, Сабина, иди. Парикмахеру это сподручнее, у него ловче
получается, - не "ловчее", как ты говоришь, "ловчее" не говорят.
- Ладно, говорю, как умею.
Миллион долларов. Точной суммы он не знал. И в . ожидании парикмахера
тешил себя воспоминанием о ляжках Ла Чагуа, певшей песенку "Принцесса
доллара":

Я зовусь Принцессой доллара
и соперниц не имею...
Все хотят меня в любовницы,
а любить я не умею...

Ложь! Ла Чагуа умеет любить! Берет дорого, но любить умеет! Стерва! Как
она смеялась, когда он ей пел:

Охотник целил в голубку;
напрасно порох истрачен,
хоть трижды стрелял картечью.
Ему не поймать удачи:
то мимо, то просто осечка...

- Слава богу, что крыльцо подмела... - прошептала Сабина Хиль, когда у
дверей дома остановился автомобиль раза в три больше гробницы святого
Филиппа.
Приехали за лиценциатом. Парикмахер вторично прошелся бритвой по его
лицу, соскребая последние волоски.
- Кончайте, мастер, - сказала, входя, Сабина.Не то щеки станут как
ягодицы, и женить-то тебя тогда не женишь. Автомобиль за тобой приехал.
Пойду скажу, чтоб подождали. Пусть под навес станут. Не автомобиль - дворец.

Боби Томпсон пригласил членов своей команды к себе в сад поглядеть на
пару близнецов-американцев, приехавших из Нью-Йорка.
- Они тут в цирке выступать будут? - спросил Галисия Перышко.
- Не болтай ерунды, - ответил Боби, - это братья Досвелл.
- А что они такое?
- Как что? Братья.
- Ну, братья, а что они делают?..
- Адвокаты. Два знаменитых адвоката из НьюЙорка.
Хуареса Трепача разбирал смех. За стеклами окон, выходивших в сад,
гости казались двумя манекенами в витрине. На них были костюмы прекрасного
покроя. Один и тот же костюм из темной фланели - раз и два. Белая рубашка -
раз и два. Красный галстук - раз и два. Одинаковые ботинки. Трепач хихикал,
крепился, чтобы не прыснуть. Боби не понравилось такое неуважительное
отношение к этим особам, и он дал Хуаресу затрещину. Хуарес покраснел,
прикрыв рукой вспухшее, запылавшее ухо, смех захлебнулся в соленых струях.
- Не лезь ко мне, Гринго! Думаешь, если ты у себя дома, я побоюсь
набить тебе морду? Скажи, добро какое твои земляки - уж и посмеяться
нельзя... Мы же смеемся над тобой... Или над твоим отцом, когда ребята
кричат ему "Папа!", а потом деру дают!
Томпсон Гринго дружески хлопнул его по плечу:
- Извини, Трепач. Я не прав!
- Нет, прав, - вмешался Галисия Перышко. Белая рубашка, как всегда,
навыпуск, точь-в-точь лакейский фартук. - Трепач, он вредный.
- А тебе небось, если кость кинуть, можно и в глаз двинуть? Трус!
- Ладно, boys, я вас сюда не драться привел!
- Утихомирьтесь, вы, - сказал Майен Козлик.Боби привел нас сюда
поглазеть на мистеров, которые дали ему для нас полный комплект - перчатки,
биты, шлем, нагрудники. Мировые штуки.
- Мировые, но похуже, чем перчатка Кота с косами Перышковой сестры.
Торрес Гнояк не кончил фразы: кулак Галисии едва не въехал ему в скулу,
- и въехал бы, если бы Перышко дотянулся.
- Гнояк, слюнтяй, не тронь мою сестру!
- Ладно, отстань!
- Вон мой дядя, - сказал Флювио Лима, когда вошел лиценциат Видаль
Мота. - Это мамин брат, единственный мой дядя.
- Ну, пошли, ребята. Завтра на тренировку. Хватит, нагляделись. Кто
идет, кто остается?..
- Останься, Трепач, - вмешался Боби. - Ты молодец, что не злишься на
меня.
- Я уже забыл, только вот ухо горит. Ты ведь сам знаешь, Гринго, какие
вы смешные; вот мы и не злимся на всякие ваши штучки - нам на них наплевать.
Видаль Мота, помощник старого Мейкера Томпсона, положил папку с
торчащим из нее протоколом на мраморный стол. В центре стола отсчитывали
минуты позолоченные часы с циферблатом в виде земного шара.
- Адвокаты Альфред и Роберт Досвелл из НьюЙорка, - сказал старый Мейкер
Томпсон по-испански и добавил по-английски: - Сеньор лиценциат Рехинальдо
Видаль Мота.
Когда все были представлены друг другу, приступили к чтению завещания,
составленного Лестером Стонером в пользу его супруги Лиленд Фостер, а в
случае ее неявки по причине смерти - в пользу граждан Лино Лусеро де Леон,
Хуана Лусеро де Леон, Росалйо Лусеро де Леон, Себастьяна Кохубуля Сан Хуана,
Макарио Айук Гайтана, Хуана Состенес Айук Гайтана и Лисандро Айук Гайтана.
Подлинный текст завещания составлен на английском языке, копия на
кастильском...
- Э, постойте! - сказал Видаль Мота. - На кастильском?.. По нашей
Конституции, государственный язык страны - испанский.
- Испанский или кастильский? - спросили адвокаты Досвелл по-английски.
Их вопрос перевел Мейкер Томпсон.
- Одну минутку. Сумма наследства так велика, что все остальное вылетело
у меня из головы. Нет ли под рукой Конституции?
Адвокаты из Нью-Йорка высказали предположение, что гораздо легче давать
советы, если им будут переводить слова Видаля Моты.
- Конституция или Великая Хартия? - повторил Видаль Мота. - Великая