Астуриас Мигель. Зеленый папа

короля, вздымающего скипетр, чтобы побеседовать с самим господом богом. Но
поднес ее не к уху, а к губам и притворно плюнул. Сколько раз телефонный зев
казался ему клоакой, извергающей нечистоты, маленькой урной, куда больные
выворачивают нутро. На этот раз его осведомитель вылил туда всю подлость
анонимности, обратившуюся в звучное жужжание. Однако звуки голоса смолкли.
Слышался только шепот электротока, дрожь неизвестного флюида.
Ожерелье из морщин - неотъемлемая принадлежность президентского смеха,
звучавшего теперь нелепо; внимание президента разделилось между шагами
секретаря, который топтался у двери, и гудением тока, где терялся голос
бесплатного друга, ежедневно предупреждавшего его об опасности; нельзя
делать всю ставку в игре на "Фрутамьель компани". А ныне еще это сообщение
об арбитраже. Он, президент, сам предвидел такой поворот. Да, но только не
суд, выносящий решение без права обжалования и заседающий в Вашингтоне. Ну и
прекрасно. Одна лишь "Фрутамьель" в состоянии истратить сумму, способную
ошеломить весь арбитраж. Величина предоставляемых ею займов для закупки
оружия показывала, на какие расходы она может пойти, лишь бы судьи
склонились на ее сторону.
Секретарь доложил ему, что пришел слуга с двумя клетками. Он велел
впустить и тут же подскочил на месте:
- Но эти же крысы - чистые! - вскричал он в ярости, едва владея собой.
- Я просил доставить мне двух грязных крыс. Неужто во всем Чикаго нельзя
найти двух грязных крыс?

Смех женщины - лейка с брызгами-бубенцами - возвестил о приходе Аурелии
Мейкер Томпсон. Она открыла дверь, доложив о себе только смехом.
- Возможно ли, Аурелия, что во всем Чикаго нет двух грязных крыс? Те,
что в этих клетках, побывали в парикмахерской, у массажиста, черт знает
где!.. Белые крысы с рубиновыми глазками и розовыми ушками, лучше посадить
бы туда канареек... Я просил дать мне пару мерзких зачумленных тварей с
облезлой шерстью и бешеными глазами, мокрыми носами и обтрепанными ушами...
Неужели в этом городе нет ни одной крысы, ни одной отвратительной крысы?..
Или двух... Двух я просил... Такие не подойдут для моей затеи, не годятся
для шутки, какую я задумал сыграть с вашим отцом. Да он сам здесь!.. О, ну и
приятный сюрприз! Аурелия, вы не сказали, что пришли ко мне вместе с ним...
- Но вы слова не дали вымолвить...
- А эти твари зачем тут? - спросил Мейкер Томпсон, пожав руку и обняв
президента Компании; он с удивлением глядел на две золоченые клетки,
превращенные в крысоловки и стоявшие на письменном столе могущественного
бананового магната.
- Я хотел держать с вами пари, угадаете вы или нет, что знаменуют собой
эти клетки; я задумал придвинуть их к некоей демаркационной линии, пахнущей
сыром; но не с такими крысами... Для этого я заказал двух мерзопакостных
животных, грязных, жалких,более точный прообраз народов, запертых в наши
золотые клетки и готовых подраться из-за сыра...
Старый Мейкер Томпсон рассмеялся от души, провел рукой по широкому лбу
и поредевшим волосам, потом, лукаво блеснув глазами, сказал:
- Ну, если так, я тоже задам вам загадку. Что являют собою два этих
белых зверька?.. Придвинем клетки к тому, что вы называете демаркационной
линией, - к сыру... Глядите, как они зашевелились, почуяв запах, целиком
обратились в нюх, - как пищат, стараясь достать сыр, вытянув морды, дрожа
всем телом... Подумайте, отгадайте, кого они изображают, а если сдадитесь,
заплатите за все, что мы съедим и выпьем сегодня вечером... Да, угадать вы,
пожалуй, сможете, но сказать об этом не захотите, - продолжал Мейкер
Томпсон, - они изображают две компании, воюющие за господство над спорной
территорией.
- Слышали последнюю новость? Войны не будет. Конфликт передается в
арбитраж.
- А каково положение "Тропикаль платанеры"? Я приехал, ибо имею
несколько ее акций; они, собственно, принадлежат Аурелии, - но я хотел бы
посоветоваться с вами по этому поводу.
- Аурелия уже говорила со мной, и я дружески порекомендовал ей продать
их и купить акции "Фрутамьель". Многие акционеры так поступили. Дело не в
том, что "Фрутамьель" более солидная фирма, просто в споре о границах она
имеет все шансы на выигрыш. Она действует более напористо и раздает больше
денег. С другой стороны, "Тропикаль платанера" совсем потеряла престиж из-за
всяческих обвинений и безрассудного завещания Лестера Стонера. К счастью,
нам удалось приструнить наследников. Там остались только те, по фамилии
Лусеро: Лино, Хуан и третий... Но у нас еще будет время поговорить о них.
Теперь идемте, отметим прибытие Зеленого Папы инкогнито.
- Я упиваюсь этим прозвищем, когда бываю в Чикаго. Сразу становлюсь
молодым, готовым на бесшабашные выходки. Скупить бы, например, все акции
"Платанеры", какие попадут под руку, и броситься в атаку на "Фрутамьель".
- Чистейшее безумие...
- Да, да, я знаю, безумные фантазии старого пирата, но чего хотите вы
от старца, вернувшегося на родную землю; как не мечтать ему о всяких
безумствах, чтобы снова почувствовать себя молодым?
Аурелия, протиснувшись между мужчинами, взяла их под руки и увлекла к
дверям. Она мурлыкала песенку моряков из Нового Орлеана. В кабинете на
письменном столе остались две позолоченные клетки с пищавшими крысами,
которые исходили слюной и яростно прыгали, пытаясь достать сыр. Вдруг их
сковал звук телефона. Цикада. Какой-то странный звон. "Уа... Уа...
Уа-а-а!.." Аппарат звонил, не переставая, и, когда умолк, снова зашныряли,
волнуясь, по клеткам голодные грызуны. "Уа... Уа... Уа-а-а-а!.." Никаких
признаков жизни. Все замерло. Остался в живых только блеск их глаз, четыре
рубиновые искры, пока звонил зеленый телефон. Одна из клеток соскользнула со
стола, а вместе с клеткой, где кувыркалась более крупная крыса, свалился
телефон, и из трубки вырвался голос, тот самый голос, голос анонимного
осведомителя, далекий, слышимый теперь только крысами, - большой крысой,
которая, упав, оказалась рядом с трубкой. Тому, кто говорил, казалось, что
- Не важно, что вы не удостаиваете меня ответом. Достаточно того, что
вы слушаете. Этого довольно. Я прекрасно слышу, как вы дышите, будто дышите
надо мной, и слышу, как щекочет аппарат ваше ухо, когда я читаю вам
документ: "Мы, король. (Далее слышались лишь отдельные слова. Другая крыса
осталась на столе, ближе к сыру.) ...каковое рассмотрено нашим советом
совместно с географическими картами, о коих упомянуто. Дано в городе нашем
Вальядолиде мая девятого числа, года тысяча шестьсот сорок шестого..." Вы
меня слышите?.. Вы слышите, что, согласно королевскому вердикту, не
устанавливается точное местонахождение пограничных вех на тех землях,
которые относятся к одному королевству или владению и которые могут быть
разделены лишь на отдельные угодья в пределах этого же королевства или
владения? "Повелеваем, чтобы никто не преступал и не пытался преступить или
обойти дух и букву нашего вердикта..." А кто ныне преступает?.. Полномочные
представители стран, действующие по закону, имеющие расчудесные документы на
владение землей, старые и новые, новые и новейшие, ни один из коих не
сравнится, однако, с Вальядолидским вердиктом... Ну, хорошо, ответьте же,
отвечайте. Я слышу ваше дыхание, а вы не хотите говорить.
Анонимный голос сообщал о тех документах, которые привезли с собой
полномочные представители спорящих стран, чтобы отстоять свои права на
спорную землю перед арбитрами, призванными вынести решение в ближайшие дни.
Глядите-ка, вот идет кабальеро в красном мундире! Руки в белых перчатках
сжимают пергаментный рулон с печатью британского адмиралтейства. Если он
развернет пергамент, заиграют белые барашки пенного прибоя, затрепещут
иссеченные временем геометрические прямые перед глазами арбитров. А вон
прелат в тунике и лиловых перчатках показывает земельный план с кровавой
раной посередине - отражением аметиста, вделанного в искрящийся крест на
груди священнослужителя. Ладан и благовоние проникли в арбитраж вместе с
подлыми документами, подтверждающими право собственности на земли, отнятые у
индейцев...
Чей же голос сообщал обо всем этом из зеленого аппарата, аппарата цвета
надежды, лежащего на полу рядом с клеткой, даже не клеткой, а крысоловкой,
если вспомнить о ее обитателе, мечущемся внутри?
Чьи уста вещали, будто из мира снов, о том, что происходит в
Вашингтоне, шептали крысе, запертой в золоченую клетку-тюрьму, в
уверенности, что слушает президент Компании своим большим холодным ухом,
сопя, как старый, седой грызун?
- "Мы, король", - продолжал аноним, - юридически самый сильный
документ, найденный одним школьным учителем в Национальном архиве и изъятый
им оттуда для "Фрутамьель компани", королевский вердикт, допускающий разное
толкование, словно триста лет тому назад в Вальядолиде суверен предугадал
нынешние события: для того чтобы документ обрел действительную силу, некий
банановый концерн должен придать ему вес своим зеленым золотом...
А "Тропикаль платанера" - что она делает, думает ли обратить в свою
пользу этот королевский документ, пустив в ход свои миллионы?
Что сталось с Зеленым Папой?
Анонимный осведомитель услышал вдруг странный шум (секретарь поднял
телефон) и глупо-растерянный голос, проговоривший:
- Карамба, все рухнуло!
Привратник, возвращаясь домой из офиса, выпустил крыс на улицу - две
лишние крысы в старом Чикаго никого не могли испугать, - а нищий съел кусок
сыра, который так близко и так далеко был от розовых носиков хищных тварей.

Шум улиц словно шум волн - спиной к городу стоял Мейкер Томпсон,
спасаясь на краю висячего балкона от брызг, которые вылетали изо рта мистера
Герберта Крилла вместе со словами. Мистер Герберт страдал боязнью высоты и
на разумном расстоянии от края, жуя свои фисташки, высказывался против
скупки акций "Тропикаль платанеры": ее явная индифферентность и пассивность
в вопросе о границах означала полный триумф "Фрутамьель компани". Он приехал
в Чикаго, вопреки запрету своих докторов, чтобы лично показать Джо фотокопию
бесподобного документа, найденного в архиве, ту самую копию, что передала
Лино Лусеро донья Маргарита, - по словам экспертов, неоспоримое
доказательство того, что "Тропикаль платанера" бесповоротно проиграла дело.
- Счастливый вы, дон Герберт, живете в стране жуй-жуй. - Мейкер Томпсон
уклонялся от разговора.Здесь все вас понимают и говорят на вашем родном
языке; жуют, жуют, жуют всегда и повсюду. Скрытая форма каннибализма. Деды
съели краснокожих, а внуки жуют резинку, экономически пожирая меж тем страны
и континенты...
Крилл позабыл о своей боязни высоты. Надо немедленно убедить старого
морского волка в том, что промедление в нынешнее время грозит разгромом и
катастрофой. Он ринулся в пустоту, туда, где балкон, оттолкнувшись от стены,
висел над улицей, ничем не скованный, воздушный, и наскочил на друга, долбя
ему пальцами грудь, нервно хватая за лацканы и карманы, тыча носищем в щеки,
будто телесная близость могла помочь уговорить его не рисковать своим
капиталом, капиталом всех, не покупать больше акций "Тропикаль платанеры".
Но вдруг дона Герберта качнуло, будто висельника, хоть под ногами уже
была не пустота, а твердый пол,с улицы летели вверх крики газетчиков: "Green
Pope!", "Зеленый Папа!", "Green Pope!", "Green Pope!" "Банановый Король!",
"Banane King!", "Banane King!"
Да, Герберт Крилл с порога старости вдруг увидел сон своих юных лет,
глянул в глубь смутного страха перед необратимостью жизни, перед временем,
которое отбивают часы, рушащие сон, чтобы разбудить его, Крилла, оставить с
одной зубною щеткой, мылом, полотенцем и, внезапно, напомнить о былой
работе, об алмазах, льющихся между пальцев в мастерской знаменитых
шлифовщиков с Борнео.
- "Green Pope", "Green Pope"!
Что это значило? Глаза дона Герберта буравили старого Томпсона, ища на
его лице ответ. Что это значило?
Утонуть... пойти ко дну вместе с командой и кораблем...
Да, Джо Мейкер способен...
Но если старик потерял голову, другие еще не совсем рехнулись.
Вошла Аурелия с газетой в руке.
- Бомба взорвалась! - Это все, что она сказала. Остальное было в
газете. Крилл с жадностью
близорукого глотал ее по буквам, которые постепенно развертывались на
бумажной простыне, сливаясь в колонки, в муравьиные полчища, шедшие в
наступление с оружием более грозным, чем порох.
Все, все было так, как он предполагал. Заносчивость - и больше
ничего... Заносчивость старого кретина. Но заносчивость такого рода уместна
лишь в парикмахерской, где можно снова увидеть себя молодым, если намазаться
кремом и вздыбить остатки волос на лысине. Заносчивость старца в парикмахер-
ской, где вместо зеркал блестят доски с цифрами и которая зовется
"Уолл-стрит".
Пришло разорение. Было одиннадцать вечера. День напролет они курили.
Пиво и прохладительные напитки стояли нетронутыми на подносах. Нагретые
солнцем стаканы, на них - одинокие мухи. Впопыхах вдруг ворвался к ним
мистер Мак Айук Хейтан (Макарио Айук Гайтан) вместе с одним из братьев
Кейджибул (Кохубуль). Они прибежали спросить, продавать ли им свои акции.
Джо Мейкер, не колеблясь, посоветовал продавать.
- Но ведь вы сами скупаете...
- Я - да, но вы - продавайте...
- Мы вам их продадим...
- Сомневаюсь, чтобы вы мне их отдали по нынешней цене. Это -
банкротство.
- Но еще хуже остаться с ними. Если они совсем ничего не будут стоить.
- Нет, стоить-то они будут, но не так много... Улицы Чикаго бурлили,
кишели муравьиным людом,
а над ними, на балконе, Джо Мейкер Томпсон ринулся в сражение, - без
дочери, без друга, один, с пачкой бумаг в руках, карандашом и вечной ручкой.
Когда ушли Гайтан и Кохубуль, сбыв ему акции по цене, какую он назвал,
в страхе бежали от него Аурелия и Герберт Крилл. Старик сошел с ума. Если он
приобрел акции этих, то почему отказался купить у братьев Лусеро, ведь на
покупку был уполномочен сам Крилл.
Акции "Фрутамьель" поднимались. За ними - будущее. Никто уже не
сомневался, каков будет приговор арбитров по вопросу о границах. Об этом
вещала, нью-йоркская биржа. В то время как акции "Фрутамьель компани"
("Беру! Беру! Беру!" - только и слышались выкрики) повышались в цене -
операция сулила сказочные барыши, - с момента на момент ждали крушения
"Тропикаль платанеры", в которую уже никто не верил, кроме Мейкера Томпсона,
- вполне понятное безумство, безумство старых моряков, не покидающих
корабля, чтобы погибнуть вместе с ним. Его руками было создано богатство,
которое разыгрывалось теперь на бирже и в арбитраже. Как грустно становиться
старым! В молодые годы он скрутил бы шею всякому арбитру, чтобы заставить
его вынести решение в пользу своей компании.
Однако недаром старый черт страшен, - вместо его ослабевших рук теперь
вмешалась в дело пагубная сила самых мощных существ на свете.
Котировки... Арбитры... Оружие...
Аурелия и Крилл покинули "Стивенс отель", - в каком-то из трех тысяч
номеров отеля остался безумец, пират с бредовыми мыслями, - покинули, не
выходя на улицу: отель был так велик, что можно быть вне отеля, но все-таки
в нем находиться; они сели за столик одного из кафе, затерявшись среди сотен
тысяч людей, пьющих кофе.
Крилл, жуя фисташки, сказал:
- Если бы речь шла только о патронах... но он сказал мне, что у него
просили оружие.
- Агенты "Фрутамьель", - пояснила Аурелия, размешивая сахар в чашке.
- А связи у него недурные?
- Прекрасные...
- В этом спасение вашего отца: играть на акциях "Тропикаль платанеры",
если ему так хочется, - каждый волен повеситься, - и закупать оружие по
поручению "Фрутамьель компани", у которой есть все шансы выиграть даже
войну, если учесть все, что они затратили и продолжают тратить на оружие.
- Отец мой и слышать не желает.
- Потому что вы подошли к делу слишком прямолинейно...
- Он глядел на меня искоса, глядел, а потом потребовал, чтобы я села у
его ног. Как в детстве, сказал он. Я послушалась. Покорно свернулась клубоч-
ком на ковре, как ребенок, не знающий ни тяжести лет, ни горечи жизни,
словно и он и я вновь очутились на плантациях. Запахи влажной земли и жарких
бананов. Гулкие, манящие звуки тропической ночи.
Она отпила кофе. Ее губы отпечатались на фарфоре, как два лепестка
трилистника, срезанные краем чашки.
- И вот, когда я так сидела, он стал рассказывать мне сказку...
- Невероятно, в такую-то бурю, которая нас треплет...
- Раскурил трубку, - все тем же вонючим матросским табаком, - и
спросил, слыхала ли я про людей, которые могут обернуться шакалами...
- Человек человеку волк - старо!
- Я сама подумала об этом, однако нет. Речь шла о "шакалюдях", о тех,
кто при лунном свете превращается в шакалов и в шкуре шакалов творит всякие
гнусности. Народное предание. Пошлое суеверие. То, что вообще немыслимо и
все же существует, якобы не только в деревнях и домах, но даже в самом
Вашингтоне, в Капитолии, где есть люди, которые при свете золота становятся
тем, что называется чуть иначе: "шакалобби".
- Сюжет для Чаплина...
- Вот-вот. Представьте себе Чарли в образе шакала, шакалобби,
завывающего за спиной сенаторов в закоулках конгресса.
- Однако, Аурелия... - Крилл умолк на секунду, во рту истощились запасы
жвачки, и он достал несколько фисташек из кармана. - Я еще не схватил сути
его рассказа, разве что некоторые шакалобби интересуются сбытом оружия.
- Не знаю. Нынешний президент Компании сказал мне о патронах;
по-видимому, у него в руках все заказы на оружие.
- Тот самый, с глазами цвета клоаки, куда блевало десять тысяч пьяных?
Аурелия, над притчей о шакалюдях Капитолия стоит поразмыслить. Я пойду в
свой номер.
- А я тем временем просмотрю письмо сына. Наконец-то прислал свой
портрет. Бесподобный мальчишка. Без меня растет, а при мне все такой же
карапуз.
Крилл с шутливым раздражением отвернулся от портрета Боби.
- Он называет меня сплетником.
- Не сердитесь. Разве попугай бывает виноват? Он повторяет то, что
слышит от деда. А деду не откажешь в правоте. Ставлю два против одного, что
вы идете в номер для того, чтобы наболтать кому-нибудь по телефону о
шакалобби, о шакалюдях Капитолия, как вы их только что назвали.
- Нет времени. Надо дать распоряжение агентам немедля скупать акции
"Тропикаль платанеры"...
- Вы такой же безумец, как мой отец!
- О да-а-а... Безумец, как ваш отец... - насмешливо бросил он -
холодные камфарные глаза - и удалился крупными шагами, чуть припадая на ту
сторону, где из петлицы выглядывала хризантема, на левую ногу, хотя сейчас
ему было не до судорог в икрах и вовсе не ощущалась боль... - Хе-хе-хе!
Королевские грамоты; вердикт его величества, подписанный в Вальядолиде...
Хехе-хе! Шашни этого правительства с японцами, используемые против
демаркационной линии тысяча восемьсот двадцать первого года в интересах
"Фрутамьель"... Хе-хе-хе! Глядеть надо в оба... Спекулятивная игра на
повышение и понижение...
Он не поднялся в свой номер. Обошел Аурелию, созерцавшую портрет сына,
забился в телефонную кабинку и звонил, звонил, звонил. Наконец-то поймал
одного из своих агентов. Задыхается, сучит ногами, словно топчет что-то.
Вешает трубку. Уф! Скорей! Скорей!.. Аурелия уже ушла. Где бы найти ее?.. В
отеле?.. Ха-ха-ха!.. Опять свело судорогой ногу. Поклоны в сторону
хризантемы. В одном из зеркал появилась старуха. В другом - удалялась
девица. Возраст. Какой там возраст! Котировка! Возраст людей - это простая
биржевая котировка. Ясно, что Зеленый Папа сыграл на понижение с акциями
"Тропикаль платанеры", чтобы сосредоточить их в своих руках, точнее, большую
их часть, ибо все остальные он всучит вместе с купюрами, бонами, чеками,
купонами шакалюдям Капитолия, арбитрам, адвокатам, хозяевам газетных
столбцов, - ну и ловок! - газетных столбцов, на которых именем свободы
распинают свободу... Аурелия!.. Аурелия!.. Надо найти Аурелию и
поблагодарить. Ведь спасся он из-за нее. Из-за нее Герберт Крилл, Крилл,
рачок, питающий кашалотов, спасся и плывет на корабле, на котором рассекают
дивное Карибское море короли, президенты - пожизненные и нежизненные;
полководцы, участники кровавых - и биржевых - сражений; арбитры - члены
суда, разбирающие жаркий спор о границах; великий секретарь державы
Буйволиное Сердце... Плывут... Плывут... Плы-вем, и ничто не грозит нам,
потому что все дельцы-молодцы едут вместе... О, море голубых банановых
листов и золотых бурь, легких гамаков, усыпляющих как сирены; островов, где
во время резни, когда кровь струится из вен, слышится музыка, музыка... Он
перестал жевать... Снова жует. Перестал. Крилл, ты спасся из-за притчи о
людях, что становятся шакалами при свете луны... Теперь ничего не страшно.
Все шакалы на одном корабле. Шакалы и дельцы-молодцы. Только народ за
бортом, чтобы аплодировать, чтобы работать, ибо ничто так не возвышает, как
труд. На самой высокой мачте плещет флаг Зеленого Папы... ("Green Pope!",
"Green Pope!") Подумать только, я мальчишкой жил здесь, в Чикаго, и работал,
пока не услыхал магическое слово: "Green Pope", "Зеленый Папа", в мастерской
шлифовщиков с Борнео, не представлял вовсе, что гораздо, гораздо больше, чем
эти камни, стоят бриллианты, выступающие на лбу сборщиков бананов, пот,
который стоит и весит больше бриллиантов... В наших руках... понятно; в
наших руках, потому что у них он ничего не стоит. Зеленое светлое знамя,
реющее на самой высокой мачте, знамя пирата, и вместо классических костей -
две банановые кисти, а череп, убивающий надежду народов, что работают и
рукоплещут, этот череп грозит не одной какой-нибудь стране, он грозит убить
надежду всех тех, кто ее еще имеет. Умертвить надежду... О да!.. Убить
надежду... Гигантская затея, ведь каждый человек - это фабрика надежды...
- Бормочете, плюете, жуете... Что с вами, дон Герберт? - пробудил его
голос Аурелии.
- Не бормочу, не плюю, не жую! Я в трансе!..
- А!..
- Я искал вас... - Он промокнул платком свой вспотевший лоб. - Я спасся
от адского огня, Аурелия! Ваша сказка о шакалюдях Капитолия заставила меня
решиться на скупку акций нашей "Тропикаль платанеры". Знайте, что в
настоящий момент ее стоимость повышается. Если бы не вы, я разорился бы,
покончил с собой и - прямо в пекло.
Аурелии уже не было рядом. Она исчезла. Замурованная в кабине телефона,
кричала:
- Продавайте... Продавайте... Продавайте все, что имеете, "Фрутамьель
компани"... Да, все мои акции "Фрутамьель" продавайте... Аурелия... Аурелия
Мейкер Томпсон... Мейкер Томпсон... Мое имя - Аурелия Мейкер
Томпсон,медленно повторила она. - Ау-ре-лия... Мей-кер... Томп-сон...

Родные земли. Горы словно гигантские раковины, где навеки остался шум
волн. Рудники, лесопильни, стада; реки, запруженные рыбой, и бескрайняя
пустыня голубого неба, неба над соснами, неба над кедрами, неба над скалами,
обрызганными кровью сумерек. Бесконечные шеренги птичьих армий, птиц,
уснувших на телеграфных проводах у этой деревни, больше привыкшей к звездам,
чем к темноте. Что же случилось? Почему вдруг вспорхнули птицы? Кто стреляет
из револьвера? Что значат эти выстрелы? "Зажги, зажги свет, надо прятаться!"
- слышится голос старухи, которая спит до одури, чтобы привыкнуть к смерти.
Не потому, что ей так нравится. По ней, хоть совсем не спать, говорит она,
но ведь надо привыкнуть к вечному сну, а к нему лучше всего готовит долгая
дрема в постели. После ружейных и револьверных выстрелов зазвонили колокола.
Можно все спутать на свете. Можно подумать - рождественская ночь.
Рождественская месса, дочка! Какая там месса, не из-за господа бога
трезвонят, совсем по другой, вовсе не по такой святой причине народ
созывают! На улице пронизывает холод, влажный холод незамощенной земли.
Только в городах улицы обуты. Здесь они разутые. Землю, землю под ноги
босому народу. Тусклый свет в четырех стенах. Чад погашенных свеч. Дверь
запирается на засов. Перезвон. Выстрелы. Смоляные факелы у комендатуры.
Местный комендант пьет в окружении людей. Вот-вот будет обнародован указ.
Уже построены солдаты. Тот, кто будет читать, встряхнулся. Пусть кончат
звонить. Нет конца этому звону. Разбудил всех - и хватит. Человек с фонарем.
Человек с фонарем тоже встряхнулся. Фонарь нужен, чтобы человек с указом мог
прочитать бумагу. За окнами - свет. Перед окнами - ночь, и все люди в ночи.
Тем лучше, что не будет войны. Демаркационная линия пройдет, прыгая козой,
по вершинам гор. Ни к долинам сюда, ни к долинам туда... Ни вашим, ни нашим.
Все обошлось. Могло быть и хуже. Маленькие порты Атлантического побережья на
Карибском море заполнялись народом. Все как белые знамена. Негры, метисы,
европейцы - все в белых костюмах. Чихнешь - и надо платить. Так пусть же
чихает, чихает муниципальный оркестр, весь день и всю ночь. Непременно всю
ночь. Как поздно пришло известие! Вдруг, неожиданно. По телеграфу. Ну и
дрыхнут же девки! Словно не спят, а все померли. Отпирайте, свиньи, мы
выиграли границу! Какое там выиграли - потеряли! Мир выиграли! Вот это
правда! Разбудите "Чапину"! "Я не "Чапина", она живет вон там!" - высунулась
из окна рыжеватая женщина с голосом, самым хриплым на побережье. "Не
"Чапина", - а у самой груди трясутся от радости! Не пойму я спросонок,
отчего орете!" Оттого, что выиграли вы, колдовские отродья! Не слишком ли вы
богаты, чтобы выигрывать?! Пусть пахнет порохом, морем, порохом ракетниц.
Давайте сюда китайца, пусть зажжет фейерверк! Да здравствует родина, родина
наших предков! Учитель уже напился. На каждом шагу он кричит: "Да