Страница:
богатыми, совсем сдурели и ведут себя как девчонки.
- Деньги - это истинный образ дьявола. Это сам дьявол - с хвостом, с
рогами, с копытами. Он и их тоже околдовал...
- Да хранит нас господь бог, Иисус Христос и пресвятая дева Мария!
- Поглядели бы, как мои сыновья с ума сходят.
- И мои, Гауделия... А Макарио-то, мой муж, велит нам всем не по-людски
разговаривать, а на крик орать.
- Чтобы, значит, подражать этим гринго, которые кричат, как зазывалы на
праздниках, дерут горло, как уличные мальчишки.
- По мне, они не говорят, а лают. Какая глупость учиться лаять на
старости лет!
- Эх, Корона, в проповедях говорят, что все надо испытать.
- Знаешь, Гауделия... - В дверях показался Бастиан. - Надо бы справить
девятины святому Иуде Тадео.
- А я думал - другому Иуде, - загоготал Бастиан.
- Явился, горлопан! - недовольно поморщилась Гауделия. - Хотя бы уж с
нами говорил по-человечески, не по-гринговски. А другому Иуде мы не молимся.
Это вы ему поклоняетесь, искариоты, продающие землю... Слыханное ли дело!
Продавать землю без надобности! Это все равно что продавать нашего господа
бога... Унаследовали богатство несметное, а над каждой монетой трясутся. Моя
бы воля была, Корона, отдала бы я землю самым бедным, пусть обрабатывают.
- Земля, - заявил Бастиан, - будет пущена с торгов на площади. И
бедняки и богатые, все смогут свою цену предложить.
- Скажи прямо "богатые", Бастиан, потому что бедным или вовсе не
подступиться, или столько выкладывать надо, сколько ты запросишь, не иначе.
- А где же Игнасия и Арсения? - осведомился Бастиан.
- Пришли насквозь промокшие, - сказала сеньора Корона, - и сушатся на
кухне.
- Пойдем, Бастиан, - сеньора Гауделия поднялась с края постели, где
сидела, - а то нас дождь захватит...
- Эх, зря я в автомобиле не приехал, - ответил тот.
Сеньора Корона закашлялась, словно чем-то поперхнулась.
- Хороша больная... А мы слыхали: рукой шевельнуть не может...
- Мы болеть не привыкли, скажи ему, Корона.
- Вот именно. Спасибо, что пришли. Мы к вам заглянем с Макарио, как
только у меня с глазами получше станет.
- Заварите мальву и сделайте теплую примочку. Гной-то идет из слезного
фитилька, потому и струпья на веках.
- Какая там примочка из мальвы! Не будет плакать, и все
пройдет,авторитетно заявил Бастиан.Здоровье от вас самих зависит. Другие бы
на вашем месте были бы счастливы с половиной того, что имеете.
- Ах, Бастиан, не в одних деньгах дело! Если бы у меня было все золото
мира, а моих бедных сыновей обратили бы там, на чужбине, в евангелистов,
разве могла бы я быть счастливой? Если их сделают евангелистами,
протестантами или масонами, они не попадут на небо, и тогда смерть нас
разлучит навеки, а у католички ведь одна надежда - попасть в рай.
- Вон вы о чем печалитесь, Корона...
- Это моя главная забота, Бастиан. Богатая ли, бедная ли, я хочу
соединиться на небе со всеми своими детьми, и каждодневно молю об этом
господа бога и пресвятую деву. Здесь, на земле, нам приходится разлучаться.
Но на небе, где вечное блаженство, я хочу, чтобы со мной были все они, все
до единого.
- А сейчас они где? Их что-то совсем не слышно.
- Английский язык учат, Гауделия. Ваши тоже небось этим же занимаются?
- Да уж конечно. Бастиан хотел, чтобы и мы подучились, но я сказала,
что не подобает нам на старости лет язык по-иному подвешивать.
Выйдя в коридор, они столкнулись с Макарио. В одной руке он держал
бутылку виски, в другой - поднос с рюмками.
- Уже уходите... А я несу вам кое-что крепенькое. Ну, ладно. Выпейте
так, на ходу.
- Чтобы не обидеть тебя, - сказал Бастиан, - я выпью, а Гауделия
спиртного в рот не берет.
- Да, ты выпей, а я пойду посмотрю, что там наши невестки делают.
- Они на кухне, - сказал Макарио. - Мы можем все пойти туда и поднести
им по рюмочке... в утешение за купанье.
Бастиан выпил, и мужчины последовали за сеньорой Гауделией
поздороваться с "утопленницами". Хуан Состенес и Лисандро уже были там,
привлеченные не бедой, случившейся с женами, а бодрящим запахом кровяной
колбасы, шипящей на сковородке.
- Не проведете нас, голубчики, - сказала, входя, сеньора Гауделия. -
Я-то сначала думала, вы, нежные мужья, здесь из-за Марии Игнасии и Арсении.
Ну, ладно, а вы, кумушки, уже напробовались? Любимая еда Хуансоса. Ишь глаз
не сводит. Мне тоже нравится, да желудок не выдерживает. Выпили бы глоточек.
Это полезно, когда вымокнешь.
- Бегают в одних штанах, вот и вымокли...
- В каких штанах? - удивилась Арсения.
- В обыкновенных, - то, что на вас надето, платьем не
назовешь,продолжал подшучивать над ними Макарио. - Оголились до пупа, а юбки
выше коленок...
- Не говори глупостей, Макарио! - пробасила сеньора Игнасия и добавила
естественным тоном: - Нравится вам или нет, а мы должны привыкать так
одеваться. Если мы приедем туда в юбках до полу, нас за цыганок примут.
- Сомневаюсь, что все женщины смогут приноровиться. Тебя, например,
Гауделия, и сеньору Корону не согнешь, - проговорил Бастиан, не то всерьез,
не то в шутку, ища глазами Макарио, супруга Короны.
Тот кивнул головой и пробурчал:
- Да... Разве что жену мою, Корону, заново переделывать придется... Все
равно как индейцы, которые в своих банях-темаскалях голыми моются. Сейчасто
она вас не разглядела больными глазами и небось в самом деле поверила, что
вы в одних штанах.
- Нет, не в одних. У нас еще и аппаратики есть в ушах - слушать, как
вода на дворе журчит, - сказала лукаво сеньора Арсения, давая понять, что
ехидные слова Макарио о штанах значат не больше, чем шум дождя. И прибавила:
- Корона только и знает спать да молиться, все остальное для нее - грехи
адовы...
- Всяк живет по-своему, - вмешался Хуан Состенес, не сводя глаз с
жаркого, и сплюнул, чтобы закончить фразу: при виде колбасы рот переполнился
слюной. - Если там такая мода, то моя жена сто раз права. Как они будут
ходить пугалами в длинных юбках, если все ходят в коротких?
Макарио снова наполнил рюмки, и Гауделия сочла момент подходящим, чтобы
расплатиться с Арсенией за насмешку над благочестием бедной Короны:
- А ведь не только платья укорачивать придется, но и волосы. Почем зря
обкорнают. И имена тоже. Лусеро говорят, что наши имена не слишком подходят
для высшего света: Арсения, например, будет Соня, а Мария Игнасия - Мери...
- Вы думаете нас этим испугать, Гауделия? - не замедлила возразить
сеньора Игнасия. - Да, я буду Мери, а Арсения - Соня: русское имя, как в том
фильме...
- Вот и хорошо, обзаведетесь именами богатых и сможете общаться с
честными людьми, а мы пойдем, Бастиан, у меня от этой колбасы аппетит
разыгрался...
- Ну, так оставайтесь обедать, - послышался тихий голос Короны; она
перестала молиться, встала с кресла и пришла в кухню.
- Как я рада, Корона, что ты приободрилась, но не советую оставаться в
кухне, тут так жарко и дымно!
- Я пришла, Гауделия, напомнить Макарио, чтобы он зашел к доктору за
глазными каплями для меня.
- Ох, чуть не забыл. Что за голова стала!
- Вот мы с вами вместе и выйдем, Макарио. Мужей от бутылки силой не
оторвешь, Корона.
- Всегда она с пути сбивает... - сказал Хуан Состенес.
- Хоть и неласкова бывает, - прибавил Бастиан, обняв жену за талию и
направляясь вслед за Макарио к дверям.
То там, то здесь пробивалась золотая брешь на небе, затянутом тучами.
Стало еще жарче. Так всегда бывает после ливня. С земли поднимался пар, как
со спины загнанного мула. Прогромыхал товарный поезд. Светились окна домов.
Скорее бы добраться до гамака и уснуть. Музыка, музыка, рвущая тишину,
жалкая человеческая музыка, патефон, радио... Ничто на фоне великого
оркестра природы, ибо жизнь частиц природы проявляется в других звуках;
музыка - кипение крови, музыка - любовь... Звуки, обрывки звуков...
Повсюду прошел слух о земле. Земля превращалась в слухи. И это сводило
людей с ума. Землю будут дарить. Ее будут делить среди самых бедных. Ее
будут сдавать в аренду. В аренду на долгий срок, но больше для виду, потому
что платить придется самый пустяк. Ее будут продавать втрое, вчетверо
дешевле обычного. Родственники, близкие, дружки, знакомые Кохубуля и Айук
Гайтана распространяли всякие слухи, уверенные в том, что при дележке земли
получат кусок побольше, - ведь теперь им, этим богачам, земля ни к чему, они
уезжают за границу. Землю будут делить... ее будут раздавать... без всякой
оплаты... отдадут просто так... Придется, правда, заплатить нотариусу... но
совсем немного... А плантации хорошие, уже плодоносят...
- Пришел я ополоснуться, хозяин, чтоб с чистым лицом на распродажу
земли идти, - сказал Чачо Домингес, входя в заведение Пьедрасанты, где
торговали всякой всячиной и спиртным тоже.
Парень подошел к стойке - решительным шагом, дымя, как труба, пахучим
табаком, который он выторговал в комиссариате.
- Если ополоснешься, шрам будет виден, Чачо,сказал Пьедрасанта,
облокачиваясь на стойку в ожидании заказа.
- Да, царапина не из красивых... - И он провел кончиками пальцев по
рубцу, рассекавшему щеку и шею: мачете задел его мимоходом, а если бы не
задел, уложил бы другого.
- Ничего, парень, под щетиной не так заметно...
- Что поделаешь, Пьедра, бой был не на жизнь, а на смерть! Хочу поднять
стаканчик за твое здоровье! Не найдется ли чего-нибудь закусить?
- Что-нибудь найдется, Чачо. Сыр подойдет?
- Если из Сакапы, давай, я тоже оттуда. Вроде бы родной землицей
закушу.
Взял стопку и, поднося к губам, добавил:
- Даже святая эта водица раскаляется на побережье. Что спирт, что
душа...
- Сейчас, значит, земля с торгов пойдет? - спросил Пьедрасанта,
доставая миску с двумя ломтями сыра. Парень выпил и приосанился - ни дать ни
взять, настоящий богач.
- Так говорят. Хочу принять участие. Если не очень заломят цену, может,
кое-что приторгую.
Входили другие завсегдатаи кабачка. Все, как видно, следовали совету
Чачо. Стопку - залпом, плевок - на пол, тихий вздох украдкой, руку - на
пояс, где висит портупея с револьвером, а локтем - по бутыли: еще, мол,
налей. Вторую стопку - за третьей, третью за четвертой, четвертую за пятой -
все своим чередом.
- Когда спешишь, считать незачем, - сказал Чачо, - все едино... Ни
первой нет, ни последней. Как у нас говорится: "Если ты мне друг, ставь
бутылки в круг, если ты мне друг..."
Площадь сверкала под солнцем, жестким, накрахмаленным, режущим солнцем.
Толпы крестьян - широкие сомбреро, штаны, рубаха, - и отряд всадников, туго
натянувших поводья, чтобы не давить людей, которые шатались в ожидании
дележа земель по площади. Простые земледельцы ждали только бесплатную
раздачу - о ней слышали не раз и не два,и, поскольку читать не умели, им
было невдомек посмотреть, о чем гласило объявление, прибитое к дверям
муниципалитета и начинавшееся словами: "Продажа земель тем, кто даст
наибольшую цену". И, даже умея читать, они не смогли бы поверить, ибо им
незачем было этому верить, а когда написано то, во что верить совсем незачем
- пусть стоят там любые слова, - все равно, слова ничего не значат.
Братья Айук Гайтан прибыли верхом на горячих конях, а Бастиан Кохубуль
- в автомашине, длинной, как паровоз: капот горячий, колеса белые и всякие
блестящие штучки. Их ожидали судья и алькальд. Дон Паскуаль держал жезл с
черными кистями и серебряной ручкой.
Вступительная речь судьи о выгодах дробления земли, о том, что надо
покончить с латифундией, была внезапно прервана. Здоровый жеребец, сверкнув
зубами - беломраморная пенистая молния, - словно громом взлохматил черное
облако блестящей гривы и расчесал ее в прыжке, безрассудном, как само
желание, ринувшись на кобылу. Крики, ахи, вопли; ловкие пеоны вынырнули из
толпы - будто летучие рыбы, - чтобы осадить обезумевшего коня.
- Дурное начало, - сказал Пьедрасанта жене; они стояли в дверях своего
кабачка на площади недалеко от муниципалитета. - Плохо кончится дело.
Послушай-ка, что кричат.
- Делить... делить землю... Делить ее... делить... делить... делить
землю... Делить землю... Делить ее... делить... делить...
Все, что не откликалось на требование крестьян, переставало
существовать. Заставили смолкнуть судью. Кончилась власть алькальда. Первые
камни стукнули по черно-серебряной автомашине, где сидела семья Кохубуля.
- Делить землю... делить ее... делить... делить... Делить землю...
делить землю... делить ее... делить...
Единый крик стал горизонтом, площадью, крышами, домами, травой, небом,
народом, шедшим напролом:
- ...делить... делить ее... делить...
Бунт усмирили скоро, быстрее, чем коня, прыгнувшего на кобылу, но следы
стычки остались: на истоптанной земле, клубившейся пылью, валялись камни,
палки, кокосовая скорлупа, пивные бутылки...
- Сладить с конем хватило двоих, - сказал Чачо, возвращаясь с горящими
глазами в заведение Пьедрасанты, - а тут на каждого крестьянина и троих
мало...
- К счастью, стража вмешалась, - сказал Пьедрасанта.
- К счастью или к несчастью... Этому слюнтяю Кохубулю в щепы разнесли
автомобиль...
- Но это, Чачо, все равно что вырвать волосок у кошки...
- Хотя бы и волосок. Подумайте: продавать землю, которую они должны
были раздарить! Никогда не видел такого разбоя. Они-то, неслыханные богатеи,
да против своего народа, неслыханно бедного. Истинный грабеж. Дай-ка глоток,
мне горечь рот обжигает. Водка кажется сладкой, когда заливаешь неправое
дело, так-то, Пьедра. Ничего нет на свете горше черной несправедливости.
В этот вечер комендант напустил на себя весьма таинственный вид, то и
дело многозначительно позевывал, недаром его прозвали Зевун. Он говорил
намеками о войне, но, кажется, на этот раз речь шла не об азиатах, которые,
как микробы, заполняли кровеносные сосуды мира - миллионы миллионов - и
внезапно нападали, наводняя все и вся людскими массами, вышколенными,
готовыми идти на смерть. Нет. На этот раз война становилась ощутимой
реальностью, зримой, надвигающейся.
Лейтенант растянулся в гамаке и хотел уснуть; жара разморила его и
гнала прочь сон. Забыться, забыться, хотя бы в дреме, дать отдых телу.
Война. Стоит ему заикнуться об отставке, как Зевун тычет в нос войной.
Нет, на этот раз в словах начальства таилось что-то веское. Кто просит
отставку в такое время, тому всаживают пулю в спину. Лейтенант то закрывал,
то открывал глаза. Всаживают пулю в спину. Гроза уже где-то близко. Потому
так жарко. Неизбежная, как эта война, она сейчас обрушится на голову. Вот и
опустились жалюзи дождевых потоков. С деревянных стен и потолка брызжет
водяная пыль. Он взял шинель и набросил на себя. Война. Азиаты могут
приплыть в дождь на своих судах и внезапно атаковать из ливня. На их
гобеленах золотыми нитями вытканы драконы, драконы и воины - трудно сказать,
что длиннее: усы, клыки или кинжалы, - так же и азиаты могут явиться сюда,
вплетенные в нити дождя. Он задремал. Робкий танец капель на скатах крыши.
Отзвуки удалявшейся битвы, удалявшейся по мере того, как другая битва рушила
его сон. Ему снилось, что он проснулся, но все еще спит и бьется во сне
против тех, кого в тот недобрый час защищал от крестьян, - корней, вырванных
из земли. Какой поворот стрелки вечных часов заставил его сражаться теперь
на стороне тех, кого он сдерживал вчера, приказав солдатам взять их на
прицел? И отдал бы команду: "Огонь!", "Огонь!"
Но сейчас он идет вместе с ними и за них. Его сабля направлена в другую
сторону распаленною людской массой, неодолимым натиском оборванных и босых,
народом-тружеником, требующим земли, - и он приказывает повернуть оружие
против тех, кого охранял вчера.
Лейтенант свесил во сне руки из гамака, стараясь схватить что-то,
только бы не пустоту.
Взмахи рук. Их притягивал свет керосиновой лампы. Еще взмах и еще -
чуть не задели стекло, как руки слепого, который тянется к свету, ощущая
тепло огня. Грохот разбившейся вдребезги лампы его разбудил. Он еще видел
свои мятущиеся, словно бабочки, руки. Остановил их, поняв, что опрокинул
лампу, и видел только две большие бабочки. Но в одной руке он что-то сжимал.
Саблю. Сабля - теперь лишь отрывок сна.
Освободившись на вечер, лейтенант отправился в деревню. Жали ботинки.
Побаливала голова.
В дверях своего кабачка, лицом к площади стоял Пьедрасанта. Рубаха и
брюки белые, волосы взлохмачены. Он обратился к прохожему:
- Вы не думайте, что я вас подлавливаю. Просто увидел издалека, и
захотелось пригласить на кружечку пива.
- Сегодня я свободен от службы и вышел погулять... - Щетка усов лоснила
при разговоре кончик приплюснутого носа и верхнюю губу.
- Я так и подумал, когда увидел вас в гражданском.
- Ну как тут дела?
- Ничего.
- Ничего хорошего... или вправду ничего?
- А сеньор комендант жив-здоров? Как его ревматизм?
- Мучается...
- Жил здесь раньше один знахарь - чудеса творил с больными, но теперь
переехал на другой берег. Да, кстати, лейтенант, на том побережье, говорят,
заварухой пахнет.
- Только у вас тут и выпьешь холодного пивка.
- Специально охлаждаю. Так вот, лейтенант, я говорю, свара будто бы
затевается у нас с соседями из-за пограничной линии.
- Говорят... - ответил лейтенант, лишь теперь понявший смысл загадочных
намеков своего начальника.
- А если будет война, все пойдет прахом. Без войны-то еле держимся.
Денег-то вроде много, но что творится! Такие заведения, как мое, не пустуют.
"Тропикальтанера" швыряет тысячи долларов своим работникам. Но, как по
волшебству, когда приходит время расплачиваться, у людей ни песо не
остается, будто подчистую выметено. Похоже, что с одной стороны мы доим
золотого тельца, а с другой - мощным насосом все это из нас выкачивают.
- И с Японией война не за горами... - сказал офицер, вызывая
Пьедрасанту на откровенность.
- Война с Японией! Едва ли. Главная опасность - это столкновение с
нашими соседями. Они уже мобилизацию объявили. Людские и продовольственные
ресурсы собирают. Паршивое дело. Не хватает только, чтобы и у нас народ
призвали, тогда прощай доходы! Впрочем, обо всем этом сейчас еще
помалкивают. Люди прячутся по углам... и правильно делают. Боятся, что их
схватят и пошлют на убой. Бедняги солдатики, только и шлют их на убой.
- Вечные беспорядки...
- Пограничный конфликт. Так пишут в газетах. Соседи будто бы хотят
передвинуть в глубь нашей территории границу, проходящую по вершине горы...
Странно, что об этом заговорили вдруг ни с того ни с сего и в такой
воинственной форме... Конечно, и между братьями из-за пустяка дело может до
драки дойти, если начинать с ругани...
- Наш долг, Пьедрасанта, умереть за родину. Я тут же попрошу послать
меня на фронт. Мне осточертело побережье, и кашель одолевает, а на войне,
того и гляди, пару повышений получишь. Вернусь капитаном.
- Да, если с калеками столкнетесь, а так ведь, знаете, - зуб за зуб,
они тоже зевать не будут, когда пороха нанюхаются... Выпьем-ка еще по
стаканчику пива!
- Я ведь впервые вас угощаю, приятель. Солдату положена тройная порция,
а мы пьем только по второму.
- Тогда третий - мой...
- Люди всегда могут договориться. Ладно, третий ваш. Не мешало бы и им
тоже посоветоваться со мной и с вами, чтобы уладить пограничный вопрос без
войны.
- А как же мое повышение?
- Ну, вам приносит выгоду война, а нам - мирное время.
- Мое почтение! Разве вы не наживаетесь в голодные времена? За ваше
здоровье! Пью, не дожидаясь, пока у вас осядет пена.
- А я бы советовал вам сбрить усы, они только щекочут губы и мужское
тщеславие...
- Вы индюку советуйте маис клевать, меня учить нечего. И с усами и без
них я себе цену знаю; не таков я, чтоб обиду спустить!
- Не лучше ли... еще по стаканчику пропустить?
- Хм, хозяина надо слушаться, но за этот плачу я!
Пьедрасанта наполнил стаканы. Янтарная жидкость разматывалась холодным
пенистым клубком. Поставив стаканы на стойку, он сказал:
- Я забыл поздравить вас с вашими миллионерами...
- Молчите лучше, хлопот с ними сколько было! К счастью, выкатились.
Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, не то вернутся. Ну и намаялись мы! Больше всего
их бабы осаждали. Как саранча на них набросились, и не шлюхи какие-нибудь,
нет, - честные женщины. А за деньги и наблудить готовы. Давайте поговорим о
чем-нибудь другом, тошно становится. Нечего думать об этих горемыках,
которые теперь со своим богатством еще больше горя хлебнут. Это неудачная
распродажа земель их спугнула, а то бы они тут еще покуролесили.
- Знаете, кто приобрел земли?
- Ведать не ведаю...
- Лино Лусеро, их бывший компаньон...
- Он мне нравится, - сказал офицер, устремляя ореховые глаза на
Пьедрасанту: а ты, мол, какого мнения?
- Мне тоже нравится. Плохого про него не скажешь. А земли эти - удачная
покупка: почти все они граничат с его участками. Он хочет поставить дело на
широкую ногу. Говорят, вложит капитал в культуры, на которые наибольший
спрос всюду... Вот так штука! Не он ли сам сюда жалует?
Лино сошел с лошади, привязал поводья к балкону у одного из окон
кабачка Пьедрасанты и поспешил в дом, ибо солнце палило нещадно.
- Огненный ливень, дон Пьедра, просто огненный ливень. Ну и места! -
проговорил он, войдя.
- И зонтов таких не найдется, чтоб от него укрыться, дон Лино, разве в
китайской лавочке...
- Только этого мне не хватало. И так уже "враг правительства", а с
таким зонтиком и вовсе "желтой опасностью" прослыву.
- Рекомендую вам, дон Лино: лейтенант гарнизона...
- Педро Доминго Саломэ, - сказал офицер, пожимая руку Лусеро.
- Лино Лусеро, если не возражаете. К вашим услугам. Живу в
"Семирамиде", - заходите, всегда будем рады.
- Пива, дон Лино?
- Пива с лимонадом. Только этим и утоляю жажду. А лейтенант, я вижу,
гуляет после долгих дней тяжкого труда:
- Идиотская работенка...
- Да уж, поднесли вам и вашим солдатам подарочек.
- И спасибо не сказали.
- Выпьем. За ваше здоровье, лейтенант. Ваше здоровье, Пьедрасанта...
- Вы уже слышали новость? - спросил хозяин кабачка. - Войной
попахивает.
- Читал я в вечерних газетах. Заголовки - во всю первую полосу, а
каждая буквица стоит уйму денег... Так, по крайней мере, говорил Лестер Мид,
а он-то знал, что к чему... Впрочем, лейтенант Саломэ, наверное, больше
нашего знает.
- Нет, не больше.
Осушив еще стакан пива и отнюдь не утолив жажды, Лусеро попросил
Пьедрасанту сообщить некоторые сведения о плантациях своих бывших товарищей
по акционерному обществу, так как землю он приобрел через посредника. За тем
он и приехал. Записал что-то, распрощался с лейтенантом и вышел в горнило
дня. Пьедрасанта проводил его на улицу.
- Если будет заварушка, дон Лино, по миру пойдем. Совсем завянет
торговля...
- Тогда и впрямь останется только мух гонять. Вас и так зовут
"Пьедрасанта-мухолов"...
- Спасибо на добром слове, утешили!
Саломэ, подойдя к прилавку, потребовал у приказчика коробку папирос и
спички и полез было в карман, но Пьедрасанта испуганно схватил его за руку:
- Это преступление, дорогой друг, преступление платить за такие мелочи!
Саломэ наотрез отказался от даровых папирос и спичек.
- Вы меня обижаете, я просто их не возьму, если вы откажетесь от денег.
Или вы думаете, раз я военный, меня надо и поить и угощать? Очень
ошибаетесь.
- Не сердитесь, я пошутил.
- Не терплю таких шуток.
- Коли так, разыграем это в кости, если желаете.
- Согласен, но тогда будем разыгрывать все.
- Дай-ка стакан и кости, - приказал Пьедрасанта помощнику, - и налей
еще пару пива, меня раззадорил этот будущий генерал.
Группа крестьян, в основном - мужчины, показалась на углу улицы,
ведущей к плантациям, и, видно, направлялась к муниципалитету. Во главе
шествовал судья, рядом с ним парни с бело-синим флагом. Толпа остановилась
перед муниципалитетом, откуда вышел алькальд. Судья, обратившись к нему, в
сбивчивой речи изложил просьбу созвать людей на открытую сходку, чтобы народ
мог во всеуслышание заявить властям о своей готовности выполнить свой
патриотический долг в минуту чрезвычайной опасности.
- ...Родина в опасности... Враг наготове... Все, как один, на защиту
земли наших предков...
Последние слова судьи потонули в аплодисментах и криках одобрения.
- Ну-ка, стопочку! - крикнул с порога рыжий Корунко; он еще никак не
мог прийти в себя с тех пор, как у него из рук ускользнула ночь. - Стопочку
того же самого для разнообразия, - повторил он, подходя к лейтенанту и
хозяину лавчонки, которые разыгрывали в кости пиво, спички и папиросы.
- Рома или белой? - спросил приказчик.
- Безразлично...
И, облокотившись на стойку, держа в руке рюмку, он сплюнул -
нескончаемо длинная струйка слюны иссякла у самого пола.
- Знаете, что я вам скажу? - Выпив, он хлопнул себя по груди ногтистой
рукой, чтобы легче прошло, и шагнул к игрокам. - Мировой судья, мой братец,
просто американский подчищала, и война эта тухлым пахнет, раз он к ней
примазался. От нее так и разит гринговым духом.
Между тем в муниципалитете сочиняли воззвание к народу: всем
предлагалось подписать волнующую петицию, содержащую просьбу к правительству
возглавить вооруженную защиту священной земли родины и призывающую все
муниципалитеты республики немедленно выступить с оружием в руках.
В поисках рыжего в лавку вошла, жуя резинку, Тояна, дородная и дебелая,
румянец во всю щеку.
- Слышь, Корунко, - схватила она его за руку,если пойдешь на войну, я
соберу для тебя белье и провизию. Тебе что нужно?
Рыжий отдернул руку и ответил вопросом на вопрос:
- А ты думаешь, если я люблю выпить, то тут же схвачу винтовку и
побегу? Знаешь ли ты, что это за война? Мне знакомы такие дела, потому я и
говорю. С одной стороны границы - одна ягодица, с той - другая, и обе
- Деньги - это истинный образ дьявола. Это сам дьявол - с хвостом, с
рогами, с копытами. Он и их тоже околдовал...
- Да хранит нас господь бог, Иисус Христос и пресвятая дева Мария!
- Поглядели бы, как мои сыновья с ума сходят.
- И мои, Гауделия... А Макарио-то, мой муж, велит нам всем не по-людски
разговаривать, а на крик орать.
- Чтобы, значит, подражать этим гринго, которые кричат, как зазывалы на
праздниках, дерут горло, как уличные мальчишки.
- По мне, они не говорят, а лают. Какая глупость учиться лаять на
старости лет!
- Эх, Корона, в проповедях говорят, что все надо испытать.
- Знаешь, Гауделия... - В дверях показался Бастиан. - Надо бы справить
девятины святому Иуде Тадео.
- А я думал - другому Иуде, - загоготал Бастиан.
- Явился, горлопан! - недовольно поморщилась Гауделия. - Хотя бы уж с
нами говорил по-человечески, не по-гринговски. А другому Иуде мы не молимся.
Это вы ему поклоняетесь, искариоты, продающие землю... Слыханное ли дело!
Продавать землю без надобности! Это все равно что продавать нашего господа
бога... Унаследовали богатство несметное, а над каждой монетой трясутся. Моя
бы воля была, Корона, отдала бы я землю самым бедным, пусть обрабатывают.
- Земля, - заявил Бастиан, - будет пущена с торгов на площади. И
бедняки и богатые, все смогут свою цену предложить.
- Скажи прямо "богатые", Бастиан, потому что бедным или вовсе не
подступиться, или столько выкладывать надо, сколько ты запросишь, не иначе.
- А где же Игнасия и Арсения? - осведомился Бастиан.
- Пришли насквозь промокшие, - сказала сеньора Корона, - и сушатся на
кухне.
- Пойдем, Бастиан, - сеньора Гауделия поднялась с края постели, где
сидела, - а то нас дождь захватит...
- Эх, зря я в автомобиле не приехал, - ответил тот.
Сеньора Корона закашлялась, словно чем-то поперхнулась.
- Хороша больная... А мы слыхали: рукой шевельнуть не может...
- Мы болеть не привыкли, скажи ему, Корона.
- Вот именно. Спасибо, что пришли. Мы к вам заглянем с Макарио, как
только у меня с глазами получше станет.
- Заварите мальву и сделайте теплую примочку. Гной-то идет из слезного
фитилька, потому и струпья на веках.
- Какая там примочка из мальвы! Не будет плакать, и все
пройдет,авторитетно заявил Бастиан.Здоровье от вас самих зависит. Другие бы
на вашем месте были бы счастливы с половиной того, что имеете.
- Ах, Бастиан, не в одних деньгах дело! Если бы у меня было все золото
мира, а моих бедных сыновей обратили бы там, на чужбине, в евангелистов,
разве могла бы я быть счастливой? Если их сделают евангелистами,
протестантами или масонами, они не попадут на небо, и тогда смерть нас
разлучит навеки, а у католички ведь одна надежда - попасть в рай.
- Вон вы о чем печалитесь, Корона...
- Это моя главная забота, Бастиан. Богатая ли, бедная ли, я хочу
соединиться на небе со всеми своими детьми, и каждодневно молю об этом
господа бога и пресвятую деву. Здесь, на земле, нам приходится разлучаться.
Но на небе, где вечное блаженство, я хочу, чтобы со мной были все они, все
до единого.
- А сейчас они где? Их что-то совсем не слышно.
- Английский язык учат, Гауделия. Ваши тоже небось этим же занимаются?
- Да уж конечно. Бастиан хотел, чтобы и мы подучились, но я сказала,
что не подобает нам на старости лет язык по-иному подвешивать.
Выйдя в коридор, они столкнулись с Макарио. В одной руке он держал
бутылку виски, в другой - поднос с рюмками.
- Уже уходите... А я несу вам кое-что крепенькое. Ну, ладно. Выпейте
так, на ходу.
- Чтобы не обидеть тебя, - сказал Бастиан, - я выпью, а Гауделия
спиртного в рот не берет.
- Да, ты выпей, а я пойду посмотрю, что там наши невестки делают.
- Они на кухне, - сказал Макарио. - Мы можем все пойти туда и поднести
им по рюмочке... в утешение за купанье.
Бастиан выпил, и мужчины последовали за сеньорой Гауделией
поздороваться с "утопленницами". Хуан Состенес и Лисандро уже были там,
привлеченные не бедой, случившейся с женами, а бодрящим запахом кровяной
колбасы, шипящей на сковородке.
- Не проведете нас, голубчики, - сказала, входя, сеньора Гауделия. -
Я-то сначала думала, вы, нежные мужья, здесь из-за Марии Игнасии и Арсении.
Ну, ладно, а вы, кумушки, уже напробовались? Любимая еда Хуансоса. Ишь глаз
не сводит. Мне тоже нравится, да желудок не выдерживает. Выпили бы глоточек.
Это полезно, когда вымокнешь.
- Бегают в одних штанах, вот и вымокли...
- В каких штанах? - удивилась Арсения.
- В обыкновенных, - то, что на вас надето, платьем не
назовешь,продолжал подшучивать над ними Макарио. - Оголились до пупа, а юбки
выше коленок...
- Не говори глупостей, Макарио! - пробасила сеньора Игнасия и добавила
естественным тоном: - Нравится вам или нет, а мы должны привыкать так
одеваться. Если мы приедем туда в юбках до полу, нас за цыганок примут.
- Сомневаюсь, что все женщины смогут приноровиться. Тебя, например,
Гауделия, и сеньору Корону не согнешь, - проговорил Бастиан, не то всерьез,
не то в шутку, ища глазами Макарио, супруга Короны.
Тот кивнул головой и пробурчал:
- Да... Разве что жену мою, Корону, заново переделывать придется... Все
равно как индейцы, которые в своих банях-темаскалях голыми моются. Сейчасто
она вас не разглядела больными глазами и небось в самом деле поверила, что
вы в одних штанах.
- Нет, не в одних. У нас еще и аппаратики есть в ушах - слушать, как
вода на дворе журчит, - сказала лукаво сеньора Арсения, давая понять, что
ехидные слова Макарио о штанах значат не больше, чем шум дождя. И прибавила:
- Корона только и знает спать да молиться, все остальное для нее - грехи
адовы...
- Всяк живет по-своему, - вмешался Хуан Состенес, не сводя глаз с
жаркого, и сплюнул, чтобы закончить фразу: при виде колбасы рот переполнился
слюной. - Если там такая мода, то моя жена сто раз права. Как они будут
ходить пугалами в длинных юбках, если все ходят в коротких?
Макарио снова наполнил рюмки, и Гауделия сочла момент подходящим, чтобы
расплатиться с Арсенией за насмешку над благочестием бедной Короны:
- А ведь не только платья укорачивать придется, но и волосы. Почем зря
обкорнают. И имена тоже. Лусеро говорят, что наши имена не слишком подходят
для высшего света: Арсения, например, будет Соня, а Мария Игнасия - Мери...
- Вы думаете нас этим испугать, Гауделия? - не замедлила возразить
сеньора Игнасия. - Да, я буду Мери, а Арсения - Соня: русское имя, как в том
фильме...
- Вот и хорошо, обзаведетесь именами богатых и сможете общаться с
честными людьми, а мы пойдем, Бастиан, у меня от этой колбасы аппетит
разыгрался...
- Ну, так оставайтесь обедать, - послышался тихий голос Короны; она
перестала молиться, встала с кресла и пришла в кухню.
- Как я рада, Корона, что ты приободрилась, но не советую оставаться в
кухне, тут так жарко и дымно!
- Я пришла, Гауделия, напомнить Макарио, чтобы он зашел к доктору за
глазными каплями для меня.
- Ох, чуть не забыл. Что за голова стала!
- Вот мы с вами вместе и выйдем, Макарио. Мужей от бутылки силой не
оторвешь, Корона.
- Всегда она с пути сбивает... - сказал Хуан Состенес.
- Хоть и неласкова бывает, - прибавил Бастиан, обняв жену за талию и
направляясь вслед за Макарио к дверям.
То там, то здесь пробивалась золотая брешь на небе, затянутом тучами.
Стало еще жарче. Так всегда бывает после ливня. С земли поднимался пар, как
со спины загнанного мула. Прогромыхал товарный поезд. Светились окна домов.
Скорее бы добраться до гамака и уснуть. Музыка, музыка, рвущая тишину,
жалкая человеческая музыка, патефон, радио... Ничто на фоне великого
оркестра природы, ибо жизнь частиц природы проявляется в других звуках;
музыка - кипение крови, музыка - любовь... Звуки, обрывки звуков...
Повсюду прошел слух о земле. Земля превращалась в слухи. И это сводило
людей с ума. Землю будут дарить. Ее будут делить среди самых бедных. Ее
будут сдавать в аренду. В аренду на долгий срок, но больше для виду, потому
что платить придется самый пустяк. Ее будут продавать втрое, вчетверо
дешевле обычного. Родственники, близкие, дружки, знакомые Кохубуля и Айук
Гайтана распространяли всякие слухи, уверенные в том, что при дележке земли
получат кусок побольше, - ведь теперь им, этим богачам, земля ни к чему, они
уезжают за границу. Землю будут делить... ее будут раздавать... без всякой
оплаты... отдадут просто так... Придется, правда, заплатить нотариусу... но
совсем немного... А плантации хорошие, уже плодоносят...
- Пришел я ополоснуться, хозяин, чтоб с чистым лицом на распродажу
земли идти, - сказал Чачо Домингес, входя в заведение Пьедрасанты, где
торговали всякой всячиной и спиртным тоже.
Парень подошел к стойке - решительным шагом, дымя, как труба, пахучим
табаком, который он выторговал в комиссариате.
- Если ополоснешься, шрам будет виден, Чачо,сказал Пьедрасанта,
облокачиваясь на стойку в ожидании заказа.
- Да, царапина не из красивых... - И он провел кончиками пальцев по
рубцу, рассекавшему щеку и шею: мачете задел его мимоходом, а если бы не
задел, уложил бы другого.
- Ничего, парень, под щетиной не так заметно...
- Что поделаешь, Пьедра, бой был не на жизнь, а на смерть! Хочу поднять
стаканчик за твое здоровье! Не найдется ли чего-нибудь закусить?
- Что-нибудь найдется, Чачо. Сыр подойдет?
- Если из Сакапы, давай, я тоже оттуда. Вроде бы родной землицей
закушу.
Взял стопку и, поднося к губам, добавил:
- Даже святая эта водица раскаляется на побережье. Что спирт, что
душа...
- Сейчас, значит, земля с торгов пойдет? - спросил Пьедрасанта,
доставая миску с двумя ломтями сыра. Парень выпил и приосанился - ни дать ни
взять, настоящий богач.
- Так говорят. Хочу принять участие. Если не очень заломят цену, может,
кое-что приторгую.
Входили другие завсегдатаи кабачка. Все, как видно, следовали совету
Чачо. Стопку - залпом, плевок - на пол, тихий вздох украдкой, руку - на
пояс, где висит портупея с револьвером, а локтем - по бутыли: еще, мол,
налей. Вторую стопку - за третьей, третью за четвертой, четвертую за пятой -
все своим чередом.
- Когда спешишь, считать незачем, - сказал Чачо, - все едино... Ни
первой нет, ни последней. Как у нас говорится: "Если ты мне друг, ставь
бутылки в круг, если ты мне друг..."
Площадь сверкала под солнцем, жестким, накрахмаленным, режущим солнцем.
Толпы крестьян - широкие сомбреро, штаны, рубаха, - и отряд всадников, туго
натянувших поводья, чтобы не давить людей, которые шатались в ожидании
дележа земель по площади. Простые земледельцы ждали только бесплатную
раздачу - о ней слышали не раз и не два,и, поскольку читать не умели, им
было невдомек посмотреть, о чем гласило объявление, прибитое к дверям
муниципалитета и начинавшееся словами: "Продажа земель тем, кто даст
наибольшую цену". И, даже умея читать, они не смогли бы поверить, ибо им
незачем было этому верить, а когда написано то, во что верить совсем незачем
- пусть стоят там любые слова, - все равно, слова ничего не значат.
Братья Айук Гайтан прибыли верхом на горячих конях, а Бастиан Кохубуль
- в автомашине, длинной, как паровоз: капот горячий, колеса белые и всякие
блестящие штучки. Их ожидали судья и алькальд. Дон Паскуаль держал жезл с
черными кистями и серебряной ручкой.
Вступительная речь судьи о выгодах дробления земли, о том, что надо
покончить с латифундией, была внезапно прервана. Здоровый жеребец, сверкнув
зубами - беломраморная пенистая молния, - словно громом взлохматил черное
облако блестящей гривы и расчесал ее в прыжке, безрассудном, как само
желание, ринувшись на кобылу. Крики, ахи, вопли; ловкие пеоны вынырнули из
толпы - будто летучие рыбы, - чтобы осадить обезумевшего коня.
- Дурное начало, - сказал Пьедрасанта жене; они стояли в дверях своего
кабачка на площади недалеко от муниципалитета. - Плохо кончится дело.
Послушай-ка, что кричат.
- Делить... делить землю... Делить ее... делить... делить... делить
землю... Делить землю... Делить ее... делить... делить...
Все, что не откликалось на требование крестьян, переставало
существовать. Заставили смолкнуть судью. Кончилась власть алькальда. Первые
камни стукнули по черно-серебряной автомашине, где сидела семья Кохубуля.
- Делить землю... делить ее... делить... делить... Делить землю...
делить землю... делить ее... делить...
Единый крик стал горизонтом, площадью, крышами, домами, травой, небом,
народом, шедшим напролом:
- ...делить... делить ее... делить...
Бунт усмирили скоро, быстрее, чем коня, прыгнувшего на кобылу, но следы
стычки остались: на истоптанной земле, клубившейся пылью, валялись камни,
палки, кокосовая скорлупа, пивные бутылки...
- Сладить с конем хватило двоих, - сказал Чачо, возвращаясь с горящими
глазами в заведение Пьедрасанты, - а тут на каждого крестьянина и троих
мало...
- К счастью, стража вмешалась, - сказал Пьедрасанта.
- К счастью или к несчастью... Этому слюнтяю Кохубулю в щепы разнесли
автомобиль...
- Но это, Чачо, все равно что вырвать волосок у кошки...
- Хотя бы и волосок. Подумайте: продавать землю, которую они должны
были раздарить! Никогда не видел такого разбоя. Они-то, неслыханные богатеи,
да против своего народа, неслыханно бедного. Истинный грабеж. Дай-ка глоток,
мне горечь рот обжигает. Водка кажется сладкой, когда заливаешь неправое
дело, так-то, Пьедра. Ничего нет на свете горше черной несправедливости.
В этот вечер комендант напустил на себя весьма таинственный вид, то и
дело многозначительно позевывал, недаром его прозвали Зевун. Он говорил
намеками о войне, но, кажется, на этот раз речь шла не об азиатах, которые,
как микробы, заполняли кровеносные сосуды мира - миллионы миллионов - и
внезапно нападали, наводняя все и вся людскими массами, вышколенными,
готовыми идти на смерть. Нет. На этот раз война становилась ощутимой
реальностью, зримой, надвигающейся.
Лейтенант растянулся в гамаке и хотел уснуть; жара разморила его и
гнала прочь сон. Забыться, забыться, хотя бы в дреме, дать отдых телу.
Война. Стоит ему заикнуться об отставке, как Зевун тычет в нос войной.
Нет, на этот раз в словах начальства таилось что-то веское. Кто просит
отставку в такое время, тому всаживают пулю в спину. Лейтенант то закрывал,
то открывал глаза. Всаживают пулю в спину. Гроза уже где-то близко. Потому
так жарко. Неизбежная, как эта война, она сейчас обрушится на голову. Вот и
опустились жалюзи дождевых потоков. С деревянных стен и потолка брызжет
водяная пыль. Он взял шинель и набросил на себя. Война. Азиаты могут
приплыть в дождь на своих судах и внезапно атаковать из ливня. На их
гобеленах золотыми нитями вытканы драконы, драконы и воины - трудно сказать,
что длиннее: усы, клыки или кинжалы, - так же и азиаты могут явиться сюда,
вплетенные в нити дождя. Он задремал. Робкий танец капель на скатах крыши.
Отзвуки удалявшейся битвы, удалявшейся по мере того, как другая битва рушила
его сон. Ему снилось, что он проснулся, но все еще спит и бьется во сне
против тех, кого в тот недобрый час защищал от крестьян, - корней, вырванных
из земли. Какой поворот стрелки вечных часов заставил его сражаться теперь
на стороне тех, кого он сдерживал вчера, приказав солдатам взять их на
прицел? И отдал бы команду: "Огонь!", "Огонь!"
Но сейчас он идет вместе с ними и за них. Его сабля направлена в другую
сторону распаленною людской массой, неодолимым натиском оборванных и босых,
народом-тружеником, требующим земли, - и он приказывает повернуть оружие
против тех, кого охранял вчера.
Лейтенант свесил во сне руки из гамака, стараясь схватить что-то,
только бы не пустоту.
Взмахи рук. Их притягивал свет керосиновой лампы. Еще взмах и еще -
чуть не задели стекло, как руки слепого, который тянется к свету, ощущая
тепло огня. Грохот разбившейся вдребезги лампы его разбудил. Он еще видел
свои мятущиеся, словно бабочки, руки. Остановил их, поняв, что опрокинул
лампу, и видел только две большие бабочки. Но в одной руке он что-то сжимал.
Саблю. Сабля - теперь лишь отрывок сна.
Освободившись на вечер, лейтенант отправился в деревню. Жали ботинки.
Побаливала голова.
В дверях своего кабачка, лицом к площади стоял Пьедрасанта. Рубаха и
брюки белые, волосы взлохмачены. Он обратился к прохожему:
- Вы не думайте, что я вас подлавливаю. Просто увидел издалека, и
захотелось пригласить на кружечку пива.
- Сегодня я свободен от службы и вышел погулять... - Щетка усов лоснила
при разговоре кончик приплюснутого носа и верхнюю губу.
- Я так и подумал, когда увидел вас в гражданском.
- Ну как тут дела?
- Ничего.
- Ничего хорошего... или вправду ничего?
- А сеньор комендант жив-здоров? Как его ревматизм?
- Мучается...
- Жил здесь раньше один знахарь - чудеса творил с больными, но теперь
переехал на другой берег. Да, кстати, лейтенант, на том побережье, говорят,
заварухой пахнет.
- Только у вас тут и выпьешь холодного пивка.
- Специально охлаждаю. Так вот, лейтенант, я говорю, свара будто бы
затевается у нас с соседями из-за пограничной линии.
- Говорят... - ответил лейтенант, лишь теперь понявший смысл загадочных
намеков своего начальника.
- А если будет война, все пойдет прахом. Без войны-то еле держимся.
Денег-то вроде много, но что творится! Такие заведения, как мое, не пустуют.
"Тропикальтанера" швыряет тысячи долларов своим работникам. Но, как по
волшебству, когда приходит время расплачиваться, у людей ни песо не
остается, будто подчистую выметено. Похоже, что с одной стороны мы доим
золотого тельца, а с другой - мощным насосом все это из нас выкачивают.
- И с Японией война не за горами... - сказал офицер, вызывая
Пьедрасанту на откровенность.
- Война с Японией! Едва ли. Главная опасность - это столкновение с
нашими соседями. Они уже мобилизацию объявили. Людские и продовольственные
ресурсы собирают. Паршивое дело. Не хватает только, чтобы и у нас народ
призвали, тогда прощай доходы! Впрочем, обо всем этом сейчас еще
помалкивают. Люди прячутся по углам... и правильно делают. Боятся, что их
схватят и пошлют на убой. Бедняги солдатики, только и шлют их на убой.
- Вечные беспорядки...
- Пограничный конфликт. Так пишут в газетах. Соседи будто бы хотят
передвинуть в глубь нашей территории границу, проходящую по вершине горы...
Странно, что об этом заговорили вдруг ни с того ни с сего и в такой
воинственной форме... Конечно, и между братьями из-за пустяка дело может до
драки дойти, если начинать с ругани...
- Наш долг, Пьедрасанта, умереть за родину. Я тут же попрошу послать
меня на фронт. Мне осточертело побережье, и кашель одолевает, а на войне,
того и гляди, пару повышений получишь. Вернусь капитаном.
- Да, если с калеками столкнетесь, а так ведь, знаете, - зуб за зуб,
они тоже зевать не будут, когда пороха нанюхаются... Выпьем-ка еще по
стаканчику пива!
- Я ведь впервые вас угощаю, приятель. Солдату положена тройная порция,
а мы пьем только по второму.
- Тогда третий - мой...
- Люди всегда могут договориться. Ладно, третий ваш. Не мешало бы и им
тоже посоветоваться со мной и с вами, чтобы уладить пограничный вопрос без
войны.
- А как же мое повышение?
- Ну, вам приносит выгоду война, а нам - мирное время.
- Мое почтение! Разве вы не наживаетесь в голодные времена? За ваше
здоровье! Пью, не дожидаясь, пока у вас осядет пена.
- А я бы советовал вам сбрить усы, они только щекочут губы и мужское
тщеславие...
- Вы индюку советуйте маис клевать, меня учить нечего. И с усами и без
них я себе цену знаю; не таков я, чтоб обиду спустить!
- Не лучше ли... еще по стаканчику пропустить?
- Хм, хозяина надо слушаться, но за этот плачу я!
Пьедрасанта наполнил стаканы. Янтарная жидкость разматывалась холодным
пенистым клубком. Поставив стаканы на стойку, он сказал:
- Я забыл поздравить вас с вашими миллионерами...
- Молчите лучше, хлопот с ними сколько было! К счастью, выкатились.
Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, не то вернутся. Ну и намаялись мы! Больше всего
их бабы осаждали. Как саранча на них набросились, и не шлюхи какие-нибудь,
нет, - честные женщины. А за деньги и наблудить готовы. Давайте поговорим о
чем-нибудь другом, тошно становится. Нечего думать об этих горемыках,
которые теперь со своим богатством еще больше горя хлебнут. Это неудачная
распродажа земель их спугнула, а то бы они тут еще покуролесили.
- Знаете, кто приобрел земли?
- Ведать не ведаю...
- Лино Лусеро, их бывший компаньон...
- Он мне нравится, - сказал офицер, устремляя ореховые глаза на
Пьедрасанту: а ты, мол, какого мнения?
- Мне тоже нравится. Плохого про него не скажешь. А земли эти - удачная
покупка: почти все они граничат с его участками. Он хочет поставить дело на
широкую ногу. Говорят, вложит капитал в культуры, на которые наибольший
спрос всюду... Вот так штука! Не он ли сам сюда жалует?
Лино сошел с лошади, привязал поводья к балкону у одного из окон
кабачка Пьедрасанты и поспешил в дом, ибо солнце палило нещадно.
- Огненный ливень, дон Пьедра, просто огненный ливень. Ну и места! -
проговорил он, войдя.
- И зонтов таких не найдется, чтоб от него укрыться, дон Лино, разве в
китайской лавочке...
- Только этого мне не хватало. И так уже "враг правительства", а с
таким зонтиком и вовсе "желтой опасностью" прослыву.
- Рекомендую вам, дон Лино: лейтенант гарнизона...
- Педро Доминго Саломэ, - сказал офицер, пожимая руку Лусеро.
- Лино Лусеро, если не возражаете. К вашим услугам. Живу в
"Семирамиде", - заходите, всегда будем рады.
- Пива, дон Лино?
- Пива с лимонадом. Только этим и утоляю жажду. А лейтенант, я вижу,
гуляет после долгих дней тяжкого труда:
- Идиотская работенка...
- Да уж, поднесли вам и вашим солдатам подарочек.
- И спасибо не сказали.
- Выпьем. За ваше здоровье, лейтенант. Ваше здоровье, Пьедрасанта...
- Вы уже слышали новость? - спросил хозяин кабачка. - Войной
попахивает.
- Читал я в вечерних газетах. Заголовки - во всю первую полосу, а
каждая буквица стоит уйму денег... Так, по крайней мере, говорил Лестер Мид,
а он-то знал, что к чему... Впрочем, лейтенант Саломэ, наверное, больше
нашего знает.
- Нет, не больше.
Осушив еще стакан пива и отнюдь не утолив жажды, Лусеро попросил
Пьедрасанту сообщить некоторые сведения о плантациях своих бывших товарищей
по акционерному обществу, так как землю он приобрел через посредника. За тем
он и приехал. Записал что-то, распрощался с лейтенантом и вышел в горнило
дня. Пьедрасанта проводил его на улицу.
- Если будет заварушка, дон Лино, по миру пойдем. Совсем завянет
торговля...
- Тогда и впрямь останется только мух гонять. Вас и так зовут
"Пьедрасанта-мухолов"...
- Спасибо на добром слове, утешили!
Саломэ, подойдя к прилавку, потребовал у приказчика коробку папирос и
спички и полез было в карман, но Пьедрасанта испуганно схватил его за руку:
- Это преступление, дорогой друг, преступление платить за такие мелочи!
Саломэ наотрез отказался от даровых папирос и спичек.
- Вы меня обижаете, я просто их не возьму, если вы откажетесь от денег.
Или вы думаете, раз я военный, меня надо и поить и угощать? Очень
ошибаетесь.
- Не сердитесь, я пошутил.
- Не терплю таких шуток.
- Коли так, разыграем это в кости, если желаете.
- Согласен, но тогда будем разыгрывать все.
- Дай-ка стакан и кости, - приказал Пьедрасанта помощнику, - и налей
еще пару пива, меня раззадорил этот будущий генерал.
Группа крестьян, в основном - мужчины, показалась на углу улицы,
ведущей к плантациям, и, видно, направлялась к муниципалитету. Во главе
шествовал судья, рядом с ним парни с бело-синим флагом. Толпа остановилась
перед муниципалитетом, откуда вышел алькальд. Судья, обратившись к нему, в
сбивчивой речи изложил просьбу созвать людей на открытую сходку, чтобы народ
мог во всеуслышание заявить властям о своей готовности выполнить свой
патриотический долг в минуту чрезвычайной опасности.
- ...Родина в опасности... Враг наготове... Все, как один, на защиту
земли наших предков...
Последние слова судьи потонули в аплодисментах и криках одобрения.
- Ну-ка, стопочку! - крикнул с порога рыжий Корунко; он еще никак не
мог прийти в себя с тех пор, как у него из рук ускользнула ночь. - Стопочку
того же самого для разнообразия, - повторил он, подходя к лейтенанту и
хозяину лавчонки, которые разыгрывали в кости пиво, спички и папиросы.
- Рома или белой? - спросил приказчик.
- Безразлично...
И, облокотившись на стойку, держа в руке рюмку, он сплюнул -
нескончаемо длинная струйка слюны иссякла у самого пола.
- Знаете, что я вам скажу? - Выпив, он хлопнул себя по груди ногтистой
рукой, чтобы легче прошло, и шагнул к игрокам. - Мировой судья, мой братец,
просто американский подчищала, и война эта тухлым пахнет, раз он к ней
примазался. От нее так и разит гринговым духом.
Между тем в муниципалитете сочиняли воззвание к народу: всем
предлагалось подписать волнующую петицию, содержащую просьбу к правительству
возглавить вооруженную защиту священной земли родины и призывающую все
муниципалитеты республики немедленно выступить с оружием в руках.
В поисках рыжего в лавку вошла, жуя резинку, Тояна, дородная и дебелая,
румянец во всю щеку.
- Слышь, Корунко, - схватила она его за руку,если пойдешь на войну, я
соберу для тебя белье и провизию. Тебе что нужно?
Рыжий отдернул руку и ответил вопросом на вопрос:
- А ты думаешь, если я люблю выпить, то тут же схвачу винтовку и
побегу? Знаешь ли ты, что это за война? Мне знакомы такие дела, потому я и
говорю. С одной стороны границы - одна ягодица, с той - другая, и обе