Однажды к нам гость
из далеких прибыл краев
И передал мне
привезенное им письмо.
В начале письма -
как тоскует по мне давно,
И далее все -
как мы долго в разлуке с ним.
Письмо положила
в рукав и ношу с собой.
Три года прошло,
а не стерлись эти слова...
Что сердце одно
любит преданно на всю жизнь,
Боюсь, господин,
неизвестно тебе о том.
Однажды к нам гость
из далеких прибыл краев,
И передал мне
он узорчатой ткани кусок:
Меж нами легло
десять тысяч и больше ли,
Но давний мой друг
все же сердцем своим со мной.
В узоре чета
юань-ян, неразлучных птиц.
Из ткани скрою
одеяло "на радость двоим".
Его подобью
ватой - нитями вечной любви.
Его окаймлю
бахромой - неразрывностью уз.
Как взяли бы клей
и смешали с лаком в одно, -
Возможно ли их
после этого разделить!
Ясный месяц на небе -
белый и яркий, яркий -
Осветил в моей спальне
шелковый полог кровати.
И в тоске и печали
глаз я уже не смыкаю,
И, накинув одежду,
не нахожу себе места...
У тебя на чужбине
хоть и бывает радость,
Ты бы все-таки лучше
в дом наш скорей вернулся.
Выхожу из покоев,
долго одна блуждаю:
О тоске моей мысли
разве кому перескажешь?..
И, вглядевшись в дорогу,
снова к себе возвращаюсь.
Тихо падая, слезы
платье мое орошают.
III в. до н. э.-III в. н. э.
Перевод А.Ахматовой
Я прежде был приближен к трону,
Теперь изгнанье - жребий мой.
Здесь Цюй Юань свой путь преславный
Окончил в глубине речной.
Тебе, река Сяншуй, вверяю
Мой горестный, мой гневный стих.
Мудрец попал в коварства сети
И умер, задохнувшись в них.
Увы! Увы! О том я плачу,
Кто радостных не знал часов.
Нет феникса и чудо-птицы,
И все под властью хищных сов.
Увы, глупец прославлен ныне,
Бесчестный властью наделен.
Вступивший в бой со злом и ложью,
Мудрец на гибель обречен.
Бо И корыстным называют,
Убийцу Дао Чжэ - святым.
Свинцовый нож считают острым,
А длинный меч Мо-се - тупым.
Вотще погиб учитель мудрый.
Как не грустить, не плакать мне?
Нет больше золотых сосудов,
А глина грубая в цене.
Волов впрягают в колесницы,
Осел опередил коней,
Породистый скакун уныло
В повозке тащит груз камней.
Уборов иньских шелк не в моде,
Он в обуви подстилкой стал.
О Цюй Юане я горюю -
Он в жизни это испытал.
Я говорю:
Нет княжества его, и он меня не знает,
Но я о нем грущу, я скорбью угнетен.
Крылами легкими взмахнув, умчался феникс,
И, устремляясь ввысь, все уменьшался он.
Чтобы сберечь себя, он прячется в глубинах,
На дне с драконами, под влагой быстрых рек:
Чтоб стать невидимым, он стер свое сиянье,
Но с мелкотой речной не будет знаться ввек.
Все почитать должны мудрейших добродетель,
От мира грязного таиться нужно нам,
Тот вороной скакун, который терпит путы
И уши опустил, - подобен жалким псам.
И все же Цюй Юань виновен в том, что медлил
Расстаться с князем Чу, от козней злых уйти, -
Покинуть бы ему любимую столицу
И, странником бродя, иной приют найти.
С высот заоблачных могучий феникс, видя
Всех добродетельных, слетает им помочь,
Но если зло и ложь скрывает добродетель,
Он вновь взмывает ввысь и улетает прочь.
Известно это всем: в запрудах мелководных
Большие осетры не могут долго жить.
Лягушкам, что кишат в канаве узкой,
Огромной рыбы ход легко остановить.
Перевод Г.Ярославцева
В свободный день я поднялся на башню
И пристально смотрю вокруг, угрюм.
Мне хочется печаль мою рассеять
И разогнать поток тревожных дум.
Уходят вдаль открытые просторы,
Смотрю на землю с птичьей высоты.
По сторонам от башни воды Чжана
Здесь разлились, прозрачны и чисты.
То место, где врастает в землю башня,
Примкнуло к острову в изгибе Цзу,
Каналы полноводные сверкают
Среди равнины далеко внизу.
На севере - курган могильный Тао,
А дальше - невозделанна земля;
На западе - холм Чжао, тучным рисом
Засеяны поемные поля.
Я вижу - все вокруг меня прекрасно,
Но не родная это сторона.
Удержат ли меня ее богатства,
И восхищенья стоит ли она?
Волнения и смуты в отчем крае
В чужие земли бросили меня.
Двенадцать лет я с родиной в разлуке,
Двенадцать лет, до нынешнего дня!
Как мне уйти от горестных раздумий,
Когда душа истерзана тоской?
Я вдаль смотрю, склонившись на перила,
И грежу возвращением домой.
Мне кажется, что там, за этой далью,
Где сблизился с землею небосвод,
Места родные различаю смутно,
Поля, леса за гранью гор и вод...
Но я оторван от моей отчизны:
Там, вдалеке, лишь цепь Цзиншаньских гор.
Непрошеной слезою отуманен,
Теряет остроту, слабеет взор.
Не суждено желанный край увидеть -
Так воздуха бы с родины хлебнуть!
И я навстречу северному ветру
Спешу подставить жаждущую грудь.
Почтенный Ни, попавший в Чэнь когда-то
И там в тоске прожив трехлетний срок,
Воскликнул в горе: "Дайте мне вернуться!"
Без родины он больше жить не мог!
Чжун И из Чу, попав в тюрьму, на лютне
Лишь чуйские мелодии играл;
И Чжуан Си, как ни был знаменит он,
Родные песни юга вспоминал.
И бедняки, и знатные вельможи
Свой край навек забыть бы не смогли.
Как чувства у людей и мысли схожи,
Когда они от родины вдали!..
Дорога кружит и уходит в дали,
И поднялась вода у переправ.
О, если б ровным был путь государя!
О, если б мудр он был во всем и прав!
Тогда б и я в горении высоком
Ему бы мог все силы посвятить.
Но дни бегут и месяцы уходят,
А время - невозможно воротить.
Удастся ль мне способности и силы
На родине далекой применить?
Мне страшно оттого, что чист колодец,
Но люди из него не смогут пить.
Заходит солнце. Медленно шагаю,
Тоскою угнетенный, вдоль перил,
Теряет краски и темнеет небо,
И ветер с новой силою завыл.
В испуге сбилось стадо, и тревожный
Над головою слышу птичий хор;
А там, внизу, в полях - все так же тихо,
Там бесконечный тянется простор.
Вниз по ступенькам с башни я спускаюсь,
Печаль и гнев мою сдавили грудь.
Я места не найду себе до ночи,
В раздумье тяжком не смогу уснуть.
265-420
Перевод Л. Эйдлина
Пришел недород...
Голод из дому гонит меня,
Я просто не знаю,
куда от него мне бежать.
Иду я, иду,
и сюда в переулок прибрел,
И в дверь постучался,
и что-то промолвил с трудом.
Но добрый хозяин
беду мою понял без слов
И, дар мне вручая.
меня к себе в гости зовет.
Смеемся, толкуем,
пока не спускается ночь.
Нам чашу приносят,
и мы осушаем ее.
И радость на сердце,
так новый знакомый мне мил.
И, слово за словом,
слагаются эти стихи...
"Ты вновь возродил
древней матушки-прачки добро,
Но стыд меня гложет,
что я не талантливый Хань,
Что я в благодарность
тебя отдарить не могу,
Что только за гробом
мое воздаянье тебе!"
Стихи о разном
В мире жизнь человека
не имеет корней глубоких.
Упорхнет она, словно
над дорогой легкая пыль.
И развеется всюду,
вслед за ветром, кружась, умчится.
Так и я, здесь живущий,
не навеки в тело одет...
Опустились на землю -
и уже меж собой мы братья:
Так ли важно, чтоб были
кость от кости, от плоти плоть?
Обретенная радость
пусть заставит нас веселиться, -
Тем вином, что найдется,
угостим соседей своих!
В жизни время расцвета
никогда не приходит снова,
Да и в день тот же самый
трудно дважды взойти заре.
Не теряя мгновенья,
вдохновим же себя усердьем,
Ибо годы и луны
человека не станут ждать!
К ночи бледное солнце
в вершинах западных тонет.
Белый месяц на смену
встает над восточной горой.
Далеко-далеко
на все тысячи ли сиянье.
Широко-широко
озаренье небесных пустот...
Появляется ветер,
влетает в комнаты дома,
И подушку с циновкой
он студит в полуночный час.
В том, что воздух другой,
чую смену времени года.
Оттого что не сплю,
нескончаемость ночи узнал.
Я хочу говорить -
никого, кто бы мне ответил.
Поднял чарку с вином
и зову сиротливую тень...
Дни - и луны за ними -
покинув людей, уходят.
Так свои устремленья
я в жизнь претворить и не смог.
Лишь об этом подумал -
и боль меня охватила,
И уже до рассвета
ко мне не вернется покой!
Краски цветенья
нам трудно надолго сберечь.
День увяданья
отсрочить не может никто.
То, что когда-то,
как лотос весенний, цвело,
Стало сегодня
осенней коробкой семян...
Иней жестокий
покроет траву на полях.
Сникнет, иссохнет,
но вся не погибнет она!
Солнце с луною
опять совершают свой круг,
Мы же уходим,
и нет нам возврата к живым.
Сердце любовно
к прошедшим зовет временам.
Вспомню об этом -
и все оборвется внутри!
"Мыслью доблестный муж
устремлен за Четыре Моря",
Я ж хочу одного -
чтобы старости вовсе не знать;
Чтоб родные мои
собрались под единой крышей,
Каждый сын мой и внук -
все друг другу спешили помочь;
Чтоб кувшин и струна
целый день пребывали со мною,
Чтобы в чаре моей
никогда не скудело вино;
Чтоб, ослабив кушак,
насладился я радостью полной,
И попозже вставал,
и пораньше ко сну отходил...
Ну, а что мне до тех,
кто живет в современном мире,
Угль горящий и лед
чью, враждуя, заполнили грудь?
Век свой кончат они
и вернутся под свод могильный,
И туда же уйдет
их тревога о славе пустой!
Вспоминаю себя
полным сил в молодые годы.
Хоть и радости нет,
а бывал постоянно весел.
Неудержной мечтой
унесен за Четыре Моря,
Я на крыльях парил
и хотел далеко умчаться.
Чередой, не спеша
исчезали лета и луны.
Те желанья мои
понемногу ушли за ними.
Вот и радость уже
не приносит с собой веселья:
Непрестанно теперь
огорчают меня заботы.
Да и сила во мне
постепенно идет на убыль,
С каждым днем для меня
все в сравнении с прошлым хуже.
В тихой заводи челн
ни на миг не могу я спрятать:
Сам влечет он меня,
не давая стоять на месте.
А пути впереди
так ли много еще осталось?
И не знаю пока,
где найду для причала берег...
Людям прежних веков
было жаль и кусочка тени.
Мысль об этом одном
в содроганье меня приводит!
Я ведь, следуя древним,
не оставлю золото детям.
Не истрачу, то что же
после смерти с ним буду делать?
Я, бывало, услышав
поученья старших годами,
Закрывал себе уши:
их слова меня раздражали.
И должно же случиться, -
проведя на свете полвека,
Вдруг дошел до того я,
что и сам теперь поучаю!
Отыскать я пытаюсь
радость прежней поры расцвета.
И мельчайшей крупинки
у меня не найдется больше.
И уходит-уходит
все быстрее и дальше время.
С этой жизнью своею
разве можешь встретиться снова?
Все, что в доме, истрачу,
чтоб наполнить его весельем
И угнаться за этим
лет и лун стремительным бегом.
Уехать, уехать...
Куда же ведет дорога?
На Южную гору:
в ней старое есть жилище.
Солнце с луною
никак не хотят помедлить,
Торопят друг друга
четыре времени года.
Ветер холодный
обвеял голые ветви.
Опавшей листвою
покрыты длинные тропы...
Юное тело
от времени стало дряхлым,
И темные пряди
давно уже поседели.
Знак этот белый
отметил голову вашу,
И путь перед вами
с тех пор все уже и уже.
Дом мой родимый -
всего лишь двор постоялый,
И я здесь как будто
тот гость, что должен уехать.
Всем известно, что люди
получают то, что им надо,
Я же в жизни неладной
отошел от полезных правил.
Значит, так и должно быть,
ничего не поделать с этим...
И тогда остается
от наполненной чарки радость!
Вместо пахоты службой
содержать я себя не думал,
А увидел призванье
в листьях тутов, колосьях в поле.
Я своими руками,
никогда не ленясь, работал,
Знал и холод и голод,
ел и отруби, пищу бедных.
Разве ждал я обилья,
что превысит меру желудка?
Мне другого не надо,
как наесться простой крупою.
Для защиты от стужи
мне довольно холстины грубой.
Под некрашеной тканью
я спасусь от летнего солнца.
Даже скудости этой
не привык я иметь в достатке -
Вот что горько и больно,
вот что ранит меня печалью!
Далеко от семьи
я в скитаньях по службе опять.
Мое сердце, одно,
в двух местах этих разных живет.
Слезы скрыл рукавом -
на восток убегает ладья.
По теченью плыву,
поспешая за временем вслед.
Все же солнце зашло,
и созвездия Мао и Син
Тоже прячут себя
за вершинами западных гор.
Здесь унынье во всем,
здесь сливается небо с землей.
Я в тяжелой тоске
вспоминаю покинутый дом.
Рвусь душою к нему.
Я мечтаю вернуться на юг,
Но дорога длинна,
и надежда не тешит меня.
Цепь застав и мостов
все равно не убрать мне с пути!
Даже весть не дойдет,
и себя я вверяю стихам...
Я, пока не служил,
буйство помыслов дерзких смирял.
Мчалось время стремглав,
я держать себя больше не мог.
Так я ринулся в путь,
где привалов и отдыха нет.
Снарядился и сел
и погнал до восточных вершин.
Туч нависших туман
словно мускус пахучий принес
И холодной волной
под одежду ударил мне в грудь.
Смена лун и годов
проходила своею чредой,
Я ж, однажды прибыв,
задержался на долгие дни.
Мне с волненьем сейчас
вспоминаются нити семьи,
Эти чувства, каких
так давно уже был я лишен.
За годами года -
десять минуло лет наконец,
Не навеки же я
был опутан чужими людьми.
Двор закрыла и дом
тень дерев, что остались в живых.
Не заметишь, как вдруг
солнце тоже исчезнет с луной!
Я в скитаньях моих
не сказать чтоб ушел далеко.
Но назад оглянусь -
как был ветер холодный суров!
Снова ласточка в срок
поднимается в воздух весной
И, летя в вышину,
пыль со стрех обметает крылом.
Гуси с дальних границ
о потере приюта скорбят -
Жили здесь, и назад
возвращаться им в северный край.
В одиночестве кунь
прокричит среди чистой воды:
Птица там и в жару,
и в осеннего инея дни.
Воспеваю бедных ученых
Во вселенной все сущее
обретает свою опору.
Сиротливому облаку
одному приютиться негде.
В дали, дали безвестные
в пустоте небес исчезает,
Не дождавшись до времени,
чтоб увидеть последний отблеск.
Чуть рассветное зарево
распахнет ночные туманы,
Как пернатые стаями
друг за дружкой уже летают.
Позже всех, очень медленно
вылетает из леса птица
И задолго до вечера
возвращается в лес обратно...
В меру сил и старания
не сходя с колеи старинной,
Разве тем не обрек себя
на лишения и на голод?
А вдобавок и дружества
если более не узнаешь,
Что случится от этого
и какая нужда в печали?
Как пронзителен холод,
когда близится вечер года.
В ветхой летней одежде
я погреться на солнце сел...
Огород мой на юге
потерял последнюю зелень.
Оголенные ветви
заполняют северный сад.
Я кувшин наклоняю,
не осталось уже ни капли,
И в очаг заглянул я,
но не видно в нем и дымка.
Лишь старинные книги
громоздятся вокруг циновки.
Опускается солнце,
а читать их все недосуг.
Жизнь на воле без службы
не равняю с бедою чэньской,
Но в смиренности тоже
возроптать на судьбу могу.
Что же мне помогает
утешенье найти в печали?
Только память о древних,
живших в бедности мудрецах!
Ученый Чжунвэй
любил свой нищенский дом.
Вокруг его стен
разросся густой бурьян.
Укрывшись от глаз,
знакомство с людьми прервал.
Стихи сочинять
с искусством редким умел.
И в мире затем
никто не общался с ним,
А только один
Лю Гун навещал его...
Такой человек,
и вдруг - совсем одинок?
Да лишь потому,
что мало таких, как он:
Жил сам по себе,
спокойно, без перемен -
И радость искал
не в благах, не в нищете!
В житейских делах
беспомощный был простак.
Не прочь бы и я
всегда подражать ему!
Поминальная песня
Если в мире есть жизнь,
неизбежна за нею смерть.
Даже ранний конец
не безвременен никогда.
Я под вечер вчера
был еще со всеми людьми,
А сегодня к утру
в списке душ уже неживых.
И рассеялся дух
и куда же, куда ушел?
Оболочке сухой
дали место в древе пустом...
И мои сыновья,
по отцу тоскуя, кричат,
Дорогие друзья
гроб мой держат и слезы льют.
Ни удач, ни потерь
я не стану отныне знать,
И где правда, где ложь,
как теперь смогу ощутить?
Через тысячу лет,
через десять тысяч годов
Память чья сохранит
нашу славу и наш позор?
Но досадно мне то,
что, пока я на свете жил,
Вволю выпить вина
так ни разу и не пришлось!
Прежде было ли так,
чтоб напиться я вдоволь мог,
А сегодня вино
здесь нетронутое стоит.
На весеннем вине
ходят пенные муравьи.
Я когда же теперь
вновь испробую вкус его?
И подносов с едой
предо мною полным-полно.
И родных и друзей
надо мной раздается плач.
Я хочу говорить,
но во рту моем звуков нет.
Я хочу посмотреть,
но в глазах моих света нет.
Если в прежние дни
я в просторном покое спал,
То сегодня усну
я в травой заросшем углу...
Так я в утро одно
дом покинул, в котором жил,
Дом, вернуться куда
никогда не наступит срок!
Все кругом, все кругом
заросло сплошною травой.
И шумят и шумят
серебристые тополя...
Когда иней суров
и девятый месяц настал,
Провожают меня
на далекий глухой пустырь...
Ни в одной стороне
человеческих нет жилищ,
И могильный курган
возвышается, как утес.
Кони, в грусти по мне,
прямо к небу взывая, ржут.
Ветер, в грусти по мне,
скорбно листьями шелестит...
Тихий темный приют
лишь однажды стоит закрыть,
И на тысячи лет
распрощаешься ты с зарей.
И на тысячи лет
распрощаешься ты с зарей,
Величайший мудрец
не сумеет тебе помочь...
Было много людей,
проводивших меня сюда,
из далеких прибыл краев
И передал мне
привезенное им письмо.
В начале письма -
как тоскует по мне давно,
И далее все -
как мы долго в разлуке с ним.
Письмо положила
в рукав и ношу с собой.
Три года прошло,
а не стерлись эти слова...
Что сердце одно
любит преданно на всю жизнь,
Боюсь, господин,
неизвестно тебе о том.
Однажды к нам гость
из далеких прибыл краев,
И передал мне
он узорчатой ткани кусок:
Меж нами легло
десять тысяч и больше ли,
Но давний мой друг
все же сердцем своим со мной.
В узоре чета
юань-ян, неразлучных птиц.
Из ткани скрою
одеяло "на радость двоим".
Его подобью
ватой - нитями вечной любви.
Его окаймлю
бахромой - неразрывностью уз.
Как взяли бы клей
и смешали с лаком в одно, -
Возможно ли их
после этого разделить!
Ясный месяц на небе -
белый и яркий, яркий -
Осветил в моей спальне
шелковый полог кровати.
И в тоске и печали
глаз я уже не смыкаю,
И, накинув одежду,
не нахожу себе места...
У тебя на чужбине
хоть и бывает радость,
Ты бы все-таки лучше
в дом наш скорей вернулся.
Выхожу из покоев,
долго одна блуждаю:
О тоске моей мысли
разве кому перескажешь?..
И, вглядевшись в дорогу,
снова к себе возвращаюсь.
Тихо падая, слезы
платье мое орошают.
III в. до н. э.-III в. н. э.
Перевод А.Ахматовой
Я прежде был приближен к трону,
Теперь изгнанье - жребий мой.
Здесь Цюй Юань свой путь преславный
Окончил в глубине речной.
Тебе, река Сяншуй, вверяю
Мой горестный, мой гневный стих.
Мудрец попал в коварства сети
И умер, задохнувшись в них.
Увы! Увы! О том я плачу,
Кто радостных не знал часов.
Нет феникса и чудо-птицы,
И все под властью хищных сов.
Увы, глупец прославлен ныне,
Бесчестный властью наделен.
Вступивший в бой со злом и ложью,
Мудрец на гибель обречен.
Бо И корыстным называют,
Убийцу Дао Чжэ - святым.
Свинцовый нож считают острым,
А длинный меч Мо-се - тупым.
Вотще погиб учитель мудрый.
Как не грустить, не плакать мне?
Нет больше золотых сосудов,
А глина грубая в цене.
Волов впрягают в колесницы,
Осел опередил коней,
Породистый скакун уныло
В повозке тащит груз камней.
Уборов иньских шелк не в моде,
Он в обуви подстилкой стал.
О Цюй Юане я горюю -
Он в жизни это испытал.
Я говорю:
Нет княжества его, и он меня не знает,
Но я о нем грущу, я скорбью угнетен.
Крылами легкими взмахнув, умчался феникс,
И, устремляясь ввысь, все уменьшался он.
Чтобы сберечь себя, он прячется в глубинах,
На дне с драконами, под влагой быстрых рек:
Чтоб стать невидимым, он стер свое сиянье,
Но с мелкотой речной не будет знаться ввек.
Все почитать должны мудрейших добродетель,
От мира грязного таиться нужно нам,
Тот вороной скакун, который терпит путы
И уши опустил, - подобен жалким псам.
И все же Цюй Юань виновен в том, что медлил
Расстаться с князем Чу, от козней злых уйти, -
Покинуть бы ему любимую столицу
И, странником бродя, иной приют найти.
С высот заоблачных могучий феникс, видя
Всех добродетельных, слетает им помочь,
Но если зло и ложь скрывает добродетель,
Он вновь взмывает ввысь и улетает прочь.
Известно это всем: в запрудах мелководных
Большие осетры не могут долго жить.
Лягушкам, что кишат в канаве узкой,
Огромной рыбы ход легко остановить.
Перевод Г.Ярославцева
В свободный день я поднялся на башню
И пристально смотрю вокруг, угрюм.
Мне хочется печаль мою рассеять
И разогнать поток тревожных дум.
Уходят вдаль открытые просторы,
Смотрю на землю с птичьей высоты.
По сторонам от башни воды Чжана
Здесь разлились, прозрачны и чисты.
То место, где врастает в землю башня,
Примкнуло к острову в изгибе Цзу,
Каналы полноводные сверкают
Среди равнины далеко внизу.
На севере - курган могильный Тао,
А дальше - невозделанна земля;
На западе - холм Чжао, тучным рисом
Засеяны поемные поля.
Я вижу - все вокруг меня прекрасно,
Но не родная это сторона.
Удержат ли меня ее богатства,
И восхищенья стоит ли она?
Волнения и смуты в отчем крае
В чужие земли бросили меня.
Двенадцать лет я с родиной в разлуке,
Двенадцать лет, до нынешнего дня!
Как мне уйти от горестных раздумий,
Когда душа истерзана тоской?
Я вдаль смотрю, склонившись на перила,
И грежу возвращением домой.
Мне кажется, что там, за этой далью,
Где сблизился с землею небосвод,
Места родные различаю смутно,
Поля, леса за гранью гор и вод...
Но я оторван от моей отчизны:
Там, вдалеке, лишь цепь Цзиншаньских гор.
Непрошеной слезою отуманен,
Теряет остроту, слабеет взор.
Не суждено желанный край увидеть -
Так воздуха бы с родины хлебнуть!
И я навстречу северному ветру
Спешу подставить жаждущую грудь.
Почтенный Ни, попавший в Чэнь когда-то
И там в тоске прожив трехлетний срок,
Воскликнул в горе: "Дайте мне вернуться!"
Без родины он больше жить не мог!
Чжун И из Чу, попав в тюрьму, на лютне
Лишь чуйские мелодии играл;
И Чжуан Си, как ни был знаменит он,
Родные песни юга вспоминал.
И бедняки, и знатные вельможи
Свой край навек забыть бы не смогли.
Как чувства у людей и мысли схожи,
Когда они от родины вдали!..
Дорога кружит и уходит в дали,
И поднялась вода у переправ.
О, если б ровным был путь государя!
О, если б мудр он был во всем и прав!
Тогда б и я в горении высоком
Ему бы мог все силы посвятить.
Но дни бегут и месяцы уходят,
А время - невозможно воротить.
Удастся ль мне способности и силы
На родине далекой применить?
Мне страшно оттого, что чист колодец,
Но люди из него не смогут пить.
Заходит солнце. Медленно шагаю,
Тоскою угнетенный, вдоль перил,
Теряет краски и темнеет небо,
И ветер с новой силою завыл.
В испуге сбилось стадо, и тревожный
Над головою слышу птичий хор;
А там, внизу, в полях - все так же тихо,
Там бесконечный тянется простор.
Вниз по ступенькам с башни я спускаюсь,
Печаль и гнев мою сдавили грудь.
Я места не найду себе до ночи,
В раздумье тяжком не смогу уснуть.
265-420
Перевод Л. Эйдлина
Пришел недород...
Голод из дому гонит меня,
Я просто не знаю,
куда от него мне бежать.
Иду я, иду,
и сюда в переулок прибрел,
И в дверь постучался,
и что-то промолвил с трудом.
Но добрый хозяин
беду мою понял без слов
И, дар мне вручая.
меня к себе в гости зовет.
Смеемся, толкуем,
пока не спускается ночь.
Нам чашу приносят,
и мы осушаем ее.
И радость на сердце,
так новый знакомый мне мил.
И, слово за словом,
слагаются эти стихи...
"Ты вновь возродил
древней матушки-прачки добро,
Но стыд меня гложет,
что я не талантливый Хань,
Что я в благодарность
тебя отдарить не могу,
Что только за гробом
мое воздаянье тебе!"
Стихи о разном
В мире жизнь человека
не имеет корней глубоких.
Упорхнет она, словно
над дорогой легкая пыль.
И развеется всюду,
вслед за ветром, кружась, умчится.
Так и я, здесь живущий,
не навеки в тело одет...
Опустились на землю -
и уже меж собой мы братья:
Так ли важно, чтоб были
кость от кости, от плоти плоть?
Обретенная радость
пусть заставит нас веселиться, -
Тем вином, что найдется,
угостим соседей своих!
В жизни время расцвета
никогда не приходит снова,
Да и в день тот же самый
трудно дважды взойти заре.
Не теряя мгновенья,
вдохновим же себя усердьем,
Ибо годы и луны
человека не станут ждать!
К ночи бледное солнце
в вершинах западных тонет.
Белый месяц на смену
встает над восточной горой.
Далеко-далеко
на все тысячи ли сиянье.
Широко-широко
озаренье небесных пустот...
Появляется ветер,
влетает в комнаты дома,
И подушку с циновкой
он студит в полуночный час.
В том, что воздух другой,
чую смену времени года.
Оттого что не сплю,
нескончаемость ночи узнал.
Я хочу говорить -
никого, кто бы мне ответил.
Поднял чарку с вином
и зову сиротливую тень...
Дни - и луны за ними -
покинув людей, уходят.
Так свои устремленья
я в жизнь претворить и не смог.
Лишь об этом подумал -
и боль меня охватила,
И уже до рассвета
ко мне не вернется покой!
Краски цветенья
нам трудно надолго сберечь.
День увяданья
отсрочить не может никто.
То, что когда-то,
как лотос весенний, цвело,
Стало сегодня
осенней коробкой семян...
Иней жестокий
покроет траву на полях.
Сникнет, иссохнет,
но вся не погибнет она!
Солнце с луною
опять совершают свой круг,
Мы же уходим,
и нет нам возврата к живым.
Сердце любовно
к прошедшим зовет временам.
Вспомню об этом -
и все оборвется внутри!
"Мыслью доблестный муж
устремлен за Четыре Моря",
Я ж хочу одного -
чтобы старости вовсе не знать;
Чтоб родные мои
собрались под единой крышей,
Каждый сын мой и внук -
все друг другу спешили помочь;
Чтоб кувшин и струна
целый день пребывали со мною,
Чтобы в чаре моей
никогда не скудело вино;
Чтоб, ослабив кушак,
насладился я радостью полной,
И попозже вставал,
и пораньше ко сну отходил...
Ну, а что мне до тех,
кто живет в современном мире,
Угль горящий и лед
чью, враждуя, заполнили грудь?
Век свой кончат они
и вернутся под свод могильный,
И туда же уйдет
их тревога о славе пустой!
Вспоминаю себя
полным сил в молодые годы.
Хоть и радости нет,
а бывал постоянно весел.
Неудержной мечтой
унесен за Четыре Моря,
Я на крыльях парил
и хотел далеко умчаться.
Чередой, не спеша
исчезали лета и луны.
Те желанья мои
понемногу ушли за ними.
Вот и радость уже
не приносит с собой веселья:
Непрестанно теперь
огорчают меня заботы.
Да и сила во мне
постепенно идет на убыль,
С каждым днем для меня
все в сравнении с прошлым хуже.
В тихой заводи челн
ни на миг не могу я спрятать:
Сам влечет он меня,
не давая стоять на месте.
А пути впереди
так ли много еще осталось?
И не знаю пока,
где найду для причала берег...
Людям прежних веков
было жаль и кусочка тени.
Мысль об этом одном
в содроганье меня приводит!
Я ведь, следуя древним,
не оставлю золото детям.
Не истрачу, то что же
после смерти с ним буду делать?
Я, бывало, услышав
поученья старших годами,
Закрывал себе уши:
их слова меня раздражали.
И должно же случиться, -
проведя на свете полвека,
Вдруг дошел до того я,
что и сам теперь поучаю!
Отыскать я пытаюсь
радость прежней поры расцвета.
И мельчайшей крупинки
у меня не найдется больше.
И уходит-уходит
все быстрее и дальше время.
С этой жизнью своею
разве можешь встретиться снова?
Все, что в доме, истрачу,
чтоб наполнить его весельем
И угнаться за этим
лет и лун стремительным бегом.
Уехать, уехать...
Куда же ведет дорога?
На Южную гору:
в ней старое есть жилище.
Солнце с луною
никак не хотят помедлить,
Торопят друг друга
четыре времени года.
Ветер холодный
обвеял голые ветви.
Опавшей листвою
покрыты длинные тропы...
Юное тело
от времени стало дряхлым,
И темные пряди
давно уже поседели.
Знак этот белый
отметил голову вашу,
И путь перед вами
с тех пор все уже и уже.
Дом мой родимый -
всего лишь двор постоялый,
И я здесь как будто
тот гость, что должен уехать.
Всем известно, что люди
получают то, что им надо,
Я же в жизни неладной
отошел от полезных правил.
Значит, так и должно быть,
ничего не поделать с этим...
И тогда остается
от наполненной чарки радость!
Вместо пахоты службой
содержать я себя не думал,
А увидел призванье
в листьях тутов, колосьях в поле.
Я своими руками,
никогда не ленясь, работал,
Знал и холод и голод,
ел и отруби, пищу бедных.
Разве ждал я обилья,
что превысит меру желудка?
Мне другого не надо,
как наесться простой крупою.
Для защиты от стужи
мне довольно холстины грубой.
Под некрашеной тканью
я спасусь от летнего солнца.
Даже скудости этой
не привык я иметь в достатке -
Вот что горько и больно,
вот что ранит меня печалью!
Далеко от семьи
я в скитаньях по службе опять.
Мое сердце, одно,
в двух местах этих разных живет.
Слезы скрыл рукавом -
на восток убегает ладья.
По теченью плыву,
поспешая за временем вслед.
Все же солнце зашло,
и созвездия Мао и Син
Тоже прячут себя
за вершинами западных гор.
Здесь унынье во всем,
здесь сливается небо с землей.
Я в тяжелой тоске
вспоминаю покинутый дом.
Рвусь душою к нему.
Я мечтаю вернуться на юг,
Но дорога длинна,
и надежда не тешит меня.
Цепь застав и мостов
все равно не убрать мне с пути!
Даже весть не дойдет,
и себя я вверяю стихам...
Я, пока не служил,
буйство помыслов дерзких смирял.
Мчалось время стремглав,
я держать себя больше не мог.
Так я ринулся в путь,
где привалов и отдыха нет.
Снарядился и сел
и погнал до восточных вершин.
Туч нависших туман
словно мускус пахучий принес
И холодной волной
под одежду ударил мне в грудь.
Смена лун и годов
проходила своею чредой,
Я ж, однажды прибыв,
задержался на долгие дни.
Мне с волненьем сейчас
вспоминаются нити семьи,
Эти чувства, каких
так давно уже был я лишен.
За годами года -
десять минуло лет наконец,
Не навеки же я
был опутан чужими людьми.
Двор закрыла и дом
тень дерев, что остались в живых.
Не заметишь, как вдруг
солнце тоже исчезнет с луной!
Я в скитаньях моих
не сказать чтоб ушел далеко.
Но назад оглянусь -
как был ветер холодный суров!
Снова ласточка в срок
поднимается в воздух весной
И, летя в вышину,
пыль со стрех обметает крылом.
Гуси с дальних границ
о потере приюта скорбят -
Жили здесь, и назад
возвращаться им в северный край.
В одиночестве кунь
прокричит среди чистой воды:
Птица там и в жару,
и в осеннего инея дни.
Воспеваю бедных ученых
Во вселенной все сущее
обретает свою опору.
Сиротливому облаку
одному приютиться негде.
В дали, дали безвестные
в пустоте небес исчезает,
Не дождавшись до времени,
чтоб увидеть последний отблеск.
Чуть рассветное зарево
распахнет ночные туманы,
Как пернатые стаями
друг за дружкой уже летают.
Позже всех, очень медленно
вылетает из леса птица
И задолго до вечера
возвращается в лес обратно...
В меру сил и старания
не сходя с колеи старинной,
Разве тем не обрек себя
на лишения и на голод?
А вдобавок и дружества
если более не узнаешь,
Что случится от этого
и какая нужда в печали?
Как пронзителен холод,
когда близится вечер года.
В ветхой летней одежде
я погреться на солнце сел...
Огород мой на юге
потерял последнюю зелень.
Оголенные ветви
заполняют северный сад.
Я кувшин наклоняю,
не осталось уже ни капли,
И в очаг заглянул я,
но не видно в нем и дымка.
Лишь старинные книги
громоздятся вокруг циновки.
Опускается солнце,
а читать их все недосуг.
Жизнь на воле без службы
не равняю с бедою чэньской,
Но в смиренности тоже
возроптать на судьбу могу.
Что же мне помогает
утешенье найти в печали?
Только память о древних,
живших в бедности мудрецах!
Ученый Чжунвэй
любил свой нищенский дом.
Вокруг его стен
разросся густой бурьян.
Укрывшись от глаз,
знакомство с людьми прервал.
Стихи сочинять
с искусством редким умел.
И в мире затем
никто не общался с ним,
А только один
Лю Гун навещал его...
Такой человек,
и вдруг - совсем одинок?
Да лишь потому,
что мало таких, как он:
Жил сам по себе,
спокойно, без перемен -
И радость искал
не в благах, не в нищете!
В житейских делах
беспомощный был простак.
Не прочь бы и я
всегда подражать ему!
Поминальная песня
Если в мире есть жизнь,
неизбежна за нею смерть.
Даже ранний конец
не безвременен никогда.
Я под вечер вчера
был еще со всеми людьми,
А сегодня к утру
в списке душ уже неживых.
И рассеялся дух
и куда же, куда ушел?
Оболочке сухой
дали место в древе пустом...
И мои сыновья,
по отцу тоскуя, кричат,
Дорогие друзья
гроб мой держат и слезы льют.
Ни удач, ни потерь
я не стану отныне знать,
И где правда, где ложь,
как теперь смогу ощутить?
Через тысячу лет,
через десять тысяч годов
Память чья сохранит
нашу славу и наш позор?
Но досадно мне то,
что, пока я на свете жил,
Вволю выпить вина
так ни разу и не пришлось!
Прежде было ли так,
чтоб напиться я вдоволь мог,
А сегодня вино
здесь нетронутое стоит.
На весеннем вине
ходят пенные муравьи.
Я когда же теперь
вновь испробую вкус его?
И подносов с едой
предо мною полным-полно.
И родных и друзей
надо мной раздается плач.
Я хочу говорить,
но во рту моем звуков нет.
Я хочу посмотреть,
но в глазах моих света нет.
Если в прежние дни
я в просторном покое спал,
То сегодня усну
я в травой заросшем углу...
Так я в утро одно
дом покинул, в котором жил,
Дом, вернуться куда
никогда не наступит срок!
Все кругом, все кругом
заросло сплошною травой.
И шумят и шумят
серебристые тополя...
Когда иней суров
и девятый месяц настал,
Провожают меня
на далекий глухой пустырь...
Ни в одной стороне
человеческих нет жилищ,
И могильный курган
возвышается, как утес.
Кони, в грусти по мне,
прямо к небу взывая, ржут.
Ветер, в грусти по мне,
скорбно листьями шелестит...
Тихий темный приют
лишь однажды стоит закрыть,
И на тысячи лет
распрощаешься ты с зарей.
И на тысячи лет
распрощаешься ты с зарей,
Величайший мудрец
не сумеет тебе помочь...
Было много людей,
проводивших меня сюда,