Авторов Коллектив. Сербия о себе. Сборник

   Как бы то ни было, факт остается фактом: в персональном плане стержень политически ангажированного неправительственного сектора составляла идеолого-политическая и культурная элита, сформированная в период до прихода к власти Милошевича. Эти люди в большинстве своем остались пленниками своего времени и подогнанной к нему (режимной или диссидентской) системы ценностей. Так, социализм, самоуправление и юго-славянство благодаря ключевым действующим лицам из самозваной «Другой Сербии» за одну ночь трансформировались в либерализм, гражданское общество и мультикультурализм. В то же время вошедшая в пословицы идеологическая исключительность и партийное сектантство сохранялись, нередко приобретая даже повышенную интенсивность. Наконец, как только появилась возможность от рассказов о «гражданском» перейти к «этатизму», старые кадры триумфально заявили о своем возвращении в Большую Политику и к своим чуть уменьшившимся привилегиям. Так замкнулся круг «гражданской ангажированности» в Сербии, чтобы открыть путь к старому идеологическому узаконению и «субъектам действий». Связь «неправительственных» элит с центрами актуальной политической силы представляет реальную картину того, чем занято сегодняшнее общественное мнение, особенно информационную сцену в Сербии.

* * *

   Новое распределение политических карт в Сербии обусловило исчезновение различий в (не)режимной ориентации отечественных СМИ. В основных чертах речь идет о следующем.
   Часть СМИ, сосредоточенных вокруг пресловутого фантомного АНЕМа, или организации, более известной под названием «Б92» (точнее, нескольких ее руководителей, одновременно осуществляющих бесчисленное количество различных функций в неопределенном треугольнике между радио, телевидением и «сетью»), старается осуществить новый вид монополии, при этом оставив за собой привилегию «независимости» (читай: спонсорства). Таким образом они, с одной стороны, продолжили бы «бороться за гражданское общество» (!?), а с другой стороны, в полном соответствии с «братковым менталитетом» на основании своих «старых партизанских заслуг» старались бы получить новые – государственные (значит – режимные) льготы в виде привилегированного вещания на всей территории государства, отсроченной уплаты налогов и т. п. Величина их воздействия на иностранных спонсоров обратно пропорциональна их реальному влиянию на отечественное общественное мнение.
   Другая часть того же котла бывшей «независимой журналистики» (руководство НУНСа, например) пытается напрямую вклиниться в ряды государственных СМИ и таким образом показать свою прежнюю ангажированность. Однако и они одновременно стараются сохранить собственную информационную продукцию, которая опять-таки все меньше спонсируется из прежних неисчерпаемых источников «международного сообщества». Желание владеть даже такими руинами, как РТС, очень велико, тогда как реальные шансы войти в это общественное пространство благодаря старым политическим заслугам с каждым днем уменьшаются.
   Третья часть «независимых» СМИ, та, которая с самого начала играла уверенно, то есть на рынке (прежде всего это печатные СМИ, особенно «Блиц» и «Глас јавности»), сегодня находится в наилучшем для дальнейшего развития своего дела положении. По правде говоря, они также не обладают иммунитетом от подмигиваний власти (пример: разрешение ТВ «Кошава»), но такие отношения входят в разряд того, чего уже просто невозможно и даже ненужно избегать. В той мере, в какой возьмут верх вызовы инструментализации, а их редакторы забудут о дипломатических карьерах (пример: БЕТА), вышеназванные СМИ с явно профилированной собственнической структурой занимают лучшую позицию и имеют шансы успешно пребывать и развиваться на будущем политическом и другом, более важном – экономическом рынке.
   В схожей, то есть благоприятной, ситуации находятся и остальные частные СМИ, хоть они и являются продуктом предыдущей эпохи. Их недвусмысленная собственническая позиция при новых, разумеется, политических договорах с актуальной властью позволит им соответствующим образом вписаться в политэкономические течения Сербии настолько, чтобы иметь возможность не только получать прибыль, но и профилировать политическую сцену Сербии (пример: РТВ «Пинк» и БК).
   Наконец, старые государственные СМИ сегодня находятся в наихудшем положении с тех пор, как существуют. Это в равной мере относится и к электронным СМИ, представленным тяжеловесными, неэффективными и непрофессиональными «командами» на государственном радио и телевидении, и к печатным СМИ типа «Политики» или «Борьбы», которые чуть быстрее проходят процесс политико-экономического перехода. Эти динозавры отечественной информационной сцены, судя по всему, пройдут через настоящее чистилище, то есть испытают радикальные изменения, которые в корне охватят существующий (не только унаследованный) кадровый и управленческий потенциал. Конечно, несомненно, что такие изменения не смогут быть реализованы посредством деятельности законодателей-узурпаторов, через их демократические решения, основанные на «высших европейских стандартах» (sic!), и какие-то советы или «регулятивные органы» (хорошим примером действия экспертной утопии является сегодняшний совет РТС; проект закона о радиотрансляции – его XY-версию даже не будем обсуждать).
   В таком информационно-политическом пространстве партии в Сербии пытаются навязать свое влияние. Классические государственные СМИ проходят сквозь бури столкновений между ДС и ДСС, тогда как сливки пока снимают старые комитетские кадры из информационных секций СКЮ (Союз коммунистов Югославии. – Прим. переводчика). Перебегая из вымирающего конгломерата неправительственных организаций в государственные учреждения, эти неискренние борцы за «гражданское общество» снова становятся партийными активистами. Для большего абсурда их теперешним ядром является партия, вероятно, самая маленькая и в избирательном плане самая незначительная часть ДОС. Конечно, речь идет о Социал-демократической унии (СДУ), суперактивного руководителя которой премьер Джинджич по мере надобности использует на различных экспертных заданиях в широком диапазоне от образования и здравоохранения до табачной и другой промышленности. Все-таки основой его политической деятельности является работа с кадрами внутри государственных СМИ. По нашему мнению, СДУ здесь является только трансмиссией гораздо более сильного, хотя и внутренне не очень любимого партнера – Демократической партии (похожая ситуация наблюдается в отношениях частей ГСС и ДСС). По правде говоря, руководствуясь принципом «ни себе, ни людям», то есть сознательно жертвуя качеством ради победы, на информационной сцене Сербии действительно доминирует ДС. Другое дело, что на данный момент, политически вполне оправданно и интеллигентно, она выдвигает на первый план одного из своих временных сателлитов (остальные социал-демократы, особенно «сексуально корректное» отделение, ждут заслуженной очереди), при этом приводя в отчаяние растерянное молоденькое руководство ДСС и их все более обеспокоенного лидера.
   Во всяком случае, кадровые решения с маленькой кухни досовского ЮЛа (Югославские левые, в этом плане идет гонка насмерть с ГСС) носят временный характер, что не означает их доброкачественности по отношению к заинтересованным действующим лицам, особенно принимая во внимание предвыборные расчеты, которые рано или поздно проявятся. Нужно ожидать, что в ситуации, когда внутри частных электронных СМИ раздел добычи уже произошел (ДС «контролирует» «Пинк», а ДСС – БК; другие телевизионные каналы второстепенны), решающее влияние на избирателей окажут традиционные государственные СМИ, сейчас официально возглавляемые «проверенными журналистами» и «независимыми экспертами». Они же в партийном плане контролируются еще одним доктором наук, на этот раз психологом Жарко Корачем. Цена его «промоушена» еще только станет известна. Какими же будут последствия для общественного мнения Сербии, если продолжится такая тенденция работы с кадрами, также предстоит увидеть. Между тем, судя по всему, отечественные СМИ продолжат явно и тайно отравлять наши мысли, причем некоторые члены ДОС на деле будут продолжать успешно демонстрировать и доказывать, что сербская политическая история проходит в ницшеанском ключе вечного возвращения и воли к абсолютной власти.

* * *

   Господство Милошевича оставило за собой необозримую массу разгромных действий, и опять-таки нужно трезво рассудить, что из этого изначально является результатом его неспособности, а что – долгосрочным наследием. В группу, не относящуюся к макиавеллизму Милошевича, попадают проблемы национального государства и национального самосознания, с одной стороны, и предпринимательского менталитета с традиционной общественной уравниловкой – с другой. Все настолько серьезно, что после всех наших страданий и даже свержения Вождя мы так и не знаем ни объема, ни состава того государства, в котором хотим жить. Даже с его названием не все понятно.
   Также все еще не реформированы государственные институты, то есть у нас нет действительно демократических – нескомпрометированных и некоррумпированных институтов, которые способствовали бы развитию национального осознания нашей особенности и рациональной рефлексии о внешнем мире, в котором мы живем. Только таким образом мы могли бы сделать из Сербии (и ее возможного союза с Черногорией) настоящее национальное, то есть трансэтническое, государство, чьи граждане были бы не рабами своего культурного или языкового происхождения, а автономными индивидуумами, добровольно, в соответствии с личными интересами принимающими правовые институты страны, в которой живут. В этом случае «иностранцами» останутся только те, кто ими и является – граждане других политических сообществ. Проблема в том, что еще не произошло переустройства политической системы, в особенности правосудия и исполнительной власти, а также нового устройства экономики и всего отсюда проистекающего (образование, социальная защита и т. д.). Все эти проблемы по примеру Милошевича все так же откладывают в долгий ящик в надежде, что они разрешатся сами собой. Не разрешатся! Поэтому новые власти должны взять на себя ответственность, и немедленно. По этому и запомнятся новые люди во власти в политической истории Сербии: или как случайные наследники пресловутого полутирана, или же как люди слова и дела.
   В связи с этим особенно важно, какой идеологический проект будет доминировать в обществе. Стечение разных исторических обстоятельств и появление независимого государства – каким бы оно ни было изнутри и даже как бы оно ни называлось – привели к тому, что сербы привыкли идентифицировать себя с любым режимом – «только бы наш был» и обеспечивал нам мнимую суверенность. Отсюда и готовность к жертвам за «наш образ жизни», о котором на самом деле неизвестно практически ничего, кроме того, что он отличается от других. Парадоксальная и почти иррациональная, такая констатация, как нам кажется, очень точна, поэтому именно из нее нужно исходить при некой более продуманной формулировке проекта нашего «лучшего будущего». Принимая во внимание то, что ключевым нашим отличием все-таки является православие, причем скорее как привычка и в меньшей степени (или совсем не) как вера, для начала нужно сделать усилие и найти в этом духовном пространстве точку опоры против искушений, которые уже есть и еще нас ожидают. В конце концов не будем забывать, что вся сегодняшняя Европа является результатом болезненных, но все же плодотворных процессов приспособления христианского мира к течению современного «разочарования мира» и всего того, что следует из этого «искоренения».
   Разумеется, определение православия как основной матрицы национального самосознания не является и не может быть призывом к какой-нибудь «поповской политике» или православному клерикализму. В сущности это просто попытка в общем хаосе самосознания и идеологическом блуждании найти тот фундамент, на котором можно построить национальный дом. Разумеется, это ни в коем случае не означает привилегированного положения одной конфессии и ее иерархии на государственном уровне. Широкое обращение к духовным ценностям в таком обществе, как наше, независимо от унаследованных мыслительных стереотипов левонастроенных атеистических критиков, судя по всему, может способствовать сближению с (пост)современным миром и его универсальными, по крайней мере по замыслу, ценностями. Вот почему (пере)определение национального самосознания не означает иррациональной суматохи из-за (не)принятия Закона Божьего в качестве школьного предмета (как будто это какая-то особая новость), а означает серьезную работу по установлению условий для развития гражданского общества и демократических государственных институтов, для которых Иное необязательно будет Врагом. Будут ли политики из ДОС способны действовать успешно в данном деликатном контексте, мы еще только увидим. Некоторые точно не сумеют, а другие не смогут. Что же касается тех, кто не хочет (или не хотел) этого делать, их политическая судьба уже известна – и бесповоротно решена.
 
    Перевод Дарьи Костюченко

Экономика

 

Младжан Динкич
Экономика деструкции ^[179]

Вместо введения

    МОНТЕСКЬЕ:Значит, раз вы уничтожили политическое сознание, то приметесь и за уничтожение морального сознания. Ваши намерения теперь совершенно ясны.
    МАКИАВЕЛЛИ: Мои намерения никогда не будут ясны до конца, даже моим ближайшим соратникам. Я никогда не поступлю так, как сказал, и никогда не скажу, как поступлю. А каким могуществом наделяет властителя эта таинственность, когда она сливается с силой его поступков. Меня окружает ореол обожания.
   И так я буду властвовать десять лет, не меняя ничего, поскольку тяжкое бремя должно стискивать грудь моего народа, пока процесс бурления не будет завершен окончательно. А потом я ослаблю тяжесть и верну некоторые свободы.
    МОНТЕСКЬЕ:А ваш народ вам ответит тогда: «Нам от вас не нужно ничего. Мы сами возьмем то, что нам принадлежит».
    МАКИАВЕЛЛИ:Такого не случится. Цель достигнута, люди разоружены, доведены до полнейшего равнодушия к идеям и принципам революции. Кроме того, меня будет окружать целая школа политиков, наученных мыслить, как я. Держу пари, малейшее эхо свободы породит такой ужас, что меня будут умолять во имя спасения государства предпринять что-нибудь для ее предотвращения.
    МОНТЕСКЬЕ: Но неужели вы не понимаете, что ваша доктрина зиждется на вашем же восприятии народа исключительно как пассивных наблюдателей и испуганных жертв; вы не видите живых людей, людей, мыслящих собственным разумом, имеющих собственные желания, потребности, моральные ценности, а ко всему прочему способность и силу распознать и помешать любой игре, ведущейся против их здравого рассудка. Человек всегда будет бороться за человечность. Против манипулирования. Против лжи о неизбежном. Против гонений во имя свободы и против несвободы во имя сохранения мира. Неустанно и вопреки всему.
    МАКИАВЕЛЛИ: Даже если это будет добровольное безумие или безнадежный вызов? Не так ли, почтенный Монтескье?

Хронология югославской инфляции

   Сколько себя помню, Югославия была страной, где инфляция считалась таким же нормальным явлением, как и то, что фабрики принадлежат рабочим, а земля крестьянам. Я хорошо запомнил наставления отца: «Пока у нас социализм, в социалистических банках надо брать как можно больше кредитов, а то инфляция все съест». Тогда я плохо представлял себе, что такое инфляция, а как это она «съест», и того хуже. Помнится только, что отец, бывало, показывал квитанции, выписанные на смехотворно малые суммы (например, 0,5 динара), о выплате какого-нибудь ранее взятого кредита ^[180]. Я долго жил с убеждением, что инфляция – «Богом ниспосланная» данность, пока не стало происходить нечто, совершенно сбившее меня с толку. А именно, мои родители оба были экономистами и работали в государственной администрации. За обедом они обычно с жаром обсуждали все произошедшее за рабочий день, не щадя при этом ни меня, ни моего младшего брата, поэтому волей-неволей мне приходилось выслушивать их дискуссии о текущих экономических проблемах страны. Чем старше я становился, тем больше дома говорили о каких-то дефицитах, дисбалансах, депрессии, девальвации, дестабилизации и тому подобных вещах, а слово «инфляция» все чаще звучало с негативным оттенком. Закончив словесные дебаты, родители обычно усаживались перед телевизором, чтобы не пропустить последние новости, и я видел торжественно-суровые лица дикторов, глухо, точно из бочки, информировавших общественность о нечеловеческих усилиях правительства по снижению инфляции, о создании рабочих органов и комиссий, в обязанность которым вменялась разработка различных стабилизационных программ, о дискуссиях на партсобраниях по всей стране, на которых «товарищи» постановляли, что инфляцию нужно искоренить как можно быстрее, что этого можно достичь одновременными совместными действиями всех граждан – трудящиеся и крестьяне могут помочь своей самоотверженностью. После таких сеансов я никак не мог уяснить, как же эти «товарищи», раз они такие сплоченные и единые в воззрениях, не могут договориться и победить общую напасть (инфляцию). Еще я не до конца мог взять в толк, что это за товарищество, которое их объединяет. Тогда я не понимал, что инфляция «кому-то мать, а кому-то мачеха», что кое-кому из «товарищей» она приносит и материальную выгоду... Достаточную для того, чтобы вслух выступать против, а на практике делать другим в ущерб, а себе на пользу.
   Таким образом, инфляция в Югославии – явление весьма продолжительное. Она закономерно проистекала из социалистической экономической системы, основанной на неэкономическом принципе коллективной собственности, подкрепленном тьмой решений вроде «объединения труда и средств», «автономного заключения соглашений и общественного договора» ^[181]и т. д. Такая система не только порождала бесполезные предприятия, но и поощряла их нерациональную деятельность ^[182]. Покровительство государства убыточным предприятиям практически обессмыслило функционирование инстанций по рассмотрению дел о банкротстве, давая таким предприятиям полную свободу немилосердно транжирить средства, доверенные им обществом, и будто не замечая, что покрытие убытков обходится в копеечку. Однако был забыт один жесткий экономический принцип: что когда-нибудь по счетам придется платить.
   На общегосударственном уровне нерентабельное хозяйствование привело к превышению государственных расходов над доходами. Социализация убытков на микроуровне неминуемо должна была отразиться и на макроуровне. Попросту говоря, тратилось больше, чем создавалось. Дыры (дефицит бюджета) «латали» двумя способами: иностранными кредитами и эмиссией денег. 1960-е, а особенно 1970-е годы отмечены огромными зарубежными долгами. Перманентный приток средств, точно колыбельная, убаюкивал политических комиссаров (директоров) социалистических предприятий, с полной уверенностью полагавших, что «легкие» деньги можно так же легко тратить. Это был период мегаломанских инвестиций и начинаний, зачастую продиктованных ностальгией по родным местам некомпетентных руководителей. Каждый вкладывал в свое село или город, вероятно, воображая, что его будут вечно помнить и прославлять как чудотворца или благодетеля. Подъем целых регионов зависел исключительно от хлопот и места их земляка в экономико-политической иерархии государства. Участившиеся хозяйственные промахи никого особенно не беспокоили. Народ жил относительно хорошо и был доволен. Экономисты считали, что одалживаться за границей можно без конца, или беря новые кредиты, или перераспределяя старые. Неприятности начались в конце 1970-х – начале 1980-х гг. Тогда резко ухудшились условия иностранного кредитования, что привело к сокращению поступления денежных средств из этого источника. Случайно или нет, но это совпало со смертью Тито. В той ситуации нагромождение и рост убытков отечественных предприятий можно было покрыть только выпуском денег. В 1965–1970 гг. годовой уровень инфляции в СФРЮ составлял чуть менее 10%. В 1970-е гг. она росла, но не превышала 30%. Однако уже в 1980 г. инфляция достигла 40% в год, а затем ее увеличение продолжалось: в 1983 г. она составила 58%, в 1987 г. – 162%, в 1988 г. – 251%, в 1989 г. – 2733%. Итак, напрашивается вывод, что интенсивность югославской инфляции напрямую зависела от источника погашения дефицита бюджета. Когда в 1980-е гг. резко сократилось кредитование по стране и за рубежом и увеличился выпуск денег, произошел взрыв инфляции.

Важнейшие события в период 1989–1994 годов

   В конце 1980-х гг. инфляция в тогдашней СФРЮ достигла внушительных размеров. Ежемесячный уровень роста розничных цен превысил 10%. Этот факт был зафиксирован в августе 1987 г. А уже во второй половине 1988 г., а особенно в 1989 г., ежемесячный рост цен более чем на 20% стал обычным явлением. В конце 1989 г. инфляция переросла в гиперинфляцию. Максимальная отметка была достигнута в декабре 1989 г., месячный уровень роста цен превысил 59,1%. Тогда союзное правительство осуществило антиинфляционную программу, с помощью которой в первой половине 1990 г. инфляцию удалось обуздать, вернув ее в прежние рамки. Между тем мало кто в тот момент осознавал, что это лишь затишье перед бурей. Распад СФРЮ, гражданская война и еще некоторые события (о чем речь пойдет далее) спустя некоторое время вызвали одну из самых разорительных инфляций в истории. Приведем краткую хронологию важнейших событий, прямо или косвенно связанных с этой гиперинфляцией.

1989

    Март. После объявления вотума недоверия Союзному исполнительному вечу (федеральному правительству) Бранко Микулича был утвержден новый состав кабинета министров во главе с Анте Марковичем. Думаю, что его члены вряд ли знали, что участвуют в работе последнего союзного правительства в истории СФРЮ. Основной экономической проблемой, с которой столкнулся вновь сформированный кабинет министров, была растущая инфляция, уже тогда преодолевшая порог 20%. Однако СИВ на тот момент решило, что условия для разработки эффективной антиинфляционной программы отсутствуют, поэтому окончательное разрешение вопроса об инфляции было отложено.
    Июнь. Национальная истерия в Сербии достигла своего апогея. Массовая поддержка «национальной программы», предложенной Союзом коммунистов Сербии и его лидером Слободаном Милошевичем и на начальном этапе вызванной борьбой за защиту ущемленных прав сербов и черногорцев в автономном крае Косово, в полной мере проявилась в конце 1988 г., когда повсеместно в Сербии проходили «спонтанные» митинги, называемые тогда «митингами правды». Массовый митинг в том году состоялся в середине ноября в Белграде. Помимо «догађања народа» (народного действа) ^[183], на нем бушевали антисловенские страсти, подогреваемые утверждением, что Словения перманентно грабит сербскую экономику. Самое колоссальное скопление народа отмечалось на Газиместане 28 июня 1989 г. (в День св. Витта, или Видовдан) по поводу празднования 600-летия со дня Косовской битвы. Организаторы торжеств утверждали, что на митинге присутствовали два миллиона человек ^[184].
   В течение июня 1989 г. была объявлена подписка на заем для экономического возрождения Сербии. Развернувшаяся невиданная кампания в СМИ имела целью мобилизовать валютные средства пробужденного сербства. Кредит предполагалось взять на сумму 1 млрд. долларов США и 2 трлн. югославских динаров (около 225 млн. немецких марок) для «оживления производства» и старта «нового инвестиционного цикла». Между тем национал-патриотические чувства газиместанских паломников моментально остывали, когда требовалось лезть в карман и вкладывать деньги в разоренную сербскую экономику. В конце концов заем с треском провалился, что послужило уроком для правительства насчет сбора свободных денежных средств у населения.
    Сентябрь. Приняты поправки к конституции Словении, положившие начало выхода этой республики из состава федерации. Это была первая ласточка в череде сепаратистских правовых актов югославских республик, которые неумолимо вели к расколу единого государства. Принятие поправок сопровождалось ростом экстремистского словенского национализма. В те дни на фасадах некоторых зданий в крупных городах Словении появились зловещие граффити: «Сербов на вербы, боснийцев в цепи!».