Страница:
После запрета скупки безналичной валюты предприятия осуществляют валютные сделки по договорному курсу
[196]. Договорной курс на 50% превышает уличный. В августе инфляция достигает 1880% со средним уровнем роста в день от 10,1%.
Сентябрь. В магазинах пусто. В результате замораживания цен исчезло последнее, что оставалось на прилавках. Многие магазины не работают. На черном валютном рынке одна немецкая марка стоит свыше 1 млрд. динаров.
Октябрь. Инфляция составляет 1896%. Динар деноминирован, зачеркнуто шесть нулей. Правительство Сербии принимает решение о частичном размораживании цен на основные продукты питания. На производителей наложено обязательство за три дня оповещать надлежащие государственные органы о планируемом подорожании. Подобными мерами правительство демонстрировало решимость «пресечь дефицит и гиперинфляцию».
20 октября распущена скупщина Сербии и назначены внеочередные парламентские выборы.
Талоны на потребительские товары времен гиперинфляции
Ноябрь. В начале месяца очереди граждан выстраиваются перед филиалами некоторых государственных банков, которые становятся основными персонажами вампирической скупки безналичной валюты. Валютный курс на черном рынке вновь немилосердно вздыбился. Только в течение первых девяти дней ноября уличный валютный курс вырос в 8 раз, а безналичный аж в 14 раз. В конце концов государство запрещает «скупку безналичной валюты», «перекрывает спекулятивные финансовые каналы» и начинает «гонения на инфляционных аферистов».
В середине ноября, спустя лишь полтора месяца после деноминации динара, курс немецкой марки на черном валютном рынке вновь подскакивает до 1 млн. динаров. Денежная фабрика в Топчидере – единственная в стране, где после введения санкций отмечен рост производства: только в первую неделю ноября было отштамповано наличных денег больше, чем за все предыдущие десять месяцев 1993 г. Ноябрьская инфляция составляет 20 190% со средним уровнем роста в день от 18,7%.
Самая большая купюра времен гиперинфляции 1993–1994 годов
Декабрь. В конце месяца одна немецкая марка на черном рынке стоит 1 биллион (тысячу миллиардов) динаров. В течение декабря НБЮ пускает в обращение четыре новых денежных знака, у самого крупного из которых 11 нулей (см. таблицу 1).Речь идет о купюре, номинальная стоимость которой составляет 500 млрд. динаров. Декабрьская инфляция составляет 178 882% со средним уровнем роста в день от 28%. Одновременно валютный курс на черном рынке увеличился на 569 131%. Немецкая марка становится практически единственным платежным средством в магазинах и на рынке, полностью вытесняя обесценившийся динар. Даже самые бескомпромиссные борцы за сербские национальные интересы вынуждены признать немецкую марку национальной валютой.
В разгар гиперинфляции состоялись внеочередные парламентские выборы в Сербии. По случайному стечению обстоятельств или нет, но проведение выборов опять было связано с православным праздником св. Николая Чудотворца (на этот раз – 19 декабря). И вновь победу одержала СПС [197].
На годовом уровне рост розничных цен составил 352 459 275 105 195%, или 3,5 х 1014%. Годовой рост курса немецкой марки на черном рынке обогнал рост цен и достиг 4,7 х 1017% (относительно декабря прошлого года).
1994
Денежный хаос
Сентябрь. В магазинах пусто. В результате замораживания цен исчезло последнее, что оставалось на прилавках. Многие магазины не работают. На черном валютном рынке одна немецкая марка стоит свыше 1 млрд. динаров.
Октябрь. Инфляция составляет 1896%. Динар деноминирован, зачеркнуто шесть нулей. Правительство Сербии принимает решение о частичном размораживании цен на основные продукты питания. На производителей наложено обязательство за три дня оповещать надлежащие государственные органы о планируемом подорожании. Подобными мерами правительство демонстрировало решимость «пресечь дефицит и гиперинфляцию».
20 октября распущена скупщина Сербии и назначены внеочередные парламентские выборы.
Ноябрь. В начале месяца очереди граждан выстраиваются перед филиалами некоторых государственных банков, которые становятся основными персонажами вампирической скупки безналичной валюты. Валютный курс на черном рынке вновь немилосердно вздыбился. Только в течение первых девяти дней ноября уличный валютный курс вырос в 8 раз, а безналичный аж в 14 раз. В конце концов государство запрещает «скупку безналичной валюты», «перекрывает спекулятивные финансовые каналы» и начинает «гонения на инфляционных аферистов».
В середине ноября, спустя лишь полтора месяца после деноминации динара, курс немецкой марки на черном валютном рынке вновь подскакивает до 1 млн. динаров. Денежная фабрика в Топчидере – единственная в стране, где после введения санкций отмечен рост производства: только в первую неделю ноября было отштамповано наличных денег больше, чем за все предыдущие десять месяцев 1993 г. Ноябрьская инфляция составляет 20 190% со средним уровнем роста в день от 18,7%.
Декабрь. В конце месяца одна немецкая марка на черном рынке стоит 1 биллион (тысячу миллиардов) динаров. В течение декабря НБЮ пускает в обращение четыре новых денежных знака, у самого крупного из которых 11 нулей (см. таблицу 1).Речь идет о купюре, номинальная стоимость которой составляет 500 млрд. динаров. Декабрьская инфляция составляет 178 882% со средним уровнем роста в день от 28%. Одновременно валютный курс на черном рынке увеличился на 569 131%. Немецкая марка становится практически единственным платежным средством в магазинах и на рынке, полностью вытесняя обесценившийся динар. Даже самые бескомпромиссные борцы за сербские национальные интересы вынуждены признать немецкую марку национальной валютой.
В разгар гиперинфляции состоялись внеочередные парламентские выборы в Сербии. По случайному стечению обстоятельств или нет, но проведение выборов опять было связано с православным праздником св. Николая Чудотворца (на этот раз – 19 декабря). И вновь победу одержала СПС [197].
На годовом уровне рост розничных цен составил 352 459 275 105 195%, или 3,5 х 1014%. Годовой рост курса немецкой марки на черном рынке обогнал рост цен и достиг 4,7 х 1017% (относительно декабря прошлого года).
1994
Январь. Динар вновь деноминирован. Зачеркнуто 9 нулей. Но уже в середине месяца немецкая марка на черном рынке стоит 1 млн. новых динаров. Январский рост цен фантастичен и составляет 313 563 558%. Цены в среднем увеличиваются на 62% в день, 2% в час и 0,029% в минуту. Если взять январь в качестве точки отсчета годовой инфляции (относительно января прошлого года), то получится, что годовой рост цен в СРЮ составил 5,5 х 1020%, а рост курса немецкой марки – 6,7 х 1027%.
а) данные за январь 1989 – декабрь 1990 г. относятся к СФРЮ.
б) начиная с января 1991 г. данные относятся к СРЮ.
в) хотя в феврале 1994 г. отмечалось снижение цен, Союзный статистический институт, придерживаясь своей методики, регистрировал их рост, так как югославская статистика учитывает движение цен до 20-го числа текущего месяца. Поскольку программа Аврамовича вступила в силу 24 января, в данные о февральской инфляции включена информация о росте цен за 20–24 января.
Источник: Союзный статистический институт.
Таблица 1 Месячные уровни роста розничных цен в 1989–1994 годах
б) начиная с января 1991 г. данные относятся к СРЮ.
в) хотя в феврале 1994 г. отмечалось снижение цен, Союзный статистический институт, придерживаясь своей методики, регистрировал их рост, так как югославская статистика учитывает движение цен до 20-го числа текущего месяца. Поскольку программа Аврамовича вступила в силу 24 января, в данные о февральской инфляции включена информация о росте цен за 20–24 января.
Источник: Союзный статистический институт.
* * *
Гиперинфляция окончательно взята под контроль 24 января в результате проведения программы Драгослава Аврамовича. Прекратилась шквальная штамповка денег. Произведена замена денег. Введен новый динар, привязанный к немецкой марке в соотношении 1:1. Новый динар объявлен конвертируемым. Постановлено, что старые динары можно обменять на новые в пропорции 13 000 000:1, однако через несколько дней соотношение изменилось на 12 000 000:1 и сохранялось вплоть до полного изъятия старого динара из обращения в июле 1994 г. После этого цены стали снижаться, хотя страна все еще находилась под действием санкций и несмотря на продолжавшиеся военные действия на территории бывшей СФРЮ.
Денежный хаос
Денежный хаос в СР Югославии запомнится интенсивностью своего пагубного воздействия, причинами, его вызвавшими, и быстротой перераспределения общественного богатства. Невиданная югославская гиперинфляция – одна из самых разорительных в истории экономики. В момент ее кульминации (январь 1994 г.) уровень роста цен составил 313 млн. процентов. Более высокий уровень инфляции был зафиксирован в Венгрии – 4,19 трлн. процентов (4,19 х 1012%) в апреле 1946 г. и в Греции – 855 млн. процентов в ноябре 1944 г., при знаменитой же немецкой гиперинфляции рост цен в октябре 1923 г. составил «всего-навсего» 32 400%. Если крупнейшие гиперинфляции в истории сравнить по их продолжительности, то можно с уверенностью сказать, что югославская была самой длительной – целых 24 месяца (венгерская гиперинфляция закончилась спустя 12 месяцев, греческая – 13, немецкая через 16 месяцев)
[198].
Большая югославская гиперинфляция не была вызвана естественными законами. Ее инициировали и ей поспешествовали люди, которые не побоялись ради собственных корыстных интересов, хотя и от имени народа [199], злоупотреблять денежной и политической властью и использовать государственные учреждения, находившиеся под их началом. Обладать властью значило иметь абсолютную монополию на делание денег. Иметь абсолютную монополию на делание денег означало обладать властью. Деньги, несмотря на их выпуск в огромном количестве, были искусственно превращены в «редкий» (монопольный) товар, что дало право финансовой олигархии обсчитывать тех, у кого этого товара не было, но кто в нем остро нуждался. И хотя существовали крупные государственные сберкассы, уполномоченные государственные банки и привилегированные государственные предприятия, парагосударственные банки и предприятия наряду с обычной деятельностью в «национальных интересах» платили особую финансовую дань фактическим распорядителям денег; взамен же руководству парагосударственных структур предоставлялась возможность заниматься разного рода спекуляциями в целях наживы. Разумеется, все эти поборы и подати в конце концов тяжким бременем ложились на плечи обычных граждан. Они были вынуждены непрерывно выплачивать своему государству инфляционный налог с учетом того, что их собственные доходы (пенсии и зарплаты) изо дня в день с катастрофической скоростью обесценивались. Чтобы выжить, многие граждане рано или поздно были вынуждены лезть под матрас за своими валютными сбережениями. Однако после многих перипетий и при участии разных людей и учреждений большая часть этих денег неким таинственным образом перешла в руки политического истеблишмента.
Жестоко и неумолимо гиперинфляция способствовала ужасающего масштаба социальному расслоению. В СРЮ быстро сформировалась малочисленная, но исключительно могущественная финансово-политическая элита. Она возникла в результате любопытного симбиоза трех, в принципе разных, социальных групп: 1) представителей верхушки политической власти (государственный аппарат); 2) небольшого числа директоров государственных предприятий и банков; 3) владельцев некоторых частных, а по сути парагосударственных предприятий. Нельзя сказать, что эта узкая прослойка фантастически богатых людей на вершине общественной пирамиды [200]своим исключительным экономическим успехом обязана собственным выдающимся предпринимательским способностям. Напротив, эта политическая группировка создала свой формальный и материальный статус благодаря различным видам монополий: монополии на эмиссию и распределение денег, монополии на ввоз и торговлю отдельными товарами, монополии на важную (руководящую) должность, монополии на СМИ, привилегированному положению при определении финансовых обязательств по отношению к государству и т. д. Вследствие этого члены элиты никогда не были заинтересованы в процветании и экономическом развитии всей страны, но единодушно поддерживали систему, где политическая мощь гарантировала монопольные позиции. Естественно, господствующая власть с готовностью обеспечивала эти позиции, так как отдавала себе отчет, что, потакая желаниям элиты, можно продлить свое существование, но больше всего потому, что высшие ее представители сами участвовали во всем этом и вкупе со своими элитарными подельниками наслаждались материальными благами.
Народ же все время пугали опасностями, таящимися внутри страны и грозящими извне, призывали терпеть во имя осуществления национальных интересов и всячески противостоять международным Голиафам, разоряющим его слабую родину. Народу внушали, что путь, избранный руководством, тернист, но конечная цель стоит усилий. И народ соглашался терпеть лишения и идти на жертвы (а те, кто не соглашался добровольно, были вынуждены это сделать по экономическим причинам). В конце концов вопрос стал не в том, тернист ли путь, а в том, обут ли тот, кто по нему шагает [201]! К сожалению, у большинства населения в то время не хватало денег на питание, не говоря уже об обновлении гардероба, особенно обуви. Во время гиперинфляции уровень реальных средних зарплат упал значительно ниже уровня 1966 г., самой давней даты с сопоставимыми статистическими данными.
Народ забыл, что значит жить нормально. Дни рождения, свадьбы, крестины и другие торжества, на которые всегда принято было дарить хорошие подарки, стали в то время головной болью для обнищавшего населения. Знаменитое сербское гостеприимство подавлялось страхом: а вдруг гость захочет выпить бутылку пива, ставшего настоящей роскошью в обычных домах. Когда разбушевалась гиперинфляция, зарплаты и пенсии превратились в жалкую насмешку. Люди днями напролет разузнавали о них, часами терпеливо ждали в очереди их получения и тратили их в секунды. В основном покупали продукты питания, поскольку иные товары большинству граждан были просто недоступны. К примеру, в середине ноября 1993 г. для приобретения самого обычного штепселя надо было отдать две средние зарплаты, а для покупки детской коляски требовалось 97 средних зарплат. На одну среднюю зарплату тогда можно было купить четыре шариковые ручки [202]. В декабре 1993 г. самая высокая пенсия (ее получали всего 300 граждан Сербии) позволяла приобрести на день выплаты один кусок мыла или 1/3 тюбика зубной пасты.
Реальная покупательная способность денежных выплат, которые получало население, была исключительно низкой и в отношении продуктов питания. В декабре 1993 г. одна средняя пенсия приравнивалась к стоимости килограмма моркови! Многие не могли себе позволить даже основных продуктов. В преимущественно аграрной стране, такой как Сербия, имел место жуткий парадокс: в очень урожайный год большинство граждан голодало! Политический истеблишмент и здесь не сжалился, монополизировав большую часть сельскохозяйственной продукции. Искусственно создавая дефицит продуктов, которых на самом деле было в изобилии (например, пшеницы, муки, растительного масла), некоторые дельцы получали баснословную спекулятивную прибыль. В то же время многие граждане, которых голод заставлял переступить через гордость, стояли в необозримых очередях за бесплатной пищей от гуманитарных организаций.
В прессе тех дней появлялось огромное количество историй обездоленных, доведенных до отчаяния людей. Вот некоторые из них: «Я чувствую себя каким-то жалким, когда простаиваю в этой очереди за хлебом, а что поделаешь? У меня нет другого выхода. Нам с женой надо как-то выживать. За что нам такое?» Положение одной несчастной женщины еще плачевнее: «Я боюсь умереть, а то моим детям придется тратиться на похороны. Им самим есть нечего. Я забыла вкус фруктов, мяса, да и молока тоже. Я не завтракаю, не ужинаю, не пью кофе, не курю... У меня нет стирального порошка, мыло приходится экономить. Некому мне помочь, а в последнюю пенсию я получила 8 тысяч динаров, как раз на рулон туалетной бумаги». Об общем бедственном положении среднего класса в период гиперинфляции красноречиво свидетельствует история одной, когда-то известной, женщины-врача: «Я вышла на пенсию четыре года назад. И только я стала подумывать о том, как доживу последние дни в тиши и покое, как моя жизнь полетела в тартарары. Мою квартиру дважды взламывали, машину угнали... Я живу на пенсию, о которой говорят, что она высокая. На эту пенсию я могу оплатить коммунальные услуги и очень скромно питаться. Мне помогают мои бывшие пациенты, которые меня не забыли и время от времени приносят что-нибудь из продуктов. Я живу воспоминаниями о временах, когда ощущала себя человеком» [203].
Практически вся нация была обречена на томительное ожидание в очередях. Сначала люди толпились в очередях перед филиалами парагосударственных банков и сберкасс. Затем длинные вереницы граждан стали собираться перед магазинами (в основном за хлебом и молоком) и перед кассами банков и почтовых отделений для получения мизерных пенсий. Очереди перед дверями магазинов самообслуживания выстраивались с трех часов утра. Когда же наконец на прилавки выбрасывали ожидаемые с нетерпением продукты, начиналась страшная давка, для некоторых зачастую заканчивавшаяся тяжкими телесными повреждениями. Однажды в газетах появилось сообщение, что в г. Вране «во время столпотворения за хлебом пенсионеры Душан Попович и Андра Йованович получили травмы грудной клетки. Вместо покупки хлеба они попали на рентген. Несколько человек сильно повредили кисти и пальцы рук в момент, когда продавцы магазина самообслуживания резко захлопнули тяжелые металлические двери; сотни людей падали и их едва не затаптывали» [204]. К несчастью, некоторых граждан постигла еще более печальная участь. Газеты писали и о случаях смерти пожилых людей, которым становилось плохо от долгого и изматывающего стояния в очереди [205]. Мало того, некоторые одинокие пенсионеры умирали от голода; случалось так, что их обнаруживали соседи в их квартирах спустя продолжительное время после кончины [206]. Всю глубину трагичности и безвыходности ситуации для простых людей в ту пору лучше всего иллюстрирует «пример пенсионера Б. С., который, получив пенсию, пошел в магазин и купил несколько сот граммов хорошей салями и килограмм хлеба. Наевшись, он повесился. В предсмертной записке было сказано: „Я не хочу умереть от голода!“ [207].
В целях предотвращения социальных волнений власть сознательно поощряла теневую экономику (контрабанду, уличную торговлю и т. д.) [208]. Прикрываясь экономическими санкциями, власть довела до абсурда известный принцип трудящихся построенного социализма: «мне никто не заплатит настолько мало, насколько мало я могу работать». Принудительные отпуска стали массовым явлением [209], но взамен гарантировалось соответствующее пособие, предусмотренное законом. И хоть оно было не бог весть каким, но все же не намного отличалось от средних зарплат тех, кто продолжил трудовую деятельность. Этот факт лишал работников, пребывавших в принудительном отпуске, мотивов искать новое рабочее место. Они очень быстро поняли, что, уйдя в теневые сферы, можно заработать гораздо больше. Сначала такого рода деятельность являлась для многих дополнительным источником дохода, затем становилась постоянной. Одно весьма интересное и объемное исследование показало, что в 1992 г. доходы населения от неформальной экономики в среднем составили свыше 57% их общей прибыли [210]. Также установлено, что теневая экономика на территории СРЮ отличалась тем, что результатом ее было перераспределение существующих ценностей, а не создание новых. Нелегальными финансовыми спекуляциями в основном занималась узкая прослойка граждан, увеличивавших собственные доходы за счет соотечественников. Наибольшие убытки при этом несли представители среднего общественного класса. Трудясь на общественных, официальных предприятиях, как одно погрязших в нищете, скованные понятиями о чести, они не успевали включаться в деятельность теневой экономики и в результате разделили участь своих фирм, хоть и сохранив собственное достоинство.
Как показала практика, теневая экономика действительно послужила хорошим амортизатором социальных потрясений. Однако она породила упадок морали и иных общественных ценностей. Порядочность стала пороком, непорядочность – добродетелью и главным критерием выживания. А это неминуемо влекло за собой расцвет коррупции и криминала, принявший невероятный размах. Общество деградировало социологически и психологически. События, когда-то имевшие место в Латинской Америке в периоды гиперинфляции, в начале 1990-х гг. разыгрались на территории СР Югославии. Так, например, в Аргентине во время жесточайшей гиперинфляции в народе говорили: «Государство ловит воров, потому что не терпит конкуренции». В случае продвинувшейся дальше Сербии можно перефразировать: «Государство объединяется с ворами, чтобы создать монополию». Поскольку, в конце концов, только за счет воровства можно жить достойно [211]!
Поскольку во время гиперинфляции большая часть отечественной экономики ушла в тень, неминуемо последовал сильный спад реальных фискальных доходов государства [212]. Конечно, финансирование государственных расходов денежной эмиссией без погашения только сильнее разжигало гиперинфляцию, которая, в свою очередь, приводила к дальнейшему спаду реальных фискальных доходов, учитывая, что запоздалая уплата налогов при высоком уровне инфляции автоматически означала их обесценивание. Таким образом, на сцену выходит известный в экономической теории эффект Танзи – Оливера. «Чудовище-гиперинфляция сделало свое дело». Между тем после всего сказанного неизменно возникает вопрос: а было ли государство заинтересовано в сборе налогов и пошлин для пополнения бюджета из реальных источников?
Факты неприглядны и свидетельствуют об одном: все происходившее в области общественных финансов во время гиперинфляции недвусмысленно указывает на отказ государства от потенциально богатых источников дохода, сознательной жертвы общими интересами в пользу интересов отдельных лиц из финансовой элиты. К примеру, доходы от таможенных и других импортных пошлин практически отсутствовали, поскольку пошлины рассчитывались и уплачивались на основании заниженного официального валютного курса. Наоборот, была предоставлена возможность обогащаться политическому истеблишменту, представители которого благодаря монопольному праву на импорт и фактическому освобождению от пошлин получали колоссальные сверхприбыли. Помимо этого, государство сознательно отказалось еще от одного чрезвычайно важного источника доходов – налога с товарооборота [213]. Такова была цена расширения теневой экономики и еще одна жертва в пользу политического истеблишмента. Незаинтересованность государства в налоге с товарооборота наиболее очевидна на примере торговли исключительно прибыльным товаром – сигаретами. Практически вся торговля табачными изделиями проходила через теневые каналы и завершалась уличной торговлей. И хотя речь не шла о жизненно необходимой продукции, нелегальная торговля сигаретами была фактически легализована, поскольку весь процесс без каких-либо осложнений проходил на виду у надлежащих инспекционных органов и милиции. Таким образом, взятки и коррупция вновь сделали свое дело на радость организаторам этого прибыльного табачного бизнеса. Но все же у государства не хватило духу отказаться от всех своих фискальных доходов. Ревностно взимались налоги с личных доходов граждан, и добросовестно сокращались сроки их уплаты в целях смягчения упомянутого эффекта Танзи – Оливера. В течение 1993 г. из этого источника был собран 71% общих фискальных доходов Сербии [214]. Кроме того, значительные доходы шли от специально введенного налога с финансовых трансакций [215](около 15% общих фискальных доходов), а налогоплательщиками в большинстве случаев опять-таки оказывались простые граждане. Следовательно, государство селективно подходило к выбору налогоплательщиков, причем его выбор (на первый взгляд) кажется несколько нерациональным и абсурдным: бремя налогов было возложено на плечи немощного населения, в то время как могущественная финансово-политическая элита заботливо оберегалась и де-факто укреплялась. Вероятно, речь здесь шла о неких особых национальных интересах, которые ум обычного человека, каковыми и мы себя считаем, не в состоянии воспринять и осознать.
Собираемые таким манером фискальные доходы ни в коей мере не могли удовлетворить даже элементарных потребностей государства, в силу чего они постоянно пополнялись инфляционными доходами. Финансирование дефицита общественного потребления денежной эмиссией и неутолимая жажда валюты у политического истеблишмента привели к денежному хаосу в стране. Он начался летом 1993 г. (великая пшеничная афера), а кульминировал после запрета скупки безналичной валюты в конце осени 1993 г. После того как денежный хаос был запущен в действие, он сам себя подпитывал (государство контролировало черный валютный рынок, но не инфляцию) и в конце концов сам по себе угас.
Результатом денежного хаоса был общий дефицит товара, катастрофическое обнищание большей части населения и полное изъятие из оборота национальной валюты. Большинство магазинов в ту пору выглядели жутковато пустыми. На закрытых дверях многих из них висели таблички с надписью «учет», хотя непонятно было, что можно учитывать на пустых полках. Владельцы работающих магазинов ломали голову, как избежать продажи товара за бесценок. В цены заранее включался ожидаемый рост валютного курса на черном рынке в последующие несколько дней, однако чаще всего это не помогало. Теневая денежная эмиссия оказалась неуловимым и крайне непредсказуемым противником производителей и работников торговли, поэтому их прогнозы в большинстве случаев были чересчур оптимистичными. Последствия таких ошибок становились роковыми, так как вырученная от продажи прибыль не могла покрыть расходов даже на приобретение новой партии товара в том же количестве. Вследствие этого расчетливые, но беспомощные работники торговли были вынуждены изменить тактику выживания. Для сокращения убытков они складировали товар до лучших времен и продолжали продажу только нескольких его видов [216]. Многие магазины самообслуживания сократили время работы с двенадцати до семи часов в день. Тем самым они существенно уменьшали опасность обесценивания своего товара и, что еще важнее, выигрывали драгоценное время для выполнения одной необычайно серьезной, но изнуряющей физической работы – каждодневной смены ценников на товарах.
Наконец выяснилось, что наиболее успешная тактика поддержания существования сферы торговли – это установление расценок на товары по принципу «чем выше, тем лучше». То есть работники торговли поняли, что выгоднее заломить такие цены на товар, по которым его никто не купит, чем продавать его за бесценок. Поэтому цены изначально устанавливались недоступные рядовому покупателю и ежедневно росли для сохранения недосягаемого уровня. Таким образом возник феномен, который общественность назвала «инфляцией немецкой марки», поскольку в результате росли также и цены, выраженные в немецких марках. Возможно, в будущем экономическая наука откроет некие сложные эконометрические модели, которые позволят подвергнуть этот феномен точному расчету; вопрос в том, окупятся ли когда-либо усилия, предпринятые в этом направлении. Наверняка «инфляция немецкой марки» не была результатом мудрствований работников торговли, а появилась из-за страха перед неизвестностью и общего недоверия созидателям экономической политики государства.
Наряду с причинами, которые мы только что привели, дефициту в магазинах способствовала и «ловкая» мера государства, замышлявшаяся как средство борьбы с денежным хаосом. Как оказалось, члены правительства были осведомлены о ситуации, которой сами счастливо избежали, поэтому после августовской инфляции в 1880% они приняли решение о замораживании цен. После этой меры в секторе цен наступило относительное затишье, ибо их рост в сентябре составил каких-то 643%, а в октябре – разумных 1 896%, дефицит на рынке возрос. Несчастные работники торговли, разумеется, среагировали единственным здравым способом: они отправили товар на склады, не желая продавать его за бесценок. Тогда началась «всеобщая» (в действительности выборочная) травля их самих и облава на их товары; государственные СМИ педантично фиксировали практически каждый случай сокрытия товара и обнаружения различных «потайных» складов; дикторы государственного телевидения целыми днями сообщали общественности имена многочисленных нелегальных частников-спекулянтов, деятельность которых вскрыли надлежащие инспекционные органы. Однако, как и много раз раньше, силовые меры оказались тщетными против трезвого экономического расчета людей, поэтому, несмотря на давление государственных репрессий, магазины продолжали пустеть. Многие магазины временно закрывались, а их персонал, не занятый «учетом», дружными рядами «уходил в отпуск». В конце октября правительство окончательно признало свое поражение и отменило замораживание цен, решив контролировать только цены на отдельные виды продуктов и услуг
Большая югославская гиперинфляция не была вызвана естественными законами. Ее инициировали и ей поспешествовали люди, которые не побоялись ради собственных корыстных интересов, хотя и от имени народа [199], злоупотреблять денежной и политической властью и использовать государственные учреждения, находившиеся под их началом. Обладать властью значило иметь абсолютную монополию на делание денег. Иметь абсолютную монополию на делание денег означало обладать властью. Деньги, несмотря на их выпуск в огромном количестве, были искусственно превращены в «редкий» (монопольный) товар, что дало право финансовой олигархии обсчитывать тех, у кого этого товара не было, но кто в нем остро нуждался. И хотя существовали крупные государственные сберкассы, уполномоченные государственные банки и привилегированные государственные предприятия, парагосударственные банки и предприятия наряду с обычной деятельностью в «национальных интересах» платили особую финансовую дань фактическим распорядителям денег; взамен же руководству парагосударственных структур предоставлялась возможность заниматься разного рода спекуляциями в целях наживы. Разумеется, все эти поборы и подати в конце концов тяжким бременем ложились на плечи обычных граждан. Они были вынуждены непрерывно выплачивать своему государству инфляционный налог с учетом того, что их собственные доходы (пенсии и зарплаты) изо дня в день с катастрофической скоростью обесценивались. Чтобы выжить, многие граждане рано или поздно были вынуждены лезть под матрас за своими валютными сбережениями. Однако после многих перипетий и при участии разных людей и учреждений большая часть этих денег неким таинственным образом перешла в руки политического истеблишмента.
Жестоко и неумолимо гиперинфляция способствовала ужасающего масштаба социальному расслоению. В СРЮ быстро сформировалась малочисленная, но исключительно могущественная финансово-политическая элита. Она возникла в результате любопытного симбиоза трех, в принципе разных, социальных групп: 1) представителей верхушки политической власти (государственный аппарат); 2) небольшого числа директоров государственных предприятий и банков; 3) владельцев некоторых частных, а по сути парагосударственных предприятий. Нельзя сказать, что эта узкая прослойка фантастически богатых людей на вершине общественной пирамиды [200]своим исключительным экономическим успехом обязана собственным выдающимся предпринимательским способностям. Напротив, эта политическая группировка создала свой формальный и материальный статус благодаря различным видам монополий: монополии на эмиссию и распределение денег, монополии на ввоз и торговлю отдельными товарами, монополии на важную (руководящую) должность, монополии на СМИ, привилегированному положению при определении финансовых обязательств по отношению к государству и т. д. Вследствие этого члены элиты никогда не были заинтересованы в процветании и экономическом развитии всей страны, но единодушно поддерживали систему, где политическая мощь гарантировала монопольные позиции. Естественно, господствующая власть с готовностью обеспечивала эти позиции, так как отдавала себе отчет, что, потакая желаниям элиты, можно продлить свое существование, но больше всего потому, что высшие ее представители сами участвовали во всем этом и вкупе со своими элитарными подельниками наслаждались материальными благами.
Народ же все время пугали опасностями, таящимися внутри страны и грозящими извне, призывали терпеть во имя осуществления национальных интересов и всячески противостоять международным Голиафам, разоряющим его слабую родину. Народу внушали, что путь, избранный руководством, тернист, но конечная цель стоит усилий. И народ соглашался терпеть лишения и идти на жертвы (а те, кто не соглашался добровольно, были вынуждены это сделать по экономическим причинам). В конце концов вопрос стал не в том, тернист ли путь, а в том, обут ли тот, кто по нему шагает [201]! К сожалению, у большинства населения в то время не хватало денег на питание, не говоря уже об обновлении гардероба, особенно обуви. Во время гиперинфляции уровень реальных средних зарплат упал значительно ниже уровня 1966 г., самой давней даты с сопоставимыми статистическими данными.
Народ забыл, что значит жить нормально. Дни рождения, свадьбы, крестины и другие торжества, на которые всегда принято было дарить хорошие подарки, стали в то время головной болью для обнищавшего населения. Знаменитое сербское гостеприимство подавлялось страхом: а вдруг гость захочет выпить бутылку пива, ставшего настоящей роскошью в обычных домах. Когда разбушевалась гиперинфляция, зарплаты и пенсии превратились в жалкую насмешку. Люди днями напролет разузнавали о них, часами терпеливо ждали в очереди их получения и тратили их в секунды. В основном покупали продукты питания, поскольку иные товары большинству граждан были просто недоступны. К примеру, в середине ноября 1993 г. для приобретения самого обычного штепселя надо было отдать две средние зарплаты, а для покупки детской коляски требовалось 97 средних зарплат. На одну среднюю зарплату тогда можно было купить четыре шариковые ручки [202]. В декабре 1993 г. самая высокая пенсия (ее получали всего 300 граждан Сербии) позволяла приобрести на день выплаты один кусок мыла или 1/3 тюбика зубной пасты.
Реальная покупательная способность денежных выплат, которые получало население, была исключительно низкой и в отношении продуктов питания. В декабре 1993 г. одна средняя пенсия приравнивалась к стоимости килограмма моркови! Многие не могли себе позволить даже основных продуктов. В преимущественно аграрной стране, такой как Сербия, имел место жуткий парадокс: в очень урожайный год большинство граждан голодало! Политический истеблишмент и здесь не сжалился, монополизировав большую часть сельскохозяйственной продукции. Искусственно создавая дефицит продуктов, которых на самом деле было в изобилии (например, пшеницы, муки, растительного масла), некоторые дельцы получали баснословную спекулятивную прибыль. В то же время многие граждане, которых голод заставлял переступить через гордость, стояли в необозримых очередях за бесплатной пищей от гуманитарных организаций.
В прессе тех дней появлялось огромное количество историй обездоленных, доведенных до отчаяния людей. Вот некоторые из них: «Я чувствую себя каким-то жалким, когда простаиваю в этой очереди за хлебом, а что поделаешь? У меня нет другого выхода. Нам с женой надо как-то выживать. За что нам такое?» Положение одной несчастной женщины еще плачевнее: «Я боюсь умереть, а то моим детям придется тратиться на похороны. Им самим есть нечего. Я забыла вкус фруктов, мяса, да и молока тоже. Я не завтракаю, не ужинаю, не пью кофе, не курю... У меня нет стирального порошка, мыло приходится экономить. Некому мне помочь, а в последнюю пенсию я получила 8 тысяч динаров, как раз на рулон туалетной бумаги». Об общем бедственном положении среднего класса в период гиперинфляции красноречиво свидетельствует история одной, когда-то известной, женщины-врача: «Я вышла на пенсию четыре года назад. И только я стала подумывать о том, как доживу последние дни в тиши и покое, как моя жизнь полетела в тартарары. Мою квартиру дважды взламывали, машину угнали... Я живу на пенсию, о которой говорят, что она высокая. На эту пенсию я могу оплатить коммунальные услуги и очень скромно питаться. Мне помогают мои бывшие пациенты, которые меня не забыли и время от времени приносят что-нибудь из продуктов. Я живу воспоминаниями о временах, когда ощущала себя человеком» [203].
Практически вся нация была обречена на томительное ожидание в очередях. Сначала люди толпились в очередях перед филиалами парагосударственных банков и сберкасс. Затем длинные вереницы граждан стали собираться перед магазинами (в основном за хлебом и молоком) и перед кассами банков и почтовых отделений для получения мизерных пенсий. Очереди перед дверями магазинов самообслуживания выстраивались с трех часов утра. Когда же наконец на прилавки выбрасывали ожидаемые с нетерпением продукты, начиналась страшная давка, для некоторых зачастую заканчивавшаяся тяжкими телесными повреждениями. Однажды в газетах появилось сообщение, что в г. Вране «во время столпотворения за хлебом пенсионеры Душан Попович и Андра Йованович получили травмы грудной клетки. Вместо покупки хлеба они попали на рентген. Несколько человек сильно повредили кисти и пальцы рук в момент, когда продавцы магазина самообслуживания резко захлопнули тяжелые металлические двери; сотни людей падали и их едва не затаптывали» [204]. К несчастью, некоторых граждан постигла еще более печальная участь. Газеты писали и о случаях смерти пожилых людей, которым становилось плохо от долгого и изматывающего стояния в очереди [205]. Мало того, некоторые одинокие пенсионеры умирали от голода; случалось так, что их обнаруживали соседи в их квартирах спустя продолжительное время после кончины [206]. Всю глубину трагичности и безвыходности ситуации для простых людей в ту пору лучше всего иллюстрирует «пример пенсионера Б. С., который, получив пенсию, пошел в магазин и купил несколько сот граммов хорошей салями и килограмм хлеба. Наевшись, он повесился. В предсмертной записке было сказано: „Я не хочу умереть от голода!“ [207].
В целях предотвращения социальных волнений власть сознательно поощряла теневую экономику (контрабанду, уличную торговлю и т. д.) [208]. Прикрываясь экономическими санкциями, власть довела до абсурда известный принцип трудящихся построенного социализма: «мне никто не заплатит настолько мало, насколько мало я могу работать». Принудительные отпуска стали массовым явлением [209], но взамен гарантировалось соответствующее пособие, предусмотренное законом. И хоть оно было не бог весть каким, но все же не намного отличалось от средних зарплат тех, кто продолжил трудовую деятельность. Этот факт лишал работников, пребывавших в принудительном отпуске, мотивов искать новое рабочее место. Они очень быстро поняли, что, уйдя в теневые сферы, можно заработать гораздо больше. Сначала такого рода деятельность являлась для многих дополнительным источником дохода, затем становилась постоянной. Одно весьма интересное и объемное исследование показало, что в 1992 г. доходы населения от неформальной экономики в среднем составили свыше 57% их общей прибыли [210]. Также установлено, что теневая экономика на территории СРЮ отличалась тем, что результатом ее было перераспределение существующих ценностей, а не создание новых. Нелегальными финансовыми спекуляциями в основном занималась узкая прослойка граждан, увеличивавших собственные доходы за счет соотечественников. Наибольшие убытки при этом несли представители среднего общественного класса. Трудясь на общественных, официальных предприятиях, как одно погрязших в нищете, скованные понятиями о чести, они не успевали включаться в деятельность теневой экономики и в результате разделили участь своих фирм, хоть и сохранив собственное достоинство.
Как показала практика, теневая экономика действительно послужила хорошим амортизатором социальных потрясений. Однако она породила упадок морали и иных общественных ценностей. Порядочность стала пороком, непорядочность – добродетелью и главным критерием выживания. А это неминуемо влекло за собой расцвет коррупции и криминала, принявший невероятный размах. Общество деградировало социологически и психологически. События, когда-то имевшие место в Латинской Америке в периоды гиперинфляции, в начале 1990-х гг. разыгрались на территории СР Югославии. Так, например, в Аргентине во время жесточайшей гиперинфляции в народе говорили: «Государство ловит воров, потому что не терпит конкуренции». В случае продвинувшейся дальше Сербии можно перефразировать: «Государство объединяется с ворами, чтобы создать монополию». Поскольку, в конце концов, только за счет воровства можно жить достойно [211]!
Поскольку во время гиперинфляции большая часть отечественной экономики ушла в тень, неминуемо последовал сильный спад реальных фискальных доходов государства [212]. Конечно, финансирование государственных расходов денежной эмиссией без погашения только сильнее разжигало гиперинфляцию, которая, в свою очередь, приводила к дальнейшему спаду реальных фискальных доходов, учитывая, что запоздалая уплата налогов при высоком уровне инфляции автоматически означала их обесценивание. Таким образом, на сцену выходит известный в экономической теории эффект Танзи – Оливера. «Чудовище-гиперинфляция сделало свое дело». Между тем после всего сказанного неизменно возникает вопрос: а было ли государство заинтересовано в сборе налогов и пошлин для пополнения бюджета из реальных источников?
Факты неприглядны и свидетельствуют об одном: все происходившее в области общественных финансов во время гиперинфляции недвусмысленно указывает на отказ государства от потенциально богатых источников дохода, сознательной жертвы общими интересами в пользу интересов отдельных лиц из финансовой элиты. К примеру, доходы от таможенных и других импортных пошлин практически отсутствовали, поскольку пошлины рассчитывались и уплачивались на основании заниженного официального валютного курса. Наоборот, была предоставлена возможность обогащаться политическому истеблишменту, представители которого благодаря монопольному праву на импорт и фактическому освобождению от пошлин получали колоссальные сверхприбыли. Помимо этого, государство сознательно отказалось еще от одного чрезвычайно важного источника доходов – налога с товарооборота [213]. Такова была цена расширения теневой экономики и еще одна жертва в пользу политического истеблишмента. Незаинтересованность государства в налоге с товарооборота наиболее очевидна на примере торговли исключительно прибыльным товаром – сигаретами. Практически вся торговля табачными изделиями проходила через теневые каналы и завершалась уличной торговлей. И хотя речь не шла о жизненно необходимой продукции, нелегальная торговля сигаретами была фактически легализована, поскольку весь процесс без каких-либо осложнений проходил на виду у надлежащих инспекционных органов и милиции. Таким образом, взятки и коррупция вновь сделали свое дело на радость организаторам этого прибыльного табачного бизнеса. Но все же у государства не хватило духу отказаться от всех своих фискальных доходов. Ревностно взимались налоги с личных доходов граждан, и добросовестно сокращались сроки их уплаты в целях смягчения упомянутого эффекта Танзи – Оливера. В течение 1993 г. из этого источника был собран 71% общих фискальных доходов Сербии [214]. Кроме того, значительные доходы шли от специально введенного налога с финансовых трансакций [215](около 15% общих фискальных доходов), а налогоплательщиками в большинстве случаев опять-таки оказывались простые граждане. Следовательно, государство селективно подходило к выбору налогоплательщиков, причем его выбор (на первый взгляд) кажется несколько нерациональным и абсурдным: бремя налогов было возложено на плечи немощного населения, в то время как могущественная финансово-политическая элита заботливо оберегалась и де-факто укреплялась. Вероятно, речь здесь шла о неких особых национальных интересах, которые ум обычного человека, каковыми и мы себя считаем, не в состоянии воспринять и осознать.
Собираемые таким манером фискальные доходы ни в коей мере не могли удовлетворить даже элементарных потребностей государства, в силу чего они постоянно пополнялись инфляционными доходами. Финансирование дефицита общественного потребления денежной эмиссией и неутолимая жажда валюты у политического истеблишмента привели к денежному хаосу в стране. Он начался летом 1993 г. (великая пшеничная афера), а кульминировал после запрета скупки безналичной валюты в конце осени 1993 г. После того как денежный хаос был запущен в действие, он сам себя подпитывал (государство контролировало черный валютный рынок, но не инфляцию) и в конце концов сам по себе угас.
Результатом денежного хаоса был общий дефицит товара, катастрофическое обнищание большей части населения и полное изъятие из оборота национальной валюты. Большинство магазинов в ту пору выглядели жутковато пустыми. На закрытых дверях многих из них висели таблички с надписью «учет», хотя непонятно было, что можно учитывать на пустых полках. Владельцы работающих магазинов ломали голову, как избежать продажи товара за бесценок. В цены заранее включался ожидаемый рост валютного курса на черном рынке в последующие несколько дней, однако чаще всего это не помогало. Теневая денежная эмиссия оказалась неуловимым и крайне непредсказуемым противником производителей и работников торговли, поэтому их прогнозы в большинстве случаев были чересчур оптимистичными. Последствия таких ошибок становились роковыми, так как вырученная от продажи прибыль не могла покрыть расходов даже на приобретение новой партии товара в том же количестве. Вследствие этого расчетливые, но беспомощные работники торговли были вынуждены изменить тактику выживания. Для сокращения убытков они складировали товар до лучших времен и продолжали продажу только нескольких его видов [216]. Многие магазины самообслуживания сократили время работы с двенадцати до семи часов в день. Тем самым они существенно уменьшали опасность обесценивания своего товара и, что еще важнее, выигрывали драгоценное время для выполнения одной необычайно серьезной, но изнуряющей физической работы – каждодневной смены ценников на товарах.
Наконец выяснилось, что наиболее успешная тактика поддержания существования сферы торговли – это установление расценок на товары по принципу «чем выше, тем лучше». То есть работники торговли поняли, что выгоднее заломить такие цены на товар, по которым его никто не купит, чем продавать его за бесценок. Поэтому цены изначально устанавливались недоступные рядовому покупателю и ежедневно росли для сохранения недосягаемого уровня. Таким образом возник феномен, который общественность назвала «инфляцией немецкой марки», поскольку в результате росли также и цены, выраженные в немецких марках. Возможно, в будущем экономическая наука откроет некие сложные эконометрические модели, которые позволят подвергнуть этот феномен точному расчету; вопрос в том, окупятся ли когда-либо усилия, предпринятые в этом направлении. Наверняка «инфляция немецкой марки» не была результатом мудрствований работников торговли, а появилась из-за страха перед неизвестностью и общего недоверия созидателям экономической политики государства.
Наряду с причинами, которые мы только что привели, дефициту в магазинах способствовала и «ловкая» мера государства, замышлявшаяся как средство борьбы с денежным хаосом. Как оказалось, члены правительства были осведомлены о ситуации, которой сами счастливо избежали, поэтому после августовской инфляции в 1880% они приняли решение о замораживании цен. После этой меры в секторе цен наступило относительное затишье, ибо их рост в сентябре составил каких-то 643%, а в октябре – разумных 1 896%, дефицит на рынке возрос. Несчастные работники торговли, разумеется, среагировали единственным здравым способом: они отправили товар на склады, не желая продавать его за бесценок. Тогда началась «всеобщая» (в действительности выборочная) травля их самих и облава на их товары; государственные СМИ педантично фиксировали практически каждый случай сокрытия товара и обнаружения различных «потайных» складов; дикторы государственного телевидения целыми днями сообщали общественности имена многочисленных нелегальных частников-спекулянтов, деятельность которых вскрыли надлежащие инспекционные органы. Однако, как и много раз раньше, силовые меры оказались тщетными против трезвого экономического расчета людей, поэтому, несмотря на давление государственных репрессий, магазины продолжали пустеть. Многие магазины временно закрывались, а их персонал, не занятый «учетом», дружными рядами «уходил в отпуск». В конце октября правительство окончательно признало свое поражение и отменило замораживание цен, решив контролировать только цены на отдельные виды продуктов и услуг