Айвори Джудит. Право первой ночи

   — Она никак не могла понять, о чем я ей толкую. Не то что вы!
   — И тогда вы решили объясниться с помощью танцев?
   — Она знает толк в жареной колбасе! А я сказал, что мне нравится, как она готовит!
   — Понятно, — буркнула Эдвина, хотя на самом деле не могла себе представить, чтобы человек пустился в пляс из-за колбасы — какой бы вкусной она ни была.
   Оба молчали до тех пор, пока не подали овсянку. Мик, конечно же, схватил не ту ложку.
   — Кашу едят большой ложкой, — сообщила она.
   Он уставился на кучу столового серебра возле своей тарелки с таким мрачным видом, будто перед ним была настоящая головоломка. Эдвина следила за ним с каким-то странным злорадством. Так ему и надо! Наконец он нашел нужную ложку и опустил в кашу.
   — Не так. — Ей пришлось встать и подойти к нему, чтобы показать, как полагается держать ложку.
   Он расслабил пальцы, подчиняясь ее осторожному нажиму, и Эдвина вдруг испытала удовольствие от того, что может прикасаться к этой большой, горячей, сильной мужской руке. Она обратила внимание на длинные изящные пальцы с чистыми глубокими лунками ногтей. Пожалуй, это была не лучшая идея — самой поправлять его руку! Торопливо показав все, что нужно, Эдвина вернулась на место.
   Ей пришлось вытереть ладони о салфетку — они были влажными от пота. Лишь после этого она посмотрела на Тре-мора.
   Он сидел, выставив перед собой злосчастную ложку и глядя на свои пальцы в полном отчаянии.
   Завтрак проходил в гробовой тишине.
   Мистер Тремор взял с тарелки последний кусочек тоста. После овсянки им подали яичницу с помидорами и колбасой и свежий хлеб. Гость ел с завидным аппетитом, однако у Эдвины осталось ощущение, что он съел бы больше, если бы не столовые приборы, с которыми он пока не умел обращаться.
   Наконец она решила предоставить мистера Тремора самому себе. Пусть урок будет выполнен лишь наполовину, зато ученик не останется голодным.
   Главное — научить его реально оценивать собственные силы. Когда Эдвина высказала опасение по поводу того, как он будет вести себя в мужском обществе, обычно собиравшемся в гостиной после обеда, он с неподражаемой беспечностью заверил ее, что просто станет смотреть и слушать и не «ввяжется ни во что такое, во что бы не ввязались остальные парни».
   — Но ведь джентльмен потому и джентльмен, что никогда ни во что не «ввязывается»! — возразила она.
   Он открыл было рот, собираясь возразить, но вместо этого взял нож и полез за джемом.
   — Нет, ложкой!
   Мик поменял нож на ложку и стал намазывать тост джемом.
   — Ну, тогда я просто буду молчать и слушать.
   — Но ведь остальные не будут молчать! Положите ложку — намазывать джем нужно ножом!
   Он так глянул на Эдвину, будто она нарочно сбивает его с толку, и буркнул:
   — Как они, так и я!
   — А если вас о чем-то спросят?
   — Возьму да отвечу! Подумаешь, делов!
   — Нет, так нельзя! — Эдвина сердито качнула головой. Он чересчур легкомысленно относился к своим обязанностям и мог запросто погореть на мелочах. — Это время, когда мужчины отдыхают, — попыталась пояснить она, — пьют коньяк, курят сигары и... — А что, собственно говоря, они еще делают? Она не имела ни малейшего понятия. Мужчины — они и есть мужчины. И Эдвина в отчаянии воскликнула: — Если вы ляпнете что-то как... как крысолов!
   — А почему бы и нет? — беспечно расхохотался он. — Да ладно вам, не тушуйтесь, я буду говорить как надо! Коли они джентльмены, это еще не значит, что им удастся меня раскусить! А у вас тута крысы...
   — Простите, что вы сказали? — опешила Эдвина.
   — У вас есть крысы! — повторил он. — Если не в самом доме, то где-то поблизости.
   — Не может быть!
   — Еще как может! Не то чтобы шибко много — покуда это не страшно и они не шныряют у вас под носом. Но вон там, в углу, я вижу крысиную норку, и под полом у вас кто-то шебаршит. Точно вам говорю: где-то рядом у них гнездо!
   — Час от часу не легче! — Эдвина в раздражении отбросила салфетку. Любой из ее знакомых джентльменов в два счета раскусит наглеца, если он заведет светскую беседу о крысиных норах! — Мистер Тремор, вам следует прекратить думать и рассуждать как крысолов!
   Ну где ей найти подходящие слова, чтобы до него дошло?
   — Поймите, это не просто приятное приключение! Дело не только в том, что вы сможете месяц щеголять в роскошных костюмах! Вы могли бы в корне изменить свою жизнь, сделать ее лучше!
   — А вот это уже мне решать, что лучше, а что нет! — И он глянул ей прямо в лицо.
   Эдвине было не по себе под этим пристальным, проницательным взглядом. Она потупилась и с преувеличенным вниманием стала следить за его руками. Он ловко, аккуратно взял джем ложкой и намазал на тост ножом.
   Удивительно, что у простолюдина такие изящные, не мозолистые руки. Она смущенно посмотрела на свои кисти. Слишком широкие, а пальцы слишком короткие и плоские, с загнутыми кверху кончиками.
   — Хочете, я с ними разберусь?
   — С кем? — Она даже вздрогнула от неожиданности.
   — Дак с крысами. Забесплатно. Просто так.
   — Нет! — Она сердито прикусила губу, но вовремя спохватилась и добавила: — Спасибо, не стоит. Спасибо! — Собравшись с мыслями, Эдвина продолжила: — Мистер Тремор, вам нужно привыкать думать так, как думает виконт. Что бы увидел виконт на вашем месте? Уж определенно не крысиную кору в углу!
   — Ты, голуба, как ни крути, — упрямо фыркнул он, — но с того места, где я сижу, аккурат видно ровнехонькую дырочку в углу. И ваш виконт будет круглый дурак, коли не поймет, что прогрызть такую могут только крысы! — Тут он выразительно пожал плечами, словно вывод напрашивался сам собой. — Хотя, если говорить по правде, джентльмены частенько бывают на диво тупыми парнями!
   Эдвина покачала головой, стараясь не поддаваться отчаянию. Сколько можно ходить кругами? Она распиналась перед ним целое утро, но достаточно было одной фразы, чтобы понять: его тупой, неповоротливый ум нисколько не изменился и продолжает свою упрямую, прямолинейную деятельность, сводя на нет все ее уроки хорошего тона и светских манер!
   — Отлично! — Она резко вскочила из-за стола, но постаралась взять себя в руки и уже более спокойно добавила: — Если не возражаете, встретимся в комнате для занятий! Прошу вас не задерживаться, потому что к двенадцати часам придет другая ученица, а работы у нас непочатый край!
   На самом деле у нее было ощущение, будто им предстояло разгрести целую гору овсяной каши, а они едва научились правильно держать ложку.

Глава 6

   У мистера Тремора ничего не получалось на протяжении первой половины дня. Потом у него ничего не получалось на протяжении второй половины — вплоть до вечернего чаепития. Эдвина пыталась утешить его, уверяя, что первые шаги всегда самые трудные, но от этого стало только хуже.
   Он не мог без запинки произнести ни одно из своих знаменитых проклятий или ругательств. Он вообще не понимал, какого черта ей приспичило все это записывать — по его выражению, он чувствовал себя «последней задницей».
   Единственным достижением этого дня можно было считать то, что он сам стал ловить себя на ошибках в разговорной речи.
   — Это несомненный прогресс, мистер Тремор!
   Как бы не так! Он вполне серьезно надеялся на то, что начнет лопотать как заправский «джент» самое позднее к нынешнему вечеру! А вместо этого стал спотыкаться на каждом слове, потому что слышал свои ошибки, но не успевал их исправлять!
   Вдобавок к концу дня к ним явился Джереми Ламонт — он хотел удостовериться, не промотают ли его денежки впустую. Мистер Ламонт долго приставал к Эдвине с расспросами, затем лично осмотрел новый гардероб мистера Тремора и пожелал присутствовать на уроке, чтобы послушать, как стал говорить ее новый ученик. Конечно, ни Эдвина, ни мистер Тремор не могли ему этого запретить, однако Эдвина напомнила Ламонту, что не обещала сотворить чудо всего за сутки.
   — А когда хоть какой-то прогресс станет заметен? — осведомился мистер Ламонт.
   — Он заметен уже сейчас, но не всем, — заверила его Эдвина. — Для этого надо быть профессионалом. Почему бы вам не заглянуть ко мне недель через пять — ровно за неделю до бала?
   Мистер Ламонт задал еще несколько вопросов о том, как она собирается превратить мистера Тремора в джентльмена, и отбыл.
   Ничего особенного. Клиент вложил деньги в дело и проявляет к нему вполне законный интерес. Тогда почему его посещение вызвало у Эдвины смутную тревогу?
   Впрочем, это тоже было вполне естественно. Она постоянно о чем-то тревожилась. Слишком много волнений, слишком много забот. Как всегда, не хватало денег, чтобы расплатиться за новую угольную печь. Одна из лошадей растянула сухожилие — значит, будут новые траты. На ее счету в банке почему-то всегда денег меньше, чем она предполагала. Было отчего тревожиться!
   И все же в конце дня Эдвина иногда позволяла себе немного расслабиться. Это была ее тайная привычка: раз или два в неделю выйти с кувшином свежей воды в садик за домом и полить цветы. Но это было только предлогом: многие бы удивились, узнав, каким образом она ухаживает за своими розами.
   Потому что она могла часами стоять в саду и негромко петь. Впрочем, вряд ли это назовешь пением. Для пения нужен музыкальный слух... Нет, она просто произносила речитативом длинные фразы, поверяя розам свои тревоги.
   — Господа Ламонты — ла-ла-ла — даже тот, что добрее, какие-то очень странные... — пела она. — Но денег они не жалеют, а это пока главное... — Эдвина пела и пела, упомянув и про угольную печь, и про охромевшую лошадь, и даже про манеру мистера Тремора проглатывать звук «р» на конце слова... Она как раз собиралась с духом, чтобы запеть про некие сомнения относительно мистера Тремора, как вдруг из темноты ей начал вторить другой голос.
   Подскочив от неожиданности, она отшатнулась в тень. Это был не кто иной, как мистер Тремор! Оказывается, он сидел на скамейке под деревом.
   Поначалу она испугалась, что он будет над ней смеяться, и не могла разобрать ни единого слова. Но мистер Тремор встал, подошел поближе и сказал:
   — Хорошо бы — ла-ла-ла — он не забыл накормить моих собак...
   Так и есть: он издевается над ней, передразнивает! Внутри у Эдвины все сжалось от тоски. Она готова была от стыда провалиться сквозь землю.
   Никто никогда не заставал ее за этим смешным детским занятием! Разве могла она подумать, что этот странный тип станет слоняться среди ночи по саду?
   Ей захотелось убежать, скрыться, но мистер Тремор как ни в чем не бывало вышел в полосу лунного света, и она застыла, очарованная его мужественной красотой.
   — Я сегодня наломал дров — ла-ла-ла — упражнения были такие трудные, что заплетался язык...
   Эдвина озадаченно нахмурилась. Он что, всерьез? Полноте, это наверняка новая шутка! И в то же время... нет, не может быть! Она совсем запуталась, она не верила своим глазам.
   И все же это выглядело так, будто он тоже решил поведать ее цветам свои печали.
   Стараясь повторять ее нехитрый мотив, он пел в темном саду, и его сильный, уверенный голос превращал простые звуки в настоящую мелодию. Он провел рукой по прохладным веткам, повторяя ее жест, а потом повернулся и запел для нее.
   Для нее!
   — Надеюсь, завтра станет легче, и я хоть чего-то добьюсь...
   Ей пришлось напрягать слух, чтобы разобрать слова.
   Эдвина растерялась: неужели он воспринял ее детскую выходку всерьез?
   Мик замер, не спуская с нее глаз. Кажется, он хотел что-то сказать.
   Но она, собрав последние силы, резко повернулась и скрылась за дверью.
   Она не желала выслушивать его извинения и объяснения, если даже он не собирался смеяться над ней. Если же собирался, тем более не желала об этом знать.
   Мик следил, как пугливо метнулась в дом эта сильная и такая ранимая женщина.
   Провалиться ему на месте! Ну и странная девчонка эта Вин!
   Надо же, готова распевать для луны и звезд, даже для кустов в своем саду. А для него петь не пожелала, хотя он не прочь был послушать. Должно быть, это самая что ни на есть жуткая тоска — не иметь в целом мире ни единой близкой души и плакаться каким-то кустам да деревьям! Не всякой барышне такое под силу! Для этого надо быть отважной, как... как Винни Боллаш! Она молодец, эта леди!
   В то же время он никогда не встречал женщину с таким чутким сердцем...

Глава 7

   Весь следующий день они упорно занимались. Было довольно поздно, когда Эдвина приступила к последнему, запланированному ею упражнению. Она взяла металлический ксилофон и, легонько стукнув по нему, попросила:
   — Скажите, когда перестанете слышать звук! — Она хотела приложить ксилофон к его виску, но мистер Тремор испуганно отшатнулся:
   — Че это вы делаете?
   — Проверяю ваш слух. Кстати, мы могли бы убить двух зайцев сразу и попутно заняться грамматикой. Вам пора отвыкать от фонемы «че»...
   — От чего отвыкать?
   — Не важно. Надо говорить не «че», а «что».
   Однако Тремор слушал рассеянно: просто сидел и смотрел на Эдвину, пока та говорила, постукивая ксилофоном по ладони.
   — Он зазвенит, а вы скажете, когда перестанете слышать звон...
   Однако Мик уклонился, не позволяя прикоснуться странной железякой к своей голове:
   — Это еще зачем?
   — Он издает звуки определенной частоты. Я должна проверить, насколько хорошо вы их слышите. Все дальнейшие упражнения рассчитаны именно на это.
   — А че, со мной и это могет быть? — буркнул он, сердито кривясь и теребя усы. — Я могу вас услышать неверно?
   — Да нет же! — рассмеялась Эдвина. — Вы можете просто не дослышать, и это придется учесть.
   Судя по его виду, он воспринял ее объяснения как намек на его очередную ошибку. Стоило Эдвине снова поднять ксилофон, как Мик решительно перехватил ее руку, сказав:
   — Давайте-ка займемся чем-то другим! Давайте поговорим. Вы же сами сказали, что это наш главный урок! — И он начал, не дожидаясь ее согласия: — Мильтон говорил, что вы из благородных. Вы... вы баронесса или еще кто?
   — Нет. — Эдвину рассердила столь бесцеремонная попытка совать нос в чужие дела. — У меня нет титула. — Впрочем, почему бы и не поболтать? Это немного отвлечет его, и занятия пойдут легче. — По праву рождения я, пожалуй, могу считаться леди Эдвиной Боллаш, дочерью шестого маркиза Сэссингли.
   Он вздрогнул, но на этот раз позволил приставить ксилофон к задней височной кости.
   — Не забудьте, скажите, когда перестанете слышать звук.
   Прошло довольно много времени, пока он кивнул.
   Она тут же прижала ксилофон к уху. Ничего.
   — Отлично. — Эдвина повторила свои действия, на этот раз приложив ксилофон сначала к своей голове. — После смерти отца его наследство досталось не мне, а другому человеку. Какой смысл цепляться за титул? — В эту секунду ксилофон над ее ухом умолк. Она быстро прижала его к виску мистера Тремора: — Вы слышите... — Она хотела повернуть голову ученика, но стоило ей прикоснуться к едва заметной щетине на его подбородке, как Эдвина вздрогнула и отдернула руку.
   Что за странности? Она же проделывала этот тест тысячу раз!
   — Что-то не так? — спросил он.
   — Простите. — Она нервно рассмеялась, стараясь взять себя в руки. — Давайте проделаем все снова. Скажете, когда перестанете слышать звон.
   Оба сосредоточенно умолкли. На этот раз все прошло гладко — она благоразумно избежала прикосновений к его лицу.
   — Хорошо, — заметила Эдвина, имея в виду результаты теста.
   — Вы были богаты?
   — Извините? — растерялась она.
   — При жизни отца вы были богаты?
   — Да, отец имел деньги. Но я и сейчас не нищая.
   — Это я вижу. А еще вижу, что раньше этот дом был шикарным и все такое?
   — Пожалуй. Но по-настоящему шикарным был... впрочем, вы скоро увидите его сами. Герцог Арлес устраивает ежегодный бал именно там: в нашем родовом поместье, где я появилась на свет и где прошло мое детство.
   — Значит, ваш дом достался герцогу? — Мистер Тремор ушам своим не верил.
   Неудивительно. В последнее время Эдвина сама верила в это с трудом. Прошло уже двенадцать лет. Но до сих пор она иногда просыпалась по утрам в полном недоумении: неужели Ксавье действительно прибрал к рукам все, что она с детства привыкла считать своим, а ей достался лишь этот жалкий дом, где они с отцом изредка останавливались на ночлег, когда дела требовали его присутствия в Лондоне?
   Она машинально взялась за меньший ксилофон, издававший более высокий звук, и стукнула по нему.
   — Скажите, когда перестанете слышать...
   Но он снова перехватил ее руку.
   — А что стало с вашим прежним домом?
   Ей не хотелось одергивать его: он честно трудился весь день, выполняя нелегкие, а главное, совершенно непонятные для него задания. Но и растягивать этот разговор не хотелось. Она старалась отвечать как можно короче:
   — Когда отца не стало, следующим мужчиной в роду оказался его кузен, унаследовавший титул. Но он не сразу стал герцогом. Это случилось три дня спустя, когда умер и мой дед, четвертый герцог Арлес. Кузен Ксавье стал и его наследником, герцогом Арлесом, маркизом Сэссингли, и прочая и прочая. Есть еще множество более мелких титулов и владений. — Она небрежно пожала плечами. — Вполне естественно. Майоратное наследование, а как же иначе? Дочери маркиза могут унаследовать богатство и деньги лишь путем замужества, но она незамужем.
   Эдвина никогда не говорила об этом вслух. Ей было неловко упоминать о собственном убожестве. И она смущенно пролепетала:
   — Будьте добры, отдайте ксилофон!
   Он ответил каким-то странным, загадочным взглядом. Сам стукнул по ксилофону, приложил к виску, после чего протянул его ей. Слабое, едва ощутимое гудение отозвалось в ее пальцах заметной дрожью.
   Прошел еще час, когда Эдвина решила, что можно перейти к занятиям по артикуляции отдельных звуков. Мистер Тремор пришел в отчаяние. Они еще и не начали толком, а он уже готов был молить о перерыве.
   — Трудно смириться с тем, что вы правы, считая меня бестолочью.
   Эдвина могла бы вполне резонно возразить, что ей тоже приходится мириться со многими вещами. С тем, например, что у нее в доме находится мужчина, с его манерой раскачиваться на стуле и теребить усы всякий раз, когда задание кажется ему непонятным или бессмысленным. Да мало ли с чем еще?
   Но она лишь терпеливо пояснила:
   — Вы должны не только слышать свои ошибки! Вы должны их видеть! А для этого нужно знать, как правильно пользоваться губами, языком — словом, всеми органами речи!
   Услышав про «органы речи», он вдруг ухмыльнулся. Ну вот, опять он относится к урокам как к забаве!
   Эдвина пришла в отчаяние: из-за своей неспособности вложить свои знания в его голову... Однако она продолжала:
   — Чтобы полностью разобраться в артикуляции, мне недостаточно просто сидеть и смотреть, как вы говорите. Для этого есть различные приспособления. К примеру, ларингоскоп. — И Эдвина достала из ящика стола маленькое зеркало с гладкой забавной ручкой. При виде этой игрушки ухмылка на физиономии у мистера Тремора стала еще шире. — Понимаете, если его вставить вам в рот, то в зеркале отразится ваша глотка. И я смогу следить за тем, как открываются ваши голосовые связки.
   Он нервно рассмеялся, но ничего не сказал.
   — Кроме того, мне придется исследовать положение вашего языка с помощью пальцев...
   — Погодь! Вы че, правда хотите класть пальчики мне в рот?
   — Возможно. Скорее всего будет вполне достаточно прижать к десне мизинец, чтобы проверить положение вашего языка.
   Он с довольной миной скрестил руки на груди и, развалившись в кресле, пробормотал:
   — А че, неплохо!
   — «Что». Нужно говорить «что».
   — Что ж, тем лучше!
   Эдвина сердито поджала губы. Он повторил слово правильно, но вложил в него совершенно неправильный смысл.
   — Посмотрим, что вы скажете после палатографии! — раздраженно пообещала она.
   — А это еще че?
   — «Что».
   — Да ладно, что?
   — Я прикреплю вам на небо пластинку, вы будете произносить разные звуки, а я стану вынимать ее и отмечать положение вашего языка по отпечаткам на этой пластинке.
   — Стало быть, я верно усек насчет того, что вы весь вечер будете копаться у меня во рту?
   — Мистер Тремор! — с возрастающим нетерпением воскликнула она. — Я не собираюсь выслушивать ваши непристойные домыслы по поводу моей работы...
   — Непристойные?
   — Ну, грубые. Неприличные...
   — Да я сам знаю, что значит «непристойные»! — заявил он. — Просто я удивился: разве обрадоваться тому, что вы положите пальчик мне в рот, значит быть грубым? А ну-ка, попробуйте, увидите, что будет! — Он со смехом покачал головой и добавил: — И напрасно вы думаете, голуба, что коли мужчина и женщина вместе, это неприлично. У нас в Англии такое случается сплошь да рядом! Даже наша добрая королева этим не брезгует! Ведь всему свету известно про то, как она любит своего Альберта и прижила от него целых девять детей!
   На миг Эдвина онемела от возмущения. Да как смеет этот мужлан распускать грязные сплетни о королеве?!
   — Сэр! — гневно воскликнула она. — Я вовсе не намерена обсуждать с вами то, что происходит между женщиной и мужчиной... — Тут ей снова не хватило слов.
   — Да не волнуйтесь вы так, голуба! Разве я не понимаю? Вы невинная девица, и вам конфузно! — Он заявил это не моргнув глазом, словно желая ее утешить!
   Эдвина то открывала, то закрывала рот, пока наконец не выпалила:
   — Да будет вам известно, сэр, что джентльмены никогда не заводят разговор о подобных вещах!
   Он уставился на нее, забавно нахохлившись, все в той же позе: развалившись в кресле, скрестив руки на груди в небрежно расстегнутой жилетке. Смуглая рука не спеша прошлась по пышным усам.
   — Это точно? — спросил он.
   — Да! — отрезала она.
   — А давайте поспорим, что джентльмены знают слова «невинная девица»?
   — Ну... ну да, они их знают. — Эдвина замялась и упрямо заявила: — Но все равно не произносят их вслух!
   — Тогда откуда они их знают? — Мистер Тремор подался вперед. — Кто-то же должен был им сказать?
   Эдвина поджала губы, стараясь подавить нараставшие раздражение и испуг.
   — Возможно, они произносят их при других джентльменах...
   — А вы все утро мне талдычили, будто не знаете, про что толкуют между собой джентльмены.
   — Я действительно этого не знаю! — Она уже была не рада, что развязала этот дурацкий спор. — Но вполне возможно, это одна из тем их бесед. Во всяком случае, при дамах они определенно об этом не говорят! А теперь давайте вернемся к занятиям!
   — Как вам угодно. — Он устало пожал плечами. — Токмо вы сами хотели подготовить меня ко всяким разговорам после обеда, когда джентльмены остаются без дам. Почему бы мне не завести разговор о невинных девицах?
   Эдвина уставилась на него, онемев от ужаса. И прошло немало долгих секунд, пока до нее дошло, что он просто над ней издевается. Кошачьи усы зашевелились, под ними блеснула знакомая ненавистная полуулыбка, а на щеке появилась ямочка.
   Эдвина и сама не знала: обижаться ей или смеяться вместе с ним. Вообще-то она не любила, когда над ней подшучивали. Но сегодня почему-то не хотелось обижаться. Наоборот, у нее даже потеплело на душе... неуместное, но такое приятное ощущение... Каким-то чудом ему удалось посмеяться над ней, обвести вокруг пальца, но сделать это так, что она не чувствовала себя униженной.
   Он наградил ее совершенно неотразимой улыбкой, а в следующий миг окончательно смутил:
   — Сдается мне, вы совсем не знаете мужчин. Вы и целовались-то с немногими.
   Что за возмутительная...
   — С одним, — неожиданно для себя призналась она. — С вами. — Кто дернул ее за язык? Теперь он наверняка подумает, что она просто никому не нужна!
   Однако ничего подобного не случилось.
   Мистер Тремор моментально изменился в лице. Он показался Эдвине растерянным, потрясенным. От улыбки не осталось и следа. Его голос звучал совершенно серьезно.
   — Черт меня возьми! Вот так дела, мисс Боллаш! Это же такая великая честь, что вы допустили меня первого!
   Его признание оказалось настолько неожиданным, что Эдвина поперхнулась собственным смехом. Она долго откашливалась, прежде чем снова обрела дар речи.
   — Мистер Тремор, вам следует отказаться от этого выражения: «Черт меня возьми!».
   — И чего вы прикажете взамен? — нахмурился он.
   — Ну, к примеру: «Я поражен!»
   Он расхохотался было, но старательно повторил:
   — Я поражен! Верно?
   Слова слетели с его губ с такой правильностью и легкостью, что Эдвина не раздумывая воскликнула:
   — Да! — Потом смущенно потупилась и добавила: — Совершенно верно!
   А в следующее мгновение у нее просто захватило дух. Потому что он прошептал:
   — Это вы меня поразили!
   Эдвина вскинула голову, подозрительно прищурившись, готовая дать отпор любой попытке себя одурачить. Мик Тремор стремительно входил в роль. Ей все труднее было вспоминать о том, что он не настоящий английский лорд, а всего-навсего крысолов из Корнуолла.
   А ведь это только начало! Как ей избежать новой душевной боли? Как не поддаться его обаянию?
   У нее пересохло во рту. Все тело горело, словно в огне. Эдвина сидела будто зачарованная, не в силах отвести взгляд от английского лорда, поднесшего ко рту изящную красивую руку и задумчиво гладившего необычайно пышные холеные усы — кажется, это у него вошло в привычку. Стоило ему взяться за усы, и он становился задумчивым... задумчивым и немного лукавым. Тут Эдвина вспомнила, какими мягкими оказались его усы, когда прикоснулись к ее губам.