Страница:
— Согласен, но листок-то сгорел.
— Терпение. Вас не вдохновили первые результаты? Завтра у меня будет необходимый инструментарий, и мы постараемся приподнять другой уголок завесы.
Он отказался от дальнейших объяснений и назначил мне свидание на утро здесь же, в кабинете писателя, оставив меня в крайнем возбуждении.
— За работу, — сказал Бурдон вместо приветствия. — Отныне кабинет станет нашей лабораторией. Вот моя аппаратура.
Из огромного ящика, с которого уже была снята крышка, я помог ему извлечь термометр, барометр, гигрометр, микроскоп и целый ряд оптических инструментов, которые он называл один за другим, но названия которых я не запомнил. Наконец он извлек странную штуковину, с которой обращался крайне осторожно, а мне и вовсе запретил к ней прикасаться.
— Вот он, тот самый золотой ключик, — высокопарно заявил он, — который откроет нам одну за другой двери храма. Это прецизионные микрохимические весы. Не стану разъяснять принцип их работы. Вам достаточно знать, что эти весы позволяют взвешивать с точностью до микрограмма, то есть одной миллионной грамма… Неужели вы не читали об уникальном опыте, проведенном иностранными учеными?
— Нет.
— Прочтите статью, пока я расставлю все по местам.
Он протянул мне научный журнал. Я дословно воспроизвожу заметку, которую он обвел красным карандашом.
Нью-Брунсвик. Демонстрируя точность своего прибора, ученые одной из здешних лабораторий определили массу запятой.
Вначале был взвешен лист чистой бумаги. Затем на нем на пишущей машинке напечатали одну запятую. После повторного взвешивания масса листа увеличилась на один микрограмм…
— Что вы думаете об этом? — спросил Бурдон.
— Честно говоря, кое-какую связь улавливаю, но…
— Присядьте. Я разъясню вам свой план, пока буду заканчивать подготовку, — и он занялся таинственным для меня монтажом электрических проводов.
Я внимательно слушал его.
— Прежде всего опытным путем я убедился, — начал он, что разглядывать обуглившиеся листки даже в самый сильный микроскоп совершенно бессмысленно. Пепел имеет однородный черный цвет, и никаких следов чернил на нем не видно.
— Ну, это понятно.
— Также бессмысленно прибегать к рентгеновским лучам. Слишком тонок слой. Моя попытка закончилась полным провалом.
— И это понятно, — согласился я.
— И однако, Менар, чернила, которые пропитали эту бумагу, обязательно оставили свой след в пепле. Пепел исписанного листа не может быть равен по весу пеплу чистого. Чернила состоят из мельчайших частиц красителя, находящихся в воде во взвешенном состоянии. Вода, скажете вы, испарилась во время горения. Конечно, но что сталось с твердым остатком? Он тоже сгорел и обратился в золу. И зола чернил, мой друг, там, в смеси с пеплом бумаги. И сколь бы мало ее не было, она материальна — имеет массу, вес. И вот наука предоставляет нам чудесный иструмент, который позволяет улавливать малейшую разницу! Масса страницы, на которой было написано стихотворение, не будет равна массе чистой страницы, сожженной в тех же условиях. При тщательном взвешивании я найду разницу, которая будет соответствовать массе пепла использованных чернил. Пока мы не можем оценить качество произведения, но можем определить его «количество».
— Согласен, однако у меня есть некоторые возражения. Прежде всего я не вижу, куда это приведет. А как вы узнаете вес чистого листа?
— Сперва я отвечу на последний вопрос. Он не прост и доказывает, что вы следите за ходом моих рассуждений.
Вначале я хотел использовать контрольный чистый лист того же формата, но затем придумал куда более точный и более тонкий метод. Его-то я и использую. Я возьму часть того же листка А. Мне нужен не целый лист, а крохотный кусочек точно измеренной площади. Понимаете? Исписанная страница всегда имеет поле слева, сверху и снизу. И если я отделю крохотный кусочек в уголке, то буду уверен, что на нем нет никаких следов чернил. Я исследую этот фрагмент под микроскопом и определю его площадь — мои оптические инструменты позволяют выполнить эту операцию с высочайшей точностью. После его взвешивания сущий пустяк — узнать массу листка А без чернил. Затем я тщательно взвешу весь листок А, не забыв о ранее отделенном фрагменте. Простое вычитание укажет мне искомую разницу.
А что это даст нам? Вот старая рукопись Валетта, переданная мне его секретаршей. Мы выберем одну страницу. Пересчитаем количество букв, потом сожжем ее в тех же условиях, в которых сгорел листок А. И таким же образом определим массу пепла чернил, но на этот раз зная исходное количество букв. Из этого мы выведем, что определенная масса соответствует определенному количеству букв. После сравнения получим неоценимую информацию — примерное количество букв в нашем стихотворении.
Затем?… Прочие объяснения я дам после завершения первого этапа. За дело.
Так началась работа моего приятеля Бурдона. Он окружал каждый свой шаг предосторожностями, которые слишком скучно описывать в подробностях. Листок в течение всего срока измерения должен был находиться в условиях с неизменной температурой и постоянной влажностью. На мою долю выпало следить за контрольными приборами и регулировать подогрев и влажность, поддерживая заданные параметры. Моя роль этим и ограничивалась, ибо я слишком нервничал и резким движением мог лишь все испортить.
Я наблюдал за Бурдоном двое суток, пока он проводил первые измерения. Прикрыв нижнюю часть лица марлевой салфеткой, чтобы не дышать на пепел, и вооружившись миниатюрным скальпелем, он отделил крохотный фрагмент от уголка сгоревшего листа. Бурдон напоминал хирурга, выполняющего тончайшую операцию. Он бился над листком А весь день и большую часть ночи. Наконец, на заре, уложив остатки на стол и накрыв их колпаком, на что ушел целый час, он наскоро проделал расчеты и торжественно объявил:
— Я был прав, Менар. Надеюсь, вы в этом не сомневались. Разница действительно существует. Так вот: масса пепла от чернил составляет 453 микрограмма.
Только теперь он разрешил мне перекусить и дал час на сон. Бурдон разбудил меня, приступив к опыту над рукописной страницей Валетта; он сжег ее, предварительно пересчитав количество букв и проделав ту же серию тончайших операций. Меня раздражала медлительность, с которой он работал, но я призывал себя к терпению, ибо хотел знать, как будет осуществляться его фантастический замысел.
На следующий день он торжественно объявил:
— 453 микрограмма соответствуют примерно пятистам буквам — пятистам буквам его великолепного каллиграфического почерка. Такова приблизительная длина нашего стихотворения. Повторяю — приблизительно, поскольку, как вы понимаете, в измерение могли вкрасться кое-какие погрешности. Я провел предварительный, довольно грубый опыт. Однако он был полезен, ибо позволил быстро получить общее представление о произведении. Запомним цифру в пятьсот букв в качестве первого приближения.
Я воспользовался перерывом, чтобы хорошенько поесть. И почувствовал прилив новых сил, которые изрядно истощились за время утомительного бдения.
Вялость мысли сняло как рукой.
— А если на листке А сидит большая клякса? — заметил я.
— Я не подумал об этом, — пробормотал сбитый с толку Бурдон. — Браво, Менар. От души поздравляю вас. Клякса действительно может быть причиной ошибки, но не бойтесь, мы преодолеем и эту трудность… Правда, посадив кляксу, Валетт воспользовался бы промокашкой.
— Верно, — согласился я, — наше стихотворение состоит из пятисот букв или около того. Восхищен результатом, а что дальше?
— Дальше? Теперь начнется проникновение в глубины формы. Слушайте.
Он уселся перед едой, которую я приготовил, и заговорил.
— Расставаться с нашими микрохимическими весами рано. Это маленькое чудо откроет нам множество тайн. Результат предварительного исследования, надеюсь, убедил вас, что лист бумаги, пропитанный чернилами и затем сгоревший, кое-что весит, и это коечто больше, чем масса чистого листа бумаги, сгоревшего в тех же условиях. Я настаиваю на этом не очень точном термине кое-что, поскольку он символизирует особую элегантность моего метода. Понимание к вам придет позже, но уже сейчас сообщу, что точная величина этого кое-что — не самое главное в предпринятом нами воскрешении. Мне достаточно отметить его существование. Точное определение массы мне кажется второстепенным с момента, когда я определил, что чернила действительно были. Тысяча тонн едва ли даст более значимый результат, чем десятая доля микрограмма. Неужели вы не видите элемента возвышенного в сей простоте?
— Хотелось бы увидеть, дорогой Бурдон, но я не очень понимаю ваш слишком абстрактный язык…
— Следите внимательно за ходом моих рассуждений. Нам известна масса чистого листа бумаги, и мы можем рассчитать массу любого известного участка листа. Сделаем следующее. Начиная с верхнего края, разрежем лист А на очень узкие горизонтальные полосы слева направо. Затем тщательно взвесим каждую полоску после замера ее площади. Наверно, несмотря на все предосторожности, пепел кое-где осыпется и края полосок окажутся зубчатыми. Однако терпеливое исследование под микроскопом каждого излома позволит нарисовать его точный контур. Даже самая малая песчинка не избежит бдительного ока нашего увеличительного инструмента; мы подберем ее, определим, откуда она выпала, отдельно замерим ее площадь и взвесим вместе с полоской, из которой она выпала. Короче говоря, мы точно оценим общую площадь каждой полоски. Взвешивание даст нам основную опорную величину — написано ли кое-что на этом фрагменте или нет. Понимаете? Скорее всего масса полосок, близких к краям листа, будет соответствовать массе полосок чистой бумаги. И напротив, весы покажут наличие дополнительной массы, когда мы попадем на текстовую часть. Таким методом мы безошибочно определим «положение» строк и сможем изобразить их на схеме. Естественно, каждую вырезанную полоску мы тщательно сохраним. Видите этот стеклянный ящик, специально изготовленный по моему заказу? Не дай бог нарушить исходный порядок, ибо нам еще понадобятся все куски. Этот герметичный ящик, куда не попадет ни пылинки, имеет основные ячейки для горизонтальных полосок и крохотные пронумерованные ячеечки для случайно отделившихся фрагментов. Таким образом мы сможем в любое мгновение установить точное положение каждого элемента листка. А нам частенько придется возвращаться назад. Будем действовать на ощупь, пока не достигнем конца строки. А затем точно определим ее границу, разъединяя полоску по длине на все более и более узкие секции. После разделения мы взвесим каждую строку отдельно и узнаем приблизительное количество букв в каждой строке. Эта работа займет несколько недель, быть может, месяцев, но после ее завершения у нас сложится ясное представление о стихотворении. Как вы считаете?
— Признаю, это хитроумно, но не вижу, как проклюнется произведение сквозь полученную вами скорлупу.
— Вечное нетерпение! Мы сможем возродить произведение, только если не будем торопиться, дав таинственному стихотворению время медленно, почти естественно, вылупиться из этой материальной оболочки. Я говорил и повторяю, что будем работать как литературные эксперты, которые презирают и отрицают вдохновение. Они выстраивают свои произведения, основываясь на «форме», на языковых элементах, на словах, на буквах…
В нашей работе мы поднимаемся на ступеньку выше. Будем исходить из массы этих букв, точнее из массы их золы, из «положения» букв в двухмерном пространстве — на листке бумаги. Мы воспользуемся одновременно и более чистым, и более ощутимым источником поэтического сочинения. И вы увидите, как постепенно сюжет, «дух» стихотворения восстанет из праха. Предсказываю: сей момент наступит.
Собственные занятия не позволяли мне посвятить этим исследованиям долгие недели, и я временно прервал сотрудничество, пообещав Бурдону интересоваться ходом дел. В течение двух месяцев я несколько раз посетил «лабораторию» и каждый раз заставал его за «анатомированием» пепла. Однако вытянуть из Бурдона хоть слово не удавалось. Наконец он призвал меня. Лицо его выражало удовлетворение.
— Все идет как по маслу, — сообщил он. — Хотите послушать, как развиваются события? Кстати, это полезно и для меня. Заодно проверю свои расчеты.
— Я давно жду этого.
— Итак, я начал резать листок на горизонтальные полоски шириной три миллиметра каждая. В первых образцах, как я и предполагал, взвешивание дало нулевой результат. То есть шла чистая бумага. Сверху листок А свободен от записей примерно на двадцать один миллиметр.
Взвешивание следующей полоски указало присутствие. Я уточнил размеры аномалии и выяснил, что увеличение массы прослеживается примерно на высоте в одиннадцать миллиметров и значительно меняется в этом интервале. Я решил, что добрался до заглавия, но потом по этому поводу у меня возникли сомнения, почему — объясню позже.
Вначале мне хотелось уточнить расположение стихотворных строк. Я не стал выяснять детали, а продолжил исследование, поместив первые образцы в пронумерованные ячейки…
Итак, я прошел тридцать два миллиметра от верхнего края и спустился ниже. Наткнулся на пустой интервал, затем на зону в девять миллиметров со следами чернил. Теперь появилась уверенность, что здесь разместилось заглавие. Затем «пустоты» и «заполненности» стали следовать с абсолютной периодичностью. На этой табличке я воспроизвел общее расположение строк:
Рассматривайте это как скелет. Здесь отмечены только оси строк, хотя на самом деле они занимают определенные зоны. Крестиком я отметил массу, которую вначале принял соответствующей заглавию. Мы еще вернемся к этому моменту. Первая ось, теперь я уверен в этом, действительно является заглавием. Сам текст состоит из четырнадцати строк… четырнадцати стихотворных строк, поскольку речь идет о поэзии, сгруппированных в строфы из четырех и трех строк. Вам ни о чем не говорит столь своеобразная разбивка?
Хоть я и не очень разбираюсь в поэзии, истина бросилась мне в глаза.
— Сонет, это — сонет! — ошеломленно пробормотал я.
— Превосходно, — обрадовался Бурдон, — сонет. Я указал на схеме приблизительное количество букв в каждой строке, исходя из их массы. Мы воспользуемся ими лишь для проверки. Сложив их, мы получим сумму в 466 букв. Предварительное взвешивание дало мне 500. Разница, как видите, невелика, а это доказывает, что наше первое приближение довольно точно.
Итак, речь идет о сонете, поэтическом произведении, построенном по строжайшим правилам, которые такой писатель-классик, как Валетт, питавший почтение к традициям, непременно должен был соблюсти. Как вы знаете, в сонете в первом катрене утверждается основная тема сюжета, во втором она получает развитие. В первом терцете намечается разрядка, быстро завершающаяся во втором, с наиболее сильным выражением в последней строке, называемой сонетным замком. Короче говоря, это — своего рода театральная пьеска, что окажет нам неоценимую помощь в работе. Взяв за основу среднее количество букв в строке, представляется вероятным, что сонет написан александрийским стихом. Вот практически все, что можно сказать после первого «анатомирования».
— А дальше? Как быть с текстом, Бурдон?
— Дальше? Разве вы не видите, что следует делать дальше? Вам не ясен дальнейший путь? Ну, тогда слушайте.
— Следующий этап обоснован логически, и я уже приступил к нему. Мы начнем исследовать имеющееся плоское пространство, из которого родится мысль, а после исследования сверху вниз перейдем к исследованию слева направо и углубимся в детали.
Я сгруппировал комплекс горизонтальных полос, соответствующих каждой строке. В них мы будет вырезать с одного края до другого крохотные последовательные фрагменты и взвешивать их с величайшими предосторожностями. Стоит ли продолжать работу? Общая методика позволяет нам, вы знаете это, выявить различие между пробелом и кое-чем. Пробел позволит сверкнуть истине. Мы найдем положение пробелов, а те укажут границы слов. Наша работа во многом облегчается тем, что мы имеем дело с удивительно ровным почерком.
Обратите внимание, в этой старой рукописи слова отделены друг от друга весьма значительными интервалами. Взвешивание нам здесь не может помочь — масса невелика из-за малого количества букв в словах, но их места, их «размеры» определятся с большой точностью, если мы будем работать с достаточно мелкими фрагментами, тогда количество букв в каждом таком фрагменте выявится достаточно точно.
Вы спрашиваете, что будет затем?
Как только завершится эта небольшая, но кропотливая работа, мы уже можем ожидать появления «букв», и будьте уверены, «душа» возвратится в тело… Но для выполнения столь деликатной работы мне необходима спокойная обстановка. Сейчас вы мне ничем помочь не можете. Назначаю вам свидание через полгода. Такой срок мне понадобится, чтобы с успехом провести все исследования.
Через полгода Бурдон с лихорадочным блеском в глазах положил передо мной следующую схему.
+.-..7
— Мы движемся вперед, дружище, — сказал он. — Призрак постепенно обретает плоть, с каждым новым шагом из тумана появляются новые элементы. Смотрите, здесь показано положение слов, как я вам и предсказывал. Сгруппированные черточки и точки соответствуют одному слову и указывают его точные размеры. Попутно мне удалось добыть и некоторые другие, весьма ценные сведения. Знаки пунктуации, Менар! Точки проявились как исключительно малая масса, затерянная в безднах пустого пространства; все более и более тонкий анализ позволил мне отличить их от запятых, стоящих в основном в середине и в конце строк. Строфы заканчиваются следующим образом: первый катрен — многоточием, второй катрен и второй терцет восклицательными знаками, а первый терцет — точкой. Я с полной уверенностью идентифицировал три двоеточия в четвертых строках катренов и в конце первой строки второго терцета, два вопросительных знака в середине четвертых строк катренов, причем после первого вопросительного знака идет многоточие. Нетрудно было установить и два тире, расположенные вдоль оси строк, хотя я их условно поместил ниже строки, чтобы отличить от букв.
— Но буквы?! — вскричал я. — Сами слова?! А мысль?! Пока я вижу только бессмысленные точки и тире.
— Не спешите, — успокоил меня Бурдон. — Эта схема завершает определенный этап. Я составил ее несколько недель назад, но с тех пор уже значительно продвинулся и буду иметь удовольствие разъяснить вам все в подробностях… Но позвольте сначала остановиться на элементе, расположенном над заглавием, который я вначале спутал с ним. Я отметил его положение крестиком. Это не похоже на слово. Общая ширина этого элемента не превышает десяти миллиметров, а высота примерно равна двенадцати миллиметрам. Несмотря на это, масса чернил в этом месте относительно велика. Она соответствует примерно тридцати буквам, что практически невозможно на столь малой площади. Здесь я отметил ненормальную плотность чернил. Быть может, это клякса, как вы заметили вначале. Думаю, этот вопрос мы разрешим позже. Пока я не хочу его касаться и в своих последующих рассуждениях принимать в расчет не буду.
Я слушал его рассеянно.
— Вы сказали, что уже перешагнули этот этап?
— Судите сами.
— Когда я установил общие границы слов, мне стал ясен следующий шаг. Любопытно, что на путь истинный меня наставили как раз «особые трудности», встреченные на предыдущем этапе. Я говорю о том уже далеком времени, когда я взвешивал горизонтальные полоски, определяя положение строк.
Трудности станут вам понятны, если вы изучите любую рукописную страницу. Некоторые буквы, как, например, а, г, е, и, к и так далее, образуют «главную часть» строки, тогда как буквы б, б, 9, 3, Ч «выступают» за ее пределы. Вы следите за моими рассуждениями? Они выступают из средней зоны вверх или вниз. В почерке Валетта они выступают даже больше, чем обычно. Это обстоятельство мешало мне, когда я пытался определить междустрочный интервал, но в то же время подсказало — вы непременно оцените мои ухищрения! — как выкрутиться из такой ситуации. Я бы назвал эти «выступающие», а также некоторые другие буквы, о которых скажу ниже, сияющими солнцами, освещающими путь к истине.
Хотя высокопарная речь Бурдона и раздражала меня, но этот незаурядный человека пробуждал во мне интерес. Я был захвачен и слушал его пространное изложение со все возраставшим волнением.
— Когда я взвешивал горизонтальные полоски, то заметил, что резкий переход от кое-чего к ничему никогда не встречается или, если вы предпочитаете не столь образный язык, нет перехода от нормальной плотности письма к нулевой. Пустоты между двумя строками достигались постепенно, и высота их сводилась к одному-двум миллиметрам. Вы понимаете причину этого? Дело в том, что нижние и верхние оконечности выступающих букв были длиннее именно у Валетта. Кроме того, существуют и краткое, а также черточки под одной и над другой буквами. Но об этом чуть позже. Я преодолел эту трудность, ибо границы «главной части» строки легко определялись из-за резкого уменьшения веса чернил вне ее.
Вы поняли, в чем состоит суть придуманного мною способа? Я снова взялся за воссозданные горизонтальные полоски. Зона «главной части» была хорошо известна. Пришлось поработать со скальпелем и весами по обе стороны этой зоны. Я вырезал крохотные сегменты там, где находились необычные буквы, — напомню: благодаря принятой классификации я могу по желанию восстанавливать загадочную мозаику — и взвесил их. Если мне встречался чистый участок, я немедленно переходил к следующему сегменту. При появлении доли микрограмма чернил на нем я разбивал его на все более и более мелкие фрагменты, чтобы с точностью до долей миллиметра установить положение «выступающей» буквы, найденной столь необычным манером. Так я уточнил положение букв вдоль каждой строки. Вам бы следовало оценить, как новый, чисто формальный элемент послужил могучим инструментом для воскрешения произведения. Правда, я пока не могу с точностью указать выступающую букву — я лишь знаю, что она есть и в каком конкретном месте. Кроме того, выступают прописные буквы, но их всего семь во всем сонете: в заглавии, в начале строф и после двух знаков вопроса. Но пока забудем о них, а необычные буквы сгруппируем в два ряда в зависимости от того, куда они выступают, вверх или вниз:
Обратите внимание, среди них оказалась буква 3, которую Валетт писал довольна своеобразно. Мои весы недостаточно точны, чтобы выявить различия между б и б. Столь же трудно отличить одну от другой буквы 9, 3, У, имеющие петельку в нижней части, а также р и ф, у которых вниз уходит вертикальная линия, но взвешивание позволяет установить, к какой части таблицы, верхней или нижней, относится конкретная буква… Вообще особенности почерка Валетта дали много пищи уму и позволили мне однозначно определить несколько букв. Вам известно, что ряд букв шире остальных. Это — ж, м, т, ш, щ, ы, ю. Так вот, Валетт всегда подчеркивал ш и ставил черточку над т. Я с легкостью установил и щ. Это — широкая буква без черточки внизу, но с петелькой, сравнимой по весу с запятой. Кроме того, ни с чем не спутаешь и.
— Мой дорогой Менар, — сказал в заключение Бурдон, — мы извлекли из небольшой кучки пепла все, что могли, и подошли к новому этапу. Предстоящая работа будет проходить быстрее и интереснее. Позвольте подвести первый итог. Нам известны: размеры произведения — одна страница; его жанр — сонет; общая формальная структура — местоположение заглавия, строк и слов; следующие формальные детали: установлены буквы и, т, ш, щ; точное положение букв б или б; 9, Э или у; р или ф, а соответственно и возможность выбора той или иной буквы в зависимости от смысла; пунктуация.
Этого вполне достаточно, чтобы с триумфом завершить наш титанический труд. Завтра я покажу, как это делается, на сегодня я слишком устал. После столь скрупулезного взвешивания пылинок следует проветрить мозги. Дальше будем продвигаться с помощью иных наук и иных качеств.
— Какие науки, какие качества?! — воскликнул я, буквально сраженный его неистощимой выдумкой.
— Грамматика, мой друг, расчет вероятностей, искусство поэзии, философское восприятие и воображение.
Когда я появился поутру, буквально сгорая от любопытства, мой ученый друг уже сидел за столом.
— Не смог уснуть, — сказал он мне, — и работал часть ночи. Я уже близок к цели.
— Вы хотите сказать, что восстановили сонет?!
— Будете судить об этом сами. Вы сможете оценить мои успехи, лишь следуя за мной. Прежде всего вот таблица, которая резюмирует наши последние открытия.
Я принялся рассматривать нижеследующий документ.
Стремясь поскорее уловить смысл материализации, я буквально впился глазами в листок, но меня быстро постигло разочарование.
— Склоняюсь перед вашим гением, — сказал я, — который возрождает значки из праха, но проблема мне кажется еще далекой от решения.
— Я помогу вам. Сначала несколько замечаний общего порядка. Выстроившиеся в ряд точки и черточки означают буквы, узкие и шитокие. Размеры слов позволили мне рассчитать количество составляющих их букв с удивительной степенью приближения. Почерк Валетта столь каллиграфичен, что я уверен в безошибочности своих выводов.
— Терпение. Вас не вдохновили первые результаты? Завтра у меня будет необходимый инструментарий, и мы постараемся приподнять другой уголок завесы.
Он отказался от дальнейших объяснений и назначил мне свидание на утро здесь же, в кабинете писателя, оставив меня в крайнем возбуждении.
— За работу, — сказал Бурдон вместо приветствия. — Отныне кабинет станет нашей лабораторией. Вот моя аппаратура.
Из огромного ящика, с которого уже была снята крышка, я помог ему извлечь термометр, барометр, гигрометр, микроскоп и целый ряд оптических инструментов, которые он называл один за другим, но названия которых я не запомнил. Наконец он извлек странную штуковину, с которой обращался крайне осторожно, а мне и вовсе запретил к ней прикасаться.
— Вот он, тот самый золотой ключик, — высокопарно заявил он, — который откроет нам одну за другой двери храма. Это прецизионные микрохимические весы. Не стану разъяснять принцип их работы. Вам достаточно знать, что эти весы позволяют взвешивать с точностью до микрограмма, то есть одной миллионной грамма… Неужели вы не читали об уникальном опыте, проведенном иностранными учеными?
— Нет.
— Прочтите статью, пока я расставлю все по местам.
Он протянул мне научный журнал. Я дословно воспроизвожу заметку, которую он обвел красным карандашом.
Нью-Брунсвик. Демонстрируя точность своего прибора, ученые одной из здешних лабораторий определили массу запятой.
Вначале был взвешен лист чистой бумаги. Затем на нем на пишущей машинке напечатали одну запятую. После повторного взвешивания масса листа увеличилась на один микрограмм…
— Что вы думаете об этом? — спросил Бурдон.
— Честно говоря, кое-какую связь улавливаю, но…
— Присядьте. Я разъясню вам свой план, пока буду заканчивать подготовку, — и он занялся таинственным для меня монтажом электрических проводов.
Я внимательно слушал его.
— Прежде всего опытным путем я убедился, — начал он, что разглядывать обуглившиеся листки даже в самый сильный микроскоп совершенно бессмысленно. Пепел имеет однородный черный цвет, и никаких следов чернил на нем не видно.
— Ну, это понятно.
— Также бессмысленно прибегать к рентгеновским лучам. Слишком тонок слой. Моя попытка закончилась полным провалом.
— И это понятно, — согласился я.
— И однако, Менар, чернила, которые пропитали эту бумагу, обязательно оставили свой след в пепле. Пепел исписанного листа не может быть равен по весу пеплу чистого. Чернила состоят из мельчайших частиц красителя, находящихся в воде во взвешенном состоянии. Вода, скажете вы, испарилась во время горения. Конечно, но что сталось с твердым остатком? Он тоже сгорел и обратился в золу. И зола чернил, мой друг, там, в смеси с пеплом бумаги. И сколь бы мало ее не было, она материальна — имеет массу, вес. И вот наука предоставляет нам чудесный иструмент, который позволяет улавливать малейшую разницу! Масса страницы, на которой было написано стихотворение, не будет равна массе чистой страницы, сожженной в тех же условиях. При тщательном взвешивании я найду разницу, которая будет соответствовать массе пепла использованных чернил. Пока мы не можем оценить качество произведения, но можем определить его «количество».
— Согласен, однако у меня есть некоторые возражения. Прежде всего я не вижу, куда это приведет. А как вы узнаете вес чистого листа?
— Сперва я отвечу на последний вопрос. Он не прост и доказывает, что вы следите за ходом моих рассуждений.
Вначале я хотел использовать контрольный чистый лист того же формата, но затем придумал куда более точный и более тонкий метод. Его-то я и использую. Я возьму часть того же листка А. Мне нужен не целый лист, а крохотный кусочек точно измеренной площади. Понимаете? Исписанная страница всегда имеет поле слева, сверху и снизу. И если я отделю крохотный кусочек в уголке, то буду уверен, что на нем нет никаких следов чернил. Я исследую этот фрагмент под микроскопом и определю его площадь — мои оптические инструменты позволяют выполнить эту операцию с высочайшей точностью. После его взвешивания сущий пустяк — узнать массу листка А без чернил. Затем я тщательно взвешу весь листок А, не забыв о ранее отделенном фрагменте. Простое вычитание укажет мне искомую разницу.
А что это даст нам? Вот старая рукопись Валетта, переданная мне его секретаршей. Мы выберем одну страницу. Пересчитаем количество букв, потом сожжем ее в тех же условиях, в которых сгорел листок А. И таким же образом определим массу пепла чернил, но на этот раз зная исходное количество букв. Из этого мы выведем, что определенная масса соответствует определенному количеству букв. После сравнения получим неоценимую информацию — примерное количество букв в нашем стихотворении.
Затем?… Прочие объяснения я дам после завершения первого этапа. За дело.
Так началась работа моего приятеля Бурдона. Он окружал каждый свой шаг предосторожностями, которые слишком скучно описывать в подробностях. Листок в течение всего срока измерения должен был находиться в условиях с неизменной температурой и постоянной влажностью. На мою долю выпало следить за контрольными приборами и регулировать подогрев и влажность, поддерживая заданные параметры. Моя роль этим и ограничивалась, ибо я слишком нервничал и резким движением мог лишь все испортить.
Я наблюдал за Бурдоном двое суток, пока он проводил первые измерения. Прикрыв нижнюю часть лица марлевой салфеткой, чтобы не дышать на пепел, и вооружившись миниатюрным скальпелем, он отделил крохотный фрагмент от уголка сгоревшего листа. Бурдон напоминал хирурга, выполняющего тончайшую операцию. Он бился над листком А весь день и большую часть ночи. Наконец, на заре, уложив остатки на стол и накрыв их колпаком, на что ушел целый час, он наскоро проделал расчеты и торжественно объявил:
— Я был прав, Менар. Надеюсь, вы в этом не сомневались. Разница действительно существует. Так вот: масса пепла от чернил составляет 453 микрограмма.
Только теперь он разрешил мне перекусить и дал час на сон. Бурдон разбудил меня, приступив к опыту над рукописной страницей Валетта; он сжег ее, предварительно пересчитав количество букв и проделав ту же серию тончайших операций. Меня раздражала медлительность, с которой он работал, но я призывал себя к терпению, ибо хотел знать, как будет осуществляться его фантастический замысел.
На следующий день он торжественно объявил:
— 453 микрограмма соответствуют примерно пятистам буквам — пятистам буквам его великолепного каллиграфического почерка. Такова приблизительная длина нашего стихотворения. Повторяю — приблизительно, поскольку, как вы понимаете, в измерение могли вкрасться кое-какие погрешности. Я провел предварительный, довольно грубый опыт. Однако он был полезен, ибо позволил быстро получить общее представление о произведении. Запомним цифру в пятьсот букв в качестве первого приближения.
Я воспользовался перерывом, чтобы хорошенько поесть. И почувствовал прилив новых сил, которые изрядно истощились за время утомительного бдения.
Вялость мысли сняло как рукой.
— А если на листке А сидит большая клякса? — заметил я.
— Я не подумал об этом, — пробормотал сбитый с толку Бурдон. — Браво, Менар. От души поздравляю вас. Клякса действительно может быть причиной ошибки, но не бойтесь, мы преодолеем и эту трудность… Правда, посадив кляксу, Валетт воспользовался бы промокашкой.
— Верно, — согласился я, — наше стихотворение состоит из пятисот букв или около того. Восхищен результатом, а что дальше?
— Дальше? Теперь начнется проникновение в глубины формы. Слушайте.
Он уселся перед едой, которую я приготовил, и заговорил.
— Расставаться с нашими микрохимическими весами рано. Это маленькое чудо откроет нам множество тайн. Результат предварительного исследования, надеюсь, убедил вас, что лист бумаги, пропитанный чернилами и затем сгоревший, кое-что весит, и это коечто больше, чем масса чистого листа бумаги, сгоревшего в тех же условиях. Я настаиваю на этом не очень точном термине кое-что, поскольку он символизирует особую элегантность моего метода. Понимание к вам придет позже, но уже сейчас сообщу, что точная величина этого кое-что — не самое главное в предпринятом нами воскрешении. Мне достаточно отметить его существование. Точное определение массы мне кажется второстепенным с момента, когда я определил, что чернила действительно были. Тысяча тонн едва ли даст более значимый результат, чем десятая доля микрограмма. Неужели вы не видите элемента возвышенного в сей простоте?
— Хотелось бы увидеть, дорогой Бурдон, но я не очень понимаю ваш слишком абстрактный язык…
— Следите внимательно за ходом моих рассуждений. Нам известна масса чистого листа бумаги, и мы можем рассчитать массу любого известного участка листа. Сделаем следующее. Начиная с верхнего края, разрежем лист А на очень узкие горизонтальные полосы слева направо. Затем тщательно взвесим каждую полоску после замера ее площади. Наверно, несмотря на все предосторожности, пепел кое-где осыпется и края полосок окажутся зубчатыми. Однако терпеливое исследование под микроскопом каждого излома позволит нарисовать его точный контур. Даже самая малая песчинка не избежит бдительного ока нашего увеличительного инструмента; мы подберем ее, определим, откуда она выпала, отдельно замерим ее площадь и взвесим вместе с полоской, из которой она выпала. Короче говоря, мы точно оценим общую площадь каждой полоски. Взвешивание даст нам основную опорную величину — написано ли кое-что на этом фрагменте или нет. Понимаете? Скорее всего масса полосок, близких к краям листа, будет соответствовать массе полосок чистой бумаги. И напротив, весы покажут наличие дополнительной массы, когда мы попадем на текстовую часть. Таким методом мы безошибочно определим «положение» строк и сможем изобразить их на схеме. Естественно, каждую вырезанную полоску мы тщательно сохраним. Видите этот стеклянный ящик, специально изготовленный по моему заказу? Не дай бог нарушить исходный порядок, ибо нам еще понадобятся все куски. Этот герметичный ящик, куда не попадет ни пылинки, имеет основные ячейки для горизонтальных полосок и крохотные пронумерованные ячеечки для случайно отделившихся фрагментов. Таким образом мы сможем в любое мгновение установить точное положение каждого элемента листка. А нам частенько придется возвращаться назад. Будем действовать на ощупь, пока не достигнем конца строки. А затем точно определим ее границу, разъединяя полоску по длине на все более и более узкие секции. После разделения мы взвесим каждую строку отдельно и узнаем приблизительное количество букв в каждой строке. Эта работа займет несколько недель, быть может, месяцев, но после ее завершения у нас сложится ясное представление о стихотворении. Как вы считаете?
— Признаю, это хитроумно, но не вижу, как проклюнется произведение сквозь полученную вами скорлупу.
— Вечное нетерпение! Мы сможем возродить произведение, только если не будем торопиться, дав таинственному стихотворению время медленно, почти естественно, вылупиться из этой материальной оболочки. Я говорил и повторяю, что будем работать как литературные эксперты, которые презирают и отрицают вдохновение. Они выстраивают свои произведения, основываясь на «форме», на языковых элементах, на словах, на буквах…
В нашей работе мы поднимаемся на ступеньку выше. Будем исходить из массы этих букв, точнее из массы их золы, из «положения» букв в двухмерном пространстве — на листке бумаги. Мы воспользуемся одновременно и более чистым, и более ощутимым источником поэтического сочинения. И вы увидите, как постепенно сюжет, «дух» стихотворения восстанет из праха. Предсказываю: сей момент наступит.
Собственные занятия не позволяли мне посвятить этим исследованиям долгие недели, и я временно прервал сотрудничество, пообещав Бурдону интересоваться ходом дел. В течение двух месяцев я несколько раз посетил «лабораторию» и каждый раз заставал его за «анатомированием» пепла. Однако вытянуть из Бурдона хоть слово не удавалось. Наконец он призвал меня. Лицо его выражало удовлетворение.
— Все идет как по маслу, — сообщил он. — Хотите послушать, как развиваются события? Кстати, это полезно и для меня. Заодно проверю свои расчеты.
— Я давно жду этого.
— Итак, я начал резать листок на горизонтальные полоски шириной три миллиметра каждая. В первых образцах, как я и предполагал, взвешивание дало нулевой результат. То есть шла чистая бумага. Сверху листок А свободен от записей примерно на двадцать один миллиметр.
Взвешивание следующей полоски указало присутствие. Я уточнил размеры аномалии и выяснил, что увеличение массы прослеживается примерно на высоте в одиннадцать миллиметров и значительно меняется в этом интервале. Я решил, что добрался до заглавия, но потом по этому поводу у меня возникли сомнения, почему — объясню позже.
Вначале мне хотелось уточнить расположение стихотворных строк. Я не стал выяснять детали, а продолжил исследование, поместив первые образцы в пронумерованные ячейки…
Итак, я прошел тридцать два миллиметра от верхнего края и спустился ниже. Наткнулся на пустой интервал, затем на зону в девять миллиметров со следами чернил. Теперь появилась уверенность, что здесь разместилось заглавие. Затем «пустоты» и «заполненности» стали следовать с абсолютной периодичностью. На этой табличке я воспроизвел общее расположение строк:
Рассматривайте это как скелет. Здесь отмечены только оси строк, хотя на самом деле они занимают определенные зоны. Крестиком я отметил массу, которую вначале принял соответствующей заглавию. Мы еще вернемся к этому моменту. Первая ось, теперь я уверен в этом, действительно является заглавием. Сам текст состоит из четырнадцати строк… четырнадцати стихотворных строк, поскольку речь идет о поэзии, сгруппированных в строфы из четырех и трех строк. Вам ни о чем не говорит столь своеобразная разбивка?
Хоть я и не очень разбираюсь в поэзии, истина бросилась мне в глаза.
— Сонет, это — сонет! — ошеломленно пробормотал я.
— Превосходно, — обрадовался Бурдон, — сонет. Я указал на схеме приблизительное количество букв в каждой строке, исходя из их массы. Мы воспользуемся ими лишь для проверки. Сложив их, мы получим сумму в 466 букв. Предварительное взвешивание дало мне 500. Разница, как видите, невелика, а это доказывает, что наше первое приближение довольно точно.
Итак, речь идет о сонете, поэтическом произведении, построенном по строжайшим правилам, которые такой писатель-классик, как Валетт, питавший почтение к традициям, непременно должен был соблюсти. Как вы знаете, в сонете в первом катрене утверждается основная тема сюжета, во втором она получает развитие. В первом терцете намечается разрядка, быстро завершающаяся во втором, с наиболее сильным выражением в последней строке, называемой сонетным замком. Короче говоря, это — своего рода театральная пьеска, что окажет нам неоценимую помощь в работе. Взяв за основу среднее количество букв в строке, представляется вероятным, что сонет написан александрийским стихом. Вот практически все, что можно сказать после первого «анатомирования».
— А дальше? Как быть с текстом, Бурдон?
— Дальше? Разве вы не видите, что следует делать дальше? Вам не ясен дальнейший путь? Ну, тогда слушайте.
— Следующий этап обоснован логически, и я уже приступил к нему. Мы начнем исследовать имеющееся плоское пространство, из которого родится мысль, а после исследования сверху вниз перейдем к исследованию слева направо и углубимся в детали.
Я сгруппировал комплекс горизонтальных полос, соответствующих каждой строке. В них мы будет вырезать с одного края до другого крохотные последовательные фрагменты и взвешивать их с величайшими предосторожностями. Стоит ли продолжать работу? Общая методика позволяет нам, вы знаете это, выявить различие между пробелом и кое-чем. Пробел позволит сверкнуть истине. Мы найдем положение пробелов, а те укажут границы слов. Наша работа во многом облегчается тем, что мы имеем дело с удивительно ровным почерком.
Обратите внимание, в этой старой рукописи слова отделены друг от друга весьма значительными интервалами. Взвешивание нам здесь не может помочь — масса невелика из-за малого количества букв в словах, но их места, их «размеры» определятся с большой точностью, если мы будем работать с достаточно мелкими фрагментами, тогда количество букв в каждом таком фрагменте выявится достаточно точно.
Вы спрашиваете, что будет затем?
Как только завершится эта небольшая, но кропотливая работа, мы уже можем ожидать появления «букв», и будьте уверены, «душа» возвратится в тело… Но для выполнения столь деликатной работы мне необходима спокойная обстановка. Сейчас вы мне ничем помочь не можете. Назначаю вам свидание через полгода. Такой срок мне понадобится, чтобы с успехом провести все исследования.
Через полгода Бурдон с лихорадочным блеском в глазах положил передо мной следующую схему.
+.-..7
— Мы движемся вперед, дружище, — сказал он. — Призрак постепенно обретает плоть, с каждым новым шагом из тумана появляются новые элементы. Смотрите, здесь показано положение слов, как я вам и предсказывал. Сгруппированные черточки и точки соответствуют одному слову и указывают его точные размеры. Попутно мне удалось добыть и некоторые другие, весьма ценные сведения. Знаки пунктуации, Менар! Точки проявились как исключительно малая масса, затерянная в безднах пустого пространства; все более и более тонкий анализ позволил мне отличить их от запятых, стоящих в основном в середине и в конце строк. Строфы заканчиваются следующим образом: первый катрен — многоточием, второй катрен и второй терцет восклицательными знаками, а первый терцет — точкой. Я с полной уверенностью идентифицировал три двоеточия в четвертых строках катренов и в конце первой строки второго терцета, два вопросительных знака в середине четвертых строк катренов, причем после первого вопросительного знака идет многоточие. Нетрудно было установить и два тире, расположенные вдоль оси строк, хотя я их условно поместил ниже строки, чтобы отличить от букв.
— Но буквы?! — вскричал я. — Сами слова?! А мысль?! Пока я вижу только бессмысленные точки и тире.
— Не спешите, — успокоил меня Бурдон. — Эта схема завершает определенный этап. Я составил ее несколько недель назад, но с тех пор уже значительно продвинулся и буду иметь удовольствие разъяснить вам все в подробностях… Но позвольте сначала остановиться на элементе, расположенном над заглавием, который я вначале спутал с ним. Я отметил его положение крестиком. Это не похоже на слово. Общая ширина этого элемента не превышает десяти миллиметров, а высота примерно равна двенадцати миллиметрам. Несмотря на это, масса чернил в этом месте относительно велика. Она соответствует примерно тридцати буквам, что практически невозможно на столь малой площади. Здесь я отметил ненормальную плотность чернил. Быть может, это клякса, как вы заметили вначале. Думаю, этот вопрос мы разрешим позже. Пока я не хочу его касаться и в своих последующих рассуждениях принимать в расчет не буду.
Я слушал его рассеянно.
— Вы сказали, что уже перешагнули этот этап?
— Судите сами.
— Когда я установил общие границы слов, мне стал ясен следующий шаг. Любопытно, что на путь истинный меня наставили как раз «особые трудности», встреченные на предыдущем этапе. Я говорю о том уже далеком времени, когда я взвешивал горизонтальные полоски, определяя положение строк.
Трудности станут вам понятны, если вы изучите любую рукописную страницу. Некоторые буквы, как, например, а, г, е, и, к и так далее, образуют «главную часть» строки, тогда как буквы б, б, 9, 3, Ч «выступают» за ее пределы. Вы следите за моими рассуждениями? Они выступают из средней зоны вверх или вниз. В почерке Валетта они выступают даже больше, чем обычно. Это обстоятельство мешало мне, когда я пытался определить междустрочный интервал, но в то же время подсказало — вы непременно оцените мои ухищрения! — как выкрутиться из такой ситуации. Я бы назвал эти «выступающие», а также некоторые другие буквы, о которых скажу ниже, сияющими солнцами, освещающими путь к истине.
Хотя высокопарная речь Бурдона и раздражала меня, но этот незаурядный человека пробуждал во мне интерес. Я был захвачен и слушал его пространное изложение со все возраставшим волнением.
— Когда я взвешивал горизонтальные полоски, то заметил, что резкий переход от кое-чего к ничему никогда не встречается или, если вы предпочитаете не столь образный язык, нет перехода от нормальной плотности письма к нулевой. Пустоты между двумя строками достигались постепенно, и высота их сводилась к одному-двум миллиметрам. Вы понимаете причину этого? Дело в том, что нижние и верхние оконечности выступающих букв были длиннее именно у Валетта. Кроме того, существуют и краткое, а также черточки под одной и над другой буквами. Но об этом чуть позже. Я преодолел эту трудность, ибо границы «главной части» строки легко определялись из-за резкого уменьшения веса чернил вне ее.
Вы поняли, в чем состоит суть придуманного мною способа? Я снова взялся за воссозданные горизонтальные полоски. Зона «главной части» была хорошо известна. Пришлось поработать со скальпелем и весами по обе стороны этой зоны. Я вырезал крохотные сегменты там, где находились необычные буквы, — напомню: благодаря принятой классификации я могу по желанию восстанавливать загадочную мозаику — и взвесил их. Если мне встречался чистый участок, я немедленно переходил к следующему сегменту. При появлении доли микрограмма чернил на нем я разбивал его на все более и более мелкие фрагменты, чтобы с точностью до долей миллиметра установить положение «выступающей» буквы, найденной столь необычным манером. Так я уточнил положение букв вдоль каждой строки. Вам бы следовало оценить, как новый, чисто формальный элемент послужил могучим инструментом для воскрешения произведения. Правда, я пока не могу с точностью указать выступающую букву — я лишь знаю, что она есть и в каком конкретном месте. Кроме того, выступают прописные буквы, но их всего семь во всем сонете: в заглавии, в начале строф и после двух знаков вопроса. Но пока забудем о них, а необычные буквы сгруппируем в два ряда в зависимости от того, куда они выступают, вверх или вниз:
— Мой дорогой Менар, — сказал в заключение Бурдон, — мы извлекли из небольшой кучки пепла все, что могли, и подошли к новому этапу. Предстоящая работа будет проходить быстрее и интереснее. Позвольте подвести первый итог. Нам известны: размеры произведения — одна страница; его жанр — сонет; общая формальная структура — местоположение заглавия, строк и слов; следующие формальные детали: установлены буквы и, т, ш, щ; точное положение букв б или б; 9, Э или у; р или ф, а соответственно и возможность выбора той или иной буквы в зависимости от смысла; пунктуация.
Этого вполне достаточно, чтобы с триумфом завершить наш титанический труд. Завтра я покажу, как это делается, на сегодня я слишком устал. После столь скрупулезного взвешивания пылинок следует проветрить мозги. Дальше будем продвигаться с помощью иных наук и иных качеств.
— Какие науки, какие качества?! — воскликнул я, буквально сраженный его неистощимой выдумкой.
— Грамматика, мой друг, расчет вероятностей, искусство поэзии, философское восприятие и воображение.
Когда я появился поутру, буквально сгорая от любопытства, мой ученый друг уже сидел за столом.
— Не смог уснуть, — сказал он мне, — и работал часть ночи. Я уже близок к цели.
— Вы хотите сказать, что восстановили сонет?!
— Будете судить об этом сами. Вы сможете оценить мои успехи, лишь следуя за мной. Прежде всего вот таблица, которая резюмирует наши последние открытия.
Я принялся рассматривать нижеследующий документ.
— Склоняюсь перед вашим гением, — сказал я, — который возрождает значки из праха, но проблема мне кажется еще далекой от решения.
— Я помогу вам. Сначала несколько замечаний общего порядка. Выстроившиеся в ряд точки и черточки означают буквы, узкие и шитокие. Размеры слов позволили мне рассчитать количество составляющих их букв с удивительной степенью приближения. Почерк Валетта столь каллиграфичен, что я уверен в безошибочности своих выводов.