Азимов Айзек. Роботы утренней зари

   Некоторые блюда ему не очень понравились, но это было не важно, главное, что все они очень отличались по вкусу.
   Несмотря на предложение Фастальфа, чтобы роботы не присутствовали, обслуживал их все-таки робот. Бейли подумал, что Фастальф настолько привык к роботам, что просто не заметил этого факта, а Бейли не стал заострять внимание.
   Робот был молчалив и двигался бесшумно. Его нарядная ливрея была как бы взята из исторической пьесы, которую Бейли видел по гиперволновой программе. Только при очень близком разглядывании можно было увидеть, что этот костюм – световая иллюзия, а робот снаружи был из гладкого металла, и только.
   – Поверхность слуги сделана Глэдис? – спросил Бейли.
   – Да, – сказал явно довольный Фастальф. – Она воспримет как комплимент, что вы узнали ее работу. Она молодец, верно? Ее работы невероятно популярны, и она занимает полезное место в аврорском обществе.
   Разговор за столом был приятным, но не значительным. Бейли не настаивал на «деловой беседе» и, в сущности, предпочитал помалкивать и наслаждаться едой, и потому не мог решить, как подойти к делу, которое казалось ему основным пунктом проблемы с Джандером. Фастальф взял дело в свои руки:
   – Поскольку вы упомянули о Глэдис, не могу ли я спросить, как получилось, что вы остались в ее доме, можно сказать, в отчаянии, а вернулись энергичным и сказали, что, возможно, имеете ключ к разгадке. Не узнали от Глэдис что-то новое и неожиданное?
   – Да, – рассеяно ответил Бейли; он весь ушел в десерт, который никак не мог опознать, а робот-лакей, видимо, понявший его жаждущий взгляд, поставил перед ним вторую порцию. Никогда в жизни Бейли так не наслаждался процессом еды и впервые посетовал на физиологические ограничения, не позволявшие есть вечно. Он сам стыдился своих ощущений.
   – И что же вы узнали? – терпеливо спросил Фастальф. – Что-то такое, чего я не знаю?
   – Возможно. Глэдис сказала, что вы отдали ей Джандера полгода назад.
   – Это я знаю. Именно так.
   – Зачем? – резко спросил Бейли.
   Любезное выражение лица Фастальфа медленно исчезало.
   – А почему бы и нет?
   – Я не знаю, почему нет, и это меня не интересует. Я спросил: зачем?
   Фастальф не ответил.
   – Доктор Фастальф, – продолжал Бейли, – я здесь для того, чтобы распутать этот несчастный клубок. Вы ничего, ничего не сделали, чтобы упростить дело. Вам как-будто приятно показывать мне, насколько плох этот клубок, и уничтожать все, что я мог бы считать возможным решением. Теперь я даже не надеюсь, что другие будут отвечать на мои вопросы. Я не имею официального статуса на этой планете и не имею права задавать вопросы и требовать ответа. А вы – другое дело. Я здесь по вашему вызову, я пытаюсь спасти вашу карьеру, как и свою, и, по вашей же оценке дел, спасти как Аврору, так и Землю. Следовательно, я надеялся, что вы ответите на мои вопросы честно и искренне. Прошу вас, не ведите тупиковую практику, отвечая «почему бы и нет?», когда я спрашиваю «зачем?». Итак, давайте снова: зачем?
   Фастальф угрюмо дернул губой.
   – Простите меня, мистер Бейли, я только потому сразу не ответил, что та причина была не слишком драматичной. Глэдис здесь чужая; она пережила травму у себя на родине, как вам известно, пережила травму и здесь, что, может быть, вам и не известно…
   – Известно. Пожалуйста, конкретней.
   – Ну, я пожалел ее. Она была одинока, и Джандер мог скрасить ее одиночество.
   – Жалели ее? Так. Вы ее любовник? Или были им?
   – Нет, ничего подобного. Я не предлагал. И она тоже. Разве она сказала вам, что мы были любовниками?
   – Нет, но в любом случае мне нужны независимые сведения. Если будут противоречия, я скажу, так что вам нечего беспокоиться. Как случилось, что при вашей симпатии к ней вы не предлагали себя? Я слышал, что на Авроре предложить секс, все равно, что поговорить о погоде.
   Фастальф нахмурился.
   – Вы ничего об этом не знаете. Не судите о нас по стандартам вашей планеты. Секс не является важным делом для нас, но мы осторожно пользуемся им. И предлагаем его не так легко, как вам кажется. Глэдис, не привычная к нашему образу жизни и сексуально разочаровавшаяся на Солярии, вероятно, предлагала себя легко – лучше сказать – отчаянно, и неудивительно, что не была довольна результатами.
   – Вы не пытались улучшить дело?
   – Предложив себя? Я не тот, что ей нужен, и она не то, что нужно мне. Мне было жаль ее. Она мне очень нравится. Я восхищаюсь ее художественным талантом. И я хотел бы видеть ее счастливой. Вы, конечно, согласитесь, что симпатия одного порядочного человека к другому не обязательно основана на сексуальном желании. Разве вы сами никому не симпатизировали, никогда не хотели помочь кому-то просто из добрых чувств к человеку в несчастье?
   – Доктор Фастальф, я не сомневаюсь, что вы человек порядочный. Однако, вы играете со мной. Когда я первый раз спросил вас, зачем вы отдали Джандера Глэдис, вы не сказали мне того, что говорили сейчас, причем говорили заметно эмоционально. Вашим первым побуждением было увернуться, помедлить, потянуть время, ответить вопросом. В конце концов, вы ответили, но почему этот вопрос в начале смутил вас? Простите мою настойчивость, но я должен знать, и, поверьте, не из личного любопытства. Если то, что вы скажете мне, не пригодится в деле – считайте, что это ушло в черную дыру.
   Фастальф сказал тихо:
   – Честно говоря, я и сам не знаю, почему парировал ваш вопрос. Вы неожиданно поставили меня перед чем-то, чего я, возможно, не хотел видеть. Дайте мне подумать.
   Они некоторое время молчали. Слуга убрал со стола и вышел. Дэниел и Жискар, вероятно, охраняли дом. Мужчины были одни.
   Наконец Фастальф сказал:
   – Я не знаю, что должен сказать, но позвольте мне вернуться на несколько десятилетий назад. У меня две дочери. Вы, наверное, это знаете. Они от разных матерей…
   – А вы хотели бы иметь сыновей?
   Фастальф был искренне удивлен.
   – Нет, отнюдь. Мать моей второй дочери хотела сына, как мне кажется, но я не дал согласия на искусственное оплодотворение отобранной спермой – пусть даже моей, а настаивал на естественном броске генетических игральных костей, потому что предпочитаю в жизни игру случая, а, может быть, и потому, что надеялся на появление дочери. Понимаете, я принял бы и сына, но почему-то предпочитаю дочерей. Ну, так вот, моя половина произвела на свет дочь, и это стало одной из причин того, что вскоре после родов мать расторгла брак. Но, с другой стороны, большой процент браков расторгается после родов в любом случае, так что, может, это и не было причиной.
   – Она взяла ребенка с собой?
   Фастальф ошеломленно взглянул на Бейли.
   – Зачем? Ох, я забыл, что вы с Земли. Конечно, нет. Ребенка должны были отдать в ясли, где за ним будет правильный уход. Но моя дочь – он сморщил нос, как бы смутившись, – туда не попала, я решил взять ее себе. Это законно, но необычно. Я был совсем молод, не дошел еще до сотенной отметки, но уже сделал вклад в роботехнику.
   – И вы справились?
   – Вы имеете в виду, что успешно воспитывал ее? Да. Я привязался к ней. Я назвал ее Василией. Это имя моей матери. У меня бывают порывы чувствительности, вроде любви к моим роботам. Я, конечно, никогда не видал своей матери, но ее имя было в моей карте. Она еще жива, насколько я знаю, так что я мог бы увидеть ее, но, по-моему, как-то неприятно встретиться с человеком, в чьем животе когда-то был… Так о чем я говорил?
   – Что вы назвали дочь Василией.
   – Я взял ее к себе и в самом деле полюбил ее. Очень. Но, конечно, это смущало моих друзей, и я держал ее подальше от них, когда встречался с ними. Однажды, когда у меня был доктор Сартон и мы разговаривали о самых разных проектах программ для человекоподобных роботов, она прибежала в слезах и бросилась ко мне. Ей было всего семь лет. Я обнял ее, поцеловал, забыв о деле, что было совершенно непростительно. Сартон ушел, шокированный и крайне возмущенный. Только через неделю я смог возобновить с ним контакт и закончить обсуждение. Дети не должны бы таким образом действовать на людей, я думаю, но у нас их мало, и их почти не видно.
   – А ваша дочь Василия любила вас?
   – Да, по крайней мере, до… она очень любила меня. Я следил за ее учебой и старался, чтобы мозг ее развился полностью.
   – Вы сказали, что она любила вас до… чего-то. Вы не закончили фразу. Значит, настало время, когда она перестала любить вас. Когда это случилось?
   – Став достаточно взрослой, она захотела иметь свой дом. Это вполне естественно.
   – А вы не хотели этого?
   – Как не хотел? Конечно, хотел. Вы, кажется, считаете меня чудовищем, мистер Бейли.
   – Могу я предположить, что, как только она достигла возраста, позволяющего иметь собственный дом, она уже не испытывала к вам тех чувств, какие, естественно, имела, пока жила в вашем доме и зависела от вас?
   – Все гораздо сложнее. Видите ли… – Фастальф выглядел смущенным. – Я отказал ей, когда она предложила мне себя.
   – Она предложила себя вам? – в ужасе ахнул Бейли.
   – Это было вполне естественно, – небрежно сказал Фастальф. – Она знала меня лучше, чем кого-нибудь. Я инструктировал ее в сексе, поощрял к эксперименту, водил ее на Игры Эроса, словом, делал для нее все, что мог. Надо было предполагать, что может случиться, но я был так глуп, что не подумал об этом и попал в ловушку.
   – Но кровосмешение…
   – Кровосмешение? Ах, да, это земной термин. На Авроре такой вещи нет, мало кто из аврорцев знает свою прямую родню. Естественно, если предполагается брак и просят разрешения иметь детей, тогда производятся генеалогические розыски, но какое это имеет отношение к обычному сексу? Нет, нет, неестественность в том, что я отказал собственной дочери. – Он покраснел, главным образом покраснели его большие уши.
   – Хотел бы надеяться, – пробормотал Бейли.
   – У меня не было никакого приличного предлога, во всяком случае, я ничего не мог объяснить Василии. С моей стороны было преступно не предвидеть такой вещи.
   Я должен был подготовить рациональные основания, чтобы не оттолкнуть юное неопытное существо и при этом не ранить и не унизить ее. Мне было страшно стыдно, что я принял на себя необычную ответственность, взяв в дом ребенка и подвергнув его такому неприятному опыту. Мне казалось, что мы могли бы сохранить наши отношения отца и дочери, быть друзьями, но она не соглашалась. Я отказал ей как мог ласково и нежно, но с тех пор между нами все пошло плохо. Наконец, она пожелала иметь собственный дом. Сначала я протестовал – не потому, что не хотел этого, а потому, что хотел наладить наши отношения до того, как она уйдет. Но я ничего не мог сделать. Это было, пожалуй, самое тяжелое время в моей жизни. Она настаивала на уходе, и я не мог ее задерживать. Тогда она уже была профессиональным роботехником – я очень рад, что она не бросила эту профессию из-за отношения ко мне – и могла построить себе дом без моей помощи. Так она и сделала, и с тех пор между нами почти никаких контактов.
   – Возможно, она не полностью отдалилась от вас, если не бросила роботехнику.
   – Она лучше всего знала роботехнику и больше всего интересовалась ею. Это никак не связано со мной. Я знаю, потому что в начале тоже так думал и делал попытки к примирению, но они были отвергнуты.
   – Значит, вы с ней промахнулись?
   – Конечно, промахнулся. Это пример ошибочности решения взять ребенка. Испытываешь иррациональное побуждение, атавистическое желание, оно внушает ребенку сильнейшую любовь, а затем тебя самого ставит перед возможностью отказа, когда этот самый ребенок предлагает себя, и этот отказ эмоционально ранит девочку на всю жизнь. И, вдобавок, еще испытываешь иррациональное сожаление от ее отсутствия. Мы оба напрасно пострадали, и это целиком моя вина. Я никогда не ощущал такого ни до, ни после.
   Фастальф впал в задумчивость, и Бейли мягко спросил:
   – Какую связь имеет это с Глэдис?
   Фастальф вздрогнул.
   – Ах, я и забыл. Так вот, все очень просто. То, что я сказал насчет Глэдис – правда. Мне она нравилась, я симпатизировал ей, восхищался ее талантом. Вдобавок, она похожа на Василию. Я заметил это сходство, когда впервые увидел по гиперволне сообщение о ее прибытии с Солярии. – Он вздохнул. – Когда я понял, что она как и Василия, получила эмоциональные шрамы от секса, это было больше, чем я мог вынести. Я устроил ей жилище поблизости, как вы знаете, стал ее другом и делал, что мог, для смягчения ее адаптации в чужом мире.
   – Значит, она замена дочери.
   – Да, пожалуй. Вы не представляете, как я рад, что ей не пришло в голову предлагать мне себя. Оттолкнуть ее – это пережить то же самое, что с Василией, а принять – еще хуже, поскольку я чувствовал бы, что сделал для чужой, хоть и похожей на мою дочь, то чего не сделал для родной дочери. Теперь вы понимаете, почему я вначале заколебался ответить вам. Ваш вопрос сразу напомнил мне трагедию моей жизни.
   – А вторая ваша дочь?
   – Ламин? – равнодушно сказал Фастальф. – Я никогда не контактировал с ней, хотя время от времени о ней слышу.
   – Как я понял, она на политической работе.
   – Да, у глобалистов.
   – Что это такое?
   – Глобалисты? Они заботятся только об Авроре, только о нашем шарике. Аврорцы должны быть лидерами в заселении Галактики. Всем другим надо загораживать путь, особенно землянам. Они называют это «Просвещенным эгоизмом».
   – Вы, конечно, не согласны с ними.
   – Конечно, нет. Я веду партию гуманистов, которые считают, что все человеческие существа имеют право на долю в Галактике. Когда я упоминал о своих врагах, я имел в виду глобалистов.
   – Значит, Ламин ваш враг.
   – И Василия тоже. Она член Роботехнического Института Авроры – РИА, основанного несколько лет назад, и работающие там роботехники смотрят на меня, как на демона, которого надо уничтожить любой ценой. Но мои бывшие жены, насколько мне известно, все вне политики и, возможно, даже гуманисты.
   – Он криво улыбнулся. – Ну, мистер Бейли, вы задали все вопросы, какие хотели?
   Руки Бейли бесцельно прошлись по бокам аврорских брюк в поисках карманов, но не нашли их. Пришлось в качестве компромисса сложить руки на груди.
   – Да, доктор Фастальф. Но я вовсе не уверен, что вы ответили на первый вопрос. Мне кажется, вы все время обходите его. Зачемвы отдали Джандера Глэдии? Давайте в открытую, чтобы мы увидели свет во тьме.

29

   Фастальф снова покраснел, может, на этот раз от гнева, но говорил по-прежнему мягко.
   – Не задирайте меня, мистер Бейли. Я вам ответил. Мне было жаль Глэдис, и я подумал, что Джандер составит ей компанию. С вами я говорил более откровенно, чем с кем-либо другим, во-первых, из-за своего положения, а во-вторых, потому что вы не аврорец. И в обмен прошу разумного уважения.
   Бейли прикусил губу. Он не на Земле. У него нет здесь официальной власти, а на карту поставлено больше, чем его профессиональная гордость.
   – Извините, доктор Фастальф, если я задел ваши чувства. Я не имел намерения обвинить вас в неискренности или в отсутствии сотрудничества. Тем не менее, я не могу действовать без полной правды. Позвольте мне намекнуть на возможный ответ, каким я его вижу, и вы скажете, прав я, прав частично или полностью не прав. Не могло ли быть так что вы дали Джандера Глэдис, чтобы он служил фокусом для ее сексуальной тяги, и она, таким образом, не имела бы случая предлагать себя вам? Может быть, это не было сознательной причиной, но подумайте об этом сейчас. Возможно ли, чтобы такое чувство содействовало подарку?
   Фастальф как бы застыл. Только рука его захватила легкое прозрачное украшение, лежавшее на обеденном столе, и вертела его. Наконец, он сказал:
   – Так могло быть, мистер Бейли. Верно, что после того, как я предложил ей Джандера – это не было настоящим подарком – я меньше опасался, что она предложит мне себя.
   – Вы знаете, пользовалась ли Глэдис Джандером для сексуальных целей?
   – А вы спрашивали ее об этом?
   – Это не имеет отношения к моему вопросу. Вы знали? Были ли вы свидетелем каких-либо сексуальных действий между ними? Кто-нибудь из ваших роботов информировал вас о таком? Сама она говорила вам?
   – На все вопросы отвечу – нет. Я перестал думать об этом, потому что в этом нет ничего необычного. Правда, обыкновенные роботы не очень приспособлены для секса, но люди в этом отношении изобретательны. Что же касается Джандера, то он так человекоподобен, как мы смогли его сделать…
   – Так что он мог быть партнером в сексе.
   – Нет, это не приходило нам в голову. Была абстрактная задача сконструировать полностью человекоподобного робота, и мы с покойным доктором Сартоном выполнили ее.
   – Но ведь такие роботы идеально подходят для секса, не так ли?
   – Я полагал – когда позволил себе подумать об этом – что да, и допускаю, что такая тайная даже для меня мысль была у меня с самого начала – что Глэдис прекрасно может пользоваться Джандером в этом отношении. Если это так, я надеюсь, что она получила удовольствие, и считал бы, что сделал для нее доброе дело.
   – Не могло ли это дело быть более добрым, чем вы предполагали?
   – В каком смысле?
   – Что вы скажете, если я сообщу вам, что Джандер и Глэдис были мужем и женой?
   Рука Фастальфа, державшая украшение, конвульсивно сжалась, а затем выпустила вещь.
   – Что? Это же смешно. Это по закону невозможно. Детей не может быть значит, немыслимо и просить на них разрешение. А без такой просьбы не может быть брака.
   – Дело не в законности, доктор Фастальф. Глэдис солярианка, и у нее не аврорская точка зрения. Дело в эмоциях. Глэдис сама мне сказала, что считала Джандера мужем. Я думаю, теперь она считает себя его вдовой, и у нее новая сексуальная травма, и очень тяжелая. Может, вы знаете, как можно подействовать…
   – Клянусь всеми звездами, не знаю. Что бы ни было в моих мыслях, я и представить себе не мог, что Глэдис придет фантазия выйтизамуж за робота, хоть он и человекоподобный.
   Бейли кивнул и поднял руку.
   – Я верю вам. Не думаю, чтобы вы были настолько прекрасным актером, чтобы обмануть меня с такой искренностью. Но я должен знать, была ли возможность…
   – Нет, не было. Чтобы я предвидел такую ситуацию? Чтобы по каким-то причинам намеренно создал это отвратительное вдовство? Ни в коем случае. Это немыслимо, и я этого не замышлял. Мистер Бейли, что бы я ни имел в виду, помещая Джандера в ее дом, я имел в виду благо. А этого я не имел в виду. Говорить о предполагаемом благе – плохая защита, я понимаю, но лучшей я не могу предложить.
   – Ладно, оставим это. Но то, что я имею предложить может оказаться решением проблемы.
   Фастальф глубоко вздохнул и сел, как-то диковато взглянув на Бейли.
   – Вы намекнули на это, вернувшись от Глэдис. Вы сказали, что у вас есть ключ; зачем же вы прогнали меня через… все это?
   – Мне очень жаль, но без «всего этого» ключ не имеет смысла.
   – Ну, ладно, давайте насчет ключа.
   – Так вот: Джандер оказался в положении, которое вы, величайший теоретик роботехники, не предвидели, по вашему собственному утверждению. Он был так приятен Глэдис, что она влюбилась в него и считала своим мужем. Что, если, будучи приятным, он был также и неприятным ей?
   – Не вполне улавливаю.
   – А вот смотрите. Она несколько скрытна в этом вопросе. Я слышал, что на Авроре сексуальный вопрос не та вещь, которую скрывают любой ценой.
   – Мы не передаем этого по гиперволне, – сухо сказал Фастальф, – но не делаем из этого большей тайны, чем из другого личного дела. Мы обычно знаем, кто был чьим последним партнером, и в кругу друзей часто обсуждаем, насколько хорош или плох тот или иной партнер, или они оба. Это просто случайный треп.
   – Да, но вы ничего не знали о связи Глэдис в Джандером.
   – Я подозревал…
   – Это не одно и то же. Она вам ничего не говорила. Вы ничего не заметили. Ваши роботы вам ничего не сообщали. Она держала это в секрете даже от вас, своего лучшего друга. Ясно, что ее роботы получили приказ помалкивать о Джандере, да и сам Джандер наверняка тоже был проинструктирован соответственно.
   – Полагаю, что это правильное заключение.
   – Почему она так сделала, доктор Фастальф?
   – Наверное, по солярианской манере скрытности насчет секса.
   – Иначе говоря, она стыдилась?
   – У нее не было причин стыдиться, хотя намерение назвать Джандера мужем вызвало бы насмешки.
   – Это она могла бы скрыть, не скрывая всего остального. Предположим, что она, как солярианка, стыдилась.
   – Ну, и что из этого?
   – Никто не радуется, если ему стыдно, и она могла порицать Джандера за это – многие стремятся свалить на кого-то вину за неприятности, в которых виноваты сами.
   – Ну, и…?
   – Может быть, были случаи, когда вспыльчивая Глэдис разражалась слезами и упрекала Джандера, что он источник ее стыда и несчастья. Она могла быстро успокоиться и извиниться, но не считал ли Джандер, что он и в самом деле такой источник?
   – Мог.
   – Не мог ли Джандер думать, что, продолжая эти отношения, он делает ее несчастной, а отказавшись, тоже сделает ее несчастной? В обоих случаях он нарушает Первый Закон, и единственным решением может быть полное бездействие. И он вошел в умственное замораживание. Вы сами рассказывали о роботе-телепате, введенном в стасис роботехником.
   – Сьюзен Келвин. Значит, вы смоделировали ваш сценарий по этой легенде. Очень изобретательно, но это не пойдет.
   – Почему?
   – Допустим, что этот рассказ – не просто фантастическая легенда. Давайте примем ее всерьез. Но между ней и ситуацией Джандера нет параллели. Сьюзен Келвин имела дело с невероятно примитивным роботом, какой в наше время не получил бы даже статуса игрушки. Он мог оперировать только такими понятиями: А – создает несчастье; не-А создает несчастье. Отсюда умственное замораживание. А любой современный робот сравнивает, какая из двух ситуаций – А или не-А наносит больше вреда, и быстро выбирает меньшее зло. Шанс, что он сочтет альтернативы абсолютно равными, ничтожен, но даже в таком случае современный робот снабжен фактором случайного выбора и выбирает наугад, совершенно непредсказуемым манером, А или не-А, и следует ему не задумываясь. Он не придет к умственному замораживанию.
   – Значит, сам Джандер не мог прийти к умственному замораживанию. Но вы говорили, что вы могли бы произвести это.
   – В случае человекоподобного позитронного мозга есть способ отвести фактор случайного выбора, и он целиком зависит от конструкции этого мозга. Даже если вы знаете базисную теорию, это очень длительный и трудный процесс – сбить, так сказать, робота с пути ловко направленными вопросами и приказами, которые в конечном счете приведут к замораживанию. Случайно этого сделать нельзя, и простое существование видимого противоречия в одновременных чувствах любви и стыда не сработает без тщательной количественной подгонки в самых необычных условиях. И мы остаемся, как я уже говорил, с неопределенным шансом как единственной возможностью.
   – Но ваши враги обвинят в этом вас. Не можем ли мы утверждать, что Джандер впал в умственное замораживание из-за конфликта, вызванного любовью и стыдом Глэдис? Будет ли это звучать правдоподобно?
   – Мистер Бейли, вы слишком нетерпеливы. Подумайте серьезно. Если мы попробуем вылезти таким бесчестным способом, каковы будут последствия? Не говоря уж о стыде и горе, которые это принесет Глэдис, она еще будет страдать не только от потери Джандера, но и от сознания, что она сама виновата в этой потере, если она в самом деле стыдилась и говорила ему об этом. Я бы не хотел этого, так что давайте оставим это, если можно. Кроме того, мои враги могут сказать, что я именно для этого и отдал ей Джандера, чтобы свалить на нее все, что случилось. Они скажут, что я сделал это для проверки метода умственного замораживания и отвел от себя всякую ответственность. Мы окажемся в худшем положении, чем сейчас, потому что меня обвинят не только в интриганстве, но и в чудовищном поведении по отношению к ничего не подозревавшей женщине, другом которой я себя называл.
   Бейли пожал плечами.
   – Они не могут…
   – Могут. Вы сами были почти склонны так думать всего несколько минут назад.
   Бейли покраснел и, не глядя на Фастальфа, сказал:
   – Вы правы, я не подумал и теперь могу только просить у вас прощения. Мне очень стыдно. Видимо, единственный путь – правда, если мы сможем обнаружить ее.
   – Не отчаивайтесь. Вы уже открыли события, о которых я никогда не думал. Вы можете открыть больше, и постепенно вся тайна станет для нас явной. Какой следующий шаг вы собираетесь сделать?
   От стыда за фиаско Бейли не мог ни о чем думать.
   – Не знаю.
   – Ну, с моей стороны некрасиво спрашивать. У вас был долгий и нелегкий день, неудивительно, что ваш мозг чуточку замедлился. Не лучше ли отдохнуть, посмотреть фильм и лечь спать? Утром вам будет лучше.
   – Наверное, вы правы, – кивнул Бейли. Но он не думал, что утром ему будет сколько-нибудь лучше.

30

   В спальне было холодно, и Бейли поежился. Будто Снаружи. Стены были почти белые, без всяких украшений, что казалось необычным для дома Фастальфа. Пол, казалось, был сделан из слоновой кости, но босая нога чувствовала ковер. Кровать белая, одеяло гладкое, на ощупь холодное. Бейли сел на край матраца и заметил, что он почти не проминается под его весом. Потом он вдруг заметил, что матрац начал медленно проваливаться под ним и уже наполовину обернул его бедра. Он резко встал.