Банч Кристофер. Король-Провидец

   – Вряд ли, поскольку ее содержал пожилой окружной советник, и она говорила мне, что так до конца и не уверена, кем был мой отец. Но, во всяком случае, не тот старый развратник, с которым она жила.
   Скорее всего, она бы гордилась мной, – задумчиво продолжала Жакоба. – И посоветовала бы мне не тратить даром ни единой секунды драгоценного времени.
   Она расстегнула свои сандалии, стряхнула их на пол и раскинулась на постели, согнув одно колено и откинув его в сторону, так что платье задралось над ее обнаженными коричневыми бедрами.
   – Иди сюда, Дамастес, – промурлыкала она. – Я всегда слушалась советов своей матушки.
   Иногда мы заказывали обед в каюту, иногда спускались в столовую, чтобы Жакоба могла оценить мастерство своих соперников и, как она выражалась, «украсть любые идеи, которые стоит красть». Я немного прихрамывал, хотя благодаря магии Тенедоса моя нога почти полностью зажила.
   Провидец также оставался в своей каюте бо льшую часть путешествия, а когда он все-таки появлялся, три женщины буквально увивались вокруг него, и я не переставал изумляться. Они вели себя как фазаньи курочки, завидевшие петушка в начале брачного сезона.
   Однажды поздним вечером я встретился с Тенедосом наедине. Он стоял, прислонившись к поручню ограждения на верхней палубе и глядя на пенные буруны за кормой. Я заметил, что он изрядно пьян, хотя его речь оставалась на удивление четкой.
   Мы говорили о том и о сем, а затем он внезапно спросил:
   – Ты готов вернуться?
   – Куда?
   – В Кейт. Но не в чине легата и не во главе одного эскадрона кавалерии.
   Я с любопытством посмотрел на него. Какая-то часть моего существа больше никогда не хотела видеть эту страну – ни ее унылых холмов, ни бесплодных пустынь, ни продажных обитателей-убийц. Однако я понимал, что именно туда повелевает меня возвратиться мой воинский долг, и скорее всего, я закончу свою карьеру в Спорных Землях.
   – Конечно, сэр.
   Тенедос кивнул, словно ожидал такого ответа, и ушел, даже не пожелав мне доброй ночи.
   Я смотрел ему вслед. Внезапно мне на ум пришли вопросы, которые я не смог бы задать ему, когда он протрезвеет... но шанс был упущен.
   Откуда он может знать, какой чин я получу, не говоря уже о том, какими силами мне доверят командовать?
   Я задумался тогда, и с тех пор неоднократно задавал себе вопрос: позволяет ли искусство провидца хотя бы мимолетно заглядывать в будущее? Или Тенедос вещал, исходя лишь из своего невероятного честолюбия?
 
   – Кажется, я больше не могу, – прошептала Жакоба.
   – Я уже точно не могу. Куда делась подушка?
   – Она прямо за... нет. Она слетела на пол вместе с одеялом.
   Я еще раз поцеловал ее влажное, мягкое естество, а затем лег рядом с ней. Она положила голову мне на плечо, и я сонно погладил ее по спине.
   – Что будет, когда мы приплывем в Никею? – спросил я через некоторое время.
   Жакоба отодвинулась в сторону и перекатилась на живот.
   – Ты хочешь сказать, что будет с нами?
   – Да.
   Она глубоко вздохнула.
   – Пойми меня правильно, Дамастес. Это «мы» перестанет существовать, как только мы попадем в город.
   Внезапно я полностью проснулся, чувствуя, что мир рушится вокруг меня... хотя если откровенно, я уже не раз задавал себе вопрос, чем закончится наш роман. Практически не имея денег, я не мог содержать ее в настоящей квартире во время пребывания в Никее. Когда я вернусь в 17-й Уланский, там не найдется места для нее, и я сомневался, что ей захочется покинуть столицу ради маленького гарнизонного городка. Даже если бы я хотел жениться, – а в то время у меня не было ни малейшего желания связывать себя брачными узами, – легатам это запрещалось за некоторыми, очень редкими исключениями. И я едва ли мог ожидать, что она согласится обрести последнее пристанище в «Гнилом Ряду» как уставшая от вечной нищеты офицерская любовница.
   – Могу я спросить, почему?
   – У меня нет других мужчин, – ответила она. – Не было с тех пор, как я поступила на работу к Тенедосу. И дело не в том, что ты мне... не нравишься. Может быть, я даже люблю тебя, хотя не вполне представляю, что означает это слово.
   – Тогда в чем проблема?
   – В Провидце Тенедосе, – сказала она. – Позволь мне рассказать тебе кое-что о себе. Я не очень склонна к приключениям.
   – Ну разумеется, – протянул я. – Поэтому ты устроилась на тихую, спокойную работу кондитером к волшебнику, которого послали в Спорные Земли.
   – То был тяжелый период моей жизни. Кое-кто... один человек, который очень много значил для меня, оказался совсем не тем, за кого я его принимала. Я почти три года готовила в проклятой таверне, работая на кабана, который никогда не учил меня своим секретам и помыкал мною, словно рабыней. Я услышала о вакансии у Тенедоса и обратилась к нему. Тогда это казалось мне очень романтичным – отправиться в далекую страну, жить в особняке и готовить изысканные лакомства для вельмож и дипломатов. А вместо этого... – она сокрушенно рассмеялась. – Нет, этого приключения мне хватит до конца моих дней.
   Разреши мне поведать тебе мою мечту, Дамастес. Я хочу когда-нибудь открыть собственный ресторан. Не слишком большой и не в центре города. Где-нибудь в пригородах, неподалеку от богатых поместий. У меня будут посетители, которые станут платить хорошие деньги за лучшее качество, но их вкусы будут недостаточно утонченными, чтобы придраться, например, к хрустящей корочке на свежих меренгах.
   Теперь о мужчине. Мне нужен уравновешенный человек, преданный, достаточно горячий в постели. Славный парень, который не бросит меня через год и не будет возражать, если я слегка растолстею.
   Дети – может быть, трое или четверо.
   Чудесная, спокойная жизнь, где величайшей драмой будут не вовремя поданные устрицы или испорченная дыня, или капризы маленького Фредерика.
   Ты хочешь такой жизни, Дамастес?
   Я промолчал.
   – Разумеется, нет, – продолжала она. – Я могу чувствовать величие. Лейш Тенедос будет великим человеком, гораздо более великим, чем теперь. Осуществит ли он все свои мечты, мне неведомо. Я даже не знаю, есть ли предел тому, чего он хочет достигнуть.
   А ты... Я вижу тебя высоким, величественным, с сединой на висках. Генерал кавалерии, уважаемый в стране человек. Возможно, граф с огромными поместьями и красавицей-женой, ожидающей его в одном из семейных особняков.
   В один прекрасный день ты отправишься на прогулку со своей челядью и остановишься перекусить в скромной гостинице. Интересно, сумеем ли мы узнать друг друга?
   – Ты говоришь очень грустные вещи, – тихо сказал я.
   – Почему? Мы такие, какими Умар создал нас. Мы стремимся осуществить то, что вложил в нас Ирису, и мы сражаемся как можем против Сайонджи, когда она уничтожает нас. Но потом, в конце, мы приветствуем ее смертоносные объятия, возвращаемся к Колесу, и она дарует нам возрождение. Как можно печалиться об этом?
   Мне понадобилось время, чтобы подобрать нужные слова.
   – Это грустно, потому что мне хотелось бы думать о нас как о чем-то большем, чем о маленьких, беспомощных существах, попавших в жернова судьбы.
   – Но мы вовсе не беспомощны, – возразила она. – И поэтому ты станешь генералом, а я – хозяйкой ресторана.
   Но достаточно об этом. У нас есть еще неделя, прежде чем мы доплывем до Никеи, – она зевнула. – Окажи мне услугу. Возьми немного масла с той полочки и вотри мне в спину. У меня ужасно сухая кожа.
   Я налил в подставленную лодочкой ладонь немного масла, пахнувшего цветками апельсина, и медленно, нежно начал втирать его, начиная от лопаток и постепенно опускаясь ниже и ниже.
   – У тебя очень вольное представление о том, где находится моя спина, – сказала Жакоба через некоторое время. Ее дыхание внезапно прервалось. – Это уж точно не спина!
   – Ты хочешь, чтобы я остановился?
   – Нет. О, нет. Вставь в меня еще один палец. Нет. Там, сзади. Да. Глубже. О, боги! О, Джаен!
   Она застонала. Я смазал маслом свой член, встал на колени, вынул подушку из-под головы Жакобы, скатал в цилиндр и подсунул под ее таз. Она раздвинула бедра. Я провел головкой члена сверху вниз один... два... три раза, затем вставил член между ягодицами и прикоснулся к упругой розочке.
   – Ты хочешь меня там? – шепнул я.
   – Да, – простонала она. – Да, там. Во мне. Скорее, Дамастес, скорее!
   Я толкнул, поначалу встретив сопротивление, но потом запирающая мышца расслабилась и снова плотно сжалась, когда я скользнул внутрь. Мне больше не было дела до Никеи, генералов и всего остального – мы воспаряли все выше и выше, поднимаясь в небеса.
 
   Все суда, когда-либо построенные в Никее, вышли нам навстречу, когда «Таулер» величественно подплывал к украшенному флагами причалу. Люди кричали, дули в свистки и рожки, били в барабаны. На берегу стояло несколько оркестров, и каждый играл отдельную мелодию, хотя когда мы приблизились, они достигли согласия и грянули нумантийский гимн. К несчастью, они начали вразнобой, поэтому весела какофония продолжалась.
   Никейцы столпились за канатными заграждениями в дальнем конце причала, едва сдерживаемые кавалеристами в ярких мундирах. Это были Золотые Шлемы Никеи, парадная гвардия, появлявшаяся в полном блеске лишь по великим праздникам.
   Двойные трапы со стуком опустились на берег, и толпа издала приветственный рев. Мне показалось, что цепь солдат сейчас прорвется под напором людей, и подумал о том, не суждено ли нам оказаться затоптанными насмерть в миг нашего торжества.
   Жакоба стояла рядом со мной. Она вынесла свои чемоданы на палубу.
   – Ну что ж... – я откашлялся, не в силах найти правильные слова.
   Жакоба притянула меня к себе, быстро поцеловала и освободилась от моих рук. Взяв чемоданы, она быстро сбежала по трапу на пристань. Еще один раз она оглянулась, а затем исчезла в толпе.
   Частица моей души ушла вместе с ней.

Глава 14
Совет Десяти

   Если раньше мне казалось, что чествование героев в Ренане – это нечто ошеломляющее, то теперь мы буквально тонули в ликовании. Толпа нахлынула на нас, подхватила на руки меня и Провидца Тенедоса и понесла неведомо куда. Думаю, нас пронесли по всем главным улицам столицы. Каждому хотелось прикоснуться к нам, бросить цветы или выкрикнуть свое предложение о готовности доставить нам удовольствие любыми возможными способами – от еды до постели.
   Я умудрился сохранить улыбку и делал вид, будто приветствую никейцев, хотя в таком гуле мой голос все равно бы никто не расслышал.
   Тенедос кланялся, махал рукой и благословлял народ так, словно он был священнослужителем, а не Провидцем. Его глаза лучились от удовольствия.
   На первых порах нескрываемое обожание и преклонение казались очень привлекательными, но затем меня посетила мысль: а что, если в следующий раз эта толпа возненавидит нас? Те же любящие руки могут растерзать человеческое тело в считанные секунды.
   Наконец нас вынесли к мосту через приток Латаны, ведущему к окруженному глубоким рвом дворцу Совета Десяти. Толпа перенесла бы нас и через мост, но путь преграждали три ряда спешившихся Золотых Шлемов и два ряда городской стражи. Нас неохотно отпустили. Тенедос поднял руку, призывая к молчанию; гомон вокруг начал постепенно стихать.
   – Великий народ Нумантии и Никеи! – крикнул он, но тут толпа взревела от радости, и я больше ничего не расслышал, хотя его губы продолжали двигаться. Потом Тенедос махнул рукой в сторону дворца. Когда мы проходили сквозь ряды стражников, у меня задрожали ноги: я осознал, насколько велик был мой ужас перед тем, что могло случиться в этой толпе. Нас быстро провели сквозь строй кавалерии на площадь перед широкой парадной лестницей дворца.
   Там стоял человек, облаченный в мантию с многоцветной вышивкой, державший в руке посох из золота и слоновой кости.
   – Приветствую вас! – крикнул он так, чтобы толпа могла слышать его голос. – Я Олинтус, главный камергер Совета Десяти. От их имени я выражаю вам благодарность нашего правительства и всей Нумантии. Вам будут оказаны подобающие почести... – его голос упал до нормального: – Должно быть, путешествие и э-э-э... весьма горячий прием, оказанный вам нашими гражданами, были весьма утомительными.
   Он взмахнул жезлом, и появились два кланявшихся лакея.
   – Поскольку вы пользуетесь особенным расположением Совета Десяти, мы хотим предложить вам наше гостеприимство и просим последовать за этими людьми в апартаменты, которые, я надеюсь, не разочаруют вас.
   Я отсалютовал, Тенедос поклонился. Грянули невидимые трубы, и слуги попятились, увлекая нас за собой.
   Мне было интересно, в каких апартаментах нас разместят на этот раз, поскольку это был уже третий дворец, который я посещал. Я начинал чувствовать себя знатоком и ожидал, что новые покои будут самыми великолепными.
   Меня ожидало разочарование. Сначала я заметил, что ковер, по которому мы шли, несмотря на свою красоту, заметно истерся в центре, так что были видны нити основы. Картины на стенах казались какими-то выцветшими, а на богатых узорных обоях то тут, то там попадались пятна. Униформа различных дворцовых слуг, которых мы миновали по пути, была безупречно чистой, но явно поношенной.
   Короче говоря, дворец Совета Десяти напоминал резиденцию уважаемого дядюшки, разбогатевшего давным-давно, почившего на лаврах и позволившего своим делам мало-помалу катиться под гору.
   Но большинство этих выводов пришло позднее, когда я начал размышлять о том, что видел. Сейчас мои нервы были напряжены до предела. Мне не терпелось узнать, что принесет завтрашнее утро.
   Катастрофа оказалась еще более ужасной, чем я опасался.
 
   Слушание по делу «О Прискорбных Инцидентах В Спорных Землях, Иначе Именуемых Кейтским Королевством», началось после полудня. Нам сообщили, что Совет Десяти не расположен заниматься рассмотрением общественных дел по утрам, посвящая это время своим личным заботам.
   – Это означает, что по утрам они делают деньги или дрыхнут в постели, – пробормотал Тенедос.
   Мы ждали у входа в аудиенц-зал при полных регалиях. Я нарядился в парадный мундир нашего полка, так же как и Карьян, Свальбард и Курти. Легат Йонг облачился в свое лучшее штатское платье, однако повязал на талии кушак легата нумантийской армии. Все мы были безоружны, за исключением Йонга, хотя обычай требовал от улан носить оружие с любым мундиром. Но старшина дворцовых стражников объяснил нам, что никому, абсолютно никому не разрешается носить орудия смерти в присутствии Совета Десяти. Йонг с недовольным ворчанием отдал саблю, но когда стражник потянулся к его кинжалу, он крепко стиснул рукоятку и процедил, что никто не может прикоснуться к этому оружию и остаться в живых. Стражник начал было протестовать, но потом заглянул в холодные глаза Йонга и решил, что не заметил кинжала.
   Тенедос был одет не в мундир полномочного посла Нумантии, а в тогу Провидца, словно подчеркивая этим свое презрение к политике, проводимой Советом Десяти.
   Нас провели в большую комнату со стенами, обшитыми панелями из темного дерева. Дальний конец помещения был отгорожен перилами, а за ними располагался длинный помост, на котором помещались члены Совета Десяти. Перед помостом находились скамьи для тех, кто был удостоен чести говорить перед правителями Нумантии, место для писца и сиденья для зрителей. Все это скорее напоминало судебное присутствие.
   Здесь почти не было обычных зевак: все нумантийские листки новостей, у которых имелись корреспонденты в Никее, послали своих представителей. Прочие наблюдатели были богато одеты и, очевидно, принадлежали к высшему классу. Некоторые из них, как я узнал позже, были членами городского правительства, Никейского Совета, который считался таким же консервативным, как и Совет Десяти.
   После получасового ожидания нам приказали встать, и в зал вошли члены Совета Десяти. Они носили черные церемониальные мантии и держались с большим достоинством. Священник благословил собрание и вознес молитвы к Ирису и Паноану. Во время священнодействия Тенедос тоже молился приглушенным шепотом, и я уловил имя Сайонджи, созидательницы и разрушительницы, – богини, которую мало кто осмеливался призывать.
   Спикер Совета Бартоу, полный человек лет шестидесяти на вид, сердечным тоном приветствовал нас и спросил, довольны ли мы своим приемом в Нумантии и не имеем ли каких-нибудь пожеланий.
   Тенедос встал и от лица всех присутствующих выразил наше глубочайшее удовлетворение столь теплым приемом.
   – Надеюсь, вы останетесь довольны и в дальнейшем, – произнес Бартоу, – хотя ничто не может послужить достаточным возмещением за те ужасные страдания и лишения, о которых вы собираетесь поведать.
   Тенедос начал свой рассказ.
   Я внимательно следил за членами Совета. Вчера вечером в своей комнате Тенедос сотворил заклятье Квадрата Молчания – разложил по углам четыре одинаковых предмета, произнес непонятные слова, и подробно рассказал мне о том, с кем нам предстоит встретиться. Двоих членов Совета, которых Тенедос считал нашими союзниками, я быстро узнал по его описанию. Первого, довольно пожилого, звали Махал. Тенедос сказал, что Махал в меньшей степени разделяет философию Провидца, чем его новая, молодая и хорошенькая жена из зажиточной купеческой семьи, которая, как и большинство людей, принадлежавших к ее классу, была ревностной патриоткой. Она также была известна своим пристрастием ко всему новому и необычному. «Поэтому ее влияние на Махала может оказать решающее значение», – добавил Тенедос.
   Нашим вторым союзником был Скопас – человек средних лет и огромных размеров. Однако его едва ли можно было отнести к породе добродушных толстяков – жесткие линии его лица говорили об уме и честолюбии.
   Из достойных противников Тенедос назвал Бартоу и еще двоих. Эти двое, Фаррел и Чейр, были относительно молоды и лишь недавно вошли в состав Совета. Тенедос предупредил меня, чтобы я не делал скидки на их молодость – они были такими же ярыми консерваторами и реакционерами, как и самая дряхлая развалина.
   Считалось, что пятеро остальных будут голосовать за то решение, которое они сочтут наиболее безопасным для себя, что давало Бартоу солидное преимущество.
   – Все, на что мы можем надеяться, – это пристыдить их до такой степени, что они пойдут на решительные меры, – сказал Тенедос. – И здесь я предпочитал бы обладать талантом искусного демагога, а не волшебника. Я бы заложил душу демонам в преисподнюю, если бы в самом деле знал заклинание, способное повлиять на исход голосования Совета. Но, так или иначе, дворец так прочно опутан защитными заклинаниями, что я и рта не успел бы раскрыть. К тому же, это означало бы мою смерть – любому, кто осмеливается использовать колдовство против наших лидеров, грозит плаха.
   Показания Тенедоса постоянно прерывались вопросами членов Совета, вызванные скорее желанием показать заинтересованность спрашивающего, чем стремлением узнать факты. Поэтому Провидец успел дойти лишь до момента нашей встречи на переправе и последующего сражения, когда первое дневное слушание закончилось.
   Разумеется, Тенедос ничего не сказал о своих соображениях по поводу нашей задержки. Не упомянул он и о «безопасном проходе», которого в действительности не существовало. И разумеется, он ни словом не обмолвился о своей догадке относительно истинных намерений Совета Десяти при назначении его послом в Кейт.
   Листки новостей в те дни были полны подробностями его дневных показаний, в сопровождении рисунков, изображавших Тенедоса и меня.
   – Ты поразительно хорошо получился, – заметил Тенедос, взглянув на один рисунок. – Без сомнения, утром ты получишь несколько предложений руки и сердца, мой молодой друг.
   Так оно и вышло. Однако предложений оказалось значительно больше, и лишь немногие из них действительно имели отношение к брачным делам; в основном это были предложения весело провести время. Писали все – от бабушек, которым давно следовало бы забыть о греховных усладах, до девочек, еще не расставшихся со своими куклами. Многие женщины прилагали к своим посланиям маленькие дары – как правило, свои портреты или миниатюры. Некоторые были на диво хороши. Три письма озадачили меня: в каждое из них был вложен крошечный клочок курчавых волос. Я покраснел и почувствовал себя идиотом, когда Тенедос сухо объяснил мне их очевидное происхождение.
   – Так что же мне делать с этими письмами, сэр?
   – Можешь ответить на них.
   – Даже на это? – Тенедос протянул мне медальон.
   – Действительно, очень хорошенькая, – согласился я. – Ей нечего скрывать. Но вот что интересно: если она так внезапно воспылала страстью ко мне, как говорится в письме, и я должен немедленно переспать с ней... когда она успела сделать этот медальон?
   – Хм-мм, – протянул Тенедос. – Он поднял металлическую пластинку и сделал вид, что внимательно изучает ее обратную сторону. – Ах, да. Справедливое замечание. Тут написано, что это номер 47 из набора в триста штук.
   – Должен ли я вернуть письма?
   – Дамастес, иногда твои мозги подводят тебя. К чем эта головная боль? У скольких из этих замечательных женщин есть мужья, отцы, любовники? Думаю, не стоит напоминать им о том, что их любимые так внезапно воспылали похотливыми чувствами именно по твоей вине.
   Йонг хотел почитать эти письма, но я сжег их в тот же вечер.
   На второй день наше повествование пошло быстрее, и меня тоже попросили вкратце описать несколько инцидентов. Листки новостей снова вопили о злодеяниях ахима Ферганы и об ужасах Кейта, а я получил вдвое больше писем с предложениями, чем в первый раз.
   Но после слушаний третьего дня, когда мы приблизились к описанию праздничного банкета у ахима Ферганы, предательству джака Иршада, в прессе не появилось ничего, кроме краткого упоминания о том, что слушания продолжаются.
   – Это наводит на очень грустные предположения, – заметил Тенедос. – Совет Десяти жестко контролирует листки новостей. Похоже, они решили, что мы становимся слишком популярны, или же наши показания могут настолько взбудоражить население, что Совет будет вынужден предпринять суровые меры против Кейта.
   Боюсь, мы обречены, Дамастес.
   На следующий день, четвертый, корреспонденты еще присутствовали на слушании, хотя я видел, что никто из них не записывает наши показания. Члены Никейского Совета не пришли, позволив своим подчиненным занять их места для развлечения. Как только Тенедос упомянул о Товиети, Бартоу немедленно встал, подняв свой жезл спикера.
   – Дальнейшие слушания подпадают под закон о государственной тайне, – провозгласил он. – Полномочный посол Тенедос, прошу вас прервать свой рассказ до тех пор, пока не освободится помещение.
   Стражники торопливо вывели из зала всех слушателей.
   Тенедос с несчастным видом продолжил свою историю. Когда он закончил, не было ни вопросов, ни замечаний. Бартоу объявил о конце заседания.
   То же самое продолжалось еще три дня, и наконец наше повествование подошло к концу. Во время рассказа об исходе из Сайаны Бартоу и его приспешники побуждали Тенедоса и меня говорить покороче: оказывается, появились другие дела, требовавшие их немедленного внимания.
   Совет Десяти постановил в кратчайшие сроки принять решение о дальнейших действиях и еще раз поблагодарил нас за обстоятельное изложение дела.
   Мы едва успели вернуться в свои комнаты, когда дворцовая стража снова вызвала нас. До встречи с Тенедосом, будучи наивным ребенком в политических вопросах, я бы решил, что это означает долгожданное пробуждение их праведного гнева и немедленное объявление войны Кейту. Но теперь я не строил иллюзий.
   Моя догадка подтвердилась. В зале не было никого, кроме писца, членов Совета Десяти и нас самих. Махал не смотрел на Тенедоса, а выражение лица Скопаса было совершенно непроницаемым.
   Ровным, хорошо поставленным голосом Бартоу объявил, что правительство Кейта допустило прискорбнейшую ошибку, в связи с чем в Сайану будет направлена резкая дипломатическая нота – «так скоро, как позволят обстоятельства». Это означало, что у них недостало храбрости послать хотя бы один кавалерийский полк в Сулемское ущелье и запихнуть нумантийское послание в глотку ахиму Фергане.
   Во мне закипал гнев.
   – Помимо этого, мы объявляем об установлении торговых санкций против Кейта, – продолжал Бартоу. – Они вступят в силу в течение недели и сохранятся до тех пор, пока ахим Бейбер Фергана не произведет надлежащее возмещение ущерба жертвам насилия, учиненного в Сулемском ущелье.
   Торговые санкции? Что это еще за наказание? Обитатели Спорных Земель брали то, что хотели, на острие клинка, либо тайно торговали с отдаленными пограничными деревнями.
   – И наконец, мы решили, что вопрос о Спорных Землях и мятежных племенах, обитающих там, слишком долго оставался без внимания. А потому мы созываем Великую Конференцию, на которой будут присутствовать правители всех провинций Нумантии. Конференция состоится в десятый день Периода Плодородия. Совет Десяти сказал свое слово! Об этом будет объявлено во всей Нумантии.
   Бартоу снова поднял свой жезл и начал опускать его.
   Тенедос вскочил и заговорил, прежде чем его успели остановить:
   – А как насчет Тхака? – поинтересовался он. – Как насчет Товиети?
   Двое членов Совета переглянулись с важным видом.
   – Это местный феномен, не достойный нашего внимания, – заявил Чейр.
   – В таком случае, почему мне было приказано докладывать о них, когда я впервые отправился в Кейт? В то время вас весьма интересовал этот вопрос.