Страница:
Окружающее утратило для Алекса всякий смысл. Он хотел только одного: найти убийцу Татьяны и прикончить его. Он не знал, как он будет осуществлять свою месть, у него не было никакого оружия, и все же на всем земном шаре не было никого, кто сумел бы остановить его. Нужно только было найти Дмитрия, но он словно сквозь землю провалился.
Однажды ночью Алекс снова предпринял попытку перелезть через стену, окружавшую здание Торгпредства, но снова был избит охраной. На этот раз Алекс запомнил обоих: один был высоким, крепким мужчиной с узким, лишенным всякого выражения лицом. Его короткие волосы спускались на лоб “вдовьим уголком”. Второй был светловолосым красавцем с бычьей шеей и широкими плечами борца, в черной рубашке-поло и кожаной куртке. Молотя Алекса кулаками и пиная ногами, он криво улыбался. Полицию они не вызывали; вероятно, Дмитрий запретил им всяческие контакты с местными властями.
Несколько раз Алекс наблюдал за входящими и выходящими из Торгпредства служащими, но Дмитрия среди них не было. Одним туманным вечером ему показалось, что он видит в одном из окон здания лицо брата, который смотрел прямо на него, однако он не был уверен в том, что не бредит.
Когда, вскоре после, этого он зашел в бар, чтобы принять очередную порцию чистого виски, бармен отказался его обслужить, а двое официантов выкинули его на улицу. Сражаясь с ними, Алекс поскользнулся и неожиданно оказался перед огромным настенным зеркалом. В зеркале Алекс увидел себя: грязный субъект с мутными глазами, лицо в засохшей крови заросло щетиной, разбитые губы загноились, а руки трясутся как у запойного пьяницы.
Вечером, когда он снова бродил возле ограды Торгпредства, совсем рядом раздался рев мощного двигателя. Огромный черный седан, ослепляя его светом фар, мчался на Алекса на полной скорости. Алекс бросился к стене, но споткнулся о бордюр и растянулся во весь рост. Седан свернул на тротуар и прибавил газ. Левое крыло ударило Алекса с огромной силой, отбросив на бетон стены. Он почувствовал, как горячий воздух хлестнул его по лицу, а совсем рядом прошелестели огромные, пахнущие нагретой резиной колеса. Затем все провалилось во тьму.
– Не двигайся, – негромко сказал кто-то совсем рядом с ним, и Алекс узнал теплый, певучий голос Клаудии Беневенто.
В последние несколько недель Клаудией овладело сильнейшее беспокойство. Алекс перестал писать и не отвечал на телефонные звонки, несмотря на пространные послания, которые Клаудия оставляла на его автоответчике Она не понимала, отчего он решил игнорировать ее. Сама она отчаянно скучала по его голосу, по улыбке, которая появлялась на лице Алекса, когда он говорил ей: “Привет, Клаудия!” Теперь, когда он оказался в Париже, вне пределов ее досягаемости, она поняла, как же ей его не хватает.
Клаудия уже достигла в своей жизни такого момента, когда могла посмотреть в зеркало и увидеть себя такой, какой она была в действительности. Она знала, что она горда, властна и отчаянно независима. В то же время она принадлежала к тем женщинам, в жизни которых может быть только один мужчина, и этим мужчиной был Алекс Гордон. У нее никого не было с того самого летнего вечера, когда она, шестнадцатилетняя девчонка, влюбилась в молодого человека, помогшего ей занести в новый дом ее вещи. Правда, пока Алекса не было, она пережила несколько попыток мужчин приударить за ней – скучный ужин с восходящей звездой баскетбола в Далласе, неприятный вечер с Ронни Гавермаером в Индианаполисе, когда ей пришлось пинками выгнать перевозбудившегося сладострастника из своего номера в отеле, да неловкий поцелуй обаятельного дизайнера одежды, в конце концов оказавшегося гомосексуалистом. Все это не шло ни в какое сравнение со страстной любовью, которую она испытывала к Алексу.
Когда он уехал в Париж, Клаудия почувствовала себя задетой. Конечно, она понимала, что отчасти она сама была в этом виновата. Голову Клаудии кружили перспективы ее карьеры, и вместо того, чтобы сделать Алекса частью своего успеха, она предпочла продемонстрировать ему, чего способна добиться сама. Отказавшись выйти за него замуж, Клаудия сделала еще одну ошибку, они могли просто несколько лет подождать с детьми, и она была бы вольна путешествовать столько, сколько ей необходимо.
Когда Алекс отгородился от нее стеной молчания, Клаудия почувствовала, что что-то здесь не так. Привлекательный, романтичный молодой человек, к тому же отвергнутый своей возлюбленной, оказался один в Париже, наслаждаясь свободой в легендарном городе любви. Это была небезопасная ситуация, которая неизбежно закончилась бы появлением другой женщины.
В воскресенье Клаудия поехала к Нине Крамер.
– Ах, это ты, Клаудия, – сухо приветствовала ее седая старушка. – Входи.
Она провела ее в гостиную, где на стене висела огромная фотография, сделанная в Париже на Елисейских полях. Алекс стоял, обняв за плечи незнакомого темноволосого парня примерно одного с ним возраста. Оба улыбались в камеру. Незнакомец, в свою очередь, обнимал за талию весьма привлекательную блондинку с огромными печальными глазами и выразительным ртом. Она была одета в белое платье.
– Это Дмитрий? – спросила Клаудия.
– Да, а девушка – его подружка. Он ведь тоже мой племянник.
Нина сидела на краешке стула совершенно прямо, сложив на коленях узловатые пальцы.
– Присаживайся, Клаудия. Что-нибудь случилось?
Она не предложила ей даже кофе, но сейчас ее враждебность совершенно не трогала Клаудию.
– Я вижу, вы читали, – заметила Клаудия как бы между прочим.
Действительно, на маленьком столике рядом со стулом Нины лежала недавно выпущенная книга. Она была озаглавлена “Шеф” – подлинная история жизни Александра Колодного, величайшего шпиона второй мировой войны”. Рядом с книжкой Клаудия разглядела потрепанный англо-русский словарь. В доме Нины было немало книг на русском языке, однако за все время Клаудия только однажды видела, как Нина читает что-нибудь на английском. В прошлый раз это была докторская диссертация Алекса, и Нина читала ее медленно, тщательно, не пропуская ни одного слова. Тогда она тоже пользовалась словарем.
– Хорошая книжка? – спросила Клаудия, небрежно кивая в сторону столика.
– Очень хорошая, – кивнула Нина, и лицо ее слегка порозовело.
– Я и не знала, что вам нравятся выдумки про шпионов, – заметила Клаудия.
– Это не выдумки, это правда, – сурово ответила Нина, и по лицу ее скользнула легкая печальная улыбка.
“Старушка ведет себя странно, – подумала Клаудия. – Она выглядит почти счастливой”.
Но Нина уже отложила книгу в сторону и снова стала сама собой, холодной и строгой.
– Расскажи, как твои дела, Клаудия, – сказала она тоном, который нисколько не соответствовал смыслу ее слов.
– Я хотела спросить вас, – заторопилась Клаудия, вытаскивая из сумочки пачку сигарет. – Известно ли вам...
– Я попросила бы не курить здесь, – строго осадила ее Нина.
– Простите. Я хотела спросить, Нина, у Алекса все в порядке?
– В порядке? – Нина удивленно посмотрела на нее. – Конечно, у Алекса все в порядке. Почему бы нет? Клаудия развела руками.
– Он не пишет мне и не отвечает на телефонные звонки.
– Мне он звонил, – сказала Нина. – Может быть, вы поссорились?
– Нет. Просто я ничего не понимаю.
– Возможно, он просто очень загружен, – сказала Нина, поджав губы. – Он пишет важную работу по процессу своего отца.
– Я знаю, но Алекс так ни разу и не позвонил мне за последние...
– Мне казалось, что тебя невозможно застать в Нью-Йорке, – перебила Нина, и в ее голосе Клаудии послышался упрек.
Клаудия встала.
– Тогда напишите ему, что я без него скучаю.
Нина тоже поднялась со стула и проводила ее до дверей. Лишь только Клаудия оказалась на лестничной площадке, у нее сразу же появилось ощущение, что Нина сказала ей гораздо меньше, чем ей было известно. По ней не было заметно, чтобы она волновалась, а это могло означать только одно – Алекс продолжает писать ей и, возможно, держит ее в курсе своих дел. Все это только укрепило подозрения Клаудии.
Но она не собиралась сдаваться. Тем же вечером Клаудия позвонила своей подруге, которая работала стюардессой компании ТВА и часто летала в Париж.
– Карен, не могла бы я попросить тебя об одной услуге? Когда ты летишь в Париж?
– Во вторник вечером, а что?
– Я хотела бы, чтобы ты отвезла Алексу маленький подарок, о’кей? Пару недель назад у него был день рождения, и я... – это была ложь, но какого дьявола она станет все объяснять?
– Конечно, если он только не очень тяжелый.
– Ну, разумеется, нет. Это шарф из кашмирской шерсти. Клаудия не имела известий от Карен на протяжении двух недель и вся извелась. Наконец та позвонила и долго извинялась. По прибытии в Париж ей предложили воспользоваться отпуском, а тут ей подвернулся “один знакомый француз”, у которого было свое шале в Аворьясе во Французских Альпах. Далее последовал восторженный рассказ о снежных пиках, залитых солнцем, о тенистых долинах, о ковре из меха на полу перед камином и вкуснейшем шампанском...
– Ты видела Алекса? – перебила Клаудия, и Карен смутилась.
– Мужчины такие свиньи, Клаудия, ты же знаешь...
– Ты имеешь в виду своего француза? Последовало долгое молчание.
– Послушай, дорогая, ты только не расстраивайся. Я заглянула к твоему Алексу перед тем, как мы уехали в Аворьяс. Я как раз вылезала из такси, когда он вышел из своего подъезда в обнимку с девицей. Она потрясающая блондинка. Словом... они выглядели как... очень близкие друзья.
Карен снова замолчала.
– Мне очень жаль, Клаудия. Честное слово. Потрясающая блондинка, так... Должно быть, это та, с фотографии. Правда, Нина сказала, что это – подружка Дмитрия.
Клаудия сердито бросила трубку на рычаги. Карен позвонила ей в контору Гавермаера, где в самом разгаре была ежедневная рабочая суета. Сотрудники вбегали и выбегали из ее кабинета, размахивали перед ней набросками, заготовками, сваливали на ее рабочем столе обрезки разноцветных тканей, ремни, бижутерию. Полным ходом шла подготовка ее осенней коллекции “Клаудия”, которую Гавермаер собирался через пару недель представить руководителям своей сети фирменных магазинов.
Своя собственная коллекция – это было именно то, о чем Клаудия мечтала. И все же она ни секунды не колебалась. Она не принадлежала к тем женщинам, которые легко отступают, в отчаянии заламывают руки и, заперевшись в спальне, размазывают по лицу слезы пополам тушью для ресниц, пока их любимого мужчину похищает какая-то там блондинка, пусть и потрясающая. Жизнь для Клаудии была постоянной борьбой, и теперь ей предстояло бороться за своего Алекса. Оставаясь в Нью-Йорке, она ничего не смогла бы сделать. Правда, некоторое время она раздумывала, не позвонить ли Нине – тетка Алекса трижды звонила ей на прошлой неделе, оставляя сообщения с просьбой связаться с ней, однако от этой идеи Клавдия отказалась. Последняя беседа с Ниной, когда Клаудия заходила к ней домой, была высшим унижением, которое Клаудия готова была стерпеть. “Пусть поволнуется”, – решила Клаудия и, сняв трубку телефона, заказала билет на вечерний рейс в Париж. “Черт с ней, с коллекцией”, – подумала она. Может быть, впереди у нее еще не один осенний сезон, а вот Алекса она может вернуть себе только сейчас. Или никогда.
Реактивный “Боинг” приземлился в Париже ранним утром. По дороге из аэропорта Клаудия глядела в окно машины такси, безучастно провожая глазами разворачивающиеся перед ней живописные виды города. В других обстоятельствах Париж привел бы ее в восторг – она так Долго предвкушала, как проведет здесь лето вместе с Алексом. Теперь же ничто не радовало ее. Она думала только о предстоящем объяснении с Алексом, и ей представлялось, что вся ее дальнейшая жизнь зависит от нескольких ближайших часов.
Такси доставило ее прямо к подъезду дома, где снимал квартиру Алекс. Было восемь пятнадцать утра, и он, наверное, еще не ушел. Схватив свой легкий саквояж – она не собиралась пробыть в Париже больше двух дней, – Клаудия вошла в парадное.
В парадном было чисто и прибрано, пол был выложен кафельной плиткой черного и белого цветов, а на двери консьержки был вывешен план здания со списком жильцов и номерами занимаемых ими квартир.
На лифте Клаудия поднялась на седьмой этаж и надавила на желтую кнопку звонка. Все мышцы ее сводило от напряжения, а дыхание стало прерывистым и частым. Блондинка с фотографии не шла у нее из головы. Поначалу она думала, что этого не может быть, что в Париже очень многие женщины обесцвечивают волосы, однако Нина сказала ей, что у Дмитрия была светловолосая подружка, а Карен видела Алекса именно с блондинкой. На протяжении всего перелета Клаудия придумывала слова, которые она скажет ему – или им, если девица тоже окажется в квартире, – однако теперь все мысли вылетели у нее из головы и в сознании образовалась странная пустота.
На ее настойчивые звонки никто не открывал. Тогда она постучала в дверь кулаком, но результат был тот же.
– Алекс, ты дома? – позвала она. Никто ей не ответил.
Что же ей теперь делать? Она была одна, в чужой стране, не зная по-французски и двух слов. Ситуация была совершенно идиотской!
На площадке, напротив квартиры Алекса, неожиданно отворилась дверь, и из нее выглянула пожилая заспанная женщина в коричневой ночной рубашке из теплой фланели и стоптанных войлочных туфлях.
– Я ищу Алекса Гордона, – сказала ей Клаудия, на всякий случай улыбаясь.
Старуха ответила ей на быстром и гундосом французском, и Клаудия разобрала одно слово “консьержка”. Поблагодарив женщину кивком головы, Клаудия спустилась на лифте на первый этаж и постучала в указанную дверь. Она ожидала увидеть старую женщину холерического темперамента, самодовольную и едкую, как в большинстве французских романов, и была удивлена, увидев перед собой пухленькую миловидную девушку с розовыми круглыми щеками с ребенком на руках.
– Мне нужен Алекс Гордон, – медленно сказала Клаудия. – Не могли бы вы мне помочь? Лицо девушки помрачнело.
– Oh, madame, – сказала она, – Monsieur Gordone a ete blesse dans un accident. D est a Fhopital! У Клаудии упало сердце.
– Госпиталь? Он в больнице?
Девушка сочувственно кивнула.
Через час Клаудия уже была в Американском госпитале в Нуилли, где ее подвели к лежащему без сознания, забинтованному до самых глаз человеку, который в горячке метался по узкой больничной койке и невнятно звал какую-то Татьяну.
Алекс пошевелился, открыл глаза и уставился на малиновые занавески в своей собственной спальне. К нему наклонилась смуглая, темноволосая женщина, и он узнал Клаудию.
– Ты проснулся, Алекс? Это я, Клаудия. Ты меня слышишь?
Она увидела, как его губы шевельнулись, а в глазах, с розовыми от лопнувших сосудов белками, мелькнуло осмысленное выражение.
– Не вздумай разговаривать, – строго предупредила Клаудия. – Ты еще слишком слаб. Если ты понимаешь, что я тебе говорю, – кивни.
Довольно долго Алекс лежал неподвижно, затем его голова чуть-чуть пошевелилась.
– Ты был в больнице, – сказала Клаудия. – Полиция подобрала тебя на улице. Тебя сбила машина. Ты помнишь?
Снова слабый кивок головой.
– Ты помнишь, как все произошло? Никакого ответа.
– Ты помнишь машину, которая наехала на тебя? Алекс уставился на ее лицо и с огромным трудом протянул к ней свою левую руку. Выглядел он ужасно: совершенно истощенный человек со впавшими желтоватыми Щеками, с потрескавшимся разбить™ ртом, из которого на поросший двухнедельной щетиной подбородок стекала слюна. При воспоминании о том красивом молодом человеке, каким Алекс когда-то был, глаза Клаудии наполнились слезами.
– Когда тебя привезли в больницу, у тебя была сломана рука и три ребра. Не пытайся шевелить правой – она в гипсе. Все тело у тебя было покрыто порезами и рваными ранами. Ты потерял много крови и был очень слаб. Почти неделю ты оставался в коме, и врачи боялись, что ты так и не придешь в сознание. Погоди-ка, полежи спокойно...
Из кухни Клаудия принесла тарелку с куриным бульоном, который она сварила и держала теплым с того самого момента, как Алекс начал шевелиться на кровати. Подложив ему под спину подушку, она подтянула его повыше. Алекс был легким, словно ребенок, как будто от него остались лишь кожа и кости. Сам он есть, конечно, не мог, и Клаудия кормила его с ложечки как маленького.
– Я привезла тебя из госпиталя пять дней назад. Ты все еще был без сознания, и тебя лечили очень сильными лекарствами. Шесть раз на дню я делала тебе уколы – сестра научила меня этому, и только сегодня утром врачи отсоединили капельницу, – рассказывала Клаудия, продолжая терпеливо кормить его супом, хотя большая часть бульона стекала по его подбородку. – Теперь поспи, а когда проснешься, я покормлю тебя еще. Самое страшное позади.
Алекс снова кивнул, на этот раз более отчетливо, и закрыл глаза. Впервые за все пять дней Клаудия могла вздохнуть с облегчением. Наконец-то ей можно будет принять душ и даже чуть-чуть подремать. Вплоть до сегодняшнего дня у нее не было ни одной свободной минутки, чтобы заняться собой. Десять дней Клаудия провела в больнице, где ей приходилось дремать на кушетке в коридоре, а когда врачи разрешили перевезти Алекса домой, она и вовсе не отходила от его постели за исключением тех моментов, когда приходила сиделка.
Однако испытания Клаудии на этом не закончились. По ночам Алекс часто просыпался и вскрикивал, несмотря на сильные успокоительные препараты, которыми его пичкали. Он обливался холодным потом и крупно дрожал, а в глазах его вспыхивал безумный огонь. В потоке невнятных слов и обрывочных фраз, которые он произносил в забытьи, Клаудия разобрала одно – женское имя Татьяна. Всякий раз, когда он с болью или с бесконечной нежностью в голосе упоминал его, Клаудии казалось, будто в ее сердце вонзается острый нож. Звал он и своего брата, Дмитрия, однако самого пика его ночные кошмары достигали тогда, когда он диким голосом выкрикивал слово “Убийство!” и бился на кровати, сбрасывая одеяла, задыхаясь от рыданий и хватая что-то в темноте скрюченными пальцами здоровой руки.
В моменты, когда эти приступы овладевали им, Клаудия крепко обнимала его и нежно баюкала до тех пор, пока конвульсии, сотрясающие его тело, не прекращались, и он не проваливался в беспокойный сон.
Пока Алекс спал, Клаудия бродила по квартире, не находя себе места. Повсюду она обнаруживала следы, оставленные другой женщиной. Заколка для волос и косметика в ванной, одежда, висевшая в шкафу между костюмами Алекса или сложенная на полках вместе с его рубашками и нижним бельем, дамская сумочка, светлые волосы, приставшие к его пальто, – все это причиняло ей боль. Клаудия часто стояла в темноте, смотрела на кровать, где лежал Алекс, и в голове ее сами собой возникали картины его любви с Татьяной. Стараясь избавиться от этих навязчивых мыслей, Клаудия выходила на узкий балкон, откуда ей открывалась панорама уснувшего города. По лицу ее хлестал холодный ночной ветер, однако образ Татьяны никак не исчезал в ее воспаленном мозгу.
Когда Клаудия купала его и меняла простыни, она думала о руках Татьяны, нежно ласкающих его обнаженное тело, и внутри ее вспыхивали обжигающая ревность и гнев. Ей казалось, что она начинает сходить с ума. На протяжении стольких лет Алекс был частью ее жизни, и вот теперь он так легко предал ее. “Madonna mia, Алекс, – раздумывала она, глядя на его вызывающее сострадание и жалость тело. – Как ты мог так поступить со мной?!”
Из обрывков его фраз, сказанных в бреду или во сне, из того, что ей сообщили в полиции и в госпитале, Клаудия сложила приблизительную картину происшедшего. Татьяна околдовала Алекса, и они стали любовниками. Потом девчонку убили, и Алекс считал, что это дело рук Дмитрия. Нина, которой Клаудия позвонила из парижской квартиры Алекса, не выдержала и рассказала ей, что Алекс звонил ей несколько недель назад и заявил, что возвращается в Нью-Йорк с Татьяной, на которой всерьез собирается жениться. Она подтвердила, что блондинка на фотографии – это именно Татьяна, которая раньше была подругой его брата Дмитрия.
В заключение Нина сообщила, что, когда Алекс звонил ей из Брюсселя, он назвал Татьяну своей единственной любовью.
“Брюссель? – подумала Клаудия. – Что он делал в Брюсселе и как ухитрился попасть под машину в Париже?” Нина этого не знала, а больше спросить было не у кого. Полицейские подобрали Алекса на улице в бессознательном состоянии и не медля отправили его в госпиталь. В Институте Восточной Европы мрачный женский голос ответил ей; что мосье Гордона они не видели уже несколько недель. Конечно же, в Институте не знали, что он попал в аварию, и Клаудия рассеянно выслушала приличествующие случаю соболезнования.
Мучившие ее загадки были разрешены смуглым красавцем с ухоженными усами и пронзительными зелеными глазами.
– Мое имя – Франко Гримальди, – представился он, возникнув однажды утром на пороге квартиры Алекса. На вид ему было около пятидесяти, однако одет он был вызывающе ярко: в голубой блейзер кашмирской шерсти с шейным платком, вельветовый жилет и серые брюки. На пальцах его мерцали массивные золотые перстни.
– Алекс много о вас рассказывал, – заявил Гримальди.
– А вы хорошо его знаете?
Они продолжили разговор уже в гостиной, закрыв ведущую в спальню дверь.
– Очень хорошо, – Гримальди неловко замолчал, затем заговорил откровенно: – Я работаю в американской разведке. В Париж мы прилетели на одном самолете с Алексом.
Клаудия подозрительно смерила его взглядом. Гримальди нисколько не соответствовал ее представлениям о секретных агентах.
Потом он поведал ей жуткую историю Дмитрия, брата Алекса, безжалостного убийцы из КГБ, рассказал о внезапной любви Алекса к русской девушке Татьяне Романовой, об их бегстве в Брюссель, куда они уехали, опасаясь мести Дмитрия, прежнего любовника Татьяны. По словам Гримальди, ему потребовалось всего несколько дней, чтобы приготовить необходимые для их возвращения в Америку документы.
– Но Дмитрий выследил их, – продолжал он. – Он приехал в Брюссель, проник в квартиру, где скрывалась Татьяна, и задушил ее.
Клаудия вздрогнула; перед глазами ее возникло лицо Дмитрия, обнимавшего свою Татьяну на Елисейских полях.
– Я никогда не прошу себе этого, – сказал Гримальди, отворачиваясь. – Я отвечал за ее безопасность и не сумел уберечь. Она погибла из-за моей беспечности.
Клаудия стиснула зубы. Безусловно, это была трагическая история, однако она ни на секунду не забывала о том, что Гримальди рассказывает о любовнице ее Алекса. О женщине, которая могла отнять у нее Алекса.
Потом Гримальди рассказал ей, как Алекс прыгнул в машину и помчался в Париж, горя жаждой мщения, как он пытался вломиться в здание, где работал Дмитрий, и убить его.
– То, что произошло с ним, – это не обычное уличное происшествие, – заметил он, на мгновение встретившись взглядом с глазами Клаудии. – Русские пытались разделаться с ним, и он уцелел только чудом.
– А где были вы, когда он попал под машину? Вы ведь пообещали охранять и его тоже.
– Мы пытались, – вздохнул Гримальди, – но он был совершенно неуправляем. Он действовал как одержимый и метался по всему Парижу. К тому же у наших людей строгие инструкции – держаться подальше от зданий, которые принадлежат русским. Любое столкновение могло привести к международным осложнениям.
Клаудия нахмурилась. Объяснение Гримальди прозвучало как пустая отговорка. К тому же к этому времени она пришла к выводу, что Гримальди, пожалуй, нисколько ей не симпатичен, уж слишком ненадежным и скользким он казался.
В дальнейшем разговоре Гримальди упомянул, что на следующей неделе он возвращается в Вашингтон, и предложил Клаудии отвезти Алекса домой.
– В Париже ему находиться все еще небезопасно, – предупредил он. – Мы считаем, что Дмитрий Морозов вернулся в Москву, однако наверняка нам неизвестно. Даже если он сам вернулся в СССР, я не сомневаюсь, что он может приказать своим людям убить Алекса. За этой квартирой, правда, присматривают, однако то же самое было и в Брюсселе. Я не хочу больше рисковать.
И Гримальди предложил Клаудии помочь переправить Алекса в Нью-Йорк.
Клаудия слушала его и молчала. Она была потрясена. Этот зеленоглазый щеголь расселся перед ней в кресле и без тени смущения рассказывал ей о страстной любви ее Алекса к другой женщине, из-за которой он чуть было не погиб.
“Он никогда бы не поступил так ради меня, – подумала она неожиданно. – Он никогда не боролся ради того, чтобы завоевать меня, я всегда была для него чем-то само собой разумеющимся”.
Однажды ночью Алекс снова предпринял попытку перелезть через стену, окружавшую здание Торгпредства, но снова был избит охраной. На этот раз Алекс запомнил обоих: один был высоким, крепким мужчиной с узким, лишенным всякого выражения лицом. Его короткие волосы спускались на лоб “вдовьим уголком”. Второй был светловолосым красавцем с бычьей шеей и широкими плечами борца, в черной рубашке-поло и кожаной куртке. Молотя Алекса кулаками и пиная ногами, он криво улыбался. Полицию они не вызывали; вероятно, Дмитрий запретил им всяческие контакты с местными властями.
Несколько раз Алекс наблюдал за входящими и выходящими из Торгпредства служащими, но Дмитрия среди них не было. Одним туманным вечером ему показалось, что он видит в одном из окон здания лицо брата, который смотрел прямо на него, однако он не был уверен в том, что не бредит.
Когда, вскоре после, этого он зашел в бар, чтобы принять очередную порцию чистого виски, бармен отказался его обслужить, а двое официантов выкинули его на улицу. Сражаясь с ними, Алекс поскользнулся и неожиданно оказался перед огромным настенным зеркалом. В зеркале Алекс увидел себя: грязный субъект с мутными глазами, лицо в засохшей крови заросло щетиной, разбитые губы загноились, а руки трясутся как у запойного пьяницы.
Вечером, когда он снова бродил возле ограды Торгпредства, совсем рядом раздался рев мощного двигателя. Огромный черный седан, ослепляя его светом фар, мчался на Алекса на полной скорости. Алекс бросился к стене, но споткнулся о бордюр и растянулся во весь рост. Седан свернул на тротуар и прибавил газ. Левое крыло ударило Алекса с огромной силой, отбросив на бетон стены. Он почувствовал, как горячий воздух хлестнул его по лицу, а совсем рядом прошелестели огромные, пахнущие нагретой резиной колеса. Затем все провалилось во тьму.
* * *
Он очнулся на кровати в своей квартире. Он не мог даже пошевелиться – любое движение причиняло ему сильную боль. Кто-то положил ему на лоб холодное влажное полотенце, и Алекс открыл глаза. Все окружающее расплывалось перед глазами, двоилось и троилось. Он попробовал заговорить, но не смог издать ни звука.– Не двигайся, – негромко сказал кто-то совсем рядом с ним, и Алекс узнал теплый, певучий голос Клаудии Беневенто.
В последние несколько недель Клаудией овладело сильнейшее беспокойство. Алекс перестал писать и не отвечал на телефонные звонки, несмотря на пространные послания, которые Клаудия оставляла на его автоответчике Она не понимала, отчего он решил игнорировать ее. Сама она отчаянно скучала по его голосу, по улыбке, которая появлялась на лице Алекса, когда он говорил ей: “Привет, Клаудия!” Теперь, когда он оказался в Париже, вне пределов ее досягаемости, она поняла, как же ей его не хватает.
Клаудия уже достигла в своей жизни такого момента, когда могла посмотреть в зеркало и увидеть себя такой, какой она была в действительности. Она знала, что она горда, властна и отчаянно независима. В то же время она принадлежала к тем женщинам, в жизни которых может быть только один мужчина, и этим мужчиной был Алекс Гордон. У нее никого не было с того самого летнего вечера, когда она, шестнадцатилетняя девчонка, влюбилась в молодого человека, помогшего ей занести в новый дом ее вещи. Правда, пока Алекса не было, она пережила несколько попыток мужчин приударить за ней – скучный ужин с восходящей звездой баскетбола в Далласе, неприятный вечер с Ронни Гавермаером в Индианаполисе, когда ей пришлось пинками выгнать перевозбудившегося сладострастника из своего номера в отеле, да неловкий поцелуй обаятельного дизайнера одежды, в конце концов оказавшегося гомосексуалистом. Все это не шло ни в какое сравнение со страстной любовью, которую она испытывала к Алексу.
Когда он уехал в Париж, Клаудия почувствовала себя задетой. Конечно, она понимала, что отчасти она сама была в этом виновата. Голову Клаудии кружили перспективы ее карьеры, и вместо того, чтобы сделать Алекса частью своего успеха, она предпочла продемонстрировать ему, чего способна добиться сама. Отказавшись выйти за него замуж, Клаудия сделала еще одну ошибку, они могли просто несколько лет подождать с детьми, и она была бы вольна путешествовать столько, сколько ей необходимо.
Когда Алекс отгородился от нее стеной молчания, Клаудия почувствовала, что что-то здесь не так. Привлекательный, романтичный молодой человек, к тому же отвергнутый своей возлюбленной, оказался один в Париже, наслаждаясь свободой в легендарном городе любви. Это была небезопасная ситуация, которая неизбежно закончилась бы появлением другой женщины.
В воскресенье Клаудия поехала к Нине Крамер.
– Ах, это ты, Клаудия, – сухо приветствовала ее седая старушка. – Входи.
Она провела ее в гостиную, где на стене висела огромная фотография, сделанная в Париже на Елисейских полях. Алекс стоял, обняв за плечи незнакомого темноволосого парня примерно одного с ним возраста. Оба улыбались в камеру. Незнакомец, в свою очередь, обнимал за талию весьма привлекательную блондинку с огромными печальными глазами и выразительным ртом. Она была одета в белое платье.
– Это Дмитрий? – спросила Клаудия.
– Да, а девушка – его подружка. Он ведь тоже мой племянник.
Нина сидела на краешке стула совершенно прямо, сложив на коленях узловатые пальцы.
– Присаживайся, Клаудия. Что-нибудь случилось?
Она не предложила ей даже кофе, но сейчас ее враждебность совершенно не трогала Клаудию.
– Я вижу, вы читали, – заметила Клаудия как бы между прочим.
Действительно, на маленьком столике рядом со стулом Нины лежала недавно выпущенная книга. Она была озаглавлена “Шеф” – подлинная история жизни Александра Колодного, величайшего шпиона второй мировой войны”. Рядом с книжкой Клаудия разглядела потрепанный англо-русский словарь. В доме Нины было немало книг на русском языке, однако за все время Клаудия только однажды видела, как Нина читает что-нибудь на английском. В прошлый раз это была докторская диссертация Алекса, и Нина читала ее медленно, тщательно, не пропуская ни одного слова. Тогда она тоже пользовалась словарем.
– Хорошая книжка? – спросила Клаудия, небрежно кивая в сторону столика.
– Очень хорошая, – кивнула Нина, и лицо ее слегка порозовело.
– Я и не знала, что вам нравятся выдумки про шпионов, – заметила Клаудия.
– Это не выдумки, это правда, – сурово ответила Нина, и по лицу ее скользнула легкая печальная улыбка.
“Старушка ведет себя странно, – подумала Клаудия. – Она выглядит почти счастливой”.
Но Нина уже отложила книгу в сторону и снова стала сама собой, холодной и строгой.
– Расскажи, как твои дела, Клаудия, – сказала она тоном, который нисколько не соответствовал смыслу ее слов.
– Я хотела спросить вас, – заторопилась Клаудия, вытаскивая из сумочки пачку сигарет. – Известно ли вам...
– Я попросила бы не курить здесь, – строго осадила ее Нина.
– Простите. Я хотела спросить, Нина, у Алекса все в порядке?
– В порядке? – Нина удивленно посмотрела на нее. – Конечно, у Алекса все в порядке. Почему бы нет? Клаудия развела руками.
– Он не пишет мне и не отвечает на телефонные звонки.
– Мне он звонил, – сказала Нина. – Может быть, вы поссорились?
– Нет. Просто я ничего не понимаю.
– Возможно, он просто очень загружен, – сказала Нина, поджав губы. – Он пишет важную работу по процессу своего отца.
– Я знаю, но Алекс так ни разу и не позвонил мне за последние...
– Мне казалось, что тебя невозможно застать в Нью-Йорке, – перебила Нина, и в ее голосе Клаудии послышался упрек.
Клаудия встала.
– Тогда напишите ему, что я без него скучаю.
Нина тоже поднялась со стула и проводила ее до дверей. Лишь только Клаудия оказалась на лестничной площадке, у нее сразу же появилось ощущение, что Нина сказала ей гораздо меньше, чем ей было известно. По ней не было заметно, чтобы она волновалась, а это могло означать только одно – Алекс продолжает писать ей и, возможно, держит ее в курсе своих дел. Все это только укрепило подозрения Клаудии.
Но она не собиралась сдаваться. Тем же вечером Клаудия позвонила своей подруге, которая работала стюардессой компании ТВА и часто летала в Париж.
– Карен, не могла бы я попросить тебя об одной услуге? Когда ты летишь в Париж?
– Во вторник вечером, а что?
– Я хотела бы, чтобы ты отвезла Алексу маленький подарок, о’кей? Пару недель назад у него был день рождения, и я... – это была ложь, но какого дьявола она станет все объяснять?
– Конечно, если он только не очень тяжелый.
– Ну, разумеется, нет. Это шарф из кашмирской шерсти. Клаудия не имела известий от Карен на протяжении двух недель и вся извелась. Наконец та позвонила и долго извинялась. По прибытии в Париж ей предложили воспользоваться отпуском, а тут ей подвернулся “один знакомый француз”, у которого было свое шале в Аворьясе во Французских Альпах. Далее последовал восторженный рассказ о снежных пиках, залитых солнцем, о тенистых долинах, о ковре из меха на полу перед камином и вкуснейшем шампанском...
– Ты видела Алекса? – перебила Клаудия, и Карен смутилась.
– Мужчины такие свиньи, Клаудия, ты же знаешь...
– Ты имеешь в виду своего француза? Последовало долгое молчание.
– Послушай, дорогая, ты только не расстраивайся. Я заглянула к твоему Алексу перед тем, как мы уехали в Аворьяс. Я как раз вылезала из такси, когда он вышел из своего подъезда в обнимку с девицей. Она потрясающая блондинка. Словом... они выглядели как... очень близкие друзья.
Карен снова замолчала.
– Мне очень жаль, Клаудия. Честное слово. Потрясающая блондинка, так... Должно быть, это та, с фотографии. Правда, Нина сказала, что это – подружка Дмитрия.
Клаудия сердито бросила трубку на рычаги. Карен позвонила ей в контору Гавермаера, где в самом разгаре была ежедневная рабочая суета. Сотрудники вбегали и выбегали из ее кабинета, размахивали перед ней набросками, заготовками, сваливали на ее рабочем столе обрезки разноцветных тканей, ремни, бижутерию. Полным ходом шла подготовка ее осенней коллекции “Клаудия”, которую Гавермаер собирался через пару недель представить руководителям своей сети фирменных магазинов.
Своя собственная коллекция – это было именно то, о чем Клаудия мечтала. И все же она ни секунды не колебалась. Она не принадлежала к тем женщинам, которые легко отступают, в отчаянии заламывают руки и, заперевшись в спальне, размазывают по лицу слезы пополам тушью для ресниц, пока их любимого мужчину похищает какая-то там блондинка, пусть и потрясающая. Жизнь для Клаудии была постоянной борьбой, и теперь ей предстояло бороться за своего Алекса. Оставаясь в Нью-Йорке, она ничего не смогла бы сделать. Правда, некоторое время она раздумывала, не позвонить ли Нине – тетка Алекса трижды звонила ей на прошлой неделе, оставляя сообщения с просьбой связаться с ней, однако от этой идеи Клавдия отказалась. Последняя беседа с Ниной, когда Клаудия заходила к ней домой, была высшим унижением, которое Клаудия готова была стерпеть. “Пусть поволнуется”, – решила Клаудия и, сняв трубку телефона, заказала билет на вечерний рейс в Париж. “Черт с ней, с коллекцией”, – подумала она. Может быть, впереди у нее еще не один осенний сезон, а вот Алекса она может вернуть себе только сейчас. Или никогда.
Реактивный “Боинг” приземлился в Париже ранним утром. По дороге из аэропорта Клаудия глядела в окно машины такси, безучастно провожая глазами разворачивающиеся перед ней живописные виды города. В других обстоятельствах Париж привел бы ее в восторг – она так Долго предвкушала, как проведет здесь лето вместе с Алексом. Теперь же ничто не радовало ее. Она думала только о предстоящем объяснении с Алексом, и ей представлялось, что вся ее дальнейшая жизнь зависит от нескольких ближайших часов.
Такси доставило ее прямо к подъезду дома, где снимал квартиру Алекс. Было восемь пятнадцать утра, и он, наверное, еще не ушел. Схватив свой легкий саквояж – она не собиралась пробыть в Париже больше двух дней, – Клаудия вошла в парадное.
В парадном было чисто и прибрано, пол был выложен кафельной плиткой черного и белого цветов, а на двери консьержки был вывешен план здания со списком жильцов и номерами занимаемых ими квартир.
На лифте Клаудия поднялась на седьмой этаж и надавила на желтую кнопку звонка. Все мышцы ее сводило от напряжения, а дыхание стало прерывистым и частым. Блондинка с фотографии не шла у нее из головы. Поначалу она думала, что этого не может быть, что в Париже очень многие женщины обесцвечивают волосы, однако Нина сказала ей, что у Дмитрия была светловолосая подружка, а Карен видела Алекса именно с блондинкой. На протяжении всего перелета Клаудия придумывала слова, которые она скажет ему – или им, если девица тоже окажется в квартире, – однако теперь все мысли вылетели у нее из головы и в сознании образовалась странная пустота.
На ее настойчивые звонки никто не открывал. Тогда она постучала в дверь кулаком, но результат был тот же.
– Алекс, ты дома? – позвала она. Никто ей не ответил.
Что же ей теперь делать? Она была одна, в чужой стране, не зная по-французски и двух слов. Ситуация была совершенно идиотской!
На площадке, напротив квартиры Алекса, неожиданно отворилась дверь, и из нее выглянула пожилая заспанная женщина в коричневой ночной рубашке из теплой фланели и стоптанных войлочных туфлях.
– Я ищу Алекса Гордона, – сказала ей Клаудия, на всякий случай улыбаясь.
Старуха ответила ей на быстром и гундосом французском, и Клаудия разобрала одно слово “консьержка”. Поблагодарив женщину кивком головы, Клаудия спустилась на лифте на первый этаж и постучала в указанную дверь. Она ожидала увидеть старую женщину холерического темперамента, самодовольную и едкую, как в большинстве французских романов, и была удивлена, увидев перед собой пухленькую миловидную девушку с розовыми круглыми щеками с ребенком на руках.
– Мне нужен Алекс Гордон, – медленно сказала Клаудия. – Не могли бы вы мне помочь? Лицо девушки помрачнело.
– Oh, madame, – сказала она, – Monsieur Gordone a ete blesse dans un accident. D est a Fhopital! У Клаудии упало сердце.
– Госпиталь? Он в больнице?
Девушка сочувственно кивнула.
Через час Клаудия уже была в Американском госпитале в Нуилли, где ее подвели к лежащему без сознания, забинтованному до самых глаз человеку, который в горячке метался по узкой больничной койке и невнятно звал какую-то Татьяну.
Алекс пошевелился, открыл глаза и уставился на малиновые занавески в своей собственной спальне. К нему наклонилась смуглая, темноволосая женщина, и он узнал Клаудию.
– Ты проснулся, Алекс? Это я, Клаудия. Ты меня слышишь?
Она увидела, как его губы шевельнулись, а в глазах, с розовыми от лопнувших сосудов белками, мелькнуло осмысленное выражение.
– Не вздумай разговаривать, – строго предупредила Клаудия. – Ты еще слишком слаб. Если ты понимаешь, что я тебе говорю, – кивни.
Довольно долго Алекс лежал неподвижно, затем его голова чуть-чуть пошевелилась.
– Ты был в больнице, – сказала Клаудия. – Полиция подобрала тебя на улице. Тебя сбила машина. Ты помнишь?
Снова слабый кивок головой.
– Ты помнишь, как все произошло? Никакого ответа.
– Ты помнишь машину, которая наехала на тебя? Алекс уставился на ее лицо и с огромным трудом протянул к ней свою левую руку. Выглядел он ужасно: совершенно истощенный человек со впавшими желтоватыми Щеками, с потрескавшимся разбить™ ртом, из которого на поросший двухнедельной щетиной подбородок стекала слюна. При воспоминании о том красивом молодом человеке, каким Алекс когда-то был, глаза Клаудии наполнились слезами.
– Когда тебя привезли в больницу, у тебя была сломана рука и три ребра. Не пытайся шевелить правой – она в гипсе. Все тело у тебя было покрыто порезами и рваными ранами. Ты потерял много крови и был очень слаб. Почти неделю ты оставался в коме, и врачи боялись, что ты так и не придешь в сознание. Погоди-ка, полежи спокойно...
Из кухни Клаудия принесла тарелку с куриным бульоном, который она сварила и держала теплым с того самого момента, как Алекс начал шевелиться на кровати. Подложив ему под спину подушку, она подтянула его повыше. Алекс был легким, словно ребенок, как будто от него остались лишь кожа и кости. Сам он есть, конечно, не мог, и Клаудия кормила его с ложечки как маленького.
– Я привезла тебя из госпиталя пять дней назад. Ты все еще был без сознания, и тебя лечили очень сильными лекарствами. Шесть раз на дню я делала тебе уколы – сестра научила меня этому, и только сегодня утром врачи отсоединили капельницу, – рассказывала Клаудия, продолжая терпеливо кормить его супом, хотя большая часть бульона стекала по его подбородку. – Теперь поспи, а когда проснешься, я покормлю тебя еще. Самое страшное позади.
Алекс снова кивнул, на этот раз более отчетливо, и закрыл глаза. Впервые за все пять дней Клаудия могла вздохнуть с облегчением. Наконец-то ей можно будет принять душ и даже чуть-чуть подремать. Вплоть до сегодняшнего дня у нее не было ни одной свободной минутки, чтобы заняться собой. Десять дней Клаудия провела в больнице, где ей приходилось дремать на кушетке в коридоре, а когда врачи разрешили перевезти Алекса домой, она и вовсе не отходила от его постели за исключением тех моментов, когда приходила сиделка.
Однако испытания Клаудии на этом не закончились. По ночам Алекс часто просыпался и вскрикивал, несмотря на сильные успокоительные препараты, которыми его пичкали. Он обливался холодным потом и крупно дрожал, а в глазах его вспыхивал безумный огонь. В потоке невнятных слов и обрывочных фраз, которые он произносил в забытьи, Клаудия разобрала одно – женское имя Татьяна. Всякий раз, когда он с болью или с бесконечной нежностью в голосе упоминал его, Клаудии казалось, будто в ее сердце вонзается острый нож. Звал он и своего брата, Дмитрия, однако самого пика его ночные кошмары достигали тогда, когда он диким голосом выкрикивал слово “Убийство!” и бился на кровати, сбрасывая одеяла, задыхаясь от рыданий и хватая что-то в темноте скрюченными пальцами здоровой руки.
В моменты, когда эти приступы овладевали им, Клаудия крепко обнимала его и нежно баюкала до тех пор, пока конвульсии, сотрясающие его тело, не прекращались, и он не проваливался в беспокойный сон.
Пока Алекс спал, Клаудия бродила по квартире, не находя себе места. Повсюду она обнаруживала следы, оставленные другой женщиной. Заколка для волос и косметика в ванной, одежда, висевшая в шкафу между костюмами Алекса или сложенная на полках вместе с его рубашками и нижним бельем, дамская сумочка, светлые волосы, приставшие к его пальто, – все это причиняло ей боль. Клаудия часто стояла в темноте, смотрела на кровать, где лежал Алекс, и в голове ее сами собой возникали картины его любви с Татьяной. Стараясь избавиться от этих навязчивых мыслей, Клаудия выходила на узкий балкон, откуда ей открывалась панорама уснувшего города. По лицу ее хлестал холодный ночной ветер, однако образ Татьяны никак не исчезал в ее воспаленном мозгу.
Когда Клаудия купала его и меняла простыни, она думала о руках Татьяны, нежно ласкающих его обнаженное тело, и внутри ее вспыхивали обжигающая ревность и гнев. Ей казалось, что она начинает сходить с ума. На протяжении стольких лет Алекс был частью ее жизни, и вот теперь он так легко предал ее. “Madonna mia, Алекс, – раздумывала она, глядя на его вызывающее сострадание и жалость тело. – Как ты мог так поступить со мной?!”
Из обрывков его фраз, сказанных в бреду или во сне, из того, что ей сообщили в полиции и в госпитале, Клаудия сложила приблизительную картину происшедшего. Татьяна околдовала Алекса, и они стали любовниками. Потом девчонку убили, и Алекс считал, что это дело рук Дмитрия. Нина, которой Клаудия позвонила из парижской квартиры Алекса, не выдержала и рассказала ей, что Алекс звонил ей несколько недель назад и заявил, что возвращается в Нью-Йорк с Татьяной, на которой всерьез собирается жениться. Она подтвердила, что блондинка на фотографии – это именно Татьяна, которая раньше была подругой его брата Дмитрия.
В заключение Нина сообщила, что, когда Алекс звонил ей из Брюсселя, он назвал Татьяну своей единственной любовью.
“Брюссель? – подумала Клаудия. – Что он делал в Брюсселе и как ухитрился попасть под машину в Париже?” Нина этого не знала, а больше спросить было не у кого. Полицейские подобрали Алекса на улице в бессознательном состоянии и не медля отправили его в госпиталь. В Институте Восточной Европы мрачный женский голос ответил ей; что мосье Гордона они не видели уже несколько недель. Конечно же, в Институте не знали, что он попал в аварию, и Клаудия рассеянно выслушала приличествующие случаю соболезнования.
Мучившие ее загадки были разрешены смуглым красавцем с ухоженными усами и пронзительными зелеными глазами.
– Мое имя – Франко Гримальди, – представился он, возникнув однажды утром на пороге квартиры Алекса. На вид ему было около пятидесяти, однако одет он был вызывающе ярко: в голубой блейзер кашмирской шерсти с шейным платком, вельветовый жилет и серые брюки. На пальцах его мерцали массивные золотые перстни.
– Алекс много о вас рассказывал, – заявил Гримальди.
– А вы хорошо его знаете?
Они продолжили разговор уже в гостиной, закрыв ведущую в спальню дверь.
– Очень хорошо, – Гримальди неловко замолчал, затем заговорил откровенно: – Я работаю в американской разведке. В Париж мы прилетели на одном самолете с Алексом.
Клаудия подозрительно смерила его взглядом. Гримальди нисколько не соответствовал ее представлениям о секретных агентах.
Потом он поведал ей жуткую историю Дмитрия, брата Алекса, безжалостного убийцы из КГБ, рассказал о внезапной любви Алекса к русской девушке Татьяне Романовой, об их бегстве в Брюссель, куда они уехали, опасаясь мести Дмитрия, прежнего любовника Татьяны. По словам Гримальди, ему потребовалось всего несколько дней, чтобы приготовить необходимые для их возвращения в Америку документы.
– Но Дмитрий выследил их, – продолжал он. – Он приехал в Брюссель, проник в квартиру, где скрывалась Татьяна, и задушил ее.
Клаудия вздрогнула; перед глазами ее возникло лицо Дмитрия, обнимавшего свою Татьяну на Елисейских полях.
– Я никогда не прошу себе этого, – сказал Гримальди, отворачиваясь. – Я отвечал за ее безопасность и не сумел уберечь. Она погибла из-за моей беспечности.
Клаудия стиснула зубы. Безусловно, это была трагическая история, однако она ни на секунду не забывала о том, что Гримальди рассказывает о любовнице ее Алекса. О женщине, которая могла отнять у нее Алекса.
Потом Гримальди рассказал ей, как Алекс прыгнул в машину и помчался в Париж, горя жаждой мщения, как он пытался вломиться в здание, где работал Дмитрий, и убить его.
– То, что произошло с ним, – это не обычное уличное происшествие, – заметил он, на мгновение встретившись взглядом с глазами Клаудии. – Русские пытались разделаться с ним, и он уцелел только чудом.
– А где были вы, когда он попал под машину? Вы ведь пообещали охранять и его тоже.
– Мы пытались, – вздохнул Гримальди, – но он был совершенно неуправляем. Он действовал как одержимый и метался по всему Парижу. К тому же у наших людей строгие инструкции – держаться подальше от зданий, которые принадлежат русским. Любое столкновение могло привести к международным осложнениям.
Клаудия нахмурилась. Объяснение Гримальди прозвучало как пустая отговорка. К тому же к этому времени она пришла к выводу, что Гримальди, пожалуй, нисколько ей не симпатичен, уж слишком ненадежным и скользким он казался.
В дальнейшем разговоре Гримальди упомянул, что на следующей неделе он возвращается в Вашингтон, и предложил Клаудии отвезти Алекса домой.
– В Париже ему находиться все еще небезопасно, – предупредил он. – Мы считаем, что Дмитрий Морозов вернулся в Москву, однако наверняка нам неизвестно. Даже если он сам вернулся в СССР, я не сомневаюсь, что он может приказать своим людям убить Алекса. За этой квартирой, правда, присматривают, однако то же самое было и в Брюсселе. Я не хочу больше рисковать.
И Гримальди предложил Клаудии помочь переправить Алекса в Нью-Йорк.
Клаудия слушала его и молчала. Она была потрясена. Этот зеленоглазый щеголь расселся перед ней в кресле и без тени смущения рассказывал ей о страстной любви ее Алекса к другой женщине, из-за которой он чуть было не погиб.
“Он никогда бы не поступил так ради меня, – подумала она неожиданно. – Он никогда не боролся ради того, чтобы завоевать меня, я всегда была для него чем-то само собой разумеющимся”.