Страница:
Через две недели после того, как с Ниной случился удар, на ее бруклинский адрес пришло письмо. Опущено оно было в Вене. Старый конверт был надписан крупными печатными буквами, и Алекс распечатал его. Письмо было на русском языке, и написал его Саша Колодный.
Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет на свете. Я не в силах жить после того, что я с тобой сделал. Да и что толку мне оставаться в живых? Когда ты была здесь, со мной, я пережил самые счастливые моменты в своей жизни. Такого счастья мне уже не испытать, даже если я проживу до ста лет.
Помнишь, перед твоим отъездом я сказал тебе, чтобы ты всегда помнила: что бы ни случилось, я люблю тебя. Это правда, но это не вся правда. Меня шантажировали, шантажировали классическим старым способом, который, вынужден признаться, я и сам использовал множество раз. Мне сказали, что если я не исполню своей роли в коварном замысле, целью которого было очернить тебя, я никогда больше не увижу своих внуков и своих дочерей. Я старый человек, любовь моя. Катя, Нина и их дети – это все, что было у меня в жизни. Я не мог допустить, чтобы они пострадали из-за меня. У меня не было другого выхода.
Я лгал тебе. Лгал о британских издателях и журналистах, якобы пригласивших нас с тобой в Лондон, но я не обманывал тебя, когда говорил о моей огромной любви к тебе. Ниночка, любимая моя, еще в юности мы оба допустили страшную ошибку, выбрав себе эту новую религию и расставшись, после того, как она от нас этого потребовала. Нам нужно было вместе уехать в Палестину и строить там новую жизнь для нас двоих. К сожалению, прошлого не изменишь, и мы оба страшной ценой заплатили за нашу глупость. Я умираю печальным и разочаровавшимся человеком, утратившим все иллюзии. Надеюсь, что это мое последнее письмо хоть немного утешит тебя, потому что мне нечего сказать тебе, кроме одного: ты была единственной женщиной, которую я любил...
Алекс помчался в госпиталь и ворвался в палату Нины. Он молился, чтобы смысл этого письма сумел пробиться сквозь глухую стену непонимания и тишины, которую воздвиг вокруг Нины ее пораженный мозг. Склонившись над ее кроватью, он несколько раз громко прочел письмо, нежно гладя Нину по волосам, но она все так же пристально смотрела в пространство перед собой, ничего не видя и не слыша, мертвая душа в умирающем теле. Через два дня она умерла, так и не приходя в сознание.
Глава 16
* * *
Моя дорогая, любимая Ниночка!Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет на свете. Я не в силах жить после того, что я с тобой сделал. Да и что толку мне оставаться в живых? Когда ты была здесь, со мной, я пережил самые счастливые моменты в своей жизни. Такого счастья мне уже не испытать, даже если я проживу до ста лет.
Помнишь, перед твоим отъездом я сказал тебе, чтобы ты всегда помнила: что бы ни случилось, я люблю тебя. Это правда, но это не вся правда. Меня шантажировали, шантажировали классическим старым способом, который, вынужден признаться, я и сам использовал множество раз. Мне сказали, что если я не исполню своей роли в коварном замысле, целью которого было очернить тебя, я никогда больше не увижу своих внуков и своих дочерей. Я старый человек, любовь моя. Катя, Нина и их дети – это все, что было у меня в жизни. Я не мог допустить, чтобы они пострадали из-за меня. У меня не было другого выхода.
Я лгал тебе. Лгал о британских издателях и журналистах, якобы пригласивших нас с тобой в Лондон, но я не обманывал тебя, когда говорил о моей огромной любви к тебе. Ниночка, любимая моя, еще в юности мы оба допустили страшную ошибку, выбрав себе эту новую религию и расставшись, после того, как она от нас этого потребовала. Нам нужно было вместе уехать в Палестину и строить там новую жизнь для нас двоих. К сожалению, прошлого не изменишь, и мы оба страшной ценой заплатили за нашу глупость. Я умираю печальным и разочаровавшимся человеком, утратившим все иллюзии. Надеюсь, что это мое последнее письмо хоть немного утешит тебя, потому что мне нечего сказать тебе, кроме одного: ты была единственной женщиной, которую я любил...
* * *
Последняя строчка, написанная дрожащим, изломанным почерком, выдавала ужасные мучения Саши Колодного. “Я не предал тебя”, – писал он.Алекс помчался в госпиталь и ворвался в палату Нины. Он молился, чтобы смысл этого письма сумел пробиться сквозь глухую стену непонимания и тишины, которую воздвиг вокруг Нины ее пораженный мозг. Склонившись над ее кроватью, он несколько раз громко прочел письмо, нежно гладя Нину по волосам, но она все так же пристально смотрела в пространство перед собой, ничего не видя и не слыша, мертвая душа в умирающем теле. Через два дня она умерла, так и не приходя в сознание.
Глава 16
Незадолго до рассвета 27 декабря 1979 года в Кабульском международном аэропорту приземлился советский военно-транспортный самолет. На борту были Дмитрий Морозов, двенадцать сотрудников Тринадцатого отдела и шестьдесят спецназовцев, выпускников Балашихинской диверсионно-десантной школы КГБ. Все они были одеты в форму афганской народной армии. В аэропорту они пересели в заранее подготовленные грузовики и поехали в направлении королевского дворца, ставшего резиденцией президента Афганистана Амина. У ворот колонна остановилась на контрольном пункте. Не успели часовые приблизиться, как люди Морозова открыли огонь и изрешетили афганцев пулями.
Атаку на дворец Дмитрий возглавлял лично, стреляя из автомата по всем движущимся целям. В роскошном вестибюле, украшенном хрустальными люстрами и дорогими коврами ручной работы, дорогу ему преградили три афганских офицера. Они были в растерянности, очевидно, их смутила афганская форма нападавших. После недолгого колебания один из офицеров – плотный бритоголовый полковник с густыми черными усами – направил на Дмитрия свой пистолет. Дмитрий срезал его очередью, и двое оставшихся афганцев подняли руки в знак капитуляции. Дмитрий пристрелил и их. Приказ Октября был ясным и жестоким: ни одного свидетеля не должно остаться в живых.
Тем временем в дверях стали появляться захваченные врасплох солдаты внутренней охраны, и отряд Морозова ринулся в атаку, паля из автоматов и забрасывая противника гранатами. Уголком глаза Дмитрий заметил, как двое из его товарищей упали, убитые или раненные. Это привело его в бешенство. Он были не готовы к такому упорному сопротивлению.
Автомат в руках Дмитрия раскалился от выстрелов, когда он длинными прыжками взобрался по широкой мраморной лестнице, ведущей в апартаменты первого лица афганского государства. Весь дворец наполнился автоматными очередями, разрывами гранат и испуганными криками. Обслуживающий персонал в отчаянии пытался скрыться, спрятаться в закоулках дворца, в шкафах и под кроватями. Дмитрий бил по ним прицельными короткими очередями и бежал дальше сквозь длинную анфиладу комнат, на ходу перезаряжая оружие.
За собой он слышал топот бегущих ног – его солдаты следовали за ним. В узком, темном коридоре Дмитрий на мгновение приостановился, затем пригнулся и прыгнул в приотворенные очередные двери, выпустив по комнате длинную очередь.
Это оказалась спальня Амина. На широкой кровати и на светлых коврах были разбросаны парадные военные мундиры, дорогие гражданские костюмы и шелковое женское белье. Из опрокинутой бутыли вытекала какая-то жидкость золотистого цвета, распространяя вокруг сладковатый аромат мускуса.
Дмитрий ринулся дальше по лестнице, ведущей на самый верхний этаж, пинком ноги взломал запертую дверь, покрытую темным лаком, и ворвался еще в одну комнату. Здесь его ждал сюрприз – комната была оборудована под европейский бар с зеркалами на стенах, с высокими табуретами и длинной стойкой розового дерева. Полки за стойкой были уставлены импортными винами. В двух посудных шкафчиках теснились стаканы самых разных форм и размеров.
“Так вот как мусульмане соблюдают исламские запреты на спиртные напитки!” – подумал Дмитрий.
Слева от него раздался приглушенный всхлип, и Дмитрий резко обернулся, одновременно нажимая на спусковой крючок “Калашникова”.
Тела двух человек, сплетенные в крепких объятиях, вывалились из-за стойки и растянулись на полу. Дмитрий осторожно приблизился и наклонился над ними. Перед ним лежали президент Амин и молодая смуглая девушка – вероятно, его любовница.
Дмитрий выпрямился, часто и неглубоко дыша. Лицо его горело, а по лбу стекал пот. Он шагнул к бару и налил себе большой стакан коньяка. Задание было выполнено.
На следующее утро советский ставленник Бабрак Кармаль был избран Председателем революционного совета Демократической Республики Афганистан, а еще через день он обратился к Советскому Союзу с просьбой об оказании его стране военной помощи.
На скромной церемонии в Москве Дмитрию Морозову было присвоено звание полковника.
После афганского удара Дмитрия направили в Балашиху готовить боевиков Организации Освобождения Палестины. Арабов он не любил, однако палестинцев тренировал со рвением, считая, что таким образом он, пусть не непосредственно, но борется с ненавистными евреями. Особенно он ненавидел государство Израиль, хотя не мог не признать, что оно обладает мощными вооруженными силами и превосходной разведкой. Впрочем, Дмитрий считал, что евреи всегда были хорошими шпионами, и все из-за их коварной, подлой натуры.
Ранней осенью Дмитрий снова вернулся в штаб-квартиру Тринадцатого отдела. По приказу Октября он без особого желания продемонстрировал лабораторию ядов четырем гостям из Болгарии. Лаборатория теперь находилась в их ведении; став руководителем Тринадцатого отдела.
Октябрь тут же взял разработку отравляющих веществ под свое крыло.
Дмитрий провел болгар в подземные помещения, где было установлено лабораторное оборудование. Ученые бесшумно сновали между гостями – разговаривать с иностранцами им не разрешалось. Некоторых из них Дмитрий знал по именам, в том числе и похожего на лысого гнома старика со сморщенным лицом и светлыми голубыми глазами. Октябрь всерьез утверждал, что это ему первому пришла в голову идея создания газовых камер.
Когда экскурсия была закончена, болгарские товарищи смогли точно указать, что им нужно, и Дмитрию ничего не оставалось, кроме как подчиниться; таков был приказ Октября. Почти с сожалением он выпустил из рук последнее достижение секретной лаборатории – полудюжину крошечных ядовитых пулек, которые бесшумно выстреливались устройством, внешне похожим на обыкновенный зонтик. Впоследствии именно при помощи этого “зонтика” болгары расправились с двумя своими диссидентами в Западной Европе.
В 1981 году Дмитрий работал в Варшаве, консультируя верхушку польской армии по вопросам стратегии и тактики военных переворотов и введению военного положения. В Кремле полагали, что это – лучший способ обуздать набирающее силу движение “Солидарность”. Дмитрий же придерживался иного мнения. Он считал, что польским спецслужбам стоит только убрать Леха Валенсу и других лидеров “Солидарности”, и обезглавленное движение мгновенно распадется само. Поляки же опасались, что подобный шаг может послужить причиной еще более сильного возмущения.
Вернувшись в Москву, Дмитрий снова серьезно разошелся во мнениях с Октябрем. За все время их сотрудничества это была их самая серьезная стычка. Октябрь требовал, чтобы оперативная группа Дмитрия организовала ликвидацию папы Иоанна Павла II, чье польское происхождение и убийственно точно сформулированные заявления представляли серьезную угрозу государственному устройству Польши. Дмитрий отказался.
– Сделать это в наших силах, – сказал он, – однако если когда-нибудь станет известно, что Советский Союз подготовил убийство папы римского, политические последствия могут быть самыми непредсказуемыми.
Оба они, так ни до чего и не договорившись, представили свои соображения на секретном заседании Политбюро, которое поддержало точку зрения Дмитрия. Разработка и осуществление покушения на жизнь папы Иоанна было поручено турецкому террористу Мехмету Али Агдже, с которым контактировали болгарские спецслужбы. Все нити, которые могли бы привести к КГБ, были тщательно перерезаны.
Летом того же года в Риме, на площади Святого Петра, Агджа сумел приблизиться к открытому автомобилю папы, произвести выстрел и ранить его в живот.
Папе римскому чудом удалось выжить. Личность покушавшегося в конце концов была установлена и предана гласности. Именно после этого бывший председатель КГБ Юрий Андропов, ныне же – один из руководителей партии и член Политбюро, пригласил Дмитрия Морозова в свой кабинет в Кремле и тепло поблагодарил за настойчивость и дальновидность. Дмитрий понял, что теперь опала Октября стала вопросом ближайшего времени.
После смерти Брежнева в ноябре 1982 года Андропов стал новым Генеральным секретарем ЦК КПСС, официальным главой Советского государства. Через несколько недель Октябрю было приказано подать в отставку. В тридцать два год а Дмитрий стал самым молодым руководителем за всю историю “Управления мокрых дел”.
По традиции, заложенной Октябрем, отдел оставался как бы самостоятельным, независимым от Московского центра. Дмитрий даже отказался перенести свою штаб-квартиру в Ясенево, где были сосредоточены все остальные подразделения Первого Главного управления. Тринадцатый отдел остался в своей мрачной усадьбе, недоступный для внешнего мира, суверенный, как независимое средневековое княжество.
Новая должность Дмитрия давала ему новые, совершенно фантастические привилегии. Ему выделили огромную квартиру на Кутузовском проспекте, в том же шикарном доме, где жил Андропов. В квартире были бар и кладовая, в которой не переводились дефицитные продукты. Его постоянно обслуживали повар и экономка. Кроме этого, Дмитрий получил дачу в Подмосковье и новенькую “Волгу” с личным шофером. Теперь ему был открыт доступ в магазины и клубы, которыми имели право пользоваться только самые высокопоставленные представители партийной номенклатуры. Сирота из детского приюта, который когда-то воровал объедки, чтобы выжить, пробился на самый верх.
Сам сирота, однако, почему-то не радовался наступившему благополучию. Он отказался отдачи и квартиры, ибо в последнее время в нем возобладала склонность к аскетичной и простой жизни. Дмитрий не любил компанию и почти никогда не посещал официальные обеды и приемы. Он одевался только в черное, носил грубую рубашку с тесным застегивающимся воротом, черный ремень и черные ботинки, а под пиджаком всегда прятал кобуру с пистолетом. Все больше и больше он становился похож на своего наставника и учителя, на Октября. И, как Октябрь, он работал в основном по ночам.
Ни музыка, ни искусство его не интересовали. Даже в свою старую квартиру он возвращался не часто, превратив бывшее логово Октября в место своего постоянного обитания. Ел Дмитрий мало, предпочитая самую простую пищу, и от этого тело его как-то высохло, щеки ввалились, а волосы потускнели и начали седеть. Черты лица его заострились и стали более угловатыми, похожий на птичий клюв нос резко выдавался вперед, губы поблекли, румянец исчез, и только в глазах мерцал беспокойный, живой огонек.
Красота его изможденного лица по-прежнему привлекала женщин, которых не обескураживали ни его бесцеремонность, ни его безразличие. Он использовал их для того, чтобы удовлетворить свои плотские желания, а потом, словно моллюск, снова отступал в свою черную раковину. Ни на какое более глубокое чувства он был просто не способен; со смертью Татьяны что-то внутри его сломалось и ушло. Да и что он мог дать другому человеческому существу, особенно женщине? Ничего, кроме суровой жизни с холодным и аскетичным человеком, полностью отдающимся своим секретным операциям и планам. Единственной “роскошью”, которую Дмитрий себе позволял, были дешевые сигареты без фильтра и редкий бокал коньяка. И, конечно, его редкостная коллекция старинного оружия, которой он уделял особое внимание.
Коллеги Дмитрия могли критиковать и даже высмеивать его необычное поведение и странные вкусы, они могли смеяться за его спиной и называть его “октябрьским ублюдком”, однако ни один из них не мог отрицать, что Дмитрий был самым убежденным и преданным делу из всех руководителей управлений и отделов ПГУ.
Дмитрий стал начальником Тринадцатого отдела в те времена, когда над Кремлем задули холодные ветры войны. Приход к власти в США Рональда Рейгана породил в КГБ боязнь неожиданного ядерного удара – Дмитрий-то полагал, что это чистой воды паранойя. Тем не менее выступления американского президента, касающиеся “империи зла”, как и его решение поддержать программу стратегической оборонной инициативы, лишь укрепили подозрения госбезопасности. Комитет был мобилизован на выполнение широкомасштабной секретной операции под кодовым названием “РЯН” – что было акронимом термина “ракетно-ядерное нападение”. Дмитрий получил задание провести несколько операций против американских ученых, связанных с проектом “Звездных войн”.
Дмитрий считал это рискованным мероприятием, способным спровоцировать самые необдуманные действия американской стороны, однако на самом деле “РЯН”, Афганистан, Польша и “Звездные войны” были для него всего лишь этапами в суровой и бескомпромиссной борьбе, которая занимала его целиком, выигранными очками в смертельной игре, которую он вел со своим братом.
Примерно через год после того, как Дмитрий взял в свои руки руководство Тринадцатым отделом, он отправился в маленькую заброшенную деревню, куда, выйдя на пенсию, удалился Октябрь. Дом бывшего шефа “Управления мокрых дел” стоял на высоком берегу реки Клязьмы, к северо-востоку от Владимира, и представлял собой приземистую постройку из почерневших от времени бревен.
Был холодный ветреный день, серое небо грозило дождем. Октябрь, одетый в выцветшую коричневую рубашку навыпуск, мешковатые штаны и потрескавшиеся башмаки, возился на заднем дворе, вскапывая грядки. Всем своим обликом – согнуть™ в поясе высохшим телом и седыми волосами, поминутно падавшими ему на лоб, – он напомнил Дмитрию крепостного крестьянина. Его склонившаяся фигура могла бы служить символом долготерпения русских крестьян, их векового почитания земли-кормилицы и покорности перед капризами и причудами господ. Впрочем, с тех пор мало что изменилось.
– Растишь свою капусту. Октябрь? – сухо осведомился Дмитрий.
Октябрь бросил на него взгляд исподлобья и продолжил рыхлить влажную почву.
– Я хочу, чтобы ты вернулся вместе со мной в Москву, – продолжил Дмитрий. – В качестве моего личного советника.
Октябрь выпрямился и устало оперся на тяпку.
– Я тебе не нужен! – резко сказал он. – Ты отнял у меня мою работу, отнял мой отдел... Чего же еще ты хочешь?
– Честно говоря, – признался Дмитрий, – я не слишком высокого мнения о твоих политических прогнозах, однако дьявольский извращенный мозг спятившего чекиста может мне пригодиться.
Октябрь посмотрел на него своими пронзительными глазами.
– Я нужен тебе, чтобы поквитаться с братом?
“Ты нужен мне для меня самого, – подумал Дмитрий.
– Ты мой единственный друг. Кроме тебя, у меня никого нет”.
Пожав плечами, Дмитрий отвернулся. На юге, за бескрайними нивами, возвышалась древняя Боголюбовская церковь.
– Знаешь, я здесь родился, – неожиданно сказал Октябрь, и Дмитрий удивленно уставился на него. Он почти ничего не знал о прошлом своего учителя, не считая слухов, циркулирующих по коридорам Московского центра. Говорили, что в юности Октябрь был настоящим фанатиком своего дела. Говорили, что он добился расстрела собственной жены за уклонизм и что вся его семья сгинула в сталинских ГУЛагах. Некоторые утверждали, что Октябрь – сын священника и что, страшась, как бы правда не открылась, он сам расправился со своей семьей. В этом не было ничего невероятного – коммунистический режим видел в религии своего злейшего врага, и связи Октября со священнослужителями могли стоить жизни ему самому.
– У тебя была большая семья? – осторожно спросил Дмитрий.
Октябрь наклонился; подобрал ком земли и раздавил его между пальцами.
– Все они ушли. Никого не осталось.
– А жена? Дети?
– Никого... – повторил Октябрь.
– Что с ними случилось? Они погибли? Октябрь вытер рукавом бледный лоб.
– Пойдем перекусим.
Они в молчании пообедали отварной картошкой с вареными сосисками и черным хлебом. Октябрь выставил на стол полбутылки водки, но ни тот, ни другой не притронулись к ней. После еды они вышли на высокий берег, откуда хорошо была видна мутная вода реки внизу. Сильное течение несло обломанные ветки, вывороченные с корнем кусты и бревна. Весенний паводок, вызванный не только таянием снега, но и обильными дождями, смыл все это с берегов, и посевы на них только-только взошли.
Несколько тяжелых дождевых капель упали на лицо Дмитрия, и он быстро взглянул на Октября. Его острый профиль напомнил Дмитрию сурового индейского вождя, фотографию, которую он когда-то видел в журнале “Огонек”. У Октября были такие же высокие обветренные скулы, жестокий хищный рот и спутанные длинные волосы.
“Мы с ним очень похожи, – вдруг подумал Дмитрий. – Мы оба одинокие люди, у которых не осталось ничего, кроме работы”.
– Достал он тебя, как я погляжу, – промолвил Октябрь.
– Кто?
– Твой брат. Без него тебе уже и жизнь не мила. Кстати, Дмитрий, любовь и ненависть очень похожи. Ненависть связала вас, быть может, даже крепче, чем любовь. Ваша война сделала вас неразлучными, – на губах старика появилась дерзкая, вызывающая улыбка.
– В прошлом месяце жена родила ему сына, – заметил Дмитрий. – Они назвали его Виктором.
Октябрь сорвал травинку и теперь задумчиво жевал ее.
– Что ты скажешь о Горбачеве? – спросил он неожиданно.
Михаил Горбачев стал новым руководителем Советского Союза несколько месяцев назад.
Дмитрий внимательно посмотрел на Октября и сказал напрямик:
– Это катастрофа. Его необходимо убрать. Октябрь слегка приподнял брови.
– Кто же его уберет? Партия? КГБ?
– Может быть, и кое-кто из КГБ, – осторожно заметил Дмитрий. – Ты поедешь со мной, Октябрь? Ты мне очень нужен.
Дождь настиг их у излучины реки. Они возвращались Домой под яростным ливнем, вода текла по их лицам и насквозь промочила одежду. Бежать не имело смысла – они были слишком далеко от дома.
Когда они наконец, промокшие и грязные, добрались до покосившейся избы Октября, Дмитрий повторил свой вопрос. Вокруг было темно как ночью, слабый свет дня едва просачивался сквозь плотные грозовые тучи.
– Ну что же, – сказал Октябрь, жестом указывая на расстилающиеся вокруг поля. – Я всегда мечтал жить в деревне. Возможно, мечтой это и должно остаться...
На следующее утро они вместе уехали в Москву.
– Твой брат очень чувствителен и эмоционален, – поучал Октябрь. – Он предан своей семье, он любит свою дочь и свою тетку. Возможно, и в Союзе у него остались какие-то дальние родственники. Причини им вред, и ты причинишь вред Алексу. Каждый раз, когда ты будешь наносить удар по одному из них, твой братец будет вскрикивать от боли, как если бы ты колол булавками его глиняное подобие.
И Октябрь был прав. Скандал, связанный с Ниной Крамер, и ее смерть нанесли Алексу сильный и болезненный удар. Его эмоциональные связи с родственниками, несомненно, были его слабыми местами, зияющими щелями в его броне. И все же была еще одна причина, заставившая Дмитрия охотиться за семьей брата: у этого проклятого негодяя была семья!
Всю жизнь рядом с ним была его Нина, которая любила только его одного, у него была жена, Клаудия, которая выглядела сногсшибательно даже на фотографиях, присланных Дмитрию из Вашингтона его людьми. Наконец, у Алекса была его милая маленькая дочурка, а теперь еще и новорожденный сын.
Дмитрий никогда не говорил этого даже Октябрю, но в глубине души он отчаянно завидовал тому, что Алекс окружен любящими его домашними, что он имеет настоящую семью. Дмитрий же, словно волк-одиночка, был всего этого лишен. Алекс похитил единственную женщину, которая была дорога Дмитрию. Теперь он мог только мстить, и смерть Нины Крамер была всего лишь прелюдией его мести. В недалеком будущем Дмитрий готовился нанести другие, столь же жестокие удары.
Это, однако, было довольно сложным делом. Алекс наверняка предвидел, что после смерти Нины Дмитрий попытается начать охоту за Клаудией и детьми, и принял меры к тому, чтобы защитить всех троих. Сотрудники Дмитрия докладывали ему из Вашингтона, что Клаудию и детей постоянно сопровождают вооруженные телохранители.
Тогда Дмитрий попытался разыскать других членов семьи Алекса, оставшихся в России. У Тони был в Ленинграде брат, профессор Гордон, но он давно умер. Тогда Дмитрий припомнил, как еще в Париже Алекс настойчиво расспрашивал о семье Виктора Вульфа. Казалось, он решительно настроен отыскать родственников своего отца.
“Прекрасно! – подумал Дмитрий. – С этого и начнем”. Он был бы рад помочь Алексу отыскать своих двоюродных братьев и сестер, теток и дядьев. Дмитрий уже представлял себе, как он поступит с этой жидовской семейкой и какое удовольствие он доставит братцу. Ивану Середе, своему порученцу, он приказал разыскать в архивах и доставить ему дело на Виктора Вульфа. Если у него остались родственники, то их имена должны быть в деле. КГБ во все времена использовал родственников, чтобы шантажировать и давить на свои жертвы.
Пока Середа вел поиски, Дмитрий решил прибегнуть к более испытанным средствам. После того как ему не удалось прикончить Алекса в Париже, он с не меньшей решимостью направил свои усилия на то, чтобы в тайной войне КГБ и ЦРУ побеждать брата, срывать его операции и подрывать к нему доверие начальства.
То же самое проделывал по отношению к нему Алекс. После смерти Нины он подготовил и провел эффектную контратаку, сорвав планы КГБ, направленные на убийство президента Мексики Гомеса Диаса. Покушение было предотвращено в последний момент, и ходили слухи, что один из заговорщиков неожиданно перебежал на сторону Противника незадолго до попытки убийства.
На самом деле все обстояло несколько иначе. Алекс, узнав, что Дмитрий посетил Мехико за неделю до планируемого покушения, разработал план, согласно которому именно Дмитрий должен был предстать в роли предателя-перебежчика. Октябрь сумел узнать, что этот коварный еврей – его брат – разместил в швейцарских банках несколько крупных денежных сумм на имя Дмитрия Морозова, а затем сфабриковал несколько подложных документов, которые указывали на Дмитрия, как на главного информатора ЦРУ. Организовать утечку этой информации было лишь делом техники. В результате две разведсети КГБ в Мехико-Сити были разгромлены, их участники арестованы, а неблаговидная роль советского посольства в этой стране, изрядно приукрашенная, была широко освещена в мировой прессе. Все источники, однако, дружно указывали на то, что начальник Тринадцатого отдела КГБ – агент-“перевертыш”.
Атаку на дворец Дмитрий возглавлял лично, стреляя из автомата по всем движущимся целям. В роскошном вестибюле, украшенном хрустальными люстрами и дорогими коврами ручной работы, дорогу ему преградили три афганских офицера. Они были в растерянности, очевидно, их смутила афганская форма нападавших. После недолгого колебания один из офицеров – плотный бритоголовый полковник с густыми черными усами – направил на Дмитрия свой пистолет. Дмитрий срезал его очередью, и двое оставшихся афганцев подняли руки в знак капитуляции. Дмитрий пристрелил и их. Приказ Октября был ясным и жестоким: ни одного свидетеля не должно остаться в живых.
Тем временем в дверях стали появляться захваченные врасплох солдаты внутренней охраны, и отряд Морозова ринулся в атаку, паля из автоматов и забрасывая противника гранатами. Уголком глаза Дмитрий заметил, как двое из его товарищей упали, убитые или раненные. Это привело его в бешенство. Он были не готовы к такому упорному сопротивлению.
Автомат в руках Дмитрия раскалился от выстрелов, когда он длинными прыжками взобрался по широкой мраморной лестнице, ведущей в апартаменты первого лица афганского государства. Весь дворец наполнился автоматными очередями, разрывами гранат и испуганными криками. Обслуживающий персонал в отчаянии пытался скрыться, спрятаться в закоулках дворца, в шкафах и под кроватями. Дмитрий бил по ним прицельными короткими очередями и бежал дальше сквозь длинную анфиладу комнат, на ходу перезаряжая оружие.
За собой он слышал топот бегущих ног – его солдаты следовали за ним. В узком, темном коридоре Дмитрий на мгновение приостановился, затем пригнулся и прыгнул в приотворенные очередные двери, выпустив по комнате длинную очередь.
Это оказалась спальня Амина. На широкой кровати и на светлых коврах были разбросаны парадные военные мундиры, дорогие гражданские костюмы и шелковое женское белье. Из опрокинутой бутыли вытекала какая-то жидкость золотистого цвета, распространяя вокруг сладковатый аромат мускуса.
Дмитрий ринулся дальше по лестнице, ведущей на самый верхний этаж, пинком ноги взломал запертую дверь, покрытую темным лаком, и ворвался еще в одну комнату. Здесь его ждал сюрприз – комната была оборудована под европейский бар с зеркалами на стенах, с высокими табуретами и длинной стойкой розового дерева. Полки за стойкой были уставлены импортными винами. В двух посудных шкафчиках теснились стаканы самых разных форм и размеров.
“Так вот как мусульмане соблюдают исламские запреты на спиртные напитки!” – подумал Дмитрий.
Слева от него раздался приглушенный всхлип, и Дмитрий резко обернулся, одновременно нажимая на спусковой крючок “Калашникова”.
Тела двух человек, сплетенные в крепких объятиях, вывалились из-за стойки и растянулись на полу. Дмитрий осторожно приблизился и наклонился над ними. Перед ним лежали президент Амин и молодая смуглая девушка – вероятно, его любовница.
Дмитрий выпрямился, часто и неглубоко дыша. Лицо его горело, а по лбу стекал пот. Он шагнул к бару и налил себе большой стакан коньяка. Задание было выполнено.
На следующее утро советский ставленник Бабрак Кармаль был избран Председателем революционного совета Демократической Республики Афганистан, а еще через день он обратился к Советскому Союзу с просьбой об оказании его стране военной помощи.
На скромной церемонии в Москве Дмитрию Морозову было присвоено звание полковника.
После афганского удара Дмитрия направили в Балашиху готовить боевиков Организации Освобождения Палестины. Арабов он не любил, однако палестинцев тренировал со рвением, считая, что таким образом он, пусть не непосредственно, но борется с ненавистными евреями. Особенно он ненавидел государство Израиль, хотя не мог не признать, что оно обладает мощными вооруженными силами и превосходной разведкой. Впрочем, Дмитрий считал, что евреи всегда были хорошими шпионами, и все из-за их коварной, подлой натуры.
Ранней осенью Дмитрий снова вернулся в штаб-квартиру Тринадцатого отдела. По приказу Октября он без особого желания продемонстрировал лабораторию ядов четырем гостям из Болгарии. Лаборатория теперь находилась в их ведении; став руководителем Тринадцатого отдела.
Октябрь тут же взял разработку отравляющих веществ под свое крыло.
Дмитрий провел болгар в подземные помещения, где было установлено лабораторное оборудование. Ученые бесшумно сновали между гостями – разговаривать с иностранцами им не разрешалось. Некоторых из них Дмитрий знал по именам, в том числе и похожего на лысого гнома старика со сморщенным лицом и светлыми голубыми глазами. Октябрь всерьез утверждал, что это ему первому пришла в голову идея создания газовых камер.
Когда экскурсия была закончена, болгарские товарищи смогли точно указать, что им нужно, и Дмитрию ничего не оставалось, кроме как подчиниться; таков был приказ Октября. Почти с сожалением он выпустил из рук последнее достижение секретной лаборатории – полудюжину крошечных ядовитых пулек, которые бесшумно выстреливались устройством, внешне похожим на обыкновенный зонтик. Впоследствии именно при помощи этого “зонтика” болгары расправились с двумя своими диссидентами в Западной Европе.
В 1981 году Дмитрий работал в Варшаве, консультируя верхушку польской армии по вопросам стратегии и тактики военных переворотов и введению военного положения. В Кремле полагали, что это – лучший способ обуздать набирающее силу движение “Солидарность”. Дмитрий же придерживался иного мнения. Он считал, что польским спецслужбам стоит только убрать Леха Валенсу и других лидеров “Солидарности”, и обезглавленное движение мгновенно распадется само. Поляки же опасались, что подобный шаг может послужить причиной еще более сильного возмущения.
Вернувшись в Москву, Дмитрий снова серьезно разошелся во мнениях с Октябрем. За все время их сотрудничества это была их самая серьезная стычка. Октябрь требовал, чтобы оперативная группа Дмитрия организовала ликвидацию папы Иоанна Павла II, чье польское происхождение и убийственно точно сформулированные заявления представляли серьезную угрозу государственному устройству Польши. Дмитрий отказался.
– Сделать это в наших силах, – сказал он, – однако если когда-нибудь станет известно, что Советский Союз подготовил убийство папы римского, политические последствия могут быть самыми непредсказуемыми.
Оба они, так ни до чего и не договорившись, представили свои соображения на секретном заседании Политбюро, которое поддержало точку зрения Дмитрия. Разработка и осуществление покушения на жизнь папы Иоанна было поручено турецкому террористу Мехмету Али Агдже, с которым контактировали болгарские спецслужбы. Все нити, которые могли бы привести к КГБ, были тщательно перерезаны.
Летом того же года в Риме, на площади Святого Петра, Агджа сумел приблизиться к открытому автомобилю папы, произвести выстрел и ранить его в живот.
Папе римскому чудом удалось выжить. Личность покушавшегося в конце концов была установлена и предана гласности. Именно после этого бывший председатель КГБ Юрий Андропов, ныне же – один из руководителей партии и член Политбюро, пригласил Дмитрия Морозова в свой кабинет в Кремле и тепло поблагодарил за настойчивость и дальновидность. Дмитрий понял, что теперь опала Октября стала вопросом ближайшего времени.
После смерти Брежнева в ноябре 1982 года Андропов стал новым Генеральным секретарем ЦК КПСС, официальным главой Советского государства. Через несколько недель Октябрю было приказано подать в отставку. В тридцать два год а Дмитрий стал самым молодым руководителем за всю историю “Управления мокрых дел”.
По традиции, заложенной Октябрем, отдел оставался как бы самостоятельным, независимым от Московского центра. Дмитрий даже отказался перенести свою штаб-квартиру в Ясенево, где были сосредоточены все остальные подразделения Первого Главного управления. Тринадцатый отдел остался в своей мрачной усадьбе, недоступный для внешнего мира, суверенный, как независимое средневековое княжество.
Новая должность Дмитрия давала ему новые, совершенно фантастические привилегии. Ему выделили огромную квартиру на Кутузовском проспекте, в том же шикарном доме, где жил Андропов. В квартире были бар и кладовая, в которой не переводились дефицитные продукты. Его постоянно обслуживали повар и экономка. Кроме этого, Дмитрий получил дачу в Подмосковье и новенькую “Волгу” с личным шофером. Теперь ему был открыт доступ в магазины и клубы, которыми имели право пользоваться только самые высокопоставленные представители партийной номенклатуры. Сирота из детского приюта, который когда-то воровал объедки, чтобы выжить, пробился на самый верх.
Сам сирота, однако, почему-то не радовался наступившему благополучию. Он отказался отдачи и квартиры, ибо в последнее время в нем возобладала склонность к аскетичной и простой жизни. Дмитрий не любил компанию и почти никогда не посещал официальные обеды и приемы. Он одевался только в черное, носил грубую рубашку с тесным застегивающимся воротом, черный ремень и черные ботинки, а под пиджаком всегда прятал кобуру с пистолетом. Все больше и больше он становился похож на своего наставника и учителя, на Октября. И, как Октябрь, он работал в основном по ночам.
Ни музыка, ни искусство его не интересовали. Даже в свою старую квартиру он возвращался не часто, превратив бывшее логово Октября в место своего постоянного обитания. Ел Дмитрий мало, предпочитая самую простую пищу, и от этого тело его как-то высохло, щеки ввалились, а волосы потускнели и начали седеть. Черты лица его заострились и стали более угловатыми, похожий на птичий клюв нос резко выдавался вперед, губы поблекли, румянец исчез, и только в глазах мерцал беспокойный, живой огонек.
Красота его изможденного лица по-прежнему привлекала женщин, которых не обескураживали ни его бесцеремонность, ни его безразличие. Он использовал их для того, чтобы удовлетворить свои плотские желания, а потом, словно моллюск, снова отступал в свою черную раковину. Ни на какое более глубокое чувства он был просто не способен; со смертью Татьяны что-то внутри его сломалось и ушло. Да и что он мог дать другому человеческому существу, особенно женщине? Ничего, кроме суровой жизни с холодным и аскетичным человеком, полностью отдающимся своим секретным операциям и планам. Единственной “роскошью”, которую Дмитрий себе позволял, были дешевые сигареты без фильтра и редкий бокал коньяка. И, конечно, его редкостная коллекция старинного оружия, которой он уделял особое внимание.
Коллеги Дмитрия могли критиковать и даже высмеивать его необычное поведение и странные вкусы, они могли смеяться за его спиной и называть его “октябрьским ублюдком”, однако ни один из них не мог отрицать, что Дмитрий был самым убежденным и преданным делу из всех руководителей управлений и отделов ПГУ.
Дмитрий стал начальником Тринадцатого отдела в те времена, когда над Кремлем задули холодные ветры войны. Приход к власти в США Рональда Рейгана породил в КГБ боязнь неожиданного ядерного удара – Дмитрий-то полагал, что это чистой воды паранойя. Тем не менее выступления американского президента, касающиеся “империи зла”, как и его решение поддержать программу стратегической оборонной инициативы, лишь укрепили подозрения госбезопасности. Комитет был мобилизован на выполнение широкомасштабной секретной операции под кодовым названием “РЯН” – что было акронимом термина “ракетно-ядерное нападение”. Дмитрий получил задание провести несколько операций против американских ученых, связанных с проектом “Звездных войн”.
Дмитрий считал это рискованным мероприятием, способным спровоцировать самые необдуманные действия американской стороны, однако на самом деле “РЯН”, Афганистан, Польша и “Звездные войны” были для него всего лишь этапами в суровой и бескомпромиссной борьбе, которая занимала его целиком, выигранными очками в смертельной игре, которую он вел со своим братом.
Примерно через год после того, как Дмитрий взял в свои руки руководство Тринадцатым отделом, он отправился в маленькую заброшенную деревню, куда, выйдя на пенсию, удалился Октябрь. Дом бывшего шефа “Управления мокрых дел” стоял на высоком берегу реки Клязьмы, к северо-востоку от Владимира, и представлял собой приземистую постройку из почерневших от времени бревен.
Был холодный ветреный день, серое небо грозило дождем. Октябрь, одетый в выцветшую коричневую рубашку навыпуск, мешковатые штаны и потрескавшиеся башмаки, возился на заднем дворе, вскапывая грядки. Всем своим обликом – согнуть™ в поясе высохшим телом и седыми волосами, поминутно падавшими ему на лоб, – он напомнил Дмитрию крепостного крестьянина. Его склонившаяся фигура могла бы служить символом долготерпения русских крестьян, их векового почитания земли-кормилицы и покорности перед капризами и причудами господ. Впрочем, с тех пор мало что изменилось.
– Растишь свою капусту. Октябрь? – сухо осведомился Дмитрий.
Октябрь бросил на него взгляд исподлобья и продолжил рыхлить влажную почву.
– Я хочу, чтобы ты вернулся вместе со мной в Москву, – продолжил Дмитрий. – В качестве моего личного советника.
Октябрь выпрямился и устало оперся на тяпку.
– Я тебе не нужен! – резко сказал он. – Ты отнял у меня мою работу, отнял мой отдел... Чего же еще ты хочешь?
– Честно говоря, – признался Дмитрий, – я не слишком высокого мнения о твоих политических прогнозах, однако дьявольский извращенный мозг спятившего чекиста может мне пригодиться.
Октябрь посмотрел на него своими пронзительными глазами.
– Я нужен тебе, чтобы поквитаться с братом?
“Ты нужен мне для меня самого, – подумал Дмитрий.
– Ты мой единственный друг. Кроме тебя, у меня никого нет”.
Пожав плечами, Дмитрий отвернулся. На юге, за бескрайними нивами, возвышалась древняя Боголюбовская церковь.
– Знаешь, я здесь родился, – неожиданно сказал Октябрь, и Дмитрий удивленно уставился на него. Он почти ничего не знал о прошлом своего учителя, не считая слухов, циркулирующих по коридорам Московского центра. Говорили, что в юности Октябрь был настоящим фанатиком своего дела. Говорили, что он добился расстрела собственной жены за уклонизм и что вся его семья сгинула в сталинских ГУЛагах. Некоторые утверждали, что Октябрь – сын священника и что, страшась, как бы правда не открылась, он сам расправился со своей семьей. В этом не было ничего невероятного – коммунистический режим видел в религии своего злейшего врага, и связи Октября со священнослужителями могли стоить жизни ему самому.
– У тебя была большая семья? – осторожно спросил Дмитрий.
Октябрь наклонился; подобрал ком земли и раздавил его между пальцами.
– Все они ушли. Никого не осталось.
– А жена? Дети?
– Никого... – повторил Октябрь.
– Что с ними случилось? Они погибли? Октябрь вытер рукавом бледный лоб.
– Пойдем перекусим.
Они в молчании пообедали отварной картошкой с вареными сосисками и черным хлебом. Октябрь выставил на стол полбутылки водки, но ни тот, ни другой не притронулись к ней. После еды они вышли на высокий берег, откуда хорошо была видна мутная вода реки внизу. Сильное течение несло обломанные ветки, вывороченные с корнем кусты и бревна. Весенний паводок, вызванный не только таянием снега, но и обильными дождями, смыл все это с берегов, и посевы на них только-только взошли.
Несколько тяжелых дождевых капель упали на лицо Дмитрия, и он быстро взглянул на Октября. Его острый профиль напомнил Дмитрию сурового индейского вождя, фотографию, которую он когда-то видел в журнале “Огонек”. У Октября были такие же высокие обветренные скулы, жестокий хищный рот и спутанные длинные волосы.
“Мы с ним очень похожи, – вдруг подумал Дмитрий. – Мы оба одинокие люди, у которых не осталось ничего, кроме работы”.
– Достал он тебя, как я погляжу, – промолвил Октябрь.
– Кто?
– Твой брат. Без него тебе уже и жизнь не мила. Кстати, Дмитрий, любовь и ненависть очень похожи. Ненависть связала вас, быть может, даже крепче, чем любовь. Ваша война сделала вас неразлучными, – на губах старика появилась дерзкая, вызывающая улыбка.
– В прошлом месяце жена родила ему сына, – заметил Дмитрий. – Они назвали его Виктором.
Октябрь сорвал травинку и теперь задумчиво жевал ее.
– Что ты скажешь о Горбачеве? – спросил он неожиданно.
Михаил Горбачев стал новым руководителем Советского Союза несколько месяцев назад.
Дмитрий внимательно посмотрел на Октября и сказал напрямик:
– Это катастрофа. Его необходимо убрать. Октябрь слегка приподнял брови.
– Кто же его уберет? Партия? КГБ?
– Может быть, и кое-кто из КГБ, – осторожно заметил Дмитрий. – Ты поедешь со мной, Октябрь? Ты мне очень нужен.
Дождь настиг их у излучины реки. Они возвращались Домой под яростным ливнем, вода текла по их лицам и насквозь промочила одежду. Бежать не имело смысла – они были слишком далеко от дома.
Когда они наконец, промокшие и грязные, добрались до покосившейся избы Октября, Дмитрий повторил свой вопрос. Вокруг было темно как ночью, слабый свет дня едва просачивался сквозь плотные грозовые тучи.
– Ну что же, – сказал Октябрь, жестом указывая на расстилающиеся вокруг поля. – Я всегда мечтал жить в деревне. Возможно, мечтой это и должно остаться...
На следующее утро они вместе уехали в Москву.
* * *
Октябрь был единственным, кого Дмитрий посвятил в свой секрет, и единственным, кто принимал самое активное участие в подготовке его действий против Алекса Гордона. Казалось, он получал подлинное наслаждение, выдумывая все более безжалостные и коварные тактические ходы в войне двух братьев. Именно Октябрь придумал план, как поставить под удар Нину Крамер.– Твой брат очень чувствителен и эмоционален, – поучал Октябрь. – Он предан своей семье, он любит свою дочь и свою тетку. Возможно, и в Союзе у него остались какие-то дальние родственники. Причини им вред, и ты причинишь вред Алексу. Каждый раз, когда ты будешь наносить удар по одному из них, твой братец будет вскрикивать от боли, как если бы ты колол булавками его глиняное подобие.
И Октябрь был прав. Скандал, связанный с Ниной Крамер, и ее смерть нанесли Алексу сильный и болезненный удар. Его эмоциональные связи с родственниками, несомненно, были его слабыми местами, зияющими щелями в его броне. И все же была еще одна причина, заставившая Дмитрия охотиться за семьей брата: у этого проклятого негодяя была семья!
Всю жизнь рядом с ним была его Нина, которая любила только его одного, у него была жена, Клаудия, которая выглядела сногсшибательно даже на фотографиях, присланных Дмитрию из Вашингтона его людьми. Наконец, у Алекса была его милая маленькая дочурка, а теперь еще и новорожденный сын.
Дмитрий никогда не говорил этого даже Октябрю, но в глубине души он отчаянно завидовал тому, что Алекс окружен любящими его домашними, что он имеет настоящую семью. Дмитрий же, словно волк-одиночка, был всего этого лишен. Алекс похитил единственную женщину, которая была дорога Дмитрию. Теперь он мог только мстить, и смерть Нины Крамер была всего лишь прелюдией его мести. В недалеком будущем Дмитрий готовился нанести другие, столь же жестокие удары.
Это, однако, было довольно сложным делом. Алекс наверняка предвидел, что после смерти Нины Дмитрий попытается начать охоту за Клаудией и детьми, и принял меры к тому, чтобы защитить всех троих. Сотрудники Дмитрия докладывали ему из Вашингтона, что Клаудию и детей постоянно сопровождают вооруженные телохранители.
Тогда Дмитрий попытался разыскать других членов семьи Алекса, оставшихся в России. У Тони был в Ленинграде брат, профессор Гордон, но он давно умер. Тогда Дмитрий припомнил, как еще в Париже Алекс настойчиво расспрашивал о семье Виктора Вульфа. Казалось, он решительно настроен отыскать родственников своего отца.
“Прекрасно! – подумал Дмитрий. – С этого и начнем”. Он был бы рад помочь Алексу отыскать своих двоюродных братьев и сестер, теток и дядьев. Дмитрий уже представлял себе, как он поступит с этой жидовской семейкой и какое удовольствие он доставит братцу. Ивану Середе, своему порученцу, он приказал разыскать в архивах и доставить ему дело на Виктора Вульфа. Если у него остались родственники, то их имена должны быть в деле. КГБ во все времена использовал родственников, чтобы шантажировать и давить на свои жертвы.
Пока Середа вел поиски, Дмитрий решил прибегнуть к более испытанным средствам. После того как ему не удалось прикончить Алекса в Париже, он с не меньшей решимостью направил свои усилия на то, чтобы в тайной войне КГБ и ЦРУ побеждать брата, срывать его операции и подрывать к нему доверие начальства.
То же самое проделывал по отношению к нему Алекс. После смерти Нины он подготовил и провел эффектную контратаку, сорвав планы КГБ, направленные на убийство президента Мексики Гомеса Диаса. Покушение было предотвращено в последний момент, и ходили слухи, что один из заговорщиков неожиданно перебежал на сторону Противника незадолго до попытки убийства.
На самом деле все обстояло несколько иначе. Алекс, узнав, что Дмитрий посетил Мехико за неделю до планируемого покушения, разработал план, согласно которому именно Дмитрий должен был предстать в роли предателя-перебежчика. Октябрь сумел узнать, что этот коварный еврей – его брат – разместил в швейцарских банках несколько крупных денежных сумм на имя Дмитрия Морозова, а затем сфабриковал несколько подложных документов, которые указывали на Дмитрия, как на главного информатора ЦРУ. Организовать утечку этой информации было лишь делом техники. В результате две разведсети КГБ в Мехико-Сити были разгромлены, их участники арестованы, а неблаговидная роль советского посольства в этой стране, изрядно приукрашенная, была широко освещена в мировой прессе. Все источники, однако, дружно указывали на то, что начальник Тринадцатого отдела КГБ – агент-“перевертыш”.