Бар-Зохар Михаэль. Братья

   Алекс разложил карту Печоры на приборной доске. Его агенты сумели установить местоположение дома, в котором жили два выпущенных на свободу узника, и отметили его на карте зеленым фломастером.
   Информацию несколько раз проверяли, пока не осталось никаких сомнений в ее достоверности. Виктор Вульф действительно был жив. В рапорте сообщалось, что его выпустили несколько дней назад. Подробное изложение обстоятельств гибели Рауля Валленберга было опубликовано чуть позже. Все складывалось одно к одному, все совпадало.
   Несмотря на это, недоброе предчувствие не отпускало Алекса. Все было уж как-то чересчур просто. Его людям удалось без труда добыть и перепроверить необходимую информацию, а со времени его отплытия на пароме из Хельсинки его ни разу никто не остановил, ни разу никто не побеспокоил. Даже когда шесть часов назад он приземлился в Ухте в пестрой компании государственных служащих и военных, никто не потребовал у него ни удостоверения, ни командировочных документов. Два сотрудника КГБ, стоявших на входе в аэропорт, пропустили Алекса внутрь, едва взглянув на него. Это было по меньшей мере странно; Алексу было прекрасно известно сверхъестественное пристрастие русских ко всякого рода допускам, справкам, предписаниям и прочим бумагам. Им следовало проверить его хотя бы ради галочки.
   Возможно, все это было делом рук Дмитрия. Возможно, он сумел забраться так далеко от границы только благодаря тому, что этого захотел его брат. Алекс был почти уверен, что Дмитрий уже поджидает его. Если это так, то он едет навстречу неминуемой гибели. Впрочем, выбора у него не было ни раньше, ни теперь. Ему оставалось только одно – попытаться спасти своего отца, даже рискуя собственной жизнью.
   Справа от него, за снежной пеленой, замерцали тусклые пятна желтого света. Алекс подался вперед так, что лоб его уперся в холодное ветровое стекло, и вгляделся в темноту. За цепочкой огней виднелись огромные прямоугольные строения – это были жилые дома.
   Алекс прибыл на место.
   Примерно в километре от него, в приземистом черном автомобиле, припаркованном у стены кирпичного барака, ждал Дмитрий Морозов. Сегодня ночью он надел свою парадную генеральскую форму. Мотор автомобиля тихонько урчал, и печка работала на полную мощность, обогревая салон. Гримальди, завернувшись в волчий полушубок, развалился на заднем сиденье.
   Дмитрий не пытался перехватить своего брата в пути или помешать ему добраться до поселка. Его люди уже давно обнаружили очевидные признаки того, что Алекс начал действовать, а оперативный центр в Ясеневе был буквально завален не соответствующими действительности рапортами о появлении Гордона в различных пограничных пунктах. Агенты и розыскники наперебой докладывали, что его брат замечен на немецкой, польской, чехословацкой границах, однако Дмитрий не обращал на них никакого внимания. “Что толку? – размышлял он. – Алекс все равно появится в Печоре. Остается только дождаться его на месте”.
   Дмитрий приехал в Печору днем раньше и обосновался в райотделе милиции. Его штаб и отряд спецназа КГБ, необходимый для операции, разместились в старинных кавалерийских казармах в Инге, на расстоянии двадцати восьми километров к северу, однако с наступлением темноты все они присоединились к своему начальнику. Час назад Дмитрий получил сообщение о том, что к Печоре движется армейский грузовик с лейтенантом-артиллеристом за рулем. Сообщил об этом дорожный пост, расположенный на шоссе к востоку от Ухты, и Дмитрий сразу понял, что это скорее всего Алекс.
   Это был его метод, его почерк. Алекс Гордон и его агенты предпочитали использовать для прикрытия служебные машины, форму и официальные документы. Люди в России привычно уважали облеченных властью и полномочиями людей, поэтому документы у военных проверяли не так тщательно. “Секрет успехов Алекса как раз и заключается в том, что он знает нас лучше других, – мрачно подумал Дмитрий. – Его слабость в том, что я знаю его”.
   Он откинулся на спинку сиденья и на несколько мгновений смежил веки. Он представил себе Алекса, вцепившегося в баранку грузовика, сражающегося со снежным бураном на пути к Печоре. Должно быть, ему потребовалось приложить неимоверные усилия, чтобы тайком проникнуть на территорию России, достать советскую военную форму и документы, украсть грузовик и въехать на нем в запретную зону. И все это лишь для того, чтобы попасть в расставленный капкан.
   Через час, а может быть и раньше, их персональная тайная война будет закончена. Этот момент Дмитрий предвкушал уже несколько лет, мечтая о мести, заранее смакуя унижение, которому он подвергнет этого еврея, укравшего у него любимую женщину. И все же это будет бесполезная, пустая победа.
   Когда вендетта между братьями только начиналась, американская и русская разведки вели между собой кровавую битву во всех уголках земли. Сегодня ничто не в силах было изменить неприятной правды: Советский Союз разваливается, империя рушится, “холодная война” проиграна. Последний могучий удар, который он нанесет ЦРУ, захватив и уничтожив самого главного и прославленного агента, тоже ничего не изменит.
   Дмитрий открыл глаза и бросил взгляд на окна комнаты Виктора Вульфа. Они были темными; старик, наверное, все еще сидит в гостях у своего старого товарища по заключению Корчагина, окна которого выходят на противоположную сторону барака. Старые узники не успели еще отвыкнуть друг от друга и с трудом переносили одиночество. Вульф, судя по всему, так и не заметил повышенного внимания к своей персоне со стороны КГБ, как не заметил крытых грузовиков, с обеда занявших позиции вокруг здания, – сильный ветер и снегопад были как нельзя более кстати. Еще утром Дмитрий задумывался о том, чтобы вечером нанести старику визит, однако теперь он решил дождаться появления брата. Ему казалось, что так будет гораздо интереснее.
   Возле автомобиля появилась залепленная снегом человеческая фигура, в которой Дмитрий не без труда опознал своего ординарца. Опустив стекло, он впустил в салон порыв ветра, насыщенного острыми ледяными кристаллами. Несколько снежинок попали на рукав его кителя.
   Широкое украинское лицо Середы разрумянилось от волнения и мороза.
   – Он вдет, товарищ генерал.
   Алекс остановил грузовик на темной стоянке, запер дверцу и побрел к зданию, с трудом переставляя ноги в глубоком снегу. Ледяной ветер безжалостно хлестал его по лицу, рвал одежду, и Алекс согнулся чуть ли не вдвое, удерживая на голове фуражку. Он выпрямился только в подъезде блока номер 19.
   Парадное, освещенное голой лампочкой, свисающей с потолка, выглядело холодным и обшарпанным. Цементный грязный пол весь растрескался, разнокалиберный мусор громоздился в углу словно курган, а облупившаяся краска свисала со стен неопрятными буро-коричневыми лохмотьями.
   Из темноты лестничной клетки навстречу Алексу выдвинулась неуклюжая фигура, и он моментально узнал тяжелую походку Гримальди.
   – Не ожидал встретить тебя здесь, – сказал Алекс. Своим появлением в Печоре Гримальди окончательно подтвердил факт своего предательства. Это было бессмысленно, но Алекс мгновенно припомнил все их совместные операции и свои детские надежды на те, что известие об измене Гримальди окажется ложным и что Наполеон снова станет его верным соратником. Увидев его перед собой, Алекс не испытал ни удивления, ни разочарования, одно лишь тупое безразличие и апатию. Гримальди остановился перед ним и кивнул головой.
   – Привет, Алекс. Здесь – конец пути.
   Алекс посмотрел на него, не обратив внимания на банальную фразу. Если Гримальди здесь, то и Дмитрий тоже где-нибудь поблизости. Наверняка все вокруг кишит спецназовцами из группы захвата и войсками. Это была ловушка, как он и предполагал с самого начала. Путь к отступлению отрезан, но даже если бы это было не так, он все равно не побежал бы, не увидевшись с отцом. Дмитрий все это предвидел. И ждал. Игра была окончена, и его брат выиграл.
   – Все совсем не гак, как ты думаешь, – сказал Гримальди невпопад, вытаскивая из кармана толстого мехового полушубка черную сигару.
   – Не так? – эхом откликнулся Алекс.
   – Я не предавал тебя, – быстро заговорил Гримальди. – Я ничего не сказал им, Алекс. Можешь проверить. Только... только это горбачевское дело. Он опасен, Алекс опасен для всех нас.
   Алекс посмотрел на лестницу через плечо Гримальди. Там никого не было. Он знал, что его арестуют и что живым ему из России не выбраться. Он только надеялся, что ему дадут напоследок увидеться с отцом.
   – Ты и я – мы оба принадлежим к отмирающему поколению, – продолжил Гримальди, слабо улыбаясь. – Мы – последние из могикан, самураи “холодной войны”.
   – Ты сегодня в ударе, Франко. К чему бы это?
   – С Горбачевым у руля Россия больше не будет нашим противником, – сказал Гримальди, мрачнея. – ЦРУ станет никому не нужным, неужели ты не понимаешь этого?
   Алекс молча смотрел, как Гримальди раскуривает сигару.
   – Мы больше им не понадобимся, – продолжал перебежчик. – Ни ты, ни я и никто. Наша жизнь закончится в какой-нибудь пыльной государственной конторе, где мы будем весьма заняты, штампуя разрешения на застройку или вылавливая мелких торговцев наркотиками. Это конец, Алекс, конец нашей большой игры. Если не убрать Горбачева, у нас больше не будет ни захватывающих приключений, ни удовольствия, ни права на существование. Ребят из Лэнгли отправят работать в страховую компанию, а “Ферму” превратят в курорт для старушек.
   – Значит, ты сделал это ради фирмы? – Алекс отодвинул Гримальди в сторону и прошел к лестнице.
   – Постой, Алекс, нам нужно поговорить! – крикнул ему вслед Гримальди и сделал несколько шагов, но остановился. – Постой...
   Алекс поднялся по лестнице до площадки второго этажа и оказался в сером, тускло освещенном коридоре. К третьей двери справа был кнопками прикреплен картонный прямоугольник размером с почтовую открытку. На нем кто-то написал имя и фамилию владельца комнаты: “Виктор Вульф”.
   Алекс набрал в грудь побольше воздуха. Он понятия не имел, что может ждать его за дверью, но старался об этом даже не думать. Пальцы его легли на ручку двери и нажали.
   В квартирке было темно. На фоне окна, лишенного занавесок, виднелся силуэт человека в кресле-качалке. В воздухе пахло крепким табачным дымом.
   – Привет, Сашка, – сказал голос Дмитрия, и Алекс услышал нервный смешок брата. – Какая у тебя шикарная маскировка. Присаживайся, твой отец сейчас придет.
   Какое-то время Алекс неуверенно топтался на пороге, затем шагнул в комнату. Внутри было душно, и он расстегнул воротник своего офицерского “чеша”. Глупый маскарад внезапно вызвал в нем сильнейшее отвращение, ему захотелось снять советскую военную форму. Как глупо с его стороны было надеяться, что он сумеет перехитрить своего брата в его собственных владениях. Исход авантюры, которую он затеял, был предрешен с самого начала.
   Когда его глаза слегка привыкли к темноте, он вытащил из-под стола стул и уселся на середине комнаты, сложив руки на коленях. Дмитрий молча покачивался в своем кресле у окна, и качалка слегка поскрипывала под его тяжестью. Оба молчали, не произнося ни слова. Говорить было не о чем. Алексу к тому же казалось, что любые несколько фраз, которыми они обменяются, закончатся дракой не на жизнь, а на смерть. Да и что он мог сказать Дмитрию? Почему ты убил Татьяну? Почему ты убил моего сына?
   “Лучше всего молчать, – подумал он. – Лучше всего оставаться тихим и покорным”. Дмитрий поставил этот капкан, и он сознательно влез в него. И все же ему казалось, что между ним и братом существует молчаливое соглашение ничего не предпринимать до тех пор, пока не закончится встреча Алекса с Виктором Вульфом.
   Прошло несколько минут. Дверь в комнату тихонько скрипнула, открываясь, и на пороге появилась сутулая, худая фигура. Алекс затаил дыхание. Щелкнул выключатель, и бедно обставленная комната осветилась слабым электрическим светом.
   Алекс, чувствуя, как плохо слушаются и дрожат его ноги, встал и шагнул к дверям, Дмитрий – за ним. “Как мы, должно быть, неуместно выглядим здесь в своей военной форме, символизирующей для старика унижение, жестокость и смерть!” – подумалось Алексу.
   Виктор Вульф действительно выглядел совершенным стариком со впалой грудью и абсолютно лысой головой. Изможденное лицо было покрыто густой сетью морщин, а кожа имела синевато-серый оттенок, свидетельствующий о болезни сердца. Нос у него был аккуратным и тонким, а высохшие и потрескавшиеся от мороза губы едва скрывали неровные, обломанные зубы с несколькими металлическим коронками. Морщинистую кожу на шее натягивал огромный острый кадык. Виктор Вульф был в толстых очках, которые держались на его голой голове благодаря тонкой резинке, а черный костюм из грубой дешевой шерсти болтался на худом теле как на вешалке. Серая рубашка без воротника была какого-то допотопного покроя.
   “Боже мой! – подумал Алекс в смятении. – И это – тот самый возвышенный и тонкий поэт, околдовавший Тоню Гордон? Тот самый страстный и красивый мужчина, о котором рассказывала Нина, с гривой непокорных черных волос, чувственными губами и могучим поэтическим даром? Автор “Тысячи смертей”, человек, написавший “...едины братия вовек”?... Это мой отец?”
   Виктор Вульф, казалось, ни капли не удивился, обнаружив в своей комнате двух незнакомых военных. Прищурившись против света, он пристально разглядывал обоих.
   – Я вас слушаю, – сказал он хриплым, дрогнувшим голосом.
   Сердце Алекса билось сильно и часто, словно пушечное ядро, стуча о ребра.
   – Моя фамилия – Гордон, – сумел он проговорить, дрожащей рукой расстегивая воротник своей гимнастерки еще на две пуговицы. Он не хочет и не будет стоять перед своим отцом в этой ненавистной форме.
   – Я – Алекс... Александр Гордон.
   – А я – Дмитрий Морозов, – сказал его брат. Худая рука старика метнулась к горлу, словно ему внезапно стало плохо. Он покачнулся и схватился за стену. Дыхание его стало частым и прерывистым, губы дрожали как от холода, а блестящие черные глаза перебегали с Алекса на Дмитрия и обратно. Наконец он оттолкнулся от стены и пошел к ним, шаркая по полу ногами. Теперь он смотрел только на Алекса. Еще шаг, в сторону Дмитрия. Потом снова к Алексу.
   – Моей матерью была Тоня Гордон, – подсказал Алекс. – Я ваш... твой сын.
   Вульф впился в его лицо своими черными как угли глазами. Подняв руку, он легко дотронулся до щеки Алекса и вдруг отвернулся.
   – Нет, – сказал он глухо, указывая на Дмитрия. – Вот мой сын.
   В комнате воцарилась мертвая тишина. Алекс и Дмитрий застыли как соляные столбы, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хоть полслова. Лишь глаза их следили за согбенной фигурой Виктора Вульфа, который, шаркая ногами по голому дощатому полу, пошел к Дмитрию.
   – Вот мой сын, – повторил он, оглядываясь на Алекса через плечо.
   Алекс первым пришел в себя.
   – Что такое вы... ты говоришь?
   – Я же сказал... – тонким напряженным голосом вторил Дмитрий. Откашлявшись, он продолжил: – Я – Морозов, сын Бориса Морозова!
   Старик только покачал головой, и Алекс готов был поклясться, что на его потрескавшихся губах появилась едва заметная, странная улыбка.
   – Я не ожидал, что мы так... встретимся, – сказал он. – Я вообще не ожидал, что мы все когда-нибудь встретимся. Но вот он ты, мой сын... – Он приблизился к Дмитрию еще на несколько маленьких шагов.
   – Ты не Морозов, ты Саша, Саша Вульф. Или Александр Гордон, если тебе так больше нравится...
   – Ты сошел с ума, старик, – пробормотал Дмитрий и попятился от него, словно охваченный страхом.
   – Нет, ничуть, – в этом старом и хрупком теле вдруг обнаружился недюжинный запас сил, а черные глаза вспыхнули, словно возвращаясь к жизни.
   – Посмотри на себя в зеркало, сынок, – сказал он Дмитрию. – Посмотри, и ты увидишь наше с тобой сходство.
   Его рука взлетела в воздух, как бы описывая воображаемые контуры лица.
   – Тот же подбородок, те же скулы, такая же родинка над верхней губой, – Вульф коснулся своего лица, и голос его потеплел. – Ты действительно мой сын, не сомневайся. Тебя зовут не Дмитрий, ты – Александр, Саша, мой маленький Сашенька. Я уверен в этом, хотя никогда не видел тебя взрослым... Господи, как мне не хватало тебя, сынок.
   Алекс следил за их разговором совершенно потрясенный.
   – Ерунда! – выпалил Дмитрий и уперся кулаками в бока. Голос его слегка дрожал. – Внешнее сходство еще ничего не значит!
   – Конечно, – кивнул старик, – безусловно... Он покачнулся и поспешно схватился за подвернувшуюся ему под руки спинку стула. Некоторое время он молчал, пытаясь отдышаться.
   – Видишь ли, Саша, – сказал он наконец своим хриплым, надтреснутым голосом. – В 1953 году я встретился с Борисом Морозовым незадолго до его смерти. Мы с ним сидели в одной камере две недели или около того.
   – Я тебе не верю, – перебил Дмитрий, белый как стена. – Слишком это невероятное совпадение. Чтобы из миллиона заключенных встретились именно вы двое...
   Виктор Вульф кивнул в такт его словам.
   – Разве я сказал, что это было случайностью, Александр?
   “Как странно, – подумал Алекс, – как странно слышать, что старик зовет Дмитрия Александром, Алексом”.
   – Это было отнюдь не совпадение. У Морозова все еще оставались в МГБ его старью связи: близкие друзья, люди, которые были ему обязаны. Он попросил, чтобы нас поместили в одну камеру. Он знал, что его расстреляют, и хотел встретиться со мной. Ему нечего было больше терять.
   Вульф замолчал, часто дыша и сжимая горло свободной рукой. Алекс сорвался с места и выбежал в крошечную кухоньку. Стаканов здесь не было, но он обнаружил рядом с раковиной недавно вымытую глиняную чашку. Набрав в нее воды, он поднес ее старику, и тот с жадностью выпил, пролив несколько капель на подбородок.
   – Спасибо, – кивнул он и похлопал Алекса по плечу. Затем он снова повернулся к Дмитрию. – Борис Морозов рассказал мне, что случилось с Тоней, – продолжал он. – Он сказал мне, что когда он увидел ее мертвой – а он наблюдал за расстрелом из окна, как ты знаешь, – то поклялся спасти ее мальчика, своего единственного сына. Борис Морозов знал, что кто-нибудь в МГБ может приказать, чтобы с детьми Тони Гордон тоже расправились. Семьи изменников родины тоже часто страдали, как ты помнишь. Даже если бы его сына оставили в живых, вся его жизнь была бы сломана. И тогда он поклялся, что его сын должен вырасти свободным человеком в свободном мире, лучше всего – в Америке.
   Алекс вздрогнул – до него наконец стало доходить.
   – Морозов выдал своего сына за твоего! – прошептал он.
   – Именно так он и поступил, – кивнул старик. – Борис был уверен, что Нина станет заботиться о нем, как о собственном ребенке.
   Дмитрий продолжал отрицательно качать головой, нервно теребя в пальцах свои волосы и неотрывно глядя на старого политзаключенного.
   – Чушь! – яростно выкрикнул он.
   – Это было очень просто сделать, – Виктор Вульф тяжело опустился на стул. – Довольно трудно различить двухлетнего и трехлетнего ребенка.
   Тебя, сынок, – Вульф посмотрел на Дмитрия, – он отправил в детский дом и записал под именем Дмитрия Морозова. Его не очень-то беспокоило, что может с тобой случиться дальше. Ему даже было удобнее, чтобы тебя считали его родным сыном...
   Старик снова ненадолго замолчал, с трудом переводя дыхание.
   – ...В то время как настоящий Дмитрий Морозов отправился в Америку под именем Александра Гордона.
   Алекс посмотрел на Дмитрия. Все перевернулось с ног на голову, черное стало бельм, белое оказалось черным. Алекс стал русским, гоем, в то время как его брат, русский националист и ярый антисемит, оказался евреем.
   Странные мысли овладели им. Если бы в свое время Дмитрий оказался в Америке, вырос бы он другим человеком? Каким бы стал он сам, доведись ему воспитываться в детском доме? Наверное, Дмитрий мог бы полюбить поэзию, если бы ложился и вставал со стихами своих родителей; он питал бы отвращение к насилию, если бы насилие и жестокость не окружали его с самого детства. Он мог бы стать отзывчивым и добросердечным человеком, если бы вырос с Ниной, а не в аду сиротского приюта. С гордостью он носил бы на шее звезду Давида и любил свою еврейскую мать, если бы не считал ее причиной всех своих несчастий.
   А он, Алекс, оказавшись на месте своего брата, мог бы стать профессиональным убийцей.
   Дмитрий смотрел за оконное стекло, где, кружась, неслись крупные снежные хлопья. Наверное, такой же снежной ночью его мать стояла перед зарешеченным окошком своей камеры, глядя на падающий снег и ожидая конвоиров. Она умерла потому, что была еврейкой. И он тоже был евреем, одним из тех, кого с самого детства он ненавидел лютой ненавистью, считая виновными во всех своих страданиях и неудачах.
   Но теперь все было по-другому, не так, как представлялось Дмитрию прежде. Это его русский приемный отец отправил его в детский дом, чтобы спасти своего русского сына. Неужели Борис Морозов мог быть столь изощрённым и коварным? Этим человеком Дмитрий восхищался всю жизнь, даже носил в своем бумажнике его фотографию, а он оказался столь бессердечным циником.
   Его передернуло. Нет, это не может быть правдой! Вульф лжет, стараясь побольнее уколоть его, потому что он – сын того самого Морозова.
   Но что, если старик говорит правду?
   Ему было нелегко вот так сразу поверить в то, что он только что узнал о себе. На память ему пришла история, которую Алекс рассказывал ему еще в Париже. Речь шла об аргентинском католике, одном из столпов католической веры в своей стране. Случайно он узнал, что является потомком марранов – евреев, обратившихся в христианство из боязни испанской инквизиции. Бедняга не перенес позора и застрелился.
   Был ли он сам евреем? Конечно же, нет. Даже если в жилах его текла еврейская кровь, он был совсем иным, так как вырос, никак не соприкасаясь с ними. Но раз так, значит, вопрос о еврействе – это не вопрос национальности и происхождения, а вопрос вероисповедания и образа жизни. Возможно, правоверные иудеи совсем другие, возможно, они и живут по-другому, не так, как он? Но много ли таких евреев встречал он в своей жизни? Сколько из них были ему по-настоящему отвратительны?
   На следующей неделе он должен председательствовать на собрании общества “Память” в Москве. Что он теперь скажет? Что он сам – еврей? Что он уходит в отставку? Может быть, ему и вовсе не следует возвращаться в Москву? Может быть, лучше всего бежать, скрыться? Но куда? Где, в каком уголке огромного мира он сможет спрятаться от себя самого и своей еврейской крови?
   Нет, это не может быть правдой. Старик наверняка лжет.
   – Ты сошел с ума, – сказал Дмитрий Виктору Вульфу, но голос его сорвался. – Ты спятил. Лагеря довели тебя до сумасшествия. Твое место не здесь, твое место в психушке! Сорок с лишним лет ты просидел в лагере и окончательно тронулся. Тебе никто не поверит. Я не верю ни одному твоему слову!
   – Я верю, – негромко вставил Алекс.
   Старик неожиданно улыбнулся, улыбнулся печальной и горькой улыбкой.
   – Существует одна старая проблема, древний вопрос, который веками пугал мою нацию, – сказал он. – Кто здесь еврей?
   Он поднялся со стула и повернулся к ним лицом.
   – Кто из вас мой сын? Ты? – Он указал на Дмитрия дрожащим пальцем. – Или ты? – Он повернулся к Алексу.
   Дыхание с трудом вырывалось из его груди. Виктор Вульф достал из кармана скомканный носовой платок и вытер им лоб.
   – Александр и Дмитрий, Дмитрий и Александр... – проговорил он задумчиво. Голос его звучал так тихо, что, казалось, он разговаривает с самим собой.
   – Вы оба мои сыновья. Один из вас мой сын по крови, другой – в душе. Это – гораздо больше того, на что я смел надеяться...
   Его ноги подогнулись, и он упал обратно на стул. Грудь его тяжело вздымалась, а дыхание было натужным и хриплым.
   Дмитрий шагнул к нему и поднял руку, потянувшись к отцу, однако быстро справился с собой и отвернулся. Алекс подошел к старику сзади и с нежностью положил ладони ему на плечи.
   – Ты все еще хочешь забрать его? – спросил Дмитрий, не оборачиваясь.

Эпилог

   Алекс Гордон и Виктор Вульф пересекли финскую границу сутки спустя. В Хельсинки их ждала Клаудия. В тот же денъ все трое сели на самолет, отправляющийся в Нью-Йорк. По возвращении в США Алекс немедленно написал рапорт об увольнении из ЦРУ и обратился в Университет Брауна с просьбой о преподавательской вакансии.
   Через две недели Дмитрий Морозов исчез из гостиницы в Вене. По некоторым сведениям, он перебежал на Запад.
   Шестнадцатого января в Персидском заливе начались боевые действия против Ирака. В результате поездка Горбачева в США была отложена на несколько месяцев. С исчезновением Дмитрия Морозова, бывшего движущей силой заговора против Горбачева, от покушения на жизнь советского лидера пришлось также отказаться. “Ястребы” из КГБ и армейской верхушки поспешно изменили свою стратегию и 19 августа 1991 года захватили власть в Москве, блокировав Горбачева в его крымской резиденции. Переворот, однако, был обречен с самого начала; без Морозова, самого решительного и безжалостного из заговорщиков, они продержались у власти совсем недолго.
   Конспираторы растерялись, когда Борис Ельцин, первый президент Российской Федерации, призвал москвичей к активному противостоянию армии и КГБ. Хунта колебалась, не решаясь применить военную силу, и в конце концов капитулировала через шестьдесят часов после начала переворота.
   Огромная толпа разгневанных россиян промаршировала на Лубянскую площадь и скинула с постамента мрачную статую Феликса Дзержинского, основателя ВЧК и крестного отца КГБ.
   Драматические события в Москве только подтвердили правильность решения, принятого Соединенными Штатами накануне войны в Персидском заливе. В своей речи перед обеими палатами конгресса, встреченной бурными аплодисментами, президент Буш заявил, что он поддерживает проект “Звездных войн”. При этом он ссылался на мнение некоторых экспертов и аналитиков из Белого дома, утверждавших, что “перестройка” может неожиданно привести к обратным результатам, и тогда снова начнется “холодная война”.
   Через несколько дней после злополучного переворота в Москве Франко Гримальди был насмерть сбит машиной, водитель которой скрылся с места происшествия и так и не был найден, Генерал Олег Калинин вышел в отставку. Его биография, со множеством цензурных изъятий, была изложена в известной книге Владимира Дубровина. По этой книге даже был снят фильм, названный “Тайный борец за мир”.
   В июне в Сохо открылась персональная выставка Клаудии Гордон. Виктор Вульф с гордостью показывался публике рядом со своим портретом, написанным Клаудией. Его мемуары под названием “Тысяча смертей” должны были быть опубликованы следующей весной.
   Гости, пришедшие на открытие выставки, обратили внимание на то, что талия художницы слегка пополнела. Поздней осенью она должна была снова родить...