Страница:
– Вот такие вещи дают профессиональным детективам повод для беспокойства, сэр. Что, по вашему мнению, скажет на это суд, сэр? – промолвил № 1 таким голосом, что одноногий пират Джон Сильвер по сравнению с ним выглядел бы благовоспитанным, интеллигентным тихоней. «Сэр» он произносил как «сарррр», и звучало это у него как «ублюдок» или «подонок». Видимо, слово «сэр» лишь до известного предела означает вежливое обращение к собеседнику.
– Что он был щедрым и внимательным другом? – предположил я, искренне желая помочь. Из меня явно делали главного подозреваемого, потенциального убийцу, но, вместо того чтобы пугаться, я чувствовал себя до странности польщенным. В наши дни так редко кто-нибудь проявляет неподдельный интерес к твоей персоне. Кроме того, о тех убийцах, которых показывают в кино и по телевизору, говорят все, а я теперь практически поднялся до уровня их известности, пробился в заголовки воскресных выпусков желтой прессы: «На чистую воду: злобный интриган утопил друга» или «Обаятельный прожигатель жизни сказал: «Я сделал это, потому что он мне надоел». Я на миг почувствовал, что такое совершить некий поступок, найти в себе силы выбиться из толпы. Хотя, пожалуй, ничего подобного я не ощущал бы, если б убил Фарли на самом деле.
– Не люблю, когда мне лгут, сэр, – процедил № 1, пытаясь оказать на меня моральное давление. По-моему, тихая угроза всегда самая действенная, но № 1 явно сделал выбор в пользу громких эффектов.
– Мы не любим, когда нам лгут, – вступил № 2, решив, что заявление коллеги нуждается в поддержке.
– Тогда вы, наверное, ошиблись с выбором работы, – брякнул Джерард. Его любовь к правде, как я уже упоминал, иногда существенно отягощает нашу дружбу. Сам он, разумеется, полагал, что удачно сострил, ибо после рассказывал об этом Лидии раз пять, не меньше.
Я позволил себе еле заметно ухмыльнуться (когда меня тянет ухмыльнуться, я пытаюсь сдержаться и в результате выгляжу довольно глупо). Клянусь, я видел, как при этом оба полицейских взялись за дубинки, хотя никаких дубинок при них в помине не было.
Детектив № 1 отстранился.
– В беседе со следователем Эрроусмит вы сказали, что мистер Фарли пробыл в воде не более двенадцати часов. Откуда вы это знали?
– Не знал, а только предположил, что он покончил с собой накануне вечером.
– Почему?
– Ну, он вряд ли решился бы на самоубийство до выходных, верно? – подал голос Джерард.
– Но почему?
Полицейские были явно озадачены.
– Потому что пропустил бы субботний вечер.
При других обстоятельствах я бы непременно заметил, что субботний вечер в парке развлечений «Золотые пески» в Пэдстоу или где там он был скорее способен подтолкнуть человека к встрече с вечностью, но сейчас решил придержать язык.
Сыщики переглянулись.
– Почему вы думаете, будто в ту субботу он планировал идти развлекаться? – спросил № 2.
– Планировал? Что вы имеете в виду? – удивился Джерард.
«Резонно», – подумал я.
– Планировал. Готовился, настраивался.
– Да не стал бы он планировать, правда, Гарри?
Наши гости перестали что-либо понимать.
– А почему он не стал бы планировать?
Здесь я счел полезным вмешаться:
– Мы… он… в этом смысле ничего не планировал. Просто ждал, кто позвонит.
О таком легкомысленном отношении к договоренностям полицейские имели весьма смутное представление.
№ 1, с вымученным терпением школьного учителя старой закалки, вынужденного преподавать на демократических началах, предпринял еще одну попытку:
– Тем не менее вы знали, что он куда-то собирается. Откуда?
– Потому что дело было в субботу вечером, – сказал Джерард, а я из мужской солидарности кивнул.
– Вы хотите сказать, что этот парень в возрасте тридцати двух лет каждую субботу ходил развлекаться?
– Да, – ответил Джерард.
– Куда? – спросил № 1.
– Куда угодно, – пожал плечами Джерард. – В основном на вечеринки и в клубы. Где дискотеки.
Последнее слово он произнес с нажимом; так, наверное, белые поселенцы объясняли появление «железного коня» угнетенным массам, ранее известным как краснокожие индейцы. Я задумался о враждебном отношении Джерарда к полиции; не столько о причинах – у него они почти такие же, как у меня, плюс вечное ворчание о пустых разговорах, не имеющих к нему никакого отношения, – но о его мудрости и, более того, об откровенной смелости. Пойти на риск в представлении Джерарда значит купить две пинты молока вместо одной и молиться, чтобы мы успели выпить его прежде, чем оно скиснет. Тем не менее, похоже, как фельдшер он больше, чем я, привык иметь дело с полицией, которую по старинке величал «аппаратом государственных репрессий».
№ 1 сжал челюсти. № 2 скорбно глядел на чайник.
– Старейший гуляка в городе, а? – сказал № 1, имея в виду: «Самый умный, что ли?» Его определенно пугал образ жизни покойного Фарли, ныне трупа.
Только тут я впервые поднял глаза на наших гостей. В своем описании постараюсь быть добрым. Как я уже упоминал, оба они были толстыми, но не рыхлыми, а мощными и крепко сбитыми. Перейти дорогу кому-либо из них лично мне не хотелось бы. Их толщина была результатом еды на бегу, килограммов готовых котлет и литров пива бессонными ночами на работе. То была толщина функциональная, необходимая, чтобы припереть преступника к стене или загородить собой дверной проем. Мне они были настолько несимпатичны, что я не мог взять в толк, как им удается играть в «хорошего следователя и плохого следователя». А может, они играли в плохого и очень плохого следователя, хотя лично я не взялся бы угадать, кто из них есть кто.
№ 1 был плешив. Голова его напоминала типичную болотную кочку: волосы буйно топорщились по краям абсолютно гладкой выпуклости. Точно в качестве реванша за позорно голую макушку, растительность над верхней губой была на диво пышна и обильна. Есть люди, от роду обреченные быть лысыми; другие лысеют из-за стрессов и недостатка ухода за волосами, а на некоторых эта напасть наваливается вдруг, в особенности после скучных одиноких ночей и ежегодных обедов в регби-клубе. № 1, похоже, облысел сознательно, ибо это соответствовало его внутреннему настрою, дождливым дням в переполненных народом городах и длинным очередям в супермаркетах после работы.
Главное, что людям типа детектива № 1 не нравится в таких, как я, – впечатление, будто мы смотрим на них свысока. Смотрел ли я сверху вниз на него? Думал ли, что я лучше его? О да, и был бы согласен пройти любые испытания, чтобы это доказать.
Он сбежал в захолустье – бог весть почему: потому что там тихо и спокойно или меньше машин и легче водить свою? В его планы не входило прятаться от людей вроде меня, хотя, разумеется, он этого захотел бы, если б общался с такими, как я, регулярно.
Я же сбежал из провинции именно для того, чтобы быть подальше от таких, как он. От их поступков, от мест, куда они ходят. Я не желал существовать рядом с обычными тружениками, на которых держится наша страна. Среди них я вырос, в поте лица зарабатывал на пропитание, и вот он я – какой есть. Хочу жить в Лондоне, якшаться с кучкой самовлюбленных оболтусов с телевидения, которые ни малейшего понятия не имеют о том, что такое вкалывать с утра до вечера. Не хочу испытывать гордость за честный труд, хочу легкой жизни. Каждому свое, понимаете ли.
Смотря в лицо полисмену, я пытался найти в нем доброту, ум или искренность, но вместо того понял ужасную вещь. № 1 был примерно моих лет, может, даже моложе. Я невольно поднес руку к волосам – к моему облегчению, они были на месте, разве только чересчур густы и даже роскошны.
В наше время возраст больше, чем когда-либо, – дело добровольное, и детектив № 1 явно выбрал себе средний возраст. А что выбрал я, даже не знаю… Тут он заметил, что я на него смотрю.
– Сэр, могу я задать вам вопрос?
Я удержался от искушения ответить: «Вы уже задали» – это было бы неуместно и вовсе не смешно.
– Да.
– Состоял ли кто-либо из вас в гомосексуальной связи с мистером Фарли?
Я моментально отвел взгляд от лица № 1.
– Нет, мы не «голубые». И он тоже не был.
Оба сыщика синхронно утопили подбородки в шейных складках и удивленно подняли брови.
– В самом деле, сэр?
– В самом деле, – отрезал Джерард, небрежно размахивая руками, как крыльями ветряной мельницы. Он обожал вертеть руками, ему это шло и девушкам нравилось, но сейчас это было абсолютно некстати.
– Вы уверены? – вкрадчиво осведомился № 1.
– Зачем нам лгать?
– Может, вам стыдно признаться, – пожал плечами № 1, будто речь шла о вещах совершенно очевидных.
– Стыдно нам не было бы. Мы не «голубые», но ничего против них не имеем. Чего не скажешь о вас, верно? Вероятно, считаете? – презрительно, как Элвис Пресли в фильме «Тюремный рок», осклабился Джерард.
– Нет, сэр, – с убийственной серьезностью ответствовал № 2. – У нас с детективом Аткинсом ориентация весьма смутная, и мы оба решили не скрывать этого от наших товарищей по службе.
– Хорошо, – промямлил я, не понимая, шутит он или нет. Теперь он нравился мне намного больше.
– Ладно, Джон, кончай эту бодягу, переходи к делу, – сказал № 1, детектив Аткинс.
– Сейчас перейду, – с металлом в голосе посулил № 2. Металла, по моему разумению, было как раз достаточно, чтобы закончить эту бодягу. Он открыл серый пластиковый портфельчик и достал оттуда аккуратно вскрытый конверт, обернутый в целлофан.
– Это письмо, сэр, мы извлекли из почтового ящика мистера Фарли. Пожалуйста, взгляните на него, не открывая пакета.
Он передал письмо Джерарду. Тот внимательно осмотрел конверт, от старания подперев языком нижнюю губу, затем запустил руку в джинсы, задумчиво почесал промежность; покачался взад-вперед, как раввин на молитве у Стены плача.
– Письмо мое, – изрек он и потупился с глубоко виноватым видом.
№ 2 достал из портфеля еще какой-то листок бумаги.
– Потрудитесь прочесть фотокопию вашего письма и сказать нам, как мог бы истолковать его разумный человек.
«Пожалуй, для Джерарда это будет трудновато, – подумал я, – неблагоразумие для него было образом жизни».
– «Сукин ты сын, я хочу тебя прикончить. Ты меня в последний раз так опускаешь. Впредь берегись. «Из дружеской постели ненависть всего жарче». P. S. Верни альбом «Верв», – прочел Джерард, безуспешно стараясь, чтобы читаемое звучало приятно, если не хвалебно.
– Позвольте узнать ваше мнение: как мы должны это трактовать? – продолжал № 1 тему, начатую № 2.
– Я был на него очень зол. Он обещал помочь мне вернуть мою девушку и не помог. По-моему, мало похоже на почерк опытного преступника, а? Ну, написать человеку письмо с угрозами, а потом убить его.
– А вы что, опытный преступник?
– Нет, – обиделся Джерард, надменно глядя на № 2.
– В таком случае очень возможно, сэр, чтобы вы написали это письмо, а потом убили адресата, верно? Поскольку вы обычный лондонский педик, а не криминальный гений, вы вполне могли допустить ошибку, правда же? Вот что думаю я. Вам светит пожизненное заключение.
Последние два слова № 2 сбили с Джерарда всю спесь. Он погрустнел и сник – совсем как наш пес, когда мы накормили его несвежим цыпленком.
– Я не убивал его, я был на работе, – внезапно осипшим голосом сказал он. – И я не «голубой».
– При том что вы медбрат, – веско заметил № 1, будто представляя неопровержимую улику.
– Фельдшер, – не сдавался Джерард.
– Вот как, – слегка расстроился № 1, вычеркнув что-то у себя в блокноте, и вернулся к письму.
– «Из дружеской постели ненависть всего жарче»? Что вы хотели этим сказать? Почему постель, сэр? Зачем вы упоминаете о постели?
– Это цитата.
– Откуда? Нам нужна полная информация, – заявил № 1.
– Приятно слышать, – вставил я.
– Сильно умных, сэр, не любит никто, – сквозь зубы процедил № 2.
Вот и неправда. Я люблю. Вообще из всех человеческих качеств считаю ум наиболее достойным восхищения, но в данный момент решил воздержаться от спора.
– Это цитата из стихотворения, – сказал Джерард.
– Кто написал? – спросил № 2.
– Я, – тихо ответил Джерард. Пес, который опять зашел в кухню, бросил на него тревожный вопрошающий взгляд.
– И давно? – поинтересовался № 2.
– Еще в школе, – покаянно признался Джерард.
– Так какая же это тогда цитата, мать вашу? – встрял я.
– Сэр, вопросы задаем мы, – оборвал меня № 2.
– Извините.
Детективу № 1, как видно, очень не хотелось далеко уходить от темы гомосексуализма. По-моему, он куда более настойчиво добивался от нас признания нашей нетрадиционной ориентации, чем выяснял обстоятельства смерти Фарли.
– Вы отдаете себе отчет, джентльмены, что образ жизни, о котором вы рассказываете, полностью подходит для гомосексуалиста? По нашим сведениям, «голубые» регулярно посещают ДИСКОТЕКИ и слушают именно такую музыку, о которой у вас говорится здесь, – он постучал пальцем по прикрепленному к магнитной доске билету на вечер – что-то насчет «забойного музона», – который я повесил на видном месте, чтобы достать Джерарда, неспособного понять, как играть музыку без гитар, – часто бывают хорошо обеспечены материально, поскольку не имеют детей (вот это сомнительно – я имею в виду наше материальное благополучие), и, несмотря на беспорядочную половую жизнь, заводят длительные романы, зачастую сожительствуя с фактическими супругами.
И он повел рукой в нашу с Джерардом сторону.
– Идите вы на хрен! – заорал я. – Педик так педик, я не возражаю, но, если бы и так, я бы нашел себе кого получше!
– На хрен, на хрен, – поддержал меня Джерард. Я заметил, что мы оба начали сквернословить. Во время беседы с представителями власти мы сознательно или невольно сдерживались, но предположение, что мы любовники, заставило нас играть роль крутых парней – роль, абсолютно нам чуждую.
– Значит, мы расцениваем это как несогласие, – подытожил явно потрясенный № 2.
– Расценивайте, – бросил Джерард. – Слушайте, у нас у обоих железное алиби на время смерти Фарли, мы оба любили его, хотя иногда я на него и злился, и нам обоим очень жаль, что он умер.
– Алиби, – протянул № 1. – Интересные вы слова подбираете.
Тут я решил применить тактику, которую матери, мало знающие о скачках и изломах психики подростков, рекомендуют при встрече с задирами: не обращать на них внимания, тогда сами отстанут.
– Так проверьте, – предложил Джерард.
– Вот это будьте спокойны, – заверил № 1. – Проверим. А вы, ребята, с этой минуты далеко не сбегайте. Будьте там, где мы точно сможем вас найти.
– Мы свяжемся с вами, когда понадобится опознать тело, – сказал № 2 и повернулся к товарищу: – Пошли, Джордж. Только время с этими педрилами теряем. Из них ни один не способен обеими руками нащупать собственную задницу, не то что убить человека.
Он сунул копию письма и конверт обратно в портфель. Странно, его презрение меня задело. Почему мнение этого копа для меня что-то значит?
– Легко купить билеты на «Звездный экспресс»? – спросил детектив № 1.
– Понятия не имею, – честно ответил я. Джерард пожал плечами, гадая, не сменилась ли тактика «хороший полицейский – плохой полицейский» другой: «плохой полицейский – ненормальный полицейский».
– Я и не думал, что вы, подружки, знаете, – улыбаясь, заметил № 1, когда мы с псом провожали его до дверей. Я так и не понял, почему мой недостаток музыкального вкуса выдает во мне гомосексуалиста, но я все-таки в полиции не работаю.
– Мы позвоним еще раз, когда проведем обыск его квартиры, – сказал на прощание № 2.
– Да, конечно, – кивнул я, думая, встретят ли они Элис и что она расскажет им о нашем визите.
6
– Что он был щедрым и внимательным другом? – предположил я, искренне желая помочь. Из меня явно делали главного подозреваемого, потенциального убийцу, но, вместо того чтобы пугаться, я чувствовал себя до странности польщенным. В наши дни так редко кто-нибудь проявляет неподдельный интерес к твоей персоне. Кроме того, о тех убийцах, которых показывают в кино и по телевизору, говорят все, а я теперь практически поднялся до уровня их известности, пробился в заголовки воскресных выпусков желтой прессы: «На чистую воду: злобный интриган утопил друга» или «Обаятельный прожигатель жизни сказал: «Я сделал это, потому что он мне надоел». Я на миг почувствовал, что такое совершить некий поступок, найти в себе силы выбиться из толпы. Хотя, пожалуй, ничего подобного я не ощущал бы, если б убил Фарли на самом деле.
– Не люблю, когда мне лгут, сэр, – процедил № 1, пытаясь оказать на меня моральное давление. По-моему, тихая угроза всегда самая действенная, но № 1 явно сделал выбор в пользу громких эффектов.
– Мы не любим, когда нам лгут, – вступил № 2, решив, что заявление коллеги нуждается в поддержке.
– Тогда вы, наверное, ошиблись с выбором работы, – брякнул Джерард. Его любовь к правде, как я уже упоминал, иногда существенно отягощает нашу дружбу. Сам он, разумеется, полагал, что удачно сострил, ибо после рассказывал об этом Лидии раз пять, не меньше.
Я позволил себе еле заметно ухмыльнуться (когда меня тянет ухмыльнуться, я пытаюсь сдержаться и в результате выгляжу довольно глупо). Клянусь, я видел, как при этом оба полицейских взялись за дубинки, хотя никаких дубинок при них в помине не было.
Детектив № 1 отстранился.
– В беседе со следователем Эрроусмит вы сказали, что мистер Фарли пробыл в воде не более двенадцати часов. Откуда вы это знали?
– Не знал, а только предположил, что он покончил с собой накануне вечером.
– Почему?
– Ну, он вряд ли решился бы на самоубийство до выходных, верно? – подал голос Джерард.
– Но почему?
Полицейские были явно озадачены.
– Потому что пропустил бы субботний вечер.
При других обстоятельствах я бы непременно заметил, что субботний вечер в парке развлечений «Золотые пески» в Пэдстоу или где там он был скорее способен подтолкнуть человека к встрече с вечностью, но сейчас решил придержать язык.
Сыщики переглянулись.
– Почему вы думаете, будто в ту субботу он планировал идти развлекаться? – спросил № 2.
– Планировал? Что вы имеете в виду? – удивился Джерард.
«Резонно», – подумал я.
– Планировал. Готовился, настраивался.
– Да не стал бы он планировать, правда, Гарри?
Наши гости перестали что-либо понимать.
– А почему он не стал бы планировать?
Здесь я счел полезным вмешаться:
– Мы… он… в этом смысле ничего не планировал. Просто ждал, кто позвонит.
О таком легкомысленном отношении к договоренностям полицейские имели весьма смутное представление.
№ 1, с вымученным терпением школьного учителя старой закалки, вынужденного преподавать на демократических началах, предпринял еще одну попытку:
– Тем не менее вы знали, что он куда-то собирается. Откуда?
– Потому что дело было в субботу вечером, – сказал Джерард, а я из мужской солидарности кивнул.
– Вы хотите сказать, что этот парень в возрасте тридцати двух лет каждую субботу ходил развлекаться?
– Да, – ответил Джерард.
– Куда? – спросил № 1.
– Куда угодно, – пожал плечами Джерард. – В основном на вечеринки и в клубы. Где дискотеки.
Последнее слово он произнес с нажимом; так, наверное, белые поселенцы объясняли появление «железного коня» угнетенным массам, ранее известным как краснокожие индейцы. Я задумался о враждебном отношении Джерарда к полиции; не столько о причинах – у него они почти такие же, как у меня, плюс вечное ворчание о пустых разговорах, не имеющих к нему никакого отношения, – но о его мудрости и, более того, об откровенной смелости. Пойти на риск в представлении Джерарда значит купить две пинты молока вместо одной и молиться, чтобы мы успели выпить его прежде, чем оно скиснет. Тем не менее, похоже, как фельдшер он больше, чем я, привык иметь дело с полицией, которую по старинке величал «аппаратом государственных репрессий».
№ 1 сжал челюсти. № 2 скорбно глядел на чайник.
– Старейший гуляка в городе, а? – сказал № 1, имея в виду: «Самый умный, что ли?» Его определенно пугал образ жизни покойного Фарли, ныне трупа.
Только тут я впервые поднял глаза на наших гостей. В своем описании постараюсь быть добрым. Как я уже упоминал, оба они были толстыми, но не рыхлыми, а мощными и крепко сбитыми. Перейти дорогу кому-либо из них лично мне не хотелось бы. Их толщина была результатом еды на бегу, килограммов готовых котлет и литров пива бессонными ночами на работе. То была толщина функциональная, необходимая, чтобы припереть преступника к стене или загородить собой дверной проем. Мне они были настолько несимпатичны, что я не мог взять в толк, как им удается играть в «хорошего следователя и плохого следователя». А может, они играли в плохого и очень плохого следователя, хотя лично я не взялся бы угадать, кто из них есть кто.
№ 1 был плешив. Голова его напоминала типичную болотную кочку: волосы буйно топорщились по краям абсолютно гладкой выпуклости. Точно в качестве реванша за позорно голую макушку, растительность над верхней губой была на диво пышна и обильна. Есть люди, от роду обреченные быть лысыми; другие лысеют из-за стрессов и недостатка ухода за волосами, а на некоторых эта напасть наваливается вдруг, в особенности после скучных одиноких ночей и ежегодных обедов в регби-клубе. № 1, похоже, облысел сознательно, ибо это соответствовало его внутреннему настрою, дождливым дням в переполненных народом городах и длинным очередям в супермаркетах после работы.
Главное, что людям типа детектива № 1 не нравится в таких, как я, – впечатление, будто мы смотрим на них свысока. Смотрел ли я сверху вниз на него? Думал ли, что я лучше его? О да, и был бы согласен пройти любые испытания, чтобы это доказать.
Он сбежал в захолустье – бог весть почему: потому что там тихо и спокойно или меньше машин и легче водить свою? В его планы не входило прятаться от людей вроде меня, хотя, разумеется, он этого захотел бы, если б общался с такими, как я, регулярно.
Я же сбежал из провинции именно для того, чтобы быть подальше от таких, как он. От их поступков, от мест, куда они ходят. Я не желал существовать рядом с обычными тружениками, на которых держится наша страна. Среди них я вырос, в поте лица зарабатывал на пропитание, и вот он я – какой есть. Хочу жить в Лондоне, якшаться с кучкой самовлюбленных оболтусов с телевидения, которые ни малейшего понятия не имеют о том, что такое вкалывать с утра до вечера. Не хочу испытывать гордость за честный труд, хочу легкой жизни. Каждому свое, понимаете ли.
Смотря в лицо полисмену, я пытался найти в нем доброту, ум или искренность, но вместо того понял ужасную вещь. № 1 был примерно моих лет, может, даже моложе. Я невольно поднес руку к волосам – к моему облегчению, они были на месте, разве только чересчур густы и даже роскошны.
В наше время возраст больше, чем когда-либо, – дело добровольное, и детектив № 1 явно выбрал себе средний возраст. А что выбрал я, даже не знаю… Тут он заметил, что я на него смотрю.
– Сэр, могу я задать вам вопрос?
Я удержался от искушения ответить: «Вы уже задали» – это было бы неуместно и вовсе не смешно.
– Да.
– Состоял ли кто-либо из вас в гомосексуальной связи с мистером Фарли?
Я моментально отвел взгляд от лица № 1.
– Нет, мы не «голубые». И он тоже не был.
Оба сыщика синхронно утопили подбородки в шейных складках и удивленно подняли брови.
– В самом деле, сэр?
– В самом деле, – отрезал Джерард, небрежно размахивая руками, как крыльями ветряной мельницы. Он обожал вертеть руками, ему это шло и девушкам нравилось, но сейчас это было абсолютно некстати.
– Вы уверены? – вкрадчиво осведомился № 1.
– Зачем нам лгать?
– Может, вам стыдно признаться, – пожал плечами № 1, будто речь шла о вещах совершенно очевидных.
– Стыдно нам не было бы. Мы не «голубые», но ничего против них не имеем. Чего не скажешь о вас, верно? Вероятно, считаете? – презрительно, как Элвис Пресли в фильме «Тюремный рок», осклабился Джерард.
– Нет, сэр, – с убийственной серьезностью ответствовал № 2. – У нас с детективом Аткинсом ориентация весьма смутная, и мы оба решили не скрывать этого от наших товарищей по службе.
– Хорошо, – промямлил я, не понимая, шутит он или нет. Теперь он нравился мне намного больше.
– Ладно, Джон, кончай эту бодягу, переходи к делу, – сказал № 1, детектив Аткинс.
– Сейчас перейду, – с металлом в голосе посулил № 2. Металла, по моему разумению, было как раз достаточно, чтобы закончить эту бодягу. Он открыл серый пластиковый портфельчик и достал оттуда аккуратно вскрытый конверт, обернутый в целлофан.
– Это письмо, сэр, мы извлекли из почтового ящика мистера Фарли. Пожалуйста, взгляните на него, не открывая пакета.
Он передал письмо Джерарду. Тот внимательно осмотрел конверт, от старания подперев языком нижнюю губу, затем запустил руку в джинсы, задумчиво почесал промежность; покачался взад-вперед, как раввин на молитве у Стены плача.
– Письмо мое, – изрек он и потупился с глубоко виноватым видом.
№ 2 достал из портфеля еще какой-то листок бумаги.
– Потрудитесь прочесть фотокопию вашего письма и сказать нам, как мог бы истолковать его разумный человек.
«Пожалуй, для Джерарда это будет трудновато, – подумал я, – неблагоразумие для него было образом жизни».
– «Сукин ты сын, я хочу тебя прикончить. Ты меня в последний раз так опускаешь. Впредь берегись. «Из дружеской постели ненависть всего жарче». P. S. Верни альбом «Верв», – прочел Джерард, безуспешно стараясь, чтобы читаемое звучало приятно, если не хвалебно.
– Позвольте узнать ваше мнение: как мы должны это трактовать? – продолжал № 1 тему, начатую № 2.
– Я был на него очень зол. Он обещал помочь мне вернуть мою девушку и не помог. По-моему, мало похоже на почерк опытного преступника, а? Ну, написать человеку письмо с угрозами, а потом убить его.
– А вы что, опытный преступник?
– Нет, – обиделся Джерард, надменно глядя на № 2.
– В таком случае очень возможно, сэр, чтобы вы написали это письмо, а потом убили адресата, верно? Поскольку вы обычный лондонский педик, а не криминальный гений, вы вполне могли допустить ошибку, правда же? Вот что думаю я. Вам светит пожизненное заключение.
Последние два слова № 2 сбили с Джерарда всю спесь. Он погрустнел и сник – совсем как наш пес, когда мы накормили его несвежим цыпленком.
– Я не убивал его, я был на работе, – внезапно осипшим голосом сказал он. – И я не «голубой».
– При том что вы медбрат, – веско заметил № 1, будто представляя неопровержимую улику.
– Фельдшер, – не сдавался Джерард.
– Вот как, – слегка расстроился № 1, вычеркнув что-то у себя в блокноте, и вернулся к письму.
– «Из дружеской постели ненависть всего жарче»? Что вы хотели этим сказать? Почему постель, сэр? Зачем вы упоминаете о постели?
– Это цитата.
– Откуда? Нам нужна полная информация, – заявил № 1.
– Приятно слышать, – вставил я.
– Сильно умных, сэр, не любит никто, – сквозь зубы процедил № 2.
Вот и неправда. Я люблю. Вообще из всех человеческих качеств считаю ум наиболее достойным восхищения, но в данный момент решил воздержаться от спора.
– Это цитата из стихотворения, – сказал Джерард.
– Кто написал? – спросил № 2.
– Я, – тихо ответил Джерард. Пес, который опять зашел в кухню, бросил на него тревожный вопрошающий взгляд.
– И давно? – поинтересовался № 2.
– Еще в школе, – покаянно признался Джерард.
– Так какая же это тогда цитата, мать вашу? – встрял я.
– Сэр, вопросы задаем мы, – оборвал меня № 2.
– Извините.
Детективу № 1, как видно, очень не хотелось далеко уходить от темы гомосексуализма. По-моему, он куда более настойчиво добивался от нас признания нашей нетрадиционной ориентации, чем выяснял обстоятельства смерти Фарли.
– Вы отдаете себе отчет, джентльмены, что образ жизни, о котором вы рассказываете, полностью подходит для гомосексуалиста? По нашим сведениям, «голубые» регулярно посещают ДИСКОТЕКИ и слушают именно такую музыку, о которой у вас говорится здесь, – он постучал пальцем по прикрепленному к магнитной доске билету на вечер – что-то насчет «забойного музона», – который я повесил на видном месте, чтобы достать Джерарда, неспособного понять, как играть музыку без гитар, – часто бывают хорошо обеспечены материально, поскольку не имеют детей (вот это сомнительно – я имею в виду наше материальное благополучие), и, несмотря на беспорядочную половую жизнь, заводят длительные романы, зачастую сожительствуя с фактическими супругами.
И он повел рукой в нашу с Джерардом сторону.
– Идите вы на хрен! – заорал я. – Педик так педик, я не возражаю, но, если бы и так, я бы нашел себе кого получше!
– На хрен, на хрен, – поддержал меня Джерард. Я заметил, что мы оба начали сквернословить. Во время беседы с представителями власти мы сознательно или невольно сдерживались, но предположение, что мы любовники, заставило нас играть роль крутых парней – роль, абсолютно нам чуждую.
– Значит, мы расцениваем это как несогласие, – подытожил явно потрясенный № 2.
– Расценивайте, – бросил Джерард. – Слушайте, у нас у обоих железное алиби на время смерти Фарли, мы оба любили его, хотя иногда я на него и злился, и нам обоим очень жаль, что он умер.
– Алиби, – протянул № 1. – Интересные вы слова подбираете.
Тут я решил применить тактику, которую матери, мало знающие о скачках и изломах психики подростков, рекомендуют при встрече с задирами: не обращать на них внимания, тогда сами отстанут.
– Так проверьте, – предложил Джерард.
– Вот это будьте спокойны, – заверил № 1. – Проверим. А вы, ребята, с этой минуты далеко не сбегайте. Будьте там, где мы точно сможем вас найти.
– Мы свяжемся с вами, когда понадобится опознать тело, – сказал № 2 и повернулся к товарищу: – Пошли, Джордж. Только время с этими педрилами теряем. Из них ни один не способен обеими руками нащупать собственную задницу, не то что убить человека.
Он сунул копию письма и конверт обратно в портфель. Странно, его презрение меня задело. Почему мнение этого копа для меня что-то значит?
– Легко купить билеты на «Звездный экспресс»? – спросил детектив № 1.
– Понятия не имею, – честно ответил я. Джерард пожал плечами, гадая, не сменилась ли тактика «хороший полицейский – плохой полицейский» другой: «плохой полицейский – ненормальный полицейский».
– Я и не думал, что вы, подружки, знаете, – улыбаясь, заметил № 1, когда мы с псом провожали его до дверей. Я так и не понял, почему мой недостаток музыкального вкуса выдает во мне гомосексуалиста, но я все-таки в полиции не работаю.
– Мы позвоним еще раз, когда проведем обыск его квартиры, – сказал на прощание № 2.
– Да, конечно, – кивнул я, думая, встретят ли они Элис и что она расскажет им о нашем визите.
6
ТЕ ПЕРЛЫ, ЧТО ЕГО ГЛАЗАМИ БЫЛИ
С той самой минуты, как мы с Элис расстались, мысль о следующей встрече сильно беспокоила меня, но по мере приближения назначенного дня, точнее, утра похорон Фарли во мне начало нарастать ощущение, близкое к ожиданию результатов экзамена на водительские права. И это было совсем не плохо.
Работа стала на удивление интересной, поскольку отвлекала от мыслей об Элис, и я даже обнаружил в себе странную способность заниматься делом в течение целого часа. За неделю я умудрился отснять четыре сюжета о гениях жалобы, королях неудачных покупок и великолепных жертвах системы обслуживания. Взрывающиеся фритюрницы и зловеще тикающие электрокофеварки если и не будили во мне любопытство, то хотя бы отвлекали внимание, не вызывая немедленного желания сбежать куда глаза глядят. Я даже выбил у Федерации профессиональных строителей согласие обнародовать имена недобросовестных работников – в частности, того работника, что обобрал до последнего винтика нас с Джерардом. Как-то вечером – разумеется, за компанию с шефом, – я трудился сверхурочно. Все, что угодно, лишь бы не думать об Элис.
Я знал: похороны – мой главный шанс, тут либо пан, либо пропал. Там можно, по меньшей мере, назначить Элис свидание, хотя, конечно, трудно придумать для этого худшее время и место. Я старался учесть все возможные мелочи.
Придя домой, я брался за модные журналы для мужчин, проглядывая страницу за страницей в поисках идеального прикида для похорон. Специально на эту тему ничего найти не удалось, но через неделю я получил примерное представление о том, что из черного принято носить. Позвонил даже в журнал «GQ», где мне сказали, что для траурных костюмов «в моде приколы» и что они могли бы подобрать мне что-нибудь достойное по предварительному заказу месяца через три-четыре. Мне это не подходило, но по крайней мере я туда позвонил, хотя, как мне кажется, во время разговора в трубке слышалось сдавленное хихиканье. Уж не знаю, что они там имели в виду под «приколами»; мелькнувшие в моем воображении картины вряд ли соответствовали требованиям хорошего вкуса. Например, духовой оркестр, играющий мелодию из « Этого странного чувства».
Посещала меня и мысль позвонить Элис, узнать, как она там, или, точнее, показать, что вот я звоню узнать, как она там; но, договорившись о встрече, пусть даже на похоронах, я не хотел давать ей шансов к отступлению. Джерард ей звонить не стал бы – в основном потому, что узнавать телефон Фарли ему пришлось бы у меня, да и потом, он не придумал бы, что сказать ей. Меня подмывало выяснить, приходили ли к ней из полиции, но мое общение с ней эти мрачные, подозрительные люди могли расценить как тайный сговор.
Трудно было найти человека, располагавшего временем для перевозки тела Фарли из Корнуолла, поэтому мучиться выбором одежды я мог почти месяц – или, скорее, не мучиться, а волевым движением оставить солидную сумму в магазине, где вкусу продавца можно доверять.
От того, о чем пойдет речь ниже, вам, возможно, будет противно. Пожалуй, теперь противно и мне самому, но, поверьте, в данный момент это последний писк моды. Я знаю, что говорю: не ограничившись информацией мужских журналов, я позвонил еще в пару модельных агентств, представившись корреспондентом «GQ», и спросил, какие советы они могут дать насчет мужских костюмов, ни в коем случае не забыв поинтересоваться, что лучше смотрится на представительных (толстых) мужчинах, чтобы и мне подошло.
Я выбрал угольно-черную однобортную тройку от Спенсера – элегантный жилет с высокой застежкой, который можно купить, по-моему, исключительно на Кингз-роуд, черную шелковую рубашку и черный шелковый галстук – оттуда же – и черные ботинки от Челси. Весь комплект обошелся менее чем в 800 фунтов, но чувствовал я себя в нем превосходно. На палец нацепил серебряную печатку со звездой – дань китчевому стилю семидесятых, недавно опять вошедшему в моду. Еще хотел приобрести маленькую французскую сумочку-визитку, чтобы дополнить наряд (именно это советовали журналы), но пребывал под впечатлением уверенности тех двух полицейских, этих одетых в синее жирных амбалов, в моей гомосексуальности и смеха в трубке во время разговора с «GQ» и не стал. Странно, что это меня занимало, но, наверное, с детства внушенное мнение о «голубых» как о низших существах приводит к некой остаточной гомофобии, пусть даже я рад был бы избавиться от нее. До сих пор не выношу прилюдно целующихся и держащихся за руки мужчин, хотя, с другой стороны, наблюдать, как занимаются этим смешанные пары, мне нравится ничуть не больше. В общем, гомосексуалистом я бы стал… Нет, если уж выбирать, то бисексуалом. Это бесконечно повысило бы мои шансы на успех, но смелости или воли, чтобы попробовать, у меня никогда не хватит. Как говорил один мой школьный учитель, кишка тонка.
Уходя от темы – правильно, я ведь не «голубой», и хватит об этом, – и возвращаясь к одежде, в глубине души я подумывал взять кредит в банке и купить себе что-нибудь от Армани или другого столь же пафосного модельера, но побоялся, что Элис сочтет меня пижоном, а пижонство и китч – две большие разницы. Новое платье короля – образец хорошего вкуса, когда все им восхищаются; пижонство – когда люди понимают, что никакого платья нет. А китч – когда все мы решаем, будто ходить голыми весело, и ничего кроме.
Золотое правило, которому надо безоговорочно следовать, чтобы не попасть впросак, таково: некоторое время мода должна служить верхом безвкусицы, по крайней мере, у нас в Британии. Одежда от Армани для меня пока что пижонство только из-за того, какие люди у него одеваются. Не то чтобы я зарекался носить вещи от Армани, но подожду, пока они из пижонских станут китчевыми.
Что меня изумляет в настоящих богачах, которых я периодически наблюдаю во время прогулок по Челси, так это их одинаковость. Разумеется, даже среди них попадаются люди творческие и интересные, но почему-то все они предпочитают тратить деньги на один и тот же набор: Армани, «Лендровер», «Харлей-Дэвидсон», Шанель, причем, как правило, выглядят ужасно. Синие пиджаки для мужчин, свитера со спущенными плечами для женщин, яхт-клубные мокасины на каждый день, туфли от Черч или Джимми Чу на выход. Просто удивительно, что люди, которым деньги дают неслыханную во всей истории свободу, мирятся со столькими ограничениями.
У богатых есть деньги, а остальным приходится довольствоваться стилем. Со времен юношеского увлечения панк-роком во мне осталась крупица элитарного высокомерия – и некоторая убежденность в том, что, если вы уже о чем-либо слышали, значит, оно уже вышло из моды. Как я уже сказал, то же самое в клубах: горячая новость нынешней недели к неделе следующей уже безнадежно остывает. Цель одежды – как можно полнее выражать индивидуальность, но в еще большей степени – доказывать, что вы принадлежите к некоему кругу избранных и носите не то, в чем проводит субботний вечер каждый биржевой маклер. При всем при том по большей части я выгляжу как мешок с дерьмом и в свет выхожу в тех же заношенных, затрапезных и немодных шмотках, что и на работу.
Где хоронить Фарли, мы не знали. Для человека, настолько лишенного корней, казалось подходящим любое место, кроме разве что женского туалета в ночном клубе «Сплетни», где его пепел использовали бы вместо понюшки кокаина. Не было в нашем отечестве поля, над которым этот пепел хотелось бы развеять, не было знакомого с детства уголка, где нашему другу приятно было бы упокоиться. Мы понятия не имели, где похоронены его родители, и, хоть знали, что родом он приблизительно из Хетфордшира, выяснять это казалось нам совершенно излишним. О родителях он в жизни словом не обмолвился, так с чего вдруг после смерти ему будет приятно их общество? Люди, которых хоронят рядом с родственниками, для меня вообще неразрешимая загадка: их вечность, должно быть, похожа на нескончаемый семейный рождественский праздник – постараться не огорчить бабушку спорами, какую программу райского телевидения включить, и все время думать, какую часть жизни, если это слово здесь уместно, можно открыть родственникам, не вызвав их беспокойства и неудовольствия.
Корнуолл казался вполне приличным местом, поскольку там Фарли утонул, и нам не пришлось бы перевозить тело в Лондон, но я не собирался обрекать Фарли на вечное поселение в каком-нибудь «дивном уголке», в окружении пластмассовых эльфов и четырех поколений идиотов-отдыхающих, включая годовалых младенцев с серьгами в ушах.
Поэтому мы остановили выбор на Брикстоне, предположив, что там, где Фарли нравилось жить, он не был бы против и упокоиться.
Повертевшись дня три-четыре вокруг нас и день походив за нами хвостом, полиция с сожалением закрыла дело Фарли. Детектив № 2 звонил через два дня после первой беседы и спрашивал, почему Джерард утром уклонился от встречи с ним, прыгнув в автобус. Джерард объяснил, что ни от чего не уклонялся, а просто спешил на работу и хотел успеть на автобус до метро, поскольку для велосипеда на улице было слишком мокро. № 2 что-то пробурчал, задал еще пару вопросов, а потом спросил, где идет «Мышеловка». Я слышал, как Джерард говорит: «Посмотрите в «Тайм», там есть афиша», «взаимно» – и, перед тем как положить трубку, – «полисмен понял».
По словам Джерарда, детектив № 2 просил одного из нас поехать в Корнуолл на опознание тела, чего мне делать не очень хотелось. По моему глубокому убеждению, Джерард, давно привыкший к жутким и безобразным смертям, психологически подходил для этого тяжкого дела куда лучше, чем я. Джерард буркнул, что мне, дескать, пора познакомиться с настоящей жизнью, но я искренне не понимал, что полезного и поучительного могу почерпнуть от вида смерти и разложения. Точно так же не понимаю книг и фильмов о серийных убийцах или типах, делающих гадости другим. Как социальное явление убийцы не более интересны, чем малолетние поп-звезды, разве только чуть менее неприятны и наделены большей силой духа. Тем не менее их деяния не вызывают у меня ни малейшего любопытства.
Работа стала на удивление интересной, поскольку отвлекала от мыслей об Элис, и я даже обнаружил в себе странную способность заниматься делом в течение целого часа. За неделю я умудрился отснять четыре сюжета о гениях жалобы, королях неудачных покупок и великолепных жертвах системы обслуживания. Взрывающиеся фритюрницы и зловеще тикающие электрокофеварки если и не будили во мне любопытство, то хотя бы отвлекали внимание, не вызывая немедленного желания сбежать куда глаза глядят. Я даже выбил у Федерации профессиональных строителей согласие обнародовать имена недобросовестных работников – в частности, того работника, что обобрал до последнего винтика нас с Джерардом. Как-то вечером – разумеется, за компанию с шефом, – я трудился сверхурочно. Все, что угодно, лишь бы не думать об Элис.
Я знал: похороны – мой главный шанс, тут либо пан, либо пропал. Там можно, по меньшей мере, назначить Элис свидание, хотя, конечно, трудно придумать для этого худшее время и место. Я старался учесть все возможные мелочи.
Придя домой, я брался за модные журналы для мужчин, проглядывая страницу за страницей в поисках идеального прикида для похорон. Специально на эту тему ничего найти не удалось, но через неделю я получил примерное представление о том, что из черного принято носить. Позвонил даже в журнал «GQ», где мне сказали, что для траурных костюмов «в моде приколы» и что они могли бы подобрать мне что-нибудь достойное по предварительному заказу месяца через три-четыре. Мне это не подходило, но по крайней мере я туда позвонил, хотя, как мне кажется, во время разговора в трубке слышалось сдавленное хихиканье. Уж не знаю, что они там имели в виду под «приколами»; мелькнувшие в моем воображении картины вряд ли соответствовали требованиям хорошего вкуса. Например, духовой оркестр, играющий мелодию из « Этого странного чувства».
Посещала меня и мысль позвонить Элис, узнать, как она там, или, точнее, показать, что вот я звоню узнать, как она там; но, договорившись о встрече, пусть даже на похоронах, я не хотел давать ей шансов к отступлению. Джерард ей звонить не стал бы – в основном потому, что узнавать телефон Фарли ему пришлось бы у меня, да и потом, он не придумал бы, что сказать ей. Меня подмывало выяснить, приходили ли к ней из полиции, но мое общение с ней эти мрачные, подозрительные люди могли расценить как тайный сговор.
Трудно было найти человека, располагавшего временем для перевозки тела Фарли из Корнуолла, поэтому мучиться выбором одежды я мог почти месяц – или, скорее, не мучиться, а волевым движением оставить солидную сумму в магазине, где вкусу продавца можно доверять.
От того, о чем пойдет речь ниже, вам, возможно, будет противно. Пожалуй, теперь противно и мне самому, но, поверьте, в данный момент это последний писк моды. Я знаю, что говорю: не ограничившись информацией мужских журналов, я позвонил еще в пару модельных агентств, представившись корреспондентом «GQ», и спросил, какие советы они могут дать насчет мужских костюмов, ни в коем случае не забыв поинтересоваться, что лучше смотрится на представительных (толстых) мужчинах, чтобы и мне подошло.
Я выбрал угольно-черную однобортную тройку от Спенсера – элегантный жилет с высокой застежкой, который можно купить, по-моему, исключительно на Кингз-роуд, черную шелковую рубашку и черный шелковый галстук – оттуда же – и черные ботинки от Челси. Весь комплект обошелся менее чем в 800 фунтов, но чувствовал я себя в нем превосходно. На палец нацепил серебряную печатку со звездой – дань китчевому стилю семидесятых, недавно опять вошедшему в моду. Еще хотел приобрести маленькую французскую сумочку-визитку, чтобы дополнить наряд (именно это советовали журналы), но пребывал под впечатлением уверенности тех двух полицейских, этих одетых в синее жирных амбалов, в моей гомосексуальности и смеха в трубке во время разговора с «GQ» и не стал. Странно, что это меня занимало, но, наверное, с детства внушенное мнение о «голубых» как о низших существах приводит к некой остаточной гомофобии, пусть даже я рад был бы избавиться от нее. До сих пор не выношу прилюдно целующихся и держащихся за руки мужчин, хотя, с другой стороны, наблюдать, как занимаются этим смешанные пары, мне нравится ничуть не больше. В общем, гомосексуалистом я бы стал… Нет, если уж выбирать, то бисексуалом. Это бесконечно повысило бы мои шансы на успех, но смелости или воли, чтобы попробовать, у меня никогда не хватит. Как говорил один мой школьный учитель, кишка тонка.
Уходя от темы – правильно, я ведь не «голубой», и хватит об этом, – и возвращаясь к одежде, в глубине души я подумывал взять кредит в банке и купить себе что-нибудь от Армани или другого столь же пафосного модельера, но побоялся, что Элис сочтет меня пижоном, а пижонство и китч – две большие разницы. Новое платье короля – образец хорошего вкуса, когда все им восхищаются; пижонство – когда люди понимают, что никакого платья нет. А китч – когда все мы решаем, будто ходить голыми весело, и ничего кроме.
Золотое правило, которому надо безоговорочно следовать, чтобы не попасть впросак, таково: некоторое время мода должна служить верхом безвкусицы, по крайней мере, у нас в Британии. Одежда от Армани для меня пока что пижонство только из-за того, какие люди у него одеваются. Не то чтобы я зарекался носить вещи от Армани, но подожду, пока они из пижонских станут китчевыми.
Что меня изумляет в настоящих богачах, которых я периодически наблюдаю во время прогулок по Челси, так это их одинаковость. Разумеется, даже среди них попадаются люди творческие и интересные, но почему-то все они предпочитают тратить деньги на один и тот же набор: Армани, «Лендровер», «Харлей-Дэвидсон», Шанель, причем, как правило, выглядят ужасно. Синие пиджаки для мужчин, свитера со спущенными плечами для женщин, яхт-клубные мокасины на каждый день, туфли от Черч или Джимми Чу на выход. Просто удивительно, что люди, которым деньги дают неслыханную во всей истории свободу, мирятся со столькими ограничениями.
У богатых есть деньги, а остальным приходится довольствоваться стилем. Со времен юношеского увлечения панк-роком во мне осталась крупица элитарного высокомерия – и некоторая убежденность в том, что, если вы уже о чем-либо слышали, значит, оно уже вышло из моды. Как я уже сказал, то же самое в клубах: горячая новость нынешней недели к неделе следующей уже безнадежно остывает. Цель одежды – как можно полнее выражать индивидуальность, но в еще большей степени – доказывать, что вы принадлежите к некоему кругу избранных и носите не то, в чем проводит субботний вечер каждый биржевой маклер. При всем при том по большей части я выгляжу как мешок с дерьмом и в свет выхожу в тех же заношенных, затрапезных и немодных шмотках, что и на работу.
Где хоронить Фарли, мы не знали. Для человека, настолько лишенного корней, казалось подходящим любое место, кроме разве что женского туалета в ночном клубе «Сплетни», где его пепел использовали бы вместо понюшки кокаина. Не было в нашем отечестве поля, над которым этот пепел хотелось бы развеять, не было знакомого с детства уголка, где нашему другу приятно было бы упокоиться. Мы понятия не имели, где похоронены его родители, и, хоть знали, что родом он приблизительно из Хетфордшира, выяснять это казалось нам совершенно излишним. О родителях он в жизни словом не обмолвился, так с чего вдруг после смерти ему будет приятно их общество? Люди, которых хоронят рядом с родственниками, для меня вообще неразрешимая загадка: их вечность, должно быть, похожа на нескончаемый семейный рождественский праздник – постараться не огорчить бабушку спорами, какую программу райского телевидения включить, и все время думать, какую часть жизни, если это слово здесь уместно, можно открыть родственникам, не вызвав их беспокойства и неудовольствия.
Корнуолл казался вполне приличным местом, поскольку там Фарли утонул, и нам не пришлось бы перевозить тело в Лондон, но я не собирался обрекать Фарли на вечное поселение в каком-нибудь «дивном уголке», в окружении пластмассовых эльфов и четырех поколений идиотов-отдыхающих, включая годовалых младенцев с серьгами в ушах.
Поэтому мы остановили выбор на Брикстоне, предположив, что там, где Фарли нравилось жить, он не был бы против и упокоиться.
Повертевшись дня три-четыре вокруг нас и день походив за нами хвостом, полиция с сожалением закрыла дело Фарли. Детектив № 2 звонил через два дня после первой беседы и спрашивал, почему Джерард утром уклонился от встречи с ним, прыгнув в автобус. Джерард объяснил, что ни от чего не уклонялся, а просто спешил на работу и хотел успеть на автобус до метро, поскольку для велосипеда на улице было слишком мокро. № 2 что-то пробурчал, задал еще пару вопросов, а потом спросил, где идет «Мышеловка». Я слышал, как Джерард говорит: «Посмотрите в «Тайм», там есть афиша», «взаимно» – и, перед тем как положить трубку, – «полисмен понял».
По словам Джерарда, детектив № 2 просил одного из нас поехать в Корнуолл на опознание тела, чего мне делать не очень хотелось. По моему глубокому убеждению, Джерард, давно привыкший к жутким и безобразным смертям, психологически подходил для этого тяжкого дела куда лучше, чем я. Джерард буркнул, что мне, дескать, пора познакомиться с настоящей жизнью, но я искренне не понимал, что полезного и поучительного могу почерпнуть от вида смерти и разложения. Точно так же не понимаю книг и фильмов о серийных убийцах или типах, делающих гадости другим. Как социальное явление убийцы не более интересны, чем малолетние поп-звезды, разве только чуть менее неприятны и наделены большей силой духа. Тем не менее их деяния не вызывают у меня ни малейшего любопытства.