Барроклифф Марк. Подружка №44

   В восемь часов, время встречи, мне впервые закралось в голову подозрение, что в Лондоне может быть два бара с названием «Артемис». Один – сверкающий хромированными поверхностями и прямыми линиями, а другой – этот, похожий на холл второсортной гостиницы. В пять минут девятого, заказывая шампанское в третий раз, я спросил бармена, нет ли другого бара «Артемис». Нет, ответил бармен. И здесь всегда было так? Да, насколько он помнит. В десять минут девятого я позволил себе выглянуть на улицу – и мое место у стойки тут же заняли. Тогда я решил, что, облокотившись на стойку, буду выглядеть даже лучше. Сидя на высоком, как насест, табурете, трудно произвести впечатление крутого парня. В четверть девятого я в отчаянии пошел в туалет. В семнадцать минут девятого, возвращаясь обратно, увидел ее у стойки с каким-то хлыщом. Она была похожа на дриаду рядом с карликом.
   Когда-то быть красивыми было проще простого. При плохом питании и неразвитой стоматологии люди с нормальным цветом лица и полным набором зубов встречались крайне редко. Теперь же красота – обычное дело: по телевизору, в газетах, рекламе, кино. В нашем большом мире, чтобы избежать ее, надо прыгнуть выше головы. Поэтому так трудно по-настоящему выделяться, поэтому трудно быть такой, как Элис. Она была самой красивой из когда-либо виденных мною женщин. Я срочно дал себе слово никогда больше не участвовать в лотереях (впрочем, я и так не участвую), не бояться самолетов, не убегать с открытого места в грозу, если только наше свидание состоится. Единственный раз в жизни мне выпал шанс, пусть ничтожный, и рассчитывать на повторное везение глупо.
   Я стоял, как лунатик, остолбенелый, околдованный, онемевший. Она была красива до умопомрачения. Возможно, это шампанское так на меня подействовало, но мне казалось, от Элис исходит пульсирующее сияние, точно обычные источники света борются с редким видом излучения.
   На ней было короткое, очень ладное платье в цветочек и сандалии на босу ногу. В руке она держала высокий бокал с шампанским. Тысяча женщин могла бы одеться так же, но ни одна не была бы столь хороша. Любому модельеру при одном взгляде на ее фигуру захотелось бы рухнуть на колени, умоляя носить только его вещи, украсить их своим телом.
   Я почувствовал, как наливаются странной тяжестью ноги, и ощутил неодолимое желание бежать. Но бежать было нельзя. Время замедлило ход и почти остановилось. «Милая, – подумал я, – как же я хочу тебя». И немедленно услышал мамин голос: «Выбирай по себе».
   За пять шагов Элис заметила меня, подошла, поцеловала в щеку. Воздух гудел от напряжения, и мне показалось, я вот-вот упаду в обморок, но выдавил, почему-то с сильным бирмингемским акцентом:
   – Элис, извини, что проглядел тебя, я только на минуточку отошел.
   Ощущение было такое, будто я двигался под водой, на огромной глубине, и голова моя была готова лопнуть от давления.
   Спутник Элис, в дорогом, но очень обычного вида синем пиджаке, светлых брюках, клетчатой синей сорочке и с багровой физиономией, неуверенно топтался поодаль. Я заметил его раньше, когда он подъезжал к двум секретаршам, но обломался. Не понимаю, как ему хватило наглости заговорить с Элис. Она войти не успела, а он уже тут как тут. Но вот страшное давление исчезло, будто кто-то открыл клапан, и мы опять начали двигаться, как нормальные люди.
   – В туалет, что ли? – невозмутимо спросила Элис.
   – Ну, да, там рядом, – промямлил я.
   Ожидание, соперничество, ощущение угрозы, окружение несимпатичных мне людей, выпивка – все это разом навалилось на меня, выпустило душу из тела, чтобы та металась по залу, свободная от норм и запретов.
   – Ты откуда родом? – услышал я свой собственный голос.
   – Что-что? – не поняла Элис.
   Я повторил вопрос.
   – Из Энглси, с островов.
   – На валлийку ты не похожа.
   – А почему ты спрашиваешь?
   – Я сам с запада, хотя по выговору, как я слышал, могу сойти за северянина.
   Да что у меня с дикцией?
   Я взглянул на франта в синем пиджаке. Лицо у него было плоское, глаза слегка косили, как будто ему от души врезали по морде сковородкой. Мои глаза сузились, как у полицейского при виде эксгибициониста или у летчика-камикадзе при встрече с противником. «Как ты смел приблизиться к этой девушке?» – подумал я, хотя позже, вспоминая тот эпизод, признаю, что должен был восхищаться его храбростью. С такой по-детски сосредоточенной физиономией, с душой банкира (я это предположил, но предположил верно), в удручающе стандартном, хоть дорогом прикиде, подкатываться к самой красивой женщине Лондона, а может, и всего мира. А еще говорят, в частных школах деньги берут зря. Ничего подобного: там ему внушили уверенность в себе, до смешного несоразмерную его обаянию. Я его ненавидел за то, какой он, потому что нервничал и потому что в его присутствии вел себя крайне глупо.
   – Ах ты, надо же, – все еще с бирмингемским акцентом сказал я, – Чарльз!
   – Да, – надменно кивнул он, явно подразумевая: «Да как вы смеете».
   – Служил в армии, а теперь перебрался в Сити?
   – Мы знакомы?
   – Нет, – пожал плечами я, – просто угадал.
   Затем улыбнулся и посмотрел на Элис, ожидая похвалы за остроумие и смелость. Как ни странно, я получил желаемое. Она хихикнула и сказала:
   – Чарльз только угостил меня шампанским.
   – Отлично, значит, мне меньше расходов, – по-прежнему с бирмингемским акцентом, но чуть агрессивнее ответил я.
   У банкира от возмущения окаменела челюсть, но он промолчал, зная, что лучше потерпеть мой треп и я заткнусь сам. Чем больше я нервничал, тем глупее себя вел; чем глупее выглядел, тем больше нервничал. Мне хотелось заткнуть Чарльза за пояс, утереть ему нос, задавить его интеллектом, но я понимал, что, если события будут развиваться в прежнем направлении, посетителям придется нас разнимать. Пусть только попробует смотреть на меня сверху вниз, и головы ему не сносить.
   – Вообще-то, – вступила Элис, – мне здесь не очень нравится. Может, пойдем куда-нибудь еще?
   – Да, конечно, – согласился я. – Всего доброго, Чарльз.
   Это я произнес особенно учтиво.
   – Вообще-то, – холодно заметил он, – мое имя Алджернон.
   Он поднял руку, помахал Элис, как будто маленькому ребенку (есть люди, которые вот так машут детям). Я с трудом удержался от соблазна прошипеть ему на прощанье «она моя», но теперь это было уже неважно. Мне нет нужды тягаться с ним ни в остроумии, ни в одежде, ни в богатстве, потому что девушку увел я, и это хуже любого оскорбления. С моей стороны было бы любезностью пристрелить его.
   Выйдя на улицу, я первым делом извинился перед Элис за свое поведение. К моему изумлению и восторгу, она не сердилась.
   – По-моему, вы были очень забавны. Терпеть не могу таких, они все точно инкубаторские. Ему бы девушку в шарфе с жемчужинами.
   – Чтобы выглядеть полным уродом, – поддакнул я. – Но почему тогда ты не отказалась от его шампанского?
   – Говорить я могу с кем угодно, – рассмеялась Элис. Я представил себе длинную вереницу отвергнутых поклонников.
   – Но его зовут не Алджернон? – решил проверить я.
   – Нет, Чарльз.
   Между тем мы добрались до Сохо и шли по веселой, шумной ОлдКомптон-стрит. Я рассказывал Элис, как изменился «Артемис». Она возразила, что, наверное, то было значительно раньше, поскольку она этот бар другим не помнит. Я снова задумался, не подводит ли память меня. Проходя мимо выставленных в витрине магазина плечистых манекенов в кожаных куртках, Элис взяла меня за руку. Некоторые девушки делают это просто так, без причины, но у Элис, я уверен, причина была, и меня опять захлестнула волна щенячьего восторга. Мы шагали по улице, держась за руки, я – гордый собой, как подросток с сигаретой, – пока не остановились у паба, названия которого я не помню.
   Мы зашли, и я решил, что, хоть и не хочется, отпустить ее руку удобнее всего в дверях. Так я и сделал, и Элис опять не выразила неудовольствия. По пути к стойке бара я еще хотел обнять ее за талию, но, подумав, счел подобный жест слишком покровительственным.
   Паб не переоборудовался лет двадцать – настоящее чудо для Сохо. Внутри царил полумрак, деревянные панели потемнели от времени и табачного дыма, тускло поблескивала бронза, и казалось, будто ты попал в клуб, где, если пройдешь строгую проверку, сможешь остаться навсегда. В отличие от залитых светом, вылизанных до блеска новых баров, этот был для тех, кто хочет спокойно посидеть и никуда больше не бежать.
   Здесь нашелся даже настоящий музыкальный автомат с записями, которых никто, кроме самого хозяина, слушать не стал бы, если только в пятидесятых годах не был подростком и не тосковал по музыке своей юности. На стене висела табличка: «Того, кто вздумает курить над бильярдным столом, вышвырнут без разговоров». Заметьте, не попросят уйти, а вышвырнут. Теперь я точно знал, что мне понравится владелец этого заведения, кто бы он ни был, потому что бильярдного стола я не увидел, как ни искал. Наверное, объявление оставили просто так, для колорита. Что лучше всего, то был настоящий городской паб без всяких доморощенных украшений типа ярко начищенных подков, висящих под потолком горшков и кастрюль, – только театральные афиши тех дней, когда здесь собирались третьеразрядные актеры, теперь предпочитающие спортзалы. Ребенком я любил бывать в таких местах, хотя теперь захаживаю нечасто. Девушек мало.
   К этому моменту я находился уже в состоянии устойчивой эрекции, о чем теперь вспоминаю с улыбкой, но тогда она серьезно мешала мне двигаться и была абсолютно не нужна. Я представил себе Джерарда, сидящего на унитазе, и мне полегчало настолько, что я смог без особой неловкости донести напитки до нашего столика. Надеюсь, у Джерарда все в порядке. Если один ваш друг погиб при невыясненных обстоятельствах, это еще можно расценивать как несчастье, но два – уже веский повод для судебного разбирательства. Поскольку дело прошлое, признаюсь честно: у меня были сомнения относительно назначенной моим лечащим врачом допустимой дозы снотворного, но, как резонно заметил бы судья, об этом следовало беспокоиться раньше. «Интересно, – подумал я, – станет Элис навещать меня в тюрьме?»
   Она села напротив, и мне стало до ужаса ясно, что надо найти, о чем говорить ближайшие три-четыре часа, прежде чем будет удобно предложить выпить кофе у нее дома. Не то чтобы у нас не нашлось общих тем – разумеется, нашлось бы, – просто я нервничал. Так бывает, когда ставишь машину на стоянку. Если ты один, все просто: музыка гремит, сигарета в руке, ничего невозможного нет, и ты легко втискиваешь железного друга в узкую щель между «Роллс-Ройсом» и джипом. Совсем не то на выходных с девушкой: бесконечные споры о маршрутах, собаку тошнит на заднем сиденье, надо объяснять, что мальчишку на велосипеде ты заметил за километр до того, как она взвизгнула и сделала попытку схватиться за руль; сердиться, ибо она каждые полминуты давит на воображаемый тормоз…
   Еще я мечтал, чтобы вечер закончился быстрее и я мог бы заявить свои притязания на Элис. Как только я наложу на нее лапу, Джерарду ее не видать.
   Рядом с нами громко ссорились двое «голубых», и я решил действовать по одной из моих любимых схем.
   – Любить, не закрывая рта, – кивнув в их сторону, прокомментировал я.
   Элис сдержанно улыбнулась. Господи, ужаснулся я, теперь она будет считать меня гомофобом.
   Вообще-то к развинченной, типично «голубой» манере держаться я отношусь с симпатией. Просто в ту минуту мне пришла в голову изящная ссылка на цитату из Альфреда, лорда Дугласа, скандально известного юного друга Уайльда, и упустить возможность вставить ее в разговор я не мог, несмотря на ее оскорбительность. На самом деле геи, с их громкими голосами, вечной экзальтацией, вычурными интонациями и жестами, довольно трогательны. Они думают, что кто-то смотрит на них, прислушивается, но, увы, никому до них давно нет никакого дела, разве что приезжим, а кому важно мнение приезжих?
   Я-то уж точно не собирался обращать на эту парочку больше внимания, чем на шум машин за окном. Меня интересовала только Элис. Или я сам в отношениях с Элис?
   Японские дзен-буддисты, как я слышал, настолько безупречно владеют мечом, что самые головоломные движения совершают не задумываясь, бессознательно, как дышат. Они отражают удары противника так же естественно, как волна за волной накатывает на берег. В отличие от невозмутимо спокойных японцев я сейчас пребывал в состоянии нервного напряжения, болезненно-остро ощущая, что потею в своем синтетическом пиджаке (черт дернул надеть такое в июньскую жару!), что кнопка на моих трусах уже расстегнулась и вот-вот поднимутся шалашом брюки. Еще меня мучил зуд – сразу везде, но больше всего хотелось почесать в носу, чего в приличном обществе позволить себе никак нельзя (если чешется ниже пояса, можно, по крайней мере, изо всех сил сжать ягодицы или незаметно поерзать на стуле). Кроме того, мне активно не нравился собственный голос, почему-то слишком высокий и ненатуральный, как бывает, когда слышишь себя в записи. Разумеется, то было обычное при общении с новой подружкой чувство: боль и неловкость от неуместной эрекции вкупе с нечеловеческими усилиями, чтобы не пукнуть на всю комнату. Но это еще ладно, с этим я справиться мог.
   Перед встречей я набросал себе список примерных тем для беседы на случай приступа косноязычия, чтобы не молчать, как восьмилетний мальчик при вопросе тетушки, кто из девочек ему нравится. Я знал: если успею выпить три-четыре кружки пива, не зарекомендовав себя круглым идиотом, то потом будет существенно легче, я расслаблюсь и перестану беспокоиться. Потому я принял меры предосторожности. Продумать план беседы заранее – все равно что проглотить таблетку успокоительного, чтобы снять первичную нервозность. Еще так бывает, когда играешь на бильярде: три-четыре кружки – и ты в форме. Правда, в определенный момент, после шестой или седьмой, ты начинаешь мазать, но тогда тебе уже все трын-трава. Можно было предоставить выбор темы разговора Элис, но мне не хотелось отвечать на ее вопросы о себе, потому что тогда есть опасность увлечься, и она не сможет вставить ни словечка. Посему из учтивости я решил задавать вопросы сам, начав беседу с ее новой квартиры, проблем переезда и обустройства.
   – Спасибо, все нормально, – ответила она. – Я собиралась тебе звонить. Не могла вспомнить, есть ли у тебя мой новый телефон.
   – Есть, ты дала, – заверил я. – Так что там за квартира?
   Разговор о квартире девушки всегда нужно начинать в самом начале вечера. Если завести его ближе к концу, это будет слишком откровенным намеком на то, чтобы она пригласила вас ее посмотреть. А вот если выразить любопытство сразу, то вернуться к теме незадолго до выхода из паба совершенно прилично.
   С другой стороны, что плохого в откровенности? Почему обязательно надо спрашивать, не хочет ли девушка зайти к вам на чашку кофе, а прямой вопрос: «Не зайдешь ли ты ко мне заняться сексом?» так всех шокирует?
   Дело, вероятно, в том, что женщины считают подобные вопросы слишком грубыми. Сам процесс им отнюдь не кажется грубым, но говорить об этом вслух – увольте. И почему приглашают именно на кофе? Почему не чай, не бренди, не печенье, не сыр, наконец? Нет, сыр – это я уже сгоряча…
   – Квартира обычная, но отделывать ее будет весело.
   Элис глотнула пива. Она взяла целую пинту, не жеманясь. Это меня порадовало: идеальная девушка – мальчишка в юбке. Не буквально, разумеется. И вообще неправда. Идеальная девушка пьет, как парень, любит гулять по ночам, как парень, наделена мужским чувством юмора и отвращением к магазинам, но не пытается быть парнем. Ничего нет противнее женщины, которая рассказывает пошлые анекдоты и поет похабные песенки. Хотя, если уж на то пошло, мужчины, которые рассказывают пошлые анекдоты и поют похабные песенки, приводят меня в неменьшее замешательство. Из моих друзей никто так не делает.
   Честно говоря, я, наверное, хочу, чтобы женщины вели себя как мужчины не во всем, а только переняли бы их эмоциональные особенности, их уверенность в себе и не задавали бы столько вопросов о своей внешности. Ответ на вопрос: «У меня в этом платье очень большая задница?» такой же, как и на вопрос: «Не алкоголик ли я?» Если есть нужда спрашивать, то ответ утвердительный. Мужчин обычно волнует другое – «Не слишком ли я малого роста?» – но театрального представления из этого они не устраивают, а честно и открыто вымещают свою тревогу на окружающих, в то время как она тихо грызет их изнутри. Реакция женщины на собственные недостатки – самобичевание, мужчины – диктаторство. Будь Гитлер женщиной, для самоутверждения ему не потребовалось бы завоевывать континент за континентом: он постоянно ловил бы свое отражение в зеркалах и витринах, проверяя, не топорщатся ли усики. Понимаю, я договорился до того, что женщинам следует быть больше похожими на Гитлера, но я вовсе не то имел в виду. Им просто не хватает уверенности в себе. Или пусть хотя бы не задают вопросов, на которые мы не способны ответить.
   В дальнем углу зала какой-то парень делал вид, что слушает свою подругу, но смотрел на Элис. Даже «голубые» у стойки, кажется, были взволнованы ее присутствием и явно говорили о ней.
   – Я не совсем понял, где ты работаешь, – перешел я к теме № 2.
   – Занимаюсь лицензированием на ТВ. Продаю все всем создателям программ.
   – А в какой компании?
   – Сейчас в Би-би-си, но подумываю открыть свое дело. В этой области столько перспектив, а я, по-моему, нашла нишу, где могу развиваться. Это очень интересно, и потом, я действительно верю в результат.
   Спохватившись, я с трудом отвел взгляд от ее груди. Однако официанта, сновавшего между столиков, совесть не так мучила, и Элис пришлось поставить его на место суровым взглядом.
   – Знаешь, это как в Китае, где английский изучает больше народу, чем живет в Штатах. Непочатый край возможностей, и потом…
   Она еще что-то говорила о связи роста благосостояния в новых экономических зонах с развитием телевизионной рекламы.
   – Ты говоришь по-китайски? – спросил я.
   – Хао ци ний мандарин, – ответила она (воспроизвожу приблизительно). – Учила в колледже. Думаю, к тридцати пяти годам это поможет мне стать миллионером.
   – А правда, что по-китайски «дайте мне, пожалуйста, шесть яиц» только высотой тона отличается от «дайте мне, пожалуйста, шесть детских пенисов»?
   Я слышал, что на рынке в Гонконге очень легко так ошибиться, если как следует постараться.
   – Никогда не слыхала, – улыбнулась Элис, облизнув губы кончиком языка, и я вынужден был сложить руки на коленях, дабы она не увидела, что делается с моими штанами. – Нет, кажется. Во всяком случае, на путунхуа – нет.
   – А как на путунхуа «дайте мне шесть пенисов» на случай, если я вдруг окажусь там на рынке?
   Элис издала ряд странных звуков, будто подзывала собаку. Я предпринял две неудачные попытки воспроизвести их, чем весьма ее насмешил. Я был рад, что она развеселилась. Понятия не имею, как быть с серьезными девушками, как создавать романтическое настроение в беседе на экономические темы. В песнях Барри Уайта, которого я очень люблю цитировать, вы не найдете ни единой ссылки на нужды британской промышленности или долговые обязательства физических лиц. Одному богу известно, как в эпоху бурного развития экономической науки будет продолжаться род человеческий.
   – К тридцати пяти годам я стану миллионершей. Не веришь, да?
   – Верю, – сказал я. – Но это ведь еще дожить надо, правда?
   Модно и дорого одетый юнец за соседним столиком подался к нам.
   – О, китайский, – уважительно протянул он. – Научи меня, как будет: «Вы оскорбили честь моей семьи» и «Вы оскорбили честь храма Шаолинь».
   У него были пламенно-рыжие волосы и бородка, удачно гармонировавшие с майкой «Кул кэт» и синими очками. В Лондоне таких типов пруд пруди, но в пабах обычно можно от них отдохнуть. Оригинальность его наряда, однако, никак не улучшала его сообразительности. Ему не пришло в голову посмотреть на себя непредвзятым взглядом и сказать себе: «Постой, шут гороховый, эта девушка пришла с другим».
   С добытой в бою девушкой беда в том, как справедливо заметил один мой друг, что добытое в бою надо держать дома, под замком. Сейчас я начал понимать, что он имел в виду. Защитить Элис я не мог, поскольку никогда прежде в таком положении не бывал. К девушке класса «В» или «С» никто не пристает, если она с мужчиной. Но рядом с девушкой класса «А», казалось, я сам стал невидимым. Это усугубило мое и без того плачевное психическое состояние. Я ждал, что вот-вот, в любую минуту Элис может повернуться ко мне со словами: «Слушай, мне очень стыдно, но встретиться с тобой я согласилась только на спор» – и уйти прочь в компании какой-нибудь поп-звезды или просто нормального мужика.
   – Как тебя зовут? – спросила Элис.
   – Зак, – протягивая руку, ответил клубный завсегдатай.
   – Иди ты на фиг, Зак, – широко улыбаясь, пропела Элис. Она явно умела обращаться с такими, как он. Я постарался сделать суровое лицо: вдруг он просто так не отстанет? Толку от этого было не очень много. Хотя в школе я часами торчал перед зеркалом, тренируя лениво-угрожающий взгляд, моя полярная подружка Эмили говорила, что так старый спаниель смотрит на любимого хозяина. Выгнать из комнаты потенциальных обидчиков при помощи взгляда мне вряд ли удалось бы.
   – Подумаешь! – сказал парень, возвращаясь к своему коктейлю – вероятно, чтобы погасить огонь, грозящий сжечь его самолюбие.
   – Часто пристают? – посочувствовал я и тут же сообщил ей, что, насколько я слышал, мужчины редко подходят к очень красивым девушкам из боязни получить отказ. Оцените, как тонко я ввернул комплимент.
   – На улице чаще, чем в пабе. Вероятно, оттого, что из паба сбежать труднее, – сказала она, стряхивая пепел на краешек пепельницы.
   – По логике, должно быть наоборот. Получить отказ от некрасивой девушки намного стыднее. Если она отчаялась найти себе мужчину, а на тебя все равно не смотрит, значит, дела твои плохи.
   – Говоришь со знанием дела, – заметила Элис, выпуская из округленных губ колечко дыма. – Но за комплимент спасибо.
   – Меня с некрасивыми женщинами не увидишь, – сказал я тоном политика, заявляющего о своих основных принципах. – Когда я с ними встречаюсь, всегда поднимаю воротник и надвигаю шляпу поглубже.
   Не успев договорить до конца, я вдруг понял, что Элис может быть из тех, при ком никакую женщину нельзя называть некрасивой, даже если она действительно уродина.
   – А со сколькими ты встречался? – спросила она, выдыхая еще одно большое кольцо дыма. Я залпом допил первую кружку пива.
   Ни один мужчина в здравом уме не выдаст женщине информацию подобного рода без мучительных сомнений. Дать умный ответ практически невозможно. Девушка не должна подумать, что вы девственник, но в то же время вам совсем ни к чему, чтобы вас сочли развратником, особенно если вы или девственник, или развратник. Так как же быть?
   – Никогда об этом не задумывался, – сказал я. – Хочешь еще пива?
   – Полпинты, пожалуй. – Она только пригубила первую кружку. – А примерно?
   – Даже не знаю. Может, с десятью. Или меньше. А у тебя сколько было?
   – Человек пятьдесят, – сказала она.
   То, что я при этом почувствовал, напоминает эпизод из ковбойского фильма, когда герой входит в полный всякого сброда салун, все оборачиваются посмотреть на него, и воцаряется глубокое, звенящее молчание.
   – Что? Настоящих… э-э-э… друзей? – переспросил я. Для двадцати четырех лет неплохо, если ей действительно двадцать четыре.
   – Нет, общим счетом. Приключений на одну ночь, и тех, с кем целовалась, тоже.
   – Те, с кем целовалась, не считаются. Это не те отношения. Вот я, например, тоже тебя целовал, так что же, и меня считать?
   – Ты меня не целовал, а чмокнул. Такое я действительно не считаю.
   На мой вопрос о друзьях она так и не ответила. После шестой-седьмой кружки я бы сам спросил: «А у меня есть шансы войти в твой список?» – и перешел к решительным мерам. А на деле всего лишь робко пожал плечами, боясь сморозить глупость.
   – Кстати, о друзьях: Джерард, насколько я знаю, считает своей девушкой любую, кого раз подержал за руку, что, по-моему, довольно мило, хоть и несколько странно.
   Мне отчаянно хотелось взять себе еще пинту пива, но, если б я пошел сейчас, создалось бы впечатление, будто я ухожу, потому что шокирован (как оно и было). Сам факт, что женщина может переспать с пятьюдесятью мужчинами – ну, двадцатью пятью, если с остальными только целовалась, – меня не пугал. Когда-то я встречался с девушкой, за одни летние каникулы переспавшей с пятьюдесятью парнями, пока в середине сентября ее похождения не прервала глубокая осенняя депрессия. Подобный сексуальный энтузиазм меня завораживал. Но при одной мысли о том, что Элис, моя порочная голубка, имела дело с полусотней мужиков… Понимаю, упрекать ее я права не имел, поскольку сам трахнул сорок три девушки, и мог бы больше, будь я симпатичнее и удачливее. Мне не хотелось, чтобы это имело какое-то значение, да оно и не будет, стоит подумать две минуты, но в тот момент я понял, что чувствовал отец одной из моих первых девушек, истый католик, узнав, что она принимает противозачаточные. «К тебе ни один приличный мужчина не подойдет», – сказал он. Тогда я подумал: если даже и так, выбор у нее все равно огромный, – и вот, шестнадцать лет спустя, рассуждаю как человек, которого от души презирал. Я был потрясен, и то, что я потрясен, потрясло меня.