Страница:
Итак, я надел черную рубашку, в которой выгляжу стройнее (не стройным, а лишь несколько стройнее), серые японские брюки от Муджи (знаю, знаю, но я же девушку принимаю, а не в кегельбан иду) и рыжий кожаный пиджак Фарли, явно весьма недешевый; глянул в зеркало и вполне себе понравился.
Затем слегка запаниковал, что в доме мало выпивки, поскольку планировал напоить Элис до бесчувствия, прежде чем сообщить ей неприятную новость. Тот милый человек, что запер Джерарда на две недели под замок, не назвал бы это правдой, только правдой и ничем, кроме правды. Также я собирался сам перед решительным объяснением набраться до положения риз. Как мудро заметил Ленард Коэн, «я никогда не говорил, что я смелый». В половине девятого Элис не появилась. Думая о Коэне, я пошел к себе, чтобы поискать в свалке на полу его диск. Он спокойно лежал там, всем своим видом предрекая бесславный конец нынешнего вечера.
Далее я заглянул в холодильник. Восемь банок «Хайнекена» холодной фильтровки – пиво для серьезных людей. Сорта крепче употребляют только студенты да алкаши; солидные люди пьют размеренно и тормозной жидкостью не соблазняются. В холодильнике еще нашлась пара-тройка бутылок светлого чешского из личных запасов Джерарда, которые я мог при необходимости позаимствовать. Я сказал, что крепкое пиво пьют только студенты и алкоголики, но забыл про гурманов типа Джерарда. Не буду распространяться о гурманах вообще, замечу лишь, что для мужчины назвать себя гурманом – то же самое, что назвать себя опытным кулинаром. Это характеризует вас как человека с изысканным вкусом (именно так – я сверял по толковому словарю), а по-нашему, по-мужски – вы просто знаете больше всех и потому вы круче всех. Сказать «я гурман» – все равно что сказать «я великолепен». Наличие хобби (смотри выше) тоже дает возможность о чем-нибудь поговорить, если вы не обладаете ярко выраженными личностными особенностями, а мы, будем откровенны, почти никогда ими не обладаем.
Вообще, чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что у мужчин, как правило, с личностными особенностями неважно. Разумеется, личностные особенности совсем не то, что личность как таковая. Если вы личность, то, удачно сострив раз в двадцать лет, вы чувствуете себя вправе говорить громче всех. А если вы обладаете личностными особенностями, значит, у вас есть свое видение мира и вы способны донести его до других так, чтобы они поняли. При этом вовсе не обязательно зацикливаться на мелочах, соревноваться, кто больше выпьет, иметь странные политические взгляды, заумную речь либо причудливую манеру одеваться.
Заветное желание почти всех мужчин на свете – подчинить любые личностные особенности коллективной идее мужского братства. С самого раннего детства мы радеем об одном: прийтись ко двору, быть физически крепким, быть членом банды, курить за гаражами, выпить с приятелями, нравиться девушкам. Вот такие невеселые мысли одолевали меня, когда Элис позвонила в дверь. От нечего делать я качал пресс, поэтому пришлось бежать вытирать пот со лба. Лосьон после бритья у меня давно закончился – единственный флакон, купленный пару лет назад моей сорок первой подружкой. Я зашел в ванную, задумчиво повертел в руках собачий шампунь… Нет, настолько я еще не опустился.
Рассказывая о свиданиях с Элис, я всякий раз по два абзаца кряду донимаю читателя многословными восторгами насчет ее красоты. Ограничусь тем, что у пса, не видевшего ее с самых похорон, при одном взгляде на нее подогнулись лапы и помутился взор.
– Привет! – сказала Элис. На ней было платье цвета слоновой кости, на которое она умудрилась не посадить ни единого пятнышка. Если б я надел что-нибудь подобное, то уже через десять минут можно было бы подумать, будто я наводил порядок в хлеву.
– Привет, Рекс! – воскликнула она, потрепала Рекса по голове, и он, как подкошенный, рухнул прямо ей в ноги. «Странно, – подумал я, – какая-то она слишком восторженная. Или возбужденная?»
Затем страстно поцеловала меня, и я с облегчением почувствовал, что от нее пахнет спиртным.
– Прости за опоздание, ходила в бар с сослуживцами. У меня потрясающая новость!
Свои слова она подчеркивала широкими взмахами рук. «Будто роль играет, – подумал я. – Или выпендривается».
– Входи, входи.
– А почему ты в пиджаке? Ты куда-то собрался? – спросила она.
Странно, мне казалось, я выгляжу вполне нормально.
– Я только что с улицы. Выходил за пивом, – соврал я, снял пиджак и повесил на вешалку.
– Ух ты! – воскликнула Элис, войдя в гостиную.
Забыл сказать: там я тоже прибрался и пропылесосил. Даже сгреб гору компакт-дисков под кресло.
– Роза!
Мне было интересно, как она отреагирует. Многие девушки моего круга подчеркнуто равнодушны к цветам и шоколадным конфетам в отличие от девушек светских или просто бедных.
«Вижу, что роза, – всем своим видом говорят они, – но вы только не подумайте, что это, если она мне нравится (может, нравится, а может, и нет) дает вам право обращаться со мною как с глупенькой девочкой. Шоколада, впрочем, я поем. С видом ироничным и понимающим».
Не хочу сказать, что девушки моего круга умнее, чем бедные и светские, – хотя в огромном большинстве когда-то они были умнее и беднее, – просто свой ум они используют иначе. Умная светская дама, как правило, «смела до дерзости, безбоязненно ходит одна, куда хочет, и добивается, чего хочет». Но в мужчинах ей нравится «старомодная учтивость». Вообще-то девушки победнее ничем от нее не отличаются. А мои сестры по духу живо интересуются успехами и ошибками феминистского движения семидесятых годов и тем, могут ли они позволить себе что-нибудь от Прада или Жан-Поля Готье.
– Символ твоей приязни, – чуть заплетающимся языком произнесла Элис, взяла розу за стебель, понюхала, но вряд ли что-либо ощутила, поскольку тепличные розы не пахнут.
Она улыбнулась. Пес ретировался из гостиной, чтобы прийти в себя.
– Вот, значит, как ты живешь. Покажешь потом квартиру?
– Можно, – промямлил я, вдруг вспомнив свою комнату, неприбранную настолько, что Эмили, моя полярная подружка, говаривала, что сюда впору вызывать не уборщицу, а спецотряд по разбору завалов после авиакатастрофы.
– Ты хотел что-то сказать, прежде чем я сообщу мою новость?
Оказывается, Элис говорила со мной.
– Нет, давай ты первая.
– По-моему, лучше ты. Наверное, наши новости как-то связаны.
– Откуда ты знаешь?
– Женское чутье.
Она вовсю кокетничала, что несколько меня раздражало. Подобное поведение раздражает меня и в лучшие времена, но, наверное, сейчас я злился, догадываясь, что она может меня бросить.
– Нет, нет, давай сначала выпьем.
Элис села на диван. Я откупорил шампанское.
– Не скажу тебе мою новость, пока не услышу твоей, – глупо хихикнула она.
«Интересно, – подумал я, – сколько она уже выпила?»
Затем сел с нею рядом, радуясь возможности наконец-то выпить, но мучительно сознавая, что шампанское в гомеопатических дозах (не более бокала на один прием) вряд ли на меня подействует.
Элис сделала глоток и поставила свой бокал на пол. Она по-прежнему хохотала. Не успел я пригубить шампанского, как она стремительно поцеловала меня снова, что было еще более неприятно, чем кокетство, и положила руку мне между ног.
– Давай поиграем, – расстегивая на мне ремень, предложила она. – Кто первый кончит, первый и рассказывает.
Я эту затею не оценил, но, с другой стороны, вдруг Элис больше никогда не допустит меня к себе? Так хоть будет что вспомнить. Я залпом допил шампанское и, не говоря ни слова, притянул ее ближе. Мы поцеловались, моя «страсть» взыграла, и, как тогда с Полой, меня захлестнула бесшабашная лихость, бездумное наслаждение плохим поступком. Если плохо было бы признаться в измене до того, как мы переспим, после – просто ужасно. И все же в недолгом отчуждении после близости мне будет проще выговориться, потому что Элис покажется не такой притягательной. Грустно, конечно, но уж как есть.
Я подмял ее под себя, распластал на диване. Прежнее раздражение смешалось с томлением, и я ощутил невероятную жажду сделать ее своей, забыть обо всем, что нас разъединяет. То же чувство я испытывал, когда встал за спиной у Джерарда и едва не толкнул его под колеса, только сейчас решить предстояло всего-навсего, как распорядиться самим собой, что проще. Как быть, я не знал. Сиюминутное удовлетворение или долгая игра? Пес вошел в гостиную и уставился на нас. Как бы поступил он? Собаки – отличные поводыри для слепых, но как быть с эмоциональной слепотой? Где они, поводыри для души, собаки, которые предупреждают: «Вот тут лучше к ней прислушайся», а потом советуют, что делать дальше? Где обучают таких собак, где их найти? Ни за какие деньги не купишь.
– Сейчас отделаю тебя так, как никто и никогда, – сказал я.
– Поглядим, на что ты способен, – ответила она, расстегивая мне брюки, и запустила руку внутрь. Злая, скрытная, прекрасная, пьяная.
Признание уже вертелось у меня на языке. Наверное, лучше проронить небрежно: «Я тут на прошлой неделе переспал с бывшей пассией Джерарда, а у тебя что интересного?» – но мои размышления прервал звонок. Я рванулся к двери. Элис ухватилась за мои штаны, так что пришлось выползти в коридор, волоча ее за собой, будто в игре с овальным мячом, где распаленные участники тузят и щипают друг друга почем зря. Люблю я эту игру, особенно на международном уровне. Искренне одобряю любой матч, в котором толпа трудящихся аборигенов вышибает дух из толпы учащихся английской частной школы.
– Это из ресторана, я должен забрать суши, – взмолился я.
– Тогда, мальчик мой, придется тебе делать это без брюк.
Она уже стащила одну штанину, истерически смеясь, пока я полз вперед, подобно Джону Уэйну под колючей проволокой и пулеметным огнем. В любой другой ситуации я порадовался бы, если девушка неземной красоты попытается изнасиловать меня в моей же собственной прихожей, но рвение Элис лишь добавило яркости маячившему в моем мозгу образу Полы. На черта я с ней связался?
– Ах ты, дрянь, – сказал я вслух.
– Прости, – спохватилась она.
– Да нет, не ты, я о другом подумал.
В дверь опять позвонили.
– Рада, что пробуждаю в тебе такие мысли, – надулась она.
Я добыл из кармана брюк деньги, кое-как привел себя в порядок, отпер дверь, отдал за пару кусочков сырой рыбы столько, что впору вызвать панику на валютном рынке, и вернулся к Элис. Она как будто бы слегка протрезвела, а может, ее безумная игривость приутихла от обиды.
– Ну что, есть будем? – спросила она. Обиделась, точно.
– Да, конечно. Послушай, не сердись, сам не знаю, что на меня нашло.
Я налил себе второй бокал шампанского, выложил на тарелку суши. Элис вина почти не пила. Мы молча принялись за еду. Теперь, когда у Элис испортилось настроение, мне стало спокойнее. Если человеку в хорошем настроении сообщить плохую новость, он воспримет ее острее и больнее. Разумеется, и это можно довести до крайностей. Помню, как первая большая любовь Джерарда, девушка по имени Кандида (убить мало просвещенных родителей: назвать ребенка в честь грибковой инфекции!), потеряла работу на той же неделе, когда умерла ее мама. Тогда-то он и решил порвать с нею, причем главным его доводом было: «Она ведь сказала, что хуже уже некуда», и долго сердился на нее за то, что сожгла подаренное им руководство «Как сохранить любовь».
– Ладно, скажу тебе свою новость, – глотнув шампанского, сказала Элис.
– Давай лучше сначала я.
Потому что я просто не мог позволить ей сообщить мне что-то хорошее. Слишком гадко выйдет: да, милая, у тебя чудесный щеночек, а теперь собирайся, нас ждут в сиротском приюте.
Она рассмеялась:
– Этак мы до утра просидим.
– Запросто, – подтвердил я, совсем загрустив. – Но правда, лучше я первый скажу. Понятия не имею, как ты к этому отнесешься. Не знаю даже, как начать… мы вместе чуть больше месяца, все только начинается, и слишком рано еще…
Глядя в сторону, Элис вертела в руках тепличную, ничем не пахнущую розу. Интересно, догадалась или нет?
– Я не хотел, чтобы это произошло так, и когда увидел тебя впервые, то вообще не верил, что это возможно.
На самом деле я опять соврал. После первой встречи я мечтал, как мы будем мирно стариться вместе, а Элис будет благодушно подмигивать моим юным любовницам. Теперь, к собственному изумлению и тревоге, мне была нужна она одна. Наиболее цинично настроенные из вас отнесут мой пыл за счет того, что Элис могла в любой момент хлопнуть дверью, но правы окажутся лишь отчасти. Наверное, я просто влюбился по-настоящему. Она улыбалась, как должны улыбаться девушки, как улыбаются они в наших мечтах. Могу поклясться, глаза ее искрились, то есть буквально ловили отблески света и отражали его.
– Не хочу врать. Я не могу вечно держать это в себе.
Да, что-то я слишком долго собирался. Всего-то и надо, что взять и сказать: я тебе изменил, я негодяй, я хуже самой подлой собаки, я крысиный бутерброд со всеми потрохами.
– Да? – чуть задохнувшись, спросила она. Стереосистема тихонько играла «Туманный день в Лондоне» Фрэнка Синатры, а по телевизору Рольф говорил о какой-то кошке, которую, как это ни грустно, пришлось пристрелить. «Иди ты на фиг», – подумал я.
«На прошлой неделе я переспал с бывшей подружкой Джерарда». Увы! Я произнес это лишь мысленно. Слова никак не могли найти дорогу к губам.
– Да? – повторила Элис. «Ну, давай, – подумал я. – Скажи, прыгни прямо из парной в ледяную воду, тебе же потом лучше будет. Три слова: я тебе изменил. Все равно Джерард расскажет, а не он, так она сама почувствует, как бы я ни отпирался. Смысла нет. Игра подходит к концу. Пора открыть глаза, даже если увидишь полную мерзость; пора быть мужчиной».
– Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, – сказал я.
– Ладно, – просияла она, тут же забыв про обиду. – Согласна.
20
Затем слегка запаниковал, что в доме мало выпивки, поскольку планировал напоить Элис до бесчувствия, прежде чем сообщить ей неприятную новость. Тот милый человек, что запер Джерарда на две недели под замок, не назвал бы это правдой, только правдой и ничем, кроме правды. Также я собирался сам перед решительным объяснением набраться до положения риз. Как мудро заметил Ленард Коэн, «я никогда не говорил, что я смелый». В половине девятого Элис не появилась. Думая о Коэне, я пошел к себе, чтобы поискать в свалке на полу его диск. Он спокойно лежал там, всем своим видом предрекая бесславный конец нынешнего вечера.
Далее я заглянул в холодильник. Восемь банок «Хайнекена» холодной фильтровки – пиво для серьезных людей. Сорта крепче употребляют только студенты да алкаши; солидные люди пьют размеренно и тормозной жидкостью не соблазняются. В холодильнике еще нашлась пара-тройка бутылок светлого чешского из личных запасов Джерарда, которые я мог при необходимости позаимствовать. Я сказал, что крепкое пиво пьют только студенты и алкоголики, но забыл про гурманов типа Джерарда. Не буду распространяться о гурманах вообще, замечу лишь, что для мужчины назвать себя гурманом – то же самое, что назвать себя опытным кулинаром. Это характеризует вас как человека с изысканным вкусом (именно так – я сверял по толковому словарю), а по-нашему, по-мужски – вы просто знаете больше всех и потому вы круче всех. Сказать «я гурман» – все равно что сказать «я великолепен». Наличие хобби (смотри выше) тоже дает возможность о чем-нибудь поговорить, если вы не обладаете ярко выраженными личностными особенностями, а мы, будем откровенны, почти никогда ими не обладаем.
Вообще, чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что у мужчин, как правило, с личностными особенностями неважно. Разумеется, личностные особенности совсем не то, что личность как таковая. Если вы личность, то, удачно сострив раз в двадцать лет, вы чувствуете себя вправе говорить громче всех. А если вы обладаете личностными особенностями, значит, у вас есть свое видение мира и вы способны донести его до других так, чтобы они поняли. При этом вовсе не обязательно зацикливаться на мелочах, соревноваться, кто больше выпьет, иметь странные политические взгляды, заумную речь либо причудливую манеру одеваться.
Заветное желание почти всех мужчин на свете – подчинить любые личностные особенности коллективной идее мужского братства. С самого раннего детства мы радеем об одном: прийтись ко двору, быть физически крепким, быть членом банды, курить за гаражами, выпить с приятелями, нравиться девушкам. Вот такие невеселые мысли одолевали меня, когда Элис позвонила в дверь. От нечего делать я качал пресс, поэтому пришлось бежать вытирать пот со лба. Лосьон после бритья у меня давно закончился – единственный флакон, купленный пару лет назад моей сорок первой подружкой. Я зашел в ванную, задумчиво повертел в руках собачий шампунь… Нет, настолько я еще не опустился.
Рассказывая о свиданиях с Элис, я всякий раз по два абзаца кряду донимаю читателя многословными восторгами насчет ее красоты. Ограничусь тем, что у пса, не видевшего ее с самых похорон, при одном взгляде на нее подогнулись лапы и помутился взор.
– Привет! – сказала Элис. На ней было платье цвета слоновой кости, на которое она умудрилась не посадить ни единого пятнышка. Если б я надел что-нибудь подобное, то уже через десять минут можно было бы подумать, будто я наводил порядок в хлеву.
– Привет, Рекс! – воскликнула она, потрепала Рекса по голове, и он, как подкошенный, рухнул прямо ей в ноги. «Странно, – подумал я, – какая-то она слишком восторженная. Или возбужденная?»
Затем страстно поцеловала меня, и я с облегчением почувствовал, что от нее пахнет спиртным.
– Прости за опоздание, ходила в бар с сослуживцами. У меня потрясающая новость!
Свои слова она подчеркивала широкими взмахами рук. «Будто роль играет, – подумал я. – Или выпендривается».
– Входи, входи.
– А почему ты в пиджаке? Ты куда-то собрался? – спросила она.
Странно, мне казалось, я выгляжу вполне нормально.
– Я только что с улицы. Выходил за пивом, – соврал я, снял пиджак и повесил на вешалку.
– Ух ты! – воскликнула Элис, войдя в гостиную.
Забыл сказать: там я тоже прибрался и пропылесосил. Даже сгреб гору компакт-дисков под кресло.
– Роза!
Мне было интересно, как она отреагирует. Многие девушки моего круга подчеркнуто равнодушны к цветам и шоколадным конфетам в отличие от девушек светских или просто бедных.
«Вижу, что роза, – всем своим видом говорят они, – но вы только не подумайте, что это, если она мне нравится (может, нравится, а может, и нет) дает вам право обращаться со мною как с глупенькой девочкой. Шоколада, впрочем, я поем. С видом ироничным и понимающим».
Не хочу сказать, что девушки моего круга умнее, чем бедные и светские, – хотя в огромном большинстве когда-то они были умнее и беднее, – просто свой ум они используют иначе. Умная светская дама, как правило, «смела до дерзости, безбоязненно ходит одна, куда хочет, и добивается, чего хочет». Но в мужчинах ей нравится «старомодная учтивость». Вообще-то девушки победнее ничем от нее не отличаются. А мои сестры по духу живо интересуются успехами и ошибками феминистского движения семидесятых годов и тем, могут ли они позволить себе что-нибудь от Прада или Жан-Поля Готье.
– Символ твоей приязни, – чуть заплетающимся языком произнесла Элис, взяла розу за стебель, понюхала, но вряд ли что-либо ощутила, поскольку тепличные розы не пахнут.
Она улыбнулась. Пес ретировался из гостиной, чтобы прийти в себя.
– Вот, значит, как ты живешь. Покажешь потом квартиру?
– Можно, – промямлил я, вдруг вспомнив свою комнату, неприбранную настолько, что Эмили, моя полярная подружка, говаривала, что сюда впору вызывать не уборщицу, а спецотряд по разбору завалов после авиакатастрофы.
– Ты хотел что-то сказать, прежде чем я сообщу мою новость?
Оказывается, Элис говорила со мной.
– Нет, давай ты первая.
– По-моему, лучше ты. Наверное, наши новости как-то связаны.
– Откуда ты знаешь?
– Женское чутье.
Она вовсю кокетничала, что несколько меня раздражало. Подобное поведение раздражает меня и в лучшие времена, но, наверное, сейчас я злился, догадываясь, что она может меня бросить.
– Нет, нет, давай сначала выпьем.
Элис села на диван. Я откупорил шампанское.
– Не скажу тебе мою новость, пока не услышу твоей, – глупо хихикнула она.
«Интересно, – подумал я, – сколько она уже выпила?»
Затем сел с нею рядом, радуясь возможности наконец-то выпить, но мучительно сознавая, что шампанское в гомеопатических дозах (не более бокала на один прием) вряд ли на меня подействует.
Элис сделала глоток и поставила свой бокал на пол. Она по-прежнему хохотала. Не успел я пригубить шампанского, как она стремительно поцеловала меня снова, что было еще более неприятно, чем кокетство, и положила руку мне между ног.
– Давай поиграем, – расстегивая на мне ремень, предложила она. – Кто первый кончит, первый и рассказывает.
Я эту затею не оценил, но, с другой стороны, вдруг Элис больше никогда не допустит меня к себе? Так хоть будет что вспомнить. Я залпом допил шампанское и, не говоря ни слова, притянул ее ближе. Мы поцеловались, моя «страсть» взыграла, и, как тогда с Полой, меня захлестнула бесшабашная лихость, бездумное наслаждение плохим поступком. Если плохо было бы признаться в измене до того, как мы переспим, после – просто ужасно. И все же в недолгом отчуждении после близости мне будет проще выговориться, потому что Элис покажется не такой притягательной. Грустно, конечно, но уж как есть.
Я подмял ее под себя, распластал на диване. Прежнее раздражение смешалось с томлением, и я ощутил невероятную жажду сделать ее своей, забыть обо всем, что нас разъединяет. То же чувство я испытывал, когда встал за спиной у Джерарда и едва не толкнул его под колеса, только сейчас решить предстояло всего-навсего, как распорядиться самим собой, что проще. Как быть, я не знал. Сиюминутное удовлетворение или долгая игра? Пес вошел в гостиную и уставился на нас. Как бы поступил он? Собаки – отличные поводыри для слепых, но как быть с эмоциональной слепотой? Где они, поводыри для души, собаки, которые предупреждают: «Вот тут лучше к ней прислушайся», а потом советуют, что делать дальше? Где обучают таких собак, где их найти? Ни за какие деньги не купишь.
– Сейчас отделаю тебя так, как никто и никогда, – сказал я.
– Поглядим, на что ты способен, – ответила она, расстегивая мне брюки, и запустила руку внутрь. Злая, скрытная, прекрасная, пьяная.
Признание уже вертелось у меня на языке. Наверное, лучше проронить небрежно: «Я тут на прошлой неделе переспал с бывшей пассией Джерарда, а у тебя что интересного?» – но мои размышления прервал звонок. Я рванулся к двери. Элис ухватилась за мои штаны, так что пришлось выползти в коридор, волоча ее за собой, будто в игре с овальным мячом, где распаленные участники тузят и щипают друг друга почем зря. Люблю я эту игру, особенно на международном уровне. Искренне одобряю любой матч, в котором толпа трудящихся аборигенов вышибает дух из толпы учащихся английской частной школы.
– Это из ресторана, я должен забрать суши, – взмолился я.
– Тогда, мальчик мой, придется тебе делать это без брюк.
Она уже стащила одну штанину, истерически смеясь, пока я полз вперед, подобно Джону Уэйну под колючей проволокой и пулеметным огнем. В любой другой ситуации я порадовался бы, если девушка неземной красоты попытается изнасиловать меня в моей же собственной прихожей, но рвение Элис лишь добавило яркости маячившему в моем мозгу образу Полы. На черта я с ней связался?
– Ах ты, дрянь, – сказал я вслух.
– Прости, – спохватилась она.
– Да нет, не ты, я о другом подумал.
В дверь опять позвонили.
– Рада, что пробуждаю в тебе такие мысли, – надулась она.
Я добыл из кармана брюк деньги, кое-как привел себя в порядок, отпер дверь, отдал за пару кусочков сырой рыбы столько, что впору вызвать панику на валютном рынке, и вернулся к Элис. Она как будто бы слегка протрезвела, а может, ее безумная игривость приутихла от обиды.
– Ну что, есть будем? – спросила она. Обиделась, точно.
– Да, конечно. Послушай, не сердись, сам не знаю, что на меня нашло.
Я налил себе второй бокал шампанского, выложил на тарелку суши. Элис вина почти не пила. Мы молча принялись за еду. Теперь, когда у Элис испортилось настроение, мне стало спокойнее. Если человеку в хорошем настроении сообщить плохую новость, он воспримет ее острее и больнее. Разумеется, и это можно довести до крайностей. Помню, как первая большая любовь Джерарда, девушка по имени Кандида (убить мало просвещенных родителей: назвать ребенка в честь грибковой инфекции!), потеряла работу на той же неделе, когда умерла ее мама. Тогда-то он и решил порвать с нею, причем главным его доводом было: «Она ведь сказала, что хуже уже некуда», и долго сердился на нее за то, что сожгла подаренное им руководство «Как сохранить любовь».
– Ладно, скажу тебе свою новость, – глотнув шампанского, сказала Элис.
– Давай лучше сначала я.
Потому что я просто не мог позволить ей сообщить мне что-то хорошее. Слишком гадко выйдет: да, милая, у тебя чудесный щеночек, а теперь собирайся, нас ждут в сиротском приюте.
Она рассмеялась:
– Этак мы до утра просидим.
– Запросто, – подтвердил я, совсем загрустив. – Но правда, лучше я первый скажу. Понятия не имею, как ты к этому отнесешься. Не знаю даже, как начать… мы вместе чуть больше месяца, все только начинается, и слишком рано еще…
Глядя в сторону, Элис вертела в руках тепличную, ничем не пахнущую розу. Интересно, догадалась или нет?
– Я не хотел, чтобы это произошло так, и когда увидел тебя впервые, то вообще не верил, что это возможно.
На самом деле я опять соврал. После первой встречи я мечтал, как мы будем мирно стариться вместе, а Элис будет благодушно подмигивать моим юным любовницам. Теперь, к собственному изумлению и тревоге, мне была нужна она одна. Наиболее цинично настроенные из вас отнесут мой пыл за счет того, что Элис могла в любой момент хлопнуть дверью, но правы окажутся лишь отчасти. Наверное, я просто влюбился по-настоящему. Она улыбалась, как должны улыбаться девушки, как улыбаются они в наших мечтах. Могу поклясться, глаза ее искрились, то есть буквально ловили отблески света и отражали его.
– Не хочу врать. Я не могу вечно держать это в себе.
Да, что-то я слишком долго собирался. Всего-то и надо, что взять и сказать: я тебе изменил, я негодяй, я хуже самой подлой собаки, я крысиный бутерброд со всеми потрохами.
– Да? – чуть задохнувшись, спросила она. Стереосистема тихонько играла «Туманный день в Лондоне» Фрэнка Синатры, а по телевизору Рольф говорил о какой-то кошке, которую, как это ни грустно, пришлось пристрелить. «Иди ты на фиг», – подумал я.
«На прошлой неделе я переспал с бывшей подружкой Джерарда». Увы! Я произнес это лишь мысленно. Слова никак не могли найти дорогу к губам.
– Да? – повторила Элис. «Ну, давай, – подумал я. – Скажи, прыгни прямо из парной в ледяную воду, тебе же потом лучше будет. Три слова: я тебе изменил. Все равно Джерард расскажет, а не он, так она сама почувствует, как бы я ни отпирался. Смысла нет. Игра подходит к концу. Пора открыть глаза, даже если увидишь полную мерзость; пора быть мужчиной».
– Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, – сказал я.
– Ладно, – просияла она, тут же забыв про обиду. – Согласна.
20
ТАКОЙ ЖЕ НИКЧЕМНЫЙ, КАК ВСЕ
Суши остыть не может, поэтому то, что осталось, было вполне съедобно после того, как целый час мы, по выражению авторов любовных романов, «падали друг другу в объятия», а по опыту простых смертных – «лезли друг другу в трусы». Я каким-то образом умудрился в пылу сближения допить все шампанское и потому, слегка отдышавшись и выкурив сигарету, пошел на кухню за пивом для себя и джин-тоником для дамы. Было десять часов вечера. Джерард должен был вернуться утром, часов в девять. Вероятно, мне предстояла самая кратковременная помолвка в мире.
Хорошая новость Элис заключалась в том, что ей предложили работу в Китае, в большой независимой кабельной телекомпании по лицензированию программ. Жить придется в Гонконге, но довольно большую часть работы делать на материке. Вторая хорошая новость – что она собирается отказаться, но предъявить это предложение своему нынешнему начальству как основание для повышения по службе.
– В смысле чтобы больше платили? – уточнил я.
– В том числе, – кивнула она. – Слушай, ты можешь поверить, что мы скоро поженимся?
– Нет, – сказал я, думая о злобном фельдшере «Скорой», летящем на крыльях мести по Северному кольцу, – не могу.
– Страшно, да? Мы столького друг о друге не знаем. Вот, например, ты хочешь иметь детей?
Обычно я отвечаю, что два шестнадцатилетних близнеца меня устроили бы, но сейчас воздержался, сказав просто:
– Да, хочу.
И тут же представил, как снова устраиваюсь на работу, чтобы кормить детей. Хотя, должно быть, это не так уж грустно, когда работаешь ради кого-то. Если для себя одного, тогда точно смысла нет. Можно продать «Ягуар» и найти квартиру попросторнее; все равно машина мне уже надоела. У меня всегда так: три раза попользуешься – и вещь теряет свою прелесть. Вот только с Элис по-другому: при каждой новой встрече она волнует меня все сильнее. Авось Джерард меня поймет. Смирится с тем, что я нашел счастье, а ему путь к Элис закрыт. Вероятно, он найдет в себе силы проиграть красиво, когда узнает о нашей помолвке.
Элис уютно свернулась калачиком на диване, голая, если не считать моего архалука – другими словами, банного халата, который нашла неизвестно где. Кажется, она обрела второе дыхание, поскольку джин с тоником уже прикончила. Я принес ей еще. Я чувствовал себя полным недотепой, но просто не мог сказать ей то, что собирался весь вечер.
Как полагается, мы болтали всю ночь напролет: о детях, домах, будущем. Я заверил, что она изменит интерьер по своему вкусу, а плакат с Марком Боланом я уберу подальше. Кроме этого, мы проявили единодушие во всем. Она не только внушала мне любовь, но и хотела того же, что и я.
– Нам не придется переезжать в какую-нибудь богом забытую глубинку, когда пойдут дети? – спросил я. – Необязательно ведь жить в деревне, правда?
Надо же было насладиться иллюзией общей жизни.
– Нет, конечно, – ответила Элис. – Должны же мои дети чем-то заниматься, пока они растут.
– А вместо пианино можно им учиться играть, например, на электрогитаре?
– Разумеется, – согласилась Элис. – Ты сам будешь наставлять их, чтобы вели себя как звезды, или я?
– Лучше ты, – уступил я. – А два языка с рождения?
– Нет уж. Я выучила четыре языка тяжким трудом и не вижу, почему им это должно достаться легче.
– Можно я посоветую им никогда не ходить на службу?
– Я люблю ходить на службу.
– Ты убеждаешь, я опровергаю, – подытожил я. – Футбол или регби?
– Футбол, – отрезала Элис, – если только мы не будем жить в Уэльсе, а жить там мы не будем. Но для начала сойдет и регби.
– Сколько платить за школу?
– Не больше, чем давать детям на завтраки. Не хотим же мы вырастить из них педиков.
Как же я ее любил! Посмотрел на часы; было два часа ночи. Еще семь часов – и всему конец. Она сказала, что, по ее мнению, со свадьбой лучше подождать до следующего года, чтобы не торопясь разобраться в себе и проверить свои чувства. К тому же за это время я успею разъехаться с Джерардом и купить квартиру для нас. Можно было бы и наоборот, Элис переехать ко мне, но Джерард воспротивится. Джерард. Я уже начал забывать о нем. Ночью, когда рядом Элис, его как будто не существовало. На меня волнами накатывали то уверенность, то страх. Минуту я чувствовал, что сдюжу, и вдруг спиной ощущал, что он заглядывает мне через плечо и ухмыляется.
В три часа Элис заснула, и я перешел на чешское бутылочное Джерарда. Хотелось бы отметить, что во сне она выглядела счастливой, но в моем восприятии то было счастье игрока, поставившего все деньги на клячу, которая выходит к финишной прямой предпоследней. Я оглядел ее с головы до пят, по-хозяйски, как могли бы ожидать феминистски настроенные читатели или как ребенок новую игрушку – тщательно, забыв обо всем, мечтая вот бы инструкция была поподробнее, чтобы читать об игрушке, когда с нею не играешь. О чем, кстати, я искренне жалею. Смотреть на женщину как на вещь не только неумно политически, это просто мерзко, но справедливости ради я должен отчитаться, что чувствовал.
Смотрел я на Элис и несколько иначе: так узник приглядывается к брошенному в его камеру связанному по рукам и ногам новому товарищу, пытаясь понять, легче или тяжелее станет ему теперь жить. Мы не знали друг о друге почти ничего, а будущее меня пугало. Даже если сможем разобраться с Джерардом, по обручальному кольцу на пальце Элис мужики сочтут, что с личной жизнью у нее полный кошмар и потому она – легкая добыча. И будут ходить за нею следом, плотоядно облизываясь. Мне придется пойти работать, хотя при моих темпах карьерного роста я вполне мог бы претендовать на руководящую должность и делать даже меньше, чем под началом Адриана. От него по-прежнему не было ни слуху ни духу, а прошло уже больше месяца. Позвонить, что ли, из любопытства?
Возможно, я сотворил бы что-нибудь заслуживающее внимание в компании с интересными людьми, которые не боятся рисковать и готовы скорее приятно проводить время, чем трудиться. Но я знаю так мало воров-медвежатников… Авось Джерард в случае чего возьмет меня на поруки. Вот, опять я забыл о Джерарде.
Элис начала похрапывать. К моему удивлению, меня это не раздражало. Что ж, для начала неплохо.
В четыре часа утра я на руках отнес ее к себе в постель. Она даже не пошевелилась, обессиленная алкоголем, волнением и, должно быть, ожиданием. У меня мелькнула мысль, не взять ли ее спящей, но я решил, что лучше не надо. Впрочем, это хорошо вписалось бы в сценарий… Я укрыл ее, порадовавшись, что сменил постельное белье сравнительно недавно, лег рядом, погладил по волосам.
– Спокойной ночи, Элис. Спи, моя принцесса.
В гостиной оставалось полбутылки чешского пива, поэтому, поколебавшись, я оставил Элис спать одну среди беспорядка, сначала подумав, не прибраться ли, но махнул рукой. Нечего притворяться, пусть любит таким, каков я есть.
Вернувшись в гостиную, я открыл еще одну бутылку пива, но тут заметил недопитую, осушил ее в два глотка и не спеша принялся за полную. Включать музыку было лень, и я слушал звуки просыпающегося города: шум стройки, вой автомобильной сирены, стук дверцы автофургона под нашими окнами. День за днем одно и то же. Мне стало жарко. Я вернулся к себе, надел другую рубашку. Уходить не хотелось, просто сел с бутылкой в изножье кровати, пил и смотрел, как спит Элис.
В семь проснулся пес и попросился на прогулку: я слышал, как он чешется, стуча лапой по полу. Пройдя через гостиную на кухню, я открыл дверь и босиком вышел вслед за ним во двор. День обещал быть жарким, солнце уже успело нагреть бетонную дорожку и бок опрокинутой жаровни для барбекю. На траве валялось несколько мячей. Я, не глядя, через спину забросил их обратно в сад к нашему многодетному соседу. Пес проводил мячики взглядом, радостно подпрыгнул, а затем, когда они исчезли один за другим, разочарованно повел головой.
Не знаю, с чего это я так кротко возвратил деткам мячи. Лето за летом целыми днями у их родителей орал во дворе магнитофон, и от раскатов низкопробного рока сидеть в саду было невыносимо. Отец семейства в шортах и темных очках курил дешевые сигары, а его жена принимала воздушные ванны в лифчике. Никого нельзя заставлять слушать в собственном дворе Фила Коллинза – никого, будь он даже сам Фил Коллинз. Записывать такую фигню – тяжкое преступление, но и оно не заслуживает столь жестокой и нетрадиционной кары, как многократное насильственное прослушивание этой, с позволения сказать, музыки. Однако, если б весь рабочий класс организованно переселился куда-нибудь с нашей улицы, осталась бы жалкая кучка служащих, которые включали бы ту же самую музыку и вели долгие тяжбы, на чьей земле находится дерево у ограды.
«Гав, гав, гав!» – сказал пес, но мог бы сказать и я сам, настолько точно это передавало мое внутреннее состояние в тот момент. Пес на секунду замер, насторожился и рванул обратно в дом. Он услышал, как хлопнула дверь. Вернулся Джерард.
Самое замечательное в человеческом мозге то, что совершенно не нужно прилагать дополнительных усилий, чтобы он работал успешно. Зачастую лучше предоставить ему жить собственной жизнью, ибо, пока вы наслаждаетесь утренней свежестью уютного сада (или, в моем случае, неприбранного двора), он неустанно работает. В этом большое достоинство моего мозга, которое я с годами осознал. Пока я горевал, как докучна погожими летними днями громкая музыка, мой мозг самостоятельно нашел решение проблемы Джерарда, причем такое, что не требовало человеческих жертв.
Я зашел в дом следом за Рексом. Джерард стоял посреди гостиной с пустой бутылкой из-под чешского пива в руках.
– Ничего, – заверил я, – сегодня же куплю еще.
Обычно в ответ на подобные заявления Джерард разражается длинной речью о том, как я всегда обещаю, но ни разу своего слова не сдержал. Но он только взглянул на меня и сказал:
– Ты рано встал или поздно лег.
– Поздно лег, – сознался я.
Он неодобрительно засопел.
– Хочу сказать тебе кое-что, хотя, пожалуй, это ничего не изменит.
– Я и сам собирался.
Он поджал губы, как корпящий над сметой начальник, который понял, что придется уволить лучшего работника.
– Элис и я решили пожениться.
– Мы с Элис, – поправил он, пытаясь скрыть удивление.
– Как, вы тоже?
Мы оба улыбнулись. Помню, я еще подумал, что он отлично держится.
– Это любовь?
Над этим вопросом мой мозг тщетно бился все утро.
– Для нее – да. Для меня – не уверен, но, скажи, кто может знать точно?
На самом деле я знал наверняка, но подумал, что, наголову разбив его в финале, должен хотя бы дать подержать в руках кубок. Теперь до меня дошло, хоть я не очень-то ломал голову, почему Джерард с таким упорством преследовал Элис. Ему и раньше случалось без памяти влюбляться и терпеть неудачи. Тогда он брал пример с младшего брата легендарного шотландца Роберта Брюса, который только взглянул на английские войска и счел за благо сложить оружие и открыть торговлю табаком в Лите. Я не хочу сказать, что Джерард тоже начал торговать табаком. Просто он сдавался без боя. И в случае с Элис его нечестивое упрямство объяснялось не тем, что он потерял девушку своей мечты, а тем, что досталась она мне. Говоря аллегорически, мне вручили долгожданный аттестат эмоциональной зрелости, я сдал экзамен, я завоевал девушку, а не она подобрала меня. Джерард завидовал моему счастью.
Хорошая новость Элис заключалась в том, что ей предложили работу в Китае, в большой независимой кабельной телекомпании по лицензированию программ. Жить придется в Гонконге, но довольно большую часть работы делать на материке. Вторая хорошая новость – что она собирается отказаться, но предъявить это предложение своему нынешнему начальству как основание для повышения по службе.
– В смысле чтобы больше платили? – уточнил я.
– В том числе, – кивнула она. – Слушай, ты можешь поверить, что мы скоро поженимся?
– Нет, – сказал я, думая о злобном фельдшере «Скорой», летящем на крыльях мести по Северному кольцу, – не могу.
– Страшно, да? Мы столького друг о друге не знаем. Вот, например, ты хочешь иметь детей?
Обычно я отвечаю, что два шестнадцатилетних близнеца меня устроили бы, но сейчас воздержался, сказав просто:
– Да, хочу.
И тут же представил, как снова устраиваюсь на работу, чтобы кормить детей. Хотя, должно быть, это не так уж грустно, когда работаешь ради кого-то. Если для себя одного, тогда точно смысла нет. Можно продать «Ягуар» и найти квартиру попросторнее; все равно машина мне уже надоела. У меня всегда так: три раза попользуешься – и вещь теряет свою прелесть. Вот только с Элис по-другому: при каждой новой встрече она волнует меня все сильнее. Авось Джерард меня поймет. Смирится с тем, что я нашел счастье, а ему путь к Элис закрыт. Вероятно, он найдет в себе силы проиграть красиво, когда узнает о нашей помолвке.
Элис уютно свернулась калачиком на диване, голая, если не считать моего архалука – другими словами, банного халата, который нашла неизвестно где. Кажется, она обрела второе дыхание, поскольку джин с тоником уже прикончила. Я принес ей еще. Я чувствовал себя полным недотепой, но просто не мог сказать ей то, что собирался весь вечер.
Как полагается, мы болтали всю ночь напролет: о детях, домах, будущем. Я заверил, что она изменит интерьер по своему вкусу, а плакат с Марком Боланом я уберу подальше. Кроме этого, мы проявили единодушие во всем. Она не только внушала мне любовь, но и хотела того же, что и я.
– Нам не придется переезжать в какую-нибудь богом забытую глубинку, когда пойдут дети? – спросил я. – Необязательно ведь жить в деревне, правда?
Надо же было насладиться иллюзией общей жизни.
– Нет, конечно, – ответила Элис. – Должны же мои дети чем-то заниматься, пока они растут.
– А вместо пианино можно им учиться играть, например, на электрогитаре?
– Разумеется, – согласилась Элис. – Ты сам будешь наставлять их, чтобы вели себя как звезды, или я?
– Лучше ты, – уступил я. – А два языка с рождения?
– Нет уж. Я выучила четыре языка тяжким трудом и не вижу, почему им это должно достаться легче.
– Можно я посоветую им никогда не ходить на службу?
– Я люблю ходить на службу.
– Ты убеждаешь, я опровергаю, – подытожил я. – Футбол или регби?
– Футбол, – отрезала Элис, – если только мы не будем жить в Уэльсе, а жить там мы не будем. Но для начала сойдет и регби.
– Сколько платить за школу?
– Не больше, чем давать детям на завтраки. Не хотим же мы вырастить из них педиков.
Как же я ее любил! Посмотрел на часы; было два часа ночи. Еще семь часов – и всему конец. Она сказала, что, по ее мнению, со свадьбой лучше подождать до следующего года, чтобы не торопясь разобраться в себе и проверить свои чувства. К тому же за это время я успею разъехаться с Джерардом и купить квартиру для нас. Можно было бы и наоборот, Элис переехать ко мне, но Джерард воспротивится. Джерард. Я уже начал забывать о нем. Ночью, когда рядом Элис, его как будто не существовало. На меня волнами накатывали то уверенность, то страх. Минуту я чувствовал, что сдюжу, и вдруг спиной ощущал, что он заглядывает мне через плечо и ухмыляется.
В три часа Элис заснула, и я перешел на чешское бутылочное Джерарда. Хотелось бы отметить, что во сне она выглядела счастливой, но в моем восприятии то было счастье игрока, поставившего все деньги на клячу, которая выходит к финишной прямой предпоследней. Я оглядел ее с головы до пят, по-хозяйски, как могли бы ожидать феминистски настроенные читатели или как ребенок новую игрушку – тщательно, забыв обо всем, мечтая вот бы инструкция была поподробнее, чтобы читать об игрушке, когда с нею не играешь. О чем, кстати, я искренне жалею. Смотреть на женщину как на вещь не только неумно политически, это просто мерзко, но справедливости ради я должен отчитаться, что чувствовал.
Смотрел я на Элис и несколько иначе: так узник приглядывается к брошенному в его камеру связанному по рукам и ногам новому товарищу, пытаясь понять, легче или тяжелее станет ему теперь жить. Мы не знали друг о друге почти ничего, а будущее меня пугало. Даже если сможем разобраться с Джерардом, по обручальному кольцу на пальце Элис мужики сочтут, что с личной жизнью у нее полный кошмар и потому она – легкая добыча. И будут ходить за нею следом, плотоядно облизываясь. Мне придется пойти работать, хотя при моих темпах карьерного роста я вполне мог бы претендовать на руководящую должность и делать даже меньше, чем под началом Адриана. От него по-прежнему не было ни слуху ни духу, а прошло уже больше месяца. Позвонить, что ли, из любопытства?
Возможно, я сотворил бы что-нибудь заслуживающее внимание в компании с интересными людьми, которые не боятся рисковать и готовы скорее приятно проводить время, чем трудиться. Но я знаю так мало воров-медвежатников… Авось Джерард в случае чего возьмет меня на поруки. Вот, опять я забыл о Джерарде.
Элис начала похрапывать. К моему удивлению, меня это не раздражало. Что ж, для начала неплохо.
В четыре часа утра я на руках отнес ее к себе в постель. Она даже не пошевелилась, обессиленная алкоголем, волнением и, должно быть, ожиданием. У меня мелькнула мысль, не взять ли ее спящей, но я решил, что лучше не надо. Впрочем, это хорошо вписалось бы в сценарий… Я укрыл ее, порадовавшись, что сменил постельное белье сравнительно недавно, лег рядом, погладил по волосам.
– Спокойной ночи, Элис. Спи, моя принцесса.
В гостиной оставалось полбутылки чешского пива, поэтому, поколебавшись, я оставил Элис спать одну среди беспорядка, сначала подумав, не прибраться ли, но махнул рукой. Нечего притворяться, пусть любит таким, каков я есть.
Вернувшись в гостиную, я открыл еще одну бутылку пива, но тут заметил недопитую, осушил ее в два глотка и не спеша принялся за полную. Включать музыку было лень, и я слушал звуки просыпающегося города: шум стройки, вой автомобильной сирены, стук дверцы автофургона под нашими окнами. День за днем одно и то же. Мне стало жарко. Я вернулся к себе, надел другую рубашку. Уходить не хотелось, просто сел с бутылкой в изножье кровати, пил и смотрел, как спит Элис.
В семь проснулся пес и попросился на прогулку: я слышал, как он чешется, стуча лапой по полу. Пройдя через гостиную на кухню, я открыл дверь и босиком вышел вслед за ним во двор. День обещал быть жарким, солнце уже успело нагреть бетонную дорожку и бок опрокинутой жаровни для барбекю. На траве валялось несколько мячей. Я, не глядя, через спину забросил их обратно в сад к нашему многодетному соседу. Пес проводил мячики взглядом, радостно подпрыгнул, а затем, когда они исчезли один за другим, разочарованно повел головой.
Не знаю, с чего это я так кротко возвратил деткам мячи. Лето за летом целыми днями у их родителей орал во дворе магнитофон, и от раскатов низкопробного рока сидеть в саду было невыносимо. Отец семейства в шортах и темных очках курил дешевые сигары, а его жена принимала воздушные ванны в лифчике. Никого нельзя заставлять слушать в собственном дворе Фила Коллинза – никого, будь он даже сам Фил Коллинз. Записывать такую фигню – тяжкое преступление, но и оно не заслуживает столь жестокой и нетрадиционной кары, как многократное насильственное прослушивание этой, с позволения сказать, музыки. Однако, если б весь рабочий класс организованно переселился куда-нибудь с нашей улицы, осталась бы жалкая кучка служащих, которые включали бы ту же самую музыку и вели долгие тяжбы, на чьей земле находится дерево у ограды.
«Гав, гав, гав!» – сказал пес, но мог бы сказать и я сам, настолько точно это передавало мое внутреннее состояние в тот момент. Пес на секунду замер, насторожился и рванул обратно в дом. Он услышал, как хлопнула дверь. Вернулся Джерард.
Самое замечательное в человеческом мозге то, что совершенно не нужно прилагать дополнительных усилий, чтобы он работал успешно. Зачастую лучше предоставить ему жить собственной жизнью, ибо, пока вы наслаждаетесь утренней свежестью уютного сада (или, в моем случае, неприбранного двора), он неустанно работает. В этом большое достоинство моего мозга, которое я с годами осознал. Пока я горевал, как докучна погожими летними днями громкая музыка, мой мозг самостоятельно нашел решение проблемы Джерарда, причем такое, что не требовало человеческих жертв.
Я зашел в дом следом за Рексом. Джерард стоял посреди гостиной с пустой бутылкой из-под чешского пива в руках.
– Ничего, – заверил я, – сегодня же куплю еще.
Обычно в ответ на подобные заявления Джерард разражается длинной речью о том, как я всегда обещаю, но ни разу своего слова не сдержал. Но он только взглянул на меня и сказал:
– Ты рано встал или поздно лег.
– Поздно лег, – сознался я.
Он неодобрительно засопел.
– Хочу сказать тебе кое-что, хотя, пожалуй, это ничего не изменит.
– Я и сам собирался.
Он поджал губы, как корпящий над сметой начальник, который понял, что придется уволить лучшего работника.
– Элис и я решили пожениться.
– Мы с Элис, – поправил он, пытаясь скрыть удивление.
– Как, вы тоже?
Мы оба улыбнулись. Помню, я еще подумал, что он отлично держится.
– Это любовь?
Над этим вопросом мой мозг тщетно бился все утро.
– Для нее – да. Для меня – не уверен, но, скажи, кто может знать точно?
На самом деле я знал наверняка, но подумал, что, наголову разбив его в финале, должен хотя бы дать подержать в руках кубок. Теперь до меня дошло, хоть я не очень-то ломал голову, почему Джерард с таким упорством преследовал Элис. Ему и раньше случалось без памяти влюбляться и терпеть неудачи. Тогда он брал пример с младшего брата легендарного шотландца Роберта Брюса, который только взглянул на английские войска и счел за благо сложить оружие и открыть торговлю табаком в Лите. Я не хочу сказать, что Джерард тоже начал торговать табаком. Просто он сдавался без боя. И в случае с Элис его нечестивое упрямство объяснялось не тем, что он потерял девушку своей мечты, а тем, что досталась она мне. Говоря аллегорически, мне вручили долгожданный аттестат эмоциональной зрелости, я сдал экзамен, я завоевал девушку, а не она подобрала меня. Джерард завидовал моему счастью.